А. А. Коряковцев, канд. философских наук, доцент РГППУ

Теория социальной работы Учебное пособие

Содержание

Введение

Тема 1. Теория социальной работы как учебная дисциплина; научные основы социальной работы.

Лекция А. Обыденное или донаучное сознание.

Лекция Б. Ненаучное теоретическое сознание.

Лекция В. Наука или научное сознание.

Лекция Г. Предмет, методы и развитие теории социальной работы.

Тема 2. Философские аспекты теории социальной работы; основы научной антропологии.

Лекция А. Человек как социально-деятельное существо.

Лекция Б. Социализация как процесс становления личности.

Лекция В. Отчуждение и освоение человеческого предмета; социальные патологии и социальное здоровье в контексте социальной работы.

Вопросы для самоконтроля и рекомендуемая литература.

Тема 3. Гуманизм как идеология социальной работы.

Лекция А. Гуманизм как мировоззрение.

Лекция Б. Дофилософский и религиозный гуманизм применительно к теории и практике социальной работы.

Лекция В. Философский гуманизм; наследие гуманизма Возрождения применительно к теории и практике социальной работы.

Лекция Г. Гуманизм в учении Л. Фейербаха и Маркса применительно к теории и практике социальной работы.

Лекция Д. Иные концепции гуманизма в конце XIX – середине XX века применительно к теории социальной работы.

Вопросы для самоконтроля и рекомендуемая литература.

Тема 4. Социальная работа как феномен общественно-исторического развития. Цели, задачи и социальное содержание современной социальной работы.

Лекция А. Доинституциональный этап развития социальной работы; докапиталистическая эпоха; религия и социальная работа.

Лекция Б. Доинституциональный этап развития социальной работы; эпоха капитализма.

Лекция В. Социальные и экономические предпосылки институционального этапа развития социальной работы.

Лекция Г. Институциональный этап развития социальной работы; «восточная» социально-экономическая модель или бюрократическое общество.

Лекция Д. Институциональный этап развития социальной работы; «западная» социально-экономическая модель.

Лекция Е. Институциональный этап развития социальной работы; социальный проект национал-социализма (фашизма).

Вопросы для самоконтроля и рекомендуемая литература.

Тема 5. Социальное содержание деятельности системного института социальной работы в современную эпоху.

Лекция А. Общие положения.

Лекция Б. Принципы социальной работы.

Лекция В. Социальное обслуживание как отрасль социальной работы.

Лекция Г. Модели социальной работы.

Вопросы для самоконтроля и рекомендуемая литература.

Введение

Данное учебное пособие предназначено для студентов, обучающихся по специальности «Теория социальной работы» и по смежным дисциплинам. По своему содержанию оно соответствует государственному стандарту данного предмета. Следует, однако, учесть, что его автор уделял главное внимание раскрытию общеметодологической тематики, предполагая, что студенты будут использовать для знакомства с более узкими темами и конкретным материалом дополнительную литературу.

В изложении предмета автор придерживался историко-генетического принципа: все рассматриваемые явления изображаются как процессы, движущей силой которых являются человеческие индивиды, взятые в конкретно-историческом контексте.

Структура учебного пособия включает в себя несколько больших тем, которые разбиты на лекции. В конце каждой темы предложены вопросы для проверки знаний и список рекомендуемой литературы.

Некоторые положения данного учебного пособия имеют дискуссионный характер. Это неизбежно в силу молодости данной дисциплины и общего переломного состояния российских общественных наук в целом. Критические замечания автор будет рад получить по адресу: [e-mail] .

Тема 1

Теория социальной работы как учебная дисциплина;

научные основы социальной работы.

Прежде, чем определить теорию социальной работы как отрасль научного знания, мы должны обозначить, в рамках какого понимания науки это мы делаем.

Наука — это не вечная и не единственная форма человеческого сознания. Было время в человеческой истории, когда науки, по крайней мере, в современном смысле этого слова, не существовало, когда господствовали донаучные или ненаучные формы отражения окружающего мира. Точно так же можно сказать, что сознание индивида не сразу обретает качество научности и может быть совсем его лишено. Иначе говоря, наука — это исторический феномен, формирующийся в определенных общественно-исторических условиях, равно как и научное сознание индивида может быть сформировано, только начиная с определенного возраста и при определенных физиолого-психологических и общественных условиях существования.

А \ обыденное или донаучное сознание

Ненаучный или донаучный тип человеческого сознания называется обыденным сознанием. Оно складывается стихийно, под воздействием случайных обстоятельств и отражает индивидуальный, обособленный опыт проживания, эмпирические навыки общения и владения предметами. Выражается оно в представлениях, характеризующихся отражением обособленного опыта и фрагментарных связей между людьми. Кроме представлений обыденное сознание может использовать и понятия, которые отражают родовые свойства предметов, и художественные образы, отражающие предметы косвенно, через другие предметы, но при этом оно использует их стихийно, игнорируя необходимую связь (то есть логику), как между понятиями, так и между образами. Использование понятий и художественных образов происходит здесь обычно в чуждом для них контексте, подобно тому, как употреблял их герой пьесы русского драматурга Фонвизина «Недоросль» Митрофанушка, уверявший, что «дверь — это прилагательное, потому что к косяку прилагается».

Однако обыденное сознание вовсе не обязательно искажает действительность. Совсем напротив: в рамках индивидуального существования, включенного во фрагментарные общественные связи и в однообразную, ставшую привычной социальную деятельность, оно может адекватно отражать столь же фрагментарную общественную реальность и, в свою очередь, само являться ее закономерным отражением. Социально привлекательная и конструктивная сторона обыденного сознания выражается понятием «здравый смысл». Соблюдение оправданных, с точки зрения здравого смысла, правил и норм человеческого поведения облегчает жизнь индивида и служит приспособлению, адаптации к данным формам социума. Тем не менее, следует помнить, что с усложнением общественной ситуации индивида может произойти инверсия здравого смысла: его нормы и правила, еще недавно казавшиеся столь плодотворными, в новых условиях приводят к обратному результату — к преступному конформизму и к нравственной деградации личности. Относительность истин здравого смысла и разрушительный характер его консерватизма становится очевидными в эпохи прогрессивных социальных перемен.

Стихийное применение понятий, представлений и художественных образов, создает мифологическую картину мира. Миф отражает, прежде всего, способности и потребности представляющего индивидуума, его культурный кругозор, а не объективные закономерности представляемых общества и природы. Миф есть картина мира, сконструированная по логике представляющего, а не представляемого. Поэтому можно сказать, что миф есть проекция человеческого «Я» на весь остальной мир. Мифотворец как бы говорит: «мир таков, каким я его хочу и могу видеть». Миф возникает, когда носитель обыденного сознания пытается осмыслить то, что существует за рамками его обособленного опыта, но с помощью тех интеллектуальных средств, которые порождены именно этим опытом. В результате происходит мифологизация природы или общества. Это может случиться в виде перенесения (проекции) человеческих свойств на природу (антропоморфизация). Примером чего служит изображение грозы и грома в виде гневного Ильи Пророка на колеснице. Или в виде сведения социального феномена к отдельному человеческому индивиду (персонификация). Например, редукция социальных процессов, шедших в 30-е и 40-е годы в СССР к личности Сталина, Октябрьской революции — к личностям Ленина и/или Троцкого, российской цивилизации начала ХХ века — к личности Николая II, перестройки — к М. Горбачеву, распада СССР — к Б. Ельцину и т. д.

Однако не верно было бы видеть в мифе одно искажение реальности, точно так же как нельзя утверждать, что он хранит некую «высшую», «сакральную», «потустороннюю» истину. Миф отражает реальность, но косвенно, специфически используя при этом художественные образы, часто заимствованные из фольклора, и обыденные, эмпирические представления. Мы правильно поймем миф, если только будем помнить, что его предметом является не объективный мир природы и общества, а мир субъективный — тот, который находится в головах творящих миф индивидов, мир их психологии, желаний, способностей, возможностей, наконец, мир их воображения. Воображения, отличного от, так сказать, «профессионального» воображения поэта, художника или ученого тем, что оно остается только воображением, не реализуясь в чувственно-практической деятельности и полностью игнорируя ее законы — законы человеческих отношений, эстетики и экологии. Этим миф, — религиозный или светский, все равно, — отличается от искусства (или так называемого «художественного мифа»): последнее не выдает созданные картины за «всамделишную» реальность; художник отдает отчет в том, что он изображает, прежде всего, свое субъективное видение мира, изображает мир своей личности. Тогда как носитель мифологического сознания претендует как раз на прямое отражение подлинной, «высшей» реальности, не ставя вопроса о критериях истинного и ложного отражения.

Таким образом, мы приходим еще к одному свойству обыденного сознания: оно игнорирует границу между субъективным и объективным, мыслимым и действительным. Для него между ними нет разницы. Дескать, чтобы нечто стало действительным, его достаточно только помыслить. Или: чтобы устранить нечто, достаточно только устранить его из мыслей. В качестве критерия истины оно использует свой произвол как абсолютную меру: «бытие бога не нуждается в доказательстве; он есть, потому что мне он нужен и потому что я в него верю».

Из этого вытекает еще одна его особенность: оно равнодушно к противоречиям, возникающим в результате этого игнорирования. Например: бог мыслиться как воплощенное всеобщее, как Абсолют, и вместе с тем как образ конкретной конфессии (церкви), в действительности отнюдь не одинокой в претензиях на познание истинного бога.

Причины воспроизводства обыденного сознания таковы:

1. Неразвитость социальных связей и содержательная (предметная) бедность социальной практики. Безграничное распространение обыденного сознания в древности, особенно в бесклассовом обществе (до цивилизации), было обусловлено слабой производительностью труда, примитивностью техники и технологий, грубой, непосредственной зависимостью от природных условий жизни, общинной организацией, ущемляющей индивидуальное развитие, слабыми связями между общинами и целыми народами. Одним словом, всем тем, что служило причиной замкнутости, скудости межчеловеческого общения. И, наоборот, индивидуализация социальной жизни вследствие распада крестьянских общин и ремесленных цехов, открытие новых земель, технический и социальный прогресс, короче, все, что, в конечном счете, усложняло и обогащало социальные отношения, в особенности в Древних Греции и Риме, а потом — в Западной Европе начиная с эпохи Возрождения и Великих географических открытий, а в России после реформ Петра I, — все это поставило перед людьми такие задачи, решение которых привело к появлению первых научных знаний и оформлению науки в современном смысле.

2. Неразвитость, заторможенность индивидуальной человеческой психики. В этом смысле обыденное сознание как таковое, возможно сблизить (но не отождествить) с «эгоцентризмом», — типичной для детской психики и детского мировоззрения установкой, впервые описанной швейцарским психологом Ж. Пиаже. Эта установка не позволяет мыслить объект так, как он есть «сам по себе», объективно, а отражает его только с точки зрения наблюдателя, без учета всей совокупности связей этого объекта: «Почему ветер дует? Потому что деревья качаются»; «Тетя добрая, потому что она мне об этом сказала и дала мне конфетку». Точно так же и обыденное сознание, будучи неспособным отразить реальные причинно-следственные связи объектов, довольствуется только единичным опытом, фрагментом связи, обособленной точкой зрения, абсолютизируя их: «Все мужики — сволочи»; «Все американцы — бездуховные империалисты»; «В советское время господствовал коммунизм, потому что господствующие слои себя называли коммунистами» и так далее.

К этому остается только добавить, что второе условие всецело исторично и предопределено первым. Торможение психического и интеллектуального развития индивидов, конечно, предопределено особенностями их неповторимой судьбы, но их судьба во многом зависит от социальных факторов: господствующих в обществе форм разделения труда, экономической, политической и культурной ситуации и т. д.

Стабильное воспроизводство донаучных форм общественного сознания в современном мире, где, казалось бы, достигнут приоритет науки, говорит не о том, что они имеет другие предпосылки, а, скорее, о том, насколько иллюзорен на самом деле этот приоритет и насколько еще действенны общественные условия, подрывающие его — социальная, экономическая, политическая, религиозная и идеологическая разобщенность человечества.

Донаучный, доинституциональный этап развития социальной работы связан с ее стихийностью, бессистемностью и тотальной зависимостью от частной благотворительности и филантропии. Факторы, обуславливавшие ее случайный, не регулярный характер, исключали ее научное обоснование. Это компенсировалось выражением ее теории в неадекватной форме — в мифологической или религиозной, например, в виде религиозных предписаний («заповедей»).

Б \ ненаучное теоретическое сознание

Итак, в классовом обществе (которое принято называть еще цивилизацией) социальная жизнь усложняется настолько, что, с одной стороны, мифологическая картина мира, сложившаяся в прошлую эпоху, не в состоянии объяснить ее, а с другой стороны, для этой цели оказывается уже недостаточным и индивидуальный эмпирический опыт. Возникает потребность в теории, то есть в такой абстракции, которая была бы рациональна. Человек в этом случае стремится не сообразить себе предмет по собственному произволу, а мыслить его по особым законам и с помощью категорий — фундаментальных по своему значению понятий. Это означает, что теоретическое сознание отличается системностью и тем, что оно выражает себя с помощью обобщающих, абстрактных понятий в их необходимой иерархической связи, называемой логикой.

Понятия имеют разный объем и, следовательно, разное соподчинение. Например. У понятия «студент» объем меньше, чем у понятия «учащийся», которое является более широким, ибо под «учащимся» можно предположить не только студента, но и школьника. Широкие понятия подчиняют себе узкие и включают их в себя. Узкие, в свою очередь, составляют содержание широких (входят в них).

Связь между понятиями — логика — может быть разной в зависимости от значения самой связи. Так, выделяют логику формальную и диалектическую. Первая — разработанная древнегреческим философом Аристотелем — не касается мыслимого содержания, ограничиваясь установлением формальной связи между понятиями разных объемов и значений. Для нее главной ошибкой является противоречие между ними. Например, суждение «кошка есть собака» для формальной логики абсолютно ошибочно, потому что устанавливает тождество между разными предметами.

А для диалектической логики — разработанной в начале XIX века немецким мыслителем Г.-В.-Ф. Гегелем — существенно именно содержание, поскольку она берет предмет мысли в его различии, в единстве с его противоположностью. Так, суждение «кошка есть собака» для диалектики содержит момент истины, поскольку между кошкой и собакой действительно имеется сходство — то, что они оба являются животными и в определенном смысле тождественны друг другу. Иначе говоря, объемы этих понятий пересекаются. Стало быть, для диалектики ошибкой является, наоборот, игнорирование противоречий. Поэтому диалектической логике удается изображать мир со стороны его действительного содержательного многообразия и при этом движущимся, развивающимся, благодаря чему она примерно с середины XIX века становится общенаучным методом. Тогда как логика формальная отражает лишь статику, устойчивость и однозначность предметного мира, являясь, поэтому, так сказать, методологической основой здравого смысла, о котором мы говорили выше.

Часть теоретического сознания может быть ненаучным. Например, идеология, теоретически оформляющая интерес определенных классов и других социальных слоев¹; теология (богословие), теоретически выражающая мировоззрение («догматику») той или иной религиозной конфессии или секты; а так же различные псевдонаучные теории наподобие астрологии или дианетики. Все они представляют собой логически упорядоченные системы понятий, но системы, основанные на произвольном допущении неких теоретических предпосылок, вере в них. К ним нужно причислить и устаревшие научные концепции, которые в обособленном виде лишь сохраняют наукообразие, а на новой ступени познания являются лишь разновидностью ненаучной идеологии, поскольку основываются именно на вере, а не на доказательствах.

Вера есть некритическое признание определенной информации в качестве истинной. Иначе говоря, она представляет собой такое отношение к информации, из которого исключается сомнение, проверка, доказательство. Такое отношение называется догматическим, а его содержательный предмет — догмой. Источником веры предполагается непререкаемый авторитет, которым наделяются определенные личности, устные предания или тексты. Повторим, поскольку это важно: подобная догматическая вера может быть выражена как в рамках религии, так и в рамках светской идеологии или псевдонаучных (научных только по форме или социальному статусу) теорий.

Эту догматическую веру необходимо отличать от веры как категории морали — от доверия (хотя понятия «вера» и «доверие» часто ошибочно используют в качестве синонимов). Доверие исходит не из сверхъестественных авторитетов, а из знания о предмете, то есть из такой информации о нем, подлинность которой проверяется, доказывается или опровергается чувственно-практическим опытом отношений с предметом доверия или общественно-исторической практикой его существования. Таким образом, доверие производно из знания о своем предмете, которое отражает его во всем многообразии практических отношений с окружающим миром. Например: я доверяю своему другу, потому что на собственном (чувственно-практическом) опыте отношений с ним знаю его характер. Я доверяю учебнику физики, потому что он оперирует доказанным знанием или, по крайней мере, толкует о том, каким образом возможно теоретически или практически его доказать. И, наоборот, я не могу доверять тому, кто требует от меня веры, то есть, чтобы я принял без доказательств его суждения и, таким образом, подчинил ему свое сознание.

Большую роль в ненаучных теориях играют понятия с неопределенным объемом, или такие, чье значение заведомо не определяется. Их содержание поддается взаимоисключающему толкованию (например, «бог», «добро», «зло», «благо», «справедливость»). Еще их можно назвать иллюзорно-всеобщими понятиями, поскольку их универсализм, всеохватность, всеобщность оборачивается частностью, бедностью содержания, как только они помещаются в конкретно-исторический или социально-практический контекст. Это происходит, например, с понятием «бог», чье иллюзорно-всеобщее содержание раскрывается, едва мы вспомним, что в обществе не существует «религии вообще», а есть только конкретные религиозные конфессии или секты, каждая из которых претендует на познание своего «истинного бога». Это случалось со всеми идеологиями и религиями: менялась эпоха, менялись условия жизни людей, менялись сами люди — адепты этих религий и идеологий, их мировоззрение наполнялось новым содержанием. И оно подчас в такой степени разнилось со старым, что в пору говорить о возникновении принципиально новой религии или принципиально нового мировоззрения. В данном случае могут иметь место апелляции к «единой традиции», обосновываемые использованием общих понятий, но на деле эта «традиция» выполняет роль высохшей, мертвой скорлупы, под которой прорастают уже новые смыслы. Такие метаморфозы происходили со всеми великими религиями, в частности, с христианством, со времен своей первоначальной эпохи разложившейся на множество конфессий и сект, враждующих до сих пор друг с другом. То же самое произошло, например, и с идеологией индустриального пролетариата («марксизмом») — в связи не только с тем, что его выхолостил и приспособил для нужд бюрократического государства Сталин, но, главным образом, в связи с уходом с первых позиций исторической арены самого пролетариата индустриальной эпохи.

Понятия с неопределенным или необозначенным объемом широко применяются так же в социальной манипуляции. Например, когда понятие «Родина» отождествляют с определенным политическим режимом или партией, или когда понятие «русский» подменяют понятием «православный» и т. д..

Коль скоро существенными в ненаучном теоретическом сознании являются произвольные предпосылки, то оно всегда партийно или конфессионально. Иначе говоря, лишено реально-всеобщего, общечеловеческого значения и ориентированно на отражение обособленного опыта и обособленных интересов.

В\ наука или научное сознание

Наука, будучи так же системой понятий, связанных логикой, основана на понимании различия между субъективным и объективным, видимым и действительным, мыслимым и чувственно-практическим. Это служит предпосылкой правильного отражения необходимой связи между субъектом и объектом, например, между человеком и природой. Иначе говоря, благодаря способности проводить это различие, — критической способности, — человек отражает мир по логике отражаемого, не навязывая ему собственную логику. Наука стремится обладать знанием, то есть такой информацией о мире, чье содержание определено не случайным произволом обособленных индивидов, а отражает закономерности объекта. В понятие же объекта входит вся человеческая практика, то есть вся совокупность деятельных отношений человека к природе. Всякая наука имеет свой предмет, свое содержание, являющееся стороной, аспектом единого объекта человеческих отношений.

Далее. Научное познание связано с раскрытием объективных закономерностей природы и общества, то есть стабильно повторяющихся явлений, связанных едиными причинами и не зависимых от человеческого сознания, которое их познает, но не способно породить или изменить их по произволу. Для того чтобы выделить объективные закономерности недостаточно чувственного или эмпирического восприятия. Это возможно только с помощью абстрактного (теоретического) мышления. Но истинность найденных и сформулированных законов проверяется в процессе чувственно-практической деятельности всего человечества. На основе знания закономерностей природного и общественного развития формулируются практические принципы человеческой деятельности и технологии реализации этих принципов.

Критическая способность человеческого сознания служит предпосылкой разума — мышления, отражающего логику субъекта и объекта в их необходимой, целесообразной связи. Разумность человеческих действий нерасторжимо связана с их целесообразностью, потому что одно и тоже действие может быть разумным или неразумным — в зависимости от того, каким целям оно служит, в зависимости от того, какой общий социальный контекст этого действия. Разумным считается, например, поливать дерево водой, если не хотят, чтобы оно горело, но неразумным, если это делают перед разведением костра. Фашистские концлагеря были организованы рационально с точки зрения их создателей, но эта рациональность была фрагментарной, ибо обслуживала государственную политику фашизма, выражающую иррациональную идеологию. Стало быть, разум, как и его порождения — наука, техника, определенная социальная организация, — это всего лишь средства, инструменты в руках человека и применение их зависит от общественно-исторических условий, в которых человек обретается, от тех целей и задач, которые он перед собой в этих условиях ставит. Сам по себе разум не может быть враждебен человеку. Таковым его делают только сами люди. Молотком можно убить человека или забить гвоздь, чтобы повесить картину. Компьютер или компьютерные игры можно использовать как развивающее средство, а можно и как средство для интеллектуальной и моральной деградации. Это зависит от личности того, кто их использует и от социальной ситуации этой личности.

Способность к разуму выражается, прежде всего, в рефлексии, в критическом рассмотрении источника той или иной информации на предмет соответствия действительности. В этом соответствии заключается истинность данной информации. Таким образом, предпосылкой научного сознания и, вместе с тем, целью его познавательной деятельности, является сама объективная действительность, которая включает в себя, однако, не только противоположный человеку объект — природу, а, как уже было сказано, и всю совокупность деятельных отношений человека к природе и к самому себе. Ученый-астрофизик открывает не только далекую планету, он открывает еще и человеческие возможности, позволившие заглянуть ему так далеко вглубь Вселенной. Научное познание в этом смысле является не только освоением внешней природы, но и освоением внутренней природы человека, освоением его творческого потенциала, человеческим самоосвоением. Поэтому можно сказать, что оно является культурным возвращением человека в природный универсум, от которого его отлучила (и отлучает до сих пор) необходимость принудительного труда и межчеловеческая разобщенность.

Поскольку объект и предпосылки науки универсальны, то столь же универсальны объективные задачи и интересы научного сообщества. Расцвет наук всегда происходил и происходит в ходе диалога научных школ, объединенных поиском истины. Реально-всеобщее обретается не в потустороннем мире, а в сфере взаимозависимости людей, вовлеченных в единую производительную (творческую) деятельность, и научные понятия отражают именно момент этой практической взаимозависимости и порождаются ею. Таким образом, научное знание имеет интернациональную, светскую (внеконфессиональную, внерелигиозную), внепартийную и надклассовую, короче: общечеловеческую значимость. Частые обвинения по адресу ученых в экологическом кризисе, в создании все более и более изощренного оружия на самом деле скрывают действительных виновников всего этого — политиков и идеологов.

Бывают случаи, правда, когда сами ученые, даже выдающиеся, исповедуют религиозные взгляды. Так, например, американский физик Майкл Фарадей состоял в секте мормонов, а русский физиолог И. Павлов в старости регулярно посещал православную церковь. Но эти факты говорят, скорее, о фрагментарности сделанных ими открытий и об особенностях их индивидуального мировосприятия, чем о том, что, например, открытая Павловым природа рефлексов подтверждает православное учение о человеке, а исследования Фарадея электромагнитного поля — учение мормонов. Стало быть, не узкоспециализированная, фрагментарная наука противостоит мифологической и религиозной картине мира, а вся совокупность научных открытий, расколдовывающих природный и социальный мир и делающих его понятным человеку. Связать научные открытия в единую картину мира призвана научная философия.

Научное знание представляет собой открытую систему и со стороны своего предмета: оно постоянно проверяется и подвергается критическому рассмотрению с помощью особых научных методов, воспроизводящих объективную логику предмета.

Открытость научного знания заключается еще и в том, что критерием его истинности служит практика. Это означает, что научные суждения проверяются в ходе исторической практики человечества, в ходе эксперимента или в ходе наблюдения, в результате чего устанавливается причинно-следственная естественная связь событий. Последняя осмысляется с помощью понятий, каждое из которых находится в необходимой связи с другими понятиями и с рассматриваемым явлением.

Рабочие моменты научного исследования суть: гипотеза (суждение о возможном состоянии предмета), аксиома (очевидное положение, многократно подтвержденное практикой), доказательство (проверка истинности суждения), эксперимент (проверка суждения на воспроизводимом опыте). Научное исследование включает в себя разрешение теоретических проблем, которые формулируются в форме противоречия между накопленным знанием о предмете исследования и новыми данными о его реальном состоянии.

Социальные науки обладают сугубой спецификой. Например, в них невозможно или затруднено экспериментальное подтверждение гипотез. Для рассмотрения крупномасштабных социальных явлений применяется метод историзма, представляющий собой применение диалектики к рассмотрению социальных явлений. Историзм как научный метод можно свести к следующим моментам:

1. То или иное историческое событие или тот или иной исторический феномен рассматривается в контексте данной эпохи, с учетом конкретной исторической ситуации. Это правило нарушается, если исторические события интерпретируются с современной точки зрения. Например, когда восстание декабристов, пытавшихся захватить в заложники правительство чтобы потребовать у царя социальных реформ, оценивается с позиции современной борьбы с терроризмом и с применением современных юридических терминов. Очевидно, что в этом случае остается непознанной истинная подоплека декабристского восстания, связанная с началом кризиса самодержавия и крепостной системы. Немного найдется политических событий прошлого, особенно тех, которые способствовали общественному прогрессу, которые бы укладывались в современную схему легитимности.

2. То или иное историческое событие или исторический феномен рассматривается не как изолированный факт, а как процесс, в совокупности породивших его причин, хода и результатов. Например, Октябрьская революция и последующие за ней события в экономической, политической и культурной жизни Российского государства — это закономерный результат предыдущего этапа истории России, а не случайный ее эпизод.

Из метода историзма логично следует метод антропологизма, заключающийся в том, чтобы все общественные проблемы рассматривать через призму чувственно-практических отношений человеческих индивидов, в рамках которых формируются их потребности, мотивы, поведенческие, производительные и мыслительные навыки. Согласно этому методу в центре внимания исследователя должны находиться не абстрактные идеи, а реальные человеческие индивидуумы во всей совокупности их социальных связей и жизненных проявлений как естественная движущая сила тех или иных исторических событий. В этом случае потребности и мотивы человеческих индивидуумов рассматриваются как «материя» или содержание общественных феноменов. Например, исследуя социальное бытие людей пенсионного возраста, необходимо связывать их проблемы не столько с возрастом (что является абстрактно-антропологическим подходом, который вполне обоснованно упрекнуть в вульгарном материализме), сколько с экономическим, политическим, культурным состоянием того общества, в котором эти люди живут, с их реальной жизненной ситуацией, несводимой к физиологическому аспекту.

Впервые метод историзма стал разрабатываться в рамках идеалистической философии Гегелем, а метод антропологизма — Л. Фейербахом, которого можно считать основоположником научной антропологии как таковой. В учении Маркса произошли органичный синтез и творческое переосмысление этих методологических подходов, что воплотилось в методе материалистической диалектики. Действительно, методы историзма и антропологизма в последовательном применении оказываются неразрывно связаны между собой: если в центре научного рассмотрения находится человеческий индивидуум в конкретно-историческом социальном контексте и взятый во всем многообразии чувственно-практических отношений с внешним миром, то это само по себе подразумевает изображение социальных явлений как развивающихся процессов, наполненных не мистическим, а человеческим содержанием. Этот исторический антропологизм (или диалектический материализм, как он был назван в классическом марксизме) позволяет понимать действие социальных законов, специфика которых заключается в том, что они проявляются в бессознательной и осознанной практической деятельности индивидов как равнодействующая их поступков и общественной практики. Этот единый метод (нередко применяемый исследователями стихийно, в той или иной мере последовательности) является общим методом наук, изучающих общество, в том числе и теории социальной работы. Раздельно об историзме и антропологизме можно говорить лишь в абстракции, только отвлекаясь от конкретного научного исследования.

Г \ предмет и методы теории социальной работы и развитие ее как науки

В специфический объект изучения теории социальной работы входит деятельность института социальной работы, социальная работа как профессия и та часть общества, которая составляет сферу их интересов. Из этого следует, что теория социальной работы — это элемент той более общей социальной науки, которая изучает современные социальные институты и производственные процессы. Осмысление эмпирического материала, связанного с ними, является целью и теории социальной работы. Следовательно, нет повода выделять ее в качестве особой научной дисциплины, подобной физике, химии или психологии (что, к сожалению, сделано во многих учебниках и учебных пособиях). Она, так сказать, «привязана» к определенной профессии и может фигурировать не как полноценно-научная (обладающая своим специфическим исследовательским полем), а только как учебная дисциплина, подготавливающая специалистов-практиков. В конечном итоге, она имеет прикладной характер в отличие от собственно социальных наук вроде истории или философии. Иначе можно дойти до абсурда, считая в качестве отдельной науки теорию любой профессии, к примеру, коммунальных служб или кролиководства. Каждая из них имеет теоретическую часть, но выделять их теорию в качестве особой «науки» значит профанировать само понятие научного знания.

Итак, теория социальной работы не является самостоятельной, обособленной отраслью научного знания наподобие физики или истории. Свой предмет и свои методы она заимствует из родственных наук, самыми близкими из которых для нее являются общественные науки: социальная философия, социология, всемирная история, политология, этика, психология, педагогика, политическая экономика, история науки, культуры и философии. Теория социальной работы берет у них все то, что способно помочь ей изучить ее предмет. Коль скоро сама социальная работа имеет прикладной характер, то все заимствования теории социальной работы связаны с обобщением или обоснованием конкретной общественной практики. Так, например, политология дает ей понятие социальной политики государства, в рамках которой формируются модели социальной работы и апробируются ее технологии. Общественная история — материал, с помощью которого можно понять, как созревала та или иная социальная проблема, с которой сталкивается социальный работник (например, наркомания) и в чем состоит ее социальная природа. И так далее.

Проблемное поле или предмет теории социальной работы включает в себя, таким образом, как противоречия социального функционирования института социальной работы и его служащих, противоречия реализации социальной работы в рамках иных институтов, так и проблемы объекта социальной работы, клиента, нуждающегося индивида.

Этот предмет определяет методы теории социальной работы. Коль скоро она обобщает опыт общественных институтов, в задачи которых входит профилактика и решение определенных социальных проблем, это предполагает именно диалектический, исторический взгляд на общественные явления, отрицающий их вечное, неизменное состояние. Ведь если как общественные, так и индивидуальные проблемы имеют внеисторический, вечный, неизменный характер (потому, дескать, что они коренятся в самой природе человека, которая «греховна»), то всякие попытки их решать или заниматься их профилактикой заведомо лишаются смысла. Таким образом, теории социальной работы, подобно другим социальным наукам, необходимо рассматривать свой объект негативно, критически, как развивающийся, противоречивый процесс, связанный с другими общественными феноменами. То есть, не в качестве предопределенного мистическим «грехом», а в качестве обусловленного преходящей, конкретной исторической ситуацией. Другими словами, научность и рациональность здесь заключается в применении метода историзма и критического анализа: предмет рассматривается под углом зрения его совершенствования; ни одна из ныне существующих социальных форм (несмотря на окружающий их нередко ореол «вечности») не трактуется в качестве неизменной и абсолютной.

Это тем более естественно для данной дисциплины, что объектом теории социальной работы является общественное существование клиента, человека-нуждающегося, а предметом — проблемы, связанные с удовлетворением его потребностей, с реализацией его социального потенциала. Поскольку это так, то другим ее методом закономерно является антропологический метод.

Теоретические методы необходимо отличать от прикладных или технических методов социальной работы. Посредством первых социальный работник как специалист по социальным проблемам получает знание о них, а посредством вторых практически применяет это знание.

Основные понятия теории социальной работы состоят из трех групп.

1. Это понятия вышеперечисленных смежных дисциплин, преломленные сквозь призму специфических тем теории социальной работы, такие как «общество», «социальный институт» и так далее.

2. Понятия, относящиеся к теории социальной работы по преимуществу, но используемые так же другими науками: «социальная реабилитация», «семейный конфликт».

3. И, наконец, собственные понятия теории социальной работы, отражающие специфику ее предмета и опыт практической деятельности социального работника, такие как, например, клиент, «интервенция», «директивное» и «не директивное» воздействие, «социальное обслуживание», «адресная социальная помощь» и так далее.

По мере становления системного института социальной работы происходило и развитие ее теории. Причем с самого начала ее оформление происходило с опорой на научную методологию и смежные научные дисциплины, в рамках секуляризованных, социально-ориентированных форм общественного сознания.

Первые элементы теории социальной работы можно обнаружить у представителей Просвещения и социалистического движения, например, у английских фабианцев и русских публицистов — сторонников «теории малых дел» (см. Гл. 3). В этой связи так же можно вспомнить и феминисток разных стран — Алису Соломон из Германии, Марию Гахери из Франции, Елизавету Фрай из Англии, Джейн Адамс из США. Но первое систематическое изложение теории социальной работы принадлежит американке Мэри Ричмонд. Свои взгляды она изложила в книгах: «Дружеский визит к беднякам: руководство работающим в благотворительных организациях» и «Социальные диагнозы». Обе книги вышли во втором десятилетии ХХ века и явились ответом на социальные, экономические и культурные изменения того времени. В частности, социальное мировоззрение Ричмонд содержит не прямую, так косвенную критику либеральной идеологии, которая не рассматривает проблемы нуждающихся индивидов как проблемы общественные, как проблемы и тех, кто находится в более благоприятной ситуации. В этой критике либерализма сказалось влияние социалистической теории (в случае с Ричмонд нужно говорить о христианском социализме, преодолевающем свою конфессиональную ограниченность).

Ричмонд описала метод индивидуальной работы с нуждающимися. Помощь и поддержка бедствующих индивидов, согласно ей, — это дружеское участие в их судьбе со стороны специалиста. При этом целью последнего является не только изменение ситуации клиента, но и изменение негативного отношения к нему со стороны его окружения. Таким образом, ставился вопрос об изменении, о гуманизации общественного сознания в целом, об устранении из него штампов буржуазной и любой другой репрессивной идеологии.

Разрабатывая индивидуальный метод, Ричмонд формулирует следующие принципы социальной работы: 1. Причины неудач индивидов в общественной адаптации коренятся главным образом не в свойствах их личностей, а в экономических, социальных, политических условиях их существования. 2. Люди реагируют на социальные проблемы, используя прежде всего свои личные ресурсы. 3. Люди независимо от их социального статуса достойны уважения и нуждаются в нем. 4. Установление правильного диагноза затруднений индивида требует изучения каждой отдельной проблемы. Для этого нужно исследовать различные стороны жизни клиента: экономические, семейные, культурные. 5. В процессе сбора информации о клиенте с ним должны быть установлены дружеские, доверительные отношения. 6. После установления диагноза социальный работник формулирует план «лечения» и знакомит с ним клиента.

Кроме индивидуального метода социальной работы, Ричмонд обосновала медицинский подход к социальным и психологическим нуждам клиента. Он проявился в том, что в теорию социальной работы вводятся ею такие термины из медицинской практики, как «диагноз», «лечение», «клиент». Правда, в новом контексте они наделяются новым значением. Но само по себе проникновение в социальную практику чисто медицинских понятий можно трактовать как влияние позитивизма. Позже развитие этих новшеств привело к появлению так называемой «медицинской модели» индивидуальной работы.

Социальную работу как таковую Ричмонд трактовала как «искусство помощи». Процесс же взаимодействия социального работника и клиента она назвала оригинально: «использование здравого смысла в бессмысленной ситуации».

Согласно Ричмонд, процесс социальной работы состоит из следующих элементов. Во-первых, из вмешательства (или «интервенции») социального работника в личные дела клиента. Это вмешательство может быть двух видов: директивное (то есть прямое) и недирективное (или косвенное). «Директивное лечение» означает непосредственное воздействие, как она пишет, когда влияет «ум на ум». Оно включает: доверительные отношения, активизацию клиента на решение собственных проблем, внушение, дискуссии, убеждение. Это предполагает, что социальный работник способен проявить такие моральные качества, как искренность, доброжелательность, честность, участливость. «Недирективное лечение» направлено не прямо на клиента, а на его окружение, на изменение ситуации в его микросреде.

Другими элементами социальной работы по Ричмонд является получение информации о клиенте, постановка диагноза его проблем, прогноз (предположение перспективы улучшения) и «лечение» (оказание помощи).

В разработке теории социальной работы Ричмонд отходит от метода морального убеждения, обычно применявшегося в практике христианского миссионерства. Более приемлемыми ей представляются научно обоснованные методы социально-психологического воздействия. Она впервые их описывает. Впоследствии они становятся основополагающими в технологиях социальной работы.

В 20-30-е годы происходит обогащение теории социальной работы различными психологическими концепциями. Это была бихевиористская школа, но так же психоанализ З. Фрейда и различные его ответвления — учения А. Адлера и К. Юнга. Под их влиянием при работе с клиентом делается акцент на его наследственность, детские переживания, физиологическое развитие, особенности семейных отношений.

В эти годы начинают выделять следующие технические моменты социальной работы: использование ресурсов, помощь клиенту в осознании и рациональном осмыслении своих проблем, а так же в развитии адаптивных способностей. Ричмонд использует революционное по тем временам понятие «регулирование человеческих отношений». При разработке модели взаимоотношений социального работника и клиента, она обращается к психоаналитической теории. В результате происходит обогащение не только социальной работы психологическим содержанием, но и психоанализа социальными смыслами. Так начинает накапливаться практический и теоретический опыт, осмысление которого привело через несколько десятков лет американских психологов и философов немецкого происхождения Э. Фромма и Г. Маркузе к удачному синтезу учений З. Фрейда и Маркса.

В этот период Ричмонд формулирует «принципы ментальной гигиены» — принципы взаимодействия социального работника и клиента: 1. симпатизировать клиенту; 2. отдавать ему предпочтение; 3. поощрять его; 4. совместно с ним строить планы действий.

Теоретическое и практическое наследие Ричмонд оформляется в самостоятельную школу социальной работы — диагностическую школу. Другим ее представителем был В. Робинсон. Он предложил поставить в центр внимания специалиста по социальной работе не ситуацию клиента, а ценности и смыслы индивидуального опыта последнего, чтобы на них основывать помощь.

В эти же годы оформляется еще одна школа в развитии теории и практики социальной работы — функциональная. Ее основателями и идеологами считаются О. Ранк и Дж. Тафт. Ранк, используя некоторые идеи и категориальный аппарат Фрейда, предположил, что все кризисы, сопровождающие развитие личности, имеют одну-единственную, общую для всех людей причину — родовую травму. Отсюда вытекала идея о неизбежность кризисов и независимость их от социальных условий жизни индивида. Ну, а коль скоро, именно родовая травма составляет содержание диагноза всех кризисов, и коль скоро этот диагноз уже заведомо ясен (родовая травма), то акцент социальной работы переносится с постановки диагноза на конкретные технологии взаимодействия специалиста с клиентом — «процесс». Именно они, по мнению сторонников этой школы, становятся наиболее важными в деле изменения ситуации. Главным в этом случае оказывается не прошлый опыт клиента, а его настоящее, а в настоящем — чтобы потребность в социальной помощи была востребована, осознана и принята клиентом. Если это происходит, то социальный работник и клиент становятся на равные, партнерские позиции, предполагающие равную ответственность за изменение ситуации.

Диагностическая и функциональная школы различаются, таким образом, стратегиями социальной работы. Если диагнозисты уделяли большее внимание самой процедуре социальной работы, диагностике проблемы, предписаниям, плану лечения, то функционалисты — формам равноправного сотрудничества социального работника и клиента.

Историческое значение имела Милфордская конференция социальных работников, состоявшаяся в США в 1928 году. На ней были определены основные аспекты индивидуальной работы: 1. применение научных знаний о типичных отклонениях от норм социальной жизни; 2. использование научных знаний о нормах человеческой жизни и человеческого общения в данном конкретном обществе; 3. необходимость знакомства с подробностями жизни конкретного человека, переживающего проблемную ситуацию; 4. применение общепринятых методов изучения и помощи; 5. использование средств и ресурсов местной общины (коммуны) при решении проблем; 6. применение научных знаний и накопленного опыта в сочетании с требованиями индивидуального подхода; 7. понимание философских основ, определяющих цели, этику и особенности индивидуального подхода в социальной работе.

Делегаты Милдфордской конференции, ссылаясь на предыдущее развитие социальной работы в США, справедливо указали на общественную потребность в ней. Но разразившаяся в том же, 1928, году Великая Депрессия (глубокий экономический кризис) обнаружила ее неэффективность без дополнения ее масштабными социальными преобразованиями. Такие преобразования произошли в США немного позже — в середине 30-х годов, при президенте Рузвельте (см. Гл. 3).

30-40-е годы — это годы развития и конкуренции диагностической и функциональной школ.

Наиболее яркой представительницей первой в этот период стала Г. Гамильтон, расширившая понятие «диагноз». Ею он трактуется уже не просто как установка к действию специалиста, а, скорее, как рабочая гипотеза для понимания личности клиента, его ситуации и проблемы. Благодаря этому Гамильтон ввела в постановку диагноза ситуации оценочную проблематику. Предложенный ею метод получил название «ситуационный подход».

Ситуационный подход внес два новых компонента в диагностическую школу: предвидение и психологическую поддержку. Предвидение позволяет клиенту освободиться от неосознанного конфликта, и понять свою проблему, что помогает социальному работнику эффективно вмешиваться в его ситуацию. Цель психологической поддержки в том, чтобы клиент обрел уверенность в себе. Это достигается таким образом, что специалистом благодаря психоаналитической методике поощряются одни и подавляются другие стороны его поведения. В этих идеях Гамильтон очевидно растущее влияние психоанализа на теорию социальной работы.

На развитие же функциональной школы в эти годы оказывают большее влияние философия экзистенциализма и психология развития.

Американская исследовательница Х. Х. Перлман сделала попытку синтезировать методы диагностической и функциональной школ в новом «методе решения проблем». Он состоит из двух компонентов: процесса помощи и личных ресурсов клиента. Поводом для помощи является проблема — ситуация, в которой индивид не в силах самостоятельно удовлетворить свои потребности. Деятельность, приводящая к улучшению ситуации клиента Перлман называет процессом. Процесс включает в себя: 1. стабилизацию психологического состояния клиента, то есть снятие эмоциональной блокады, тревожности, отрицательных эмоций и т. д.; 2. рационализацию проблемы, то есть понимание ее посредством выражения ее сути в адекватных, точных и ясных, понятиях; 3. совместный поиск ресурсов для решения проблем. Взаимодействие социального работника и клиента сводится к следующим техническим процедурам: определение проблемы и событий, которые ее вызвали, взаимное убеждение клиента и социального работника в правильности понимания проблемы, сбор и анализ информации, составление плана сотрудничества и его реализация.

В 60-70-е года возникают и начинают развиваться национальные научные школы социальной работы. Наряду с американской выделяются канадская, западногерманская (немецкая) и скандинавская школы.

В 70-80-е годы теория социальной работы эволюционирует по 4 направлениям: теория индивидуальной работы, теория групповой работы, теория общинной работы, теория общественного администрирования и планирования.

В немецкой школе возникает концепция сопричастности. Согласно ей социальная работа понимается не только как помощь клиенту, но и как средство активизации в нем способности помочь самому себе.

В 90-е годы, в новых социальных условиях, продолжила развитие российская школа социальной работы, опирающаяся на опыт и теорию советской эпохи. Но пока это развитие нельзя назвать особенно продуктивным по многим причинам.

Вопросы для самоконтроля

1. В чем состоит отличие науки от ненаучных форм человеческого сознания?

2. Какие признаки определяют научность теории социальной работы?

3. Какое место занимает теория социальной работы в системе наук о человеке?

4. Почему теория социальной работы не может быть выделена в качестве отдельной научной дисциплины?

5. Что означает прикладной характер социальной работы и ее теории?

6. Что общего между теорией социальной работы и остальными общественными дисциплинами?

7. В чем заключаются общенаучные методы обществоведческих дисциплин и как они преломляются сквозь специфику социальной работы?

8. Каковы объект и предмет теории социальной работы?

9. В чем состоит антропологический метод?

10. В чем состоит метод историзма?

11. Почему именно историзм и антропологизм являются методами теории социальной работы?

12. Как понятия с неопределенным объемом могут препятствовать решению задач и достижению целей социальной работы?

13. В чем состоят рабочие моменты научного исследования?

14. Как соотносятся теоретические и прикладные методы социальной работы?

15. По каким критериям классифицируются прикладные методы социальной работы?

16. В чем состоит вклад М. Ричмонд в становление теории социальной работы как научной дисциплины?

17. В чем различие функциональной и диагностической школ?

18. В чем суть ситуационного подхода?

19. Какие понятия использовала Х. Х. Перлман, обосновывая свой «метод решения проблем»?

20. В чем состоит концепция сопричастности?

Рекомендуемая литература

1. Беркер Р. Словарь социальной работы: Пер. с англ. — М. 1995.

2. Гегель Г. – В. – Ф. Лекции по философии истории. — СПб.: «Наука», 1993. — 479 с.

3. Крапивенский С. Э. Социальная философия. Глава 10. Наука. / Социальная философия. — М.: «Владос», 1998. — С. 258-283.

4. Маркс К. Критика гегелевской диалектики и гегелевской философии вообще. / Экономическо-философские рукописи 1844 года // Маркс К. Социология. — М.: «Канон-Пресс-Ц»; «Кучково Поле», 2000. — С. 298- 324; Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. — Т. 42. — С. 152-174.

5. Маркс К. К критике гегелевской философии права. Введение. / Маркс К. К критике гегелевской философии права; Нищета философии / Пер. с фр. и нем.; Вступ. статьи Л. Аксельрод, С. Булгакова. — М.: Мир книги, Литература, 2007. — С. 43-63.

6. Маркс К. Тезисы о Фейербахе. — Маркс. К, Энгельс Ф. Собр. соч. Т. 42. — С. 264-266.

7. Социальная работа / Российский энциклопедический словарь. — М.: «Союз», 1997.

8. Социальная работа: теория и практика: учеб. пособие. — М.: Инфра-М, 2003. — 425 с.

9. Социальная работа: учеб. пособие для студ. вузов / Под общ. ред. В. И. Курбатова. — 2-е изд., переработ. и доп. — Ростов н/Дону: Феникс, 2003. — 479 с.

10. Социальная работа: теория и практика. Учеб. пособие / Отв. ред. д. и. н., проф. Е. И. Холостова, д. и. н., проф. А. С. Сорвина. — М.: «ИНФРА-М», 2001. — 427 с.

11. Теория социальной работы / Под ред. Е. И. Холостовой. — М.: «Юрист», 1998.

12. Тетерский С. В. Введение в социальную работу: учеб. пособие для высш. шк. — М.: Академический проект, 2003. — 493 с.

13. Фейербах Л. Основные положения философии будущего. — М.: «Наука», 1995. — С. 90-145.

Тема 2

Философские аспекты теории социальной работы;

основы научной антропологии

Учение о человеке (антропология) является философским введением в теорию социальной работы. В философском подходе нуждаются многие важные темы, связанные со спецификой этой дисциплины: индивидуальное и общественное здоровье и нездоровье, девиантное и деликвентное поведение, способы и нормы социализации, формы социальной адаптации, жизнь, смерть, умирание, личное и общественное бессмертие, самоубийство и так далее. Ибо раскрытие всех этих тем зависит от того, какой ответ дан на вопрос: что такое человек? Каждая отдельная наука, изучающая человеческий мир, лишь фрагментарно высказывается на эту тему. Необходим синтез их данных, что и совершает социальная философия (или философская антропология), не противостоящая конкретным научным дисциплинам, а связывающая их данные в единую картину.

А \ Человек как социально-деятельное существо

В истории человеческой мысли выкристаллизовались два подхода к пониманию природы человека, и, стало быть, к освещению всей этой проблематики.

Один из них основан на дуализме, противопоставлении духа и материи, души и тела, человека и природы. Впервые он был классическим образом сформулирован древнегреческим философом Платоном и развит в рамках христианской догматики. Но, так или иначе, он представлен во всех религиях и идеалистических учениях. Все они выстраивают иерархию, на одном полюсе которой оказывается внеисторический, внечеловеческий, внесоциальный, сверхъестественный Дух (бог), а на другом — косная, статичная материя, природа. Причем Дух (бог) мыслится как Абсолютный Субъект, как источник действия, движения и жизни, а природа, материя и человек — только как пассивный объект.

Этот подход возник не случайно. Он служил описанию человеческой жизни и осмыслению социальных проблем в условиях допромышленного, докапиталистического общества, когда природа и человек непосредственно противостояли друг другу: крестьянин и земля, ремесленник и сырье, охотник и зверь, жрец и стихия. В этой картине мира адекватно выражалось мироощущение людей той эпохи, когда обычными фактами повседневной жизни были случаи массового голода вследствие неурожаев, массовые эпидемии, когда целые цивилизации исчезали из-за истощения почвы, наступавшего по причине неразвитой агрокультуры. Человек в этих условиях обнаруживал человеческие свойства именно в отрицании природы, в борьбе с ней, в осуществлении над ней господства.

В XIX-XX веках, с развитием промышленного производства и капитализма обнаруживается предел этого отрицания. Сначала это происходит теоретически в трудах представителей новой материалистической школы: Л. Фейербаха, И. Дицгена, К. Маркса, Ф. Энгельса. Среди русских мыслителей в этой же парадигме развивались или начинали развиваться Н. Г. Чернышевский, А. И. Герцен и, в особенности (немного позже, в конце XIX — начале XX века), В. И. Вернадский, который выделил научную дисциплину об отношениях человека и природы — экологию. А затем весь трагизм насилия над природой обнаружился и практически в планетарных масштабах — в реалиях индустриально развитых стран Америки и Европы.

В рамках этой новой мыслительной парадигмы, по крайней мере, у наиболее выдающихся ее представителей — Маркса и Энгельса, и, отчасти, у их старшего современника и учителя Л. Фейербаха, складывается точка зрения, что человечество противостоит природе только постольку, поскольку оно противостоит себе в лице разных классов (то есть по причине раскола общества на классы). Хотя само по себе существование классов и их борьба не были открыты еще английскими буржуазными политэкономами и французскими буржуазными историками первой половины XIX века. Но они трактовали классы и классовую борьбу как вечные социальные формы. Заслуга Маркса и Энгельса в освещении этого вопроса состоит в том, что они показали исторические, социально обусловленные причины классового устройства и классовой борьбы. По их мысли, классовое противостояние — это только преходящее, временное состояние человечества, связанное с несовершенными формами общественной практики. Значит, далее, эти состояния, кроме всего прочего, извращают и связи внутри единого природно-человеческого или био-социального организма. Из этой констатации вытекало, что можно и нужно найти пути выхода из тупика классовой борьбы, найти пути преодоления классового раскола. Этому поиску посвящено их учение о коммунизме как о движении, преодолевающем всякую классовую ограниченность.¹

И тем самым вместо дуализма идеалистической философии и религиозных учений ими выдвигался принцип материалистического монизма, органического единства природы и человека. Декларировался он и раньше, но теперь был по-новому интерпретирован.

Материализм французских просветителей, немецких естествоиспытателей XIX века, позитивизма и неопозитивизма, современных биологизаторских школ, таких, например, как бихевиоризм и классический фрейдизм, выражается в том, что при рассмотрении человека приоритет отдается его вещественному или биологическому субстрату, его физиологической или материальной (экономической) деятельности. Причем этот приоритет рассматривается как вечное свойство человека, без всякой связи с историческими условиями его существования. К тому же, будучи материалистами в объяснении одних сфер человеческой жизни, представители этих школ становятся нередко мистиками, пытаясь объяснить другие области человеческого бытия, в особенности те, которые выходят за рамки биологических и экономических факторов — например, художественное творчество. Причина «вульгарности» и непоследовательности этого материализма заключается во взгляде на природу человека как на неизменную, раз и навсегда данную. В том, что он попросту выдает за человеческую природу определенные состояния человеческого общества.

Например, в условиях разделения труда и ограниченного предмета многообразных человеческих потребностей, действительно, экономика и, в частности, материальное производство, является господствующим моментом в масштабах всего общественного развития в целом. Это — исторический факт, на котором строилась в конце XVIII — начале XIX века буржуазная политэкономическая наука (А. Смит, Д. Риккардо и др.). Но этот факт обусловлен конкретными историческими причинами, а не исчерпывает человеческую природу как таковую, не определяет ее в целом. Следовательно, при всем своем кажущемся абсолютном значении, это состояние окажется преходящим, как только изменятся фундаментальные основы человеческого развития.

Любая зависимость человека от внешних факторов, такая очевидная на первый взгляд, трактуется Марксом и Энгельсом как относительная, производная от практической деятельности самого человека.

Такая точка зрения, как уже было сказано, является новой парадигмой в понимании человеческого существа и общества как такового. Она преодолевает ограниченность «вульгарного материализма», а, с другой стороны, не означает, что специфику человеческого существа образует что-то, абсолютно противостоящее природе, сверхъестественное.

Очевидно, что человек, как и любое другое живое существо, испытывает голод, жажду, потребность в дефекации, продолжении рода и тому подобное. Но при этом он лишен животных форм адаптации к природной среде, достаточных для того, чтобы удовлетворять свои потребности. Этим он качественно отличается от животного. Даже при исполнении биологических функций он ведет себя как человек: утоляет голод с помощью ножа и вилки, использует туалет, предпочитает планируемую беременность случайной и т. д. Эти формы удовлетворения биологических потребностей социально обусловлены и являются результатом исторического процесса и производительной деятельности человека. Но даже сам биологический субстрат современных людей изменился и не является таким же, каким был у тех людей, которые, к примеру, жили в каменном веке. Регулярное употребление горячей, мягкой пищи вследствие «приручения» огня сделало более эластичными внутренние ткани человеческого организма и, между прочим, наряду с развитыми многообразными вкусовыми рецепторами во рту, породило зубную боль. Постоянный сидячий образ жизни, более свойственный современному, чем древнему человеку, сказывается на морфологии позвоночника. И так далее.

По мере утраты животных форм адаптации человек, чтобы выжить, вынужден был компенсировать их отсутствие изменением стратегии отношений с внешней природой таким образом, что в то время как слабела его зависимость от биологических факторов существования, укреплялась взаимозависимость внутри человеческой общности, возникающая в силу потребностей совместной производительной деятельности. Предметом активного воздействия, преобразования становится не только внешняя природа, природное вещество, предметом производительной деятельности человека становился и сам человек, вся совокупность отношений между людьми. Причем, все глубокие общественные изменения происходили и происходят вследствие обусловленных историческим развитием фундаментальных трансформаций в самой общественной практике. И для этого мало одного желания индивидов. Всякое общественное изменение — это вопрос главным образом практический, выступающий как результат исторического развития всего общества в целом.

Так, всякая созданная и создаваемая человеком новая вещь, традиция, привычка, навык, означала уже не только новый способ отношений с внешним природным миром, но и новые чувственно-практические отношения внутри человеческого мира. Переход от кочевья к оседлости и изобретение стационарного дома — это не только новое слово в образе жизни и архитектуре, но и новый виток в эволюции семейных отношений. Лук или праща — это не только новое оружие, но и новая специализация во время охоты, новое разделение труда, то есть, опять же, новые отношения и новые социальные функции и роли в человеческой общине. Элементы природы, будь то камень, животное или комета на краю известных областей Вселенной, вовлеченные даже простым актом познания в человеческий мир, благодаря этому раскрывают человеческие способности, которые, в свою очередь, получили развитие при определенном состоянии человеческих отношений и человеческой деятельности, и, стало быть, означают новый тип человеческих связей. Таким образом, всякий объект природы в этом случае включает в себя нечто, выходящее за пределы своего вещественного субстрата, а именно — он отражает степень развитости человеческого мира, особое содержание связей внутри него. Вот почему человеческий объект, по сути, — это вся совокупность общественной деятельности и общественных отношений (В.И.Ленин). Тем более, это касается человеческого организма или его трансформаций, идет ли речь о старости или о младенчестве, о болезни или выздоровлении. Инвалидность, например, — это характеристика не личности, а, скорее, тех социальных условий, при которых патология организма оказывается для нее социальной патологией. Социальные следствия, вызванные телесной ущербностью являются, таким образом, выражением общественного несовершенства. Тоже самое можно сказать и об определенных социальных ролях. Например, буржуа, бюрократ, пролетарий, пенсионер, наркоман, бандит и т. д. — это не только и не столько характеристики человеческих личностей, а, главным образом, обозначение тех общественных отношений, в которых эти личности обретаются и которые определяют их общественное поведение, ограничивают его, сводят все богатство их человеческой природы до выполнения этих социальных ролей. Современная психологическая наука имеет это в виду в теории «стигматизации» — социальной личины, обедняющей проявления личности.

Одним словом, за всеми этими феноменами, за их биологической, вещественной, абстрактно-психологической или абстрактно-социологической формой проявления стоят определенные человеческие взаимодействия — деятельные отношения. Иными словами, за ними находится конкретное историческое состояние общества. Стало быть, вещественное, природное, биологическое не просто синкретически присоединено к социальному, оно преобразовано человеком, окультурено людьми в ходе общественно-исторической практики. Точно так же как и «общественное» не просто прикреплено к индивидуальному на манер природного как какой-то внешний элемент, а подобным же образом является преобразованным индивидом в процессе его уникального, неповторимого практического проживания. Младенец в материнской утробе, просвеченной УЗИ и находящейся под контролем врача — это не просто комок органических тканей, не только продукт половых отношений (и, вместе с тем, не носитель мистического, сверхъестественного «духа»), но результат социальной истории, в том числе и его индивидуальной истории.

Причем, даже в своих низменных «животных» проявлениях человек остается человеком. Так, например, алкоголизм и наркомания среди прочих, имеют и коммуникативную функцию, служа своего рода пропуском в мир комфортного (в понимании данного индивида) общения, пусть эта комфортность и имеет иллюзорный характер. Другими словами, наркомания (и алкоголизм как ее вид) — это, по крайней мере, на первоначальной ее стадии, зависимость не от вещества, а от людей, — зависимость, обретшая патологические формы. Субъектом наркомании является особый тип личности, являющийся одним из проявлений зависимого («авторитарного») психологического типа, впервые описанного Э. Фроммом в книге «Бегство от свободы» (1949 г.). Этот тип личности формируется в определенных общественных отношениях, в особой исторической ситуации.

Утрата животных форм адаптации позволила человеку, практически осваивающему природный предмет, относиться к нему универсально, разносторонне, не так, как животное, привязанное к какой-либо конкретной грани природы. Животное может стать совершеннее человека в рамках узкой специализации (например, нырять глубже или видеть в темноте), но оно отличается от человека тем, что никогда не сменит эту специализацию на другую, не изменяя при этом своей видовой идентичности. Животное «сливается со своей жизнедеятельностью» (Маркс), а человек способен делать ее предметом своего свободного выбора.

В этом универсальном отношении к природе кроется еще одно фундаментальное отличие человека от животного. Если поведение последнего, по большей части, предопределено инстинктами, так называемыми «базовыми потребностями», то человек наоборот, действует как человек, только будучи независим от них; лишь тогда он «творит не только по мерке своего вида, но и по законам красоты» (Маркс). Этот тезис нового учения о человеке (восходящий к И. Канту) развит в теории самоактуализации личности и иерархии потребностей американского психолога и философа XX века А. Маслоу.

Из универсального практического отношения человека к природе следует еще одно отличие его от животного: для последнего связи с природной средой являются определяющими. Обмен веществ с природой у животного стихиен и неподконтролен ему. Оно главным образом адаптируется к среде, а не изменяет ее. Средовая адаптация как доминирующий стереотип поведения — это атрибут животного, а не человеческого существования. Человек же обмен веществ с природой регулирует в процессе своей сознательной производительной деятельности, как раз благодаря этому и не сливаясь с животным и природным миром. В этой связи следует заметить, что эволюционная теория, помещенная в контекст нового материалистического — антропологического — учения, говорит именно о том, что человек вышел из природного универсума, а не о том, что он в нем остался. Учения об антропогенезе Дарвина (а так же других эволюционистов) и Энгельса (имеется в виду его трудовая теория антропогенеза, дополненная новыми данными о генетической мутации, о роли воображения и т. д. и восходящая к учению Гегеля о воспитании человека трудом) — это две разные теории, относящиеся друг к другу так же, как физика Ньютона относится к физике Эйнштейна: концепция Энгельса не опровергает эволюционную теорию, а включает ее в себя в качестве существенного, но не полного элемента.

Таким образом, в ходе производительной деятельности человека обновляется не только предметный мир, мир вещей, природа, но появляется новый мир, вторая природа — общественность или социальность как таковая, становящаяся между человеческим индивидом и «первой» природой, еще необработанной и неосвоенной. Человек создает новую форму движения материи — социальную. Действие биологических, эволюционных законов (описанных Ламарком, Дарвином и другими эволюционистами) сначала дополнялось, а затем и вытеснялось действием законов общественно-исторических.

Человеческий индивид становится человеческим индивидом только благодаря взаимодействиям (отношениям) с другими человеческими индивидами в ходе производительной практики, и только поэтому он становится общественным индивидом. Ребенок, потерянный в лесу или по другим причинам проведший детство без общения с людьми, как свидетельствуют примеры многочисленных «Маугли», не сможет стать полноценным человеком. Даже будучи позже приобщенный к общественной жизни, он будет испытывать дефекты речи, коммуникационные проблемы, заторможенность интеллектуального развития и т. п., и тем их будет больше, чем больше времени он провел без людей. Люди, испытавшие после инсульта потерю памяти и деформацию своей идентичности и своих социальных функций, восстанавливали их не только благодаря медицинским средствам реабилитации соответствующих участков мозга, но и благодаря тому, что вновь (хотя бы частично) практически включались в привычные для них общественные связи, активно участвовали в них. Следовательно, общество, общественные связи предстают как существенный, необходимый элемент индивидуального бытия человека и самой очеловеченной телесности. А общественная практика — как средство освоения общественных связей. Очеловечивание равнозначно социализации, многостороннему освоению и присвоению отношений с другими людьми в ходе практической деятельности. Человеческий индивид не обладает раз и навсегда данным набором одних и тех же свойств и качеств, а представляет собой процесс их становления, процесс их социально обусловленного формирования. Музыкальное ухо не существует до прослушивания музыки, а формируется во время его и является не только результатом эволюционно-биологического процесса, но и продуктом развития музыкальной культуры человечества. Впрочем, подобным же образом можно выразиться о человеческой телесности как таковой, о любом органе человеческого организма, будь то нога футболиста, глаза художника или вестибулярный аппарат альпиниста-скалолаза. Развитие человеческих органов, обусловливающее развитие разнообразных талантов и способностей есть результат не мистических «интуиций» или влияния сверхъестественной «духовности», а продукт культурного саморазвития всего человечества, включая и данного индивида. Не только сексуальные отношения и не только биологическое развитие, но все многообразие общественных сфер, взятое в единстве — экономика, политика, искусство, религия и т. д. являются сферами производства человеческого общества и человеческого индивида (Маркс). Общество как ансамбль отношений, взаимодействий между людьми («ансамбль социальных отношений» (Маркс)) представляет собой естественную среду обитания и воспроизводства человека, в которой он обнаруживает свои человеческие свойства. В текучести, постоянной изменчивости этих отношений, в их развитии разворачивается, воплощается то, что философы называют человеческой сущностью — то есть средоточие того, что отличает человека от остальных феноменов природы.

Можно сказать и проще: сущность человека составляет не то, что проявляет обособленный индивид как неизменное сверхъестественное свойство (таковым часто называют абстрактную «духовность» или абстрактную, врожденную «общественность») а то, что происходит между индивидами. Общество так же не есть внеличностная сила, нависающая над отдельно взятым человеком, оно как бы «встроено» в самую человеческую физиологию и психологию, в человеческие потребности, желания, мотивы, виды деятельности как внутренняя общественность индивида, как его естественная потребность. Э. Фромм, продолжая эту мысль Маркса, предложил описывать взаимное влияние человеческих индивидов с помощью понятий «социальный характер» и «социальное бессознательное». Эти два феномена выполняют роль посредников между индивидом и общественным процессом в целом. Социальный характер представляет собой совокупность поведенческих навыков, помогающих индивиду функционировать в данном обществе. Социальное бессознательное составляет ряд неосознанных индивидом социально детерминированных влечений, выполняющих ту же функцию.

Итак, качество общественности-человечности индивид обретает в процессе взаимодействия с другими людьми, в процессе общественной производительной практики. Вот почему сущность человека не просто «социальна», но социально-деятельна. В совокупности деятельных отношений людей друг с другом в ходе исторического процесса раскрывается собственная природа человеческих индивидов.

В этом смысле понятия «общество» и «человеческий индивид» — тождественны, ибо обозначают одно и тоже явление — межчеловеческие отношения. Только в первом случае речь идет об их развернутом состоянии, а во втором — о состоянии их свернутости, об их концентрированном выражении: как в капле воды отражается океан, так в человеческом индивиде отражается общество, в котором он живет и в котором деятельно участвует. В этом смысле — каждый человеческий индивид является субъектом своей общественности, своей общественной природы. Человек, таким образом, является единственным существом, делающим самого себя своей целью, в то время как всю остальную природу — своим средством (И. Кант; позже это положение развил Маркс).

Взаимодействуя с внешним миром в ходе производительной деятельности, человек оказывается способен отличать (осознавать) чужие и свои связи, то есть, отличать себя и объект — всю человеческую практику, всю совокупность межчеловеческих практических взаимодействий. Проще говоря, он оказывается способен отличать себя и наследие прошлых поколений, себя и просто другого человека или себя как другого.

На способности к этому отличию основано самосознание. Оно, таким образом, сформировалось и формируется в ходе производительной деятельности и только потому предметно, содержательно. Его содержание составляют отношения индивида с самим собой и с окружающим миром. Можно сказать, что оно само по себе, со стороны своей содержательной предметности, является отношением между людьми, между «Я» и «Ты» (Л. Фейербах), или «осознанным социальным бытием», осознанными социальными отношениями (Маркс), или «интенцией» (Э. Гуссерль) или «интерсубъективностью» (Сартр), или диалогом (М. Бахтин). Все эти определения, данные этими разными мыслителями, по сути, схватывают одно и тоже свойство человеческого самосознания: притом, что его носителем является индивид, оно, вместе с тем, предметно, социально, обращено вовне, к другому индивиду.

На способности индивида различать себя и объект, основан и человеческий разум. Самосознание и разум составляют существенные элементы духовной деятельности человека. Обладая ими человек оказывается способным осознавать свою жизнедеятельность, не сливаться с ней, делать ее многообразные формы предметом своего свободного выбора. Благодаря этому он, собственно, и является субъектом своей жизнедеятельности.

Часто в научно-популярной и даже учебной литературе, находящейся под влиянием социал-дарвинизма, употребляют термин «общественное животное». Это верно применительно к животным, приспособленным к человеческой среде, например, к домашним кошкам и собакам. В этом случае этот термин просто фиксирует их зависимость от человека. Но неверно так называть живые существа только потому, что они в условиях дикой природы живут стаями или большими группами, как, например, муравьи, термиты или пчелы. Их совокупность образует не общество в человеческом смысле, а, скорее, изолированную особь данного вида. Отдельная рабочая пчела — ничто без матки и без другой рабочей пчелы. Сама по себе она не представляет вид. Отдельная пчела — только воплощенная функция, орган единого пчелиного организма — пчелиной семьи. Целое здесь довлеет над частью, особью таким образом, что особь обнаруживает свои видовые свойства только в состоянии, подчиненном целому. Целое существует как сумма связей односторонне зависимых друг от друга особей, лишенных индивидуальности. Если убить одну пчелу, в принципе для пчелиной семьи ничего не изменится: через некоторое время ее место займет другая, на нее похожая.

Происходит это по той простой причине, что животная особь в данном случае, даже в самом биологически зрелом своем состоянии, не в состоянии стать субъектом внутренней связи общности. Ее производительная деятельность есть выполнение инстинктивной, раз и навсегда данной программы определенного биологического вида, заложенной в генах. Предметом этой деятельности есть непосредственное природное вещество (к примеру, пыльца), но не сама эта особь и не ее связи с подобными ей, от которых она себя не отличает. Она изменяет природное вещество, но не себя и, следовательно, не свою общность. Поэтому она не способна произвольно варьировать программу своих инстинктов. Животное может создавать изумительные вещи, которые человеку очень трудно или даже невозможно повторить (например, мед), но оно не в состоянии ни ошибаться, ни импровизировать при их создании, ни ухудшать, ни совершенствовать их. Оно даже может использовать орудие для достижения своих целей, подобно тому, как это делает обезьяна, с помощью палки достающая с дерева плод. Но она делает это так же инстинктивно, будучи не способной изобрести новые технологии и тем самым изменить свои отношения с внешней природной средой. Короче говоря, животное не творит, а воспроизводит программы, сложившиеся в результате биологической эволюции, подчиняясь природным законам. Этим животная деятельность отличается от человеческой, животная особь — от человеческой индивидуальности, совокупность животных особей (животная семья, стая, стадо) — от человеческого общества.

Из этой общей картины человеческого мира следует очень важное методологическое правило. Оно касается интерпретации фактов социальной жизни.

Ни один из них не является самодостаточным, как, например, в социологическом позитивизме, дающем плоское отражение общественного бытия. Факт господства или просто наличия определенного политического режима, идеологии, религии, поведенческой нормы или факт распространенности той или иной социальной патологии еще ничего не говорит об их действительной социальной природе, а уж тем более ничего не говорит об их истинности. Победа фашизма в 1933 году в Германии мало свидетельствовала против необходимости сопротивления ему, точно так же как и факт нынешнего почти повсеместного помешательства на почве религии, эзотерики и мистики мало свидетельствует в их пользу. Рассматриваемый в историческом контексте, всякий факт общественной жизни обнаруживает свою противоречивую природу, что подчеркивает относительность его оценки. Истина этих явлений содержится не в них самих, взятых абстрактно и изолированно, а в исторической перспективе их развития, в их практическом воплощении. Так, сейчас уже очевидно, что религиозное возрождение, начавшееся на волне демократизации российского общества в конце 80-тых годов XX века как реакция на советскую репрессивную идеологию, как выражение протестного движения, приводит к противоположному результату — к формированию новой авторитарной личности и новой репрессивной идеологии, несовместимой со свободным духовным развитием.

Свою природу социальные феномены раскрывают только в конкретном историческом контексте и в историческом движении, включающем и перспективу дальнейшего, будущего развития, самоотрицания. Прошлое и будущее всякого общественного феномена или института — его небытие — входят в его наличное состояние как существенные элементы его наличного социального бытия. Будущее — не иллюзия, оно существует в настоящем как его возможное состояние, как реальная тенденция его развития, реализуемая в общественной практике. Всякий феномен общественной жизни или всякий общественный институт, таким образом, необходимо рассматривать не только с его внешней, формальной стороны, но и с внутренней, содержательной, историко-социальной.

Например, самоубийство — явление очень древнее, но нельзя объявлять его «вечным» спутником общественной жизни. Так, есть ритуальный суицид или суицид по религиозным мотивам (вроде самосожжения русских раскольников), который самоубийцами вовсе и не осознавался как собственно суицид, ибо ему приписывался мистический смысл духовного преображения и приобщения к лучшей, высшей жизни. Но есть суицид, предметом которого является определенное состояние индивида, ставшее для него невыносимым, довлеющим над ним, и не позволяющим ему осознать или практически реализовать иные, более приемлемые, состояния. Такой пример суицида описан И. Гете в романе «Страдания молодого Вертера» и философски проанализирован Л. Фейербахом в работе «Эвдемонизм». Далее, можно вспомнить о суициде во имя моральных ценностей («героический суицид»), например, подвиг Александра Матросова, ценой своей жизни обеспечившего выполнение боевой задачи во время Великой Отечественной войны. Очевидно, что к этим видам суицида религиозный или ритуальный суицид не имеет никакого отношения: это разные по своему идейному, психологическому, историческому и социальному содержанию феномены. Но так же очевидно и то, что все эти виды суицида производны из определенных общественных состояний, объединенных одной общей чертой — в них жизнь индивида погружена в непознанные, стихийно развивающиеся человеческие отношения. Характер этих отношений таков, что способен заставить человека выбирать между бессмысленностью, «животностью» существования и осмысленностью, человечностью смерти. Однако историческая, социальная обусловленность самоубийства вовсе не говорит в его пользу. Если причины его сводимы к состоянию общества, то есть к состоянию человеческих индивидов и отношений между ними, то, стало быть, мы имеем дело с исторически преходящим феноменом. Гетевский Вертер способен был бы передумать, если его возлюбленная Лотта открыла перед ним свои объятья. Ведь для него главное — не смерть сама по себе, а любовь Лотты, то есть другое состояние отношений с ней. Подобное острое переживание неразделенной любви свойственно особому психологическому типу людей, сформированному в особой культурной и социальной ситуации, в данном случае — в эпоху романтизма. Но подобное поведение невозможно ожидать от ортодоксально верующего христианина, для которого любовь к женщине не столь важна, как любовь к богу.

Следовательно, чтобы постичь действительное содержание тех или иных общественных явлений, необходимо рассматривать их как не вечные, а преходящие, ограниченные состояния общества, обнаруживающие свой действительный смысл только в общем историческом контексте. В практическом отрицании этих ограниченных состояний и реализуется, раскрывается человеческая природа, обычно связываемая с так называемыми «вечными ценностями». Точно так же происходит и развитие личности — как ее постоянная самокритика в процессе практического самосовершенствования, практического воплощения культурных ценностей.

Эта методологическая установка исключает спекулятивный и идеологический схематизм в изображении общественных явлений.

Итак.

Сущность человека раскрывается в его социальной практике и представляет собой ансамбль отношений между людьми — общество как естественную среду человеческого обитания. Человеческий индивид, однако, не противостоит абстрактному «обществу». Он является, сознательно или бессознательно, социально-деятельным существом и участвует в созидании данных общественных связей. Понятия «социальные отношения» и «общественно-историческая практика» являются базовыми для характеристики человеческого бытия.

Если, таким образом, в естествознании материалистическое учение на вопрос «что первично?» отвечает: «первична материя, природа», то в области общественных наук этот же вопрос звучит уже как: «кто субъектен?» и новый материализм на него дает такой ответ: «субъектен человек». Таким образом, в этом учении последовательно реализуются и гуманистический оптимизм и антропологический подход. Можно сказать, что антропологизм и этот новый материализм методологически тождественны друг другу.

Б \ Социализация как процесс становления личности

Становление человека как социально-деятельного существа, как было сказано выше, предстает как его социализация, что в общем смысле означает практическое освоение индивидом своей природы — всей совокупности социальных связей, человеческих отношений, как познание, так и творение их.

Социализация не может произойти без средовой или структурной адаптации, примером чего может служить усвоение господствующих в данном обществе форм общения, например, языковая адаптация. Адаптивные формы поведения доминируют в период первичной социализации, происходящей в детском возрасте, когда ребенок осваивает базовые способы существования в обществе. Но и тогда социализация происходит при условии активности ребенка и даже тем успешнее, чем он в большей степени заинтересован, свободен в ней. Этому способствуют игровые и ненасильственные формы научения, что подчеркивает гуманистическая светская педагогика.

Содержание первичной социализации составляет формирование навыков правильного мышления, устной и письменной речи, а так же умения самостоятельно решать бытовые проблемы. Как показали исследования советского психолога Л. С. Выготского, развитие речи, мышления и навыков операционной деятельности (рук, пальцев) представляет собой единый, взаимно зависимый процесс. Его описывает созданная Выготским теория интериоризации (развивающая трудовую теорию антропогенеза Энгельса) — переноса внешнего действия (например, рук) во внутренний психический план и закрепления его там в виде образов и понятий. Учение интериоризации было философски осмыслено выдающимся советским философом Э. Ильенковым. Позже на основе этого учения были разработаны широко известные ныне методики нейро-лингвистического программирования (NLP). Культурно-исторические и социальные аспекты первичной социализации исследованы американским антропологом, психологом и этнографом Э. Эриксоном.

Результаты первичной социализации определяют следующее развитие индивида.

Отмечая большую роль в период первоначальной социализации средовой адаптации, то есть приспособления к господствующим в обществе структурам, институтам и связям, следует подчеркнуть, что недопустимо сводить к ней социализацию как таковую. Эту ошибку, как правило, совершают теории, принимающие наличное состояние социума за совершенное, законченное. По этой причине они полагают, что для того, чтобы стать полноценным человеком, достаточно только приспосабливаться к наличным общественным формам. Но последние могут иметь и социально-деструктивный характер, например, в обществе, называемом обычно «тоталитаризмом». Средовая адаптация в этом случае равнозначна конформизму, что влечет за собой личностную, морально-нравственную деградацию. И, наоборот, неадаптированное, девиантное (отклоняющееся от общепринятой нормы) и даже деликвентное (признаваемое в данном социуме в качестве преступного) поведение здесь часто является признаком зрелого, социально-адекватного с исторической точки зрения, личностного развития. Примером этого может служить, например, то же восстание декабристов, ради отмены крепостного права и демократизации государства пытавшихся захватить в заложники Правительствующий Сенат. В определенных общественных условиях девиантность или деликвентность несет в себе исторически оправданный момент социального протеста, нонконформизма, и даже может исчерпываться им.

Важно помнить, что в ходе социализации индивид выступает одновременно и в роли субъекта и в роли объекта. Объекта — поскольку индивид в человеческом мире застает уже созданный предшествующими поколениями вещественный и социальный мир, и, так или иначе, испытывает на себе его влияние и постигает его в ходе научения. Субъекта — поскольку он самим своим фактом присутствия в человеческой среде определяет отношения внутри нее, подобно тому, как рождение на свет младенца само по себе меняет содержание отношений между мужем и женой. Причем, субъектность индивида возрастает по мере развития его сил и способностей, по мере осознания им своих жизненных интересов и потребностей. Происходит это в исторически обусловленных рамках, и тем успешнее, чем индивиду удается воплотить в своем индивидуальном развитии определенные общественные тенденции.

Кроме того, следует иметь в виду, что ни один из наличных социумов не является «социумом вообще», равно как и ни один из наличных в настоящее время общественных институтов, общественных структур, общественных классов не исчерпывает всей полноты общественной жизни. Человечество существует в виде самых разнообразных общественных форм, причем, как обретающихся одновременно, так и на разных исторических стадиях общественного развития. И даже одновременно существующие социумы могут включать в себя как островки устаревших, так и ростки будущих общественных отношений.

Поэтому социализация как освоение всей полноты социальных связей предполагает не только пассивное отражение наличных социальных структур, но и соучастие в создании другого, нового социума, творение новых социальных отношений. Так, например, уход из данного социума может способствовать созданию более жизнеспособного и эффективного общества, как это вышло у английских пуритан в 17 веке, переселившихся в Америку, или у американских и западноевропейских хиппи в 60-тые года ХХ века, предвосхитивших черты современного «общества потребления». Или вспомним судьбу лауреата нобелевской премии советского (по рождению) поэта И. А. Бродского: неспособность (и нежелание) адаптироваться к наличным формам советского общества (он закончил только 8 классов средней школы, регулярно нигде не работал и был судим за «тунеядство», после чего отбыл ссылку) никак не помешала его личностному развитию. Можно даже сказать, что его социализация как включение в общемировые связи произошла именно благодаря тому, что он оказался в данных общественных условиях структурно не адаптирован.

Таким образом, процесс социализации двухсторонен: индивид не только пассивно осваивает социальные нормы, навыки и способы общения, но и сам, прямо или косвенно, участвует в их создании. Структурная или средовая адаптация является только средством социализации, очеловечивания, становления индивида как личности. Полноценная же его социализация произойдет лишь постольку, поскольку его практическая деятельность обретет общественно-значимые формы. Понятие социализации, стало быть, тесно связано с понятием общественной практики. Социализация происходит благодаря ей, благодаря совершенствованию, универсализации форм практической деятельности индивида.

Результатом социализации является личность — индивид, в котором все внешние воздействия преломляются так, что образуют автономную сферу причинно-следственных взаимозависимостей. Эта внутренняя, автономная сфера личности выражается в способности к самостоятельным поступкам, к самостоятельному выбору решений, к самостоятельным суждениям. Так рождается область независимого существования, область свободных отношений с внешним миром. Вместе с тем, это означает и возникновение у индивида способности быть свободным. Таким образом, свобода есть продукт саморазвития индивида в обществе, она не отделима от общественной деятельности индивида и ее социальный смысл состоит именно в том, что она содержательна, наполнена социальными связями, определяемыми самой личностью. К этому следует добавить, что становление личности как цель социализации извращает себя, если качество личности мыслится как получаемое извне, от бога или от абстрактного «общества». Именно этой, а не какой-то другой личностью становятся, только персонально пройдя весь путь личностного формирования, при этом совершая свои ошибки и достигая свои успехи.

Индивид, не переживший период личностного становления, не способен быть свободным. Отсутствие этой способности может быть не осознанным и проявляться в деструктивном поведении, которое только имитирует внутреннюю автономию, а на деле лишь выражает подчиненность коллективу (например, кампании сверстников) или смутно понимаемым влечениям и верованиям. Поэтому необходимо отличать свободу и формальную независимость, например, детей от родителей. Это отличие имел в виду Э. Фромм, создавший социо-психологические концепции «свободы-от» (формальной, негативной свободы) и «свободы-для» (свободы, неотделимой от социально-созидательной деятельности).

Будучи социально содержательной, свобода является областью, в пределах которой личность несет ответственность. Свобода и ответственность связаны между собой, — это истина принадлежит к разряду банальных. Но, нужно особо подчеркнуть, что ответственность ограничена именно сферой свободы. Не только свобода предполагает ответственность (на этой констатации, как правило, останавливаются), но и ответственность предполагает свободу. Сфера чужой свободы, нередко посягающая на чужую автономию, — это и сфера чужой ответственности. Требование от человека ответственности за те дела, которые он не делал, либо делал по принуждению или неосознанно, лишает понятие ответственности смысла.

Всякое ограничение форм человеческой социализации, всякое ограничение человеческих потребностей, форм общения и деятельности сближает человека с животным, служит общественному регрессу и личностной деградации. И, наоборот, преодоление всякой ограниченности в отношениях с внешним миром способствует развитию человеческих качеств, потребностей и способностей, способствует развитию личности, обогащению ее природы.

Окончательное складывание личности не является вместе с тем ее консервацией. Скорее, наоборот, именно с завершением ее формирования начинается и ее полноценное развитие, охватывающее весь период человеческой жизни и ограничивающим фактором которого, за исключением социальных условий, может служить только необратимая болезнь мозга. Коль скоро социализация — это процесс активного освоения всей полноты человеческих отношений, то она не знает границ. Ее предмет измеряем только масштабом самой развивающейся личности.

Однако, даже самая выдающаяся личность конечна, смертна. И эта ее конечность представляется абсолютной, если ее жизнь рассматривается абстрактно, в изоляции, обособленно от жизни всего остального человеческого рода. Но каждый человек выходит за рамки своей конечности к другому человеку, воспроизводя и развивая человеческую общность не только генетически, через сексуальный акт (что доступно и животному), но и социально, посредством культурно-практической деятельности преумножая человеческую смысловую предметность, межчеловеческие связи. Так возникает посюстороннее («земное») бессмертие человечества.

Стало быть, человеку как социально-деятельному существу в действительности противостоит не биологическая смерть, а иное качество, иное состояние его чувственно-практической жизни. Иное как раз потому, что в этом состоянии у человека оказываются подавленными его сущностные силы, потребности, самосознание и разум. Иначе говоря, инобытие человеческое — так же посюсторонне: это жизнь, лишенная счастья, а лишенная счастья, она так же лишается и смысла.

Все это необходимо учитывать при работе с умирающими или со смертельно больными людьми, выстраивая стратегию общения с ними. Тем более, если они являются не верующими или представителями нетрадиционных конфессий.

В цели и задачи социального работника, конечно, не входит сделать клиентов счастливыми людьми хотя бы потому, что состояние счастья переживается и понимается каждым сугубо субъективно, индивидуально, как результат исполнения его самых заветных, корневых потребностей. Социальная работа слишком прозаична, чтобы ее идеализировать, и наделять ее мистической способностью осчастливливания клиентов. Это будет, конечно, обман или самообман социального работника.

Но тем не менее каждый социальный работник должен знать, что он создает пусть не само человеческое счастье, но определенно те условия, которые помогают людям освободиться от мешающих им проблем и тем самым он приближает своих клиентов — пускай на микроскопическую долю — к полноценной, счастливой жизни. В этом и состоит нравственная гуманная миссия социального работника.

В \ Отчуждение и освоение человеческого предмета; социальные патологии и социальное здоровье в контексте социальной работы.

Производительная деятельность, в которую вступает индивид, кроме своего конкретно-профессионального и политэкономического содержания, имеет еще и содержание личностное. В каждой выполняемой работе индивид не только воплощает свое практическое отношение к природе, к технике, к обществу, но и реализует отношение к себе самому. Иначе говоря, его объектом является не только природа и общество в лице других индивидов, но и он сам. Врач не только лечит больного, социальный работник не только помогает клиенту, президент не только управляет государственным аппаратом, но они в этой деятельности как-то развивают или, наоборот, подавляют свои индивидуальные свойства, способности, потребности, интеллектуальные и физические силы. Одним словом, каким-то образом опредмечивают, воплощают, реализуют себя, свою личность.

При всем многообразии форм человеческой деятельности в этом смысле можно выделить два ее типа.

Ограниченность, неразвитость средств производства, соответствующая начальному этапу человеческой истории, предполагает узкий объем производимого предмета человеческих потребностей и, следовательно, одностороннее развитие самих человеческих потребностей, способностей и качеств. В этих условиях либо полностью, либо частично исключена для индивида свобода выбора образа жизни и, в особенности, форм производительной деятельности. Он вынужден подчиняться внешней необходимости, заставляющей его заниматься такой производительной деятельностью, которая только своими результатами удовлетворяет его потребности, но сама которая, со стороны своего содержания и способов выполнения, потребностью не является. Она интересует человека только как средство — например, получения заработной платы или питательных плодов. И в ней он видит смысл лишь постольку, поскольку она играет роль такого средства. Вынужденно уделяя ей большую часть свой жизни, индивид бессознательно или осознанно использует себя, свое существование и свое сознание как будто вещественное (или, как не точно выражаются, «материальное» — не точно, поскольку материальное к вещественному не сводится) средство, а непосредственной целью своей деятельности полагает не себя, а какой-то противостоящий ему предмет, к обладанию которым он только стремится.

Конкретный социальный облик внешней необходимости, под принуждением которой человек вынужден заниматься подобной деятельностью, варьируется сообразно исторической эпохе. Так, она может быть представлена в виде непосредственной угрозы голода, то есть, в виде природной стихии, затем, в виде другого человека с оружием в руках, или в виде анонимных правовых, административных или экономических отношений. В любом случае принудительный, ограничивающий характер этой деятельности по отношению к индивиду, не меняется.

В процессе регулярной производительной деятельности, вызванной довлеющими над ним обстоятельствами, человек относится к самому себе как к чужому. Можно сказать, что он отчуждает себя от своей личности. Поэтому такая деятельность называется отчужденный труд, или труд-средство. Она обусловливает все остальное отчуждение, проявляемое в обществе. В зависимом, несамостоятельном существовании, в каком находится человек, вовлеченный в отчужденный труд, ему противостоит как чужая не только его собственная деятельность, но и внешняя природа, воспринимаемая им лишь со стороны ее физико-химических свойств как сырье, лишенная эстетического измерения, а также собственные потребности человека, его способности и отношения с другими людьми. Выражается это в том, что одни свои потребности он удовлетворяет за счет подавления других потребностей, одни свои способности развивает за счет ущемления всех остальных способностей, один вид деятельности совершает за счет невозможности выполнять другие виды деятельности, вступает в одни отношения с людьми за счет того, что оказывается изгнан из других отношений. Существование человека в этих условиях сводится к выполнению социальных ролей, свободный выбор которых здесь исключен или затруднен. Профессиональное мастерство оборачивается в этом случае профессиональным идиотизмом (выражение Маркса) — узким, односторонним восприятием мира, обусловленным особенностями профессиональной деятельности. Социальные роли реализуются в рамках частных, ограниченных, неразвитых социальных отношений. В их контексте человеческая жизнь выступает в общественных формах, скрывающих за собой свое действительное содержание. Они названы Марксом «превращенными формами». Для того, чтобы постичь истинную суть этих социальных явлений, необходимо прорвать их пелену. Этому служит исторический анализ, вскрывающий общественное происхождение этих форм, их преходящий характер.

Подавленные потребности и способности индивида вытесняются в его бессознательное, конфликтуя с осознанным содержанием. Это порождает депрессию и неврозы. Классическим примером этого может служить так называемая «болезнь менеджеров» — психологическое расстройство, впервые давшее о себе знать в среде внешне благополучных представителей «среднего класса» США в 60-тые годы. Выражалось оно в массе симптомов, таких как хроническая бессонница, снижение жизненного тонуса, нарушение половой функции и т. п. По данным психологов, непосредственной причиной этого расстройства было отсутствие, вследствие большой загруженности на работе, свободного времени, которое можно было бы потратить на себя. Сведение всего богатства личностного поведения, личностных качеств и способностей до стереотипов, обусловленных социальными ролями, нивелирует, обедняет личность. В современной социально-критической и психологической литературе такое состояние человеческой личности обозначают понятием «массовый индивид», подразумевая индивида со «стертой» психикой, похожего на обезличенные персонажи рекламы и идеологической пропаганды. Этот тип личности описан Э. Фроммом под названием «авторитарной» или «зависимой» личности, являющейся как источником, так и жертвой различных социальных патологий.

Кроме индивидуального, отчуждение имеет и социально-историческое измерение. Оно выражается в следующих общественных формах.

Ситуация, когда выбор форм производительной деятельности определяется не потребностями индивида, не его личностным развитием, а какими-то внешними факторами, например, рыночной или политической конъюнктурой в обществе, проявляет себя в расколе деятельностной сферы человеческого существования, в общественном разделении труда, понимаемого как узкая специализация трудовой деятельности. Первой крупной исторической формой разделения труда было разделение на труд «духовный» и «материальный». Под «духовным трудом» обычно подразумевается такая производительная деятельность, которая воздействует на человеческие представления, а под трудом «материальным» — деятельность, воздействующая на человеческое тело.

Разрозненность трудовых процессов и, вместе с тем, наличие общих потребностей и целей в социуме (обеспечение прожиточного минимума, отражение внешнего врага и т. д.), сделали необходимым внешнее управление производством. Сфера собственности (то есть, сфера присвоения предмета как сфера, необходимая для освоения какой бы то ни было предметности), а так же сферы управления и распределения вообще, обособляются от производительной деятельности (в эпоху первобытного коммунизма они существовали слитно) и оказываются противопоставленными ей в лице частной собственности, бюрократии и государства. Это означало распад общества на классы — на группы людей, различающихся прежде всего способом приобретения жизненно необходимых благ и местом в системе общественного разделения труда. Вместе с классами возникают и межклассовые и внутриклассовые противоречия, а так же идеология, отражающая классовые и групповые интересы и цели. На этой социальной основе развились особые, соответствующие классовому обществу, мораль, религия и нуклеарная семья как семья, в основе которой лежат не столько личные, сколько экономические отношения между ее членами, прежде всего, отношения собственности.

Вышеназванные общественные формы являются базовыми условиями развития не только прошлых социальных эпох, но и современной постольку, поскольку сохраняется их общественная предпосылка — отчужденная производительная деятельность (труд-средство или просто труд), в которую продолжает оставаться вовлеченным подавляющее большинство человеческого общества.

Таким образом происходит частичная деформация единой человеческой природы, ее раскол на индивидуальном и социальном уровне, отчуждение от индивида человеческой предметности, общественного богатства. Это означает не только распад социального организма на противоборствующие классы, но и органические (физиологические и психические) нарушения у индивида. Отчуждение человеческого предмета, таким образом, выражается в социальном и индивидуальном нездоровье. Отчужденное общество — это больное общество (Э. Фромм).

Следует особо подчеркнуть, что социальное отчуждение имеет всеобщий характер: его общественные формы воплощают ограничивающие рамки человеческого существования не только для угнетенных слоев населения (что очевидно и что, как правило, связывают с их эксплуатацией), но и для слоев господствующих. Присвоение общественных благ или, другими словами, обладание собственностью, способно расширить социальные возможности собственника, но само по себе оно еще не означает самого факта реализации этих возможностей, не означает факта освоения общественного богатства. Проще говоря, сама по себе частная собственность на средства производства никого еще не делала счастливым. Обладание собственностью налагает на собственника определенные обязанности и поведенческие стереотипы, обусловленные не только экономическими факторами, но, в том числе и те, что навязываются ему идеологией, предрассудками и суевериями его класса. Не только рабочие, но и сами буржуа, не только административно-зависимые работники-исполнители, но и сами чиновники-управленцы, являются винтиками экономической или бюрократической машин (а то и обеих вместе), уничтожающих автономию их личностей. Полнота жизнедеятельности, по большому счету, так же для собственника желанна и, вместе с тем, недоступна, как и для социальных низов, хотя этот факт и скрывается под толщей его финансового и вещественного богатства, а так же его самовлюбленных иллюзий, идеологий и социальных мифов. Однако ограниченность его личности, ограниченность его социальных возможностей обнаруживается в том, что не только представители беднейших слоев оказываются носителями социальных патологий (например, наркомании и проституции), но и выходцы из среды власть и собственность имущих.

Всеобщность, общеклассовый характер феномена социального отчуждения, среди всего прочего, означает, таким образом, и общеклассовый характер социальной работы как деятельности, способствующей разрешению общественных проблем. Ее объектом, ее клиентом в том или ином смысле может оказаться не только бомж или пенсионер, работавший в бюджетной сфере, но и человек финансово обеспеченный, «благополучный». Кроме того, это говорит и о том, что недопустимо сводить социальные проблемы к проблемам экономическим, о том, что всякая общественная патология имеет, кроме чисто экономических, еще и исторические, психологические и культурные предпосылки. Рост наркомании в России в 90-тые годы, например, связан не только с политикой государства, допустившего стихийное рыночное развитие, но и с конкретной эволюцией общественного сознания. В нем господствовали (и продолжают господствовать до сих пор) иррациональные, иллюзорные, мифологические формы в качестве особо привлекательных, которые определяли и определяют столь же иррациональное поведение индивидов.

Содержание общественной жизни в эпоху отчуждения предстает в виде социальных проблем, выражающих социальные патологии. Их не допустимо рассматривать как обособленные явления, как это делают католическая и православная церкви, к примеру, ратуя за запрещение абортов. Этой мерой проблема абортов будет не разрешена, а загнана в глубь, в маргинальную сферу социальной жизни, как это имеет место в тех странах, где они запрещены — в Польше и в Ирландии. Еще ни одна социальная проблема не решалась юридическими запретами; ее проявление, как правило, ими еще более уродовалось, криминализировалось.

Научный подход к социальным проблемам рассматривает их как противоречие между наличными формами человеческого существования. Например, наркомания или алкоголизм, проституция или те же аборты, являются социальными проблемами не потому лишь, что они разрушают данное общество, а потому, что они служат в тоже время и закономерным его проявлением и даже помогают его функционированию. Их причины коренятся не в произвольном выборе индивидов, не в их субъективности и «греховной природе», а в тех общественных условиях, которые вынуждают их совершать подобный выбор, в условиях, которые прямо или косвенно предопределяют его. К тому же нередко социальные патологии, такие, как, например, курение или пьянство, поощряются самим обществом, культурными традициями, господствующими в нем. Таким образом, в социальных проблемах (социальных патологиях) проявляется факт противоречия данных общественных форм самим себе.

Связано это с тем, что нередко социальная патология, проявляющаяся в определенных общественных условиях объективно содержит, кроме деструктивного, и социально-позитивный момент (компенсирующую функцию). Например, наркомания не только разрушает организм наркомана и его социальные связи, но и является для него бегством от убогости жизни, своеобразным выражением желания превратить свою жизнь в праздник — желания, с которым трудно не согласиться любому человеку. Причиной наркомании, стало быть, служит неумение или невозможность для индивида использовать для этой цели свои личные ресурсы, неумение или невозможность организовать свою жизнедеятельность так, чтобы она в действительности, а не в иллюзии, обрела привлекательные для него формы. Но эти неумение и невозможность, в свою очередь, обусловлены целым спектром социальных причин, — как степенью давления на индивида внешних обстоятельств вроде разделения труда (выраженного, например, в форме безработицы) или общественных институтов (таких как школа или церковь), заинтересованных в воспитании бездумных исполнителей, так и степенью возможности его сопротивления этим причинам.

Стало быть, в основе избавления от патологических пристрастий или от враждебных обстоятельств должны лежать фундаментальные трансформации в самой жизнедеятельности индивида. Борьба с наркоманией, как и с любой другой социальной патологией, тогда способна добиться своего результата, когда станет моментом реализации социальных программ, расширяющих социальные возможности индивида и способствующих обогащению его потребностей. Первый вопрос, который должен задать себе тот, кто встает на эту борьбу: а что он предложит взамен? Какова альтернативная позитивная программа, которую он предложит наркоману, преступнику, проститутке, или женщине, решившейся на аборт? Насколько она соответствует их реальным потребностям? Без этого борьба с социальными патологиями будет иметь половинчатый, формально-ритуальный характер, ограничиваясь бесодержательным морализаторством и чисто бюрократическими мероприятиями.

Отчуждение от индивидов общественного богатства преодолевается в ходе присвоения и освоения ими его. Но так же, как социальное отчуждение происходит в процессе и в результате отчужденного труда, так и присвоение и освоение духовного и материального богатства человечества своей основой имеет особый тип производительной деятельности. Им является свободная деятельность, или самодеятельность индивида (Маркс). В этих понятиях содержится мысль, очевидная каждому родителю и педагогу: ребенок осваивает какое-либо содержание глубже и быстрее, если делает это не из-под палки, а свободно и с удовольствием, проявляя внутренний, осознанный интерес к изучаемому предмету. На этом основаны педагогические приемы игрового обучения. Но то же самое можно сказать и о взрослом человеке: он не только учится, но и делает любое дело тем эффективней, чем в большей степени свободным ощущает себя при его выполнении. Без ощущения этой свободы невозможно получить удовольствие от него, и, следовательно, невозможно сформировать крепкую мотивацию именно к данному виду занятий. Творческая производительная деятельность как «свободная игра духовных и физических сил человека» (Маркс) включает в себя в качестве обязательного момента и момент наслаждения, удовольствия (гедонизма). Более того: социализация человека как таковая тогда успешнее достигает своей цели — формирование разносторонне развитой личности, если она на любой своей стадии происходит как самодеятельность индивида, не искажаемая отчужденными общественными условиями.

Содержание подобного рода деятельности определяет не разделение труда и не какая бы то ни было внешняя необходимость, а прежде всего внутренняя, осознанная потребность индивида быть самим собой, потребность реализовать себя, воплотить внутреннее содержание своей личности. Иначе говоря, в ней человек сознательно полагает как свою практическую цель проявление целостности, самостоятельности, разносторонности в процессе освоения общественных богатств. В этом случае сама по себе производительная деятельность, взятая и со стороны своего содержания и со стороны форм выполнения, составляет потребность индивида.

Это учение о «свободной деятельности» Маркса развито в теории самоактуализации Маслоу и в концепции «модуса бытия» Фромма. Кроме того, в какой-то мере она повлияла на формирование метода «логотерапии» В. Франкла и на «гуманистическую психологию» К. Роджерса, в свою очередь, повлиявших на становление современной социальной работы.

Но деятельность может быть свободной лишь настолько, насколько она содержательна, предметна. Если человек не знает, что ему сказать, куда ему идти, что ему писать, то свободен ли он? Он в этом случае зависим от того, кто прямо или косвенно будет наполнять содержание его поступков и дел. Поэтому естественной предпосылкой свободной деятельности является сформировавшаяся личность как активный и, вместе с тем, автономный носитель определенного предметного содержания. Формируется и развивается личность только в процессе свободного развития.

Возможности свободного развития, и, следовательно, сама человеческая личность, есть результат исторического процесса. Свободное развитие затруднено или вовсе невозможно там, где человеческая жизнь сводится к борьбе за физическое выживание под давлением тяжкого труда и нищеты. Оно возможно лишь постольку, поскольку индивиду удается выйти за рамки, предопределенные конкретным разделением труда, а так же конкретной классовой структурой. Это предполагает нарушение уже сложившихся социальных связей, норм поведения, идейных и моральных стереотипов и часто выглядит как девиация с общепринятой точки зрения. В том случае, если развитие личности совпадает с логикой общественного развития, в своей деятельности она предвосхищает будущее состояние общества, будущие его культурные или социальные формы. В следующий исторический период наоборот, девиантными могут стать (и, как правило, становятся) нормы, господствовавшие в прошлую эпоху, нормы старших поколений. Это говорит об относительности, историчности феномена общественных норм. Всякая общественная моральная или правовая норма возникла в определенном социальном контексте и только в нем раскрывает свое содержание. Такие, казалось бы, абсолютные нормы, как «не убий» или «непрелюбы сотвори» имеют смысл только в обществе, где совершаются убийства и изнасилования. Если вам незачем кого-то убивать или насиловать, то для вас эти нормы лишены всякого смысла, точно так же, как для вас не имеет смысл принимать лекарство, если вы здоровы. Стало быть, всякая норма вызвана к жизни возможностью ее нарушения. Мораль и право существуют лишь постольку, поскольку в обществе существуют аморализм и бесправие. В этом состоит их социально-историческая, ограниченная природа.

Итак, для формирования личности и для ее свободного развития необходимо создание соответствующих общественных условий.

Во-первых, таким условием является «уничтожение труда» (Маркс), то есть отсутствие необходимости для индивида заниматься подневольным трудом, трудом-средством. Одной из предпосылок (правда, недостаточной) этого является выключение человека из сферы материального производства вследствие автоматизации и роботизации последнего, что расширяет и облегчает для индивидов выбор форм и способов деятельности. Это уже сейчас происходит в наиболее развитых странах мира. Так, например, в США до 70 % рабочего населения заняты в сферах образования и социального обслуживания.

Уничтожение труда подразумевает вторую предпосылку развития личности — наличие свободного времени («главного богатства человека» (Маркс)). Однако, следует признать, что будучи вовлечен в принудительный труд, человек тоже имеет свободное время. Но оно всецело определено его отчужденной жизнедеятельностью, режимом труда, и служит лишь для экстенсивного воспроизводства его жизненных сил, без их расширения и качественного роста. Человек использует свободное от работы время «для отключки», для развлечения, не обогащающего его потребности и индивидуальные свойства, а, наоборот, обедняющего их. Поэтому такое свободное время называется экстенсивным.

Условием же развития личности свободное время становится только за рамками разделения труда как интенсивное свободное время, как целостное время человеческой жизнедеятельности. Собственно говоря, в этом и заключается «прыжок из царства необходимости в царство свободы» (Маркс), совершаемый личностью в ходе своего развития. В условиях разделения труда свободная деятельность обычно сводится к ремеслу и в своем облагороженном виде преподносится как художественное или научное творчество. Но, коль скоро в действительности суть человеческого дела — не в том, что делает человек (рисует ли картину или стругает доски), а в том, кем он при этом является — рабом или свободной личностью, то из этого следует, что его деятельность определяет все пространство его существования. Специфика ситуации субъекта отчужденного труда и субъекта свободной деятельности раскрывается с помощью понятия «образ жизни», описывающего доминирующие способы жизнедеятельности, формы общения, круг интересов и потребностей, а так же моделей поведения индивида. В сфере человеческого самосознания эта специфика отражается в понятии «смысл жизни». Оно раскрывает осознанные цели и задачи, которые ставит перед собой индивид.

Невозможно сформулировать смысл жизни, одинаковый для всех людей. Этим занимаются религии и идеологии, но тем самым ими лишь создаются схемы, под которую подводятся, и тем самым обедняются, уникальные человеческие судьбы. Учитывая субъективное измерение этого понятия, и потому с некоторой долей упрощения, можно сказать, что содержание смысла жизни отражает еще и уровень человеческого бытия. Если человек решает вопросы элементарного выживания, то смысл его жизнедеятельности — выжить в неблагоприятных условиях или помочь выжить другим. Но как только эти проблемы решены, перед человеком встают вопросы расширенного воспроизводства его личности и личностей его ближних, то есть — цель сохранить и увеличить общественные блага. А это уже совсем другой уровень человеческого существования, сообщающий ему совсем другой смысл.

Одним словом, нет «смысла жизни» одного на всех людей. Содержательное наполнение этого понятия зависит от конкретной судьбы данного индивида, в том числе и от того, на каком уровне человеческого существования он находится — выживает ли он, или же сохраняет или производит общественные богатства. Смысл жизни, таким образом, — понятие не мистическое, а глубоко человеческое.

Следующим условием развития личности является доступность предметно-смыслового богатства. Только в этом случае деятельность индивида и его свободное время оказываются наполненными, обогащенными. Изоляция индивида, бедность его связей с внешним миром, способствуют личностной деградации. Иначе говоря, сфера собственности (присвоения, потребления), как сфера всестороннего контроля за предметом, является необходимым (но не достаточным) условием освоения общественных благ и, стало быть, личностного роста.

Разностороннее освоение предметно-смыслового содержания человеческой культуры на основе преодоления различных форм социального отчуждения служит предпосылкой социального и индивидуального здоровья. В общественном развитии, которое приводит к свободному, взаимозависимому существованию личностей, заключается общественный прогресс.

Вопросы для самоконтроля

1. Какую роль в практике социальной работы играет учение о человеке?

2. В чем состоит ограниченность дуалистического подхода к рассмотрению человеческой природы?

3. Какие общественные проблемы сделали необходимым иной подход в трактовке человека?

4. Каков смысл в определении человека как социального существа?

5. Как соотносятся в человеческой природе биологические и социальные элементы?

6. Что означает понятие «внутренняя общественность» индивида?

7. Почему понятие «общественно-историческая практика» столь же важно для раскрытия человеческой природы, как и понятие «общественное отношение»?

8. Каковы существенные отличия человека от животного?

9. Что характеризуют социальные патологии?

10. Какова функция социального бессознательного и социального характера?

11. Почему человеческую природу необходимо определять не только в качестве социальной, но и деятельной?

12. Какова природа человеческого самосознания?

13. В чем состоит исторический характер общественных проблем, с которыми сталкивается социальная работа?

14. Каково содержание процесса социализации?

15. Чем социализация отличается от средовой и структурной адаптации?

16. Каково значение первичной социализации?

17. Что является итогом социализации человека?

18. Каким образом соотносятся свобода и ответственность личности?

19. Как проявляется социальное отчуждение на индивидуальном и социальном уровне?

20. В чем состоит всеобщий характер социального отчуждения?

21. Какова связь между социальным отчуждением и социальными патологиями?

22. В чем состоит научный подход к рассмотрению социальных патологии?

23. В чем состоит противоречивый характер социальных патологий?

24. В чем историческая причина социального отчуждения?

25. В ходе какого процесса преодолевается социальное отчуждение?

26. Каково социальное содержание не отчужденной, свободной деятельности личности?

27. Каковы общественно-исторические условия формирования личности и ее свободного развития?

28. В чем заключается общественное содержание понятия «смысл жизни» и его актуальность в сфере социальной работы?

29. В чем заключается смысл общественного прогресса?

Рекомендуемая литература

1. Адорно Т. Исследование авторитарной личности. Под общей редакцией д. филос. н. В. П. Култыгина. — М.: Серебряные нити, 2001. — 416 с.

2. Арсеньев А. С. Философские основания понимания личности: Цикл популярных лекций-очерков с приложениями: Учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений. — Издательский центр «Академия», 2001. — 592 с.

3. Выготский Л. С. Психология развития человека. — М.: Изд-во Смысл; Изд-во Эксмо, 2003. — 1136 с., илл. (Серия «Библиотека всемирной психологии»).

4. Выготский Л. С. Психология искусства. / Под ред. М. Г. Ярошевского. — М.: Педагогика, 1987. — 344 с.

5. Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года. / Главы «Отчужденный труд», «Частная собственность и коммунизм…», «Значение потребностей человека…». / Маркс К. Социология. Сборник / Пер. с нем. Вступ. статья Ю. Н. Давыдова. — М.: «КАНОН-пресс-Ц», «Кучково поле», 2000. — 225-291 с.

6. Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология (первая глава «Фейербах») / Маркс К. Социология. Сборник / Пер. с нем. Вступ. статья Ю. Н. Давыдова. — М.: «КАНОН-пресс-Ц», «Кучково поле», 2000. — 325-410 с.

7. Маслоу А. Г. Мотивация и личность. Перевод с англ. Татлыбаевой А. М. Вступительная статья Акулиной Н. Н. — СПб: Евразия, 1999. — 478 с.

8. Роджерс К. Взгляд на психотерапию. Становление человека: Пер. с англ. / Общ. ред. и предисл. Исениной Е. И. — М.: Издательская группа «Прогресс», «Универс», 1994. — 480 с.

9. Социальная работа: теория и практика. Учеб. пособие / Отв. ред. д. и. н., проф. Е. И. Холостова, д. и. н., проф. А. С. Сорвина. — М.: «ИНФРА-М», 2001. — 427 с.

10. Теория социальной работы / Под ред. Е. И. Холостовой. — М.: «Юрист», 1998. — 332 с.

11. Хорни К. Нервотическая личность нашего времени; Самоанализ: Пер. с англ. / Общ. ред. Г. В. Бурменской. — М.: Издательская группа «Прогресс» — «Универс», 1993. — 480 с.

12. Фейербах Л. Сущность христианства. Гл. 1. Общая сущность человека. Гл. 2. Общая сущность религии. / Фейербах Л. Собр. соч. в 2 т. Перевод с нем. / Институт философии. — М.: Наука, 1995. Т. 2. — С. 24-50.

13. Фейербах Л. Против дуализма тела и души, плоти и духа. / Фейербах Л. Собр. соч. в 2 т. Перевод с нем. / Институт философии. — М.: Наука, 1995. Т. 1. — С. 146-167.

14. Фейербах Л. Вопрос о бессмертии с точки зрения антропологии. / Фейербах Л. Собр. соч. в 2 т. Перевод с нем. / Институт философии. — М.: Наука, 1995. Т. 1. — С. 197-322.

15. Фейербах Л. Эвдемонизм. / Фейербах Л. Собр. соч. в 2 т. Перевод с нем. / Институт философии. — М.: Наука, 1995. Т. 1. — С. 427-475.

16. Франкл В. Психолог в концентрационном лагере. Общий экзистенциальный анализ. Что такое смысл. Экзистенциальный вакуум: вызов психиатрии. / Франкл В. Человек в поисках смысла: Сборник: Пер. с англ. и нем. / Общ. ред. Л. Я. Гозмана и Д. А. Леонтьева. — М.: Прогресс, 1990. — 368 с.: ил. — (Б-ка зарубежной психологии).

17. Фромм Э. Бегство от свободы: Пер. с англ. / Общ. ред. П. С. Гуревича. — М.: Издательская группа «Прогресс», 1995. — 256 с. — (Б-ка зарубежной психологии).

18. Фромм Э. Иметь или быть? Ради любви к жизни. / Перевод с англ.; Предисловие П. С. Гуревича. — М.: Айрс-Пресс, 2004. — 384 с. — (Человек и мир).

19. Фромм Э. Здоровое общество. / Психоанализ и культура: избранные труды Карен Хорни и Эриха Фромма. — М.: Юрист, 1995. — С. 274-596. (Лики культуры)

20. Фромм Э. Свобода — психологическая проблема. / Судьба и воля. Психология свободы: Хрестоматия / Сост. К. В. Сельченок. — Мн.: Харвест; М.: ООО «Изд-во АСТ», 2000. — С. 314-330. (Библиотека практической психологии).

21. Фромм Э. Пути из больного общества. / Проблема человека в западной философии: Переводы. / Сост. и послесл. П. С. Гуревича; Общ. ред. Ю. Н. Попова. — М.: Прогресс, 1988. — С. 443-482.

22. Уильямс Б. Случай Макропулос: размышления о скуке бессмертия. / Проблема человека в западной философии: Переводы. / Сост. и послесл. П. С. Гуревича; Общ. ред. Ю. Н. Попова. — М.: Прогресс, 1988. — С. 420-442.