Зазнаев

Русский стиль

покров политической фикции всенародного избрания, и власть связана негласным договором с “высшим правительственным классом”. Разве это не так? И разве нынешнюю власть нельзя определить как избирательно-насле- дственную по происхождению и ограниченно-самодержавную по составу?

Или коммунистическая власть. Она действовала под покровом полити- ческой фикции наследственного преемства, так сказать, по линии КПСС (идеология, организация, традиция etc.), т.е. тоже “по родству”. Была связана негласным договором с высшим правительственным классом, который правил через ЦК. Публично коммунистическая власть являлась общенародной — но скорее в титулярном, чем юридическом смысле, который совсем не мешал генсекам! В общем, и она по происхождению была насле- дственно-избирательной, а по составу — ограниченно-самодержавной. Такой же характер она носила после смерти Петра I и вплоть до воцарения Павла. Практически весь XVIII в. Замечу лишь, что в роли выборных органов тогда выступали дворцовые гвардейские перевороты. Избирательный корпус держал в своих руках шпагу… Только в XIX столетии конструкция власти стала иной. Но это столетие, как мы знаем, во всех отношениях отличалось от предшествовавших и последовавших.

Теперь об идейной и идеологической гибкости Русской Власти. Она невероятна, беспрецедентна. Скажем, на рубеже XVII — XVIII столетий Петр Великий производит глубочайшую социальную, культурную, военно-организа- ционную и пр. революцию. В этом “пр.” заключена в первую очередь революция во Власти — преобразование ее на манер европейского абсолютизма. Все

22так, но за несколько десятилетий до этого “судьбоносного” поворота-перево- рота Русская Власть пережила почти столь же головокружительный вираж.

Алексей Михайлович, отец академика и плотника, мореплавателя и героя, затеял такую перестройку всего и вся, что остается лишь удивляться, почему мы уделяем ей столь мало внимания. Но вот что пишет один из образованнейших и умнейших наших современников Б.Успенский: “Алексей Михайлович… (именно царю… а не патриарху Никону принадлежит основная роль в культурных реформах этого периода)… осознает себя царем всего православного мира, естественно ориентируясь при этом на византийский образец. Такой взгляд может рассматриваться как развитие идеи Москвы — Третьего Рима. Если, однако, ранее эта идея связывалась с культурным изоляционизмом, то теперь она связывается с универсализмом, т.е. предполагается единая культурная норма для всего православного мира” [Успенский 1987: 277-278].

Иными словами, при Алексее Михайловиче Россия впервые примеривается к роли авангарда всего прогрес… — нет, пока еще только православного человечества. И это, конечно, крутая перемена. Автор уточняет: “Это изменение предполагает изменение отношения к грекам. После Флорентийской унии греки стали рассматриваться как повредившиеся в вере, от них надо было отмежеваться. С этим связано установление автокефалии русской церкви. Процесс церковного обособления был завершен учреждением патриаршества в России (1589 г.). С учреждением патриаршества Московское царство получило ту же структуру, что и Византийская империя.

Византийская империя как бы целиком переместилась в границы Моско-

вской Руси. Эта концепция подчеркивала религиозную и политическую самодостаточность Московской Руси и вела к культурному изоляционизму” [Успенский 1987: 278].

Но вот жизнь становится “лучше и веселее”. Страна крепнет, и ее амбиции “набухают”. “Со стабилизацией русской государственной власти в середине XVII в. политические концепции меняются. Политическая программа царя Алексея Михайловича предполагала создание православной империи, выходящей за рамки Московской Руси. Соответственно, православный мир не замыкался для него в Московском царстве, но… приобретал масштабы Византийской империи… Ориентация Алексея Михайловича на византийского василевса проявляется в целом ряде аспектов. …Алексей Михайлович выписывает из Константинополя яблоко и диадему, сделанные ‘против образца благочестивого греческого царя Константина’. При Алексее Михайловиче царя начинают титуловать святым, как это было принято в Византии. До этого так могли называть русского царя или великого князя только греческие иерархи, но не сами русские. Византинизация царской власти обусловливает и изменение чина венчания на царство, который приближался к византийскому. Со времен Федора Алексеевича (1676 г.) царь при венчании причащается в алтаре по священническому чину, как это делали византийские императоры. Как подражание византийским императорам может быть рассмотрено и издание Уложения (1649 г.), т.е. официальное введение нового свода законов” [Успенский 1987: 278-279].

“…Византинизация царской власти при Алексее Михайловиче, — под- черкивает Успенский, — обусловливает византинизацию всей русской 23 жизни. Москва должна стать не только политическим, но и культурным центром всего православного мира” [Успенский 1987: 279]. Таким образом, перед энергичнейшей европеизацией мы пережили не менее энергичную византинизацию, которая растянулась аж на два царствования — Алексея и Федора, что составляет примерно 35 лет. А параллельно, напомню, шла полонизация русских верхов. Это уже какой-то третий путь…

Исторически все эти влияния, деяния, события размещаются очень плотно, примыкая друг к другу, наползая одно на другое, вступая во враждебные отношения, отрицая друг друга и диффундируя одновременно. В результате складывается невероятно разнородная, разноцветная мозаика, смешение всего и вся (как в архитектуре русских городов или дачных поселков), безвкусное и хаотическое нагромождение разных стилей, задумок, утопий. Однако мы вдруг обнаруживаем в этом что-то поразительно близкое нашему сердцу, душе, даже уму. И говорим: “как это по-русски”.

Такова и наша Власть (и Русская Система в целом). Ведь для усатого великана с дергающейся щекой и бритым подбородком, поклонника голлан- дско-прусско-протестантской абендландии, казалось бы, было логичным отправить все эти византиеподобные заморочки и “пережитки” на свалку. А он… сохранил. И папино с братовым наследие вплел в собственную перестройку. Точнее, так: оставил то, что реально работает на Власть. Кстати, и тему лидерства России в православном мире включил в свой концерт. Ненужное же засунул в сундук до лучших времен. И они настали: пра-пра- пра-правнук (Александр III) и пра-пра-пра-пра-правнук (Николай II) об-

Русский стиль

лачились в лежавшие там наряды и воспользовались культурно-идеологи- ческой подпиткой из этого византийско-русского плюсквамперфектума.

Да и наши времена демонстрируют схожее, типологически близкое поведение власти. В XVI — XVII столетиях ее “маршрут” был таков. Сначала Москва — Третий Рим, что означало, с одной стороны, новое и очень высокое самоопределение власти, т.е. ее фактическое укрепление, а с другой — культурно-исторический изоляционизм. Далее описанная Б.Успенским “византинизация” — и укрепление власти, и выход из изоляции в качестве лидера православного мира. Параллельно происходила полонизация, которая в тенденции вела к ослаблению власти, смягчению нравов и плюрализации социума. В финале — варварская европеизация с североевропейским акцентом.

В ХХ столетии Русская Власть де-факто прошла по тому же маршруту. Сначала “мы” — первые строители земного рая и носители единственно- научно-верного мировоззрения (что обрекало страну на сталинский куль- турно-исторический изоляционизм). Затем, при Хрущеве-Брежневе, “мы”

— лидеры социалистического лагеря. Параллельное заимствование польс- ко-венгерского опыта в перспективе имело те же последствия, что полонизация за три столетия до того. В финале — варварская вестернизация с про- винциально-американским акцентом.

Но Русской Власти и это оказалось к лицу, в жилу, в струю. Когда ей надо, она и сталинский френчик набросит, и в пузатобрежневский костюм залезет, и “без галстуков” пройдется. Главное, что из всех этих катавасий Власть снова выходит молодой, энергичной, не оставляющей никаких сом-

24нений в своей витальности. Как говаривал А.Галич: “если начал делать, так уж делай, чтоб не встал”. Русская Власть по-прежнему в состоянии “делать”. У нее по-прежнему широкий набор культурно-идеологических технологий и возможностей для царствования на славу нам и страх врагам. И она может с гордостью повторять вещие слова министра внутренних дел генерала А.Макарова (произнесенные им в IV Думе по поводу Ленского расстрела): “Так было и так будет”.

…Как со всем этим строить публичную политику? — Не знаю.

* * *

Ну, а теперь о не сложившейся у нас партийной системе. Или — переформулирую тему — о “Единой России”. Это ведь она вытеснила остальные партии и по-хозяйски расселась в Думе. Смею предположить: если мы объясним, кто такие “медведи”, откуда взялись, зачем природа произвела их на свет, то тем самым получим ответ и на вопрос о причинах провала русской многопартийности, а значит, в существенной мере, — и публичной политики.

В начале ХХ столетия в России родились два проекта политических партий. Причем они были взаимоисключающими. О первом из них, ленинском, мы вполне осведомлены. Так сказать, вкусили от его плодов. Что касается второго, то до самого последнего времени мы ничего о нем не знали. Не знали до тех пор, пока современный исследователь И.Глебова не обнаружила в архивах письмо Д.Трепова Николаю II (сентябрь 1905 г.). Сподвижник последнего императора предлагал создать в Думе и по всей России

“партию власти”. Включить в нее начальников всех государственных уровней, взять под контроль прессу, подтянуть к этой партии солидные финансы и т.п. Однако тогда, в последнее десятилетие царизма, проект этот в силу различных причин не был реализован. Видимо, еще не созрели истори- ческие условия. Ведь он был принципиально новым для Русской Системы

—предполагались действия “изнутри” системы, в рамках status quo*. Ленинский проект — “партия нового типа” — был абсолютной новацией

для мировой политической мысли и практики (точнее, стал таковым после своей триумфальной победы). В ýòîì его можно сравнить с “Государем” Макиавелли. Но для России и Русской Системы он был вполне традиционным (парадокс: “отживающая” монархия порождает новацию, а идущая ей на смену сила — традиционную модель). Ведь Русская Власть, сформировавшись в ходе своей эволюции как дистанционная, могла кроить и перекраивать общество лишь по своему образу и подобию. Естественно — извне.

Для этого Русская Власть создавала внесистемные, внесоциальные организации. Классический пример — опричнина и петровская гвардия. При- чем эти внесистемные организации являлись не только и не просто хирургическим инструментом, посредством которого Власть производила операции над обществом. Они были также носителями новых мировоззренческих установок, альтернативных по отношению к традиционным. Начатки новой “идеологии” (пусть не очень четкие и определенные) мы можем обнаружить даже в опричнине.

 ýòîì смысле Ленин действовал в русле самодержавной традиции, хотя внешне его акции и идеи выглядели прямо противоположными всему, 25 что тогда господствовало в русском обществе.

Ленинский проект победил еще и потому, что историческая власть — самодержавие — к этому моменту себя изжила (в отличие от Русской Власти как таковой). Самодержавие уже не могло (а отчасти и не хотело) контролировать социальные процессы, развертывавшиеся в стране, и прежде всего òî, что происходило в стомиллионной крестьянской массе. В подобных условиях создание “партии власти” было обречено на неудачу. Те силы, на которые могла бы опереться Власть, сами стремились стать (быть) Властью, а не ее партией. К тому же “партия власти” не могла предложить обществу альтернативную систему ценностей. Общество же åùå нуждалось в определенном мировоззрении, но традиционное, подобно самодержавию, полностью устарело (во всяком случае — в привычных формах).

Парадоксальным образом победа “партии нового типа” одновременно (в тот же миг!) обернулась и ее поражением. Придя к власти, эта партия сразу начала умирать. Ведь захват власти и был исполнением ее исторического призвания. Для нее больше не осталось дела. Правда, ни она, ни кто-либо другой (включая ее противников) не знали, что Русская Власть и Русская Система спасены от гибели. Только не путем реставрации, ибо последняя и есть умирание, а в новых формах, в новом обличье.

* Кстати говоря, идея “партии власти” мелькала в русских умах еще в 70-е годы XIX в. (см. переписку братьев Н.А. и Д.А.Милютиных). А в 1916 г. кружок консерваторов-монархистов во главе с Римским-Корсаковым предложил Николаю II создать такую партию для спасения порядка.

Русский стиль

Но это заложило в основание революционного порядка новые фундаментальные конфликты, которые в конечном счете, через много-много лет, и подточили устои коммунистического рейха. Дело в том, что, как уже говорилось, Русская Власть предполагает режим персонификации. Она не может быть разделена, распределена, размазана. Однако большевики создали порядок, который на языке концепции Русской Системы называется Властепопуляцией. То есть, Популяция стала властной, а Власть — популяционной.

Действительно, тот, кто был ничем, стал всем. Кухарка управляла государством. В то же время это совсем не означало, что ранее бесправный русский народ вдруг обрел реальное самоуправление. Случилось другое: основанная на насилии и презрении к человеческой личности Русская Власть попала в руки миллионов и миллионов. И здесь-то, повторю, коренился новый разрушительный конфликт.

Вожди “партии нового типа” (Ленин, Троцкий, Сталин и др.), бессознательно следуя русской исторической логике, стремились к персонификации власти. Но на их пути встала та самая “партия нового типа”, которая, разумеется, не “хотела” умирать, не “соглашалась” с ролью простого инструмента по спасению Русской Власти и Русской Системы. “Противилась” персонификации и Властепопуляция в целом, не “желавшая” отдавать то, что получила и что всегда было идеалом народных масс (вспомним “идеологию” Болотникова, Разина, Пугачева и т.п.). Кстати, еще много десятилетий назад крупнейший русский политолог первой половины ХХ в. Н.Алексеев точно описал этот властепопуляционный порядок: “В обществе, где исчез-

26нут классы, должно исчезнуть и государство. Общество станет безгосударственным, однако не анархическим. Оно сохранит начало властности, аппарат принуждения и централизованный характер. Даже все эти особенности

âкоммунистическом обществе более развиты, чем в буржуазном государстве. Но, с другой стороны, по учению коммунистов, в таком обществе не будет господствующих классов; властвовать в нем будут все трудящиеся. Отношения властвования приобретут характер текучий, бюрократия уничтожится, властные функции все будут отправлять по очереди. Загадочность подобного общественного устройства состоит в том, что оно, обладая всеми чертами государства, объявляется, однако, обществом безгосударственным; и что оно, обладая явно выраженным принудительным характером, в то же время объявляется ‘царством свободы’” [Алексеев 1998: 223].

Âначальной стадии этого конфликта (“персонификация Власти vs Властепопуляция”) погибает Ленин. Конечно, физически он умер своей смертью. Но в историческом плане (перспективе) уход теоретика и создателя “партии нового типа” оказался прологом исчезновения самой этой партии. Следующим этапом было уничтожение в качестве политически значи- мой фигуры Троцкого, а заключительным аккордом этой трагедии (прежде всего для народов СССР) — массовое истребление ленинской гвардии в 1936 — 1938 гг. В борьбе за персонификацию власти и превращение своего господства в абсолютное Сталин создает и пестует номенклатуру, которая

становится его приводным ремнем по управлению страной. Здесь Сталин

— такой же гениальный новатор и первопроходец, как Ленин со своей “партией нового типа”.

Далее Сталин делает еще один гениальный шаг — он не разрушает Властепопуляцию, но закабаляет ее. С исторической точки зрения это беспрецедентно. Вековые чаяния народных масс удовлетворены — они получили полноту власти. И одновременно сохранены традиционные рабские условия их существования. Гражданин СССР — и полновластный властелин, и бесправный раб в одном лице. Еще никогда в русской истории народ не получал таких возможностей для самореализации и никогда не сталкивался с таким беспросветным и тотальным рабством. Действительно, Властепопуляция — это полное смешение “безграничной свободы” и “безграничного деспотизма” (термины “политолога” Шигалева из романа Достоевского “Бесы”).

Но подобный режим долго существовать не мог. Он зависел от слишком многих внутренних и внешних условий. Слишком зыбок был его фундамент и ненадежна “гармония”. В итоге окрепшая в ходе войны номенклатура уничтожила своего создателя и хозяина (речь идет, разумеется, не о прямом убийстве Сталина, хотя, возможно, было и îíî). Â ýòîì отношении смерть Сталина аналогична смерти Ленина. Началось разложение кровавого порядка. Постепенно умирало, мельчая в карикатурных вождях, персонификационное основание власти; номенклатура перерождалась в “боярство”, которое стремилось к контролю над вещественной субстанцией. Следовательно, хочешь не хочешь, а потихонечку вставал вопрос о наследственной частной собственности. С размыванием дикого тотального рабства (в 1950-е годы) был запущен процесс распада Властепопуляции. Под покровом “общенародного государства” и “новой исторической общ-

ности — советского народа” стали формироваться новые социальные груп- 27 пы: массовая интеллигенция, массовый рабочий класс, массовое колхозное крестьянство, а также… массовый слой работников “теневой экономики” (в начале 1980-х годов в “тень” ушло до 25% советского хозяйства, т.е. миллионы людей). А вместе с ними — и новые “нации”, те самые, что взорвут

СССР на рубеже 1980-х — 1990-х годов.

М.Горбачев и его окружение попытались придать всему этому более современный, открытый и управляемый вид, не покушаясь на по-прежнему провозглашаемые основополагающие принципы: социализм etc. И здесь вновь, как во времена Николая II — Д.Трепова, на повестке дня оказался вопрос о “партии власти” (хотя, конечно, никто этим термином не пользовался). Тогдашняя КПСС вполне годилась на эту роль. Она была массовой организацией с хорошими (в специфическом смысле) навыками управления. Именно на это и делал ставку Горбачев (не важно, что он думал на самом деле, — он был “орудием истории”). Горбачевцы хотели приспособить КПСС к руководству сложным и многосоставным, но “еще” не структурированным и не способным к самоуправлению обществом. Поэтому и допускалась определенная плюральность внутри самой партии — ведь та должна была учитывать реальные интересы различных социальных групп и слоев.

Казалось бы, сложилась подходящая для реализации треповского проекта ситуация: готовая структура плюс стремление власти иметь в руках именно такой инструмент. Но вновь попытка оказалась неудачной. Власть не сумела удержаться у руля. Россия вошла в эпоху социальной революции. И в этом смысле в конце века повторилось его начало.

Русский стиль

Но, может быть, мое предположение относительно возможной трансформации КПСС в “партию власти” ошибочно. Может быть, коммунистическая номенклатура была органически неспособна функционировать в новых условиях. Вот что, к примеру, вспоминает бывший заместитель заведующего Отделом науки ЦК В.Рябов. 11 июля 1988 г. А.Яковлев проводил совещание руководителей средств массовой информации, посвященное итогам XIX партконференции. Среди прочего он сказал (в записи В.Рябова): “Партия снизу доверху переживает потрясение. Перемена ситуации быстрая, сравнить можно с периодом выхода партии из подполья. Надо менять кадры, стиль, методы, формы и содержание работы” [Рябов 2005: 73-74]. Это в высшей степени ценное и — вместе с тем — удивительное признание, особенно в том, что касается “выхода из подполья”. А ведь внешне они казались полностью уверенными в себе сановниками! Хотя, загнав страну в подполье (в переносном, конечно, смысле), они неизбежно оказались в нем и сами. И когда подполье начало рушиться, почувствовали себя беспомощными. Кто “заплакал”, кто убежал, кто тонул в словоговорении, кто…

* * *

Надо сказать, что о партийном строительстве русский ум размышлял не только в пределах своей исторической родины. Оказавшиеся в эмиграции тоже бились над идеей партии. К примеру, евразийцы. Они предложили еще один проект “русской партии”. Он был напрямую связан с ленинским,

28являясь его продолжением и отрицанием одновременно. Однако, как выясняется сегодня, евразийский проект имел общие черты и с треповским. Забегая вперед, отмечу: это означает, что у всех русских концепций партии одна и та же природа.

Так вот как оценивали ситуацию евразийцы: “…Коммунистическибольшевицкая партия — тот кристаллизационный центр, вокруг которого создался новый правящий слой. Великолепно организованная и властная до тираничности, она была становым хребтом правительства и — шире — правящего слоя” [Савицкий 1997: 55]. И далее: “…До сих пор новый государственный аппарат и новый правящий слой держатся инициативою, энергией и организованностью партии, которая прослаивает и связывает и… держит…” [Савицкий 1997: 56].

Напомню: все это обдумывалось и писалось П.Савицким и его товарищами по эмиграции в середине 1920-х годов. То есть, было еще не вполне ясно, куда будут эволюционировать и коммунистический режим, и коммунистическая партия. Евразийцы уповали на то, что основой новой русской государственности станет “непартийный правящий слой” (это и выходцы из простого народа, разбуженные революцией к созидательной социальной деятельности, и представители “старой” России, по тем или иным резонам пошедшие на сотрудничество с большевиками): “Сплочен-

ный и прослоенный партией непартийный правящий слой сыграл и играет

′

еще большую роль. Он является главным проводником конкретных потребностей народа и здоровых традиций старой государственности. В нем будущее связывается с прошлым, и расплавляющая все стихии революция

возвращается к самым истокам народной жизни и становится смыслом прошлого. В нем происходит взаимообогащение партии с народом и вырабатывается, рождается правящий слой будущего. В нем создаются и развиваются сами формы новой государственности. Но, если бы партия сразу и без замены чем-либо ей равнозначным исчезла, наметившиеся… новые формы и новый правящий слой оказались бы в очень затруднительном и даже опасном положении” [Савицкий 1997: 56].

Как мы знаем, большевистская партия не “оправдала” надежд евразийцев и такого правящего слоя не породила. Возник иной правящий слой — номенклатура — с иными задачами, иной судьбой. Что же касается евразийцев, то они рассчитывали: место партии коммунистов и коммунистической идеологии займут èõ партия и èõ идеология. “Мысля новую партию как преемницу большевиков, мы уже придаем понятию партии совсем новый смысл, резко отличающий ее от политических партий в Европе. Она — партия особого рода, правительствующая и своею властью ни с какою другою партией не делящаяся, даже исключающая существование других таких же партий” [Савицкий 1997: 58]. Это — “партия-правительство” [Савицкий 1997: 59], схожая с коммунистической по “форме и структуре”, но отлича- ющаяся по идеологии.

Кстати, с аналогичным евразийскому проектом выступил тогда же (в 1926 г.) и Л.Карсавин. По существу он воспроизвел мечту П.Савицкого

о новой русской партии, идущей на смену большевикам. В работе “Феноменология революции” Карсавин писал: “Правительствующую или единую и единственную партию надо принципиально и четко отличать от 29 партий в европейском смысле слова, которые никогда не бывают, не могут и не должны быть единственными. Европейские партии связаны с парламентскою, специфически европейскою формою демократии. Они не совместимы с …советскою системой и на ее почве возникнуть не могут.

…В России дана исконная органическая связь государственности с единою партиею… Существование правящего слоя является необходимым социологически. Он может быть неорганизованным, как в современной Европе. Но тогда он сам себя обессиливает, а жизнь приводит к тому, что в попытках его самоорганизации он дифференцируется на ‘части’ и ‘партии’ и вызывает к жизни парламентаризм. Мы же считаем наиболее целесообразным единую его организацию. …Такая единая организация необходимо приводит к единой правительствующей партии… Мы утверждаем не произвол единой партии… а осуществление ею… народной бессознательной воли… обеспечиваемое органической связью ее с народом…” [Карсавин 1997: 197].

* * *

Но идея “партии власти” оказалась востребованной сразу же после установления нового российско-федеративного порядка. ДВР-93, НДР-95, “Един- ство”-99 и, наконец, апофеоз выборов-2003 — “Единая Россия”. Почему?

“Партия власти” — один из инструментов перехода к третьей (после Самодержавия и Властепопуляции) исторической форме и способу существования Русской Системы (“эссенцией” которой по-прежнему выступает властецентричность). Это — самая сложная и трудноосуществимая форма

Русский стиль

Русской Системы. Она характерна для той стадии исторического бытования русского общества, когда население перестает быть по преимуществу Популяцией. И власть вынуждена с этим считаться. Причем, утверждая, что население уже не является по преимуществу Популяцией, я отнюдь не имею в виду возвращение ему когда-то похищенной у него субъектной энергии (хотя отчасти это так). Дело в том, что значительная доля русского народа вышла за пределы социального пространства, превратилась в асоциалов. Она находится вне зон права, общественного контроля, официально (но совсем не обязательно — фактически) господствующих норм, табу и пр.

Попутно замечу: все это (то, что сейчас в России только складывается) ни в коей мере не новое издание бонапартизма, о котором все чаще говорят отечественные политологи. Бонапартизм строится на маневре власти, смысл которого в опоре то на одну, то на другую общественную силу в целях сохранения личного господства и поддержания социального мира. Система же “партии власти” — это реализация властных полномочий с помощью некоего новообразования, которое, по аналогии с дарендорфовской “социальной плазмой”, можно назвать “властной плазмой”.

Разрабатывая теорию социального конфликта, Р.Дарендорф (во многом в противовес марксизму) подчеркивал, что внимание следует концентрировать не на причинах, а на формах конфликтов. На причины конфликтов нельзя посягать ни под каким видом, ибо конфликты суть одна из форм существования общества. Конфликты должны сохраняться. Но поскольку они угрожают стабильности и устойчивости общества, их необходимо по-

30местить в особую среду — “социальную плазму”, которая не поглотит их окончательно, но ослабит их разрушительную силу. Конфликты локализуются и перестанут носить интенсивный характер. Основной элемент “социальной плазмы” — обширный средний класс. Главные характеристики — сохранение определенного социального неравенства, наличие различных интересов и воззрений. Важнейшие организационные принципы

—институты и процедуры по регулированию конфликтов, внятные правила игры для всех [Dahrendorf 1972: 111].

Âизвестном смысле современная Россия столкнулась со схожими проблемами (т.е. такими, которые порождают потребность в “социальной инженерии” дарендорфовского типа). Если коммунистический режим ориентировался на уничтожение причин конфликтов (хотя, как мы знаем, на последней стадии своей эволюции был вынужден смириться с фактом их неизбывности), то нынешний уже не может и не хочет бороться с конфликтами как таковыми. Ему приходится существовать в условиях острых общественных противоречий. И поэтому он обязан минимизировать их последствия.

“Партия власти”, наряду с другими путинскими новациями (так наз. укрепление властной вертикали, ослабление реальных полномочий субъектов Федерации и т.д.), и есть создание русской “плазмы”, в которой конфликты будут протекать, не разрушая общества. Только если на Западе эта плазма — социальная, то у нас — властная. На смену Властепопуляции при-

ходит “властная плазма”. Властепопуляция потому и была сочетанием абсолютной власти и абсолютного бесправия, деспотизма, свободы, рабства, возможностей, безысходности и т.п., что строилась на принципах бесконф-

ликтности и превентивного уничтожения причин конфликтов. “Властная плазма” есть принятие конфликта an sich, вовнутрь себя, где он, сгорая, одновременно получает энергетическую подпитку.

Далее. Если “социальная плазма” функционирует, как уже отмечалось, с помощью четких процедур и обязательных для всех правил игры, то “властная” основывается на коррупции. Именно коррупционный механизм передела финансовых и материальных средств является важнейшим измерением “властной плазмы”. В каком-то смысле коррупция и есть плазма, в которой протекают конфликты-переделы. Коррупция — это среда, в которой развертывает себя в пространстве и времени “государство”.

Главным принципом эпохи Властепопуляции была перманентная революция. Она не удалась по Троцкому — вширь (“по дорожке, по бульвару, по всему земному шару”), но удалась по Сталину — вглубь, в саму сердцевину русского социального пространства. По всей видимости, сегодня мы живем в эпоху перманентной коррупции, которая не есть девиация, она не может быть побеждена, остановлена и т.п.

Здесь, в этих новых исторических условиях, “партия власти” просто находка. Если бы ее не было, ее следовало бы придумать. Ведь коррупция крайне опасная “штука”. Я имею в виду не те опасности, о которых абсолютно справедливо говорят во всем мире, но угрозу стабильному существованию Русской Системы. И хотя, как известно, ее “порядок” есть принципиальный беспорядок, смута, диссипация базовых элементов, но в этом и через это она обретает определенную устойчивость и равновесие. А жесткие коррупционные игры могут поставить под вопрос эту хрупкую и странную 31 для “иноплеменного взора” гармонию.

Но вот является “Единая Россия” и ограничивает — во всяком случае, призвана ограничивать — подобные “игры”. Дисциплинирует их участников. Хотя поле для игр широкое и удобное. И драка между чиновничеством и бизнесом, между федеральной и местной бюрократией, между администрацией президента и правительством, между отдельными министерствами, между Кремлем и Тверской 13, между многими другими продолжается и несть ей конца. Однако в рамках “Единой России” всех их помирят. В слу- чае недисциплинированного поведения “напомнят”, накажут, определят линию поведения и “причитающуюся” долю в коррупционном переделе.

Таким образом, “Единая Россия” есть и будет формой организации служилых людей в новое управляющее сословие. И здесь мне на ум приходят слова, сказанные В.Шульгиным в эмиграции: “Для того чтобы Россия опять стала Россией, необходима порода людей, способная быть служилым сословием”. Людей такой породы и подбирают (помните “правящий подбор” евразийцев?) в “ЕР”. Иными словами, “властная плазма” предполагает создание обширного “среднего властного слоя”…

** *

Âэтой статье я попытался указать на некоторые исторические корни “русской политики”. Видимо, это последнее есть не совсем то, что в науке принято полагать публичной политикой. Более того, это, наверное, совсем не то. И даже является некоей противоположностью public policy. Вместе с