Зазнаев

Русский стиль

52

Число “активистов”, способных посвятить себя социально-политичес- кой деятельности, всегда ограничено. Поэтому на практике активистскоподданнические тенденции реализуются через деление общества на активное “меньшинство” и пассивно-подданническое “большинство”. Первое выступает носителем социальной активности, принимающей в ценностно интегрированном обществе форму создания, развития и внедрения в жизнь систем ценностей и идеологий. Второе лишь пассивно подчиняется этим системам ценностей и идеологиям*.

Деление на два “полюса” характерно как для “ортодоксов”, так и для “еретиков”. В связи с этим в описываемом нами контексте введенные Алмондом и Вербой понятия активизма и подданничества приобретают специфическую окраску. “Подданническая” ориентация начинает означать не только пассивное подчинение властям, но и любое внешнее, пассивное следование заданной извне идеологизированной системе ценностей. Напротив, “активизм” предполагает усвоение идеологической системы ценностей как внутренней, создающей психологические стимулы к социально-политической активности (как “ортодоксального”, так и “еретического” толка).

Отталкиваясь от рассмотренных выше типов членения политико-психо- логических ориентаций в ценностно интегрированном обществе (по принципу “за” либо “против” господствующей системы ценностей и по степени усвоения идеологической позиции), мы можем представить структуру таких ориентаций в виде следующей матрицы (см. òàáë. 1).

Таблица 1

Структура политико-психологических ориентаций в ценностно интегрированной политической культуре

Психологическая	Идеологическая ориентация
ориентация	“Ортодоксы”	“Еретики”
Активистская	“Ортодоксы”-активисты	“Еретики”-активисты
Подданническая	Пассивные “ортодоксы”	Пассивные “еретики”

ÒИПОЛОГИЯ ЦЕННОСТНО ИНТЕГРИРОВАННЫХ ПОЛИТИЧЕСКИХ СЕТЕЙ

В обществах анализируемого нами типа формальные институты неразрывно связаны с доминирующей идеологией и системой ценностей. Поэтому каждое социально-политическое движение, обладающее специфической системой ценностей, предстает потенциальным “зародышем” нового политического режима. Любой политический режим, в свою очередь, может быть рассмотрен по модели “режим-движение” (“movement-regime”)**. Стабильность системы формальных институтов, нацеленных на внедрение в общество определенных ценностей, оказывается тесно связана со способ-

* В этом смысле ценностно интегрированные общества реализуют логику развития, описанную А.Тойнби в виде диалектики взаимодействия “творческого меньшинства” и “активного большинства” [cм. Тойнби 1990].

** Модель была создана на основе анализа институтов власти, характерных для коммунисти- ческих, фашистских и массовых националистических движений [Tucker 1961: 281-289; Apter 1965].

ностью режима поддерживать хотя бы внешнее соответствие формальной идеологии неформально утвердившейся системе ценностей.

Поскольку системы ценностей воспроизводятся и развиваются через представления о мире и практики, сложившиеся в различных социальных сетях, анализ динамики подобных систем требует выработки типологии ценностно интегрированных социальных сетей.

“Ортодоксы”-активисты — главный источник пополнения господствующей элиты. От их количества зависит эффективность деятельности политической и административной систем, возможность идеологически мотивированной мобилизации этих систем на решение встающих перед властью задач. Между носителями подобной политико-психологической ориентации возникает целый ряд ценностно интегрированных социальных сетей.

В верхней части правящей элиты образуются “ортодоксальные” креативные сети власти, внутри которых обсуждаются и принимаются ключевые административно-политические и кадровые решения. Руководство страны обычно состоит из некой специфической конфигурации такого рода сетей*. Метафорически креативные сети власти можно уподобить головному мозгу “режима-движения”.

Административной системе харизматического типа чужда процедурная, формальная рациональность, и потому проведение через нее политических решений посредством обычных бюрократических процедур сопряжено с высокими трансакционными издержками. Единственный способ снижения таких издержек — использование особой разновидности ценностно

интегрированных сетей власти, связывающих бюрократов на разных уров- 53 нях управления (по своим очертаниям эти властные сети исполнения отнюдь не дублируют формальную иерархию, что открывает возможность “маневра” при воплощении решений в жизнь). В основе прохождения решений через подобные сети лежит идеологически мотивированная активность. Развивая предложенную выше метафору, их можно отождествить со спинным мозгом и нервной системой “режима-движения”.

Креативные и исполнительные сети власти носят асимметричный и иерархизованный характер. В их рамках прослеживается некое общее соответствие между занимаемой должностью и влиянием в сети. Разумеется, такое соответствие не является абсолютным (в частности, в силу действия “принципа Питера” [Питер 1990]) — ведь административная иерархия включает в себя как управленцев, достигших “потолка” своей компетенции, так и молодые, перспективные кадры. Разрыв между должностью и влиянием приводит к кадровой динамике. Если влияние меньше должности, карьера тормозится, и наоборот: влияние в сети, превышающее должность, приводит к быстрому карьерному росту.

Место в бюрократической иерархии должно коррелировать с уровнем “ортодоксального активизма”. Это — одно из условий выживания полити- ческой системы рассматриваемого типа.

* Возможны даже случаи, когда отдельные элементы креативных сетей исповедуют разные ценности. Следствием такого положения вещей может стать не только межсетевой конфликт, но и своеобразное “разделение труда” в управлении (либералы и консерваторы в царской России, либералы-рыночники и силовики-государственники в современной РФ).

Русский стиль

Ценностно интегрированные сети власти всегда дублируются сетями властной повседневности. Отношения между представителями элиты отнюдь не сводятся к сугубо идеологическим. Очень часто продвижение по службе зависит не столько от уровня “активизма”, сколько от навыков бытового общения (бани, выпивка, охота и т.п.).

Параллельно с описанными выше властными сетями действуют и коррупционные сети власти. Их появлению способствует уже то обстоятельство, что идеологическая мотивация, как правило, сочетается с личным интересом элит. Не меньшее значение имеет и тот факт, что в процессе жесткого бюрократического отбора обычно выживают не самые принципиальные, а самые “хитрые”, те, которые умеют оставаться “ортодоксами” вне зависимости от непрерывно меняющейся конъюнктуры. Настоящим “ор- тодоксам-бессребреникам”, внутренне усвоившим господствующие ценности, “колебаться вместе с линией партии” гораздо сложнее.

Все это создает благоприятную почву для коррумпирования режима. По мере роста коррупционных сетей интеграция внутри политической и административной элиты все больше утрачивает ценностный характер, превращаясь в сугубо процедурную. В результате возникают сети бюрократической солидарности è бюрократического обмена, создающие административные рынки [Кордонский 2000] в обход базовых идеологических правил режима. Различие между этими двумя типами сетей заключается в степени открытости торга ресурсами (в первом случае торг имплицитный, во втором — явный). Специфическим типом примордиально интегрированных сетей власти явля-

54þòñÿ властные сети родственников и представителей одного клана*, а также этнически интегрированные сети власти, получающие распространение среди национальных меньшинств (прежде всего — дискриминируемых).

Особой ролевой функцией внутри системы власти становится сведение воедино различных типов сетей (как ценностно интегрированных, так и коррупционных) для решения различного рода задач. Собственно говоря, это и есть основная функция управления в подобной политической системе. На самом верху административной пирамиды исполнение данной функции может породить феномен “временщика” (Бурбулис, Березовский и т.п.).

Преобладание коррупционных властных сетей**, свидетельствующее о том, что за правящей элитой не стоит никакой реальной идеологии, никаких ценностей, кроме власти и собственности, нарушает принцип соответствия между величиной должности и степенью “ортодоксальности”. В этой ситуации сети “ортодоксальной” креативности, которые могли бы обновить и спасти режим, создаются вне него (славянофилы, русские религиозные философы, националисты и черносотенцы, “истинные марксисты” и т.д.).

* В бывшем СССР русская часть бюрократии отдавала предпочтение процедурной коррупции (сети солидарности и обмена), а представители мусульманских народов — примордиальной.

** На макросоциальном уровне индикаторами соотношения между коррупционными и ценностно интегрированными сетями служат эффективность власти, ее способность проводить в жизнь принятые решения и сохранять контроль над повседневностью, на микросоциальном — порядок назначения на должности, характер взаимодействия внутри бюрократии, случаи гонений на “честных” чиновников и т.п.

Парадоксальным образом, несмотря на “ортодоксальность” своей идеологии, они начинают выступать в роли “еретиков”, центров кристаллизации проектов альтернативных политических режимов*. Показательно, что такие сети часто устанавливают сетевые контакты (по функциональному, а не содержательному признаку) не с сетями власти, а с креативными сетями “еретиков”. В результате все попытки искусственного “поддержания системы власти извне” (от черносотенных организаций до “Наших”) оказываются обречены на провал. Более того, они лишь провоцируют революцию.

Взаимодействия пассивных “ортодоксов” вызывают к жизни множество разнообразных “ортодоксальных” сетей повседневности. В стабильных ситуациях эти сети не имеют сколько-нибудь серьезного политического значения, но в условиях кризиса их могут попытаться мобилизовать как революционе- ры-“еретики” (путем превращения в “еретические” сети повседневности), так и креативные сети власти (особенно при тоталитарном режиме). Существенно то, что данные сети несут основную нагрузку по поддержанию стабильности в обществе. Это сети стабильной повседневности, основного стиля жизни, образующего тот интерпретативный базис, на котором зиждется господствующая идеология. Последняя лишь “присваивает” практики повседневности, но не создает их. Однако умение власти обеспечивать общее соответствие между социально-политическим миром и идеологией может породить у ее представителей ощущение, что они являются “творцами” этого мира.

Соответствие формально господствующей системы ценностей доминирующим сетям повседневности — ключевое условие социально-политичес- кой стабильности. Существуют два основных способа поддержания такого 55 равновесия — вертикальная мобильность во властной иерархии и репрессивные вторжения в повседневность [Козлова, Сандомирская 1996].

Господствующая иерархия постоянно вбирает в себя людей, придерживающихся “ортодоксальных” позиций и при этом имеющих влияние на окружающих (“авторитет”)**. Тем самым под контроль режима попадают те социальные сети повседневности, которые способен контролировать каждый из “новобранцев”. В результате формируются асимметричные сети влияния, объединяющие представителей сетей власти и повседневности. Кроме того, высокая вертикальная мобильность обеспечивает режиму непрерывный приток “свежей крови”, что сдерживает коррупцию и повышает его эффективность.

Сети, включающие как активных, так и пассивных “ортодоксов”, являются сетями властного влияния***. Они ценностно интегрированы, асимметричны и “спускают вниз” решения режима. Наличие большого количе- ства подобных сетей — не менее важный показатель стабильности режима,

* Читая работы славянофилов, Николай I нередко восклицал: “Святая правда!”, но в целом относился к этому течению враждебно.

**Поиск таких людей и помощь им со стороны партийных органов — основной сюжет советских “производственных” фильмов. Умение подбирать подобные кадры считалось одним из главных навыков советского управленца.

***В современных условиях масштабы сетей властного влияния (как и противостоящих им оппозиционных сетей) существенно выросли благодаря использованию прессы и электронных СМИ (регулярные зрители новостных каналов — это тоже члены большой сети информации и влияния).

Русский стиль

чем преобладание креативных сетей власти над коррупционными. Если же таких сетей недостаточно, возникает резкий разрыв между обыденностью и формальными институтами (характерный, например, для позднего царизма), и эффективность режима заметно падает.

Одновременно политические режимы (Иван Грозный, патриарх Никон, Петр I, Александр II, большевики, постсоветские властные элиты) постоянно вторгаются в сферу повседневного быта, пытаясь путем жестких силовых

èэкономических воздействий внести искажения в “жизненный мир” людей

èструктуру сетей повседневности, дабы мобилизовать их в свою поддержку. Успех подобных вторжений измеряется формированием асимметричных сетей влияния между креативными сетями власти и сетями повседневности.

Однако данное оружие носит обоюдоострый характер. В случае неуспеха (например, по причине отсутствия эффективных креативных и исполнительных сетей власти) вторжения в быт лишь стимулируют рост оппозиционных настроений. Поэтому позволить себе такое вторжение может только сильный режим. В противном случае “репрессированные” символы быта (“нормальные” зарплаты и пенсии для современного российского общества, возможность читать любую литературу для интеллигенции позднесоветского периода, право носить русское платье и бороду при Петре I или креститься двуперстным знамением в эпоху Алексея Михайловича) начинают использоваться креативными “еретическими” сетями для мобилизации населения в ряды массовых “еретических” движений. В результате привычка ослабшего режима получать поддержку, вторгаясь в быт людей (т.е. проводя различные “болезненные ре-

56 формы”), может его окончательно погубить, спровоцировав революцию. Соотношение между сетями влияния “еретиков” и “ортодоксов” — ба-

зовый измеритель успеха или неуспеха вторжений в быт. Асимметричные сети влияния, включающие активных “ортодоксов” вне элиты (креативные “ортодоксальные” сети) и их пассивных “единомышленников”, функционально играют ту же роль, что и сети влияния “еретиков”. Наличие большого количества подобных сетей свидетельствует о кризисе режима.

“Еретики”-активисты создают креативные “еретические” сети, содержащие в себе семена революций и новых режимов. Это сети общественных активистов вне власти. В их недрах возникают и развиваются альтернативные идеологии и стили жизни, в основе которых лежат отличающиеся от официальных системы ценностей*.

Оппозиционные движения не превращаются в режимы, и потому в их рамках обычно не складываются развитые исполнительные иерархии (т.е. там не происходит “рутинизации харизмы”). Почти полное отсутствие дифференциации между креативными и исполнительными сетями — главное функциональное отличие оппозиционных движений от правящих (режимных).

Между активными и пассивными “еретиками” складываются ценностно интегрированные асимметричные сети влияния, через которые оппозицион-

* На макросоциальном уровне о наличии подобных сетей можно судить по размаху оппозиционных движений. Важную микросоциальную информацию дает анализ архивов тайной полиции (борьба с креативными сетями “еретиков” и внедрение в них — всегда ее главная функция) и материалов социологических опросов, фиксирующих распространение ценностей в обществе.

ные идеологии и стили жизни входят в повседневный быт. В постсоветской России проводниками таких идеологий и стилей жизни служат, в частности, лидеры молодежных (металлисты, хип-хоперы, рейверы, гопники, экстремальные спортсмены и т.д.) и эстетических (радикальные литературнохудожественные группы) “тусовок”, уголовные авторитеты, моральные и интеллектуальные лидеры интеллигенции, руководители религиозных сект.

Креативные “еретические” сети тоже подвержены коррупции, что находит свое выражение в установлении контактов с представителями режима (прежде всего с коррумпированными сетями власти) и иных формах обмена влияния в группе на материальные блага. Было бы неверно, однако, расценивать возникающие в результате сети коррупционного влияния как признак стабильности системы, ибо разложение ценностно интегрированных сетей “еретиков” компенсируется разложением сетей власти. Сети влияния, связывающие элиту и оппозицию, могут использоваться не только для раскола оппозиции, но и для подрыва единства властных сетей, что, в свою очередь, создает предпосылки для революции. В качестве примера можно сослаться на сети влияния, объединявшие военную элиту, думскую оппозицию, крупных промышленников и послов стран-союзниц накануне революции 1917 г.* Поэтому коррумпирование лидеров оппозиции как метод борьбы с революцией — палка о двух концах.

Теоретически совместные сети влияния власти и оппозиции способны создать основу для общественного консенсуса и постепенного перехода к стабильной демократии. Именно этим путем (от практики межэлитных переговоров к демократической форме правления) двигались все европейс- 57 кие демократии [Сергеев 1999а]. Но в ценностно интегрированном обществе такому развитию событий препятствует сама политическая культура. Подобные сети влияния носят там подпольный или полуподпольный характер. Они либо откровенно коррупционны, либо воспринимаются всеми (в т.ч. и их участниками) как аморальное “отступление от принципов” или даже прямое “предательство”.

Âсреде пассивных “еретиков” тоже возникают собственные сети (сети “еретической” повседневности), в рамках которых воспроизводится пассивное сопротивление режиму. Это — основная социальная материя, питающая “еретические” движения. Как правило, пассивного “еретика” можно распознать по его приверженности (нередко тайной) стилю жизни, альтернативному общепринятому. В то же время границы между сетями “ерети- ческой” и “ортодоксальной” повседневности часто бывают довольно размытыми. Так, анекдоты про Брежнева в позднем СССР рассказывали как “ортодоксы”, так и “еретики”.

Âстабильной ситуации сети “еретической” повседневности не несут никакой угрозы для власти. Но они всегда испытывают влияние со стороны “ере- тиков”-активистов, творческая деятельность которых идеологически “присваивает” эти сети. В результате и у активистов-“еретиков” может сложиться впечатление, что они — создатели и реформаторы практик повседневности.

* Именно страх перед возможностью появления подобной сети и стоял, по всей видимости, за “делом Ходорковского”.

Русский стиль

58

При наступлении кризиса “еретические” сети повседневности мобилизуются через сети “еретического” влияния. Более того, вследствие слабой дифференциации между сетями “еретической” и “ортодоксальной” повседневности “еретики”-активисты при определенных условиях способны мобилизовать и массы “ортодоксов”.

Если суммировать вышесказанное, то революционную динамику политических движений в ценностно интегрированных обществах можно представить следующим образом. Креативные “ортодоксальные” сети власти, эффективно вторгаясь в быт (с помощью высокой вертикальной мобильности или репрессий), обеспечивают себе поддержку через сети влияния, связывающие представителей власти с сетями обыденности (осуществляющими функцию социальной интеграции общества в целом). Так возникает структура “режима-движения”.

Параллельно всегда существуют креативные сети “еретиков”, которые формируют собственные движения путем реинтерпретации сетей оппозиционной обыденности. Пока сети “ортодоксов” преобладают, а креативные и исполнительные сети власти ценностно интегрированы, ситуация стабильна. Однако коррумпирование властных сетей ведет к постепенному разрушению сетей влияния, соединяющих их с сетями повседневности. В этих условиях оппозиционные движения могут “перехватить” символы, структурирующие сети повседневности. Формируются массовые оппозиционные движения, т.е. сети влияния креативных сетей “еретиков” замещают сети влияния креативных сетей власти.

Важной чертой революций в ценностно интегрированных политических системах является смыкание оппозиционных сетей. Когда коррумпированная власть слабеет, оппозиционные сети и раздробленные движения сливаются в единое антиправительственное движение*.

В лагере “ортодоксов” начинается раскол, и часть элит, воспользовавшись коррупционными сетями, переходит на сторону оппозиции. В рядах последней функционально оказывается и какая-то доля активистов-“орто- доксов”. Таким образом, совершается революция. Оппозиция и власть, “ортодоксы” и “еретики”, представления о “добре” и “зле” меняются местами.

ÎСОБЕННОСТИ СТРУКТУРИРОВАНИЯ СОЦИАЛЬНЫХ СЕТЕЙ И ДИНАМИКА РОССИЙСКОЙ ПОЛИТИИ

Строго говоря, описанная выше сетевая динамика характерна для всех политических систем — в той мере, в какой они дуалистичны и ценностно интегрированы. Каковы же специфические проявления подобной динамики в России?

Еще М.Вебер обращал внимание на крайне низкий уровень общественной солидарности в России [Weber 1976: 621-623]. Ш.Эйзенштадт отмечал, что высокая степень концентрации ресурсов в едином центре подрывает способность российского общества к самоорганизации [Эйзен-

* Как было показано выше, предпосылки такого слияния существуют всегда, поскольку в политии рассматриваемого типа “все, что не добро, есть зло”, а “все, что не зло, — добро”.

штадт 1999: 173-178]. Тенденция к атомизации, в принципе присущая имперским режимам, получила в России необычайно мощные стимулы

êразвитию.

Âотличие от Европы, в России практически не было могущественных дворянских или купеческих родов, сохранявших свое влияние на протяжении длительных исторических периодов [Пайпс 1993]. Соответственно, в ней отсутствовали те “ядра”, вокруг которых могли кристаллизоваться устойчивые сетевые структуры локальных территориальных сообществ (на основе местного дворянства) и буржуазии (на основе крупного купечества).

Не способна была порождать могущественные кланы (как это случалось в Китае) и российская бюрократия. Этому препятствовали как сравнительно высокая вертикальная мобильность во властной иерархии, так и полити- ческая нестабильность.

России исторически была свойственна значительная территориальная мобильность населения (постоянные передвижения, переселения и т.д.), обусловленная географическими, экономическими и политическими факторами. Поэтому местные общины (прежде всего сельские и городские “миры”), на базе которых возникают примордиально интегрированные сети, оказывались здесь относительно нестабильными. Исключение составляли лишь общины и диаспоры нерусских народов, вынужденных противостоять давлению иноэтнической среды.

Специфика православия не позволила выступить в роли центров социальной интеграции и религиозным общинам. Более того, вопреки традици-

онной практике мусульманских народов, в России даже муллы и имамы 59 назначались вышестоящей духовной иерархией. Среди русского населения исключение составляли только староверы и сектанты, чьи сети во многом и послужили той почвой, на которой вырос русский капитализм.

Дисперсия, локальность, нестабильность и фрагментация по сей день остаются отличительными чертами российских социальных сетей. Бытовые практики в масштабах страны и возникающие на их основе сети повседневности чрезвычайно разнообразны. Сетевые конфигурации, как правило, очень неустойчивы. Возникающие сети быстро распадаются либо претерпевают радикальные изменения.

Не утратила своего значения и отмеченная выше тенденция к слабой самоорганизации общества [Пайпс 1993]. Способность отдельных сетей к самопроизвольному слиянию и образованию движений, не говоря уже об их институционализации в общественные организации, по-прежнему чрезвы- чайно низка. Об этом свидетельствует, в частности, слабое, по сравнению с Европой, присутствие в городском ландшафте культурных пространств социального медиирования (культуры клубов, кафе, пабов и т.д.).

Описанные выше особенности сетевой структуры открывают перед российским государством широкое поле для маневров. Решительная, хорошо организованная и обладающая достаточными ресурсами администрация может бесконечно долго удерживать оппозиционные социальные сети от трансформации в массовые движения. Возможность территориальной, социальной и информационной локализации очагов недовольства — один из важнейших факторов политической стабильности в России.

Русский стиль

ÂОЗМОЖНЫЕ СЦЕНАРИИ “ЦВЕТНОЙ РЕВОЛЮЦИИ” В СОВРЕМЕННОЙ ÐОССИИ

В силу значительного пространственного и структурного рассеяния социальных сетей и движений, а также их фрагментации и неустойчивости “переключатель” социальных макропроцессов в России находится в центре системы. Если он не “сработает”, революции не будет. Как показывает истори- ческий опыт, революции или революционные события (крупномасштабные бунты, смены режимов или правителей) в стране происходили в случаях:

—смягчения контроля вследствие частичной либерализации или слабости режима (Александр II, Николай II, Горбачев);

—внутриэлитного раскола, ведущего к исчезновению политического центра (стрелецкие бунты и гвардейские дворцовые перевороты, восстание декабристов, события 1991 г.);

—делегитимации существующего и появления альтернативного центра власти (самозванство, 1991 и 1993 гг.);

—отстранения законного правителя или пресечения династии (“Смутное время”, Пугачев, отречение Николая II);

—появления альтернативных форм социально-политической организации в результате резкого ослабления режима (Болотников, Булавин, Разин; Советы и политические группировки интеллигенции в 1905 г.; Съезды народных депутатов России в 1991 и 1993 гг.).

—сознательных действий властей (революция “сверху”), направленных на резкую смену порядка повседневности и ускорение ротации элит [Эйдельман 1989] (Иван Грозный, Петр I, Сталин, частично Никон, Петр III,

60 Павел I, Александр II, Ленин и Ельцин).

Все упомянутые выше обстоятельства выступали в качестве “переключателей” макропроцессов, ведущих к революции. Судя по всему, социально-эконо- мическая обстановка никакого прямого влияния на возможность революции в России не оказывает (правда, она способна повлиять опосредованно, став причи- ной постепенной делегитимации политического центра, внутриэлитного раскола или “революции сверху”). Корни такого положения вещей кроются в специфике российской политической системы, в рамках которой практики повседневности непрерывно подавляются, “реформируются” и присваиваются политической элитой (как господствующей, так и оппозиционной).

Вместе с тем революция в России возможна практически всегда. Для этого постоянно воспроизводимым “еретическим” сетям нужно лишь соединиться, а пассивным “ортодоксам” — попасть под влияние “еретиков”. Задача властей — не допустить ситуации, которая могла бы “запустить” этот социальный макропроцесс. Задача оппозиции — спровоцировать ее.

Каковы же наиболее вероятные сценарии революции в современной России? Классическая для “цветных революций” ситуация раскола элит в ходе президентских выборов с оспариваемым обеими сторонами результатом (потеря режимом легитимности) здесь сегодня едва ли мыслима. Нали- чие “властных вертикалей” затрудняет раскол элит, а контроль над СМИ обеспечивает политическому режиму легитимность. Сомнительным представляется и сценарий “олигархического заговора” — ведь свобода и собственность олигархов полностью зависят от властей. Региональная нестабильность на Северном Кавказе и даже крупномасштабная террористи-

ческая деятельность также не способны вызвать революцию. Скорее, наоборот, они приведут к консолидации режима.

Для того чтобы ответить на вопрос, какой может быть “цветная революция” в России, необходимо прежде всего рассмотреть ее потенциальных “сетевых” акторов.

Российским ценностно интегрированным креативным и исполнительным сетям власти, начиная с самого “верха”, присущ определенный дуализм. Если одна часть административной элиты придерживается государ- ственническо-патерналистских и “патриотически”-националистических установок и имеет сетевые связи в “силовых” структурах и ВПК, то другая сетевым образом связана с представителями коммерческих и научных кругов и разделяет либеральную, космополитическую идеологию*. Очевидно, что при обострении положения в стране подобный дуализм чреват расколом административной элиты на два лагеря. При этом “силовики” могут солидаризоваться с “антиглобалистскими” и “антизападными” движениями, а “либералы” перейти на сторону “глобалистских” и “прозападных”. Возможность такого поворота событий обусловлена, в частности, наличи- ем развитых коррупционных сетей влияния между властью и оппозицией.

Предпринимаемые в последнее время попытки сформировать альтернативные “ортодоксальные” сетевые движения поддержки властей извне (“Идущие вместе”, “Наши”) подрывают политическую стабильность. Они создают атмосферу общей неопределенности, порождают в обществе революционные ожидания, нарушают формальную иерархию управления и, наконец, вызывают к жизни структуры, специально предназначенные для 61 уличных выступлений. В случае возникновения революционной ситуации контроль над подобными структурами легко может быть утрачен, так как входящие в них люди, в отличие от сотрудников силовых ведомств, не связаны присягой и строгой дисциплиной.

Необычайно высокая степень коррумпированности властных сетей в современной России — ни для кого не секрет. Ценностно интегрированные креативные и исполнительные сети власти сегодня играют по отношению к коррупционным вспомогательную роль. Все это делает нынешний политический режим крайне нестабильным. Поддержание его во многом зависит от сохранения раздробленности между оппозиционными движениями и “еретическими” сетями.

Наибольшее политическое значение среди российских ценностно интегрированных “еретических” сетей традиционно имеют сети интеллигенции. Они являются главными “поставщиками” глобальных идеологий, вокруг которых объединяются другие типы “еретических” сетей и вырастающие на их основе массовые оппозиционные движения. Существенно также, что интеллигенция больше всего подвержена влиянию глобальных “революционных” тенденций, так как она лучше других осведомлена о ситуации во внешнем мире.

* Такое противостояние сетевых “полюсов” прослеживается с момента крушения СССР

(“силовой” “полюс” — Руцкой, группировка Коржакова-Грачева-Барсукова-Сосковца, Примаков, затем “питерские чекисты”; “либеральный” “полюс” — Бурбулис, “команда Гайдара”, Чубайс, “питерские экономисты-либералы”).