4) Пруссия

Трудно вообразить то ужасающее разорение, которому подверглась Германия в ходе Тридцатилетней войны. Нищета была неописуемой; практически единственным источником доходов для многих немецких князьков была сдача внаем своих войск тому, кто больше заплатит. Известно, что в войне против английских колоний на стороне Британии участвовали 17 тыс. ганноверских наемников.

Постепенно, однако, в Германии стали заметны первые признаки оживления и национального возрождения. И хотя иностранные державы делали все возможное, чтобы Германия и дальше пребывала в состоянии хаоса, тем не менее и в этом хаосе из нескольких сот (!) феодальных владений (и это еще не считая более тысячи имперских рыцарей, которые тоже считались суверенными сеньорами!) начали выкристаллизовываться центры силы, вокруг которых начала объединяться немецкая нация (подобно тому как в XIV в. русские начали объединяться вокруг Москвы).

И как в случае с Москвой, решающим фактором стал политико-идеологический, а не экономический. Дело в том, что, подобно Московскому княжеству, курфюршество Бранденбургское было одним из самых бедных и слаборазвитых районов Германии. В XVII в. существовали куда более развитые и зажиточные немецкие земли - например, Вестфалия, Ганновер и др. Но сыграло роль другое - а именно политическая воля, привлекла к Пруссии симпатии немцев. На примере Пруссии немцы увидели, что они могут создать сильное, влиятельное и уважаемое германское государство, с которым придется считаться всем другим странам и народам.

Со времени Фридриха-Вильгельма I - "великого курфюрста" - Бранденбург (ставший прусским королевством) начинает играть уже значительную роль в мировых делах. При этом, надо сказать, что первые прусские короли в личном плане были ничуть не более симпатичны, чем, например, Иван Калита. Карл Маркс определил прусских монархов как нечто среднее между фельдфебелями и скоморохами - и это определение подходит даже для самого талантливого из них, Фридриха II.

Следует подчеркнуть в этой связи, что и в XVII в., и на протяжении первой половины XIX столетия Пруссия оставалась, пожалуй, самой бедной и слабой среди других великих держав. Основные доходы пруссаки получали от продажи сельскохозяйственных продуктов, получаемых в крепостнических экономиях. Естественно, такое хозяйствование не приносило в специфических климатических условиях Пруссии особых доходов.

В этих условиях хорошо организованная и дисциплинированная армия оставалась единственным ресурсом Пруссии, благодаря которому она вообще могла претендовать на звание великой державы. Непрерывные территориальные захваты - вот суть внешней политики Пруссии на протяжении XVIII - XIX вв. Еще один важный властный ресурс Пруссии - это дипломатическое маневрирование, игра на противоречиях великих держав.

Характерным примером являются в данном случае действия Фридриха II в ходе войны за австрийское наследство (1740-1748 гг.). Как известно, права дочери Карла VI Габсбурга Марии-Терезии на австрийский престол далеко не сразу были признаны Европой; в частности, Испания и Бавария оспаривали эти права. Воспользовавшись этим, Фридрих обещал Марии-Терезии поддержку в обмен на Силезию. Присоединение этой богатой, промышленно развитой области намного усилило бы Пруссию - соперника Австрии за влияние в Германии и в Центральной и Восточной Европе; да и вообще не в обычае Габсбургов было отдавать свои владения без боя.

Короче, Вена отвергла притязания Берлина - и тогда Фридрих просто оккупировал Нижнюю Силезию. Более того, во многом благодаря интригам Фридриха была сколочена антиавстрийская коалиция с участием Франции, Испании и Баварии.

Но в то время как французы вели войну с Австрией в интересах прусского короля, последний в это время заключил тайное соглашение с австрийской императрицей. Он обещал ей ничего не требовать, кроме Нижней Силезии с городами Бреслау и Нейсе. Однако, действуя через курфюрста Карла-Альберта Баварского, избранного (под давлением Парижа) императором Священной Римской Империи Германского Народа, Фридрих II добился признания прав Пруссии и на Верхнюю Силезию. Обеспечив, таким образом, международно-правовое признание своей захватнической политики, Фридрих, разбив австрийцев при Чаславе, получил всю Силезию.

Аахенский мир (1748) окончательно отдал Силезию в руки Фридриха II. По этому поводу Мария-Терезия сказала, что она снимет с себя последнюю юбку, но вернет свое. Отныне - и вплоть до конца столетия - Австрия и Пруссия стали смертельными врагами.

Более того, махинации Фридриха стали известны и в Париже, и негодованию Людовика XV не было предела. В этих условиях Вене удалось, 7 лет спустя, сколотить антипрусскую коалицию в составе Австрии, Франции и России. Все участники коалиции имели свой счет к прыткому прусскому королю; все они были им обведены вокруг пальца и одурачены. Но были и свои особые причины для участников коалиции не любить Пруссию.

Во-первых, рост силы и могущества Пруссии воспринимался участниками коалиции как прямая угроза их интересам. Во-вторых, участники коалиции были крайне недовольны англо-прусским договором, подписанным в Уайтхолле 16 января 1756 г., в соответствии с которым главным союзником Англии в Германии становилась именно Пруссия. Франция, Россия и Австрия были крайне недовольны как Фридрихом, так и новым проявлением коварства "коварного Альбиона".

Франция была недовольна тем, что смертельный враг, который в открытую начал преследовать французов на морях (в течение одного лишь месяца в 1755 г. англичане захватили 300 французских судов с 8 тыс. чел. экипажа), обрел могучего союзника на суше; Австрия и Россия были недовольны тем, что лишились английских субсидий - отныне субсидии получали пруссаки. Так, согласно англо-русскому договору 1755 г., Россия должна была за 500 тыс. ф. ст. единовременно и 100 тыс. ежегодно выставить против врагов Англии на континенте 80 тыс. войска. Разумеется, после Уайтхолльского договора это соглашение пришлось расторгнуть.

Лондону не удалось сколотить антифранцузскую коалицию с участием Австрии, Пруссии и России; Фридриху также не удалось перетянуть Париж на свою сторону, предложив ему захватить Бельгию. Согласно условиям Версальских договоров (1756 и 1757 гг.) Франция брала на себя субсидирование Марии-Терезии в размере 12 млн. флоринов ежегодно и, кроме того, выставить армию в 105 тыс. чел.

В ходе войны Фридрих сумел совершить почти невозможное - благодаря своим военным и дипломатическим дарованиям, а также редкому везению (вроде смерти Елизаветы 5 января 1762 г.) он сумел выйти из войны почти без потерь, сохранив свою территорию (в том числе и новоприобретенную Силезию). В то же время война была крайне неудачной для Франции - она потерпела ряд унизительных поражений как в Европе, так и в колониях. Французский флот был почти полностью уничтожен. Были потеряны владения в Сев. Америке и на Индостане; война продемонстрировала слабость и бездарность "старого режима" во Франции.

В то же время положение Пруссии в привилегированном клубе великих держав утвердилось окончательно. Другое дело, что у Пруссии не было адекватной экономической базы для такого рода претензий; страна оставалась бедной и сравнительно отсталой, и только первоклассная армия и игра на противоречиях великих держав позволяли Пруссии претендовать на положение великой державы.

1. Австрия

Империя Габсбургов в то время была отсталым феодально-крепостническим государством, чье непростое геополитическое положение (между Западом и Востоком, между Францией и Турцией) еще более усугублялось отсутствием национального единства. Ведь в XVIII в. Австрия состояла из: собственно Австрии, Богемии, Силезии, Моравии, Венгрии, Милана, Неаполя, Сицилии и Бельгии. В империи проживали немцы, чехи, мадьяры, итальянцы, бельгийцы, хорваты, румыны и многие другие народы. Причем в этой многонациональной империи, состоящей из народов, многие из которых откровенно не любили друг друга, немцы составляли меньшинство.

Вена пыталась исправить серьезные недостатки системы государственного управления в империи за счет проведения административных, военных и финансовых реформ. Однако экономическая отсталость Австрии так и не была преодолена, и к концу столетия стало очевидно, что в клубе великих европейских держав империя явно слабее Англии, Франции и России. В то же время срединное положение Австрии давало Вене немалые преимущества и в ходе военных действий, и в процессе дипломатического торга.

6) Выводы

Таким образом, к концу XVIII в. окончательно сложился численный состав клуба великих европейских держав. Польша, Турция, Голландия и Швеция (не говоря уже о Венеции) окончательно утратили звание великих держав, а также связанные с этим возможности и привилегии. Более того, Польша была окончательно стерта с географической карты мира.

В то же время Австрия, Англия, Пруссия, Россия и Франция - по разным причинам - сумели удержаться в "первой лиге". Среди всех этих великих держав на протяжении 18 столетия особенно быстрыми темпами наращивали свою мощь и влияние Англия, Пруссия и Россия; в то же время Австрия и Франция переживали относительный упадок. Но, как мы увидим в дальнейшем, соотношение сил на международной арене - это очень преходящее явление.

ВОПРОСЫ:

1. Каковы причины усиления роли Англии в международных отношениях XVIII в.?

2. Почему Франция начала утрачивать свою былую гегемонию в европейских делах?

3. Каковы причины превращения России в великую европейскую державу в XVIII в.?

4. Как Вы понимаете термин великая держава?

ЛЕКЦИЯ 4. ДИПЛОМАТИЯ ЭПОХИ ВЕЛИКОЙ ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ И НАПОЛЕОНОВСКИХ ВОЙН

1. Всемирно-историческое значение Великой французской революции

Великая французская революция, бесспорно, открывает новый период в истории Нового времени. Мы уже говорили о том, что само становление абсолютизма, преодоление феодальной раздробленности, становление национальных государств было бы невозможным без активной поддержки, которую оказало монархам "третье сословие", протобуржуазные слои города и деревни. Именно они, здраво рассудив, что "лучше иметь одного тирана, чем тысячу", помогли королям покончить с дворянской вольницей, со всей этой бесчисленной и жадной сворой "баронов-разбойников". Разумеется, это был компромисс; компромисс между поднимающимся классом буржуазии и династическими интересами монархов.

К концу XVIII столетия, однако, европейская буржуазия сочла, что она более не нуждается в абсолютных монархиях, содержание которых обходится слишком дорого и которые, главное, не проводили ту политику, которая была нужна буржуазному классу. Отсюда - требование "национальной" (=буржуазной) внешней политики, т.е. покровительственные тарифы, поддержка "отечественного товаропроизводителя", активная колониальная политика, и т.д.

Из всех великих держав колониальной Европы только во Франции буржуазия была готова бороться за власть. И не случайно, что величайшая революция XVIII века произошла в самой высокоразвитой стране континента.

Известно высказывание Ленина о том, что весь XIX век, по сути дела, доделывал то, что не доделала французская революция. Все последующие попытки восстановить власть королей, попов и дворян выглядели совершенно несерьезно; режимы реставрации сметались при первом дуновении ветерка революции. Идеи французской революции - капиталистическая экономика, буржуазные права и свободы, народный суверенитет - стали в конце 19 столетия достоянием не только европейских народов, но и всего цивилизованного человечества. Таким образом, Великая революция, нанеся сокрушительный удар феодализму, дала новый импульс тем процессам, которые происходили в эпоху Нового времени.

2. Внешняя политика французской революции.

Вам, разумеется, хорошо известны те претензии, которые французская буржуазия предъявляла внутренней и экономической политике "старого режима". Но не менее жесткой критике подвергали французские буржуа и внешнюю политику Бурбонов.

Мы уже говорили о том, что XVIII век был очень неудачен для внешней политики Франции. Унизительные поражения, потеря колоний, бесконечные уступки Лондону, неспособность (да и нежелание) Версаля отстаивать интересы французского капитала - все это буржуазные мыслители связывали (не без основания) с устаревшими династическими принципами внешней политики Франции, в соответствии с которыми Париж нередко в ущерб собственным интересам поддерживал Испанию и Австрию.

При этом мы должны помнить, что именно старый режим находился в кризисе; что же касается Франции в целом - а точнее, новой, буржуазной, Франции, то она-то в 18 столетии как раз переживала небывалый расцвет. Устойчивыми (хотя и сравнительно низкими) темпами росли промышленность и торговля; успешно развивались капиталистические процессы и в деревне. К концу столетия третье сословие прочно господствовало в национальной экономике - и оно не желало более мириться со своим политическим бесправием.

Ход революции хорошо известен; следует лишь подчеркнуть, что широко распространенное заблуждение, будто крайние революционеры - якобинцы, монтаньяры, кордельеры - объявили войну всей феодально-монархической Европе ввиду избытка революционного энтузиазма. Войну начали умеренные - крупная буржуазия и либеральное дворянство (сторонники Лафайета и Барнава, а также жирондисты), сторонники компромисса со старым режимом и прекращения революции. В 1791 г. война означала не подъем революции, а ее спад. Не случайно Марат - друг народа - был решительным противником войны.

Была и другая причина войны - а именно, сохранение (и даже обострение в новых условиях) англо-французских противоречий. В Лондоне не без основания полагали, что революционный Париж куда более активно и решительно будет отстаивать интересы французских промышленников и торговцев.

Между тем в ходе начавшейся в 1792 г. войне против абсолютистских режимов во главе с Пруссией и Австрией революционная Франция терпела поражения. В связи с тяжелым положением на фронте Законодательное собрание было даже вынуждено провозгласить лозунг Отечество в опасности. Правда, в сентябре 1792 г. в ходе сражения при Вальми французы впервые (в ходе этой войны) не побежали как зайцы, а отбили все атаки пруссаков и удержали свои позиции. Эта незначительная, в общем, стычка была впоследствии раздута до масштабов всемирно-исторического значения, до поворотного пункта во всемирной истории (Гете), однако на общем фоне бесконечных военных неудач даже этот частичный успех значил многое. Во всяком случае, пруссаки (временно) приостановили свое продвижение к Парижу.

Таким образом, к весне 1793 г. дальнейшее углубление революции было необходимо не только по чисто внутренним, но и по внешним причинам. Только радикализация революционного процесса и ведение войны по-революционному могли еще спасти Францию.

Казнь Людовика XVI и Марии-Антуанетты имела с этой точки зрения особое значение: тем самым революционная Франция сжигала мосты, делала совершенно невозможным всякое примирение с феодально-абсолютистской Европой. Но, наряду с символическими жестами, были предприняты и иные меры, которые сделали революцию необратимой.

Тут, прежде всего, следует упомянуть якобинскую диктатуру. С лета 1793 г. вся полнота власти принадлежала после Комитету общественного спасения - революционному правительству - и Комитету общественной безопасности, которые обладали неограниченными, диктаторскими полномочиями. На местах действовали революционные трибуналы. В разгар якобинской диктатуры каждый день - только в Париже! - на гильотину отправляли сотни людей... Были направлены комиссары конвента в действующую армию. Комитет общественного спасения провел ряд жестких мер по ее реорганизации и укреплению. Эти драконовские меры принесли свои плоды - к началу 1794 г. мятежи в провинции были подавлены и военные действия были перенесены на территорию иностранных государств.

Во-вторых (и это, пожалуй, главное) якобинский Конвент провел вантозские декреты (июнь 1793 г.), по которым все общинные земли полностью становились собственностью крестьян. Эта мера имела решающее значение - крестьянство становилось самой решительной опорой революции и самым лютым врагом старого режима. Отныне во всех войнах Франции - и революционных, и наполеоновских - одетые в солдатские мундиры крестьяне были самой твердой опорой правительства против всех врагов, внешних и внутренних. Именно это обстоятельство предопределило непревзойденные боевые качества французской армии. В отличие от всех своих противников (кроме, пожалуй, русских в 1812 г. и немцев в 1813-1814 гг.) французы знали, за что они воюют.

В-третьих, враги Франции не скрывали своих захватнических планов - так, Пруссия требовала Эльзас и Лотарингию, а Австрия хотела завладеть французской Фландрией, Артуа, Пикардией до Соммы. Захватнические планы лелеяли и Испания, и Сардиния. Англия требовала себе "совсем немного" - Дюнкерк, порт на французском берегу, который, подобно Кале в средние века, был бы распахнутыми воротами во Францию. Тем самым война 1792 г. становилась войной за национальную независимость Франции.

Что касается внешней политики республики, то в условиях тотальной войны со всей остальной Европой (а к 1794 г. в антифранцузской коалиции участвовали Россия, Австрия, Пруссия и Англия, не считая Сардинии, Нидерландов и др.) дипломатическая активность Парижа не могла не сойти на нет. По сути дела, только с США и Швейцарией сохранялись дипломатические отношения (впрочем, даже эти страны, сами будучи республиками, не признали Первую республику).

Среди внешнеполитических шагов революционного Конвента огромное значение имел Навигационный акт, запрещавший доступ английским кораблям во Францию (сентябрь 1793 г. ). Нет нужды объяснять, что этот акт означал вытеснение британских промышленников и торговцев с континента - в пользу французских буржуа.

Фактически после 1793 г. у Франции и ее многочисленных врагов не осталось никакого поля для компромисса - все мосты были сожжены. Судьбы Франции, революции, Европы и мира решались на полях битв. В этих условиях не оставалось места и для сторонников компромисса с антифранцузской коалицией и в самой Франции - для всех этих "снисходительных", фельянов, жирондистов и дантонистов. Не случайно важнейшей причиной казни Дантона (этого платного английского агента) стала победа Питта-мл. на парламентских выборах 1794 г., т.е. крах надежд на приход в Лондоне к власти партии мира.

С другой стороны, не оправдались и упования на всеобщее восстание угнетенных народов против тиранов, которые питали многие крайние якобинцы и иностранные революционеры во Франции (Томас Пэн, Эбер, Шометт, Клоотц и мн. др.), лелеявшие мечты о всемирной "Республике человеческого рода". Подобно товарищам большевикам 125 лет спустя, тт. "бешеные" также отрицали старорежимную дипломатию и призывали порвать всякие отношения с "реакционными" иностранными державами.

Робеспьер и его сторонники (Сен-Жюст, Кутон и др.) считали, что не революционная пропаганда, а мощь республиканских войск - вот что является главным источником силы Франции на международной арене. Поэтому, в частности, Робеспьер заметно снизил масштабы французской революционной пропаганды за пределами страны; с другой стороны, он же постарался исключить всякую возможность дипломатических сделок за спиной народа. Летом 1793 г. через Конвент был проведен закон о смертной казни всякого, кто предложит заключить мир с неприятелем, занимающим французскую территорию.

И произошло одно из величайших чудес в мировой истории - Франция победила. К концу 1794 г. территория страны была полностью очищена от иностранных войск; удалось также подавить контрреволюционные мятежи (Вандея, Бретань, Юг и др.). Антифранцузская коалиция, не очень-то прочная и в дни побед (главным образом потому, что Берлин и Вена все никак не могли поделить шкуру неубитого французского медведя) развалилась совершенно.

3. Внешняя политика Директории

Термидорианский переворот 1794 г. означал не только прекращение поступательного движения революции (при том, разумеется, что пришедшая к власти Директория совершенно не собиралась отказываться от ее завоеваний); он означал также, что во внешней политике Республики произошли существенные сдвиги. Внешнеполитические лозунги Революции - "мир хижинам, война дворцам" и т.п. - были отброшены, как и отказ от завоевательных войн. Революционная Франция присоединяла к себе новые территории, но лишь на основе принципа народного суверенитета, в результате плебисцитов. Термидорианская Директория приступила к захватническим войнам на основе военной мощи Республики.

В соответствии с мирными договорами, подписанными в Базеле в апреле-июле 1795 г. с Пруссией, Голландией и Испанией, левый берег Рейна с Бельгией переходил к Франции. Вся Северная Германия была объявлена нейтральной. Так началось разрушение Священной Римской Империи Германского Народа, окончательно завершенное Наполеоном в 1806 г. Голландия становилась зависимым от Франции государством. На завоеванные территории налагались реквизиции и контрибуции. Причиной этих успехов была не только усилившаяся военная мощь Франции; восставшая Польша (1794 г.) также отвлекла силы коалиции, члены которой (Австрия, Пруссия и Россия) были вынуждены бросить значительные силы на подавление восстания Костюшко.

После Базельского мира главной задачей французской дипломатии становилось образование вдоль восточных границ республики пояса из зависимых государств, которые обеспечивали бы господство Франции над Центральной Европой и Италией. К 1799 г. было создано 6 таких марионеточных республик, где власть держалась на французских штыках: Батавская, Гельветическа, Лигурийская, Римская, Партенопейская и Цизальпинская.

Италия должна была стать плацдармом для продвижения французских интересов в странах Леванта; вот почему с таким восторгом французские буржуа приветствовали фантастические победы молодого генерала Наполеона Бонапарта в ходе его итальянского похода 1797 г. Именно в 1797 г. Европа узнала имя величайшего полководца всех времен и народов (Тулон и 13 вандемьера все же были незначительными эпизодами, и они скоро забылись).

До сих пор военные историки считают кампанию 1797 г. непревзойденным шедевром военного искусства; сам Наполеон зимой 1814 г., проведя несколько удачных сражений против австро-прусско-русских войск, говорил: "Я нашел свои сапоги 1797 г.". Военные успехи французов были основаны не на военно-техническом превосходстве, а на новой тактике: молодой Бонапарт совершенно поломал те заскорузлые догмы, на которых зиждилось военное искусство того времени: вместо бесконечного маневрирования - решительный удар всеми силами; вместо отсиживания в крепостях - генеральное сражение, которое решает судьбу всей кампании; вместо линейной тактики - маневр батальонными колоннами; вместо ружейного огня - сосредоточение артиллерийского огня и штыковой удар. Конечно, все это было бы невозможно, если бы не новый солдат, которого дала Наполеону Французская Революция; но не стоит забывать и о тех военных реформах, которые были предприняты во Франции после унизительных поражений Семилетней войны, и плоды которых французы сумели пожать уже после падения старого режима.

Что касается внешнеполитических последствий завоевания Италии, то она стала плацдармом для дальнейшего продвижения французов на Восток: Мальта - Ионические о-ва - Египет - далее Индия. Тем самым французская буржуазия не только компенсировала себя за утраченные в XVIII в. колонии, но и подбиралась к Индии - жемчужине Британской Империи.

Немудрено, что человек, который сделал Парижу такой подарок, должен был приобрести не только большой военный, но и политический авторитет. Наполеон это понял самым первым; он еще в ходе итальянского похода решил для себя, что не всегда будет проливать кровь "за этих адвокатов" (т.е. политических лидеров Директории). А поскольку у Наполеона слово с делом никогда не расходилось, то уже в 1797 г. он начал вести свою политику - в том числе и внешнюю.

Он заключил конвенцию с Тосканой, мир с папой, прелиминарный мир в Кампо-Формио с Австрией - и все это без учета инструкций из Парижа! И немудрено - с одной стороны был популярнейший молодой генерал; с другой - проворовавшиеся главари Директории, чья популярность была равна нулю. В этих условиях Парижу приходилось соглашаться со всем, что делали французские генералы (Бонапарт, Моро) на театрах военных действий.

Согласно условиям мира в Кампо-Формио (1797 г.), Франция получала у Австрии Бельгию в обмен на Венецию, чья территория была разделена между Австрией и Францией. Франция становилась фактической владычицей Италии. А ведь еще 5 лет назад Франция была, казалась, на грани поражения и гибели! И только новая французская армия спасла нацию. Итак, у Франции была армия. Нужен был только вождь - и он появился...

4. Внешняя политика консульства и империи

Наполеон, бесспорно, проводил политику в интересах нового правящего класса - класса буржуазии, которой нужна была твердая шпага для противостояния многочисленным опасностям справа и слева (плебейским массам города и деревни - с одной стороны; Бурбонам - с другой). В сущности, именно такую политику пыталась проводить и Директория - но уж очень неустойчив был ее режим, и слишком низок был ее авторитет. Вот почему французская буржуазия сделала ставку на военного диктатора, который должен был проводить нужную ей политику внутри страны и за ее пределами.

Внутренняя политика Наполеона дала французской буржуазии все необходимое для консолидации ее классового господства: 1) гражданский кодекс - знаменитый кодекс Наполеона, который дал прочнейшие правовые гарантии собственникам; 2) твердый золотой франк (вместо бумажных ассигнатов времен революции и Директории); 3) прочный полицейский порядок внутри страны (даже Вандея была усмирена!) на основе жестко централизованной системы государственного управления, каковая система сохранилась до сего дня; 4) превосходные дороги, которыми пользуются и в наши дни. Та мирная передышка, которую получила Франция для проведения всех этих преобразований (между Люневильским миром 9 февраля 1801 г. и началом войны с 3-й антифранцузской коалицией (лето 1803 г.) была сполна использована первым консулом.

После поражения австрийцев под Маренго (14 июня 1800 г.) развал второй антифранцузской коалиции стал необратимым. Из коалиции во второй половине 1800 г. вышли Россия и Турция; Наполеон постарался пойти на максимальные уступки этим державам, чтобы только развалить вторую коалицию.

Внешняя политика Наполеона также проводилась в интересах молодой хищной французской буржуазии. Последняя нуждалась в поддержке для продвижения интересов французского бизнеса за пределами Франции. Континентальная блокада, которая фактически началась еще при Робеспьере, с его Навигационного акта, приносила неслыханные доходы французским купцам, финансистам и промышленникам - лишившись единственного опасного конкурента, Франция могла наводнить Европу своими фабрикатами.

Впрочем, в тот период морское, промышленное и финансовое первенство Британии было неоспоримым, что и было продемонстрировано, в частности, Горацио Нельсоном его баснословными морскими победами при Абукире (1798 г.) и Трафальгаре (1805 г.). В этих условиях мечты о заморских завоеваниях становились несбыточными фантазиями; так, египетский поход Бонапарта завершился полным крахом и лишь чудом не привел к гибели самого Наполеона и его армии.

Вот почему французский правящий класс должен был довольствоваться завоеваниями на континенте. Амьенский мир с Англией (25-27 марта 1802 г.) зафиксировал подрыв влияния Лондона в континентальной Европе: де-факто британский кабинет был вынужден признать все французские захваты предшествовавшего десятилетия. Признать - но не смириться! Никогда, ни при каких обстоятельствах ни один британский кабинет, из кого бы он ни состоял, не смог бы согласиться с фактической аннексией враждебной державой Бельгии и Голландии! Хотя поводом возобновления военных действий между Англией и Францией было несоблюдение положений Амьенского договора (французы отказывались покинуть Рим и Неаполь, а англичане - эвакуировать Мальту), причина была в другом - стороны прекрасно понимали, что решающая схватка неизбежна.

Но одна Англия не могла воевать с Францией; Лондону нужны были союзники на континенте. Союзниками Англии стали Австрия и Россия, а также Турция, Королевство обеих Сицилий, Швеция и Дания. Формирование коалиции было ускорено бесцеремонным хозяйничаньем Бонапарта в покоренной им Западной Европе. В мае 1804 г. Наполеон стал Императором Франции, а 18 марта 1805 г. объявил себя королем Италии. Это было уже слишком для Вены, и она присоединилась к третьей коалиции.

Разгром третьей коалиции, столь гениально описанный Львом Толстым, имел огромные и далеко идущие политические последствия. Во-первых, империя Наполеона получала новые территории: Вена должна была уступить королю Италии (т.е. тому же Наполеону) Венецианскую область, Истрию и Далмацию. Всего же Австрия лишалась 1/6 своих подданных. Во-вторых, 6 августа 1806 г. император Франц сложил с себя звание германского императора, оставшись лишь австрийским императором. "Священная Римская Империя Германской Нации", таким образом, перестала существовать. В-третьих, 12 июля 1806 г. из 16 западногерманских государств был создан Рейнский союз, во главе которого встал сам французский император в качестве "протектора". Самые честолюбивые мечты Ришелье и Людовика XIV, казалось, становились явью.

Разгром третьей коалиции не прекратил, однако, войну: была сформирована четвертая коалиция, в которой место Австрии заняла Пруссия. Последняя не могла примириться с существованием Рейнского союза; кроме того, обещанного в декабре 1805 г. Ганновера Пруссия так и не получила. Наконец, Лондон обещал Берлину субсидии для войны с Францией.

Дальнейшее известно: в течение 1 месяца (октября 1806 г.) Пруссия перестала существовать как великая держава. Прусская армия была совершенно уничтожена; большая часть территории страны вместе со столицей Берлином была оккупирована французами. Но это был лишь один этап в борьбе с главным врагом - Англией. 21 ноября 1806 г., находясь в захваченном Берлине, Наполеон подписал декрет о Континентальной блокаде. Согласно этому декрету, запрещалась всякая торговля всех зависимых от Наполеона стран с Британией.

Новым ударом по ненавистному Альбиону стал Тильзитский мир (25 июня 1807 г.), по которому Александр I был вынужден присоединиться к Континентальной блокаде: после страшного разгрома русских войск под Фридландом (14 июня 1807 г.) у него не оставалось иного выхода. К тому же продолжалась война с Турцией, которая была развязана во многом благодаря интригам французской дипломатии. А 9 июля и Пруссия (или то, что от нее осталось) присоединилась к Континентальной блокаде.

Казалось, вся Европа у ног Бонапарта; всякое сопротивление подавлено окончательно и бесповоротно. Но уже в следующем году начали проявляться первые зловещие признаки распада, казалось, непобедимой империи. Во всей покоренной Европе - от Лиссабона до Берлина - были заметны признаки недовольства. Грабежи и реквизиции, ущемление интересов местной буржуазии в пользу буржуазии французской, наконец, разорительная Континентальная блокада - все это неизбежно влекло за собой рост антинаполеоновских настроений, причем не только среди сторонников старого режима, но и среди буржуазии и национальной интеллигенции.

Александр I был прекрасно осведомлен об этих настроениях, и поэтому в ходе свидания с Наполеоном в Эрфурте он постарался уклониться от конкретных обязательств по укреплению франко-русского союза.

Ход новой франко-австрийской войны (1809 г.) показал, что время легких побед для Наполеона прошло. Отстаивая свою землю, австрийцы дрались умело и решительно, хотя и были вынуждены уступить превосходящей силе Великой армии. Хотя Шенбруннский мир (14 октября 1809 г.) был крайне тяжел для Австрии (австрийцы были вынуждены согласиться на дальнейшее ограничение своей территории, на передачу Франции ряда провинций Австрии (Зальцбурга, части Каринтии и Крайны), а также согласиться на брак дочери Франца - Марии-Луизы - с Наполеоном), эта война показала, что с Наполеоном можно воевать на равных.

Во всяком случае, после 1809 г. на континенте остались 2 не вполне покорные Наполеону страны - Испания, где шла народная партизанская война против французов, и Россия. Россия - вопреки союзному договору с Парижем - фактически уклонилась от участия в войне с Австрией в 1809 г.; да и континентальная блокада соблюдалась Российской Империей лишь для виду.

Наполеон прекрасно отдавал себе отчет в том, что столкновение с восточным колоссом неизбежно; вот почему еще в 1806 г. он начал подготовку похода на Россию, постаравшись отвлечь часть русских сил на войну с Турцией, а после 1808 г - и со Швецией. Однако эта подготовка закончилась полным провалом: так, в феврале 1812 г. шведы подписали мирный договор с Россией, согласившись на русские завоевания в Финляндии, а к лету 1812 г. закончилась и русско-турецкая война. Руки у России, таким образом, были развязаны. Впоследствии сам Наполеон был вынужден с горечью признать, что еще до начала кампании 1812 г. он ее "наполовину проиграл".

Катастрофа 1812 г. резко ускорила процессы разложения наполеоновской империи. 28 февраля 1813 г. в г. Калише был подписан союзный договор между Россией и Пруссией, к которому 10 августа присоединилась и Австрия. Теперь уже численный перевес был на стороне пятой антифранцузской коалиции. В "битве народов" под Лейпцигом (16-19 октября 1813 г.) Наполеон потерпел поражение. Дорога к вторжению во Францию была открыта. Австро-прусско-русско-британский Шомонский трактат от 1 марта 1814 г. обязывал союзников по антифранцузской коалиции выставить против Франции по 150 тыс. войска, не заключать с ней сепаратного мира и, кроме того, в трактате намечалось то послевоенное устройство Европы, которое и было зафиксировано Венским конгрессом 1814-1815 гг.

5. Выводы

Французская революция была задушена, а у власти во Франции вновь утвердились Бурбоны, приехавшие туда "в казацких обозах". Тем не менее возврат к старому режиму - в том числе и в международных отношениях - был невозможен. Европа устала от бесконечных и кровопролитных войн и хотела мира. И хотя осенью 1814 г. в Вену съехались махровые реакционеры, они были вынуждены произвести настоящую революцию в международных отношениях, создав первую в истории человечества устойчивую систему международных отношений - Европейский концерт.

ВОПРОСЫ:

1) Каковы причины военных и внешнеполитических успехов революционной Франции?

2) В чьих классовых интересах проводили свою внешнюю политику режимы Директории и Империи?

3) В чем причины ослабления и краха наполеоновской Империи?

ЛЕКЦИЯ 5. ВЕНСКИЙ КОНГРЕСС И СВЯЩЕННЫЙ СОЮЗ

1. Венский конгресс.

Венский конгресс - уникальное для своего времени явление; в результате работы конгресса был не только проведен территориальный передел в Европе; были выработаны те принципы, которые легли в основу дипломатической практики во всем мире, а не только в Европе. Что же произошло на Венском конгрессе (1814-1815 гг.)?

Собрались представители всех великих европейских держав для совместного обсуждения проблем, представляющих взаимный интерес; при этом в работе конгресса активное участие принимали два императора - Франц I и Александр I. До того даже двусторонние встречи в верхах (вроде свидания Наполеона и Александра в Тильзите) были большой редкостью.

Хотя (по вполне понятным причинам) тон на конгрессе задавали великие державы-победительницы в войне с Наполеоном (Англия, Австрия, Пруссия и Россия), тем не менее к работе конгресса были привлечены и побежденная держава (Франция), и второразрядные державы (Швеция, Испания, Португалия).

***

И здесь все без исключения историки дипломатии вынуждены отдавать должное Талейран-Перигору, князю Беневентскому, французскому министру иностранных дел. Как человек он отличался, мягко говоря, чрезвычайной гибкостью своих принципов. Так ведь и время было, как говорится, героическое, но суровое, и на фоне таких своих современников, как Робеспьер и Наполеон, Талейран с его мздоимством выглядит просто невинным шалуном. Но в истории дипломатии он остался не только и не столько как взяточник, казнокрад, предатель и двойной агент, а как человек, заложивший основы первой в мировой истории работоспособной системы международных отношений.

Именно благодаря настойчивости и дипломатическому искусству Талейрана (а также, нужно сказать, наличию хорошо информированных тайных агентов) ему удалось добиться участия как Франции, так и малых держав в работе подготовительного комитета конгресса, а также того, чтобы будущие постановления конгресса соответствовали бы принципам международного права.

***

8 октября 1814 г. Талейран принудил 4 державы-победительницы подписать декларацию, согласно которой в подготовительный комитет Венского конгресса должны были войти не только Великобритания, Австрия, Пруссия и Россия, но и Франция, Испания, Португалия и Швеция. Только в ходе пленарных заседаний конгресса могли быть приняты окончательные решения; наконец, будущие постановления должны соответствовать принципам международного права.

Это был первый, но не единственный успех выдающегося дипломата: к марту 1815 г. он сумел совершенно расстроить антифранцузскую коалицию; державы-победительницы, и прежде всего Австрия и Великобритания, очень скоро поняли, что без Франции они не смогут обойтись. Действительно, сильная Франция была нужна Австрии, чтобы сдерживать прусские притязания на Саксонию, а русские - на Польшу. В свою очередь, Лондону был нужен партнер на континенте, способный противостоять чрезмерному усилению России на Востоке. Наконец, хотя Венский конгресс был своего рода дипломатической дуэлью между Александром I и Талейраном, тем не менее и русский царь отдавал себе отчет в том, что ему может понадобиться сила на западе Европы, способная уравновесить чрезмерно усилившуюся Пруссию.

Впрочем, в то время, в начале XIX столетия, никому и в голову не могло прийти, что Пруссия сможет угрожать европейскому равновесию. Тогда это была самая слабая среди всех великих держав; страшное поражение, которое пруссаки потерпели в октябре 1806 г., после вторжения наполеоновских войск в Пруссию, когда последняя фактически перестала существовать - все это было слишком свежим в памяти людей, собравшихся в Вене осенью 1814 г. В этих условиях у прусской правящей верхушки не было иного выхода, кроме тесного альянса с могущественной Российской Империей. Только союз с Петербургом должен был помочь Берлину решить важнейшую задачу, стоявшую перед прусской правящей верхушкой - округлить владения Пруссии и увеличить общее число ее подданных. Дело в том, что общая численность населения Пруссии в то время не достигала 10 млн. чел., что в то время считалось тем минимальным демографическим потенциалом, которым должно располагать всякое государство, чтобы считаться великой державой.

В общем, Пруссия претендовала на Саксонию - и в этом русский царь был готов поддержать своего союзника, прусского короля Фридриха-Вильгельма III (ведь тот, кто обладает Саксонией - тот обладает проходами в Богемских горах, т.е. кратчайшим путем на Вену; таким образом Саксония превратилась бы в постоянное яблоко раздора между Австрией и Пруссией, что исключало бы сближение двух этих немецких держав). В свою очередь Петербург претендовал на польские земли прусского захвата, из которых Александр I хотел образовать Царство Польское, конституционное государство с внутренним самоуправлением под скипетром русского царя.

С этими планами, по вполне понятным причинам, была совершенно не согласна Вена: австрийцам совершенно не улыбалась перспектива усиления ее ближайших соседей, Пруссии и России. Впрочем, отрицательное отношение к расширению владений российского императора и прусского короля не означало, что сами австрийцы не хотели бы округлить владения австрийской империи - прежде всего в Италии.

Что касается Великобритании, то последняя не претендовала на какие-либо территории в Европе. Все территориальные приобретения, которые англичане произвели в ходе революционных и наполеоновских войн - и прежде всего в Индии (Бенгалия, Мадрас, Майсор, Карнатик, район Дели и мн. р.) - были осуществлены далеко за пределами континента. Англичане добились своей цели, сокрушив былое колониальное могущество Франции в Индии и Вест-Индии, и теперь им также нужна была сильная Франция как важнейший фактор европейского равновесия.

Талейран верно понял изменившийся характер отношений в победоносной антифранцузской коалиции, и прежде всего стремление Вены и Лондона противопоставить надежную преграду наметившейся "оси" Петербург - Берлин. Французский министр не сомневался в том, что поддержка Парижем позиции Вены в саксонском вопросе предопределит франко-австрийское сближение. Потому на протяжении всей осени 1814 г. главные его усилия были направлены на восстановление франко-британских отношений.

Упорное нежелание англичан пойти на сближение с Францией во многом объяснялось продолжающейся войной с США. Подписание англо-американского мирного договора в Генте 24 декабря 1814 г., однако, развязывало англичанам руки, и уже 3 января 1815 г. был подписан Талейраном, Меттернихом и Кэсльри "Секретный трактат об оборонительном союзе, заключенном в Вене между Австрией, Великобританией и Францией, против России и Пруссии". В соответствии с этим договором, в случае нападения на любую из держав-подписантов все они обязываются выставить на поле боя 120 тыс. пехоты и 30 тыс. кавалерии, с соответствующим количеством артиллерии. Содержалась оговорка о том, что если Великобритания не выставит условленного количества солдат, она уплачивает за каждого отсутствующего военнослужащего 20 фунтов стерлингов.

Данное соглашение, бесспорно, явилось венцом дипломатического искусства князя Беневентского. Разумеется, он не собирался воевать ни с Россией, ни с Пруссией; он собирался "всего лишь" развалить антифранцузскую коалицию - и он это сделал. "Теперь, государь, коалиция /антифранцузская - Б.В./ уничтожена, и уничтожена навсегда, - писал Талейран Людовику XVIII. - Не только Франция уже не изолирована в Европе, но Ваше Величество оказались в такой системе союзов, которую не могли бы дать и пятьдесят лет переговоров".

Все изменилось, однако, 1 марта 1815 г., когда, по сообщению одной парижской газеты, корсиканское чудовище высадилось в бухте Жуан. Начались наполеоновские "100 дней". Через 20 дней - по сообщению той же самой газеты - Его Императорское Величество под восторженные крики верноподданных изволил прибыть в Париж. За это время, с одной стороны, была сформирована новая антифранцузская коалиция, а с другой - почти все успехи Талейрана были сведены на нет.

***

Курьезный факт в истории дипломатии - Людовик XVIII так торопился удрать от приближающегося к Парижу Бонапарта, что оставил на своем рабочем столе в Тюильри текст этого самого "Секретного трактата об оборонительном союзе" от 3 января 1815 г.! И первое, что сделал Наполеон - отослал этот самый злополучный текст императору Александру! Можно себе представить, с каким безграничным доверием относился после этого к Талейрану Александр

***

Но дело было не только в личном доверии. Одно дело представлять законного государя, руководителя великой державы, другое - беглеца, вынужденного спасаться от внезапно появившегося Бонапарта. Людовика XVIII заставили пересмотреть результаты Парижского трактата 30 мая 1814 г., в соответствии с которым Франция оставалась независимой и великой державой. После наполеоновских "100 дней" об этом не могло быть и речи - Франция была оккупирована иностранными войсками; союзники настояли на полном разоружении французской армии и сдаче крепостей. К середине августа 1815 г. на территории Франции было свыше 1 млн. иностранных войск, и они все прибывали и прибывали - такой ужас внушала побежденная нация всей Европе. Общий размер оккупационных расходов, наложенных на Францию - 700 млн. франков. В течение трех лет на территории Франции должны были оставаться иностранные войска; французы должны были отказаться от нескольких пограничных крепостей. В то же время Франция сохраняла свои территории в границах 1792 г.

Тем не менее, Франция не была исключена из формирующегося концерта великих держав: она принимала участие в работе всех международных конгрессов, от Аахена до Вероны, причем именно как великая держава. А ведь в прежние времена судьба потерпевших военное поражение великих держав была ужасна - они просто исчезали с политической карты мира (хорошо, если только как великие державы!). Пример - Польша, Венеция, которые прекратили свое существование в качестве суверенных государств в конце XVIII столетия.

В ноябре 1818 г., после окончания союзной оккупации Франции, четыре державы пригласили его христианнейшее величество Людовика XVIII отныне присоединиться своими советами и силами к австрийскому, английскому, прусскому и русскому монархам для соблюдения существующих трактатов и установленных ими и признанных всеми европейскими государствами отношений. Таким образом было окончательно оформлено участие Франции в европейском концерте великих держав.

Именно Венский конгресс создал прецедент регулярного созыва международных конференций великих держав, в ходе которых великие державы получили возможность обсуждать и находить решения международных проблем. В первые годы существования европейского концерта обсуждались, преимущественно, общеевропейские проблемы; в последующие годы державы созывали своих представителей для решения конкретных международных проблем (напр., Парижский конгресс 1856 г., на котором были подведены итоги Крымской войны). При этом державы считались с решениями конгрессов - по крайней мере до тех пор, пока не принимались новые решения (так, территориальные установления Венского конгресса были в конечном итоге отменены в той части, которая касалась Италии и Германии, но их отмена была подтверждена открытым или молчаливым согласием великих держав).

Но не только более или менее регулярные международные конференции стали отличием системы европейского концерта. Огромное развитие получили в тот период различные отрасли международного права (от урегулирования навигации по международным рекам в 1815 г. до Гаагских конвенций о законах и обычаях войны 1900-1907 гг).

Подведем итоги: в ходе работы Венского конгресса была создана система международных отношений, которая повысила управляемость этих отношений; в основе структуры этой системы лежали: а) кодификация в международной практике ведущего положения великих держав-членов европейского концерта; 2) расширение практики дипломатических контактов, в том числе и на высшем уровне; 3) развитие международного права. С позиций сегодняшнего дня нельзя не признать крайнюю слабость и неэффективность этой структуры.

***

Так, например, в то время совершенно отсутствовали региональные и глобальные организации безопасности; на крайне примитивном уровне находился международный мониторинг; совершенно не было такого сильно действующего средства, как, например, миротворческие операции.

***

И все-таки, несмотря на все недостатки этой структуры, ОНА РАБОТАЛА! Она делала главное - обеспечивала прочный мир и международную стабильность. Так, между 1815 и 1854 гг. (а также между 1871 и 1914 гг.) в Европе НЕ БЫЛО КРУПНЫХ ВОЙН МЕЖДУ ВЕЛИКИМИ ДЕРЖАВАМИ!! Это достижение системы представляется воистину уникальным - особенно если вспомнить, что творилось в Европе раньше...

2. Принцип легитимизма и "Священный союз"

Особо хотелось бы сказать о классовом содержании системы европейского концерта. Вплоть до революций 1848-1849 гг. система была Священным союзом реакционных монархий, направленным против народов.

***

Собственно, сам Священный союз, эта мистическая декларация, датированная 26 сентября 1815 г. (Дебидур А. Дипломатическая история Европы. В 2-х тт. Т. 1. - М.: 1994. - С. 96), была плодом мистического и религиозного настроения императора Александра I. В этом странном документе говорилось, что страны-подписанты имеют целью открыть перед лицом Вселенныя их непоколебимую решимость как в управлении вверенными им государствами, так и в политических отношениях ко всем другим правительствам, руководствоваться не иными какими-либо правилами, как заповедями сея Святые Веры, заповедями любви, правды и мира, которые, отнюдь не ограничиваются приложением их единственно к частной жизни, долженствуют, напротив того, непосредственно управлять волею царей и водительствовать всеми их деяниями, яко единое средство, утверждающее человеческие постановления и вознаграждающее их несовершенства. Кроме того, стороны обязались оставаться связанными узами действительного и неразрывного братства, считать себя как бы единоземцами, подавать друг другу во всяком случае и во всяком месте пособие, подкрепление и помощь, смотреть на себя по отношению к подданным как на отцов семейства, видеть в руководимых ими народах только членов единого народа христианского, управлять ими сообразно с учением Христа и заботиться о том, чтобы и подданные прониклись теми же стремлениями, что и государи.

***

Вообще-то Дебидур прав, говоря обо всем об этом как о безвредной фразеологии; вреда от всего от вышесказанного - не больше и не меньше, чем от Морального Кодекса Строителя Коммунизма. Пустой и звонкий документ - так отозвался о договоре Меттерних. Разумеется, при большом желании все это можно истолковать как обязательство везде и всюду вооруженной рукой поддерживать контрреволюцию.

На практике, однако, при отсутствии четких и однозначных обязательств очень сложно заставить великую державу делать что-то, что не соответствовало ее интересам, и история Священного союза дает тому немало примеров (срыв интервенции Священного союза в испанские колонии Южной Америки, фактическая поддержка многими членами европейского концерта национально-освободительной борьбы греческого народа, и мн. др.). С другой стороны, это соглашение о создании Священного союза фиксировало понимание принципа легитимизма как сохранение любой ценой "старого режима", т.е. феодально-абсолютистских порядков.

Но было и иное, деидеологизированное понимание этого принципа, в соответствии с которым легитимизм становился по сути дела синонимом понятия европейского равновесия.

***

Вот как сформулировал этот принцип один из отцов-основателей системы министр иностранных дел Франции Ш. Талейран в своем отчете об итогах Венского конгресса: "Начала легитимности власти должны быть освящены прежде всего в интересах народов, так как лишь одни легитимные правительства прочны, а остальные, опираясь только на силу, падают сами, как только лишаются этой поддержки, и ввергают таким образом народы в ряд революций, конец которых невозможно предвидеть... конгресс увенчает свои труды и заменит мимолетные союзы, плод преходящих потребностей и расчетов, постоянной системой совместных гарантий и общего равновесия... Восстановленный в Европе порядок был бы поставлен под защиту всех заинтересованных стран, которые могли бы... совместными усилиями задушить при самом их зародыше все попытки его нарушения" (Талейран Ш. Мемуары. Старый режим. Великая революция. Империя. Реставрация. - М.: Издательство Института международных отношений, 1959. - С. 324, 329).

***

Возникает, однако, вопрос: как все же понимать принцип легитимизма? Если понимать его как сохранение любой ценой, в том числе и ценой иностранной интервенции, старого режима, то легитимизму был брошен вызов еще в 20-е гг. XIX в., когда греки добились независимости и была сорвана интервенция в Южную Америку. Если же понимать его как принцип поддержания европейского равновесия, то ВСЕ без исключения великие европейские державы - и самодержавная Россия, и парламентская Англия, и республиканская (после 1871 г.) Франция - были легитимистскими державами; иными словами, они были готовы согласиться с изменением территориального статус-кво лишь в случае одобрения такого изменения со стороны других великих держав.

Таким образом, несмотря на радикальную смену классовой природы европейского концерта на протяжении XIX в., modus operandi ведущих европейских держав оставался неизменным: смена старой феодальной элиты на новый капиталистической класс не привела к радикальному слому сложившейся системы международных отношений, и во главе европейского концерта оставались те же великие державы (Англия, Франция, Германия, Австрия и Россия), что и в начале. Выяснилось, что революционная национальная буржуазия ничуть не меньше заинтересована в стабильности на международной арене, чем легитимные монархи и феодальная аристократия.

3. Раздел мира в соответствии с решениями Венского конгресса

Каковы же были конкретно-политические последствия Венского конгресса?

Во-первых, был создан (по акту 8 июня 1815 г.) Германский союз . Этот союз не был государством, он был лишь союзом германских государств. Члены союза пользовались одинаковыми правами, вне зависимости от размеров государства-члена (и тут Пруссия пользовалась теми же правами, что и какой-нибудь вольный город). Требовалось единогласие при решении следующих вопросов: 1) основные законы Германского союза; 2) изменение основных учреждений Германского союза; 3) правовые вопросы; 4) религиозные вопросы. Неудивительно, что при таких порядках Союзный сейм во Франкфурте - основной орган Германского союза - скоро стал посмешищем всей Европы. Правда, члены Союза должны были защищать целостность всей Германии и не заключать сепаратных договоров. Но все члены Союза сохраняли полную свободу в военных и внешних делах; они не должны были лишь заключать союзы, направленные против Германского союза или отдельных государств-членов (совершенно пустая оговорка!). Войны между германскими государствами были воспрещены, однако никакой верховной судебной власти в Союзе создано не было. Впрочем, никакого единого правового поля также не было создано.

Во-вторых, в результате Венского конгресса были приняты следующие территориальные решения:

1. Герцогство Варшавское отходило к России, за исключением Торуни и Познани, отошедших к Пруссии; Краков становился вольным городом; Восточная Галиция переходила к Австрии.

2. 2/5 Саксонского королевства отходили к Пруссии. Кроме того, Пруссия получала Данциг и шведскую Померанию, Вестфалию, левый берег Рейна. В Ганноверском королевстве за Пруссией обеспечены военные дороги.

3. Территориальные приращения получила Бавария, но Франкфуртскому герцогу его герцогство не возвращается; Франкфурт становится вольным городом.

4. "Медиатизированные" Наполеоном князья остаются медиатизированными (т.е. они лишаются своих имений), но им выплачивается компенсация.

5. Нидерландское королевство присоединяет к себе Бельгию и Люксембург.

6. Сардинское королевство уступает Савойи Швейцарии и Франции, но получает взамен Геную.

7. Австрия получает Венецию и Ломбардию.

8. Образуется Нидерландское королевство, которое включает не только собственно Голландию, но и Бельгию и Люксембург.

Территориальные постановления Венского конгресса создавали целый ряд очагов напряженности в различных регионах Европы - от Северного моря до Средиземноморья - и очень скоро Европе пришлось почувствовать на себе, что искусственное подавление воли народов чревато самыми серьезными последствиями.

4. Европейская революция и "Священный союз"

Но был и еще один фактор, с которым были вынуждены считаться и европейские монархи, и их министры, и этот фактор - РЕВОЛЮЦИОННАЯ БОРЬБА ЕВРОПЕЙСКИХ НАРОДОВ ЗА НАЦИОНАЛЬНОЕ ОСВОБОЖДЕНИЕ.

В 1821 г. вспыхнуло восстание в Греции под руководством братьев Ипсиланти (кстати, бывшие адъютанты Александра I). Российское общество горячо сочувствовало гетерии (т.е. национально-освободительному движению греческого народа) (вспомните пушкинского Сильвио), причем эти симпатии были заметны на самом верху (так, царский министр иностранных дел Каподистрия был уроженец о. Корфу).

В 1820 г. вспыхнули революции в Неаполе, в Испании и Пьемонте. Национально-освободительное движение народов, таким образом, бросало вызов как консервативным классовым установкам Венской системы, так и ее территориальным положениям.

Лидеры европейских держав попытались выработать общий ответ на этот революционный вызов. В первые годы после Венского конгресса достаточно регулярно проходили встречи глав государств и внешнеполитических ведомств в ходе конгрессов европейского концерта.

Конгресс в Аахене (сентябрь-ноябрь 1818 г.) окончательно оформил прекращение союзной оккупации Франции и, главное, Франция была принята в европейский концерт великих держав в качестве полноправного члена.

В чем причина столь необыкновенной милости к побежденной стране? Франция была нужна европейской реакции для борьбы с революцией. За допуск в привилегированный клуб великих держав Франции пришлось платить - в 1821 г. французские войска под командованием герцога Ангулемского подавили революцию в Испании, восстановив на троне ничтожество, труса и мракобеса Фердинанда VII. В целом, в ходе конгресса в Аахене лидеры великих держав охотно шли на взаимные уступки ради противодействия неумолимо надвигающейся ЕВРОПЕЙСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ.

***

Как отметил секретарь Аахенского конгресса Генц, монархи и министры поняли, что именно предписывал им их общий интерес... они пожертвовали своими второстепенными интересами... и заставили замолчать все остальные соображения перед высшею обязанностью предохранить власть от крушения путем избавления народов от их собственных заблуждений. Не вступая в договоры, они заключили соглашение относительно того, как бороться с надвигающейся грозой.

***

Однако когда Александр I выдвинул на конгрессе предложение о создании всеевропейского монархического ареопага с правильными периодическими съездами для рассмотрения текущих международных вопросов, это предложение было отвергнуто английской стороной. Это было слишком даже для таких махровых реакционеров, как Кэстльри и Веллингтон, лидеров правящей британской олигархии.

Конгрессы в Троппау - Лайбахе (1820-1821) проходили под огромным влиянием со стороны поднимающей голову европейской революции. Во время работы конгресса в Троппау дошли вести о семеновской истории, о восстании солдат Семеновского гвардейского полка. Все эти факторы позволили Меттерниху убедить Александра в том, что всему виной - его прежние заигрывания с либерализмом, и он присоединился к Меттерниху в осуждении восставших греков. Во имя торжества принципа легитимизма санкт-петербургский кабинет пошел на фактическое ущемление национальных интересов России, поскольку такая политика наносила ущерб российским политическим и экономическим интересам в регионе. Более того, Александр согласился с аргументами Меттерниха о необходимости контрреволюционных интервенций в Испании и Неаполе.

Но не только национальные интересы православных народов - греков и русских - приносились в жертву принципу легитимизма, то есть сохранению в неизменном виде старых порядков. В Германии свирепствовала развязанная по указке Меттерниха Карлсбадская реакция (о которой мы еще поговорим) результатом которой было то, что всякая духовная деятельность, необходимая для национального подъема, была загнана в Германии в подполье.

Впрочем, Александру не удалось в Троппау ( как и в Аахене) склонить Великобританию к подписанию формального обязательства вмешиваться во внутренние дела других стран во имя борьбы с революцией. В Лондоне полагали, что опасным может быть лишь революционер по имени Наполеон; что касается всех остальных, то Кэстльри заявил, что было бы неправильно вооруженной рукой искоренять одни политические теории в пользу других. Столь либеральные взгляды руководителя британской дипломатии были вполне понятны: внутриполитическая обстановка в Англии была такой, что всякая внешняя солидарность с целями Священного союза была для правящей олигархии смерти подобной. В Великобритании ширилось движение за парламентскую реформу; на подъеме находилось и рабочее движение.

Позиция Лондона неизбежно вела к партикуляризации Священного Союза, когда государи поддерживали его принципы на свой страх и риск, и исключительно в своих собственных интересах.

Максимум, чего удалось в этих условиях добиться реакционерам в Троппау - это подписания Австрией, Пруссией и Россией декларации от 13 ноября 1820 г., в котором, в частности, говорилось: В тех случаях, когда в государствах, принимающих участие в европейском союзе, образ их внутреннего правления будет изменен путем восстания и когда это изменение будет представлять опасность для других членов союза, - эти государства будут исключены из числа участников на все времена, пока их состояние не будет представлять гарантий порядка и устойчивости. Союзные державы не только будут заявлять открыто о таком исключении, но кроме того, - оставаясь верными провозглашенным ими принципам и уважению к власти законного правительства и его свободной воле, - они обязываются отказывать в признании перемен, произошедших незаконным путем. Когда государства, в которых произойдут подобные перемены, будут угрожать другим близлежащим державам неминуемой опасностью и когда державы будут в состоянии оказать на них благотворное влияние, - сначала дружественные меры, а затем принудительную силу, поскольку применение таковой будет неизбежным.

Нужно сказать, что эта декларация наделала в Европе много шума; лорд Кэсльри даже был вынужден категорически заявить, что Британия не присоединится к этой декларации; и даже король Людовик XVIII заявил, что он мог бы присоединиться к вышеназванному документу не иначе, как сославшись на свои обязательства по дарованной им конституции.

На конгрессе в Лайбахе было принято решение об австрийской интервенции в Королевство Обеих Сицилий с целью восстановления у власти Фердинанда Бурбона. В марте 1821 г. австрийцы полностью подавили восстание в Неаполе, восстановив у власти реакционный монархический режим неаполитанских Бурбонов.

В ходе Веронского конгресса (октябрь-декабрь 1822 г.) было принято решение об интервенции в Испании с целью восстановления у власти Фердинанда VII. В феврале 1823 г. началась французская интервенция, а уже 24 мая герцог Ангулемский, французский главнокомандующий, вошел в Мадрид, восстановив тем самым власть Фердинанда Бурбона жестокого и тупого тирана.

Но это был последний успех Священного союза. Англия, которая уже в Лайбахе и Вероне проявила прохладное отношение к контрреволюционным затеям лидеров Священного союза, заняла резко отрицательную позицию по отношению к предложению Меттерниха об интервенции в Южной Америке с целью восстановления там власти испанского короля. В январе 1825 г. Англия признала Аргентину, Колумбию и Мексику, сбросивших испанское колониальное иго. Характерно, что британский кабинет принял такое решение, невзирая на протесты Георга IV: британская буржуазия была тут целиком и полностью на стороне правительства, и королю и стоявшей за ним реакционной аристократической клике пришлось уступить.

5. Дальнейшая эрозия Священного союза (1830-1848).

Итак, Англия фактически дезертировала из рядов Священного союза. И немудрено в самой Англии в тот период назревали события, которые не очень-то способствовали проведению реакционной внешней политики. Убедившись в том, что Великобритании более не угрожает наполеоновская тирания, английское общество смогло, наконец, уделить должное внимание давно назревшим и перезревшим внутренним проблемам. Начиная с 1830-х гг. Англия была охвачена движением за парламентские реформы, которое получило название чартизм. Парламентские реформы 1832-1867 гг. постепенно привели к ликвидации господства джентри (мелкопоместного провинциального дворянства) в палате общин; власть там перешла к торговой и промышленной буржуазии и финансовым кругам.

Последние же не испытывали ровным счетом никакой классовой солидарности по отношению к европейской аристократии и монархам. Наоборот, британская буржуазия увидела благоприятные для себя возможности в создании новых национальных независимых государств, власть в которых также находилась бы в руках национальной буржуазии. Таким образом, временный и непрочный союз британской буржуазии и континентальной аристократии, вызванный чрезвычайными обстоятельствами а именно, стремлением Наполеона к мировому господству прекратил свое существование; и европейские реакционеры сразу это почувствовали.

Новый удар по Священному союзу был нанесен июльской революцией 1830 г. во Франции. События развивались так, что даже Николай I был фактически вынужден признать: во всем кругом виноват Карл Х и его приспешники (Полиньяк и др.). Ведь июльские события начались, как известно, с того, что 25 июля король подписал в Сен-Клу ордонансы, фактически отменявшие французскую конституцию, дарованную Людовиком XVIII (кстати, под сильнейшим нажимом со стороны Александра I).

Для российского кабинета эти планы французских реакционеров не были секретом; российский посол в Париже Поццо-ди-Борго пытался предостеречь Карла Х от гибельного шага, но все было напрасно. В отличие от 1814 г. у российского императора не было казаков в Париже, и советы Поццо-ди-Борго были проигнорированы. В итоге произошло то, чего больше всего опасался Николай победа революции, бегство короля, воцарение Луи-Филиппа, т.е. фактически смена классового характера французской монархии; отныне это была буржуазная монархия.

Нужно было что-то делать, и 17 августа царь разорвал дипломатические отношения с Францией и послал французскому послу в России Бургоэну его паспорта. Однако в тот же день Николай принял французского посла беспрецедентный случай в истории дипломатии! В начале беседы русский царь бил кулаком по столу и кричал: Никогда, никогда не могу я признать того, что случилось во Франции!. Французский посол, однако, не испугался: он твердо заявил Николаю, что антифранцузская коалиция 1814 г. в 1830 г. невозможна. Царь сразу сбавил тон: назвав посла любезным другом, он начал путано и сбивчиво говорить, что Россия не объявляет войны революционной Франции и вообще не будет принимать поспешных решений; что не следует доверять Англии и Австрии, и что именно он, Николай, является-де единственным и искренним другом Франции А что еще оставалось делать? Ясно было с самого начала, что июльская монархия получит полное признание со стороны Лондона, а воевать против буржуазной Франции без английского золота отсталые континентальные монархии просто не могли.

Это была полная и жалкая капитуляция. Однако для очистки своей контрреволюционной совести Николай I послал своих эмиссаров графа А.Ф. Орлова и генерала Дибича - соответственно в Вену и Берлин. Граф Орлов, конфидент и личный друг Николая, прекрасно понимал, что неудача его миссии вряд ли удивит русского царя. Поэтому, быстро получив отказ австрийского кабинета в организации интервенции ради реставрации власти Бурбонов во Франции, Орлов не очень-то и расстраивался. Дибич, напротив, отнесся к именному повелению в высшей степени серьезно. Он начал развивать перед Фридрихом-Вильгельмом III широкие планы русско-прусской интервенции во Францию, поддержанные с юга Австрией. Прусский король даже и слушать все это не захотел, тем более что Меттерних дал ему знать, что ни о каком нападении Австрии на Францию и речи быть не может.

Скрепя сердце, Николай признал-таки Луи-Филиппа, но отношения были безнадежно испорчены. В то время как вся Европа практически мгновенно признала короля баррикад, позиция Санкт-Петербурга выглядела явным анахронизмом. И дипломатическая изоляция России в 1830 г. стала предвестником ее дипломатической изоляции в годы Крымской войны.

Правда, вспыхнувшее в ноябре 1830 г. польское восстание несколько укрепило Священный союз, но в крайне ограниченном составе: теперь от Священного союза оставалась лишь коалиция трех реакционных восточноевропейских монархий Австрии, Пруссии и России да и то лишь по вопросу об удушении польского национально-освободительного движения.

***

Особо следует отметить, что лидеры ноябрьского восстания допустили несколько капитальных ошибок, которые очень облегчили Николаю задачу удушения восстания. Во-первых, 25 января 1831 г. польское революционное правительство низложило Николая I с польского престола, тем самым уничтожив либеральную конституцию 1815 г.: отныне русские цари могли править Польшей, не оглядываясь на эту конституцию, самую либеральную в то время в Европе; во-вторых, польская шляхта не собиралась освобождать крестьян от крепостного гнета; в-третьих, поляки претендовали не только на национальное освобождение, но и на восстановление Речи Посполитой в границах 1772 г., сразу настроив белорусское, украинское и литовское население против повстанцев. Все эти ошибки (особенно первая) привели к тому, что Англия и Франция выражали свое сочувствие Польше исключительно на словах. Что касается, например, Австрии, то последняя не только разоружила польский корпус, который, спасаясь от преследовавших его русских, перешел австрийскую границу, но и выдала его оружие русскому царю.

***

Но насаждать порядки Священного союза Берлин, Вена и Санкт-Петербург могли лишь в своей сфере влияния; в Западной же Европе с властью Священного союза было покончено. В полной мере это проявилось в ходе Бельгийской революции 1830-1831 гг.

На протяжении всей осени 1830 г. Николай развивал кипучую энергию, пытаясь организовать крестовый поход против бельгийских смутьянов, каковой крестовый поход, очевидно, должен был плавно перейти в крестовый поход уже против революционной Франции. Австрия и Пруссия негодовали против очередного нарушения решений Венского конгресса, но дальше слов они не заходили.

После начала же ноябрьского восстания в Польше ни о какой интервенции против Бельгии уже не могло быть и речи. В ходе Лондонского конгресса держав 1831 г. никто уже не говорил о реставрации; заинтересованные державы (прежде всего Англия и Франция) хотели лишь получить дополнительные гарантии своей безопасности.

6. Крах "Священного союза".

Постепенное отмирание "Священного союза" началось, таким образом, еще в 1820-е гг.: после Веронского конгресса 1822 г. конгрессы Союза больше не созывались. А после революции 1830 г. во Франции это стало просто невозможно: ну не приглашать же на эти контрреволюционные сборища реакционных монархов "короля баррикад" - тем более президента республики! Окончательно "Священный союз" добила Крымская война. После Крымской войны совершенно потерявший голову Нессельроде, как известно, вообще предлагал упразднить российское министерство иностранных дел: для него единственной возможной формой дипломатии была дипломатия "Священного союза". Горчаков, как известно, сформулировал новые цели и задачи российской дипломатии, главной из которых была защита национальных интересов новой, пореформенной России.

7. Выводы

Итак, "Священный союз" прекратил свое существование вскоре после Венского конгресса, не добившись своих целей, а именно, подавления европейской революции. Значит ли это, однако (как утверждает Дебидур), что неудачу потерпели самые принципы Венского конгресса? Хотелось бы в этой связи напомнить, что в ходе работы Венского конгресса была создана система международных отношений, которая повысила управляемость этих отношений; в основе структуры этой системы лежали: а) кодификация в международной практике ведущего положения великих держав-членов европейского концерта; 2) расширение практики дипломатических контактов, в том числе и на высшем уровне; 3) развитие международного права.

И все эти достижения не были отменены после краха "Священного союза"; ведь и буржуазные конституционные монархии, и республики оказались весьма заинтересованными в стабильности и предсказуемости международных отношений. С этой точки зрения ВСЕ без исключения великие европейские державы - и самодержавная Россия, и парламентская Англия, и республиканская (после 1871 г.) Франция - были легитимистскими державами; иными словами, они были готовы согласиться с изменением территориального статус-кво лишь в случае одобрения такого изменения со стороны других великих держав.

ВОПРОСЫ:

1) В чем причины успехов Талейрана на Венском конгрессе?

2) Каковы результаты Венского конгресса?

3) Что такое "Священный союз"? В чем вы видите причину неудачи "Священного союза"?

4) Как вы понимаете принцип легитимизма?

ЛЕКЦИЯ 6. ЕВРОПЕЙСКИЙ КОНЦЕРТ - ПЕРВАЯ СИСТЕМА МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ

1. Формирование системы.

В прошлой нашей лекции мы говорили о том, что в 1815 г. сформировалась первая устойчивая система международных отношений - "европейский концерт". Формирование этой системы шло непросто. Вестфальский мир 1648 г., как уже было сказано во второй лекции, кодифицировал по сути дела хаос, то есть полную свободу национальных государств преследовать свои цели на международной арене.

Тем не менее постепенно из хаоса начал рождаться порядок. Элементами этого нового международного порядка стал, во-первых, принцип европейского равновесия, который и стал главным итогом войны за испанское наследство а, во-вторых, формирование на протяжении XVIII столетия устойчивой группы наиболее сильных государств, или великих держав.

***

До сих пор, однако, между историками международных отношений идет спор о том, когда же, собственно, образовалась система международных отношений. Ряд исследователей (к примеру, Дж. Леви) датирует появление современной системы великих держав 1495 годом, годом заключения Венецианского договора, закрепившего французские завоевания в Италии (см. Levy J. War in the Modern Great Power System, 1495-1975. - Lexington: The University Press of Kentucky, 1983. - P. 17-18). Не все ученые-международники, однако, готовы отнести дату зарождения системы международных отношений к столь отдаленным временам. Так, по мнению Дж. Модельски, глобальное урегулирование, которое последовало за Утрехтским договором (1713 г.), было все еще преимущественно двусторонним британо-французским соглашением. Вестфальский же мир (1648 г.), по его мнению, "еще меньше подходит как начало функционирования института великих держав; он установил независимость в качестве основного принципа системы государств, но его итогом стала только первая французская заявка на гегемонию, а не эра господства великих держав" (Modelski G. Principles of World Politics. - New York: The Free Press, 1972. - P. 141-142).

***

И все же большинство исследователей полагает, что впервые привилегии великих держав были узаконены в процессе выработки первого "мира между нациями" - Вестфальского мира, но ключевое значение придается Венскому конгрессу 1815 г., который выработал систему, оставшуюся в своих основах нетронутой 100 лет.

Именно в Вене правящая верхушка европейских государств, жившая в мире одинаковых традиций, этикета, ритуала и французского языка в качестве общеупотребительного, а также связанная многочисленными родственными связями, постаралась поставить предел непрерывным войнам "всех против всех". на тотальное уничтожение. Россия в этом случае, хотя и не относилась к региону Западной Европы, тем не менее обладала вполне европеизированной элитой. Такие российские государи, как ставшая императрицей Екатериной Второй германская принцесса, подчинялись общим правилам международных отношений.

Большинство историков и теоретиков международных отношений считает, что первая попытка долговечной и подлинной кодификации системы международных отношений на основе базовой договоренности между великими державами произошла в ходе Венского конгресса (хотя отдельные элементы такой системы начали появляться задолго до 1815 г.). Так, американский исследователь Дж. Модельски дает развернутую характеристику институционализации системы взаимоотношений великих держав начиная с 1815 г., с Венского конгресса.

С этим мнением трудно не согласиться, особенно если сопоставить частоту войн до и после создания указанной системы. В Западной Европе в XVII веке было только 7 мирных лет (1610, 1669-1671, 1680-1682), и в следующем столетии ситуация была не намного лучше. При всех своих недостатках и половинчатости достигнутых результатов Венский конгресс инициировал ту систему международных отношений (получившую название "европейского концерта"), которая позволила положить конец бесконечному разорению Европы. Именно "европейский концерт", оставаясь формой гегемонии великих держав, впервые эффективно ограничил свободу действий государств (в том числе и великих держав) на международной арене, ограничив в позитивном плане описанное Локком и Гоббсом "естественное состояние войны всех против всех".

Была ли то добрая воля монархов (начиная с Александра I), заслуга дипломатов (таких, как Меттерних и Талейран) или результат инстинктивной самозащиты цивилизационно выросших государств Европы? На этот счет ведутся споры, но для нас важно появление договорных основ, права.

"Стабильность - писал Г. Киссинджер (в своем получившем широкую известность исследовании, посвященном Венскому конгрессу), - обычно является результатом не стремления к миру, а признанной всеми легитимности, означающей международное соглашение о природе рабочих договоренностей и о допустимых целях и методах внешней политики. Она подразумевает признание ограничений, налагаемых международным порядком, всеми основными державами" (Kissinger H. A World Restored. - Gloucester (Mass.): Peter Smith, 1973. - P. 1).

2) Великие державы и державы-гегемоны

С течением времени войны между великими державами становятся все более дорогостоящим, разрушительным, кровопролитным и опасным предприятием, приносящим в то же время все меньший политический выигрыш. Особой исторической гранью стало изобретение самоубийственного ядерного оружия.

Отсюда - сознательное и интуитивное стремление большинства великих держав (особенно держав, удовлетворенных сложившимся статус-кво) и большинства членов международного сообщества продлить период мирного развития, оградить барьерами путь, ведущий к новой кровопролитной, разрушительной и, в конечном счете, самоубийственной (после появления ядерного оружия) войне между великими державами, урегулировать международные противоречия (и прежде всего противоречия между великими державами) невоенными средствами, прежде всего посредством превращения разнородного международного сообщества в эффективно функционирующую систему.

Таким образом, исходя из собственных интересов, государства стали сознательно налагать определенные ограничения на свою внешнеполитическую деятельность, прошли исторический водораздел, отделяющий хаос от порядка. Ограничения, упорядочивающие международные отношения и делающие их относительно стабильными и предсказуемыми, следует впервые и со всей определенностью называть системой международных отношений.

Ведь всякое государство, достигшее определенного уровня развития, заинтересовано прежде всего в стабильности и предсказуемости своего положения в мире. Эту стабильность и предсказуемость могла ему гарантировать лишь действующая по определенным правилам система международных отношений. Поэтому государства оказались склонными в той или иной степени поступиться долей свободы своего внешнеполитического поведения ради того, чтобы гарантировать функционирование общей системы.

Из чего же состоит структурная организация системы? "Несущими конструкциями" всякой системы международных отношений, в этом сходятся практически все теоретики-международники, являются великие державы и их взаимоотношения. Именно они вырабатывают действующие в каждый конкретный момент правила международного поведения и следят за соблюдением этих правил.

***

По определению американского историка международных отношений Дж. Леви, "в любой анархической системе международных отношений существует иерархия действующих лиц, определяемая на основе мощи... Наиболее могущественные государства - великие державы - определяют структуру, основные процессы и общую эволюцию системы самое главное, великая держава обладает высоким уровнем военных возможностей и относительной самодостаточностью с точки зрения военной безопасности. Великие державы, в основном, неуязвимы к военным угрозам со стороны стран, не являющихся державами, и должны бояться только других великих держав. Кроме того, великие державы могут проецировать свою военную мощь за пределы своих границ и проводить как наступательные, так и оборонительные военные операции".

В свою очередь, Р. Гилпин обращает внимание на фактор военного престижа. Он считает, что великодержавное "право управлять" определяется, прежде всего, "победой в последней войне за гегемонию и продемонстрированной способностью распространять свою волю на другие государства" (Gilpin R. War and Change in World Politics. - London: Cambridge University Press, 1983. - P. 34).

***

Наряду с военной мощью великие державы обладают определенными международно-правовыми привилегиями, которые дают им возможность оказывать весомое воздействие на ход и конечный исход дипломатического торга как способа избежать конфликта. Все специалисты в области международных отношений признают стабилизирующий, благотворный для международного сообщества характер этого обстоятельства, они расходятся только в определении того момента, когда именно дипломатические привилегии великих держав и, следовательно, система международных отношений, основанная на их гегемонии, начали кодифицироваться.

"Усредненной" оценкой можно считать следующую, сделанную английскими историками Ф. Бриджем и Р. Булленом: "На протяжении столетия между Венским конгрессом и началом первой мировой войны международные отношения в Европе в основном определялись пятью великими державами: Австрией (после 1867 г. - Австро-Венгрия), Францией, Великобританией, Пруссией (после 1871 г. - Германия) и

Россией... На протяжении девятнадцатого столетия европейские великие державы претендовали на обладание особыми правами и ответственностью, которыми они не собирались делиться с другими государствами. Они обычно консультировались по ключевым вопросам друг с другом, но не с малыми государствами. Они считали себя стражами мира в Европе, и они брали на себя ответственность за поддержание порядка в соседних с ними государствах" (Bridge F. and Bullen R. The Great Power and the European States System 1815-1914. - London: Longman, 1980. - P. 1-2).

Разумеется, полного равенства нет и среди великих держав. И среди них выделяются державы-лидеры, превосходящие по своей военной и экономической мощи других членов привилегированного клуба великих держав. Такие страны-лидеры называются гегемонами. Именно на них, в силу их статуса и роли в международных отношениях, лежит ответственность за:

1. обеспечение стабильности системы международных отношений;

2. обеспечение поступательного и устойчивого развития мирохозяйственных связей.

***

Концепция гегемонии была разработана применительно к международным отношениям такими выдающимися теортиками международных отношений, как Р. Кохейн (Robert Keohane), Р. Гилпин (Robert Gilpin), О. Холсти (Ole Holsti), Дж. Икенбери (G. John Ikenberry) и др. С точки зрения сторонников этой теории, именно гегемон определяет структуру международных отношений, поскольку превосходит другие страны, в том числе и великие державы, по своей военной, технологической и экономической мощи. Однако гегемон - это не деспот, насильно навязывающий свою волю другим странам. Устанавливаемый гегемоном порядок должен быть выгоден или хотя бы приемлем для других членов международного сообщества. Только готовность большинства других великих держав мириться с установленными гегемоном международными режимами позволяет последнему сохранять свое лидерство на мировой арене.

***

На протяжении XIX - первой половины XX вв. бесспорным гегемоном в системе международных отношений была Великобритания. "Владычица морей", "мастерская мира", "империя, над которой никогда не заходит солнце" - именно к той эпохе относятся все эти эпитеты. Могущественнейший в мире британский флот и сильнейшая британская экономика - все это в любой момент могло быть использовано против любой державы, покушавшейся на европейское равновесие, будь то наполеоновская Франция, николаевская Россия или кайзеровская Германия. Но не только (и не столько) в защите означенного равновесия заключалась гегемонистская функция Великобритании. Не меньшее (а, может, и большее) значение имели британская торговля, промышленность и финансы для роста мировой экономики. Именно во времена "европейского концерта" окончательно сформировался мировой рынок (сначала - товаров, а потом и капиталов), и Англия сыграла решающую роль в его формировании. И до тех пор, пока британские промышленные стандарты играли лидирующую роль в промышленной революции, а британский фунт оставался основным средством международных расчетов, Лондон мог не беспокоиться за свою лидирующую роль в мировых делах. Все начало меняться, как известно, в годы первой мировой войны, когда финансовый центр мира переместился из Лондона в Нью-Йорк.

Таким образом, XIX в. явил миру великую державу нового типа Великобританию, чья сухопутная армия была ничтожна, но которая добилась преобладающего влияния на международные дела благодаря сугубо экономическим факторам торговле, инвестициям, мореплаванию, промышленности, финансам. Более того, начиная с XIX в. гегемон в международных отношениях мог быть только ГЕГЕМОНОМ В МИРОВОЙ ЭКОНОМИКЕ.

3) Эволюция системы международных отношений.

Система международных отношений, о чем мы еще будем говорить, - это динамичный, быстроразвивающийся феномен. Что же является причиной этих изменений?

Говоря марксистским языком, систему международных отношений можно, видимо, охарактеризовать как надстройку над базисом мировой цивилизации. Именно прогресс мировой цивилизации породил в начале XIX в. и с тех пор усложняет, совершенствует систему международных отношений.

Один из создателей теории взаимозависимости в международных отношениях американский исследователь Э. Морзе выделил среди аспектов прогресса мировой цивилизации, которые оказывают наибольшее влияние на систему международных отношений, прежде всего "рост населения земного шара после 1750 г... увеличение дальности стрельбы боевого оружия, прогресс транспорта и связи, рост потребления энергии, увеличение числа публикуемых в мире технических журналов, числа университетов и их студентов, повышение экономической продуктивности и многие другие показатели, рост которых начиная с конца XVIII - начала XIX вв. и до нашего времени также носит экспоненциальный характер" (Morse E. Modernization and the Transformation of International Relations. - New York: The Free Press, 1976).

Практически каждый из специалистов в области международных отношений выдвигает собственный набор факторов, максимальным (с его точки зрения) образом влияющих на прогресс мировой цивилизации и, соответственно, на эволюцию системы международных отношений. Представляется, что такие аспекты экономического и технологического прогресса, как совершенствование средств ведения вооруженной борьбы, транспорта и связи, оказывают особое влияние на преодоление анархии в международных отношениях и привнесение в эти отношения регламентации и порядка. При этом вооружение и военная техника обладают свойством нивелировать некоторые различия в экономическом развитии государств. Совершенствование же средств коммуникации способствует многократному увеличению возможностей контактов между людьми и, тем самым, расширяет спектр возможностей возрастания взаимозависимости между субъектами международных отношений.

В то же время следует заметить, что соотношение между степенью взаимозависимости между субъектами международных отношений и уровнем управляемости системой международных отношений не является линейной функцией. Об этом свидетельствует исторический опыт. На протяжении последних 500 лет наблюдалось неуклонное увеличение межгосударственной взаимозависимости, которое проявилось в колоссальном росте международной торговли, средств сообщения, культурных обменов, межчеловеческих связей, но это обстоятельство не смогло, однако, предотвратить столь же значительного роста жертв и разрушений в ходе межгосударственных войн и конфликтов.

Очевидно, что увеличение контактов и взаимозависимость сами по себе не способны гарантировать прочный мир и стабильность на мировой арене. Государства, особенно обладающие огромной военной мощью великие державы, способны при определенных условиях разорвать путы взаимозависимости в том случае, если соотношение сил, общий ход развития международной ситуации, с их точки зрения, меняется не в их пользу - как это было и в 1914, и в 1939 г.

В этом случае система международных отношений, показав ограниченность своих возможностей, свою неспособность урегулировать мирным путем международные противоречия, вступает в глубокий кризис, который при определенных обстоятельствах может оказаться для нее фатальным (как это и случилось, скажем, с "европейским концертом"). Глубинные причины этого кризиса, по нашему мнению, заключаются в том, что система международных отношений становится неадекватной прогрессу мировой цивилизации (в случае с "европейским концертом" европоцентрическая картина мира вступила в противоречие с внеевропейским развитием производительных сил США, Японии и т.д.).

Иными словами, надстройка, как относительно стабильное и институционализированное явление, может стать препятствием для развития находящегося в состоянии постоянной эволюции базиса, то есть мировой цивилизации. Тогда система международных отношений перестает выполнять свои функции регулятора международных отношений и наступает кризис этой системы.

Формы, в которых проявляется этот кризис, могут быть самыми разными, но в основе, как правило, лежит борьба между великими державами - сторонницами "статус-кво" и т.н. "ревизионистскими" или "революционными" великими державами, которых по тем или иным причинам "статус-кво" не устраивает.

По словам Г. Киссинждера, "стоит только появиться державе, которая считает, что международный порядок или способ его легитимации является деспотическим, как отношения между ней и другими державами становятся революционными. В этом случае проблемой становится не урегулирование разногласий внутри данной системы, а обеспечение существования самой системы" (Kissinger H. A World Restored. - Gloucester (Mass.): Peter Smith, 1973. - P. 2).

С полным на то основанием историки международных отношений (особенно представляющие державы-победительницы в двух мировых войнах) склонны считать "ревизионистскими" державами прежде всего Германию, а также Италию и Японию. В адрес именно этих стран звучат обоснованные обвинения в том, что, будучи неудовлетворенными сложившейся системой международных отношений (конкретно, современной им диспозицией "европейского концерта"), они всячески расшатывали последнюю и в конечном итоге способствовали ее гибели в огне двух мировых войн.

***

В качестве характерного примера осуждения ревизионизма Германии можно указать на оценку видного английского дипломата и специалиста в области истории международных отношений Г. Никольсона: "Немецкая политика является в основном "политикой силы"... немецкая дипломатия отражает эту военную концепцию. Для немцев кажется важнее внушать страх, чем доверие, а когда, как это неизменно случается, напуганные страны объединяются для защиты, они жалуются на "окружение", совершенно не замечая того, что их собственные методы и угрозы вызвали эту реакцию" (Никольсон Г. Дипломатия. - М.: ОГИЗ, 1941. - С. 87-88).

***

Нельзя не отметить, однако, что это самое "статус-кво", сложившееся международное соотношение сил, которому бросает вызов "ревизионистская" держава, сформировалось не само по себе, а в результате целенаправленной политики других великих держав. Великобритания на пути к охране "статус-кво" создавала свою империю ("над которой никогда не заходит солнце"), ломая предшествующий порядок. То же самое можно сказать о колониальной политике других членов Антанты - Франции и России, которые, к тому же, выступали накануне первой мировой войны за насильственный территориальный передел в Европе (французы претендовали на Эльзас и Лотарингию, а русские - на Босфор и Дарданеллы).

Таким образом, как свидетельствует опыт истории, не только "революционные", но и "контрреволюционные" державы сохраняют потенциал экспансии и агрессии - и останавливает последних не только миролюбие, но и опасение потерять больше, чем приобрести.

Когда разногласия между великими державами - сторонницами "статус-кво" и "ревизионистскими" великими державами не удается более регулировать посредством механизмов аккомодации, имеющихся в рамках системы международных отношений, наступает новый раунд борьбы за великодержавную гегемонию. Результатом этой борьбы становится новая система международных отношений, которая, в соответствии с интересами держав-победительниц, и определяет порядок в мире и основополагающие нормы международного права на протяжении всего жизненного цикла новой системы - от ее зарождения и до гибели.

До тех пор пока великие державы готовы решать свои проблемы силой оружия, никакие нормы международного права, никакие моральные нормы и идеологии не в состоянии будут предотвратить неизбежную Большую Войну, т.е. войну между великими державами за гегемонию в мире. В этом мнении сходится большинство исследователей.

***

В качестве примера приведем мнение специалиста в области международной юриспруденции О. Шахтера: "Международное право - это не идеальная конструкция, созданная и функционирующая исключительно исходя из своей внутренней логики... Международное право должно рассматриваться как продукт исторического опыта, в котором мощь и "соотношение сил" являются детерминантами. Те государства, которые располагают мощью,... будут обладать и непропорциональным и часто решающим влиянием на содержание норм права и их применение на практике... Есть все основания для заключения, что баланс мощи будет в целом совместим с международным правом и благоприятен к нему. Другой вопрос возникает, однако, когда достижение равновесия сил становится причиной для незаконного использования насилия... великодержавное стремление избежать неблагоприятного изменения баланса мощи является причиной вооруженной интервенции... и это стремление может быть воспринято как "правило игры", несмотря на ее несоответствие нормам Устава ООН" (Schachter O. International Law in Theory and Practice. - Boston: Kluwer Student Edition, 1995. - P. 9).

***

2. Европейский концерт как система.

Первой устойчивой международной системой стал т.н. "европейский концерт", который сформировался на Венском конгрессе 1815 г. и ушел с исторической сцены фактически только после мировых войн двадцатого века. Это важнейший этап в истории международных отношений, оказавший сильнейшее воздействие на современный мир. Основными чертами сформировавшейся системы были следующие.

1. Развитие международных отношений зависело от очень узкого круга - пяти великих европейских держав. Взаимоотношения Великобритании, Франции, Пруссии (Германии), России, Австрии (Австро-Венгрии) определяли положение дел на мировой арене. Внеевропейские государства, равно как и малые европейские государства,

превратились к этому времени из субъектов в объекты безусловно европоцентрической системы международных отношений. "Имело значение только то, что происходило в Европе", - пишет английская исследовательница С. Маркс об умонастроении, господствовавшем в период "европейского концерта" (Marks S. The Illusion of Peace. International Relations in Europe 1918-1933. - London: Hazell Watson and Viney Ltd., 1976. - P. 27). Европейцы могли сколько угодно враждовать друг с другом; но перед лицом туземцев все распри кончались. Например, 13 сентября 1882 г. англичане разбили войска египетских националистов под Тель-эль-Кебиром, после чего английское преобладание в Египте стало несомненным. Это было серьезным поражением Франции, которая также боролась за влияние в Египте со времен Бонапарта; в конце концов, Суэцкий канал был построен французами. Однако французский президент Греви следующим образом прокомментировал этот успех британского оружия: "Я считаю крайне важным, чтобы не было ни на минуту сомнения в том, что мусульманские или арабские войска в состоянии сопротивляться европейцам на поле боя".

2. Интересы всех великих европейских держав, за исключением Великобритании и России, были сконцентрированы почти исключительно на Европе, хотя в это время происходила интенсивная колонизация мира. "Внеевропейская деятельность великих держав, - пишут Бридж и Буллен, - не приводила к фундаментальной смене их приоритетов: даже те державы, которые были полуевропейскими, не теряли из виду своих европейских интересов - обеспечивать безопасность в Европе, не допуская доминирования на континенте какой-либо державой или группой держав. В этом была основная цель их дипломатии".

3. Одной из основ "европейского концерта" стал принцип поддержания баланса сил. Ответственность же за поддержание внутриевропейского баланса возлагалась на великие державы. "Эта ответственность реализовывалась через посредство большого числа конференций для урегулирования проблем, угрожающих миру", - писал крупнейший специалист в области истории и теории международных отношений Г. Моргентау (Morgenthau H. Politics Among Nations. The Struggle for Power and Peace. - New York, Alfred and Knopf, 1961. - P. 458, 464). Среди этих конференций особое значение имели Парижская конференция 1856 г., Лондонская 1871 г., Берлинская 1878 г. и Версальская 1919 г., кодифицировавшие изменения в соотношении сил между великими державами.

4. Хотя аннексии и контрибуции по-прежнему являлись формами международной практики, правители великих держав уже не рассматривали в качестве реальной цели расчленение и ликвидацию какой-либо великой державы, принадлежащей к "клубу избранных". Например, поражения России в Крымской войне, Австрии - в войне 1866 г., Франции - в франко-прусской войне или Германии в первой мировой войне не привели к исчезновению этих держав с политической карты или даже к их исключению из клуба великих держав.

5. Система, созданная в Вене, оказалась удивительно устойчивой. Как указывает известный английский историк международных отношений А. Тэйлор, "люди XIX века /т.е. периода "европейского концерта"/ считали свое время эрой бурь и сдвигов; и все же оно было удивительно устойчивым в области международных отношений, если сравнить его не только с хаосом XX века, но и с предшествовавшими столетиями... Из числа держав, бесспорно считавшихся на Вестфальском конгрессе великими три - Швеция, Голландия и Испания - перестали быть великими, и одна, а именно Польша, вообще перестала существовать... Их место заняли Россия и Пруссия - два государства, которые за сто лет перед тем почти не имели значения. В XIX столетии не было подобного водоворота событий, несмотря на их якобы революционный характер.

Великие державы, начавшие в 1914 г. первую мировую войну, были те же самые, что собрались на Венский конгресс в 1814 г." (Тэйлор А.Дж.П. Борьба за господство в Европе. 1848-1918. М.: Издательство иностранной литературы, 1958. - С. 34).

6. Совокупность принципов, разделявшихся элитой великих держав, отличалась гомогенностью. Представляется уместным в этой связи привести точку зрения на "европейский концерт" крупнейшего британского дипломата первой половины прошлого столетия Г. Никольсона: "Идея "европейского концерта" выражалась в молчаливом соглашении пяти великих держав, признававших существование... общих правил достоинства, человечности и доверия, которым должны подчиняться державы в своих отношениях друг с другом и в отношениях с менее могущественными и менее цивилизованными народами. Когда в 1914 г. эта идея была разрушена, нечто стабилизирующее и давно общепризнанное исчезло из европейской политики" (Никольсон Г. Дипломатия. - М.: ОГИЗ, 1941. - С. 50). Хотя пушки оставались "последним аргументом королей", их применение в рамках системы "европейского концерта" было все же до известных пределов ограничено.

7. XIX век - век "европейского концерта" - был временем расцвета классической дипломатии. "Правительства девятнадцатого века - пишут Бридж и Буллен, - искали свое спасение в дипломатии". Ф.М. Бурлацкий и А.А. Галкин объясняют это тем, что система "европейского концерта""охватывала преимущественно политическую сферу. В этих условиях влияние на внешнюю политику внутренних социально-экономических процессов при всей его важности было опосредованным и сказывалось главным образом в чрезвычайных, кризисных ситуациях. Дипломатия, с помощью которой формировались международные отношения, обладала значительной долей автономии. Это обеспечивало свободу маневра при принятии внешнеполитических решений, жестко не обусловленную обстоятельствами внутриполитического характера" (Бурлацкий Ф.М., Галкин А.А. Современный Левиафан: Очерки политической социологии капитализма. - М.: Мысль, 1986. - С. 333).

Каста европейских дипломатов принадлежала к единой культуре. "На протяжении столетия после Венского конгресса внешняя политика великих держав формулировалась и осуществлялась очень ограниченным кругом людей", - пишут Бридж и Буллен. И этот круг разделял этические и моральные нормы единой европейской цивилизации. Государства проявляли чрезвычайную идеологическую терпимость друг к другу (для того чтобы считаться "цивилизованным", государство должно было соблюдать известные законы и обычаи войны, выполнять решения Венского конгресса о дипломатических представительствах и в целом выполнять свои международные обязательства).

8. Бесспорная заслуга "европейского концерта" заключается в том, что в период существования этой системы были сформулированы и приняты всеми цивилизованными странами нормативные акты о мирном решении международных споров и о законах и обычаях войны, такие как Женевская конвенция 1864 г., Санкт-Петербургская декларация 1868 г., Декларация Брюссельской конференции 1874 г., Гаагские конвенции 1899 и 1907 гг. И именно в период "европейского концерта" в практику международных отношений вошли переговоры об ограничении и сокращении вооружений (конференция 1899 г.).

9. Начиная с 1815 г. пять держав "европейского концерта" определяли судьбы мира. Особенностью этого квинтета была не только обнаруженная культурная общность и совместимость интересов, но и продвижение по пути промышленной модернизации (хотя и в различной степени). Англия, овладев паровой машиной, раньше других вошла в мир промышленной революции, за ней сравнительно быстро последовала Франция, Австрия и Пруссия шли в арьергарде технического прогресса Запада, а Россия, при всей ее военной мощи (продемонстрированной, скажем, во время революций 1848 г.) в значительно меньшей степени участвовала в самом главном процессе современности - промышленной революции. Но эта ситуация, обеспечивавшая британское экономическое и политическое превосходство на протяжении большей части XIX столетия, начала быстро меняться начиная с 1870 г. Объединенная Германия обогнала Англию в качестве лидера экономического развития Старого Света. Складывается ситуация, ведущая к кризису: из "европейского концерта" выделяется лидер, что заставляет остальных объединяться ради самозащиты. Лидер - Германия (вкупе со своим союзником Австрией) стала посягать на континентальное преобладание уже не только в экономическом, но и политическом влиянии, и это в конце концов привело к союзу против нее Франции, России и Британии. Система Меттерниха еще поддерживалась мудрым Бисмарком, но показалась устаревшей канцлерам Бюлову и Бетман-Гольвегу. Именно нарушение равновесия погубило систему. Когда в ходе мирового конфликта вышеуказанных сил оказалось недостаточно для противовеса Германии, они пригласили нового - заокеанского - гиганта. С этих пор США вошли в "европейский концерт", фактически подрывая его. Германия и США, с двух разных сторон и по различным соображениям, сокрушили творение Меттерниха, Талейрана, Каслри и Александра I.

Выводы

Суммируем. Наличный исторический опыт дает возможность сформулировать следующие основные черты существующей около двух столетий системы международных отношений:

1) система международных отношений - продукт мирового развития, она появляется в результате формирования постоянных и устойчивых взаимосвязей и взаимозависимости между странами и народами;

2) система, в то же время, не сводится к совокупности этих взаимосвязей; она обладает собственными качественными характеристиками и, в частности, оказывает определенное воздействие на общее развитие всех международных отношений;

3) "несущими конструкциями" системы международных отношений являются великие державы, которые в общем и целом устанавливают "правила игры" в данной системе международных отношений в виде писаных (международное право) и неписаных норм, фактически обязательных для всех субъектов международных отношений;

4) система международных отношений в определенной степени служит регулятором деятельности субъектов международных отношений, гарантируя частичную стабильность, желаемую предсказуемость международной жизни;

5) система международных отношений перестает выполнять свою функцию регулятора международных отношений и гаранта международной стабильности в тех случаях, когда правила, на основании которых основана данная система, вступают в противоречие с интересами "чемпионов" экономического, социального, политического развития;

6) развал сложившейся системы международных отношений является прежде всего результатом противоборства великих держав - сторонниц "статус-кво" и "ревизионистских" или "революционных" великих держав, которые чувствуют себя стесненными установленными этой системой нормами и порядками;

7) в большинстве случаев крушение системы международных отношений и складывание новой системы сопровождаются новым раундом борьбы за влияние в мире;

8) до тех пор пока великие державы сохраняют готовность решать свои внешнеполитические проблемы силовыми методами, трудно не сделать вывод, что новые войны между ними едва ли могут быть исключены - и никакие моральные, правовые или идеологические ограничения не смогут быть надежным тормозом в реализации целей политики великих держав, если они ощущают угрозу своей безопасности или важнейшим национальным интересам.

ВОПРОСЫ:

1. Что такое система международных отношений?

2. Что позволяет считать государство великой державой?

3. Каковы основные функции державы-гегемона?

4. Почему эпоха "европейского концерта" стала веком классической дипломатии?

ЛЕКЦИЯ 7. ЕВРОПА И ВОСТОЧНЫЙ ВОПРОС В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX В.

1. Внешняя политика России.

Карл Маркс дал меткую характеристику внешней политики царизма реакционная и революционная одновременно. Прилагая громадные (как об этом было сказано раньше) усилия по подавлению национально-освободительных движений народов Западной и Центральной Европы, проводя политику русификации и православного прозелитизма в самой России, Санкт-Петербург, в то же время, стремился использовать к своей выгоде национально-освободительные движения народов Турецкой (а после Крымской войны и Австрийской) империй.

Разумеется, в условиях, когда один из столпов Священного союза проводил столь противоречивую и непоследовательную внешнеполитическую линию, не приходилось рассчитывать на успех всей этой затеи со Священным союзом. Таким образом, именно пресловутый Восточный вопрос испортил реакционных монархов, которые с таким энтузиазмом поддержали было идею заговора королей и царей против народов.

Итак, подобно тому как, по словам Булгакова, квартирный вопрос испортил москвичей, Восточный вопрос испортил Священный союз. Занимая по всем ключевым вопросам внутренней и внешней политики крайне реакционную позицию, самодержавие придерживалось ультрареволюционной стратегии в отношении Оттоманской Порты, надеясь поживиться за счет европейского больного. Не случайно в вышеприведенном договоре о Священном союзе упоминалось именно христианство, а не какие-либо иные религии. Эти поползновения, однако, вызвали резкий отпор со стороны Англии, Австрии и Франции, которые сами были не прочь расширить свои сферы влияния за счет разлагающейся Турецкой империи.

2. Греческое восстание и великие державы.

Как уже было отмечено выше, именно российское правительство на первых порах поддержало восстание греков. Однако поддержка греческому восстанию со стороны Санкт-Петербурга не была безусловной. Александр I колебался между российскими национальными интересами, которые требовали оказать поддержку греческому восстанию, и принципами Священного союза, в соответствии с которыми всякий мятеж против законного монарха (в данном конкретном случае султана Махмуда II) является преступлением, заслуживающим самого строгого наказания. И в Троппау Александр присоединился к Меттерниху в осуждении восставших греков. Во имя торжества принципа легитимизма санкт-петербургский кабинет пошел на фактическое ущемление национальных интересов России, поскольку такая политика наносила ущерб российским политическим и экономическим интересам в регионе. Что касается Меттерниха, то австрийский канцлер не строил себе иллюзий относительно внутренней прочности "лоскутной империи", справедливо полагая, что вслед за развалом "Блистательной Порты" наступит очередь Австрийской Империи.

Между тем положение маленькой восставшей Греции стало совершенно безнадежным. Казалась, что вся Греция вскоре разделит участь несчастного Хиоса, где в 1822 г. янычары совершили страшную резню.

Но после того как к принципам Священного союза совершенно охладел и британский кабинет, российское правительство стало вести себя на Востоке так, как будто никакого Священного союза не было вовсе. 25 марта 1823 г. новый британский министр иностранных дел Дж. Каннинг торжественно заявил, что Англия отныне будет признавать греков и турок двумя воюющими сторонами. В качестве ответного шага Александр, не желавший терять инициативу в греческих делах, выдвинул предложение об автономии греческих провинций Оттоманской Порты с гарантией со стороны европейских держав. На этой основе в середине 1820-х гг. наметилось определенное сближение между Лондоном и Петербургом.

После взошествия на престол Николая I это сближение приняло формы чуть ли не антитурецкого (или прогреческого) военного союза. Николай в открытую поддерживал восставшую Грецию в отличие от Александра, ему не приходилось каяться в грехах либеральной юности; юность Николая была какой угодно, но только не либеральной. С самого начала своего царствования Николай заявил, что он намерен продолжать политику своего старшего брата в отношении Османской империи. Но он прибавил, не без остроумия, что он не хочет повторять ее с самого начала. Этим заявлением он открыто указывал, что он не будет колебаться, а пойдет открыто к своей цели. Поэтому Николай I, подобно брату, начал с объявления о своем желании покончить с Блистательной Портой путем войны, если она не уступит его требованиям.

***

Здесь следует, видимо, дать краткую оценку Николаю I как дипломату. От природы он (вопреки широко распространенному заблуждению в российских и зарубежных либеральных кругах) был неглупым человеком; кроме того, он неплохо разбирался в людях. В то же время у него были существенные недостатки, которые крайне затрудняли удовлетворительное исполнение им своих монарших обязанностей. Во-первых, Николай был крайне невежественным и ограниченным человеком, особенно в таких вопросах, как международные отношения, право, политэкономия. Ядовитое высказывание К. Маркса о Николае человек с кругозором ротного командира видимо, недалеко от истины. Николай был превосходным военным инженером, но все его познания, выходившие за рамки саперного дела, были весьма ограниченными. Николай неоднократно с гордостью говорил, что ничего не понимает в конституциях (поэтому, например, функционирование государственного механизма Великобритании было для него тайной за семью печатями); в то же время он, например, знал наизусть прусский военный устав. Неудивительно, что о характере современной ему европейской политики император имел самые смутные и фантастические представления; например, он не мог себе представить союз Англии с наполеоновской Францией. Во-вторых, Николай был реакционером и реакционером от природы, а не в силу убеждений. Свой крайний консерватизм он распространял на все сферы общественной жизни, в том числе и на горячо любимое им военное дело. Результаты в полной мере проявились в ходе Крымской войны.

***

Все эти негативные черты характера Николая I в полной мере сказались в последние годы его царствования, когда император полностью (не без помощи окружавших его придворных льстецов) утратил возможность адекватно воспринимать действительность. В первые же годы своего правления Николай действовал весьма осторожно и предусмотрительно. Так, например, очень удачной была идея англо-франко-российского сближения для оказания давления на Турцию с целью облегчения положения православных подданных султана. Хотя Дж. Каннинг всячески стремился не связывать себя конкретными обязательствами, а главное не допускать русского доминирования на развалинах Оттоманской Порты, Николай все же сумел обойти Лондон и вовлечь Британию в антитурецкую коалицию

***

При этом, впрочем, Николай отзывался о восставших греках не иначе как с величайшим презрением, как о бунтовщиках против законного государя; впрочем, эти его слова могли обмануть лишь такого дилетанта в дипломатии, как Веллингтон. Выдающийся британский военачальник находился в Петербурге с визитом в феврале-апреле 1826 г. Он должен был выполнить весьма деликатную миссию: добиться неослабевающего нажима России на Турцию, избежав при этом принятия Британией на себя каких-либо конкретных обязательств. Увы, дипломатические способности "британского Агамемнона" далеко уступали его военным дарованиям: Веллингтон поверил в искренность слов Николая о греках (на самом деле, разумеется, все это было одно лишь притворство: достаточно вспомнить, например, о дружбе между Николаем и Каподистрией), вообразив, будто царь вполне к ним равнодушен и даже враждебен, и поэтому в ходе его многомесячного пребывания в Петербурге (февраль-апрель 1826 г.) победитель при Ватерлоо всячески упрашивал царя проявить сострадание к единоверцам. Николай с большим удовольствием дал себя уломать - вот так и появился на свет англо-русский протокол 4 апреля 1826 г., в котором содержалось требование о прекращении войны против Греции и о даровании последней широкой автономии в составе Турецкой Империи.

Этот документ резко изменил соотношение сил не в пользу Стамбула: Вена была вынуждена присоединиться к англо-русскому ультиматуму, рекомендовав султану уступить. Правда, султан пытался втравить Россию в войну с Персией, однако в этой войне (начавшейся в июле 1826 г.) у Персии не было шансов: кавказский корпус Ермолова наголову разбил шахские войска. С другой стороны, сам султан столкнулся с серьезнейшими внутриполитическими затруднениями, а именно с восстанием янычар (июнь 1826 г.). Фактически Махмуд II остался тем самым без армии.

В этих условиях турки вынуждены были пойти на подписание Аккерманской конвенции, которая подтверждала основные положения Бухарестского трактата (1812 г.); в частности, подтверждались привилегии Молдавии, Валахии и Сербии (означавшие фактически их автономию), а русские получали свободу торговли во владениях султана на равных основаниях с турками. Что касается Греции, то судьба этой страны была решена Лондонским трактатом 6 июля 1827 г., основные положения которого совпали с протоколом 4 апреля 1826 г. Греко-турецкая война прекращалась, Греция получала автономию в составе Турецкой империи, великие европейские державы (Англия, Россия, Франция) гарантировали такое положение вещей.

Хотя Австрия в открытую не выступила против Лондонского трактата, Меттерних, тем не менее, рассчитывая на раскол в рядах антитурецкой коалиции, всячески подстрекал Стамбул к оказанию сопротивления. На протяжении всего августа-октября 1827 г. турки затягивали эвакуацию своих войск из Греции. Все это, однако, завершилось 20 октября 1827 г., когда объединенный англо-франко-российский флот совершенно уничтожил турецко-египетскую эскадру в Наваринской бухте.

3. Русско-турецкая война 1828-1829 гг.

Наваринская победа изменила соотношение сил между восставшей Грецией и Оттоманской Портой, однако Петербургу этого было мало. В сущности, Николай совершенно не желал ликвидации Турецкой империи; он хотел лишь, чтобы европейский больной оставался на его попечении. Завоевание Грецией национальной независимости было, с его точки зрения, лишь первым шагом к достижению этой цели: Турция все еще продолжала (даже после Наварина!) сопротивляться русским требованиям о предоставлении автономии Греции, о свободе торговли через черноморские проливы, а также о праве заступничества России в делах дунайских княжеств Молдавии и Валахии. Все эти обстоятельства и стали причиной русско-турецкой войны 1828-1829 гг.

Начиная войну, Николай рассчитывал, что победы русского оружия сделают султана более податливым. И действительно, летом 1829 г. русские войска перешли через Балканы и заняли Андрианополь. Авангарды русских находились в двух шагах от Константинополя. В Европе были уверены, что русским ничего не стоит его занять.

Такова была чисто внешняя канва событий, однако от более проницательного наблюдателя не мог ускользнуть целый ряд крайне негативных обстоятельств. Хотя Кавказский корпус действовал, как всегда, блестяще, однако военные действия на Балканском ТВД продемонстрировали техническое убожество, плохую выучку и бездарное командование царских войск все, что впоследствии, четверть века спустя, так ярко проявилось в ходе Крымской войны. Кроме того, российской дипломатии лишь с большим трудом удалось предотвратить формирование четверного антироссийского союза с Австрией во главе.

В этих условиях Адрианопольский мирный договор (14 сентября 1829 г.) это был максимум того, что могла в тех условиях получить Россия. Турция потеряла черноморский берег от устьев Кубани до пристани Св. Николая и часть Ахалцыхского пашалыка. На Дунае к России отходили острова в дельте Дуная, южный рукав устья реки становился русской границей. Русские получили подтверждение права прохода их торговых судов через Босфор и Дарданеллы. Что касается Греции, то она объявлялась самостоятельным государством, связанным с султаном лишь обязательством платежа полутора миллионов пиастров в год. Была упрочена автономия Сербии, Валахии и Молдавии.

Правда, при дворе Николая, где уже тогда царили совершенно фантастические представления о реальном положении дел в России и в мире, не все были довольны Андрианопольским трактатом, считая, что Россия могла бы получить больше, в том числе и пресловутый щит на врата Царьграда. Однако в то время Николай еще не потерял ощущения реальности: зная об ужасающем положении войск Дибича, он отлично понимал, что это предел, на который могла бы в тех условиях рассчитывать Россия.

 4. Великие державы и Восточный вопрос (1830 1840-е гг.)

К тому же Николай полагал, что Андрианопольский договор дает ему возможность предотвращать возникновение в Стамбуле антироссийских влияний. Однако Восточный вопрос обострился вновь буквально через несколько лет после русско-турецкой войны и уже не по вине Петербурга.

Дело в том, что Османская империя вступила в новую стадию своего разложения. Египетский паша Мухаммед-Али, вассал турецкого султана, восстал против своего сюзерена и пошел на него войной. После падения крепости Сен-Жан-дАкр (27 мая 1832 г.) Сирия перешла под контроль египетского паши. 21 декабря 1832 г. в битве при Конии лучше обученное и вооруженное египетское войско совершенно разгромило турецкую армию под командованием великого визиря Рашид-Мехмеда. Дорога на Стамбул была открыта; у Махмуда II не было ни денег, ни времени, чтобы собрать новые силы.

В этих условиях турецкий султан был вынужден обратиться за помощью к европейским державам. Однако Франция в открытую поддерживала Мухаммеда-Али (собственно говоря, победы последнего во многом объяснялись наличием у него и французских советников, и французского оружия). В этих условиях тюильрийский кабинет не решился отказаться от поддержки популярного в Париже египетского паши, на которого смотрели там как на смелого реформатора и проводника французского влияния в регионе. В этих условиях Мухаммед-Али имел все основания рассматривать шедшие из Парижа призывы к сдержанности и соглашению с султаном как дипломатическую игру Франции. С другой стороны, Англия тоже не могла вмешаться: внимание Лондона было отвлечено ситуацией в Ирландии.

В этих условиях Махмуду II не оставалось ничего иного, как обратиться к Петербургу за помощью. 20 февраля 1833 г. эскадра Черноморского флота встала на якорь перед дворцом султана, а в апреле в Стамбуле был высажен 10-тысячный десант русских войск. Это, впрочем, был лишь авангард формировавшейся в Дунайских княжествах армии, но и этого, как оказалось, было достаточно, чтобы египетские войска прекратили наступление на Стамбул.

В этих условиях европейскими державами (Англией, Австрией и Францией) был оказан серьезный нажим как на турецкого султана, так и на его мятежного египетского вассала, чтобы побудить обоих к скорейшему заключению соглашения, каковое сделало бы излишним пребывание русских войск в Стамбуле.

В конце апреля турецко-египетский мир был заключен: Мухаммед-Али получал всю Сирию, да впридачу еще и округ Адана. Таким образом, египетский паша получал удобный плацдарм для вторжения в Малую Азию.

Русский царь, впрочем, также остался не в накладе: хотя он был вынужден к 10 июля совершенно очистить от своих войск турецкую территорию, он перед этим заключил с Портой Ункиар-Искелесский договор, который стал наивысшей точкой не только российской политикой на Востоке, но и российской дипломатии в XIX в.

Согласно этому договору, султан, по первому же требованию царя, должен был закрыть Босфор и Дарданеллы для иностранных судов. Тем самым западные державы (Англия и Франция) лишались единственного стратегического направления, с которого они и могли нанести удар по Российской Империи (юг) а центральные державы, Австрия и Пруссия, были не опасны для России. Этот договор тем самым подрывал европейское равновесие: отныне Россия могла делать в Европе что угодно, не опасаясь возмездия.

***

Если с этой стороны России не приходилось ничего опасаться, то она могла позволить себе все, что угодно, по крайней мере против Запада; равновесия в Европе отныне не существовало, - вот в каких выражениях французский историк дипломатии Дебидур описывал отношение европейских кабинетов к Ункиар-Искелесскому договору (Дебидур А. Дипломатическая история Европы 1814-1878. Т. 1, с. 303).

***

Разумеется, Ункиар-Искелесский договор не мог не привести к обострению англо-русских противоречий. Правда, в бельгийском вопросе (1831-1832 гг.) Николай повел себя самым удовлетворительным для интересов Британии образом, убедив своего дальнего родственника нидерландского короля пойти на уступки по вопросу о предоставлении независимости Бельгии. Однако в дипломатии (и Николаю еще предстояло в этом убедиться) оказанная услуга стоит немного, и в июле 1833 г. в Лондоне никто не вспоминал о марте 1832.

Однако в 1833 г. и речи быть не могло об антирусской коалиции и одной из причин этого было наметившееся в то время сближение австрийского, прусского и русского монархов. В ходе конференции трех монархов в Мюнхенгреце (сентябрь 1833 г.) Николай с готовностью обещал Меттерниху поддержку в борьбе с европейской революцией. В обмен на это Австрия пошла на подписание конвенции, в которой обе державы обязывались поддерживать статус-кво в Турции, а в случае смерти европейского больного - действовать в духе полной солидарности при определении судеб турецкого наследства.

Что касается Франции, то как раз в это время наметилось некоторое сближение Луи-Филиппа с континентальными державами и, соответственно, охлаждение между Лондоном и Парижем. Англия и Франция соперничали в Испании и в странах Магриба, а также за влияние в Турции. Чрезмерное усиление египетского паши, который в июне 1839 г. нанес новое сокрушительное поражение турецкой армии и флоту, было не в интересах Великобритании.

Дошло до того, что 15 июля 1840 г. были подписаны три конвенции между Великобританией и тремя континентальными державами, согласно которым они брали на себя сохранение целостности Оттоманской Порты и обеспечивали коллективную охрану Константинополя и Дарданелл. Египетский же паша получал взамен наследственную власть над Египтом; однако лишь в том случае, если он соглашался в этими конвенциями и выводил свои войска из Палестины, с Крита и с севера Сирии. Эта новая антифранцузская коалиция чуть было не привела к войне, однако Луи-Филипп предпочел министерский кризис войне против всей Европы, отправив 29 октября 1840 г. Тьера лидера партии войны в отставку.

Все же "туманный Альбион" сумел добиться своего в вопросе о режиме черноморских проливов, и 13 июля 1841 г. в Лондоне была подписана конвенция о проливах, заменявшая ункиар-искелесскую. Этот документ, подписанный 5 великими державами, гарантировал нейтралитет проливов в мирное время. Таким образом, в своем стремлении восстановить отношения с Британией и унизить "короля баррикад" Николай зашел слишком далеко все выгодные для России положения конвенции 1833 г. были фактически сведены на нет.

Впрочем, даже и эта лондонская конвенция была бы выгодна для России если бы она не восстановила против себя всю Европу. Именно это и сумел сделать царь Николай в ходе Крымской войны.

5. Выводы

Восточный вопрос разрушил и похоронил Священный союз: ни одна европейская держава оказалась не готовой поступиться своей долей в турецком наследстве во имя отвлеченных принципов легитимизма. Именно в первой половине XIX в. выяснилось, что в тех условиях европейский концерт был не в состоянии найти удовлетворительного для всех решения этого вопроса; в лучшем случае механизмы конгресса могли предотвратить большую европейскую войну, объединяя все силы Европы против страны-агрессора. Франция столкнулась с такой ситуацией в 1839-1841 гг.; Россия в 1853-1856 гг.

Тем не менее в Петербурге совершенно неправильно поняли итоги дипломатической борьбы вокруг восточного вопроса в 1820-1840 гг. Там решили, будто события 1839-1841 гг. якобы окончательно и бесповоротно испортили англо-французские отношения и, напротив, еще больше усилили близость между Россией и Австрией. За это заблуждение Николая, однако, России пришлось заплатить большой кровью.

 

ВОПРОСЫ:

1) В чем причины обострения "восточного вопроса" после Венского конгресса?

2) Почему Россия отказалась от соблюдения принципов "Священного союза" в "восточном вопросе"?

3) Каковы были интересы других великих держав на Востоке?

4) Сравните Ункиар-искелесский (1833) и Лондонский (1841) договоры о режиме черноморских проливов. Какой из них более выгоден для России? Почему?

ЛЕКЦИЯ 8. КРЫМСКАЯ ВОЙНА

1. Международная ситуация накануне Крымской войны

После подавления революций 1848-1849 гг. влияние самодержавной России в Европе было преобладающим. Фактически одна из великих европейских держав, Австрия, была спасена благодаря вооруженному вмешательству царя Николая. Да и разгон Франкфуртского парламента и Оломоуцкое унижение Пруссии (ноябрь 1850 г.) были бы невозможны без прямого давления из Петербурга.

В этих условиях в Петербурге решили, что настала пора активизировать политику на восточном направлении, иными словами, решить наконец судьбы европейского больного. Видимо, правы были те историки дипломатии, которые полагали, что царская Россия не собиралась расчленять Оттоманскую Порту (этот последний вариант сохранялся лишь на случай непредвиденных чрезвычайных обстоятельств, на случай спонтанного самопроизвольного развала Турецкой Империи); скорее, целью Петербурга было превращение Турции в бессильного вассала России.

Собственно, по мнению Николая I (а именно этот человек и был внешней политикой России на протяжении 30 лет своего царствования), для успеха задуманного предприятия необходимо было заручиться согласием, прежде всего, Лондона, поскольку никакая антироссийская коалиция не была бы возможной без поддержки со стороны Англии.

Вот почему 9 января 1853 г. на вечере у великой княгини Елены Павловны император в ходе беседы с британским послом Сеймуром возобновил свой дипломатический зондаж о судьбах Турции, который был начат в июне 1844 г. в Виндзоре с Пилем и лордом Эбердином. Николай заявил, что он претендует на Молдавию, Валахию, Сербию и Болгарию; в Константинополе же он собирается водвориться в качестве временного охранителя. При этом русский царь не возражал бы, если бы Египет и Кандия /Крит/ отошли бы к Великобритании. Об Аравии, Месопотамии и Малой Азии не было сказано ни слова.

На протяжении января февраля 1853 г. Николай неоднократно беседовал с Сеймуром на данные темы. Однако ответ Лондона был резко отрицательным там с подозрением отнеслись к планам царя водвориться в Константинополе (пусть даже временно); далее, британский кабинет не видел причин, по которым Турция должна была вскоре развалиться; наконец, Австрия и Франция были бы против таких планов (ответ статс-секретаря по иностранным делам лорда Росселя от 9 февраля 1853 г.).

Но этот последний аргумент совершенно не подействовал на Петербург: там считали, что Франция все еще слишком слаба после бурных событий 1848-1851 гг., а Австрию там считали чуть ли не частью Российской Империи (в беседе с Сеймуром русский царь сказал, что Австрия это то же, что и он, Николай). В этих условиях Петербург решил идти, что называется, напролом, полагая, что без европейских союзников, в одиночку, Англия воевать не решится.

Как видно, в своем анализе международной обстановки Николай I допустил ряд серьезных промахов: переоценил готовность Лондона удовлетвориться лишь малой толикой турецкого наследства; совершенно сбросил со счетов Австрию, полагая, что Вена по гроб жизни будет ему благодарна за 1849 г. (забыв при этом, что в политике уже оказанная услуга ничего не значит); наконец, совершенно проигнорировав Францию и ее нового правителя. Конечно, Луи-Наполеона совершенно справедливо называли маленьким племянником большого дяди, однако это был амбициозный правитель, склонный к интригам и авантюрам во имя т.н. величия Франции, которое он понимал как свое личное величие.

Нельзя сказать, что на российской дипломатической службе не было квалифицированных и опытных специалистов, способных дать объективную картину международной обстановки. Но в атмосфере последних лет николаевского царствования таких смельчаков было не так-то много, тем более в деле, которое император принимал столь близко к сердцу. Киселев, Бруннов, Будберг и Мейендорф сообщали в Санкт-Петербург не то, что есть, а то, что должно было быть благосклонно воспринято "Его Императорским Величеством".

***

Когда однажды Андрей Розен убеждал князя Ливена, чтобы тот, наконец, открыл царю глаза, то Ливен отвечал буквально: Чтобы я сказал это императору?! Но ведь я не дурак! Если бы я захотел говорить ему правду, он бы меня вышвырнул за дверь, а больше ничего бы из этого не вышло (История дипломатии. Т. 1. М.: Политиздат, 1959. С. 645).

***

Просветления не последовало даже после конфликта между Санкт-Петербургом и Парижем по поводу т.н. святых мест (1850-1853). Для Наполеона III этот вопрос (т.е. вопрос о преимуществах и правах католической церкви в храмах Иерусалима и Вифлеема) был весьма важен ввиду той поддержки, которая оказывалась его режиму клерикалами. Но еще большее значение для французского правительства имело ослабление связей между Англией и Россией по весьма чувствительному Восточному вопросу. Для российского кабинета проблема святых мест была предлогом для вмешательства во внутренние дела Турции на основе весьма произвольного толкования условий Кучук-Кайнарджийского мира (1774).

Ни Петербург, ни Париж не собирались уступать, но к 1853 г. султан Абдул-Меджид начал склоняться в сторону Франции, удовлетворяя все просьбы из Парижа. Это дипломатическое поражение нисколько не образумило, а только еще больше раззадорило Петербург.

2. Русско-турецкий конфликт 1853 г. и позиция великих держав

В инструкциях князю А.С. Меньшикову, назначенному чрезвычайным и полномочным послом в Стамбул, канцлер Нессельроде писал: Распадение Оттоманской империи стало бы неизбежным при первом же серьезном столкновении с нашим оружием. При этом Меньшикову дали понять, что в Зимнем дворце на него не рассердятся, если в результате его дипломатических действий последует русско-турецкая война.

Разумеется, в этих условиях новый русский посол был готов зачитывать ультиматумы, а не вести переговоры. Он потребовал от султана (24 (12) марта 1853 г.) безоговорочного, оформленного как международно-правовой документ, признания за Россией права на покровительство не только православной церкви, но и православных подданных султана. Тем самым Николай фактически становился вторым турецким султаном.

По совету британского посла, лорда Стрэтфорда-Редклиффа турки пошли на уступки Меньшикову по вопросу о святых местах. Однако русский посол, видя, что предлог для дальнейшего конфликта с Портой исчезает, раскрыл карты, потребовав в ультимативном порядке требование о договоре султана с российским императором в соответствии с нотой от 12 марта. После того как это требование было отклонено, Меньшиков 21 мая объявил о том, что прерывает отношения с Портой, и покинул Константинополь.

По совету Стрэтфорда султан 4 июня издал манифест, в котором торжественно гарантировались права и привилегии христианских церквей, но в особенности права и привилегии православной церкви. В ответ Николай издал свой манифест о том, что он, как и его предки, должен защищать православную церковь в Турции, и что для обеспечения исполнения турками прежних договоров, нарушаемых-де султаном, царь принужден занять дунайские княжества (Молдавию и Валахию). 21 июня русские войска перешли реку Прут и вступили в Молдавию. Но ни Россия, ни Турция не объявляли пока войны.

3. Война

Однако фактически война началась, и с самого начала стало ясно, что Россия вступила в нее в условиях полной политико-дипломатической изоляции. Трудно было представить более популярную войну в глазах европейцев в то время, чем война против России. Коронованный деспот, душитель свободы, жандарм Европы предстал в глазах всего мира (в результате миссии Меньшикова) еще и как агрессор.

Так думала либеральная буржуазия Англии, Франции, других передовых западноевропейских стран. Но и феодально-абсолютистская верхушка Австрийской Империи также была крайне обеспокоена занятием дунайских княжеств, видя в этом угрозу своим позициям на Балканах. Австрийский канцлер Буоль направил 31 июля 1853 г. т.н. Венскую ноту царю с предложением компромисса, который сводился к повторению условий турецкого манифеста 4 июня. Царь согласился, но войск из княжеств не вывел: в Петербурге были почему-то уверены, что совместное выступление Англии и Франции против России невозможно.

Итак, в Вене были явно недовольны политикой России на Балканах; что касается благодарности Санкт-Петербургу за подавление венгерского восстания в 1849 г., то межгосударственные и межличностные отношения это, как говорится, две большие разницы, и оказанная услуга мало чего стоит. В дипломатии нет такого понятия благодарность; там господствует другой принцип интерес.

В Берлине же совершенно не собирались таскать каштаны из огня для царя Николая. На протяжении всей войны Пруссия придерживалась нейтральной позиции; объективно, в условиях изоляции России, этот нейтралитет имел антирусскую направленность. Особенно возмутил Николая I австро-прусский демарш от 20 апреля 1854 г. с требованием убрать русские войска из дунайских княжеств.

Чувствуя за своей спиной поддержку великих держав, султан в октябре 1853 г. объявил России войну. 18 (30) ноября 1853 г. адмирал Нахимов атаковал турецкий флот в Синопской бухте и совершенно его уничтожил; Турция осталась без флота на Черном море. Увы, это была лебединая песня парусного флота; 4 января 1854 г. соединенный англо-французский флот вошел в Черное море и соотношение сил сразу изменилось: русские парусные суда не могли на равных бороться с английскими и французскими пароходами. В знак протеста против ввода соединенного флота в Черное море Петербург отозвал своих послов из Лондона и Парижа. 27 и 28 марта Англия и Франция формально объявили России войну.

4. Дипломатическая деятельность великих держав во время Крымской войны

В ходе Крымской войны дипломатическая деятельность великих держав сосредотачивалась преимущественно в Вене. Австрийской дипломатии приходилось решать очень трудную задачу: заставить Николая убрать войска из дунайских княжеств, не рассорившись при этом с царем, но и не рассердив Париж и Лондон.

Что касается Англии и Франции, то по мере развития военных действий все больше выявлялись разногласия между союзниками. Лорд Пальмерстон (вот в воинственном азарте воевода Пальмерстон поражает Русь на карте указательным перстом) в письме к Джону Росселю выступал за ослабление России и даже исключение ее из числа великих держав; предполагалось вернуть Аландские острова и Финляндию Швеции; Прибалтийский край Пруссии; Королевство Польское должно было быть восстановлено как барьер между Россией и Германией; дунайские княжества и устье Дуная отходят к Австрии; Крым и Кавказ отбираются у России и отходят к Турции.

Пока шли военные действия, Париж против этого не возражал; как видно, программа была составлена так, чтобы привлечь на сторону Англии и Франции новых союзников. Но после падения Севастополя Луи-Наполеон сделал все, чтобы сорвать эти планы: Франция была объективно заинтересована в сильной России. Но все эти разногласия выявились после военного поражения России.

В Санкт-Петербурге далеко не сразу поняли всю опасность дипломатической блокады России; иллюзии начали развеиваться только в начале 1854 г., после провала миссии А.Ф. Орлова в Вену (январь-февраль 1854 г.). Император Франц-Иосиф дал ясно понять, что он заинтересован в сохранении целостности и независимости Турции и в выводе русских войск из дунайских княжеств. В июне 1854 г. Николай был вынужден отдать приказ о выводе русских войск из Молдавии и Валахии; в противном случае ему пришлось бы воевать еще и с Австрией.

18 июля Наполеон III выдвинул свои четыре пункта: 1) дунайские княжества поступают под общий протекторат Франции, Австрии, России, Англии и Пруссии; 2) все эти 5 держав объявляются коллективными покровительницами всех христианских подданных султана; 3) эти же 5 держав получают коллективно верховных надзор и контроль на устьями Дуная; 4) договор держав с Турцией о проходе судов через Босфор и Дарданеллы 1841 г., должен быть коренным образом пересмотрен. Хотя российский посол в Вене князь Горчаков настоятельно советовал принять это предложение, царь Николай на него не ответил: видимо, в Петербурге все еще надеялись на доблесть русского оружия. Император согласился на эти условия лишь в ноябре 1854 г., когда англичане и французы уже высадили десант в Крыму и осадили Севастополь.

Акад. Тарле считает, что после вывода русских войск из дунайских княжеств война была проиграна; действительно, с политической точки зрения вся ближневосточная авантюра царского правительства закончилась полным крахом. Но и с чисто военной точки зрения России пришлось пережить унизительное поражение. Затопление Черноморского флота, англо-французский десант в Крыму; целый ряд проигранных сражений; наконец, падение Севастополя все это продемонстрировало перед всем миром гнилость и бессилие (Ленин) крепостной самодержавной России. Наконец, не следует забывать и об экономической стороне войны: в 1855 г. Россия была на грани финансового краха: государственный долг достиг 278 млн. руб., и правительство было даже вынуждено ограничить свободный обмен кредитных билетов на серебро. В стране бушевала инфляция. Малодоходное и инертное крепостническое хозяйство не справлялось с нуждами действующей армии; но даже имеющиеся в наличии военные материалы было практически невозможно доставить к театру военных действий: южнее Москвы железных дорог не было.

5. Парижский трактат

С другой стороны, героическая оборона Севастополя заставила о многом задуматься и лидеров западных держав. Огромные потери, еще большие расходы и все это ради южной части города-героя Севастополя (северную сторону, как известно, русские удержали)? Не удалось взять ни Петропавловск-Камчатский, ни Свеаборг, ни Кронштадт, ни даже Соловецкий монастырь. Ход военных действий в Крыму выявил вопиющую бездарность союзного командования, просчеты в организации снабжения. Особенно страшной была зима 1854-1855 гг., когда тысячи и тысячи английских и французских солдат умерли от желудочных болезней, воспаления легких, от недостатка медицинской помощи, и т.д. Дело дошло до запросов в палате общин. После этого ситуация со снабжением союзных войск наладилась, и им, как известно, даже удалось взять Малахов курган.

В этих условиях планы Пальмерстона, планы обширных территориальных захватов и ослабления России, казались все более фантастическими. Кроме того, к концу 1855 г. наметились серьезные разногласия в антироссийской ("Крымской") коалиции. Так, Наполеон III испытывал все меньше желания продолжать сухопутную войну против России, в ходе которой преимущественно лилась бы французская кровь.

Все эти разногласия между членами Крымской коалиции проявились в полной мере в ходе проходившей в Вене в марте-июне 1855 г. конференции с участием представителей Англии, Франции, Австрии и России, а также Турции.

В ходе конференции союзники потребовали, чтобы Россия разоружила Севастополь, гарантировала целостность Турецкой империи и признала ограничение своего военного флота на Черном море. А.М.Горчаков заявил о том, что Россия соглашается только уважать целостность Турции, но не гарантировать ее. Требование об ограничении суверенных прав России на Черном море было отклонено. Горчаков пытался смягчить жесткие требования противников, однако это ему не удалось. Среди союзников возникли разногласия, и в июне 1855 г. Венская конференция была объявлена закрытой. Однако вряд ли эту конференцию можно было считать полной неудачей для российской дипломатии: ведь именно в ходе Венской конференции 1855 г. были установлены неофициальные контакты между российским послом в Вене и доверенным лицом Наполеона III - Ш. Морни.

Однако канцлер Нессельроде допустил серьезный промах, известив об этих контактах Австрию. Результатом этого промаха стал австрийский ультиматум России (2 декабря 1855 г.), в котором были выдвинуты гораздо более жесткие условия, чем наполеоновские 4 пункта; в частности, Россия должна была отказаться от покровительства православному населению Порты, пойти на территориальные уступки Молдавии, и ей запрещалось держать свой флот на Черном море. В случае отклонения ультиматума Австрия была готова присоединиться к антирусской коалиции.

Хуже всего было то, что Пруссия фактически поддержала австрийский ультиматум. Итак, из 5 великих держав членов европейского концерта 4 заняли явно антироссийскую позицию. Таким образом, Россия оказалась в полной международной изоляции. 15 января 1856 г. на совещании у императора Александра II было решено принять условия австрийского ультиматума в качестве предварительных условий мира.

В ходе Парижского конгресса (25 февраля 30 марта 1856 г.) главе российской делегации (графу Орлову, старому соратнику Николая I, дилетанту в дипломатии, но человеку не без некоторых способностей) удалось наладить неплохой личный контакт с императором французов и это предопределило относительный успех русской дипломатии на конференции. Это сближение было объективно обусловлено Франции нужна была Россия, хотя бы для того чтобы уравновесить Австрию и (возможно) Пруссию. А вот чего Парижу совершенно было не нужно так это таскать для англичан каштаны из огня. Далеко не все требования Лондона к России в ходе Парижского конгресса Франция была готова поддержать и вот тут-то пригодились личные беседы Орлова с Наполеоном: глава российской делегации на основе этих бесед составил себе довольно точное представление не только об основной, но и о резервной позиции Парижа.

В результате российской делегации удалось добиться: 1) отказа от требования о срытии русских укреплений на Черном море; 2) отказа от требования о нейтрализации Азовского моря; 3) вывода австрийских войск из Молдавии и Валахии. Это последнее достижение российской дипломатии было, одновременно, и сильнейшим ударом по Австрии: она ничего не получила за свой ультиматум России от 2 декабря.

6. Выводы

Поражение России в Крымской войне это не только поражение самодержавно-крепостнического строя. Это также и поражение николаевской внешней политики, ориентированной на Священный союз, на поддержание любой ценой европейской реакции. Под вопрос был поставлен и сам статус России как великой европейской державы: крымский позор ясно продемонстрировал, что без коренных реформ Россия быстро скатится до положения Китая, Персии и Турции.

В результате этого поражения России пришлось не только искать новые ориентиры в своей внешней политике, но и свое место в Европе. Новый глава российского МИД - князь Горчаков - следующим образом сформулировал стоящие перед российской дипломатией задачи: Наша политическая деятельность должна была, таким образом, преследовать двойную цель. Во-первых, оградить Россию от участия во всякого рода внешних осложнениях, которые могли бы частично отвлечь ее силы от собственного внутреннего развития; во-вторых, приложить все усилия к тому, чтобы в это время в Европе не имели места территориальные изменения, изменения равновесия сил или влияния, которые нанесли бы большой ущерб нашим интересам или нашему политическому положению. При условии выполнения этих двух условий можно было надеяться, что Россия, оправившись от потерь, укрепив силы и восстановив ресурсы, вновь обретет свое место, положение, авторитет, влияние и предназначение среди великих держав.

ВОПРОСЫ:

1. В чем причина внешнеполитической изоляции России накануне Крымской войны?

2. Почему сохранялись разногласия между Лондоном и Парижем в ходе Крымской войны?

3. В чем причина антироссийской позиции Австрии?

4. Почему после Крымской войны России пришлось коренным образом пересматривать свою внешнюю политику?

ЛЕКЦИЯ 9. ОБЪЕДИНЕНИЕ ГЕРМАНИИ

1. Германия после Венского конгресса.

Кратко напомню основные решения Венского конгресса по Германии.

Во-первых, был создан (по акту 8 июня 1815 г.) Германский союз . Этот союз не был государством, он был лишь союзом германских государств. Члены союза - 35 германских государств и 4 "вольных города" пользовались одинаковыми правами, вне зависимости от размеров государства-члена (и тут такая великая держава, как Пруссия, пользовалась теми же правами, что и какой-нибудь вольный город). Требовалось единогласие при решении следующих вопросов: 1) основные законы Германского союза; 2) изменение основных учреждений Германского союза; 3) правовые вопросы; 4) религиозные вопросы. Неудивительно, что при таких порядках Союзный сейм во Франкфурте - основной орган Германского союза - скоро стал посмешищем всей Европы по причине полного своего бессилия.

Во-вторых, в результате Венского конгресса были приняты следующие территориальные решения по Германии: 1) Герцогство Варшавское отходило к России, за исключением Торуни и Познани, отошедших к Пруссии; Краков становился вольным городом; Восточная Галиция переходила к Австрии. 2) 2/5 Саксонского королевства отходили к Пруссии. Кроме того, Пруссия получала Данциг и шведскую Померанию, Вестфалию, левый берег Рейна. В Ганноверском королевстве за Пруссией обеспечены военные дороги. 3) Территориальные приращения получает Бавария, но Франкфуртскому герцогу его герцогство не возвращается; Франкфурт становится вольным городом. 4) Медиатизированные Наполеоном князья остаются медиатизированными, но им выплачивается компенсация. 5) Нидерландское королевство присоединяет к себе Бельгию и Люксембург (последний, впрочем, становится при этом членом Германского союза). 6) Австрия получает Венецию и Ломбардию.

Хотя 2 немецких государства - Австрия и Пруссия - формально были в числе великих держав-победительниц, тем не менее немцы были явно обижены решениями Венского конгресса. И дело было даже не только в том, что княжества Шлезвиг и Голштейн, населенные преимущественно немцами, оставались в составе Датского королевства.

Гораздо более существенным было другое: реакционные порядки, установленные в Германии под нажимом Меттерниха, Александра I, Фридриха-Вильгельма и других реакционеров, тормозили национальное развитие страны. Так, в ходе Карлсбадского совещания (август 1819 г.) Меттерниху удалось навязать Пруссии и всей остальной Германии следующие драконовские меры: ликвидация университетской автономии, предварительная цензура для прессы, специальная следственная комиссия для расследования революционной деятельности. Правда, в ходе совещания в Вене (ноябрь 1819 - май 1820) Меттерних не сумел добиться отмены конституций, которые были дарованы некоторыми немецкими государями (например, принцем Вюртембергским). Однако все это произошло лишь благодаря бессилию германского Основного закона 1815 г. 3) Наконец, самый этот Основной закон являлся крупнейшим барьером на пути национального объединения Германии.

2. Германский союз.

Австрию вполне устраивало, впрочем, совершенно бессильное положение Германского союза, поскольку бессилие Германского союза = подчиненному положению Пруссии по отношению к Австрии.

Впрочем, подспудно перемены происходили и в Германии. И дело не только в том, что на протяжении 1820-х 1830-х гг., несмотря на Карлсбадскую реакцию, выборные законодательные органы появились в Ганновере, Браушвейге, Гессене и Саксонии. Пожалуй, гораздо большее значение имело бурное развитие капитализма в Германии, складывание общегерманского рынка, что подготавливало и политическое единство страны. В свое время Меттерних не придал значения образованию Таможенного союза Пруссии и ряда северных германских государств, в результате чего Пруссия стала экономическим ядром всей Северной Германии. Понял он это слишком поздно.

***

Так, в июне 1833 г. в докладе австрийскому императору Меттерних писал: Пруссия непременно воспользуется приманкой материальных выгод для того, чтобы сделать отношения к нам более холодными, чтобы заставить их обращать свои взоры с надеждой или страхом только на Берлин и, наконец, чтобы сделать Австрию тем, чем с точки зрения торговой она и теперь уже является по отношению ко всем этим государствам и чем с таким упорством и жаром изображают ее прусские писатели, а именно иностранным государством.

***

Хотелось бы отметить в этой связи, что слово "Пруссия" воспринималось в XIX столетии совсем не так, как в XX в. Если в прошлом столетии слово "Пруссия" оказалось неразрывно связанным со словом "милитаризм", то в XIX веке Пруссия стала символом стремления немцев к свободе и национальному единству. В Пруссии существовала развитая система местного самоуправления, после революции 1848 г. в стране была одна из самых либеральных в Германии конституций (о чем будет сказано ниже), наконец, именно Пруссия стала, как уже было сказано, экономическим локомотивом Германии - уже в 1860 г. уровень промышленного развития Пруссии в 1,5 раза превосходил аналогичный показатель для Австрии. Отсюда - симпатии к Пруссии со стороны не только немцев, но и других прогрессивно мыслящих европейцев.

Что же мог противопоставить австрийский канцлер этим негативным (для Вены) процессам? В ходе австрийско-прусско-русской конференции в верхах, проходившей в Теплице и Мюнхенгреце в августе-сентябре 1833 г., Меттерниху удалось провести резолюции с осуждением парламентаризма, и даже заставить участников конференций принять формальный трактат, в соответствии с которым каждый государь имел право призвать на помощь Австрию, Пруссию и Россию, или любую другую державу в том случае, если ему будут угрожать внутренние смуты и внешние опасности. Более того, в январе 1834 г. в Вене (несмотря на недовольство Пруссии) Меттерних сумел добиться одобрения союзным сеймом протокола, по которому сейм имел право фактически отменять решения германских парламентов в случае разногласий между парламентами и правительствами по таким вопросам, как, например, бюджетные расходы. Но задержать развитие буржуазной экономики и гражданского общества в Германии Меттерних был не в состоянии.

3. Революция 1848-1849 гг. и Германия.

Как известно, революция во Франции послужила сигналом для революционной волны, которая прошлась по всей Западной и Центральной Европе от Парижа до Будапешта, и от Берлина до Неаполя. Однако синхронность революционных процессов не означала наличие хоть какой-то координации в действиях французских, немецких, итальянских и венгерских революционеров; на самом деле цели всех этих национальных революций 1848-1849 гг. были нередко совершенно противоположны. Не случайно, что немного было примеров революционной солидарности; главным лозунгом революций было fara da se (обойдемся сами) ответ сардинского короля Карла-Альберта на предложение о помощи в борьбе с австрийцами со стороны временного французского правительства.

Да и могло ли быть иначе? Франция (или, точнее, французская национальная буржуазия) стремилась окончательно отбросить венскую систему 1815 г. и восстановить свою гегемонию в Европе а для начала вновь подчинить Бельгию и захватить левый берег Рейна.

Германская же национальная буржуазия, в свою очередь, стремилась к воссоединению Германии а в случае достижения этой цели уже не Франция, а Германия стала бы европейским гегемоном. Вплоть до Седана в Париже не понимали, что немецкий национализм куда опаснее для прекрасной Франции, чем русский царизм или австрийская реакция; однако после 1871 г. французы, наконец, поняли, что их страна может сосуществовать только со слабой и униженной (по крайней мере, в военно-политическом смысле) Германией. Само собой разумеется, что германские национальные устремления были совершенно несовместимы с польским национально-освободительным движением: немцы не собирались предоставлять независимость полякам прусского захвата: их собирались онемечить и включить в Великую Германию.

Аналогичные иллюзии имелись в Париже в отношении Италии: Луи-Наполеон, в молодости сам итальянский карбонарий, рассматривал освобождение Италии от австрийского гнета как одну из важнейших целей своей внешней политики. Результатом объединения Италии, однако, стало не появление естественного союзника Франции, а, напротив, влиятельного и активного конкурента в Средиземноморье.

Еще большими противоречиями была отмечена австрийская революция или, вернее, целый ряд революционных событий на территории лоскутной империи. Эти революционные процессы, охватившие все основные этнические группы Австрии немцев, итальянцев, мадьяр и славян поставили империю на грань полного краха, прежде всего в силу разнонаправленности этих процессов. Все народы австрийской империи желали свободы - но свободы для себя за счет других. Именно это обстоятельство давало правительству империи шанс действуя по принципу divide et impera, восстановить свою власть. Собственно говоря, итогом революции 1848-1849 гг. в Австрии стал двадцать лет спустя компромисс между немцами и венграми за счет славян, которые и в двуединой монархии 1867 г. оставались угнетенным и бесправным элементом.

Что касается конкретно Германии, то в высшей степени сомнительным представляется тезис о том, будто Германия могла-де объединиться мирным путем в случае победы демократической революции, и лишь торжество-де реакции позволило Бисмарку объединить ее железом и кровью. Победа демократической революции в Германии наверняка привела бы к революционной войне подобно тому как это произошло во Франции полвека назад и крови и железа было бы намного больше.

Во всяком случае, депутаты общегерманского Учредительного собрания, собравшиеся во Франкфурте весной 1848 г., после победы вооруженного восстания в Берлине в марте 1848 г., были настроены очень воинственно. Прежде всего, они поддержали действия Пруссии по захвату датских провинций Шлезвига и Гольштейна. Эти действия сразу же сделали прусского короля Фридриха-Вильгельма IV кумиром Франкфуртского собрания. Особое негодование во Франкфурте вызвали действия австрийского правительства, которое воспользовалось помощью со стороны России и южных славян злейших врагов немцев для подавления революций в Австрии и Венгрии. Следует признать, что в революции в Германии принимали участие и последовательные республиканцы, вроде Карла Шурца, и даже коммунисты, вроде Маркса с Энгельсом, но они оставались в полном меньшинстве: большинство немецкой буржуазии было настроено откровенно шовинистически и мечтало не столько о либеральных свободах, сколько о территориальных захватах (Шлезвиг-Гольштейн, Эльзас-Лотарингия и т.д.).

Другими интернационалистами в ходе германской революции, наряду с коммунистами и республиканцами, были, как это ни странно, реакционеры, сторонники возрождения Священного союза и взаимодействия Австрии, Пруссии и России в борьбе против революции. Они, эти реакционеры (Герлах, Шталь, Бисмарк) группировались вокруг пресловутой Kreuzzeitung и всячески пытались отговорить Фридриха-Вильгельма IV от его либеральных затей.

Между тем 5 декабря 1848 г. король дал Пруссии весьма либеральную (по тем временам) конституцию, предусматривавшую не только всеобщее избирательное право и демократические свободы, но даже и ответственное министерство. Этот шаг совершенно примирил короля с немецкими националистами, которые заняли еще более антиавстрийскую позицию: 19 января 1849 г. Франкфуртское собрание постановило, что австрийский монарх будет допущен в будущую Германскую империю лишь в соответствии с уже принятыми статьями имперской конституции, запрещавшими политическое слияние какого-либо немецкого государства с не-немецким государством. Тем самым немецкий национализм вошел в непримиримое противоречие с австрийским империализмом, и именно вокруг этого пункта и шла впоследствии борьба за объединение Германии.

28 марта 1849 г. франкфуртский парламент предоставил Фридриху-Вильгельму императорский сан; при этом, в соответствии с конституцией 4 марта император политический, военный и дипломатический глава Германии правил через посредство министров, ответственных перед двухпалатным парламентом, избираемым на основе всеобщего избирательного права. Прусский король, не отвергая формально этого предложения, в то же время утверждал, что законным монархом может сделать его лишь собрание германских монархов. В то же время он громогласно утверждал о том, что всегда и всюду будет защищать честь и интересы Германии.

Но стоило только Вене (и, главное, Петербургу) прикрикнуть на прусского короля и со всеми этими мечтами было разом покончено. Король не только распустил прусскую палату депутатов и франкфуртский сейм, но и формально отрекся от императорской короны (27 апреля). Более того, в мае-июне прусские войска были направлены в германские государства (Саксонию, Ганновер, рейнскую область) для подавления революционных движений. Тем самым Фридрих-Вильгельм пытался заручиться поддержкой германских государей в борьбе за лидерство в Германии. Кое-что он добился 26 мая 1849 г. был заключен союз прусского, саксонского и ганноверского королей, в соответствии с которым военные силы трех государств объединялись в случае необходимости. Члены Унии обязывались даровать Германии новую конституцию и избирательный закон, а также временный третейский суд. Через 2 дня берлинский кабинет опубликовал свой проект новой германской конституции Ограниченную унию которая предусматривала образование общегерманского правительства, в ведении которого должны были находиться внешнеполитические и военные вопросы, таможни, коммуникации, денежная система. Создавался двухпалатный парламент, причем нижняя палата избиралась на основе всеобщего избирательного права. Провозглашались права и свободы, соответствующие французской Декларации прав человека и гражданина. Через неделю к Ограниченной унии присоединилось 28 мелких немецких князьков; но крупные немецкие государства отнеслись к этому проекту достаточно холодно.

В то же время все эти действия оттолкнули от Фридриха-Вильгельма IV либеральную буржуазию; в довершение всего, 6 июля 1849 г. датчане, поддерживаемые рядом держав (Англией, Францией, Швецией), нанесли пруссакам крупное поражение.

Окончательно добила авторитет прусского короля в глазах германской общественности позорная неудача в ходе лондонской конференции (июль 1850 г.), которая признала принадлежность Голштинии и Шлезвига Дании.В этих условиях Австрии удалось укрепить свои позиции, особенно после побед в Италии и Венгрии. Австрийский канцлер Шварценберг восстановил т.н. сейм семнадцати, проавстрийский орган в Германском Союзе. Осенью 1850 г. Пруссия и Австрия были накануне войны австрийцы готовили карательную экспедицию против Гольштейна и Гессена, пруссаки собирались им в этом помешать.

И здесь решающую роль сыграл Николай I, который самым решительным образом потребовал от прусского короля пойти на уступки. Берлин был вынужден в Ольмюце (29 ноября 1850 г.) отказаться от Ограниченной унии и пойти на уступки в Гессене и Гольштейне. В 1851 г. был восстановлен старый добрый германский союзный сейм 1815 г., и все пошло по-старому. Казалось, реакция восторжествовала в Германии. В частности, представителем Пруссии был назначен Отто фон Бисмарк один из самых оголтелых реакционеров и мракобесов. Но именно ему довелось сыграть в немецкой истории чрезвычайно революционную роль сокрушить могущество Австрии и объединить Германию.

4. Борьба Австрии и Пруссии за гегемонию в Германии.

Новый раунд борьбы за гегемонию в Германии начинался, таким образом, при крайне неблагоприятных обстоятельствах для Пруссии: она была публично унижена и деморализована. Казалось, именно Австрии будет принадлежать роль общегерманского гегемона. Так, 23 августа 1851 г. Шварценбергу удалось добиться от союзного сейма отмены Основных прав, вотированных Франкфуртским парламентом. Да и международная обстановка в частности, бонапартистский переворот в Париже 2 декабря 1851 г. способствовала общеевропейскому торжеству реакции. Однако серьезнейшей неудачей Вены был отказ союзного сейма включить в число германских государств Ломбардо-Венецианское королевство и Венгрию.

Но дело не только в этих отдельных дипломатических неудачах. С каждым годом все более менялось соотношение сил между Австрией и Пруссией и не в пользу первой. После революции 1848 г. в Пруссии и других германских государствах членах Таможенного союза начался промышленный переворот. 1850-е гг. для Пруссии годы предпринимательской горячки. Основывались новые предприятия, росло промышленное производство, создавались целые индустриальные районы. К 1860 г. по уровню индустриализации Пруссия уже в полтора раза превосходила Австрию. Именно Пруссия, таким образом, становилась экономическим мотором Германии а политика, как известно, это всего лишь концентрированное выражение экономики (Ленин).

Первой демонстрацией растущей индустриальной мощи Пруссии и основанного на этой мощи политического влияния стал конфликт вокруг Таможенного союза осенью 1852 г. В результате этого конфликта союз был возобновлен, а Австрия, несмотря на все усилия, осталась за его бортом. Это был 1852 год год торжества реакции; в то время, казалось, русский царь безраздельно господствует в Европе, а венский кабинет в Германии. И вот такая пощечина! Между прочим, твердая позиция, занятая Берлином в споре о Таможенном союзе, во многом объяснялась теми депешами, которые прусское правительство получало от Бисмарка, представителя Пруссии во Франкфурте. Уже тогда, по всей видимости, Бисмарк пришел к той точке зрения, что конфликта между Австрией и Пруссией в борьбе за германскую гегемонию не избежать. И уже тогда Бисмарк начал тщательно подготавливать дипломатическую и политическую изоляцию Вены. События, произошедшие в Европе в 1850-е 1860-е гг., во многом облегчали Бисмарку его задачу.

1. После Крымской войны мощь и влияние России в Европе были подорваны; фактически царизм был уже не в состоянии играть роль жандарма Европы и препятствовать объединению Германии. Более того, австро-русскому сближению был положен конец и уже навсегда. Вплоть до революций 1917-1918 гг., положивших конец существованию империй Габсбургов и Романовых, Австрия и Россия оставались смертельными врагами.

2. Наметившееся было после Парижского конгресса сближение Франции и России было сорвано из-за польских событий (1863-1864 гг.). Польское национально-освободительное движение было использовано державами как повод для нажима на Россию. В частности, Наполеон III выступил с обширными планами широкомасштабной войны против России и Пруссии, в результате которой Польша должна быть восстановлена, Австрия должна получить компенсацию за счет Пруссии и Турции, причем последняя должна получить Черкесский край, который должен быть отторгнут от Российской империи. Этой затеи Александр II никогда не мог простить Луи-Наполеону.

3. С другой стороны, в ходе подавления польского восстания Пруссия поддержала Россию, вплоть до беспрецедентного разрешения русским карательным отрядам, преследующим польских повстанцев, вступать на прусскую территорию. Это сближение между Берлином и Санкт-Петербургом было на все 100% использовано Бисмарком и в 1864, и в 1866, и в 1870 г.

4. Отношения между Австрией и Францией переживали не лучшие времена после франко-австрийской войны 1859 г., в результате которой было сокрушено господство Австрии в Италии, а последняя сумела добиться объединения.

Все эти обстоятельства и позволили Бисмарку разыграть ту многоходовую партию, результатом которой стало провозглашение Германской Империи с Гогенцоллернами во главе в январе 1871 г. в Версале.

Первым ходом в этой комбинации стала война с Данией (1864 г.). Бисмарк достаточно тонко разыграл эту партию: не оспаривая положений Лондонского 1852 г. договора о статусе Голштейна и Шлезвига, Бисмарк в то же время требовал автономий для них по Лондонскому договору. И здесь неоценимую услугу Пруссии оказала Великобритания: правительство Пальмерстона всячески внушало Христиану IX, что он не останется в одиночестве в борьбе за приэльбские герцогства. В то же время война за Шлезвиг и Гольштейн была бы сухопутной войной, которую Англия была вести не в состоянии при отсутствии союзника на континенте. Британский кабинет пытался подтолкнуть Наполеона III к тому, чтобы выступить на стороне Дании, однако Франция никогда бы не согласилась на войну с объединенной Германией без гарантий со стороны Лондона - а правительство Пальмерстона не горело желанием предоставить Парижу такие гарантии. В результате Дания, понадеявшись на поддержку со стороны Англии и Франции, заняла жесткую и неуступчивую позицию по вопросу о герцогствах, тем самым предоставив Бисмарку столь желанный casus belli.

Итак, маленькая Дания осталась один на один не просто с Пруссией, а со всей объединенной Германией, включая и Австрию. Вена не могла уклониться от участия в интервенции против Дании: в противном случае немецкое общественное мнение выступило бы на стороне Пруссии. Заключая с Берлином соглашение от 16 января 1864 г., венский кабинет льстил себя надеждой, будто это будет консервативный союз, который позволит держать прусскую внешнюю политику под контролем Вены и даже обеспечит гарантии Берлина сохранению австрийского контроля над Венецией. Очень скоро, однако, Австрии пришлось испытать жестокое разочарование.

1 февраля 1864 г. австро-прусские войска перешли границу Шлезвига, а 1 августа того же года все было кончено: Христиан IX подписал предварительные условия мира, послужившие основой для договора, заключенного в Вене 30 октября. В силу этого соглашения датский король отказывался от всех прав на Лауенбург, Шлезвиг и Гольштейн в пользу прусского короля и австрийского императора.

Теперь Австрия была уже не нужна Бисмарку, и настало время, наконец, показать, кто в доме хозяин. Европа все еще жила устаревшими представлениями; в европейских столицах считали, что прусская армия, в лучшем случае, равна по своей боевой мощи австрийской армии, и война между этими двумя германскими государствами будет затяжной и тяжелой. Поэтому в Париже, например, считали, что австро-прусская война не приведет к радикальному изменению соотношения сил в Европе; напротив, эта война даже даст Французской Империи поживиться за счет братоубийственной войны между немцами.

Между тем на протяжении 1860-х гг. в Пруссии прошла самая настоящая революция в военном деле, которая на протяжении последующих полутораста лет определяла систему боевой подготовки ведущих мировых держав. Речь идет о системе всеобщей воинской повинности, позволявшей иметь колоссальный обученный резерв, который в условиях индустриализации можно было быстро поставить под ружье и по железным дорогам перебросить к театру военных действий. Еще одна прусская новинка, которую были вынуждены перенять все без исключения военные державы это Генеральный штаб, который готовил не только планы будущих войн, но и театры военных действий не после (как это было раньше), а до начала военных действий. Это гениальное изобретение прусских военных - Мольтке-старшего, фон Роопа и др. - стало одной из главных причин всех прусских побед 1860-х гг.: и над Данией, и над Австрией, и над Францией.

Все эти обстоятельства не были учтены должным образом в Париже; хуже того, по общему мнению всех без исключения историков дипломатии, правительство Луи-Наполеона было обведено Бисмарком вокруг пальца. В ходе свидания Бисмарка с Наполеоном III в Биаррице (октябрь 1864 г.) германский канцлер постарался внушить императору французов, насколько плодотворен для Франции будет тесный союз с Пруссией. В частности, Бисмарк заявил, что присоединение Бельгии к Франции не встретило бы возражений в Берлине. Для Пруссии железный канцлер просил всего ничего небольшой кусок территории у Гессена и Нассау, да еще исправления границы между Пруссией и Ганновером. Ну, уж о таком пустяке, как реформа Союза в соответствии с пожеланиями германской нации было упомянуто как бы между делом. Сделка представлялась в высшей степени выгодной, и немудрено, что маленький племянник большого дяди, авантюрист, которого всю жизнь окружали авантюристы и авантюристки, поддался на провокацию Бисмарка. Было и еще одно обстоятельство, которое побудило Луи-Наполеона воздержаться от немедленного вмешательства в австро-прусский конфликт: в Париже руководствовались устаревшими и неверными представлениями о соотношении военных сил между Веной и Берлином, в соответствии с которыми эта война должна быть упорной и затяжной - и лишь после истощения сил сторон Наполеон III собирался продиктовать обоим немецким государствам свои условия. Наконец, все еще продолжался конфликт в Мексике, в котором были задействованы французские войска - а в этих условиях было чистым безумием вмешиваться в новую войну (и это понимал даже Наполеон III).

Привлечь на свою сторону Италию не составило труда нужно было лишь пообещать Италии Венецию. Кроме того, итальянскому правительству был предоставлен военный кредит. 8 апреля был подписан союзный договор между Италией и Пруссией.

Оставалось найти подходящий предлог для войны с Австрией. Дело в том, что австро-прусская война вряд ли стала бы популярной в Германии: там ее рассматривали как братоубийственную, и здесь Бисмарку приходилось считаться с настроениями не только своих друзей-реакционеров из Крестовой газеты, но и с чувствами многих представителей либеральной общественности. Нужно было изыскать безупречный с точки зрения международного права и общественных настроений предлог для войны, и таким предлогом стало Гаштейнское соглашение между Австрией и Пруссией от 14 августа 1865 г. об австро-прусском кондоминиуме в отношении приэльбских герцогств. Этот договор был составлен таким образом, что фактически вся полнота контроля над герцогствами оставалась в руках Берлина, и в Вене это вскоре поняли.

Собственно, Вену никогда не интересовали ни Шлезвиг, ни Голштиния, и австрийский кабинет охотно обменял бы и то, и другое на территориальные уступки Пруссии например, где-нибудь в Саксонии. Но тут Бисмарк отказался наотрез, и схватка стала неизбежной.

5 июня 1866 г. прусские войска вошли в Гольштейн, который находился, в соответствии с Гаштейнским соглашением, под управлением Австрии. 12 июня Австрия разорвала дипломатические отношения с Пруссией. 14 июня, после принятия по предложению Австрии Союзным сеймом антипрусской резолюции, Берлин объявил Германский союз несуществующим. 15 июня прусские войска вступили на территорию Ганновера, Саксонии и Кургессена. 17 июня Австрия объявила Пруссии войну, 20-го войну Австрии объявила Италия.

Разумеется, Бисмарк выказал себя в ходе событий 1864-1866 гг. как искуснейший дипломат своего времени; тем не менее, следует признать, что негибкая и отставшая от времени дипломатия Вены очень помогла железному канцлеру. Стремление удержать любой ценой любой клочок лоскутной империи, равно как и вредная привычка всегда предпочитать поражение компромиссу все это рано или поздно должно было привести к изоляции Австрийской Империи на международной арене. В самом деле, к 1866 г., накануне конфликта с Пруссией, отношения Австрии с Россией были безнадежно испорчены (о чем уже было сказано выше); Франция и Италия были недовольны неуступчивостью Вены по вопросу о Венеции, а что касается Лондона, то он, во-первых, не желал вмешиваться во внутригерманский конфликт и, во-вторых, без союзника на континенте одна Великобритания воевать была не в состоянии. Все эти обстоятельства, безусловно, помогли Бисмарку обеспечить дипломатическую подготовку австро-прусской войны.

Существует романтическая легенда о том, что накануне битвы при Садовой (3 июля 1866 г.), которая решила не только исход австро-прусской войны, но и многолетней борьбы за гегемонию в Германии, у Бисмарка в кармане был яд. Сам он впоследствии говорил, что никогда ему не приходилось до такой степени все ставить на карту, как в июне и июле 1866 г.

Все это выглядит несколько романтическим преувеличением. Конечно, итальянцев австрийцы легко разбили в сухопутном сражении при Кустоцце (24 июня) и морском при Лиссе (20 июля). Но вести войну на два фронта лоскутная империя была явно не в состоянии. Большой вопрос, могла бы Австрия противостоять одной лишь Пруссии. Во время кризиса 1850 г. кронпринц Вильгельм громко говорил, что прусская армия непременно разобьет австрийцев. А после предпринятой пруссаками революции в военном деле, о которой было сказано выше, прусские военные совершенно не сомневались, что Австрия будет быстро разгромлена. Так оно и произошло. Другое дело, что Бисмарк (хотя и любил позировать в военном мундире) совершенно ничего не понимал в военном деле и был вынужден полагаться на суждения Мольтке-старшего и Роопа.

Настоящий бой, однако, Бисмарку пришлось выдержать после Садовой. Вот что писал он жене 9 июля: "Дела у нас идут хорошо, несмотря на Наполеона; если мы не преувеличим наши притязания и не будем думать, что завоевали весь свет, то добьемся также и мира, который стóит усилий. Но мы так же быстро опьяняемся успехом, как падаем духом, и передо мной стоит неблагодарная задача лить воду на пенящееся вино и доказывать, что мы не одни живем в Европе, но еще с тремя державами, которые нас ненавидят и нам завидуют".

Действительно, после Садовой, когда дорога на Вену была открыта и, казалось, Берлин может продиктовать поверженному врагу любые условия мира, Бисмарку стоило колоссальных усилий убедить короля в том, что нужно заключить мир на самых умеренных условиях - и как можно скорее. Ведь 5 июля, через 2 дня после Садовой, Наполеон заявил о своем посредничестве в конфликте Австрии, Италии и Пруссии. Этим самым французский император давал понять, что Франция не останется в стороне в случае продолжения войны. Эти доводы, однако, с трудом доходили до сознания прусского короля и его генералов. В какой-то момент Бисмарк (если верить его мемуарам) подумывал об отставке и даже о самоубийстве. И все же ему удалось убедить короля (с помощью кронпринца) заключить умеренный мир, который оставлял бы в неприкосновенности территорию Австрии и Саксонии.

26 июля в Никольсбурге был подписан предварительный мир, а окончательный мирный договор был подписан 23 августа в Праге. Победа над Австрией привела не только к доминированию Пруссии в Германии (в самом деле, старый Германский союз был ликвидирован; вместо него в 1867 г. был создан Северогерманский союз, в соответствии с конституцией которого прусский король возглавлял все германские государства к северу от Майна, а также был верховным главнокомандующим и руководителем внешней политики Союза; Пруссия аннексировала Ганновер и заключила оборонительные и наступательные соглашения с Баварией, Вюртембергом, Гессеном и Баденом). Эта победа привела к доминированию Бисмарка в германской внутренней политике. Прусский ландтаг, с которым Бисмарк был в контрах на протяжении нескольких лет, немедленно вотировал все запрошенные железным канцлером военные кредиты. Бисмарковская политика объединения Германии железом и кровью, на основе компромисса юнкерства и буржуазии (а также верхушки рабочего класса) давала блестящие плоды.

5. Франко-прусская война и создание Германской Империи.

Если победа над Австрией сплотила всю Северную Германию, то война с Францией вековым врагом немцев должна была, по замыслу Бисмарка, объединить всю Германию. Подготовка к войне с Францией велась Бисмарком по той же схеме, что и подготовка к австро-прусской войне. И важнейшей составной частью этой схемы была внешнеполитическая изоляция потенциального противника.

Конечно, изоляция "прекрасной Франции", страны, которая на протяжении многих столетий была гегемоном европейской политики это не то же самое, что и изоляция лоскутной империи, которая непонятно как вообще существовала. И здесь (как и во многих других случаях) на помощь Бисмарку пришли просчеты его противников.

У Франции был шанс создать единый антипрусский фронт: еще в 1866 г. русское правительство предлагало Англии и Франции протестовать против предполагавшегося уничтожения Германского союза и аннексии Ганновера и других немецких государств. Горчаков предлагал поставить этот вопрос на международном конгрессе. (Разумеется, на этом конгрессе русский канцлер предполагал поднять и вопрос о черноморском флоте, и о ситуации на Балканах). Его ожидал отказ. Лондон в тот период, после смерти Пальмерстона (1865 г.), вообще не усматривал никакой пользы во вмешательство в события на континенте: гораздо большее беспокойство у англичан вызывали проводимые французами работы по прокладке Суэцкого канала. И если у Лондона и были какие-то намерения вмешаться в конфликт между Берлином и Парижем, то после того как 25 июля в 1870 г. Бисмарк опубликовал проект франко-прусского договора, подготовленного послом Франции в Берлине Бенедетти, в соответствии с которым Бельгия должна была отойти к Франции, британский кабинет занял позицию нейтралитета во франко-прусском конфликте, причем весьма недружественного по отношении к Парижу.

Франция, с другой стороны, не была готова пойти на пересмотр положений Парижского трактата 1856 г. (что нужно было Петербургу). Наконец, что касается Италии, бонапартистский режим, находившийся в зависимости от клерикалов, упорно отказывался дать свое согласие на присоединение Рима к Итальянскому королевству. Тем самым изоляция Франции накануне франко-прусской войны была предопределена - что и требовалось Бисмарку.

Известная Эмская провокация Бисмарка была направлена на создание максимально благоприятных политико-дипломатических условий для войны против Франции. Подстрекая Париж к объявлению войны Пруссии, "железный канцлер" добился полной изоляции Франции даже по отношению к тем немногим странам, которые были еще готовы ее поддержать, а именно Австрии и Италии. После объявления Францией войны (17 июля) в Вене французским представителям было заявлено, что, поскольку нападающей стороной является Франция и, кроме того, австрийский кабинет не был должным образом осведомлен о намерениях Парижа, Австрия не может поддержать Францию. Фактически и Австрия, и Италия выжидали, когда франко-прусская война перейдет в затяжную фазу - и вот тогда-то Вена и Рим собирались выступить на сцену...

***

Узнав об Эмском инциденте, Александр II сказал французскому послу в Петербурге: "Вы ведете себя так, как будто только у вас есть честь". Действительно, требования Парижа к прусскому королю о публичных гарантиях того, что ни один принц из династии Гогенцоллернов никогда не будет претендовать на испанский престол, были унизительными и оскорбительными для Вильгельма I. Оскорбительна была и та форма, в которых эти требования были заявлены. А это-то и надо было Бисмарку: в глазах не только немцев, но и всей Европы именно французы выступили как провокаторы и поджигатели войны.

***

1. Вместо заключения. Объединение Германии и Европа.

Разгром Франции в 1870 г. - столь блестяще описанный в одноименном романе Э. Золя - стал не только военным поражением, но и крахом всей европейской политики Франции, начиная по крайней мере с 1815 г. Выявилась вся тщетность претензий Парижа на "лидерство" на европейском континенте, на какую-то "особую роль" в германских делах. Все потуги такого рода, которые шли еще со времен Ришелье, оказались навсегда похороненными под Седаном и Мецем. Особенно смешной после 1871 г. выглядела принятая на себя Парижем роль "покровителя" южногерманских государств - ведь в ходе франко-прусской войны вся южная Германия, в едином порыве с северной Германией, поднялась на борьбу против исконного, векового врага на Западе.

Франции отныне приходилось мириться с ролью державы второго эшелона, которая вынуждена противопоставлять германской мощи не собственную силу, а дипломатическое маневрирование. Отсюда - прорусский крен во французской внешней политике, который стал реальностью после 1871 г.

Но не меньшее впечатление произвело и на петербургский кабинет внезапное появление в центре Европы - на месте кучки слабых и зависимых немецких государств - 70-миллионного германского колосса. И подумать только - еще 20 лет тому назад Пруссию публично унижали в Ольмюце, а за 15 лет до того ее просто не пустили на порог Парижского конгресса! Теперь же Петербургу приходилось с беспокойством констатировать, что времена покровительственного отношения российского императора к прусскому королю прошли. На Западе Россия граничила не со слабой и зависимой Пруссией, а с могущественной и растущей как на дрожжах Германской Империей. При этом самой России приходилось в то время не только преодолевать последствия крымского разгрома (вплоть до конца 1880- гг. у России фактически не было Черноморского флота, т.е. южные рубежи Империи не были защищены), но и сталкиваться с нарастающими трудностями при проведении внутренних преобразований. Отсюда - постепенное нарастание профранцузских тенденций в российской внешней политике после 1871 г.

Да и другие члены "европейского концерта", и прежде всего Англия, испытывали понятную озабоченность, глядя на успехи Берлина. Тем не менее на протяжении 20 лет после Седана "железный канцлер" умудрялся, действуя методами превентивной дипломатии, расстраивать потенциальные антигерманские коалиции. Его преемники, однако, не были столь искусны, и уже через несколько лет после ухода Отто фон Бисмарка с политической арены вокруг Германской Империи начала складываться враждебная коалиция иностранных держав. Но об этом мы с вами поговорим в следующий раз.

ВОПРОСЫ:

1. Почему именно Пруссия взяла верх в борьбе с Австрией по вопросу об объединении Германии?

2. В чем причины дипломатических побед О. фон Бисмарка?

3. Каким образом изменилось соотношение сил в Европе после объединения Германии?

ЛЕКЦИЯ 10. ОБЪЕДИНЕНИЕ ИТАЛИИ

1. Венский конгресс и право наций на самоопределение.

В настоящее время право наций на самоопределение является одной из основополагающих норм международного права. Но так было не всегда - и только после первой и, особенно, второй мировой войны этот принцип стал общепризнанным и неоспоримым.

Дело в том, что нация как феномен общественно-исторического развития является сравнительно недавним новообразованием. И здесь необходимо, по-видимому, вновь обратиться к вопросу о том, что такое нация.

Ответы на этот вопрос могут быть самыми разными. Для нас, однако, важно уяснить вот что: сам феномен наций возникает одновременно с возникновением класса буржуазии, а также всего того, что несет этот класс: буржуазное сознание и гражданское (т.е. опять-таки буржуазное) общество. Зарождение этого буржуазного общества означало смертельную угрозу для традиционного общества с его патриархальными феодальными связями между людьми, непререкаемым авторитетом церкви и божественным правом монархов. Соответственно, это был вызов и традиционной системе международных отношений, в которой воля монарха была всем, а воля народов - ничем.

Венский конгресс 1815 г. предпринял попытку кодифицировать, закрепить в законе и международной практике именно такую традиционную систему международных отношений, основанную на легитимистских принципах. В результате целый ряд европейских наций - немцы, итальянцы, бельгийцы, поляки - оказались лишенными своего национального государства. Тем самым формирующиеся там гражданские общества оказались в крайне затруднительном положении как в отношении сложившихся западноевропейских наций - Англии, Голландии, Франции - так и в отношении феодальных монархий Восточной Европы, прежде всего России и Австрии. Тем самым творцы венской системы заложили под нее мину замедленного действия, которая рано или поздно должна была взорваться.

При этом борьба за национальное освобождение тесно переплеталась с борьбой за социальное освобождение, борьбой между нарождающимся буржуазным обществом и традиционным, патриархально-феодальным обществом.

2. Проблема объединения Италии и позиция великих держав.

Вкратце напомним положения Венского трактата в отношении Италии: Сардинское королевство уступает Савойю Швейцарии и Франции, но получает взамен Геную; Австрия получает Венецию и Ломбардию. Восстанавливалась Папская область; императрица Мария-Луиза сохранила за собой Парму, Пьяченцу, Гвасталу; эрцгерцог Франц Эсте получает обратно герцогства Модену, Реджио и др. Наконец, было восстановлено Королевство Обеих Сицилий со столицей в Неаполе и королем Фердинандом IV во главе.

Итак, с одной стороны, Италия оставалась раздробленной, а с другой - на Апеннинском полуострове безраздельно господствовала Австрия.

***

Отдельные мелкие деспоты, люди без разума и без чести, бывшие рабами Австрии и тиранами своих подданных, восстановили на всем пространстве от Альп до Адриатики и Мессинского пролива уже устаревшие учреждения, противоречащие духу времени. Французский историк Дебидур именно в таких словах охарактеризовал положение в Италии после Венского конгресса; он мог бы добавить, что ситуация в Германии была ничуть не лучше: инспирированная Веной тирания и раболепство мелких деспотов перед Австрией точно так же душили все живое на Севере Европы, как и на Юге. Неудивительно, что самой популярной профессией в Италии в первой половине XIX в. стала профессия заговорщика, а слова карбонарий и гарибальдиец стали известны всей Европе.

***

Пожалуй, ситуация в Италии была все же хуже: В Германии была все же великая европейская держава (Пруссия), которая могла стать центром объединения страны, и с мощью которой приходилось считаться всем, в том числе и великим державам. Ничего подобного не было в Италии: Сардинское королевство никоим образом не могло претендовать на статус великой державы.

Итальянские патриоты, не ослабляя борьбу за свободу, были вынуждены озаботиться поиском союзников в их борьбе. Естественным союзником Италии в ее борьбе за свободу и объединение должна была стать Франция. При этом французские и итальянские политики руководствовались известным принципом враг моего врага - мой друг. У Италии и Франции был общий лютый враг - Австрия.

2 июля 1820 г. несколько полков, расположенных в Ноле и в Авеллино, провозгласили конституцию 1812 г. Фердинанд IV, дрожа от страха, сразу передал власть в руки карбонариев.

Характерна реакция великих держав на события в Королевстве Обеих Сицилий. Австрия решительно выступила на стороне реакции, и в конечном итоге именно ее войска подавили неаполитанскую революцию. Пруссия поддержала Вену, но ее позиция мало что значила. А вот позиция трех остальных великих европейских держав - Англии, России и Франции - оказалась достаточно интересной.

Так, Александр I в Троппау, еще не вполне избавившись от либеральных идей своей юности, заявил, что, хотя Священный союз был создан для защиты монархов от мятежа, он, в то же время, не должен лишать народы вольностей, добровольно дарованные им монаршей милостью. Поэтому условием своего согласия на австрийскую интервенцию русский царь ставил обязательство короля Фердинанда даровать своим подданным умеренную конституцию после своего возвращения во власть.

Великобритания же устами лорда Кэсльри провозгласила, что Австрия вправе подавлять мятеж, угрожающий ее интересам, однако Лондон против принятия принципа вмешательства во внутренние дела ради одних политических теорий против других теорий.

В свою очередь правительство Ришелье было вынуждено лавировать между либералами и ультрароялистами; но бездействовать оно также не могло, иначе и те, и другие обвинили бы его в пренебрежении интересами Франции.

Итак, Австрии не удалось добиться единого контрреволюционного фронта, но и ее карательной армии оказалось вполне достаточно для разгрома войск конституционалистов (март 1821 г.). В Неаполе (вопреки громогласным обещаниям Фердинанда) началась еще более жестокая реакция, чем даже в 1799 г.

Однако реакционеры недолго торжествовали победу: в Пьемонте военный заговор привел к провозглашению конституции (весна 1821 г.), а князь Ипсиланти с вооруженными силами проник в Дунайские княжества и призвал всех греков к восстанию против Турции.

Австрия оказалась взятой в клещи: с одной стороны - итальянские карбонарии, с другой - греческие повстанцы расшатывают Турецкую империю (в Вене всегда прекрасно понимали, что если Австрийской империи и суждено пережить Оттоманскую Порту, то ненадолго). Таким образом, именно Восточный вопрос нанес смертельный удар Священному союзу: как известно, как только речь заходила о Восточном вопросе, русский царь становился таким революционером, что куда там якобинцам и карбонариям.

Очевидно, что и на Англию надежда была слаба: именно в эти годы в стране набрало силу чартистское движение, и в этих условиях даже таким завзятым реакционерам, как Кэслри и Веллингтон, было бы не так-то просто мобилизовать общественное мнение в поддержку контрреволюционных авантюр.

А что касается Франции, то после 1830 г., когда буржуазия окончательно утвердилась у власти в этой стране, рассчитывать на поддержку Парижа в деле поддержания легитимных режимов совершенно не приходилось; более того, многие французские политики - от Луи-Филлиппа до Луи-Наполеона, и от Гизо до Тьера - рассматривали установления 1815 г. как крайне антифранцузские и вредные. Более того, для французских политических лидеров (от Лафайета до Гамбетты) будущее единое итальянское государство виделось как естественный союзник по ту сторону Альп.

Февраль 1831 г. ознаменовался рядом восстаний одновременно в Модене, Болонье, Анконе, Парме и др. Герцог Франц ДЭсте и эрцгерцогиня Мария-Луиза принуждены были обратиться в бегство. Эмилия, Романья и Болонья оказались во власти восставших. Австрийцы начали было сосредотачивать свои войска между Миланом и Венецией, однако на этот раз в Париже находился не пассивный Ришелье, а достаточно активные и либеральные политические деятели, Лафайетт и Казимир Перье. Они, в частности, добились эвакуации занятой австрийцами папской области. Таким образом, отныне в своей итальянской политике австрийцам приходилось считаться с французским фактором.

В полной мере этот крайне неблагоприятный для Австрии расклад сил сказался в ходе революции 1848-1849 гг., когда все здание австрийского владычества в Италии было потрясено до основания. В марте 1848 г. восстала Венеция, и вскоре все Северная Италия была очищена от австрийцев.

Король Сардинии Карл-Альберт решил воспользоваться сложившимися благоприятными обстоятельствами, казалось, открывавшими путь к объединению страны под главенством сардинской династии, и объявил Австрии войну. Целью короля было присоединение к сардинскому королевству Ломбардии и Венеции. Ряд других итальянских монархов под напором народных масс примкнул к Сардинии. В этих условиях Пальмерстон советовал Австрии пойти на уступки.

Перепуганная Вена уже была готова уступить Сардинии Ломбардию, однако, после того как австрийский главнокомандующий, фельдмаршал Радецкий получил подкрепления, положение в Италии изменилось. Под Кустоццей итальянские войска были наголову разбиты, и австрийцы грозили вторгнутся в Пьемонт. В условиях, когда государственная власть Франции была парализована в результате революционного движения (июньские дни 1848 г.), одна Англия не рискнула идти на серьезный конфликт с Австрией из-за Италии. Лишившись поддержки западных держав и потеряв Милан (9 августа), Сардинское королевство (при посредничестве Англии и Франции) заключило перемирие с Австрией на условиях status quo ante bellum (т.е. Венеция и Ломбардия оставались за Австрией).

Новая попытка выбить австрийцев из Венеции и Ломбардии, предпринятая Карлом-Альбертом в 1849 г., окончилась столь же плачевно. После этой неудачи сардинский король отрекся от престола в пользу своего сына, Виктора-Эммануила, которому и предстояло стать объединителем страны 10 лет спустя.

В этой связи следует указать на позицию Санкт-Петербурга. Николай оказывал всяческую моральную и дипломатическую поддержку Вене (в частности, он разорвал дипломатические отношения с Сардинией). В то же время он отклонил предложение о посредничестве, а также о созыве европейского дипломатического конгресса для обсуждения итальянских дел, опасаясь, что в ходе конгресса может возникнуть Восточный вопрос в невыгодной для России трактовке. Вообще в ходе революций 1848-1849 гг. царизм играл роль жандарма Европы, всячески поддерживая европейских реакционеров, в том числе и силой оружия.

Так обстояли дела в 1848-1849 гг. на севере Италии; что же происходило на юге? Весной 1849 г. Французская Республика (которую к этому времени уже возглавлял президент Луи-Наполеон) предприняла контрреволюционную интервенцию в Риме с целью восстановления светской власти папы. Весной 1849 г. попытка генерала Удино захватить Рим закончилась неудачей, однако к июню, подтянув артиллерию французы разбили гарибальдийцев и заняли город. Папа Пий IX получил возможность свирепо расправиться с республиканцами и все это благодаря помощи со стороны Второй Республики!

Таким образом Луи-Наполеон пытался заручиться столь необходимой ему поддержкой со стороны клерикалов. В то же время римская проблема надолго отравила отношения между Парижем и итальянскими патриотами.

2. Австро-франко-итальянская война 1858-1859 гг.

Стремлением во что бы то ни стало усидеть на двух стульях и в дальнейшем было характерной чертой наполеоновской внешней политики - и не только, кстати, в итальянском вопросе. Это было связано с самой сущностью бонапартистского режима, который, как известно, балансирует между различными социальными группами и классами, пытаясь изобразить в своем лице некое "национальное единство". Но что блестяще, вплоть до самого конца, удавалось Наполеону I (который и был сам национальным единством) - то никак не получалось у "маленького племянника большого дяди". Отсюда - крайняя непоследовательность и противоречивость наполеоновской внешней политики, которые, как мы уже видели, в конечном итоге привели к полной дипломатической изоляции режима, что стало прелюдией его краха.

А пока в итальянских делах император французов сделал ставку на консервативный режим Камилло Кавура, премьер-министра сардинского королевства. Подстрекая Сардинию к войне против Австрии, Париж стремился 1) ослабить враждебную державу; 2) обеспечить надежный контроль над проходящими на Апеннинском полуострове политическими процессами; 3) заполучить надежного и верного союзника в Южной Европе. Присоединив к Сардинии Ломбардию и Венецию, Виктор-Эммануил встал бы во главе государства в 11-12 млн. жителей - а это уже серьезная сила, с которой всегда вынуждена была бы считаться ненавистная Австрия.

В ходе секретных переговоров между Наполеоном и Кавуром в Пломбьере (июль 1858 г.) стороны договорились, что Сардиния получает Ломбардию и Венецию, а к Франции отходят Савойя и Ницца. Более того, Кавуру удалось добиться от наследника прусского престола, кронпринца Вильгельма, гарантий того, что Пруссия не вмешается на стороне Австрии. В Берлине все еще не могли ни забыть, ни простить ольмюцское унижение, и жаждали реванша. Со своей стороны, Париж предпринял серьезные усилия, направленные на улучшение франко-русских отношений; так, ситуация вокруг дунайских княжеств, Молдавии и Валахии, была урегулирована в интересах России и Франции, и по итогам Парижской конференции, 19 мая была провозглашена фактическая независимость княжеств от Турции. (Окончательное объединение княжеств в единое государство состоялось в начале 1859 г.). Результат не замедлил сказаться - в ходе свидания с царем в Варшаве Наполеон получил твердые заверения в том, что царь сумеет удержать Германский союз от выступления на стороне Австрии.

Итак, дипломатическая подготовка войны была завершена - с Англией, не располагавшей сильными союзниками на континенте, можно было вообще не считаться. К тому же дело итальянских патриотов было чрезвычайно популярно в Великобритании и, кроме того, Лондон только-только с неимоверным трудом подавил восстание в Индии. Однако английской дипломатии удалось настоять на своей идее о созыве международной конференции, в ходе которой должен был быть обсужден итальянский вопрос. Париж и Турин приняли это предложение - там были твердо уверены в том, что Вена его отвергнет, и это-то и станет желанным casus belli. Наглый ультиматум Вены о разоружении Пьемонта (21 апреля) и стал предлогом для начала войны - теперь в глазах международного сообщества именно Австрия выглядела агрессором.

Австрийский ультиматум, фактический отказ от международного посредничества объяснялся лишь одним - уверенностью австрийцев в неготовности Франции. И тут-то их ждало жестокое разочарование - 29 апреля французы внезапно перешли через Альпы.

Уже к июню, потерпев ряд поражений, австрийцы были выбиты из Пьемонта, а 4 июня австрийский генерал Дьюлай потерпел страшное поражение при Мадженте, после чего он был вынужден оставить Милан. 11 июня пал кабинет Дерби, который был склонен вмешаться в войну на стороне Австрии, и к власти пришел Пальмерстон, который был склонен, напротив, придерживаться политики нейтралитета (дружественного по отношению к Франции и Сардинии). Наконец, сосредоточение сильной русской армии в Польше исключало возможность выступления Германского союза на стороне Австрии.

Казалось, обстановка складывается исключительно благоприятно для победоносной антиавстрийской коалиции, однако события в Италии начали развиваться так, что Луи-Наполеон пришел к выводу, что ситуация выходит из-под контроля. Восстала вся Италия - Парма, Болонья, Модена, Тоскана, Папская область; шло брожение в Неаполитанском королевстве. В самой Франции реакционеры и клерикалы были крайне недовольны. Правда, в битве при Сольферино (24 июня) Наполеон III победил, однако ему еще предстояло взять знаменитый "четырехугольник" - крепости Пескиера, Мантуя, Верона и Леньяго. Только захватив "четырехугольник", можно было установить прочный контроль над Северной Италией.

"Большой дядя" так и сделал 60 лет тому назад; но "маленький племянник", видимо, просто струсил и совершил совершенно нелепый и безрассудный поступок - заключил сепаратный мир в селении Виллафранка (8 июля) с австрийским императором. По этому договору, Ломбардия отходила к Сардинскому королевству, но в остальной Италии все оставалось по-прежнему - разве что Вена пообещала провести "необходимые реформы" в папской области. Свергнутые итальянские князьки возвращались в свои владения - и получали возможность свести счеты со своими восставшими подданными.

3. Поход Гарибальди в Южную Италию

Вся Европа ахнула, узнав о позорном сговоре в Виллафранка - ведь Австрия, сохраняя свой контроль над Венецией и "четырехугольником", могла и дальше держать Италию под прицелом своих пушек! Что касается Луи-Наполеона, то в глазах всей Европы он выглядел как авантюрист самого низкого пошиба. Еще 8 мая, в Милане, выступая перед восторженно приветствовавшей его толпой, он призвал итальянцев: "Объединяйтесь! Организуйтесь по-военному, спешите под знамена короля Виктора-Эммануила и, воодушевленные священным огнем патриотизма, будьте сегодня прежде всего солдатами: завтра вы станете свободными гражданами великой страны".

Чего же добился этот фигляр своим предательством? Да только лишь полной утраты контроля над ситуацией. Французские и итальянские клерикалы его не полюбили: в глазах католической реакции "император французов" выглядел как "новый Иуда" - примерно так же отзывались о нем итальянские революционеры.

В самой Италии патриоты брали судьбы своей страны в собственные руки. В апреле 1860 г. восстала Сицилия. На помощь восставшим прибыла "тысяча" Гарибальди (на самом деле их было 2 тысячи). И уже в первых числах июня весь остров был в руках восставших. Немудрено - из Сардинии ежедневно отбывали транспорты с оружием и людьми на помощь гарибальдийцам. Державы немножечко попротестовали (для вида) - на самом деле никто не желал и пальцем пошевелить для защиты Пия IX и Франческо II, тупых реакционеров и деспотов. Что же касается европейского общественного мнения (а последнее играло все большую роль в международных делах) - то оно было целиком на стороне итальянских патриотов. В августе Гарибальди переправился через Мессинский пролив - и судьба Неаполитанского королевства была решена.

Разумеется, без благожелательной позиции со стороны Лондона все эти экспедиции были бы просто невозможны: британскому флоту было достаточно лишь заблокировать итальянское побережье - и дело с концом. Но Англия этого не сделала, не без основания рассчитывая, что после виллафранкского предательства у нее есть шанс стать лучшим другом нового национального государства.

4. Образование Итальянского королевства (1860 г.)

В октябре состоялись плебисциты в Умбрии и королевстве Обеих Сицилий, по результатом которых эти области присоединились к Сардинскому королевству. После стольких веков феодальной раздробленности, иностранной оккупации, унижений и бессилия - Италия, наконец, объединилась.

Австрия была не в состоянии этому помешать. В Германии вряд ли поддержали бы австрийскую интервенцию в Италию - многие немецкие патриоты, в свою очередь, жаждали повторить то, что уже сделали итальянцы. Вот почему протесты Берлина против нарушения прав неаполитанского короля и папы были озвучены лишь проформы ради. Франция, несомненно, поддержала бы Италию. В России не могли забыть и простить поведения австрийцев в ходе Крымской войны. Наконец, в самой Австрии было неспокойно; Венгрия вновь угрожала восстанием. Но окончательно похоронила всякие надежды австрийцев нота лорда Рассела от 27 октября, в которой он высказался в пользу народов, признавших Виктора-Эммануила своим государем, и отстаивал перед Европой ту точку зрения, что нации могут в любое время сместить те правительства, которые им не по душе.

Это означало, что объединение Италии было фактически признано "европейским концертом".

5. Завершение объединения Италии (1866-1870 гг.)

Но дело объединения Италии нельзя было считать завершенным, пока к ней не были присоединены Венеция и Папская область. Италия добилась присоединения Венеции после австро-прусской войны (1866) и Папской области - после франко-прусской войны. Эти присоединения, однако, были сделаны не силой итальянского оружия, а в результате благоприятной международной обстановки.

Мы уже говорили о тех унизительных поражениях, которые потерпели итальянцы от австрийцев в ходе войны 1866 г. Эта война, в частности, показала, что Италия (в силу ряда причин) едва ли может претендовать на равный статус среди других великих держав. И дело даже не только в крайне низком (особенно на юге) уровне экономического развития. Ахиллесовой пятой Италии на протяжении всех войн, в которых она участвовала в XIX и XX столетиях, была нехватка энергетических ресурсов. Кроме того, длинная береговая линия также делала Италию крайне уязвимой для иностранного вторжения. В силу этих (а также других) факторов Италия, которая объединилась не столько в результате собственных усилий итальянского народа, сколько в результате умелого дипломатического маневрирования, и в дальнейшем была вынуждена полагаться не столько на собственные силы, сколько на благоприятную международную конъюнктуру.

ВОПРОСЫ:

1) Каково было положение Италии после Венского конгресса?

2) Какую позицию занимали великие державы по вопросу об объединении Италии?

3) В чем причины относительной слабости Италии после ее объединения?

ЛЕКЦИЯ 11. ВОСТОЧНЫЙ КРИЗИС 1875-1878 ГГ.И РУССКО-ТУРЕЦКАЯ ВОЙНА 1877-1878 ГГ.

Подобно кризису 1830-х - 1840-х гг., восточный кризис 1875-1878 гг. возник спонтанно, а не в результате интриг великих держав - просто турецкая империя вступила в новую фазу своего разложения. Великие державы, однако, сыграли решающую роль в ходе этого кризиса, и исход его на многие десятилетия предопределил взаимоотношения между участниками "европейского концерта". Так, "союзу трех императоров" был нанесен удар, от которого он так и не смог оправиться; в Лондоне же утвердились совершенно фантастические представления о том, будто Великобритания может по своему соизволению в любой момент оказывать решающее влияние на дела континента, даже не имея мощной сухопутной армии и великой державы-союзницы. В любом случае, ход (и исход) этого кризиса продемонстрировал дальнейшее ослабление позиций России и Франции среди других великих держав, и именно это обстоятельство предопределило их сближение в дальнейшем.

1. Восстание славян и европейская дипломатия

В июле 1875 г. крестьяне Боснии и Герцеговины подняли восстание против турецких поработителей. Как это всегда бывает на Балканах, тут были тесно завязаны в кровавый узел старые исторические обиды, национально-религиозное неравноправие, экономическая эксплуатация.

Несмотря на обещания реформ, которые должны были облегчить положение христиан (а в европейских провинциях Оттоманской Порты они составляли абсолютное большинство), последние оставались угнетенными и бесправными; их права, человеческое достоинство и сама жизнь были совершенно ничем не защищены и не гарантированы от произвола чиновников турецкого правительства. Наконец, помещиками, землевладельцами в европейской части Турецкой империи были преимущественно турки, а крестьянами - преимущественно христиане, и тут в межнациональные и межконфессиональные отношения вмешивался и аграрный вопрос.

***

Вот что писал об этом, в частности, А. Дебидур: "Неисправимый в своей гордости турок не мог решиться на обращение с гяуром как с равным. Положение христианских подданных Порты (как известно, в Европе они были в три раза многочисленнее мусульман) было столь же ненадежным и столь же плачевным, как и в начале столетия. Им недоставало личной безопасности и им не было обеспечено правосудие. Натуральные повинности, всякого рода насилия слишком часто выпадали на их долю, в то время как лживая риторика турецких министров рисовала их Европе свободными и счастливыми люльми под опекой законов послереформенного режима" (А. Дебидур. Дипломатическая история Европы 1814-1878. Т. II. - Ростов-на-Дону, 1995. - С. 421).

***

И дело даже не только в плохом отношении турок к славянам, мусульман к христианам. Империя разваливалась. Государственная казна, несмотря на иностранные кредиты в 200 млн. ф. ст., полученные на ростовщических условиях, была постоянно пуста; жалование чиновникам и военным не выплачивалось по несколько лет. Администрация и суд находились в состоянии полного хаоса и произвола. В общем, в предшествующие столетия ситуация в Блистательной Порте оставалась такой же; однако народы Балкан, вступившие в капиталистическую стадию развития, более не желали мириться с подобным положением; они нуждались в национальной независимости, которая и могла обеспечить их свободное развитие.

Вслед за Боснией и Герцеговиной поднялась и Болгария (1876 г.). Первоначально действия турецкой армии против повстанцев были не очень успешными, что давало им, казалось, некоторые шансы на победу.

Какова же была реакция европейских кабинетов на новое обострение ситуации на Балканах?

АВСТРО-ВЕНГРИЯ, будучи "лоскутной монархией", продемонстрировала в высшей степени неоднозначное отношение к антитурецкому восстанию. С одной стороны, венгерское дворянство, занимая традиционно крайне антиславянскую позицию, предпочло бы, чтобы восстание было потоплено в крови, а Стамбул восстановил бы статус-кво, ибо успех турецких славян (разумеется) послужил бы сигналом для активизации славян австро-венгерских. В то же время влиятельные круги чешской и (отчасти) немецкой буржуазии, выступавшие за трансформацию двуединой монархии в триединую, считали, что дальнейшее расширение Австрии за счет турецких владений может расширить сферу влияния Вены на Балканах. Ведь, как известно, многие из завоевавших независимость балканских государств попали в экономическую сферу влияния Вены (например, внешняя торговля Сербии была ориентирована преимущественно на Австрию). В Вене считали, что железнодорожное строительство и торговля с балканскими странам придаст мощный импульс экономическому развитию Австрии и, отчасти, компенсирует внешнеполитические неудачи Империи в Германии и Италии. Наконец, Вена (в гораздо большей степени, чем Будапешт) была вынуждена считаться с общественными настроениями в Далмации, граничившей с Боснией и Герцеговиной: местное население, именуемое в настоящее время "хорватами", горело желанием оказать помощь своим братьям по вере.

В РОССИИ, как известно, были очень сильны панславистские настроения; желание помочь "братушкам-славянам" были распространены в разных кругах общества - от высшего петербургского света и двора и до трудового люда. Вот почему в панславизме можно было проследить как буржуазно-националистические и даже революционно-демократические тенденции, так и тенденции реакционные и охранительные. К середине 1870-х гг. Российская Империя находилась на распутье: Великие Реформы 1860-х гг. явственно проявили свою половинчатость, и прежде всего Крестьянская реформа. Нужно было что-то делать: либо двигать реформы дальше, рискуя навлечь на себя недовольство очень влиятельных реакционных крепостнических кругов - либо проводить политику контрреформ (что впоследствии и сделал Александр III). Правительство же его отца, Александра II, так и не смогло избрать определенный курс во внутренней политике - и поэтому (как это нередко бывало в русской истории) видело выход в "маленькой победоносной войне", которая разрядила бы общественное недовольство и сплотило бы общество вокруг престола. С другой стороны, панславистское безумие и патриотическая горячка охватила далеко не всех в России. Князь Горчаков, граф Шувалов, наконец, сам Александр II прекрасно отдавали себе отчет в том, насколько опасно для России повторение ситуации двадцатилетней давности, когда страна в ходе Крымской войны оказалась один на один чуть ли не со всей Европой. Эти настроения разделяли умеренно-либеральные буржуазные круги, петербургские банки и биржа, тесно связанные с Европой.

ФРАНЦИЯ в тот период настойчиво искала выход из внешнеполитической изоляции, в которой Париж оказался после поражения в войне с Пруссией (1870-1871). В то же время как раз в 1875 г. резко обострились франко-британские отношения, после того как 26 ноября стало известно, что Лондон за 100 млн. франков приобрел 177 тыс. акций Суэцкого канала, находившихся ранее в собственности египетского хедива (вице-короля), после чего Англия стала практически единоличным собственником канала (правда, у Парижа оставалась часть акций канала, но с правами миноритарных акционеров никто особенно не считался ни тогда, ни теперь). Эта сделка, осуществленная в строжайшей тайне, не могла не задеть Францию. В этих условиях Париж был склонен поддержать в начавшемся очередном восточном кризисе, скорее, не Лондон, а Санкт-Петербург.

В ВЕЛИКОБРИТАНИИ у власти находилось тогда правительство Бенджамена Дизраэли, лорда Биконсфильда. У этого человека была репутация туркофила и русофоба, однако на самом деле он был ярым британским шовинистом, сторонником расширения британской колониальной империи. И ради этой цели все протурецкие симпатии Дизраэли отходили на задний план. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что развал Оттоманской Порты неизбежен, Дизраэли в своем письме к лорду Дерби (от 4 сентября 1876 г.) указывал, что "балканскую добычу" должны разделить Австрия и Россия "при дружеских услугах Англии". Какова же плата за эти "дружеские услуги" (=нейтралитет Англии?). "Константинополь с соответствующим районом должен быть нейтрализован и превращен в свободный порт под защитой и опекой Англии по примеру Ионических островов". Вот так. Как видно, любовь Дизраэли к Турции кончалась там, где начинались британские интересы (как он их понимал).

НАКОНЕЦ, ГЕРМАНИЯ не имела в то время непосредственных интересов на Балканах в частности и на Ближнем Востоке вообще. Однако в начавшемся конфликте роль Берлина была огромной. Этот кризис открывал перед германской дипломатией большие возможности; в то же время он таил и немалые опасности. Бисмарк видел свою задачу в том, чтобы: 1) максимально рассорить Россию и Англию; 2) предотвратить сближение России и Франции; 3) избежать конфликта между Австрией и Россией. Вот почему в ходе восточного кризиса 1875-1877 гг. он, с одной стороны, всячески подзуживал Петербург к войне против Турции, а с другой - решительно предупредил царское правительство о том, что Берлин не допустит разгрома Австрии.

Такова была позиция великих держав в ходе восточного кризиса; как же она сказалась на их дипломатических действиях?

2. Великие державы и восточный кризис 1875-1877 гг.

Как видим, среди великих держав у Оттоманской Порты не нашлось в то время искренних друзей и союзников; практически всеобщим было мнение о том, что "европейский больной" зажился на белом свете - пора и честь знать. Поэтому европейским кабинетам без особых проблем удалось сформулировать свои требования к Стамбулу, сводившиеся к тому, что Порта должна: 1) установить полную религиозную свободу и равноправие вероисповеданий; 2) упразднить откуп налогов; 3) направить прямые налоги, собираемые в Боснии и Герцеговине, на нужды самих этих провинций под контролем местных органов самоуправления; 4) учредить местные органы самоуправления в Боснии и Герцеговине; 5) провести там аграрную реформу. Министр иностранных дел Австрии граф Андраши вручил эту ноту дивану 30 января 1876 г. от имени 6 держав (т.е. Великобритании, Франции, Австро-Венгрии, России, Германии и Италии). 11 февраля Стамбул согласился с этой нотой. Казалось, восстание славян при дипломатической поддержке Европы должно вот-вот принести успех, тем более что Сербия и Черногория выступили в июне против Турции.

Однако не тут-то было: "европейский больной" внезапно проявил признаки выздоровления. Сначала (в мае 1876 г.) был отправлен в отставку великий визирь Недим-паша, проводник русского влияния в Стамбуле. Через несколько дней, 30 мая, был свергнут, а затем убит Абдул-Азис, слабый правитель, находившийся в финансовой зависимости от европейских стран. Его преемник, Мурад V, впрочем, процарствовал недолго: он был объявлен сумасшедшим и посажен под домашний арест. 31 августа султаном стал брат Мурада, Абдул-Гамид, решительный противник каких бы то ни было уступок неверным.

Эти перемены в Стамбуле имели самое непосредственное влияние на положение на театре военных действий. Турецкая армия перешла в решительное контрнаступление; сербов и черногорцев не спасло присутствие большого числа русских добровольцев (4 тыс.) во главе с генералом Черняевым, которого сербский князь Милан назначил верховным главнокомандующим сербской армией, а также поступавшая из России большая денежная помощь. Сербы не только были отброшены на свою территорию, но и потерпели сильное поражение при Заечаре и были осаждены превосходящими силами врага в крепости Алексинац, которая прикрывала сербские границы с юга. К концу октября Алексинац пал, и дорога на Белград была открыта. Фактически туркам оставался до Белграда один день пути. Казалось, повторяется XIV в., когда Сербия была подвергнута страшному турецкому опустошению. Причина всех этих успехов турецкой армии - не только в смене настроений в Стамбуле, в появлении более энергичного национального лидера. Вся Турция была охвачена общенациональным патриотическим подъемом, хотя проявления этого подъема получили в тогдашней Европе вполне справедливое обозначение "турецких зверств". Особенно отличились тут дунайские черкесы и башибузуки; в одной лишь Болгарии были зверски убиты 30 тыс. чел., в т.ч. женщины, старики и дети.

Для России победа турок была чревата полной утратой влияния на Балканах. В этих условиях российский посол в Константинополе Игнатьев предъявил дивану ультиматум (30 октября): в течение 48 часов заключить перемирие с сербами и черногорцами. 2 ноября Стамбул дал согласие на перемирие; однако ситуация оставалась совершенно неясной. Лондон и Петербург обменивались воинственными заявлениями; британский флот встал на якорную стоянку в Безикской бухте; русские вели активные приготовления в Бессарабии. 20 дивизий русской армии были приведены в состояние повышенной боеготовности.

Все это, однако, не имело особого значения, ибо в тот момент у Британии не оказалось союзника на континенте. Дело в том, что в ходе свидания Александра II и Горчакова с Францем-Иосифом I и Андраши в Рейхштадтском замке в Чехии (8 июля 1876 г.) российская сторона дала согласие на оккупацию Австрией части Боснии и Герцеговины - в обмен на принципиальное согласие Вены на автономизацию (или независимость) Болгарии и Румелии, а также на возвращение России юго-западной Бессарабии. Что касается Франции, то о ее борьбе против России на Балканах не могло в тех условиях быть и речи.

В этих условиях у правительства Дизраэли не осталось иного выхода, как согласиться на конференцию великих держав, в ходе которой предполагалось найти выход из восточного кризиса.

Константинопольская конференция началась 23 декабря 1876 г. с артиллерийского салюта, который возвестил о том, что отныне Оттоманская Порта становится конституционной монархией с двухпалатным парламентом - поэтому-де никаких международных гарантий христианским подданным султана отныне не требуется - все это гарантировано в новоиспеченной турецкой конституции.

***

"Парламентаризм в Турции! Все кабинеты сочли, что шутка заходит слишком далеко. Даже Биконсфилд с трудом сохранял серьезный вид" (А. Дебидур. Дипломатическая история Европы 1814-1878. Т. II. - Ростов-на-Дону, 1995. - С. 435).

***

Короче, державы не были удовлетворены сим внезапным превращением азиатской деспотии в передовую европейскую демократию; они начали настаивать на своих требованиях, и 15 января 1877 г. дивану была вручена коллективная нота, в которой "европейский концерт" требовал автономии для Боснии, Герцеговины и Северной Болгарии, и учреждения там местной милиции.

25 января это требование держав было отвергнуто, а 15 февраля Мидхат-паша, "отец-основатель" турецкой конституции, был отправлен в ссылку. Столь вызывающее игнорирование воли великих держав означало для Стамбула фактическую дипломатическую изоляцию в надвигающейся войне с Россией. Франция, как уже было сказано, была менее чем когда бы то ни было расположена противодействовать русским планам. Австрия (при посредничестве Бисмарка) заключила 15 января 1877 г. в Будапеште совершенно секретную русско-австрийскую конвенцию, согласно которой: 1) ни одно из правительств не будет домогаться исключительного протектората над христианскими народностями Турецкой империи; 2) результаты будущей войны должны быть утверждены державами, принимавшими участие в Парижском и Лондонском трактатах; 3) Россия будет уважать территориальную целостность Румынии и не тронет Константинополя; 4) Болгария, Албания и Румелия получают независимость; 5) Россия не будет вводить войска в Сербию; 6) Австрия получает Боснию и Герцеговину. В обмен на все эти уступки Вена соглашалась на нейтралитет в предстоящей войне. Наконец, Петербург мог рассчитывать на благожелательный нейтралитет Берлина; собственно, Бисмарк и подталкивал Россию к этой войне.

3. Война

После того, как Порта отвергла протокол великих держав от 31 марта, в котором они в последний раз требовали от султана подчиниться воле Европы, война стала неизбежной. Только Лондон протестовал против объявления войны Турции Россией (24 апреля), настаивая, что подобными действиями Россия-де поставила себя вне "европейского концерта". Но что могла сделать Британия без европейских союзников? Англичане были вынуждены вскоре сбавить тон, настаивая лишь, чтобы русские не посягали на британские интересы в Турции (Египет, Суэцкий канал, Стамбул и проливы). Петербургский кабинет дал на сей счет удовлетворительные разъяснения (8 июня), и с той поры более не существовало никаких дипломатических препятствий для успехов русского оружия.

Увы, успехи-то оказались весьма сомнительными. Ход и исход войны слишком хорошо известны, чтобы на них долго останавливаться. Важно одно: несмотря на одержанную к январю 1878 г. общую победу как на Балканах, так и на Кавказе, русская армия проявила себя в ходе войны отнюдь не блестяще, чтобы реабилитироваться за крымский разгром. Слишком долго продолжалась осада Плевны, слишком явственно выявила война слабости командования, организации, снабжения, подготовки ТВД, вооружения, словом, всех тех компонентов военной мощи, которые получили столь блестящее и полное развитие в Германии. Все познается в сравнении, и многомесячная осада Плевны резко контрастировала со стремительными действиями пруссаков, которые в считанные дни и недели громили первоклассные европейские армии. Все эти слабости русской армии (порождаемые, в свою очередь, слабостью России) не могли быть компенсированы (как и во время Крымской войны) ни доблестью русского солдата, ни талантами русских военачальников (Скобелева, Гурко, Тотлебена).

4. Мир

Отсюда - весьма неблагоприятные для России политико-дипломатические последствия войны 1877-1878 гг. Адрианопольское соглашение (30 января 1878 г.) и Сан-Стефанский мир (3 марта 1878 г.) были отвергнуто державами; условия же Берлинского трактата (июнь 1878 г.) были совсем не такими, как рассчитывали в Петербурге. Правда, Россия получила новые территории (наряду с Южной Бессарабией также Батум, Карс и Ардаган), была признана независимость Сербии, Черногории и Румынии. Болгария была расчленена: власть Турецкой империи сохранялась к югу от Балканского хребта. Босния и Герцеговина были оккупированы Австрией; Кипр перешел к Англии.

Эта бескровная победа имела самые далеко идущие последствия для внешней политики Британии: в Лондоне, как уже было сказано, решили, что европейское равновесие установится в любой момент по желанию британского кабинета. В действительности результаты Берлинского конгресса не давали никаких оснований для таких выводов. На самом деле конгресс продемонстрировал относительное и абсолютное снижение роли континентальных держав визави Германии. Если к Парижскому конгрессу 1856 г. Пруссию и близко не подпустили, то теперь Германия получила возможность вершить судьбы Европы и, во всяком случае, определять исход восточного кризиса (как известно, председательствовал на конгрессе Отто фон Бисмарк). На европейском континенте, таким образом, появился новый гегемон, и России, Австрии и Франции вскоре пришлось решать непростую дилемму: стать ли младшими партнерами - или же непримиримыми противниками германского колосса?

ВОПРОСЫ:

1. В чем причины восточного кризиса 1875-1878 гг.?

2. Какова была позиция великих держав в ходе кризиса?

3. В чем причины неудовлетворительного, с точки зрения России, исхода нового восточного кризиса?

4. Каковы последствия восточного кризиса 1875-1878 гг. для политической обстановки в Европе?

ЛЕКЦИЯ 12. БОЛЬШАЯ ИГРА. ПОЛИТИКА ВЕЛИКИХ ДЕРЖАВ НА БАЛКАНАХ И НА БЛИЖНЕМ И СРЕДНЕМ ВОСТОКЕ В КОНЦЕ XIX - НАЧАЛЕ XX ВВ.

1. Англо-русское соперничество на Ближнем и Среднем Востоке в конце XIX - начале ХХ в.

К 1870-м гг. продвижение русских в Средней Азии стало серьезным фактором, осложнявшим англо-русские отношения. В этом регионе столкнулись колониальные интересы Петербурга и Лондона; обе державы полагали, что лучшей обороной является наступление, а лучшим способом защитить свои владения это их расширить за счет т.н. "выдвинутых вперед рубежей" и "буферных зон". При этом и англичане, и русские на все лады обвиняли друг друга в "экспансии" и "агрессии"; ну, а себя, любимых, представляли как носителей "прогресса" и "цивилизации", благодетелей колониальных народов.

Последний тезис представляется в высшей степени спорным. Тот относительный прогресс, который пришел в русский Туркестан и в Британскую Индию вместе с их колонизацией, многократно перекрывается другими факторами: колониальным грабежом, навязыванием чуждых порядков и обычаев и монокультурной экономики, ориентированной исключительно на промышленность метрополии. С другой стороны, колониальные авантюры Англии и России не только вели к риску "большой" войны с другой великой державой, но и к консервации самых реакционных и архаических сторон общественно-политической жизни.

Как известно, захват Туркестана начался одновременно с эпохой либеральных реформ, и можно с большой долей уверенности сказать, что территориальные захваты, проводимые Россией на Дальнем Востоке и в Средней Азии, стали одной из причин неудачи этих реформ. В 1865 г. был взят Ташкент; в 1868 г. вассальную зависимость от России признали Кокандское ханство и Бухарский эмират; в 1873 г. в зависимость от России попало Хивинское ханство. В 1876 г. Кокандское ханство стало частью России, а в 1881-1884 г. были присоединены туркменские племена.

Впрочем, в Петербурге и Лондоне отдавали себе отчет, что прямое военное столкновение между двумя державами в Центральной Азии совершенно нежелательно и чревато самыми непредсказуемыми последствиями. Тяжелые природно-климатические условия, отсутствие коммуникаций, удаленность от жизненных центров как Англии, так и России, наконец, недружественно настроенное население все это делало крупномасштабный англо-русский конфликт в регионе крайне маловероятным. Вот почему этот конфликт оставался, так сказать, "конфликтом низкой интенсивности": Англия и Россия усиленно интриговали друг против друга, натравливали друг на друга местные племена, наводняли регион своими разведчиками и диверсантами.

Вот почему в 1869 г. в Петербурге начались англо-русские переговоры о разделе сфер влияния на Среднем Востоке. В соответствии с соглашением между Россией и Великобританией, Англия была обязана удерживать свою марионетку, афганского эмира Шер-Али, от попыток расширить свои владения; в свою очередь, Россия обязывалась воспрепятствовать своему вассалу, эмиру Бухарскому, нападать на афганскую территорию.

Но вот вопрос а что считать "расширением владений" афганского эмира? Петербург предлагал придерживаться сложившегося в Средней Азии территориального status quo. С этим, однако, не был согласен британский кабинет: там всячески пытались продвинуть афганскую границу на север, полагая убить этим трех зайцев: 1) укрепить свое влияние в Афганистане (в то время еще думали, что иностранная держава может влиять на афганцев); 2) остановить русское продвижение на юг; 3) укрепить свое влияние в Индии.

Особенно обострились англо-русские противоречия после 1874 г., когда либерала Гладстона сменил на посту премьера Дизраэли, сторонник безудержной колониальной экспансии. Идея создания "буфера" между Индией и русским Туркестаном была отброшена; новый британский кабинет предложил Петербургу разделить Среднюю Азию. Себе британцы "скромно" оставляли Афганистан. В Петербурге решили воспользоваться предоставленной Лондоном свободой рук, присоединив в 1876 г. Кокандское ханство.

В свою очередь англичане уже в 1874 г. начали подготовку к войне с Афганистаном. Вице-король Индии лорд Норсбрук, противник интервенции в Афганистан, был заменен лордом Литтоном, сторонником Дизраэли и т.н. forward policy, т.е. политики колониальной экспансии. Была захвачена Кветта, были построены мосты через Инд, в районе афгано-индийской границы началось сосредоточение английских войск. Разумеется, англичане предпочли бы добиться своих целей без войны; в связи с этим в 1877 г., во время русско-турецкой войны они усилили свой нажим на Кабул, чтобы заставить Шер-Али пустить свои войска на афганскую территорию и совместно с ними провести диверсию против русского Туркестана, чтобы заставить Россию воевать на 2 фронта.

Однако попытка Лондона установить свой контроль над Афганистаном закончилась полным провалом. В ходе второй афганской войны (1878-1880) Англия потерпела неудачу.

***

Собственно, с англичанами произошло то же, что и с "шурави" 100 лет спустя: их войска были заблокированы в укрепленных лагерях, а страна ими не контролировалась она была под контролем афганского сопротивления. Англичанам пришлось уходить из Афганистана, согласившись с воцарением Абдуррахман-хана и с тем, что он объединил под своей властью весь Афганистан.

***

Петербург воспользовался этой неудачей к своей выгоде, распространив свой контроль над Туркменией, пока Лондон искал путей выхода из афганской авантюры. Чтобы остановить продвижение России, англичане (на основе англо-афганского договора 1880 г.) вмешались в вопрос о разграничении между Афганистаном и Россией. В 1884 г. при подстрекательстве англичан афганцы направили свои войска под командованием английских офицеров в населенный туркменами оазис Пенджде. В марте 1885 г. эти войска переправились на левый берег Кушки, но были разбиты русскими. При этом (если верить афганскому эмиру Абдуррахману) англичане первыми бежали с поля боя как зайцы, со всеми своими войсками и свитой. Это был серьезный удар как по престижу Англии в Афганистане, так и по англо-русским отношениям.

"1885: Россия на волосок от войны с Англией", - пишет Ленин в своих "Тетрадях по империализму", и это сущая правда. В Лондоне всерьез планировали новую войну против России. Главный удар англичане планировали нанести в районе Черного моря, как это и было в Крымскую войну. Намечался английский десант на кавказском побережье и диверсия с моря против Одессы. Опасность заключалась для России в том, что она была практически безоружной на Черном море. Правда, в 1881 г. на Особом совещании было постановлено приступить к сооружению черноморского флота (через 10 лет после отмены положений Парижского трактата!). Но к 1885 г., когда разразился англо-русский конфликт, первые русские черноморские броненосцы были только спущены на воду, и до их вступления в строй было еще далеко. Что касается английских планов удара по Кавказу, то они были тем более опасны, что русские коммуникации с Туркменией шли по Кавказу, по линии Баку-Красноводск. Железная дорога Оренбург-Ташкент еще не была построена. Увы, колониальная горячка не оставляла ни времени, ни сил для подготовки страны к обороне, и в 1885 г. юг России был, пожалуй, еще более уязвим для удара со стороны Черного моря, чем в 1855 г.

У Петербурга оставалась одна возможность дипломатическое маневрирование, и ею он воспользовался сполна. В 1884 г. был продлен "Союз трех императоров" на новое трехлетие, а согласно ст. 3 договора три императора должны совместно добиваться закрытия черноморских проливов в случае войны. И Берлин сделал все от него зависящее, чтобы выкрутить Стамбулу руки и заставить его закрыть проливы. В оказание нажима на Турцию Берлин и Петербург вовлекли также Австро-Венгрию, Италию и Францию. Кроме того, русское правительство предприняло также шаги к обеспечению нейтралитета Швеции и Дании и закрытия датских проливов. Наконец, удалось наладить контакт с эмиром Абдуррахманом, который решил не начинать войну из-за пограничного конфликта. В результате удалось уладить конфликт путем переговоров, обменяв Пенджде, который отходил к России, на Зульфагар, отходивший к Афганистану.

Таким образом, удалось преодолеть самую опасную фазу англо-русской "большой игры" но сама игра продолжалась. Так, например, на протяжении последней трети XIX в. обе державы вели ожесточенную борьбу за влияние в Персии.

Персия была очень важна для России как важный торговый партнер, а также как южный сосед, граничивший с неспокойным Кавказом. При этом для Петербурга огромное значение имела вековая вражда турок и персов. Огромное значение имела Персия и для англичан как страна, граничившая с "жемчужиной британской короны" - Британской Индией.

В 1872 г. Лондон предпринял решительную попытку установить свой контроль над экономикой страны. Английский банкир Ю. Рейтер (при официальной поддержке британского кабинета) заключил с персидским правительством беспрецедентный договор, который фактически предоставлял Рейтеру на 70 лет исключительные права на железнодорожное строительство, добычу полезных ископаемых, ирригационные работы и даже исключительное право на эксплуатацию государственных лесов Персии. Наконец, в качестве гарантии получения Рейтером дохода на вложенный им капитал ему предоставлялась аренда на управление всеми персидскими таможнями сроком на 25 лет. Но и это еще не все - Рейтеру предоставлялось предпочтительное право на учреждение банков, городское благоустройство, устройство почт и телеграфов и даже учреждение фабрик и заводов.

Фактически Рейтер становился неограниченным хозяином всей персидской экономики; так сказать, "вторым персидским шахом". В ходе посещения Наср Эд-Дином Петербурга (весна 1873 г.) ему было прямо сказано, что этот договор компрометирует его авторитет и достоинство. Горчаков прямо сказал шаху, какие последствия этот договор может иметь для российско-персидских отношений.

Шах был "потрясен" и явно напуган. Воспользовавшись в качестве предлога невыполнением Рейтером сроков строительных работ, шах 23 октября 1873 г. расторг концессию, о чем сразу же сообщил русскому посланнику.

Сорвав концессию Рейтера, русские попытались взять строительство железных дорог в Персии в свои руки. 1 января 1874 г. (н.ст.) состоялось под председательством Горчакова Особое совещание, на котором было признано "весьма желательным и полезным во всех отношениях" провести железную дорогу от Тифлиса к Тавризу. Однако осенью 1874 г. шах отклонил это предложение, опасаясь усиления русского влияния в Азербайджане.

Тем не менее, несмотря на неудачу этой затеи со строительством железной дороги, Россия сохраняла огромное влияние в Персии. Свидетельством этого влияния стало создание т.н. "персидской казачьей бригады". В 1878 г. в Тегеране произошло восстание солдат шахской армии. Перепуганный шах обратился в Петербург с просьбой помочь в создании надежной воинской части, которая сумела бы защитить его особу от собственного народа.

В 1879 г. в Тегеран прибыл полковник Домантович, которого сопровождали три офицера и шесть казачьих урядников. Под их руководством и была создана "персидская казачья бригада", командиром которой стал Домантович, подчинявшийся лично шаху. Эта воинская часть должна была охранять шаха, а также готовить офицерские кадры из персов. Бригада была единственным боеспособным и по-современному обученным и вооруженным соединением персидской армии.

Таким образом, результатом ожесточенного англо-русского соперничества на Среднем Востоке стало размежевание английских и русских сфер влияния в Центральной Азии, а также укрепление русского влияния в Персии. Однако укрепление русского политического влияния в Тегеране не означало прекращение экономической борьбы между русским и английским капиталом. Пожалуй, Персия стала первой страной, где Россия опробовала, наряду с традиционными военно-политическими рычагами нетрадиционные для нее экономические рычаги.

Так, уже в 1880-е гг. русские товары начали интенсивно вытеснять английские в Северной Персии. В 1890 г. крупный русский капиталист Поляков основал Учетно-ссудный банк Персии, имевший право чеканки монеты. В конце 1890-х гг. русскими была построена шоссейная дорога от порта Энзели на Каспийском побережье до Тегерана, что способствовало дальнейшему увеличению русской торговли в Персии. А в 1890 г. русская дипломатия даже добилась от шахского правительства не предоставлять в течение 10 лет каких-либо железнодорожных концессий иначе, как с согласия правительства России. Столь обширному влиянию России в Персии способствовали и русские правительственные займы.

Однако в южных районах Персии господствовал английский капитал, опиравшийся на Шахиншахский банк. Уже в 1890-е гг. в английских кругах была широко распространена мысль о желательности размежевания русской и английской сфер влияния в Персии, так чтобы на Севере господствовала бы Россия, а на Юге - Великобритания. В то время, однако, в Петербурге были уверены, что этот раздел не выгоден России, ибо рассчитывали подчинить себе всю Персию.

Однако вскоре царское правительство было все-таки вынуждено согласиться с этой идеей. И причиной тому было появление нового могущественного участника "Большой игры" - Германии.

2. Германия и Австро-Венгрия на Балканах и на Ближнем и Среднем Востоке (конец XIX - начало ХХ в.).

Мы уже говорили о том, что Берлинский конгресс 1878 г. ознаменовал явление нового активного участника т.н. "Восточного вопроса" - Германскую Империю. И уже через 7 лет после Берлинского конгресса наметилось резкое расхождение русских и немецких интересов на Балканах.

Славянские православные народы Балканского полуострова были освобождены от турецкого ига, как известно, благодаря доблести и героизму русского солдата. Однако после свержения гнета Оттоманской Порты наступил мир - и тут-то и выяснилось, что потребности у балканских народов в дни мира совсем иные, чем в дни войны.

Действуя экономическими рычагами, Австро-Венгрия (и стоящая за ее спиной Германия) сумели быстро вытеснить Россию из Сербии и Болгарии. В частности, австрийское Общество восточных железных дорог, действуя при поддержки венских банков, сумело навязать молодым балканским государствам выгодные Австрии маршруты железнодорожных магистралей (т.е. в широтном, а не меридиональном направлении, как того хотела Россия). И немудрено - в то время как торговля России с балканскими государствами была ничтожной, внешняя торговля этих стран была во все большей степени ориентирована на Австрию. Разумеется, вслед за экономическим доминированием следовало и политическое влияние: так, за кабальным австро-сербским торговым договором от 6 мая 1881 г. последовал двусторонний союз 28 июня, устанавливавший фактически австро-венгерский протекторат над Сербией. "Без предварительной договоренности с Австро-Венгрией, - гласила эта статья, - Сербия обязуется никогда не вести переговоров о политических договорах и не заключать их с другими правительствами". В обмен на это Вена обещала Сербии поддержку в борьбе за территориальное расширение за счет Болгарии. Таким образом, русское влияние в Белграде было фактически ликвидировано. Еще хуже складывалась ситуация для Петербурга в Болгарии. После завоевания независимости Болгария все больше подпадала под австро-венгерское и германское влияние (как политическое, так и экономическое).

***

В то время как экономическая роль России на Балканах была ничтожна, Австро-Венгрия и Германия наращивали свое экономическое присутствие в регионе. Железнодорожное строительство на Балканах осуществлялось под контролем Вены. Вот что сказал Кальноки, канцлер Австрийской Империи, в разговоре с одним бельгийским экономистом: "Да, мы мечтаем о завоеваниях о завоеваниях, которые будут совершены нашей промышленностью, нашей торговлей, нашей цивилизацией Я уверен, что, доехав за три дня со всеми удобствами в пульмановском вагоне из Парижа до Константинополя, вы не останетесь недовольны нашей деятельностью. Это для вас, жителей западных стран, мы стараемся".

***

Правительству Александра III было особенно трудно смириться с поражением именно на Балканах. Мы уже говорили о том, что этот русский царь, еще будучи наследником престола, был одним из лидеров панславистской партии в России. И вот - такой конфуз; от Петербурга отвернулись даже "братушки-славяне"! В отместку за этакую "неблагодарность" русская дипломатия заняла крайне антиболгарскую позицию после пловдивского восстания (18 сентября 1885 г.), которое привело к объединению Северной Болгарии с Восточной Румелией. Парадоксально, но факт: петербургский кабинет отстаивал те самые положения Берлинского трактата 1878 г., которые в России рассматривали как дипломатическое поражение и даже унижение России! Еще более парадоксальным представляется то обстоятельство, что Лондон решительно поддержал Болгарию: британский премьер Солсбери правильно рассчитал, что вследствие ухудшения болгаро-русских отношений Болгария из российского плацдарма превращается в барьер на пути России к проливам.

В 1886 г. Россия была вынуждена примириться с болгаро-турецким соглашением, по которому губернатором Восточной Румелии становился болгарский князь. Пришлось примириться и с водворением у власти в Софии регентского совета во главе со Стамбуловым, крупным капиталистом, ориентирующимся на Англию и Австрию. Дело дошло до разрыва дипломатических отношений между Петербургом и Софией. Бисмарк (на словах) выражал полное сочувствие России в болгарском вопросе (вплоть до согласия на присутствие русских войск в Болгарии). В то же время, однако, всем было ясно, что именно Австро-Венгрия является ближайшей союзницей Германии. Не случайно во время кризиса 1886 г. Бисмарк пытается связать Лондон конкретными обязательствами перед Веной, а в 1887 г. он интриговал в пользу взошествия на болгарский престол Фердинанда Кобургского. Эта австро-германская марионетка вовлекла Болгарию в орбиту Вены и Берлина. В дальнейшем, в соответствии с русско-австрийскими соглашениями 1897 и 1903 гг. Вена и Петербург признали принцип status quo на Балканах. Эти соглашения были в большей степени выгодны Австро-Венгрии, поскольку под прикрытием этих соглашений Вена продолжала свою экономическую экспансию в регионе, противопоставить которой России было нечего.

Это, конечно, был сильный удар по "Драйкайзербунду". Не менее серьезные проблемы возникли в русско-немецких отношениях ввиду экономического соперничества двух стран (прежде всего в тарифном вопросе). Более того, в прусском генеральном штабе начали циркулировать идеи о желательности превентивной войны Германии против России.

Но не только Россия начала проявлять беспокойство ввиду нового германского активизма на Востоке. Еще в 1880-е гг. началось интенсивное вытеснение английского влияния в Турецкой Империи. В 1883 г. Бисмарк сумел убедить турецкий кабинет передать военные заказы от Армстронга Круппу и Маузеру. В 1893 г. была заключена концессия между "Дойче банком" и турецким правительством на строительство Багдадской железной дороги. В тот период Лондон достаточно индифферентно отнесся к этому германскому активизму: англичане настаивали лишь, чтобы и британские компании участвовали в строительстве дороги от Конии до Персидского залива. В то время главным соперником Англии в Африке была Франция, а на Среднем Востоке - Россия.

***

Так, например, в 1870-х - 1880-х гг. именно Лондон и Париж оспаривали друг у друга контроль над Египтом. Англо-французский кондоминиум в Египте фактически закончился в 1882 г., когда англичане оккупировали Египет, воспользовавшись слабостью министерства Фрейсинэ. Париж, однако, не смирился с британской оккупацией, строя всяческие препоны англичанам посредством "Кассы египетского долга", где французы имели сильные позиции. В свою очередь, в 1881 г. Франция захватила Тунис и начала расширять свою североафриканскую колониальную империю, начало которой положила оккупация Алжира.

***

10 лет спустя, однако, когда состоялось подписание договора о строительстве дороги (5 марта 1903 г.) между турецким правительством и созданным "Дойче банком" "Обществом Багдадской железной дороги", обстановка в корне изменилась. Переговоры об участии британского капитала в строительстве дороги закончились полным провалом. В Лондоне наконец поняли, что Германия может быть гораздо более опасным противником, чем традиционный антагонист - Россия.

Последняя была не против соглашения с Германией о разделе сфер влияния в Турции. Однако соответствующие демарши Санкт-Петербурга были проигнорированы Берлином. Ни канцлер Бюлов, ни сам Вильгельм II не желали брать на себя каких-либо обязательств, ограничивающих немецкую активность в Малой Азии. А эта активность все больше приобретала не столько экономический, сколько военно-политический характер, особенно ввиду немецкого влияния на турецких военных. В турецкой армии и на флоте росло число немецких военных советников; да и перевооружались турецкие вооруженные силы германским оружием.

После русско-японской войны Россия уже не представляла собой серьезного конкурента для Германии в борьбе за влияние в Стамбуле; но одновременно сокращалось и английское влияние на турецкий кабинет. Результатом интенсивного германского проникновения на Ближний и Средний Восток стало англо-русское сближение. 31 августа 1907 г. было подписано англо-русское соглашение о разграничении сфер влияния в Азии. Персию разделили на 3 зоны: северную (русскую), южную (английскую) и среднюю - нейтральную. Каждая сторона получала преимущественное право на получение концессий в своей зоне. Соглашение фиксировало полуколониальный статус Персии, зависимость ее экономики от русского Учетно-ссудного банка и английского Шахиншахского банка. Афганистан признавался нейтральной страной. Тибет признавался частью Китая, однако сохранялась английская оккупация долины Чумби.

***

В.И. Ленин об англо-русском соглашении 1907 г.: "Делят Персию, Афганистан, Тибет (готовятся к войне с Германией)".

***

Именно так! Если бы не немецкая угроза - вряд ли Лондон и Петербург сочли возможным покончить с "Большой игрой", в которую они играли полвека! А теперь и России, и Британии приходилось считаться с возможностью строительства ответвления от Багдадской железной дороги на Персию - тогда персидский рынок был бы потерян и для русских, и для англичан. И хотя российское правительство было готово на определенных условиях снять свои возражения против строительства Багдадской железной дороги (миссия Извольского в Берлин, октябрь 1906 - февраль 1907 гг.), тем не менее Берлин отказался взять обязательство не строить железных дорог к границам Персии или по территории Персии. В этих условиях, дабы сохранить свои особые интересы в Персии, царское правительство было вынуждено пойти на сближение с Лондоном. Таким образом, непомерные аппетиты Берлина толкали двух "закадычных врагов", Англию и Россию, навстречу друг другу.

Но не только в Лондоне и Петербурге чувствовали озабоченность по поводу германского экспансионизма. Кризис вокруг Марокко (1905 г.), вызванный германскими притязаниями на эту страну, которую Париж рассматривал как свою сферу влияния, вызвал обеспокоенность уже во Франции. Как мы уже говорили, одним из принципов внешней политики Бисмарка после Седана было отвлечение внимания Парижа от европейских дел и, следовательно, всяческая поддержка французской колониальной экспансии - чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вспоминало об Эльзасе и Лотарингии! Однако Гольштейн и Бюлов не считали нужным следовать заветам "железного канцлера": по мнению творцов германской внешней политики в начале века, Германия была слишком сильна, чтобы взять все разом и ни с кем не делиться. По их мнению, ввиду ослабления России Франция лишилась могущественного союзника на Востоке, и поэтому с ее интересами можно не считаться. В частности, германский кабинет решил резко изменить свой подход к марокканскому вопросу.

Выступая с речью в Танжере (31 мая 1905 г., т.е. уже после Цусимы), кайзер Вильгельм II выступил против исключительной сферы влияния Франции в Марокко - за открытость этой страны для мирной конкуренции всех наций, без монополий и без исключения для кого бы то ни было. При этом кайзер подчеркнул, что он знает, как защищать права Германии, и надеется, что Франция будет их уважать. Конкретизируя высказывания Вильгельма, канцлер Бюлов обратился ко всем участникам Мадридского договора (1880г.; этот договор устанавливал равенство торговых и иных прав всех иностранных государств и их граждан), предлагая поставить марокканский вопрос на обсуждение международной конференции. Немецкое предложение сопровождалось намеками, которые можно было расценить как прямую военную угрозу; дело в том, что, по мнению немецкого генштаба, именно в 1905-1906 гг. ослабление России давало Германии шанс разбить всех ее врагов. Так, в мае 1905 г. германский посол в Риме заявил, что, если французские войска перейдут границу Марокко, немецкие войска перейдут границу Франции. Разумеется, все эти угрожающие демарши делались не во имя священного принципа свободы конкуренции: Берлин давал понять, что его интересует военно-морская база на атлантическом побережье Марокко. А это была угроза не только (и не столько) Франции, сколько Англии и даже США.

Это правильно поняли в Лондоне, и английское правительство обещало Парижу полную поддержку в марокканском вопросе. Фактически обе страны, которые еще 10 лет тому назад, во время Фашоды, были на волосок от войны друг с другом, теперь были близки к заключению военного союза. Более того. Соединенные Штаты все больше склонялись поддержать в ходе предстоящей Альхесирасской (Алжесирасской) конференции по Марокко Париж. Наконец, начала меняться ситуация в России: в августе 1905 г. был заключен Портсмутский мир, а в декабре 1905 г. русская революция прошла свой пик, и царский режим устоял. В этих условиях Берлин не мог уже больше игнорировать позицию Петербурга. Наконец, даже Италия, член Тройственного союза, была склонна поддержать Францию, а не Германию. В марокканском конфликте Берлин поддержала только Вена, но что толку? Воевать за Марокко не стали бы и сами немцы - эта война была бы крайне непопулярной в Германии.

Оказавшись в глухой международной изоляции, Германия была вынуждена пойти на подписание трактата 7 апреля 1906 г., который фактически признавал контроль французской и испанской полиции за правопорядком в Марокко, а также контроль этих держав над марокканскими таможнями. Но дело было не только в провальных итогах Алжесирасской конференции. Действия Берлина в ходе кризиса до смерти перепугали Лондон, Париж и Петербург, в результате чего дипломатическая изоляция Берлина начала медленно но верно перерастать в его военную изоляцию.

Уже в январе 1906 г. начались переговоры между генеральными штабами Англии и Франции о совместных действиях на случай войны с Германией. А в апреле того же года возобновились совещания начальников французского и русского генеральных штабов.

Дальнейшее развитие обстановки вокруг Марокко, в частности, агадирский инцидент (1911) подтверждали самые худшие опасения Лондона и Парижа. Берлин в обмен на свое согласие на уступки в марокканском вопросе требовал для себя либо Французское Конго, либо военно-морскую базу на атлантическом побережье. Самое тревожное было то, что свои требования Берлин был готов подтвердить и посредством демонстрации силы. 1 июля 1911 г. в Агадир прибыла германская канонерская лодка "Пантера", а за ней - легкий крейсер "Берлин". "Прыжок "Пантеры"" показал, что в своем стремлении к территориальным захватам Германия может зайти очень далеко.

Неудивительно, что реакция Англии (чьи интересы не были напрямую затронуты франко-германской конфронтацией вокруг Марокко) была достаточно жесткой: Берлину дали понять, что британский кабинет не согласится с унижением Франции.

3. Ситуация на Балканах (начало ХХ в.).

Как известно, на протяжении всего XIX в. трудно было найти более непоколебимого сторонника поддержания территориального статус-кво на Балканах, чем австрийское правительство. На протяжении многих десятилетий политика Меттерниха - Андраши - Кальноки - Голуховского была неизменной: Австрия проиграет неизмеримо больше от территориальной экспансии на Балканах, чем выиграет, и поэтому Вена должна не только сама воздерживаться от такой экспансии, но и удерживать от нее других, и прежде всего беспокойного русского соседа.

Однако к началу ХХ столетия отношение Вены к балканскому вопросу начало меняться. Влиятельные австрийские круги пришли к выводу, что только превращение двуединой в триединую (т.е. австро-венгеро-славянскую) Империю способно сохранить целостность державы Габсбургов. Такие выводы выглядели вполне разумно, ибо до 80% всей промышленной продукции Австро-Венгрии производилось на славянских землях, т.е. на территории Богемии и Моравии (современная Чешская республика). Сторонники замены дуализма триализмом исходили из того, что включение славянской элиты в правящий класс империи придаст ей большую устойчивость и, кроме того, заставит мадьярскую аристократию поубавить свои аппетиты. Наконец, триализм предусматривал новые территориальные захваты, а именно аннексию Боснии и Герцеговины и даже Сербии. Это обстоятельство, в свою очередь, обеспечивало триализму поддержку со стороны придворных, военных и клерикальных кругов Вены. Такого рода взгляды высказывали новый начальник австрийского генштаба Конрад фон Гетцендорф и новый министр иностранных дел Австро-Венгрии Эренталь.

Эти агрессивные планы, однако, встретили решительный отпор со стороны как сербских националистов (великосербские шовинисты горели желанием, напротив, объединить южных славян под своей властью), так и Петербурга и Лондона. Ведь в случае осуществления замыслов Вены Германия фактически - через подчиненные Балканы и полувассальную Турцию - получала выход к Персии, а оттуда и до Индии было рукой подать! (Вот почему, в частности, Лондон оказал столь жесткое противодействие продолжению строительства Багдадской железной дороги, и вот почему Берлин упорно отказывался от англо-русского участия в завершении ее строительства - от Мосула до Багдада и далее до Персидского залива).

Поэтому вполне невинный (на первый взгляд) проект строительства железной дороги от австрийской границы на Салоники через Македонию, выдвинутый Эренталем в 1907 г., вызвал такое возбуждение в Петербурге. Там рассматривали эту дорогу как составную часть плана Эренталя, о котором в России, конечно, были хорошо осведомлены. Российский кабинет расценил предложение Эренталя о строительстве дороги как нарушение австро-русских соглашений 1897 и 1903 гг. о статус-кво на Балканах.

В Петербурге не было недостатка в сторонниках военных авантюр под благовидным предлогом защиты "чести России", "братушек-славян" и т.п. Однако в тот период - через несколько лет после разгрома в русско-японской войне - верх взяли более здравые соображения. Было решено уступить, в том числе и по крайне болезненному вопросу аннексии Боснии и Герцеговины.

В ходе свидания в Бухлау (15 сентября 1908 г.) австрийского и русского министров иностранных дел Извольскому пришлось фактически смириться с грядущей аннексией Боснии и Герцеговины - и даже без какой-либо компенсации для России (за исключением туманных обещаний Эренталя относительно изменения режима проливов). Это была полная дипломатическая Цусима.

После итало-турецкой войны 1911 г. руководители некоторых балканских государств - Сербии, Греции и Болгарии - пришли к выводу, что настало время осуществить их территориальные притязания за счет европейской Турции. В мае 1912 г. были заключены сербо-болгарская и болгаро-греческие военные конвенции, направленные против Стамбула. 9 октября 1912 г. военные действия против турок открыла Черногория; через несколько дней в войну вступили также Болгария, Греция и Сербия. В течение одного месяца балканские страны разгромили турецкие войска. Болгарская армия двинулась на Константинополь, и турки запросили мира. Фактически они лишились почти всей территории, принадлежавшей им в Европе.

Однако желание поживиться за счет турок оказалось очень слабым фундаментом балканского союза. Между Болгарией и Сербией, с одной стороны, и Болгарией и Грецией, с другой, сохранялись серьезные территориальные споры. 29 июня 1913 г. Болгария напала на сербов и греков, рассчитывая на австро-немецкую поддержку. Но болгары просчитались - обстановка в Европе складывалась таким образом, что ни Берлин, ни Вена не считали момент подходящим для развязывания большой европейской войны. Болгария оказалась в полной изоляции, и к концу июля была наголову разбита. Добруджа была занята румынами; турки заняли Андрианополь; на территорию Болгарии вступили сербские и греческие части.

В ходе конференции послов в Лондоне при посредничестве великих держав удалось выработать условия мира, по которым потерпевшая поражение Болгария лишилась Южной Македонии, Салоник, части Западной Фракии и островов в Эгейском море (отошли к Греции), Северной и Центральной Македонии (Сербия), Южной Добруджи (ею овладела Румыния). Турция вернула себе часть Фракии и Адрианополь.

Балканские войны не привели к изменению общего соотношения сил между великими державами. Если Центральным державам в результате удалось укрепить свое влияние в Стамбуле и Софии, то Греция, Сербия и Румыния, в свою очередь, еще больше сблизились с Антантой. Разумеется, балканские войны привели к дальнейшему усилению взаимной неприязни балканских народов (насколько это было возможно), но самым вредным последствием этих войн было то, что на основании опыта военных действий 1912-1913 гг. на Балканах окрепла уверенность европейских кабинетов в том, что будущая война будет быстротечной, малокровной и, в целом, сравнительно безвредной, а ситуация будет находиться под полным контролем великих держав. В общем, будущая война будет напоминать старые добрые кабинетные войны XVIII в.

4. Вместо заключения

Хотелось бы обратить внимание на реакцию держав на аннексию Австрией Боснии-Герцеговины. Берлин, разумеется, целиком и полностью поддержал своего союзника. Однако Петербург, Париж, Лондон и Рим решительно осудили действия Вены. Но дело было не только в этом: Австро-Венгрия выступила против созыва международной конференции, в ходе которой державы-подписанты Берлинского трактата 1878 г. могли бы рассмотреть сложившуюся ситуацию. Фактически все это означало распад европейского концерта, отказ от принципа единогласия великих держав при решении международных проблем. Вместо этого - раскол Европы на два враждебных лагеря: Центральные державы и Антанта.

Итак, в конце XIX - начале ХХ в. Германии удалось добиться немалых успехов в тех регионах мира, где немецкое влияние было традиционно ничтожным. Традиционные же колониальные державы - Англия, Россия, Франция - чувствовали себя униженными и зажатыми в угол во всем огромном регионе, простиравшемся от Персии до Магриба. Результатом всех этих немецких успехов было сплочение непримиримых врагов на антигерманской основе. Таким образом, все победы германской дипломатии на Ближнем и Среднем Востоке оказались пирровыми: очень скоро Германии (и, особенно, ее союзнице Австро-Венгрии) пришлось заплатить за них дорогую цену.

Хотелось бы в заключение сказать несколько слов о природе межимпериалистического соперничества. С моей точки зрения, было бы неверным утверждать, будто исключительно экономическое соперничество великих держав вело их к катастрофе 1914 г. Как раз экономика-то и была принесена в жертву политике. Ведь, наряду с экономическим соперничеством в тот период было немало примеров экономического сотрудничества, в том числе и между такими заклятыми врагами, как немцы и французы, немцы и русские. Уже в то время Германия была экономическим локомотивом Европы - и все это прекрасно понимали.

***

Как пишет Тейлор, "крупные /немецкие/ капиталисты завоевывали господство в Европе без войны: промышленность Южной России, железнорудные месторождения Лотарингии и Нормандии в основном уже перешли под их контроль". (Указ. соч., с. 521).

***

Однако Берлину было мало быть лишь экономическим гегемоном, хотелось и военно-политического доминирования. А вот с этим великие европейские державы не могли примириться.

Вот почему каждое действие Берлина и Вены, направленное на изменение в свою пользу ситуации на Востоке, вела к усилению Антанты. Фактически к 1912 г. сложился могущественный антинемецкий союз великих держав, которому Берлин мог противопоставить лишь альянс с разлагающимися Австрией и Турцией, или же союз с такими политическими авантюристами, как Фердинанд Кобургский! Таков был результат "новой" внешней политики, которую канцлер Вильгельм II и его окружение пытались проводить после Бисмарка. Этот результат Г. Киссинджер охарактеризовал следующим образом: "A Diplomatic Doomsday Machine".

ВОПРОСЫ:

1. Каковы основные направления российско-британского соперничества на Ближнем и Среднем Востоке в последней трети XIX в.?

2. В чем причина прекращения англо-русской "большой игры" в начале ХХ в.?

3. Почему германская и австрийская экспансия на Ближнем Востоке и на Балканах в конце XIX - начале ХХ в. вела к обострению международной обстановки?

ЛЕКЦИЯ 13. МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ В КОНЦЕ XIX- НАЧАЛЕ XX ВВ.

1) Дальний Восток и Европа во второй половине XIX в.

В силу громадной географической удаленности дальневосточного региона от Европы великие континентальные державы обратили на него внимание лишь во второй половине XIX столетия. Если Великобритания стремилась закрепить там свой статус ведущей колониальной державы, то у России и Франции был один объединяющий мотив - на Дальнем Востоке и Париж, и Петербург надеялись найти компенсацию за проявленную ими слабость в Европе (в ходе Крымской и франко-прусской войн).

В первой же половине века практически монопольное право на колониальную экспансию в регионе было у Великобритании. Одержав победу над Китаем в ходе первой и второй опиумных войн (1839-1842 и 1856-1858 гг.), англичане получили ряд стратегически выгодных позиций на Дальнем Востоке (Сингапур, Гонконг), а также односторонне выгодные Англии торговые соглашения с циньским правительством. Эти морские базы должны были стать плацдармами для проникновения вглубь китайской территории. Так, еще в 1850-х гг. Англия захватила Нижнюю Бирму с Рангуном, откуда англичане планировали проникнуть в Верхнюю Бирму и Южный Китай.

Однако уже в 1870-х гг. англичанам пришлось столкнуться с французской экспансией в регионе. 15 марта 1874 г. Франция навязала Аннаму (Южный Вьетнам) кабальный договор, означавший установление французского протектората над всем Вьетнамом, поскольку власть аннамского короля распространялась и на Тонкин (Сев. Вьетнам). Тем самым Париж нанес удар по интересам Китая в регионе, ибо китайское правительство считало аннамского короля вассалом Пекина.

Проблема, однако, была в том, что тогдашний циньский Китай был тем, что сейчас называют failed state; иными словами, Китай не мог вполне контролировать свою собственную территорию. Так, когда король Аннама воззвал к Пекину о помощи против французов, там посоветовали обратиться к Лю Дуньфу, бывшему генералу тайпинских войск, обосновавшемуся со своими солдатами на границах между южнокитайской провинцией Юньнань и Вьетнамом. Таким образом, пытаясь сохранить свой контроль над Вьетнамом, Пекин был вынужден использовать недобитых мятежников, которые в период восстания тайпинов (в 1850-е - 1860-е гг.) поставили циньское правительство на грань катастрофы.

И эти тайпинские отряды, которые называли себя черные флаги, разбили французов под Ланг-Соном (28 марта 1885 г.). Это был неслыханный случай в истории колониальных войн, когда поражение от "туземцев" терпел крупный отряд великой европейской державы нечто похожее произошло с итальянцами в Эфиопии, где эфиопы их разбили (1896 г.), однако Италия считалась гораздо более слабым государством, чем Франция. Негодование во Франции было столь велико, что это привело к падению кабинета тонкинца Жюля Ферри. Унизительное поражение от крайне слабого и отсталого Китая еще один показатель того, как низко пала Франция, некогда бывшая ведущей военной державой.

Однако и Китай, в свою очередь, в то время был столь слаб, что даже победу под Ланг-Соном китайцы не смогли использовать должным образом. Согласно франко-китайскому мирному договору от 9 июня 1885 г., Китай полностью отказывался от суверенитета над Тонкином. Франции предоставлялась там полная свобода действий. Для иностранной торговли открывались 2 пункта на китайско-тонкинской границе. Китайское правительство обязывалось поручить железнодорожное строительство в Юньнани и Гуанси французским предпринимателям. Французы, однако, возвращали Китаю оккупированные их войсками пункты на Тайване и о-ва Пэнхуледао.

Это продвижение Франции к южным границам Китая вызвало озабоченность в Лондоне. Там были довольны, что Франция увязла в колониальной авантюре; с другой стороны, англичане не хотели и победы Китая, опасаясь ослабления своих позиций в этой стране. Воспользовавшись войной Китая с Францией, англичане навязали китайцам Чифускую конвенцию (1885 г.), которая создавала льготные условия для продажи опиума в Китай.

В любом случае, захват Францией Вьетнама ускорил захват англичанами Верхней Бирмы: тем самым Лондон пытался создать барьер между Французским Индокитаем и Индией.

Вообще-то европейские державы действовали на Дальнем Востоке с редким единодушием, помогая друг другу выторговывать новые уступки у китайского и японского правительств (в силу принципа наиболее благоприятствуемой нации). Так, расчеты цинского правительства на то, что договоры с Россией и США позволят добиться лучших условий на переговорах с английским правительством (1858 г.) не оправдались.

Более того, в ходе третьей опиумной войны (1860) англичане и французы действовали совместно. В ходе этой войны общий перевес в войсках и иных военных ресурсах был на стороне англичан, и именно они диктовали условия карательной экспедиции против Китая, проведенной в отместку за поражение, нанесенное английскому флоту у Дагу 25 июня 1859 г. Пекинские договоры, подписанные 24 и 25 октября 1860 г., предусматривали новые унизительные для Китая условия: уплату контрибуции, открытия Тяньцзиня для иностранной торговли, легализацию вывоза китайских кули и возврат католическим миссиям их имущества. Надежды циньского правительства на использование противоречий между "заморскими чертями" (т.е. англичанами, французами, американцами и русскими) - не оправдались. Более того, воспользовавшись слабостью Пекина, русский посланник в Китае Н.П. Игнатьев добился у циньского правительства признания Уссурийского края, а также казахских и киргизских земель в Средней Азии русскими владениями (Пекинский договор 14 ноября 1860 г.). Хотя Россия приобрела немалое внимание на японское и китайское правительства, воспользоваться в должной мере этим влиянием русские не смогли: в силу общей отсталости страны, особенно на Дальнем Востоке, торговля России с Китаем и Японией была ничтожной.

В целом после трех опиумных войн и помощи со стороны Англии, Франции и США в подавлении тайпинского восстания (1862-1864 гг.) Китай превратился в полуколонию. Превратить Китай во "вторую Индию" у Англии просто не хватило сил и средств. С 1860-х гг. Англия и другие державы начали проводить политику поддержки циньского режима, пытаясь именно через него установить полуколониальный режим в Китае. Кроме того, Россия, Франция и США выступали против расчленения Китая.

В 1870-1880 гг. влияние Англии в Китае было преобладающим. Во главе китайских морских таможен в должности генерального инспектора с 1859 г. стоял англичанин. Ведущее влияние на банковский сектор китайской экономики, денежное обращение и кредит оказывал Гонконгско-Шанхайский банк, основанный англичанами в 1864 г. В руках англичан было пароходство по реке Янцзы. Морская торговля между Китаем и Европой осуществлялась на английских судах. Наконец, на протяжении многих десятков лет Гонконг оставался единственной современной военно-морской базой на всем Дальнем Востоке, а Британия господствовала на южных морях. Однако все это давало лишь контроль над побережьем; между тем англичане стремились проникнуть в Центральный Китай. Так, английская дипломатия всячески добивалась разрешения циньского правительства на торговлю по реке Янцзы.

2) Японская экспансия в регионе

История Японии, увы, не является предметом нашей лекции (хотя история этой удивительной, уникальной страны сама по себе чрезвычайно интересна). Поэтому нам придется предельно кратко обрисовать внутреннюю эволюцию этой страны после 1868 г.

Ситуация в Японии была не такой, как в Китае. Ведь все эти договоры европейских держав и США со Страной Восходящего Солнца (японо-американский 1854 г., японо-английский 1854 г. и русско-японский 1855 г.) предусматривали всего лишь открытие некоторых японских портов - Хакодате, Симода и Нагасаки - для торговли с иностранцами; но данные соглашения не предусматривали аннексии и установления контроля над Японией.

Правда, в отношении этой страны (так же, как и в отношении Китая) неоднократно применялась "дипломатия канонерок": так, 5 сентября 1864 г. соединенная эскадра из 17 английских, американских, французских и голландских судов бомбардировала порт Симоносеки, разрушила его форты и высадила десант в 2 тыс. чел. Японское правительство вынуждено было после этого выплатить 3 млн. долл. контрибуции. Правительства Англии, Франции и США активно вмешивались и во внутренние дела Японии.

В Японии понимали, что промедление с проведением в жизнь буржуазных реформ может привести к утрате независимости страны. Начиная с реформации Мэйдзи (1868 г.), Япония быстро развивалась по капиталистическому пути: были заложены основы капиталистической экономики, в стране появились представительные органы власти (по конституции 1889 г.), общественные и политические организации и независимая пресса; но, что для нас особенно важно, началось создание современной армии и флота. При этом следует помнить, что реформация Мэйдзи, говоря марксистским языком, была компромиссом буржуазии и самурайства; ради сохранения стабильности в обществе японские правители ограничивали буржуазные реформы (особенно в деревне) и проводили агрессивную захватническую политику на международной арене. Между тем положение правящей верхушки было непростым (как всегда бывает в стране, где проводятся радикальные социально-экономические преобразования); отсюда стремление к организации маленьких победоносных войн, которые должны были отвлечь внимание общества от внутренних проблем.

Собственно, задача освобождения Японии от неравноправных договоров была практически решена к 1894 г., когда, наконец, был подписан англо-японский торговый договор, предусматривавший отказ от односторонних преимуществ западных держав в Японии (вроде экстерриториальности); и с этих пор внешняя политика Токио была подчинена не задаче защиты реальных национальных интересов, а задаче экспансии.

Уже с 1870-х гг. Япония стала проводить политику экспансии: были захвачены о-ва Рюкю (которые находились до этого под сюзеренитетом Китая), была предпринята попытка захвата Тайваня, а 26 февраля 1876 г. был подписан японо-корейский Канхваский договор, который "открывал" Корею для Японии. Правда, попытка японцев организовать в Корее переворот и провести к власти прояпонское правительство (1884) закончилась неудачей. Но Токио не оставляло надежд прибрать к рукам Корею.

Удобный повод подало крестьянское восстание под руководством корейской секты тонхаков. Тонхаки боролись как против западных дьяволов, так и против лилипутов (японцев). Корейское правительство обратилось к Китаю сюзерену Кореи за помощью. Япония также решила направить войска в Корею для защиты жизни подданных. Кроме того, для оправдания этой агрессии широко использовалась демагогия о содействии проведению реформ в Корее.

Китайское правительство было решительно против пребывания японских войск на территории своего вассала. Однако в военном отношении китайское правительство было слабо; в то же время ни одна великая держава не прибегла к решительному вмешательству в этот конфликт в условиях, когда Лондон проводил откровенно прояпонскую политику.

Война фактически началась 23 июля 1894 г., когда японцы захватили королевский дворец в Сеуле. 25 июля японцы открыли огонь по китайским кораблям, потопив транспорт с китайскими войсками. Таким образом, японцы начали военные действия без объявления войны случай в то время беспрецедентный.

С самого начала войны инициатива прочно находилась в руках японской армии и флота, и они не выпускали ее до окончания военных действий. Сначала японцы обеспечили себе полное господство на море, уничтожив 17 сентября в Корейском заливе Северный флот Китая. На суше (сентябрь-октябрь) японцы разгромили циньские войска в Корее. Затем они предприняли вторжение на Ляодунском п-ове, захватив там Люйшунь (Порт-Артур). К февралю 1895 г. был захвачен Вэйхайвэй - важнейшая военно-морская база Китая. Китай был наголову разбит на суше и на море.

Какова же была реакция великих держав на это проявление агрессивности Японии? Не реагировать было нельзя: эта война показала, что Япония - это не просто еще одна дремучая и дикая азиатская деспотия, вроде Циньской империи; что Страна Восходящего Солнца превращается в сильного соперника за влияние на Дальнем Востоке. В свою очередь, и Дальний Восток мгновенно превращался из международного захолустья в один из эпицентров мировой политики.

Британия была на стороне Японии (о чем свидетельствовал, в частности, и японо-английский договор 1894 г., который, собственно, и открыл возможность японской агрессии против Китая). В Лондоне рассчитывали использовать растущую мощь Японии против России.

В Петербурге были явно встревожены: на дальневосточных рубежах империи, которые оставались в то время совершенно неукрепленными (достаточно сказать, что прямого железнодорожного сообщения с русским Дальним Востоком в то время не было: не была построена не только Транссибирская магистраль, но и Кругобайкальская железная дорога; через Байкал переправляться приходилось зимой на санях, а летом действовала паромная переправа), внезапно возник сильный и опасный враг. В ходе Особого совещания под председательством великого князя Алексея Александровича 1 февраля 1895 г. было решено усилить Тихоокеанскую эскадру и, кроме того, вступить в сношения с европейскими державами, преимущественно с Францией, по поводу соглашения о коллективном воздействии на Японию, в случае, если действия Японии, прежде всего в Корее, будут нарушать существенные российские интересы.

Германия в тот период была особенно склонна поддержать Россию на Дальнем Востоке. В Берлине в тот период начали, кажется, прозревать относительно той пропасти, в которую столкнула Германию антироссийская дипломатия канцлера Каприви, и поэтому там всячески обхаживали Россию, стремясь вбить клин между Россией и Францией и насолить Англии. Вот почему 8 апреля 1895 г. германское правительство выразило безусловное согласие поддержать российский демарш перед Токио.

А после согласия Германии поддержать российские требования Париж тем более не мог отказать России. Разумеется, обе державы имели свой интерес в этом конфликте: если немцы хотели отвлечь внимание Петербурга от европейских, особенно балканских дел (и, кроме того, поучаствовать в разделе Китая), то французы хотели бы принять участие в совместных русско-французских проектах эксплуатации Китая (и тем самым еще больше привязать Петербург к Парижу в финансовом отношении).

Итак, 23 апреля представители России, Германии и Франции одновременно потребовали от японского правительства отказа от Ляодунского п-ова. Тем самым великие державы брали на себя роль защитников Китая от посягательств Японии. К этому времени Россия сосредоточила на Тихом океане внушительные военно-морские силы, которые могли серьезно угрожать коммуникациям между японскими войсками на континенте и островами. Столкнувшись со столь внушительным демаршем, Япония была вынуждена отказаться от территориальных приобретений на материке. По Симоносекскому мирному договору (1895 г.) Китай был обязан выплатить Японии 230 млн. лан (460 млн. руб.); признавалась независимость Кореи.

Этот успех русской дипломатии подвигнул Санкт-Петербург на резкую активизацию российской политики в Китае. Заем царского правительства циньскому правительству в размере 100 млн. долл. золотом (фактически это были французские деньги), учреждение (в конце 1985 г.) по инициативе министра финансов С.Ю. Витте Русско-Китайского банка (учрежденного группой французских банков и Петербургским международным банком под покровительством русского правительства), начатое в 1896 г. строительство КВЖД все это свидетельствовало о том, что в своей китайской политике Петербург, не без влияния Витте, начинает все больше использовать экономические рычаги.

Результатом активизации российской внешней политики на дальневосточном направлении стало заключение российско-китайского Московского договора от 3 июня 1896 г. об "оборонительном союзе" против Японии (который, кстати, и предусматривал строительство КВЖД). А в мае того же года японцы были вынуждены признать установление пророссийского режима в Корее. Соглашение "Лобанов-Ямагата" предусматривало введение фактического русско-японского кондоминиума в Корее (а до тех пор в Корее было преобладающее влияние Японии). Тем самым Токио было вынуждено отказаться в Корее от монопольного положения, завоеванного ею в ходе японо-китайской войны.

Японо-китайская война вызвала новый раунд вмешательства империалистических держав во внутренние дела Китая. В ноябре 1897 г. Германия произвела захват бухты Цзяочжоу (южное побережье Шаньдунского п-ова). Месяц спустя русская эскадра бросила якорь на рейде Порт-Артура - тем самым Петербург компенсировал усиление немецкого влияния в регионе за счет Китая. В Берлине с восторгом приветствовали этот шаг российского правительства - тем самым Россия прочно увязала на Дальнем Востоке, чего и требовалось немцам!

27 марта 1898 г. был подписан договор об аренде Россией Ляодунского п-ова на срок 25 лет. Хотя Витте был решительно против этой авантюры, безобразовская клика, однако, взяла верх. Тем самым было подорвано российское влияние в Пекине, установившееся там с 1895 г., и был сделан шаг к несчастливой войне с Японией.

В качестве компенсации Лондон получил военно-морскую базу в Вэйхайвэе (северное побережье Шаньдуна).

Таким образом, на рубеже веков совершился раздел значительной части Китая на сферы влияния. Англия сохранила за собой области к югу от Янцзы и ее долину, включая Гуандун с Кантоном, а также Гонконг. Россия приобрела в качестве сферы влияния Манчжурию, Германия - Шаньдун, Франция - пограничные с Тонкином области (юг Китая). Кое-что досталось и Японии - после 1898 г. она сумела восстановить свое влияние в Корее.

Боксерское восстание (восстание ихэтуаней) дало России удобный предлог для оккупации всей Манчжурии (1900 г.). Согласно Заключительному протоколу от 7 сентября 1901 г., Китай должен был выплатить компенсацию Англии, Франции, Германии, России и США в размере 650 млн. руб. На территории Китая оставались иностранные войска. Были срыты форты Дагу, на 2 года запрещался ввоз оружия в Китай, а вход китайцам в иностранный сеттльмент был запрещен.

Оккупация Манчжурии означала резкое изменение соотношения сил в борьбе за раздел Китая. У царского правительства были прочные позиции в Манчжурии, и оттуда русское влияние могло распространяться и на другие районы Китая. Это вызвало обеспокоенность в Лондоне и Токио, что и предопределило англо-японское сближение в начале ХХ в.

По поводу вывода русских войск из Манчжурии в Петербурге не было полного единства. Если С.Ю. Витте выступал за скорейший вывод войск, то безобразовская клика (и представители военщины, в том числе и военный министр Куропаткин) старались всячески задержать эвакуацию. Особое раздражение у Японии вызвали безобразовские лесные концессии на реке Ялу, которые тянулись на 800 верст вдоль китайско-корейской границы. Хотя для вида эти концессии были частным предприятием, на самом деле они работали на средства казны и царского удельного ведомства. Свидетельством влияния Безобразова стало назначение наместником на Дальнем Востоке адмирала Алексеева, близкого к Безобразову. Министерство иностранных дел был отстранено от решения дальневосточных вопросов. Этими вопросами занимался лично царь и министр внутренних дел фон Плеве, крайний реакционер, близкий к безобразовцам, убежденный в том, что "маленькая победоносная война" избавит и от революции, и от необходимости проведения реформ. Тогда же Витте был уволен с поста министра финансов.

Англо-японский договор 1902 г. гарантировал Японии дружественный нейтралитет Англии в случае войны с Россией. Тем самым Япония обезопасила себя от вмешательства третьих держав в случае русско-японской войны. Таким образом, дипломатическую подготовку к войне японское правительство в основном завершило уже в 1902 г.

Что касается чисто военной стороны дела, то после японо-китайской войны Япония резко форсировала военную подготовку. За период с 1886 по 1903 гг. оборонные расходы составили 773 млн. иен, т.е. сумму в 10 раз большую, чем за 10 предыдущих лет. Большое значение тут имела контрибуция с Китая по Симоносекскому договору, а также внешние займы (за время русско-японской войны Токио получило займов на сумму в 801 млн. иен). К началу ХХ в. японская военная промышленность могла выпускать самый широкий спектр вооружений и боевой техники - от магазинных винтовок до броненосцев. К февралю 1904 г. сухопутные вооруженные силы Японии имели в своем составе 18 дивизий и несколько бригад общей численностью 850 тыс. чел. Огромный торговый флот мог быстро, в течение нескольких дней перебросить все эти силы на континент. Японский объединенный флот насчитывал 101 военный корабль, в том числе 6 эскадренных броненосцев и 8 броненосных крейсеров. Армия и флот были хорошо организованы, обучены и имели опыт современной войны. ТВД будущей войны был прекрасно знаком японскому командованию, которое, к тому же, произвело накануне войны самую тщательную доразведку ТВД и российских войск на Дальнем Востоке.

К сожалению, в России исходили из самых фантастических, нелепых и дремучих представлений о потенциальном противнике. Известна фраза одного русского вельможи, который - после начала войны с Японией - поинтересовался, что это за страна такая. "Это такая империя на островах", - ответили ему. "Что ты, батюшка, - сказал вельможа. - Разве бывают империи на островах?". Впрочем, в русском генштабе царили не менее фантастические представления.

Исторический факт: российский военный агент в Японии полковник Ванновский писал незадолго до войны в секретном донесении в Петербург следующее: "Японская армия далеко еще не вышла из состояния внутреннего неустройства, которое неизбежно должна переживать всякая армия, организованная на совершенно чуждых ее народной культуре основаниях, усвоенных с чисто японской слепой аккуратностью и почти исключительно по форме, а отнюдь не по существу, как, впрочем, это замечается во всех прочих отраслях современной японской жизни. Вот почему, если, с одной стороны, японская армия уже давно не азиатская орда, а аккуратно, педантично организованное по европейскому шаблону, более или менее хорошо вооруженное войско, то с другой - это вовсе не настоящая европейская армия, создававшаяся исторически, согласно выработанным собственной культурой принципам. Пройдут десятки, может, сотни лет, пока японская армия усвоит себе нравственные основания, на которых зиждется устройство всякого европейского войска, и ей станет по плечу тягаться на равных основаниях хотя бы с одной из самых слабых европейских держав". Российский военный министр наложил на доклад следующую резолюцию: "Читал. Увлечений наших бывших военных агентов японской армией уже нет. Взгляд трезвый". А вообще в генштабе считали, что в случае войны Япония сможет выставить не больше 150 тыс. солдат. Неудивительно, что во всеподданейшем докладе военный министр Куропаткин планировал легко разбить японцев на материке, высадиться на островах и захватить Токио. Как известно, японцы развернули в ходе войны с Россией 375 тыс. чел., и война закончилась совсем не так, как рассчитывали в Петербурге

***

Великий китайский теоретик Сунь-Цзы сказал: "Если ты не знаешь ни себя, ни противника, сто раз будешь сражаться, и сто раз будешь разбит. Если ты знаешь себя, но не знаешь противника, один раз победишь, но в следующий раз потерпишь поражение. Если ты знаешь и себя, и противника - сто раз будешь сражаться, и сто раз победишь". Неудивительно, что при таких "глубоких познаниях" о Японии Россия была наголову разбита - на суше и на море. Ни одного выигранного сражения и даже боя - такого конфуза русская армия не знала давно

***

Каковы же были последствия поражения России в войне с Японией? По условиям Портсмутского мира, Россия уступала Японии половину Сахалина, Порт-Артур и Дальний, Южно-Манчжурскую железную дорогу от Чанчуня до Порт-Артура, соглашалась с превращением Кореи в японскую сферу влияния. Витте - глава российской делегации - сумел, однако, настоять на отказе от контрибуции и выдаче русских военных судов Японии. Причиной дипломатических успехов Витте была не только умелая работа с американской прессой, но и правильная оценка сложившейся на Дальнем Востоке политической ситуации после русско-японской войны: США были обеспокоены резким усилением Японии и ее экспансионистской политикой в Китае и Корее. И Витте сумел блестяще сыграть на этой американской обеспокоенности, вследствие чего американское посредничество в Портсмуте было весьма благоприятно для России.

Важнейшим последствием русско-японской войны было превращение Японии в великую державу. Ведь в ходе этой войны поражение было нанесено не прогнившему цинскому режиму, а великой европейской державе, признанному члену "европейского концерта". А военное поражение, нанесенное великой державе - это пропуск в клуб великих держав. Тем самым евроцентризму мировой политики был нанесен сокрушительный удар.

Наконец, поражение России и ее ослабление подтолкнуло Англию, Францию и Россию к окончательному оформлению Антанты - нужно было компенсировать русскую слабость и нараставшую германскую мощь.

3) Новая внешняя политика США

Но не только Япония выдвинулась в число великих держав. На рубеже столетий все большую роль в дальневосточных делах играла еще одна неевропейская великая держава - Соединенные Штаты.

Вплоть до гражданской войны 1861-1865 гг. американское государство называли "рабом рабовладельцев", и это было так. 13 американских колоний, освободившихся от власти англичан в 1783 г., были преимущественно аграрной страной, и неудивительно, что аграрный Юг с его высокоинтенсивным плантационным хозяйством, стал экономическим (а следовательно - и политическим) гегемоном в Союзе. Вплоть до 1856 г. из 16 президентов США 11 были южанами. В 1860 г. - в год победы Линкольна на президентских выборах - высшие посты в федеральном правительстве занимали 543 южанина и 386 северян (это при том, что на Юге жило 9 млн. чел., из них 4 млн. негров, а на Севере - 20 млн. чел.).

Соответственно, вплоть до 1861 г. внешняя политика США была не столько БУРЖУАЗНОЙ, сколько РАБОВЛАДЕЛЬЧЕСКОЙ. Она преследовала главную цель - ТЕРРИТОРИАЛЬНУЮ ЭКСПАНСИЮ. Отсюда - война с Мексикой (1846-1848), аннексия Техаса, Калифорнии, Нью-Мексико, планы захвата Кубы и всего Карибского бассейна. Рабовладельцам были нужны новые земли - федеральное правительство

пыталось удовлетворить их желания.

Кстати, ПРИЧИНОЙ гражданской войны было не желание Линкольна отменить рабство (в 1861 г. он и мечтать об этом не смел). Однако он твердо был настроен ограничить рабство его тогдашними территориальными границами - а это была смерть рабовладельческого уклада.

Проводя политику территориальной экспансии, Соединенные Штаты в первые десятилетия своего существования стремились предотвратить вмешательство европейских держав в дела Западного полушария. ДОКТРИНА МОНРО была практическим выражением доктрины "АМЕРИКАНСКОЙ СИСТЕМЫ", сформулированной впервые государственным секретарем США Дж.К. Адамсом в 1821 г. Президент США Дж. Монро, выступил в 1823 г. с заявлением о недопустимости попыток европейских держав колонизовать страны Южной Америки, которые

недавно обрели независимость в ходе антиколониальной войны против Испании. Разумеется, этот демарш не остановил бы Священный союз, стремившийся восстановить принцип легитимности повсюду в мире - однако отрицательное отношение "владычицы морей", Великобритании к этой затее, делал интервенцию Священного союза практически невозможной.

Таким образом, уже в первые десятилетия своего существования США проводили достаточно активную внешнюю политику, политику РЕГИОНАЛЬНОЙ ДЕРЖАВЫ, которая стремится быть гегемоном в своем регионе мира и препятствует вмешательству в этот регион других великих держав.

Последняя треть XIX века американской истории наглядно показала, что такое БУРЖУАЗНАЯ ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА, очищенная от всяких посторонних примесей. Принцип THE BUSINESS OF AMERICA IS BUSINESS проявился во всей своей красе. За исключением покупки Аляски у России (1867 г.) и организации Панамериканской конференции (1889 г.), трудно даже припомнить какие-либо свершения американской дипломатии за этот период времени. Соединенные Штаты полностью ушли в себя, в решение своих внутренних проблем. Американская же дипломатия занималась в этот период либо рутиной, либо заключением соглашений торгово-экономического характера.

В конце XIX века, однако, изменилась ситуация как в самих США, так и на международной арене. С одной стороны, Соединенные Штаты превратились из достаточно слаборазвитой (по западноевропейским стандартам) аграрной страны в крупнейшую экономику в мире. А по численности населения США опережали любую другую великую державу (кроме России). При этом намного вырос объем американских инвестиций за рубежом и объем американской внешней торговли.

С другой стороны, наметилось ОСЛАБЛЕНИЕ ВЕЛИКОБРИТАНИИ, которая играла роль ГЕГЕМОНА в системе "европейского концерта" после 1815 г. Гегемонии Великобритании был брошен вызов со стороны Германии. В этих условиях США не могли больше проводить свой изоляционистский курс.

Соединенные Штаты должны были повернуться к окружающему миру. ИСПАНО-АМЕРИКАНСКАЯ ВОЙНА (1898) показала, что Вашингтон возвращается к активной внешней политике, причем не только в своем полушарии. Фактическая аннексия Филиппин показывала, что США активизировали свою внешнюю политику на новом для Вашингтона - ТИХООКЕАНСКОМ направлении.

Показателем возросшего международного влияния Соединенных Штатов стала посредническая роль Вашингтона в заключении ПОРТСМУТСКОГО МИРА между Россией и Японией в 1905 г.

***

Как считает, например, профессор Пенсильванского университета Уолтер Макдоугэлл, если до 1898 г. США ЗАЩИЩАЛИ свои ценности, то после испано-американской войны они стали их РАСПРОСТРАНЯТЬ по всему миру. /Walter A. McDougall. Back to Bedrock. //Foreign Affairs. - Vol. 76, N. 2, March/April 1997. - P. 134-146/.

***

И дело даже не только в молниеносном разгроме прогнившей испанской монархии. Характерно, что Вашингтон совершенно проигнорировал мнение великих европейских держав в ходе военных действий в Атлантике и на Тихом океане, а также в процессе установления своего контроля над Кубой, Пуэрто-Рико и Филиппинами - а Европа не решилась вмешаться. Тем самым американцы показали всему миру, что отныне с ними приходится считаться как с новой великой державой.

4) Выводы

Итак, буквально за несколько лет (1895-1905) с безраздельным европейским доминированием на Дальнем Востоке было покончено. США и Япония сделали мощную заявку на вступление в клуб великих держав. Стало ясно, что дни "европейского концерта" сочтены.

ВОПРОСЫ:

1. В чем обострения соперничества между колониальными державами на Дальнем Востоке во второй половине XIX в.?

2. Чем вы объясните экспансионистскую внешнюю политику Японии на рубеже XIX - XX вв.?

3. Каковы последствия русско-японской войны?

4. С чем связана активизация внешней политики США в конце XIX - начале ХХ в.?

ЛЕКЦИЯ 14. ЕВРОПА НА РУБЕЖЕ ВЕКОВ

1) Новая Европа...

Та Европа, о которой мы говорили на протяжении всего предшествовавшего курса, начала меняться на рубеже XIX - ХХ вв. с поистине калейдоскопической быстротой. Резко выросли темпы экономического роста, и при этом изменилось его качество: отныне определяющим компонентом экономического потенциала становилась индустриальная мощь.

Анализируя характер индустриального развития ведущих держав в тот период, многие исследователи говорят о второй индустриальной революции, произошедшей в ту эпоху. Пар, который был главным рабочим телом в индустрии и на транспорте в середине столетия, постепенно начал вытесняться новыми видами энергии - электричеством и двигателями внутреннего сгорания. Это означало не только повышение эффективности промышленного производства (ввиду гораздо более высокого к.п.д. у электрических и дизельных моторов); это означало также гораздо более широкое применение индустриальных методов в тех областях человеческой жизни, которые не были охвачены индустриализацией в предшествующую эпоху. Именно в тот период началась массированная механизация сельского хозяйства (трактора, комбайны, доильные машины и т.п.), торговли (появление крупных магазинов, оснащенных современным торговым оборудованием) и быта (первые предметы длительного пользования (холодильники, стиральные машины, пылесосы и т.п.) появились именно тогда. Заметно расширился спектр видов электросвязи (именно на рубеже веков появились радио и телефон). Наконец, поистине эпохальные перемены происходили в области транспорта с появлением городского электротранспорта, автомобилей и самолетов. Стремительно менялась экономическая география Европы: наряду со старыми промышленными районами (район Лондона, Парижский район, южная Шотландия, Рур) стремительно росли новые: Северная Италия, Чехия, Донбасс, Баку и др.

Европа сполна воспользовалась этим новым сорокалетним мирным периодом. Фактически именно в этот период произошла, по сути дела, вторая промышленная революция, результатом которой стала замена парового двигателя на электродвигатель и двигатель внутреннего сгорания. Именно в это время не только в производство, но и в быт миллионов людей начали внедряться водопровод, паровое отопление, канализация, электрическое освещение, газоснабжение, телефон, автомобили, электроприборы и мн. др. Фактически в тот период крупнейшие городские агломерации ведущих держав приобрели тот вид, который в общем и целом сохраняется и поныне - с широкими проспектами, пригодными для движения автотранспорта, с городским электротранспортом (первые подземки и появились как раз на рубеже веков), с электрическим освещением, с многоэтажными домами, снабженными городскими удобствами.

И если раньше все эти блага цивилизации были доступны, преимущественно, лишь очень узкой городской прослойке жителей наиболее высокоразвитых западноевропейских стран, то в конце XIX - начале XX вв. с ними, наконец, познакомились десятки миллионов жителей европейского континента, а также других стран Земного шара. Англия начала утрачивать свое уникальное положение "мастерской мира"; другие страны и народы также начали приобщаться к индустриальной цивилизации.

***

Как писал Тэйлор, "секрет, которому Англия была обязана своим величием, перестал быть секретом. Уголь и сталь принесли процветание всей Европе и переродили европейскую цивилизацию Люди были слишком заняты собственным обогащением, и у них просто не оставалось времени для войны. Хотя протекционистские тарифы сохранились всюду, кроме Англии, в остальном международная торговля была свободной. Не было никакого государственного вмешательства, ни малейшей опасности, что должники откажутся платить по долговым обязательствам. Всюду воцарился золотой стандарт. Паспорта исчезли везде, кроме России и Турции. Если человек, находившийся в Лондоне, в девять часов утра решал отправиться в Рим или Вену, то в десять он мог уже выехать без паспорта и туристского чека, с одним лишь кошельком в кармане. Подобного мира и согласия Европа не знала с эпохи Антонинов. Времена Меттерниха не шли ни в какое сравнение: в ту пору люди жили во вполне оправданном страхе перед войной и революцией; теперь же они уверовали в то, что мир и безопасность - это "нормальное состояние", а все прочее - случайность и отклонение от нормы. Еще много веков кряду люди будут оглядываться на эти блаженные времена и дивиться той легкости, с какой это было достигнуто. Вряд ли они откроют, в чем тут секрет, и им уже наверняка не удастся подражать этому" (Тэйлор А.Дж.П. Борьба за господство в Европе. 1848-1918. М.: Издательство иностранной литературы, 1958. - С. 278-279).

***

Именно тогда, в позапрошлом веке, МИРОВАЯ ЭКОНОМИКА стала реальностью. Сложился мировой рынок (сначала товаров, впоследствии капиталов).

РОСТ МИРОВОЙ ТОРГОВЛИ В XIX НАЧАЛЕ ХХ В.

(в млрд. долл., в ценах 1913 г.)

1800 1850 1900 1913

0,7 4,5 39,8 64,8

РОСТ ЗАРУБЕЖНЫХ ИНВЕСТИЦИЙ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIX НАЧАЛЕ ХХ В. (в млрд. долл., в ценах 1913 г.)

1850 1900 1913

0,7 20 35

Фактически именно в тот период были заложены основы индустриальной цивилизации, в условиях которой мы живем и теперь. Однако, подобно тому как это происходило в первой половине XIX в., блага индустриализации распределялись крайне неравномерно - и это, в свою очередь, с неизбежностью сказывалось на международных отношениях того периода.

Во-первых, именно на рубеже веков произошла смена лидеров в технологической гонке. То обстоятельство, что Великобритания первой и с большим искусством, чем другие страны, овладела паром, предопределило ее промышленное, морское и экономическое первенство вплоть до последней трети XIX в. В искусстве изготовления разнообразных паровых машин весь остальной мир отстал от Англии навсегда. Однако на рубеже XIX - ХХ вв. США, Германия, Франция и другие ведущие индустриальные страны, вместо того чтобы вести бесплодное состязание с англичанами за дальнейшее совершенствование паровых машин, обратились к принципиально новым направлениям технологического прогресса, таким, как электричество и двигатели внутреннего сгорания. И тут-то выяснилось, что зачастую давний лидер в технологической гонке, инвестировавший огромные средства в устаревшие технологии, начинает проигрывать технологическое соревнование на новых направлениях технологического прогресса.

***

Анекдотический факт - когда директор британской почтовой службы ознакомился (в 1876 г.) с телефонным аппаратом, он сказал буквально следующее: Ну нет. Это американцам нужен телефон, а нам нет. У нас достаточно мальчиков-посыльных.

***

Потеря вкуса к технологическим инновациям - верный признак надвигающегося экономического отставания; и к 1914 г. уже не только США, но и Германия обошли Великобританию по объему промышленного производства. А вслед за утратой промышленного первенства произошла и утрата финансового превосходства (уже после первой мировой войны финансовый центр мира переместился из Лондона в Нью-Йорк). А это значило, что уже на рубеже веков положение Британии как гегемона сложившейся системы международных отношений серьезным образом пошатнулось.

Во-вторых, впервые за несколько столетий Европа столкнулась с технологически высокоразвитыми и динамичными внеевропейскими центрами силы - США и Японией. Уже в конце XIX в. Соединенные Штаты превратились в экономическую державу номер один. Так, например, в 1913 г. по общему объему производства промышленной продукции США опережали Британию в 2,5 раза; производство стали в США в начале ХХ в. равнялось аналогичному производству Германии, Британии, России и Франции, вместе взятых.

В 1870 г. производство Германии равнялось 90% в США, а в 1913 г. - менее 40%. Таким образом, экономический лидер Европы производил в два с половиной раза меньше объема производства в заокеанской республике! Уже в 1913 г. доля США в мировом промышленном производстве составила 35% (напомним в этой связи, что в настоящее время она, эта доля, составляет немногим более 20%).

***

"До 1880 года - пишет Тейлор - США почти не имели значения. Потом там произошла величайшая из всех промышленных революций. К 1914 году они не только стали экономически развитой страной по европейскому образцу, но и превратились в соперничающий континент. Добыча угля США равнялась добыче угля Англии и Германии вместе взятым. Производство чугуна и стали в Соединенных Штатах превзошло производство чугуна и стали во всей Европе. Это было зловещее предзнаменование: экономически Европе не принадлежала больше монополия, она даже перестала быть центром мира Никто не понимал, что, если европейские державы перессорятся, Америка сможет вмешаться и столкнуть их лбами и будет для этого достаточно сильна. Эта ошибка привела к окончанию истории Европы в ее прежнем понимании. Указанная ошибка понятна. Европейские государственные деятели обращали больше внимания на внешние политические явления, чем на экономическую реальность. Соединенные Штаты казались им расположенными не только на другом континенте, но и на другой планете". (Тэйлор А.Дж.П. Указ. соч., с. 43-44).

***

Но у Америки было не только индустриальное, но и технологическое превосходство. В начале века в Соединенных Штатах производилось больше автомобилей, чем во всех остальных странах мира. Конвейерное производство позволило довести производство автомашин до нескольких сотен тыс. ежегодно - в то время как даже в Европе автомобиль был все еще роскошью, а не средством передвижения. Американское конвейерное производство было не только гениальным техническим изобретением - это была и новая философия индустриализма, которая постепенно распространилась на весь мир. Таким образом, уже не европейский, а американский образ жизни становился универсальным примером для подражания остального человечества.

Что касается Японии, то в начале ХХ в. темпы экономического роста этой страны далеко превосходили аналогичные показатели любой великой державы. Правда, стране восходящего солнца приходилось начинать с крайне низкого, средневекового уровня, но эта страна продемонстрировала свою способность - благодаря присущим японскому народу сплоченности, дисциплине и патриотизму - максимально эффективно использовать даже весьма ограниченные ресурсы. В 1904 г. с этой способностью Японии столкнулась Россия; 37 лет спустя - США. Во всяком случае, после русско-японской войны Токио вошло в число мировых столиц; и мнение новой великой державы уже нельзя было игнорировать. Подъем США и Японии означал, что евроцентризму (и европейскому концерту, как центру мировой политики!) приходит конец.

2) ...и новые международные отношения.

Франко-прусская война 1870-1871 гг. не только подвела черту под периодом французской гегемонии на европейском континенте, каковая гегемония продолжалась со времен Ришелье и противостоять которой могла лишь вся объединенная Европа с Британией во главе. Эта война продемонстрировала также, что теперь на континенте - новый могущественный лидер, Германская Империя, выстоять против которой в одиночку не смогут ни Франция, ни Австрия, ни Россия. Более того, могущество Германии, как абсолютное, так и в относительное, росло как на дрожжах между 1871 и 1914 гг., и в начале ХХ в. только объединение сил всех участников "европейского концерта" еще могло уравновесить германскую мощь.

Впрочем, создатель Германской Империи - Отто фон Бисмарк - прекрасно понимал, что объединение Европы против Германии чревато смертельной угрозой для его детища. Поэтому он (в отличие от своих преемников) всегда проводил крайне осторожную политику, стремясь, за счет внешнеполитического маневрирования, избегать формирования антигерманских коалиций.

Что касается других великих европейских держав, то они были или слишком ослаблены вследствие понесенных военных поражений и территориальных потерь (Австрия, Франция) - либо их внимание было отвлечено на расширение своих колониальных империй (Англия, Россия). Таким образом, сложились условия для общей стабилизации военно-политической обстановки в Европе, и между франко-прусской и первой мировой войнами Европа практически не знала войн между великими державами (русско-турецкая война 1877-1878 гг. - не в счет; Турция не относилась к числу великих европейских держав).

Что же касается неевропейских государств, то некоторые из них (а именно США и Япония) как раз на рубеже XIX - XX вв. продемонстрировали склонность к экспансии (японо-китайская война 1894 г., испано-американская война 1898 г.), однако в конце позапрошлого столетия и Карибский бассейн, и Дальний Восток оставались далекой периферией евроцентристской по своей сути мировой политики. Короче, считалось, что ни Вашингтон, ни Токио никакой роли в мировой (= европейской) политике не играли и играть не будут.

Эта новая мирная передышка была, безусловно, заслугой системы "европейского концерта", которая сумела восстановиться и обеспечить саморегуляцию после кризиса, вызванного Крымской войной и объединением Германии и Италии. Изменилось соотношение сил между великими державами - опорой системы - но сама система продолжала работать, и до тех пор, пока у власти в Европе оставались люди, понимающие, КАК работает система, ситуация в Европе и в мире оставалась стабильной.

Вопрос только, надолго ли могла Европа наслаждаться стабильностью в условиях постепенной утраты европейской гегемонии в мире?

3) Европа и революция в военном деле.

Все это прекрасно, но какое отношение имели все эти перемены в экономике и технологии к дипломатии европейских кабинетов, спросите вы? Самое прямое и непосредственное.

Колоссальный технологический прогресс в Европе на рубеже веков не мог не сказываться и на военном деле.

Во-первых, индустриализация сделала технически и экономически возможным провести всеобщую мобилизацию, т.е. поставить под ружье фактически весь народ.

Практически вся Европа была в то время покрыта густой сетью железных дорог, что делало возможным быструю переброску крупных воинских контингентов на огромные расстояния. Кроме того, распространение машинного производства позволяло заменить труд ушедших в армию мужчин трудом женщин и подростков.

И первой страной, где произошли эти революционные сдвиги в военном деле, была, как мы уже говорили, Пруссия. В течение 1860-х гг. в Пруссии прошла самая настоящая революция в военном деле, которая на протяжении последующих полутораста лет определяла систему боевой подготовки ведущих мировых держав. Речь идет о системе всеобщей воинской повинности, позволявшей иметь колоссальный обученный резерв, который в условиях индустриализации можно было быстро поставить под ружье и по железным дорогам перебросить к театру военных действий. Еще одна прусская новинка, которую были вынуждены перенять все без исключения военные державы это Генеральный штаб, который готовил не только планы будущих войн, но и театры военных действий не после (как это было раньше), а до начала военных действий. Это гениальное изобретение Мольтке-старшего стало одной из главных причин всех прусских побед 1860-х гг. и над Данией, и над Австрией, и над Францией.

Более того, с конца XIX в. Германская империя стала лидером в гонке вооружений - как на суше, так и на море. Таким образом, остальная Европа была вынуждена реагировать на действия Берлина в военно-политической сфере.

Увы, далеко не сразу политики и военные поняли, что в новых условиях руководить по-прежнему государствами и их вооруженными силами уже нельзя. На фоне все более ускоряющегося роста темпов гонки вооружений на рубеже веков, когда чуть ли не каждый год появлялись все более разрушительные и смертоубийственные средства вооруженной борьбы, руководители великих держав, по словам Г. Киссинджера, сохраняли удивительно ФРИВОЛЬНЫЙ подход к вопросу о войне и мире. Основываясь на опыте войн середины XIX столетия, правящая элита европейских держав придерживалась той точки зрения, что большая европейская война будет либо скоротечной - либо будет идти где-то далеко, на задворках Европы (по примеру Крымской войны). Во всяком случае, даже такая война, в которой примут участие все великие державы (Англия, Австрия, Германия, Россия и Франция) не приведет (как тогда считали) к каким-то фатальным результатам.

Эта уверенность окрепла после т.н. Балканских войн (1912-1913). Мы уже говорили о том, что самым негативным последствием этих войн было то, что на основании их опыта окрепла уверенность европейских кабинетов в скоротечности и безвредности будущей большой европейской войны, а эта война будет напоминать старые добрые кабинетные войны XVIII в.

***

Нужно подчеркнуть в этой связи, что такой фривольный подход к данной проблеме разделялся далеко не всеми; уже тогда наиболее проницательные эксперты начали приходить к пониманию, что военно-технический прогресс поставил на повестку дня вопрос о принципиальной невозможности достичь каких-либо позитивных политических целей за счет большой войны в Европе.

Вот что писал Ф. Энгельс в 1893 г. о том, что ожидает Европу в случае широкомасштабного вооруженного конфликта на континенте: "Опустошение, причиненное Тридцатилетней войной, - сжатое на протяжении трех-четырех лет и распространенное на весь континент, голод, эпидемии, всеобщее одичание как войск, так и народных масс, вызванное острой нуждой, безнадежная путаница нашего искусственного механизма в торговле, промышленности и кредите; все это кончается всеобщим банкротством; крах старых государств и их рутинной государственной мудрости, - крах такой, что короны дюжинами валяются по мостовым и не находится никого, чтобы поднимать эти короны; абсолютная невозможность предусмотреть, как это все кончится и кто выйдет победителем из борьбы; только один результат абсолютно несомненен: всеобщее истощение и создание условий для окончательной победы рабочего класса" (Маркс К. и Энгельс Ф. Собр. Соч., т. 21, с. 36). Не далее как через четверть века это пророчество оправдалось, впервые поставив под вопрос совместимость выживания человечества и войн между великими державами.

***

И все новейшие достижения науки и техники - и тогда, и теперь - немедленно использовались для создания новых средств вооруженной борьбы. Так, например, изобретение двигателей внутреннего сгорания привело к появлению танков, авиации и подводных лодок, которые сыграли громадную роль уже в первой мировой войне и решающую - во второй.

Но дело даже не только в гонке вооружений и создании массовых армий. Сама система всеобщей мобилизации делала военно-политическое руководство любой великой европейской державы крайне зависимым от темпов проведения мобилизации - ведь в будущей войне победить должен был тот, кто провел ее быстрее. Над сознанием военных и политических руководителей европейского концерта довлел опыт сравнительно скоротечных военных кампаний в ходе австро-прусской, франко-прусской , русско-турецкой и балканских войн, когда все цели войны были решены практически за несколько месяцев, а то и недель. Никто в Европе и не думал в начале ХХ в., что будущая война затянется на несколько лет, что вместо стремительных маневров многомиллионные армии будут обречены на многолетнее изнурительное сидение в окопах, что война станет триумфом не стратегии сокрушения (в духе Наполеона и Мольтке), а стратегии изнурения, и именно британская морская блокада Германии в конечном итоге обеспечит победу Антанте.

Но все это было потом, а в начале века в центре внимания военных и политических руководителей были именно темпы мобилизации. Особенно большое значение эта проблема имела для Германии. Эта страна, с ее системой всеобщей воинской повинности и наличием громадного обученного резерва, могла выставить на поле боя колоссальную действующую армию - и действительно мобилизовала в ходе первой мировой войны до 13 млн. чел. - столько же, сколько и Россия, более чем в 2 раза превосходившая Германию по численности населения. Тем не менее, даже для Германии было бы крайне сложно - если вообще возможно - вести войну на два фронта, особенно длительную войну. Вот почему для Берлина такое огромное значение имело предотвращение такой войны - именно в этом видел Бисмарк свою главную задачу после 1871 г.

После Бисмарка, однако, иные настроения возобладали в германской элите: там сложилось впечатление, что Германия может себе позволить - при определенных условиях - победить всех своих врагов одновременно. Для этого только надо было разбить их по частям - сначала разгромить Францию в ходе скоротечной кампании, а затем всеми силами обрушиться на Россию.

В этом была суть т.н. плана Шлиффена - по имени тогдашнего начальника германского Генштаба - разработанного еще в 1892 г. С чисто военной точки зрения этот план был настоящим шедевром военной мысли. В течение 1-2 месяцев предполагалось полностью разгромить Францию и по превосходным германским железным дорогам перебросить высвободившиеся войска на Восточный фронт, против России, которая должна была только-только завершить свою мобилизацию (промедление с темпами мобилизации в России было неизбежным, как в силу недостаточно развитой сети русских дорог, так и громадности русских пространств).

Все было продумано, кроме одного пустяка - позиции Великобритании. Ведь для широкомасштабного вторжения во Францию одной лишь Вогезской дыры было мало - требовалось вторжение через территорию Бельгии. История, однако, учит, что ни одно правительство Великобритании никогда не примирится с контролем над Бельгией со стороны враждебной колониальной державы. С XVII по XX столетие Лондон вел борьбу не на жизнь а на смерть против всякого, кто бы ни посягал на Бельгию, как бы его ни звали - Людовик XIV, Наполеон Бонапарт, кайзер Вильгельм, партайгеноссе Гитлер. И план Шлиффена означал, что Англия неизбежно вступит в борьбу - и тем самым молниеносная кампания превращалась бы в изнурительную войну на два фронта, в которой Германия должна была неизбежно потерпеть поражение.

В любом случае, как мы увидим, именно мобилизационные планы определяли действия великих держав на рубеже веков, заставляя нередко принимать далеко идущие политические решения. В частности, и войну Франции Германия объявила 3 августа 1914 г. в полном соответствии с планом Шлиффена. Таким образом, тот загадочный на первый взгляд исторический факт, что ответом на убийство Франца-Фердинанда в Сараево стало вторжение в Бельгию (не имеющую вообще никакого отношения к событиям на Балканах), объясняется исключительно мобилизационными планами великих держав. Итак, чисто технические детали - железнодорожное расписание, пропускная способность железных дорог и т.п. - взяли верх над политическими соображениями политических и военных лидеров.

Таким образом, на рубеже XIX - XX вв. сложилась столь хорошо описанная марксистскими теоретиками ситуация конфликта базиса и надстройки, когда внешняя политика европейских элит начала явно отставать от стремительного социально-экономического прогресса европейских государств. Особенно опасным в этой связи были явно устаревшие представления европейских политиков и военных о последствиях широкомасштабного военного конфликта в Европе.

4) Новое соотношение сил в Европе и мире.

Разумеется, все эти перемены по-разному затронули различных участников системы международных отношений на рубеже веков. Мы уже говорили о том, что далеко не всем великим державам - членам европейского концерта удалось в полной мере использовать научно-технический и экономический прогресс рубежа столетий, чтобы укрепить свои международные позиции. Канун 1 мировой войны выявил более низкие темпы экономического роста у Англии и Франции по сравнению с другими великими державами.

Экономический, социальный и технологический прогресс Европы на рубеже веков несомненен. Проблема, однако, состояла в том, что этот прогресс был крайне неравномерен. Хотя западноевропейские державы - Англия и Франция - развивались в целом достаточно динамично, темпы их роста отставали от темпов роста государств Восточной и Центральной Европы:

СРЕДНЕГОДОВЫЕ ТЕМПЫ ПРОМЫШЛЕННОГО РОСТА НЕКОТОРЫХ ГОСУДАРСТВ

(1885-1913)

Англия 2,11

Германия 4,5

Россия 5,72

США 5,2

Вплоть до 10-х годов ХХ в. темпы социально-экономического роста Германии были существенно выше, чем у ее соседей - как на западе, так и на востоке (с учетом крайне низкого уровня развития России). Однако в начале ХХ в. Россия превысила уровень промышленного развития Франции и, кроме того, темпы роста российской экономики были особенно велики: в то время по темпам экономического роста Россия занимала первое место в мире. В 1909-1913 гг. темпы роста российской промышленности были особенно впечатляющими; они достигали 12-13% в год. Еще более высокими темпами росли такие новейшие отрасли промышленности, как машиностроение, электротехника, химическая промышленность. Столыпинская аграрная реформа привела к мощному подъему сельского хозяйства России - прежде всего за счет внедрения новейших агротехнических методов и сельскохозяйственной техники. Бесспорным был и социальный прогресс - быстрыми темпами рос уровень жизни и образовательный уровень населения. В этой связи известный прогноз Столыпина - дайте России 20 лет спокойной жизни, и вы ее не узнаете, - выглядит вполне реалистично. При сохранении тех темпов социально-экономического развития, которые страна набрала в начале века, через 20 лет, в начале 1930-х гг. Россия была бы конституционной монархией со всеобщим начальным образованием, с высокоразвитой промышленной базой, страной с устойчивым средним классом, которая соперничала бы с ведущими державами за экономическое первенство в мире.

Однако успехи России явно затмевались на фоне громадного прогресса, достигнутого на рубеже XIX - XX вв. Соединенными Штатами Америки (см. ниже):

Доля в мировом промышленном производстве (1880-1913)

	1880	1900	1913
Великобритания	22,9	18,5	13,6
Империя Габсбургов	4,4	4,7	4,4
Франция	7,8	6,8	6,1
Германия	8,5	13,2	14,8
Италия	2,5	2,5	2,4
Россия	7,6	8,8	8,2
США	14,7	23,6	32

(см. Kennedy P. The Rise and Fall of the Great Powers. Economic Change and Military Conflict from 1500 to 2000. - New York: Vintage Books, 1989. - P. 202).

Правда, ко всем этим данным нужно относиться, что называется, cum grano salis. Изменение соотношения сил ведущих держав было, во-первых, весьма относительным, а, во-вторых, при оценке относительного потенциала таких стран, как Франция и, особенно, Англия, необходимо принимать во внимание их колоссальные колониальные империи, чей громадный экономический и людской потенциал мог быть мобилизован в случае войны. В конце концов, Англия и Франция потому и отставали от Германии по темпам промышленного роста, что инвестировали в свои колонии.

Но дело не только в чисто количественных показателях добычи угля, выплавки стали или тоннаже торгового флота. Дело еще и в том, с какой степенью эффективности великие державы могли использовать свои экономические возможности - а это уже зависело от таких социальных факторов, как уровень образованности населения, степень урбанизации, доля квалифицированных специалистов в общей численности населения и - главное - в степени национальной сплоченности.

А по этим показателям явными аутсайдерами оказывалась иная группа великих держав, а именно Россия, Австро-Венгрия и Италия. Все эти страны, разумеется, сильно отличались друг от друга, однако у них было и много общего а именно:

1) сравнительно низкий уровень развития, обуславливавший их отставание от других держав;

2) громадные контрасты в уровне развития различных регионов и групп населения;

3) как следствие недостаточно высокий уровень национальной сплоченности, особенно в условиях войны.

При этом и это тоже объединяло все вышеназванные страны их правящие элиты, как правило, явно недооценивали те трудности, с которыми они сталкивались в своем внутреннем развитии. И России, и Италии, и Австро-Венгрии война была совершенно не нужна однако их правители, наоборот, рассчитывали, что маленькая победоносная война позволит снять все внутренние проблемы и противоречия, сплотит нацию и т.п.

5) Кризис европейского концерта

Нет никаких сомнений в том, что на рубеже веков европейский концерт находился в состоянии глубокого системного кризиса. Каковы же были причины этого кризиса?

А) Уход с политической арены руководителей, воспитанных в традициях Священного союза и монархо-аристократической солидарности (Бисмарк, Горчаков, Александр II, Фридрих-Вильгельм IV и др.). Им на смену пришло новое поколение деятелей, у которых не было прежнего ощущения европейского единства, для которых на первом плане были лишь узкоэгоистически понимаемые национальные интересы (Солсбери, Пуанкаре, Николай II, Сазонов, Вильгельм II, Гольштейн, Бюлов, Бельтам-Гольвег и др.).

Б) Прогресс военной техники явно опережал сознание военно-политического руководства великих европейских держав. Политические и военные лидеры последних были твердо уверены в том, что большая европейская война будет, во-первых, вполне приемлемой с точки зрения своих последствий и, во-вторых, в любом случае, сравнительно скоротечной и сравнительно безболезненной для их государств. Накануне августа 1914 в европейских столицах думали о Седане и Садовой, т.е. в категориях маленькой победоносной войны.

В) Ослабление идеологического единства европейского концерта не было компенсировано соответствующими усилиями в международно-правовой и организационной сферах. Отсутствовали серьезные разоруженческие договоренности; совершенно не было эффективных организаций международной безопасности. Неструктурированность европейского концерта лишала его возможности управлять международной обстановкой на рубеже веков. В этих условиях был нарушен механизм кризисного регулирования европейского концерта: Европа фактически распалась на 2 военных блока (Антанта Центральные державы), противостоящие друг другу. При этом уровень сплоченности этих альянсов был неизмеримо выше, чем в предшествующие эпохи.

Г) Прогресс военной техники и технологии, гонка морских и сухопутных вооружений вносили дополнительную напряженность в международную обстановку. Великие европейские державы с крайней подозрительностью следили за военной подготовкой друг друга, рассматривая свои военные мероприятия как исключительно миролюбивые и ответные меры, а аналогичные меры другой стороны как явное доказательство агрессивности. Малейшее отставание в военных приготовлениях (или в темпах мобилизации) было в тех условиях смертельно опасно. И малейшее изменение в соотношении сил также было чревато самыми серьезными военно-политическими последствиями. Например, ускоренное железнодорожное строительство в европейской части России было чревато срывом плана Шлиффена, который, как мы увидим, был основан на низких темпах мобилизации в России.

Д) При этом великие европейские державы, как ни в чем не бывало, продолжали игнорировать неевропейский мир в своих политических расчетах, как будто не было ни США, ни Японии.

6) Выводы

Социально-экономические, технологические, политические и культурные перемены на европейском континенте на рубеже XIX - ХХ вв. делали европейский концерт, в том виде, в котором он сложился в начале XIX в., явным анахронизмом. Эта система международных отношений становилась явно неспособной обеспечивать безопасность и стабильность в Европе и в мире.

ВОПРОСЫ:

1. Какие социально-экономические перемены происходили в Европе и в мире на рубеже XIX - XX вв.?

2. Каковы были военно-политические последствия этих перемен?

3. В чем причины кризиса "европейского концерта"?

4. Почему мир на рубеже веков постепенно утрачивал евроцентрический характер?

ЛЕКЦИЯ 15. МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ В КОНЦЕ XIX НАЧАЛЕ XX В.

1. Крах Драйкайзербунда.

Все эти перемены в Европе, о которых мы говорили в ходе предыдущей лекции, не могли проявиться в полном объеме до тех пор, пока во главе европейских внешнеполитических ведомств оставались дипломаты старой школы, такие, как Бисмарк, Горчаков, Дерби, Андраши. На рубеже веков, однако, к руководству большой политикой европейских кабинетов пришли люди, которые были во многом чужды представлений о монархической солидарности, свойственных их отцам и дедам. Новое поколение европейских политиков, как мы уже сказали, ориентировалось в своей политике на общественные настроения, на придворные камарильи, и т.п. Представление же о моральном единстве Европы было во многом к тому времени утрачено.

А ничего иного для укрепления Европейского концерта в то время просто не было. Мы уже рассматривали с вами внутреннюю структуру европейского концерта: последняя была чрезвычайно слаба и не соответствовала задачам и потребностям все более усложнявшихся международных отношений. Фактически все держалось на устаревших династических принципах, которые все больше заменялись национальным интересом.

И первой жертвой племени младого, незнакомого политиков и дипломатов, пришедших к власти в конце XIX в., стал созданный Бисмарком в 1873 г. Союз трех императоров (австрийского, германского и русского). Для Бисмарка образование этого союза было одной из самых ценных дипломатических побед. Ведь тем самым Берлин 1) утверждал свое центральное положение в тогдашней Европе; 2) вбивал клин между Парижем и Санкт-Петербургом; 3) брал под свой плотный контроль австро-русское соперничество на Балканах (чтобы не пришлось потом выбирать, на чью сторону встать в случае войны между Австрией и Россией).

С самого начала, однако, было видно, что эта комбинация Бисмарка была довольно мертворожденной. Она держалась на собственный фобиях Бисмарка и на сентиментальных чувствах Александра II и Вильгельма I по отношению друг к другу, а также на взаимных симпатиях русских и немецких консерваторов и монархистов.

***

Политика Бисмарка была не просто традиционной, она была старомодной, - писал о нем Тейлор. Его преследовали кошмары, мучившие прошлое поколение и зачастую уже утратившие свою реальность. Во внутренней политике он неизменно остерегался революции 1848 года и потому обращался с социал-демократами, как с опасными заговорщиками, еще долгое время после того, как они стали респектабельными парламентариями. Так же обстояло дело и с внешней политикой В 1879 году одному только Бисмарку могла померещиться новая Крымская война. Он недооценивал слабость России и, быть может, преувеличивал упадок Австро-Венгрии (Тэйлор А.Дж.П. Борьба за господство в Европе. 1848-1918. М.: Издательство иностранной литературы, 1958. - С. 284-285).

***

Но вот что касается реальных национальных интересов Австро-Венгрии и России здесь всякие личные симпатии отступали на задний план. Разногласия двух стран на Балканах были слишком велики, чтобы их мог сгладить даже Бисмарк. Тем самым союз с Веной означал постепенное втягивание Берлина в балканские интриги венского кабинета вплоть до июля 1914 г.

Действительно, в ходе обмена нотами между Австрией, Пруссией и Россией в 1873 г. (каковой обмен и оформил Драйкайзербунд), стороны уславливались сотрудничать в: 1) сохранении территориального статус-кво в Европе; 2) разрешении Восточного вопроса; 3) обуздании революции. Ясно было, однако, что 3-й пункт интересовал в тех условиях исключительно Россию: бывший жандарм Европы содрогался теперь перед натиском русской революции. Что касается пунктов 1-2, то назвать их союзом было бы слишком сильно; это было лишь обязательство консультироваться друг с другом в случае кризиса и не более того.

Германо-австрийский договор 1879 г., который был по сути дела оборонительным союзом, направленным против России, мог бы привести к отчуждению России и краху политики поддержания Союза трех императоров. Чтобы не допустить этого, Бисмарк был вынужден в 1881 г. пойти на заключение нового Драйкайзербунда, который более соответствовал духу времени. В соответствии с положениями трехстороннего австро-германо-русского договора 1881 г., три державы заключали пакт о нейтралитете на тот случай, если одна из трех империй окажется вовлеченной в войну с четвертой державой. Фактически это означало, что при любом обострении англо-русских противоречий Лондон окажется без союзников на континенте ввиду пророссийской политики Парижа, а также ввиду маловероятности новой франко-германской войны в то время. Далее, договор подтверждал принцип закрытия проливов в случае войны это была важная гарантия против возможного нападения Англии на Россию на Черном море. Наконец (и это тоже была большая победа русской дипломатии) Австрия согласилась на воссоединение Болгарии (взамен, правда, Россия была вынуждена подтвердить согласие на аннексию Боснии и Герцеговины).

Это была бесспорная победа российской дипломатии и признак германо-русского сближения. Вот почему новым союзом трех императоров была недовольна Вена (которой Бисмарк выкрутил руки), и вот почему Австрия сделала все, чтобы превратить его в пустой клочок бумаги. Тройственный союз Австрии, Германии и Италии (1882 г.) означал смертный приговор для Союза трех императоров, поскольку имел явную антирусскую направленность и фактически перечеркивал Драйкайзербунд. Заключенный в следующем, 1883, году австро-германо-румынский договор стал. фактически, оборонительным союзом, направленным против России. Тем самым положения этого договора и Тройственного союза вступали в фактическое противоречие с условиями "Драйказербунда" 1881 г. Что еще хуже, Тройственный союз и австро-германо-румынский договор, как считают многие историки дипломатии, будучи первыми военно-политическими союзами, заключенными в мирное время после Венского конгресса, свидетельствовали о начале постепенной эрозии "европейского концерта".

Положение не мог спасти и Договор перестраховки от 1887 г. - еще одна хитроумная комбинация Бисмарка. Согласно этому соглашению, Россия брала на себя обязательство оставаться нейтральной, если только Германия не нападет на Францию, а Германия - сохранять нейтралитет при условии, что Россия не нападет на Австро-Венгрию. Германия вновь взяла на себя обязательства поддержать Россию по вопросу о Проливах. Фактически именно в Договоре перестраховки впервые был намечен контур противостоящих коалиций - Антанты и Центральных держав (Россия-Франция и Германия-Австрия).

Антирусская направленность германской политики усилилась еще больше при преемниках Бисмарка. Фактически новые канцлеры - Каприви и Бельтам-Гольвег - не разбирались в международных делах, целиком полагаясь на суждение Гольштейна, одного из ведущих чиновников германского министерства иностранных дел. Отказ Берлина возобновить Договор перестраховки (1891) означал, что в германской политике произошел решающий поворот, направленный на безоглядную поддержку единственного надежного союзника - Австрии. Кроме того, в тот период в Берлине еще воздерживались от гонки морских вооружений и активной колониальной политики, что давало возможность сближения Англии и Германии (на антирусской основе). Германия, отказавшись от своих претензий на Занзибар и Юго-Западную Африку, получила от Лондона Гельголанд (англо-германское соглашение от 1 июля 1890 г.).

2. Франко-русский союз

В этих условиях франко-русское сближение становилось неизбежным. И если двусмысленная политика Берлина и откровенно враждебная политика Вены были стимулом к франко-русскому союзу для России, то Францию подталкивала на Восток неуступчивость Лондона в египетском вопросе (с 1882 г. Египет стал фактически британской полуколонией), что совершенно исключало восстановление крымской коалиции.

Впрочем, это франко-русское сближение шло непросто. Первоначально Россия отказывалась заключать военную конвенцию с Парижем и, следовательно, брать на себя какие-либо конкретные обязательства. Расчет Петербурга был понятен: в одиночку разделаться с Австрией, пока руки у Германии будут связаны по причине франко-германского антагонизма.

Действительно, в 1890-е гг. Франция нуждалась во франко-русском военном союзе больше, чем Россия. Однако, с другой стороны, финансовая зависимость царского правительства от французских займов была не менее ощутимой (первый такой заем был размещен еще в 1888 г.). Да и страх петербургского кабинета перед возможностью остаться один на один перед стремительно растущим германским колоссом также нельзя сбрасывать со счетов. Особенно усилились эти страхи после возобновления Тройственного союза (май 1891), сопровождаемые демонстрациями англо-германской дружбы.

Уже в августе 1891 г. царь Александр III принимал французского президента в Кронштадте; при этом он вынужден был обнажить голову при звуках французского революционного гимна - Марсельезы... Так началось сближение между двумя странами, которое в 1892-1894 гг. завершилось заключением франко-русской военной конвенции.

Статья первая этой конвенции гласила:

Если Франция подвергнется нападению Германии или Италии, поддержанной Германией, Россия употребит все свои наличные силы для нападения на Германию.

Если Россия подвергнется нападению Германии или Австрии, поддержанной Германией, Франция употребит все свои наличные силы для нападения на Германию.

Статья вторая устанавливала, что в случае мобилизации сил Тройственного союза или одной из входящих в него держав Франция и Россия по поступлении этого известия и не ожидая никакого другого предварительного соглашения мобилизуют немедленно и одновременно все свои силы и придвинут их как можно ближе к своим границам. Далее в конвенции определялось количество войск, которое будет двинуто Россией и Францией против Германии как сильнейшего члена враждебной группировки.

Во время переговоров о содержании конвенции французская сторона настаивала, чтобы Россия выделила как можно больше сил именно на германском фронте. Очевидно, что французский генштаб продолжал придерживаться наполеоновской стратегии сокрушения главных сил неприятеля. Мировая война, однако, показала, что верх одержала стратегия изнурения, действуя в соответствии с которой Антанта сначала одержала победу над союзниками Германии, а потом принудила к капитуляции и самое Германию.

Далеко не сразу в Берлине осознали весь масштаб свершившейся катастрофы. Но по мере того как мечты об англо-германском сближении становились все более призрачными, германская дипломатия начала предпринимать шаги, направленные на сближение с Россией. Но было уже поздно - решить задачу ликвидацию франко-русского союза Германия так и не смогла.

Более того, на рубеже XIX - XX вв. Берлин предпринял ряд шагов, которые делали совершенно невозможными какое бы то ни было улучшение отношений и с Францией. Как известно, аннексия Эльзаса и Лотарингии в результате франко-прусской войны 1870-1871 гг. привела к антагонизму между Францией и Германией. Между тем, стремясь избежать втягивания Германской Империи в войну на два фронта, Берлин был объективно заинтересован в нормализации отношений с Парижем. Вот почему, стремясь компенсировать Францию за утрату двух этих провинций и, таким образом, найти основу для нормализации отношений с Парижем, Бисмарк неизменно поддерживал Францию во всех ее французских колониальных предприятиях. Сам Бисмарк был совершенно равнодушен к колониальной политике; известны его фразы насчет Балкан ("весь этот край не стоит костей одного померанского гренадера") и Африки ("Моя карта Африки находится в Европе. Вот лежит Россия, а вот - Франция, мы же находимся посредине. Это и есть моя карта Африки"). После образования Германской империи и решения, таким образом, исторической задачи объединения немцев в едином государстве Бисмарк справедливо полагал, что в интересах нового немецкого государства - поддержание стабильности в Европе, а такой стабильности, как показывал опыт истории, можно было добиться лишь за счет активизации колониальной экспансии ведущих держав - соседей Германии. Вот почему Бисмарк всячески поощрял колониальные устремления и Англии, и России - но особенно Франции.

Во всех конфликтах между Парижем и Лондоном по колониальным вопросам на протяжении 1880-х гг. Бисмарк неизменно поддерживал французов. Действуя таким образом, немецкой дипломатии удалось развалить т.н. "либеральный союз" между республиканской Францией и конституционной Британией, который, разумеется, имел определенную антигерманскую направленность.

Активизация же германской колониальной политики с неизбежностью вызвала обострение германо-французских отношений, и сразу же возник дух реванша за Седан. Но еще более серьезные последствия имело для Берлина ухудшение англо-германских отношений.

3. Нарастание англо-германского антагонизма

Собственно, авантюристическое решение порвать с Россией было принято канцлером Вильгельмом II и его окружением под влиянием надежд на англо-германское сближение. Этим надеждам, однако, не суждено было сбыться, и важнейшей причиной стало англо-германское морское и колониальное соперничество.

В правящих кругах Германии утвердилась та точка зрения, что без обширной колониальной империи Германская Империя якобы не может развиваться. Вообще-то такого рода взгляды не находили своего подтверждения в сравнительных данных экономического развития Германии и старых колониальных держав: Германия, которая практически не имела колоний, развивалась намного быстрее Англии, Франции, Бельгии, Голландии и т.д. (кстати, то же самое можно сказать и о США). Фактически колонии были обузой на шее старых колониальных держав; во всяком случае, после краха колониальных империй в 1960-е гг. темпы экономического роста европейских метрополий многократно возросли. Но, тем не менее, в немецкой правящей элите на рубеже XIX - XX вв. мысль о необходимости колониальной экспансии стала своего рода idee fixe. Не случайно, что именно тогда в Германии большое распространение получили геополитические концепции, уделявшие особое внимание именно расширению контроля над географическим пространством как доказательство жизнеспособности государственного организма.

***

Так, в своей книге Политическая география, вышедшей в 1897 г., германский ученый Ф. Ратцель обосновывал тезис о том, что государство представляет собой биологический организм, действующий в соответствии с биологическими законами. Более того, Ратцель видел в государстве продукт органической эволюции, укорененный в земле подобно дереву. Сущностные характеристики государства определяются поэтому его местоположением, и успех государства определяется успешностью приспособления к окружающей среде. Один из основных путей наращивания мощи этого организма, считал Ратцель это территориальная экспансия, или расширение жизненного пространства Lebensraum. На долгие годы в общественном сознании Германии утвердилась мысль о том, что все проблемы этой страны связаны со слишком якобы тесными границами, стесняющими ее динамическое развитие.

***

Такого рода взгляды были конкретизированы и развиты в трудах т.н. Пангерманского союза. Эта организация, образованная в 1891 г., включала ряд видных парламентариев (преимущественно национал-либералов и консерваторов), промышленников (главным образом экспортеров), профессоров, юристов, отставников-военных. Спонсорами союза были крупнейшие германские концерны, работавшие в сфере тяжелой промышленности. Целью союза было создание т.н. Срединной Европы путем поглощения Австро-Венгрии, Голландии, Дании, Прибалтики, Бельгии, части Швейцарии, Восточной Франции и даже (возможно) Украины и Кавказа. Пангерманцы были искренне уверены, что германская военная мощь позволит справиться сразу со всеми врагами Райха. Влияние Пангерманского союза было очень велико - многие публичные выступления (и даже важнейшие политические решения) кайзера Вильгельма, канцлера Бюлова, адмирала Тирпица и др. были приняты под влиянием пангерманской пропаганды о необходимости территориальной экспансии.

Конкретными проявлениями растущего антагонизма между Лондоном и Берлином стало противодействие, оказанное британским кабинетом строительству железных дорог в Анатолии (1892 г.). И хотя Берлин и Стамбул отвергли эти притязания и железная дорога Эскишехир-Конья была построена при немецком финансовом и техническом содействии, тем не менее все это оставило неприятный осадок в англо-германских отношениях.

Новым свидетельством обострения англо-германских противоречий стало соперничество великих держав за раздел Африки. Собственно, соперничали тут главным образом Англия и Франция, которые использовали другие европейские державы (Германию, Бельгию и Италию) в своих интересах, чтобы не допустить своего главного антагониста к верховьям Нила, которые рассматривались как главный объект соперничества.

Вот почему, в соответствии с договором от 15 ноября 1893 г. Англия признавала территорию Камеруна до оз. Чад на севере и бассейн реки Шари на юге как немецкую зону влияния. В Лондоне рассчитывали, что Германия, традиционный враг Франции, воспрепятствует продвижению французов к верховьям Нила с запада.

Но не тут-то было! Ровно через 4 месяца, 15 марта 1894 г., было заключено франко-германское соглашение, по которому Германия ограничивала свои владения Камеруном, а французской стороне предоставлялась свобода действий на всем пространстве к востоку от его границы.

Здесь британский кабинет просчитался, не сумев понять, что в интересах Берлина было отвлечь Францию от Европы (и от потенциальных союзников в Европе). Более того, Берлин сделал все возможное, чтобы сорвать англо-бельгийское соглашение, в соответствии с которым т.н. "Независимое государство Конго" получало в аренду левый берег Нила от оз. Альберта до Фашоды. В результате давления из Парижа и Берлина 14 августа 1894 г. король Леопольд II по соглашению с Францией отказался от левого берега Нила. Путь к Нилу был открыт, что и привело год спустя к острейшему англо-французскому кризису вокруг Фашоды (т.н. "Фашодский инцидент).

Но особенное раздражение Лондона вызвала позиция, занятая Берлином в ходе кризиса вокруг Трансвааля (декабрь 1895 - январь 1896), когда полным провалом закончился английский заговор, направленный на свержение президента Трансвааля Крюгера при поддержке отряда полиции Южноафриканской компании Сесиля Родся под командованием Джемсона. Германия традиционно рассматривала бурские республики на юге Африки как свою сферу влияния; вот почему неудавшийся налет на Йоханнесбург вызвал резкую реакцию кайзера. Знаменитая телеграмма кайзера Крюгеру (3 января 1896 г.), в которой он поздравлял президента Трансвааля с победой над вооруженными бандами и намекал на возможную помощь со стороны дружественных держав, вызвала настоящую бурю в Англии. Отныне там не делали себе иллюзий относительно того, что в лице Германии туманный Альбион имеет непримиримого врага. С другой стороны, неудачей закончились и попытки Берлина сколотить антианглийскую континентальную лигу: ни Россия, ни Франция, ни Австрия, ни Италия не были готовы к конфликту с Лондоном ради германских интересов. Ведь колониальные претензии Берлина начали вызывать на рубеже XIX - XX вв. все большее беспокойство уже не только в Лондоне, но и в других европейских столицах.

Так, в ходе т.н. Фашодского инцидента (лето-осень 1898 г.), когда экспедиционный англо-египетский корпус Китченера заблокировал в деревушке Фашода в верхнем течении Нила отряд капитана Маршана численностью в 100 чел., французам пришлось убедиться, что от прежнего благожелательного отношения к их колониальным авантюрам со стороны Германии не осталось и следа. Осторожный зондаж Парижа относительно позиции Берлина по поводу англо-французского конфликта породил следующий ответ немецкой стороны: "Франко-германское сближение станет возможным лишь тогда, когда слова "Эльзас и Лотарингия" исчезнут из словаря французских государственных деятелей и французской прессы". В итоге Франция была вынуждена капитулировать перед Великобританией, уступив последней фактически весь бассейн Нила. В качестве утешительного приза Франция получила значительный кусок Судана к западу от Дарфура. Захват этой территории позволил соединить территориально владения Франции в Северной и Западной Африке с ее центральноафриканскими колониями.

Очень скоро, впрочем, Лондону пришлось глубоко раскаяться в своей негибкой политике в колониальном вопросе, которая оттолкнула от Англии не только Францию, но и Россию. Произошло это после начала англо-бурской войны(1899-1902). Операция, которая задумывалась Лондоном как полицейская акция, превратилась в тяжелую и кровопролитную войну, потребовавшую напряжения всех сил империи. В Южную Африку пришлось перебросить до 250 тыс. чел., и только через 2 года упорной борьбы удалось добиться победы.

Дело даже не только в том, что под вопрос была поставлена эффективность британской военной машины. Англия оказалась в полной международной изоляции, которая в данный момент выглядела совсем не блестяще. Франция, Россия и Германия теперь получили возможность припомнить надменной Британии все те унижения, которые они претерпели от туманного Альбиона в колониальном вопросе.

Британскому кабинету пришлось пойти на уступки Берлину (2 острава архипелага Самоа + часть колонии Золотой Берег в Западной Африке), лишь бы только добиться германского нейтралитета в войне. Политика Германской империи - открытый шантаж, - писал в этой связи Чемберлен премьеру Солсбери. Однако, чтобы гарантировать хотя бы благожелательный немецкий нейтралитет в войне, которая шла совсем не так, как хотели бы в Лондоне, Чемберлен предложил даже союз двух рас - англосаксонской и германской. В Берлине, однако, разгадали этот нехитрый маневр - англичанам было дано понять, что Германия не нуждается в Англии. И вообще, как сказал в своей речи в рейхстаге 11 декабря 1899 г. канцлер Бюлов, Германия должна иметь такой сильный военно-морской флот, чтобы быть в состоянии отразить нападение даже самой сильной морской державы.

Это был ушат холодной воды лично для Дж. Чемберлена, министра иностранных дел ее величества. Но настоящим вызовом национальной безопасности Великобритании стало то обстоятельство, что как раз в годы англо-бурской войны эти слова Бюлова начали ускоренными темпами претворяться в жизнь. По закону от 12 июня 1900 г. германский флот должен был состоять из 34 линейных кораблей, 11 тяжелых и 34 легких крейсеров и около 100 миноносцев. Это была внушительная заявка на борьбу с Англией за коренной передел мира, за господство на море.

Масло в огонь подливала и германская конкуренция, многократно обострившаяся в годы экономического кризиса (1900-1902). За период кризиса стоимость вывоза черных металлов и металлических изделий из Германии в Англию возросла более чем в 3 раза; в то же время импорт аналогичных изделий из Англии сократился в такой же пропорции. Британская металлургия, некогда мощнейшая в мире, явно проигрывала соревнование с немецкой металлургической промышленностью. Обострилась и конкуренция с германскими пароходными компаниями. Таким образом, германский вызов угрожал самым основам британского промышленного и торгового первенства в мире.

4) Складывание Антанты

Таким образом, в ХХ в. Англия вступала в крайне непростом международном положении. У страны отсутствовали союзники на международной арене. Оно бы ничего, если бы Британия сохраняла былое экономическое и военное превосходство над остальными участниками европейского концерта. Проблема, однако, была в том, что к началу столетия Англия все больше утрачивало свое некогда неоспоримое первенство, и в этих условиях Лондону понадобились друзья и союзники.

Однако выход из этой далеко уже не блестящей изоляции был непростым делом. И эту задачу буквально за несколько лет решил король Эдуард VII. Пока он был наследником престола, у него была не очень-то выигрышная репутация плейбоя и прожигателя жизни. Однако после своего вступления на престол он за несколько лет сумел вывести страну из политической изоляции на международной арене. В этом деле ему помогли незаурядное личное обаяние и обширные связи в высшем свете европейских столиц.

Весной 1903 г. состоялся визит английского короля в Париж, который послужил началом англо-французского сближения. Через год было подписано соглашение между двумя странами о разделе сфер влияния в Африке (8 апреля 1904 г.), которое было прозвано сердечным согласием (entente). Делят Африку, - так прокомментировал это Ленин. Суть соглашения: в обмен на свободу рук в Египте Лондон соглашался на захват Францией большей части Марокко. Действительно, у обоих стран был мощный побудительный мотив позабыть о старинной колониальной вражде: на востоке креп и наливался силой страшный враг.

После русско-японской войны Россия уже не представляла собой серьезного конкурента для Германии в борьбе за влияние в Стамбуле; но одновременно сокращалось и английское влияние на турецкий кабинет. Результатом интенсивного германского проникновения на Ближний и Средний Восток стало англо-русское сближение. 31 августа 1907 г. было подписано англо-русское соглашение о разграничении сфер влияния в Азии.

И России, и Британии приходилось считаться с возможностью строительства ответвления от Багдадской железной дороги на Персию - тогда персидский рынок был бы потерян и для русских, и для англичан. И хотя российское правительство было готово на определенных условиях снять свои возражения против строительства Багдадской железной дороги, тем не менее Берлин отказался взять обязательство не строить железных дорог к границам Персии или по территории Персии. В этих условиях, дабы сохранить свои особые интересы в Персии, царское правительство было вынуждено пойти на сближение с Лондоном. Таким образом, непомерные аппетиты Берлина толкали двух "закадычных врагов", Англию и Россию, навстречу друг другу.

5) Гонка вооружений великих держав

Мы уже говорили о том, что Крымская война - это первый пример воздействия гонки вооружений на международные отношения. После Крымской войны великие державы (как, впрочем, и малые страны) больше не могли относиться легкомысленно к военно-техническим новинкам; и гонка вооружений стала важнейшим фактором, определявшим характер международных отношений. При этом гонка вооружений велась как на суше, так и на море.

Главным направлением гонки вооружений на суше было в то время совершенствование артиллерийско-стрелкового вооружения. В 1896 г. Германия приняла на вооружение скорострельную 77-миллиметровую полевую пушку, которая делала 6-10 выстрелов в минуту, в то время как ранее число выстрелов равнялось 1-2. В следующем году Франция ввела 75-мм пушку образца 1897 г. Но Россия и Австро-Венгрия столкнулись с недостатком денежных средств при перевооружении своей артиллерии. Финансовая нужда навела русское правительство на предложение о созыве международной конференции по ограничению вооружений (24 августа 1898 г.).

Реакция кайзера Вильгельма на эту инициативу Петербурга была вполне предсказуема. Им денег не хватает, - сказал он, и попал в точку. Отсюда - решительная оппозиция Берлина всем планам ограничения как сухопутных, так и морских вооружений: там считали, что у Германии хватит денег на все, и на морские вооружения, и на сухопутные. Несколько лет спустя адмирал Тирпитц высказался против англо-германского соглашения об ограничении военно-морских вооружений.

Но не только потенциальный противник, но и союзники-французы были против инициативы Петербурга. Они уже вложили крупные средства в перевооружение своей полевой артиллерии и не собирались от него отказываться не только по соображениям финансовым, но и по соображениям престижа: для них отказ от гонки вооружений был бы символическим признанием окончательного отказа от Эльзаса и Лотарингии.

Негативно был настроен и Лондон: там считали, что проверить соблюдение разоруженческих соглашений было бы невозможно. В итоге гаагская конференция (1899 г.) разработала конвенции о законах и правилах сухопутной и морской войны, а также приняла соглашения о запрете метания снарядов и взрывчатых веществ с воздушных шаров (так), о неупотреблении снарядов, имеющих единственным назначением распространять удушливые или вредоносные газы, о запрещении разрывных пуль. Кроме того, была учреждена Постоянная палата третейского суда с пребыванием в Гааге. Однако решение о принудительном арбитраже не было принято.

***

В Лондоне также не верили в возможность ограничения англо-германского военно-морского соперничества. Там считали, что единственная возможность для такого рода договоренности - это добровольное согласие Берлина с британским военно-морским первенством, но в такое смирение немцев в Англии никто не верил.

Некоторое время в Лондоне надеялись на британское лидерство в гонке военно-морских вооружений. В 1905 г. англичане спустили на воду первый Дредноут - линейный корабль, у которого было вместо обычных 4-х 10 орудий главного морского калибра (12 дюймов, или 305 мм). Все старые линкоры после этого немедленно оказались устаревшими Британия, таким образом, вырвалась вперед в гонке вооружений.

Ответ Берлина был гораздо более мощным, чем предполагали в Англии. В 1906-1908 гг. рейхстагом были приняты 2 новых морских закона (3-й и 4-й), по которым все новые немецкие броненосцы должны быть не ниже класса дредноута и, кроме того, до 1917 г. должны были быть заменены 17 линкоров и 6 тяжелых крейсеров. Немцы также углубили Кильский канал, чтобы там могли проходить и линейные корабли. Согласно закону 1908 г., на флот выделялось на 1 млрд. марок сверх того, что было запланировано по прежним военно-морским программам. И если по закону 1900 ежегодно закладывалось по 2 броненосца, то по закону 1908 г. предполагалось закладывать по 4 линкора класса дредноут.

Уверенность в конечной победе в гонке вооружений была в Берлине столь велика, что в 1907 г. германское правительство фактически сорвало намечавшееся соглашение об ограничении морских вооружений. В ходе личных переговоров Эдуарда VII с Вильгельмом II последний запросил за возможные германские уступки в этом вопросе непомерную цену, в частности, разрыв англо-французской и англо-русской Антант. В результате после неудачных попыток договориться с Германией британский кабинет принял решение о строительстве вдвое большего количества линкоров, чем их строит Германия два киля против одного. Тем самым гонка вооружений получила дополнительный импульс. На этом примере мы можем видеть действие важного компонента гонки вооружений т.н. механизма действие противодействие.

В целом, к лету 1914 г. Германия, отставая от Великобритании в гонке морских вооружений, явно опережала Францию и Россию в гонке вооружений сухопутных. В частности, немцы первыми внедрили на вооружение на дивизионном уровне тяжелые полевые орудия (105 мм гаубицы). Тем самым германская армия приобрела решающий перевес на сухопутном ТВД по огневой мощи. Это, по мнению германского генштаба, давало Германии основание рассчитывать на быструю победу даже в войне на два фронта.

В 1912 г. был принят новый судостроительный закон о постройке дополнительно еще 3 дредноутов между 1912 и 1917 гг. Бетман попытался было сорвать принятие этого закона (прекрасно понимая, какими международными осложнениями чревато его принятие), противопоставив ему требования о добавочных ассигнованиях на армию. Кончилось тем, что рейхстаг принял оба закона - о дополнительных ассигнованиях и на армию, и на флот.

Эта была полная победа Тирпица и германской военщины в целом. В результате поездка британского военного министра Холдена в Берлин (февраль 1912 г.) закончилась полным провалом: сторонам не удалось договориться ни о нейтралитете, ни о колониях, ни о гонке морских вооружений - и главным образом благодаря позиции Тирпица, занявшего совершенно непримиримую позицию по морскому вопросу. Сам же факт поездки британского министра и некоторое оживление англо-германского диалога заставили Берлин думать, будто Англия готова к компромиссу и не собирается решительно противодействовать германской агрессии. Два года спустя, в роковые дни сараевского кризиса, Вильгельму и его окружению пришлось убедиться в ошибочности этого вывода - но было уже поздно...

Непосредственным результатом провала миссии Холдена было укрепление англо-французской Антанты. Обмен письмами между Греем и Камбоном 22-23 ноября 1912 г. означал, что Париж и Лондон будут вести военное планирование исходя из наличия англо-французского союза во время войны с Германией. В результате между морскими штабами двух стран была заключена военно-морская конвенция, согласно которой английский флот брал на себя защиту Атлантического побережья Франции, а французский - защиту английских интересов в Средиземном море.

7) Вместо заключения.

В меморандуме от 1 января 1907 г. сотрудник британского министерства иностранных дел Э. Кроу писал: Первенство Германии на море не может быть совместимо с существованием Британской империи. Но даже если бы Великобритания исчезла, соединение величайшей военной мощи на суше и на море в руках одного государства вынудило бы весь мир объединиться, чтобы избавиться от этого кошмара. Приобретение колоний, пригодных для немецкой колонизации в Южной Америке, нельзя примирить с доктриной Монро... Создание немецкой Индии в Малой Азии в конечном счете зависит от германского господства на море, либо от завоевания Германией Константинополя и стран, находящихся между Босфором и ее нынешними юго-восточными границами. Правда, каждый из этих грандиозных планов кажется невыполнимым при современных международных условиях; однако похоже на то, что Германия носится со всеми сразу, сама нагромождая, таким образом, на своем пути препятствия и развязывая силы сопротивления встревоженного мира... как мало логики, последовательности и целеустремленности содержится в этой бурной деятельности, в тех ошеломляющих выходках и в том пренебрежительном отношении к чувствам других наций, которые столь типичны для последних актов германской политики.

С этой жесткой оценкой германской внешней политики на рубеже веков вынуждены были согласиться не только современники, но и потомки. Действительно, у немецкой дипломатии не оказалось в тот период хозяина, каким на протяжении многих лет был Отто фон Бисмарк. При всей сложности своих политических комбинаций железный канцлер всегда держал в своих руках все нити интриг; невозможно было даже себе представить, чтобы при нем у Берлина было несколько внешних политик.

А именно так обстояли дела после Бисмарка, при Вильгельме II: своя игра была у кайзера, своя - у канцлера, своя - в МИДе, своя - у армии, своя - у флота. Ни о какой внешнеполитической координации в данных условиях не могло быть и речи; не приходилось ожидать, что эту координацию обеспечит такой неврастеник, как Вильгельм II, такой светский пшют, как Бюлов, и такое ничтожество, как Бетман-Гольвег. Если бы такую внешнюю политику стала бы проводить Турция или Персия - они просто стали бы всеобщими посмешищами. Но подобный непродуманный и авантюристичный внешнеполитический курс проводила мощнейшая держава, претендующая на мировое господство. Немудрено, что в начале ХХ в. начала складываться мощнейшая антигерманская коалиция.

ВОПРОСЫ:

1. В чем причина обострения международной обстановки на рубеже XIX - XX вв.?

2. В чем причина постепенного ослабления англо-русского и англо-французского колониального соперничества в начале ХХ в.?

3. Каковы основные направления гонки вооружений на рубеже веков?

ЛЕКЦИЯ 16. ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА

1. Великая Иллюзия. Первая мировая война и закат Европы.

Пожалуй, лучший художественный фильм об этой войне - Великая иллюзия, великий фильм великого Жака Ренуара (1937 г.) с неподражаемыми Жаном Габеном и Эрихом фон Стронхаймом в главных ролях. Поистине, эта война стала войной утраченных иллюзий - иллюзий о всемогуществе европейской цивилизации, о моральном единстве Европы, о превосходстве ее ценностей, о благотворности прогресса, и т.п. Наверное, никакая другая война в истории не приносила столько разочарований как победителям, так и побежденным. После газовых атак, после Вердена и Соммы, после большой Берты предаваться этим иллюзиям было уже нельзя. Отсюда - потерянное поколение, поколение Э. Ремарка и Э. Хемингуэя.

И дело не только в чудовищных потерях и разрушениях, которые отбросили человеческую цивилизацию на полвека назад. После мясорубки первой мировой войны пришло новое поколение, которым ценности их отцов, их вера в демократию, прогресс и достоинство человеческой личности казались нелепыми и смешными. Европейский Ренессанс сменило, по словам Бердяева, новое средневековье. На свет божий выползли, казалось, давно раздавленные гадины, появились новые инквизиции, проскрипционные списки, костры из книг - а вскоре и костры из людей.

Европейское доминирование в мире закончилось, таким образом, в августе 1914 г. На смену ему пришла новая международная конфигурация.

2. Соотношение сил и планы воюющих сторон.

Накануне войны общеэкономическое и военно-техническое преобладание Германии и Австро-Венгрии над Россией и Францией было подавляющим. Центральные державы производили 19,2% мировой промышленной продукции, Россия и Франция - 14,3%. Германия и Австрия потребляли вдвое больше угля, чем их противники (236 млн. тонн против 116 млн. тонн). Более чем двукратным - 20,2 млн. тонн против 9,4 млн. тонн - было превосходство Центральных держав в выплавке стали, что имеет особое значение для военного производства.

Не менее серьезными были и преимущества Центральных держав в вооружениях. Особое значение имел громадный перевес немцев в тяжелой полевой артиллерии, которая практически отсутствовала у русских и французов. Дивизионы 105-мм гаубиц (18 орудий) позволяли германским пехотным дивизиям безнаказанно расстреливать русские и французские части на безопасной дистанции. А если учесть нехватку снарядов у русской армии в первые годы войны, можно себе представить, насколько тяжелым было положение союзников по Антанте, отражающим германский натиск.

Были и другие преимущества, которые трудно было измерить, что называется, в штуках и тоннах, но которые, тем не менее, играли существенную роль, обеспечивая преобладание Центральных держав над их противниками. Во-первых, это преимущество в резервах. Превосходно налаженная немецкая система всеобщей воинской повинности создавала огромный подготовленный резерв (так, например, несмотря на более чем двукратное превосходство России в численности населения, Германия мобилизовала в ходе войны столько же резервистов, что и Россия (13 млн. чел.)). Во-вторых, это гораздо более развитый (чем в России) механический транспорт, что давало возможным не только быстро перебрасывать резервы к передовой, но и не заботиться о фураже для гужевого транспорта. В-третьих, это общий более высокий уровень культуры (опять-таки по сравнению с Россией), что обеспечивало вооруженные силы, промышленность и транспорт достаточным количеством обученных кадров, тогда как в России нужда в офицерах среднего звена (на которых, собственно, армия и держится) была на всем протяжении войны жесточайшей.

Таким образом, в случае войны против немецкого колосса у Франции и России (даже если бы к ним присоединилась Италия) не было бы шансов - если бы не вмешательство Англии.

Мы уже говорили о том, что Великобритания должна была вмешаться в события на европейском континенте. Ни один британский кабинет (как, впрочем, и британское общество) никогда не примирились бы с доминированием на континенте враждебной державы (или коалиции). Такова была британская политика на протяжении столетий - поддерживать европейское равновесие. Кроме того, военные планы Германии вели к нарушению британских интересов и угрожали безопасности туманного Альбиона. Чего стоили, например, германские планы оккупация Бельгии!

В этих условиях Англия не могла уклониться от схватки - хотя бы для того, чтобы впоследствии не оказаться один на один с Германией, подчинившей себе всю Европу. Но что могла сделать Англия - морская держава с ничтожными сухопутными силами мирного времени (да к тому же разбросанными по необъятной Британской Империи) - для своих континентальных союзников? Никто ведь накануне войны и помыслить не мог, что в 1916 г. Британия отойдет-таки от многовековой традиции и введет у себя всеобщую воинскую повинность.

Да на самом деле не так уж и мало. Британия могла заблокировать германский военно-морской флот, прервать торговое сообщение между Центральными державами и остальным миром, оказать нажим на нейтральные государства (а к августу 1914 нейтральными были такие великие державы, как США, Италия и Япония) с целью добиться их присоединения к Антанте. Экономическая блокада Германии делала свое дело - уже к 1915 г. основные торговые связи между Соединенными Штатами и Европой были переключены на Антанту, в то время как Великобритания и Франция могли поддерживать торгово-экономические связи и со своими колониями, и с нейтральными государствами. Господство британского флота на море позволяло наносить удар по самым уязвимым местам Четверного союза (т.е. Германии, Австро-Венгрии, Болгарии и Турции) - будь то Месопотамия или Салоникский фронт. Наконец, в распоряжение Антанты были предоставлены колоссальные ресурсы Британской Империи - как людские, так и материальные.

Но дело даже не только в том, что совокупные людские и материальные ресурсы Антанты превосходили потенциал Центральных держав (и требовалось лишь время для того, чтобы их, эти ресурсы, мобилизовать). Соотношение сил между Антантой, с одной стороны, и Центральными державами, с другой, быстро менялось - и не в пользу последних.

Германские и (особенно) австро-венгерские правящие круги отдавали себе отчет в том, что время работает против Центральных держав. Особенно их беспокоил прогресс России перед первой мировой войной. В 1909-1913 гг. темпы роста российской промышленности были особенно впечатляющими; они достигали 12-13% в год. Еще более высокими темпами росли такие новейшие отрасли промышленности, как машиностроение, электротехника, химическая промышленность.

Бесспорно, быстрый рост российской промышленности не мог не сказаться и на военной мощи Империи. Короче, Россия оправлялась после русско-японской войны и революции 1905 г. гораздо быстрее, чем рассчитывали ее недруги. Особенно обеспокоила Берлин и Вену программа перевооружения русской армии, которая должна была завершиться в 1917 г. Неудивительно, что в правящей элите Центральных держав стали крепнуть настроения в пользу нанесения превентивного удара - пока еще русский колосс не окреп.

С другой стороны, единственный надежный союзник Германии, Австро-Венгрия, столкнулась в тот период с серьезнейшим внутриполитическим кризисом, выход из которого Вена и Будапешт, в свою очередь, также видели исключительно в маленькой победоносной войне - прежде всего против ненавистной Сербии, союзнице России на Балканах, от которой, как полагали в Австрии, шла вся смута в славянских землях австрийского захвата. Вот почему убийство Франца-Фердинанда (который, кстати сказать, симпатизировал южным славянам), далеко не всех огорчило в Вене (и уж тем более в Будапеште) - ведь появился удобный предлог для расправы с Сербией! Так уж получилось, что за новые захваты на Балканах выступали в Австрии все - и сторонники триализма, и немецкие и мадьярские националисты, и милитаристы, и клерикалы. Вот почему в Австро-Венгрии после сараевского инцидента не было особых сомнений относительно того, какой линии следует придерживаться...

3. Ход военных действий.

Однако все эти вышеупомянутые преимущества от союза с Британией могли сыграть свою роль для России и Франции лишь в том случае, если война приобрела бы затяжной характер. Только в этом случае колоссальное материальное превосходство Антанты могло бы сказаться на ходе вооруженной борьбы. Если же война была бы скоротечной то ничто не могло спасти Россию и Францию от разгрома. Все это прекрасно понимали в Берлине. Вот почему темпы мобилизации имели для Германии такое колоссальное значение: для нее блицкриг становился поистине вопросом жизни и смерти.

Отсюда объяснение того парадоксального на первый взгляд факта, что вмешательство в балканский конфликт заставило Германию нанести свой первый удар по Бельгии и Франции, т.е. странам, не имеющим НИКАКОГО отношения к сараевскому инциденту. Политические последствия такого решения были самыми неблагоприятными для Берлина. Во-первых, в общественные настроения в Германии с самого начала была внесена смута и сумятица. Одно дело война с реакционным царизмом (на это были согласны и германские либералы, и эсдеки), и совсем другое дело неспровоцированное нападение на демократические западные страны, Бельгию и Францию. Во-вторых, во всем мире германская агрессия против Бельгии, маленькой миролюбивой европейской страны, произвела крайне тяжелое впечатление. Особенно неблагоприятной для немцев была реакция на германские зверства в Бельгии: расстрелы мирных жителей, грабежи, контрибуции, уничтожение культурных ценностей и т.п. Так, например, в США не могли не задаться вопросом: если для Берлина нейтралитет Бельгии это, по словам канцлера Бельтам-Гольвега, клочок бумаги, то будут ли немцы в случае своей победы в Европе относиться с большим почтением к доктрине Монро?

Все эти политические соображения сыграли свою роль впоследствии, но в первые недели и месяцы войны положение Франции и России было крайне тяжелым. Германские корпуса, выполняя план Шлиффена, в течение трех недель сломили сопротивление Бельгии. 20 августа пал Брюссель. В сражении на франко-бельгийской границе (21-25 августа) французские войска и британский экспедиционный корпус потерпели поражение. К началу сентября немцы вышли на Марну и до Парижа было уже рукой подать. В течение нескольких недель в руках немцев оказались северо-восточные, наиболее промышленно развитые департаменты Франции, где производилось до войны 64% чугуна, 24% стали и 40% угля. Казалось, еще немного, и главная цель плана Шлиффена - окружение главных сил французской армии - будет достигнута, а после этого можно будет обрушиться на Россию.

И тут Россия в первый но далеко не в последний раз спасла своего западного союзника. Не завершив мобилизации, 1-я и 2-я русские армии вторглись в Восточную Пруссию (4(17) августа).

Потеря этого региона имела бы самые негативные военно-политические и психологические последствия для Берлина. Вот почему немцы были вынуждены снять 2 корпуса с Западного фронта и срочно перебросить их на Восток - что, разумеется, не могло не содействовать успеху французских войск в ходе битвы на Марне (5-12 сентября). И здесь, в ходе боев на Восточном фронте в августе 1914 г., проявились все те слабости русской армии, которые, в конечном итоге, и привели к поражению России в первой мировой войне.

Во-первых, выявилась несогласованность русского командования. Ведь еще с русско-японской Ренненкампф (командующий 1-й армией, вторгшейся в Восточную Пруссию с востока) и Самсонов (командующий 2-й армией, атаковавший Пруссию с юга), не разговаривали друг с другом. Немудрено, что, когда генерал Гинденбург обрушился всей своей силой на Самсонова, Ренненкампф и пальцем не пошевелил, чтобы спасти 2-ю армию. (Кстати, Гинденбургу и Людендорфу было поначалу трудно поверить, что ТАКОЕ возможно в действующей армии).

Во-вторых, выявилась жестокая нехватка хорошо подготовленных офицеров среднего звена (что было связано, безусловно, с общим крайне низким культурным уровнем страны). Достаточно сказать, что Самсонов посылал радиограммы командующим корпусов ОТКРЫТЫМ ТЕКСТОМ не было квалифицированных шифровальщиков, даже на уровне штаба корпуса! Разумеется, в этих условиях немцы были в курсе всего, что замышляли русские

В-третьих, с самого начала войны выявилось ТЕХНИЧЕСКОЕ ПРЕВОСХОДСТВО немцев и в уровне развития транспорта и связи, и в уровне вооружений, особенно тяжелой артиллерии.

Неудивительно, что вторгшиеся в Восточную Пруссию русские войска в конце августа - начале сентября были наголову разбиты и 1-я, и 2-я армии. Однако ценой огромных жертв Россия спасла Париж в сентябре французы сумели нанести на Марне сильный контрудар по наступавшим немецким войскам, и немцы были не только остановлены, но и отброшены на несколько десятков километров. Более того, тогда же, в ходе летне-осенней кампании 1914 г., выявился крайне низкий уровень боеспособности у союзников Германии Австро-Венгрии и Турции. Последние могли воевать лишь при самой активной поддержке Берлина (так, например, даже с маленькой Сербией австрийцы не смогли справиться самостоятельно, без немецкой помощи).

Все эти обстоятельства предопределили провал германского блицкрига: к концу 1914 г. линия фронта стабилизировалась и на западе, и на востоке. Таким образом, первая мировая война вступила в затяжную фазу.

А вот тут-то и должен был сказаться громадный материальный перевес Антанты над Центральными державами, и прежде всего в морской торговле и кредите. Антанта (благодаря господству на морях британского флота) получила фактически монополию на доступ к колоссальному экономическому потенциалу США. Еще за несколько лет до вступления в войну Соединенные Штаты, таким образом, стали арсеналом Антанты, предоставив английскому правительству займы для закупки необходимых для войны материалов на 1 млрд. 470 млн. долл., французскому - 300 млн. долл., и канадскому - 400 млн. долл. Кроме того, страны Антанты реализовали в США ценных бумаг на сумму до 2 млрд. долл. Наконец, до вступления США в войну союзники по Антанте направили в эту страну золота на общую сумму до 1 млрд. долл. На эти громадные деньги в США закупались снаряжение, продовольствие, снаряды, оборудование и прочие материалы, необходимые для ведения войны. В то же время английская морская блокада заставила американский бизнес порвать экономические связи с Центральными державами и полностью переключиться на Антанту, результатом чего стало неслыханное процветание американской экономики и превращение США в мирового кредитора. Достаточно сказать, что за время первой мировой войны общий объем американского промышленного производства вырос на 32%, общая прибыль американских корпораций - утроилась, а положительное сальдо американской внешней торговли составило в 1915-1920 гг. 17,5 млрд. долл.

Эти неблагоприятные тенденции, связанные с постепенной мобилизацией Антантой как собственных, так и американских материальных ресурсов, Берлин надеялся преодолеть за счет побед германского оружия на сухопутных театрах военных действий. После поражения на Марне и побед под Танненбергом и в районе Мазурских озер в Берлине решили, что Россия является более легкой добычей. В апреле (мае, по н.ст.) 1915 г. началось германское наступление в районе Горлицы. Лучшая организация, снабжение, более совершенная транспортная система и связь, а главное - колоссальное превосходство в тяжелой артиллерии - предопределили успехи немцев в весенне-осенней кампании 1915 г. В ходе великого отступления русская армия была вынуждена оставить Польшу, Литву, Галицию, Западную Белоруссию.

А в это время на западном фронте все было без перемен; правда, англичане и французы предприняли ряд отвлекающих маневров (десант в Галлиполи (19 февраля 1915 г.), открытие Салоникского фронта (октябрь 1915 г.), вовлечение Италии в войну на стороне Антанты (май 1915 г.)), однако все это были лишь булавочные уколы, неспособные радикально изменить положение дел. Неизвестно, как бы развивались события дальше, если бы генерал Фалькенгайн, возглавлявший Генеральный штаб Германии, не решил бы, что наступательный потенциал России в ходе кампании 1915 г. подорван раз и навсегда, и настало время нанести решающий удар на западном фронте.

1916 год - год самых кровопролитных сражений первой мировой войны; год верденской мясорубки и битвы на Сомме. В ходе только этих двух грандиозных сражений потери сторон превысили 2 млн. чел., т.е. намного больше, чем на протяжении всех революционных и наполеоновских войн, продолжавшихся четверть века. Результат? Продвижение на направлении главного удара на несколько километров.

Совершенно по-другому развивались события на восточном фронте. В июле 1916 г. юго-западный фронт под командованием генерала Брусилова нанес австрийской армии сокрушительный удар. Тщательная авиаразведка, мощнейшая артподготовка (наконец-то снарядный голод в русской армии был преодолен!), скрытная переброска резервов - все это предопределило удачу Брусиловского прорыва. Преодолев Карпатские горы, русские войска вышли на венгерскую равнину и были готовы наступать на Будапешт. Австрийская армия, потеряв за месяц боев убитыми, ранеными и пленными 400 тыс. чел., оказалась на грани полного развала. Немцам пришлось перебрасывать дополнительные войска на русский фронт, чтобы спасти своего союзника. Таким образом, Россия вновь спасла своих западных союзников - на этот раз от вполне возможного захвата немцами Вердена.

1917 год принес громадные перемены в соотношение сил на фронтах первой мировой войны. Во-первых, весь этот год был отмечен прогрессирующим ослаблением России в результате революционного кризиса в стране. И дело даже не только в известных слабостях транспортной системы, в экономической отсталости, в нехватке офицерских кадров и т.п. Главной причиной была утрата веры русских людей в Бога, Царя и Отечество, делегитимация правящего режима в глазах народа. Русские совершенно не хотели воевать за цели, которые казались им чуждыми и ненужными. В то время в русском языке не было более грязного ругательства, чем Босфор и Дарданеллы. Когда министра иностранных дел Временного правительства П. Милюкова прозвали Милюков-Дарданелльский (после печально знаменитой ноты Временного правительства от 18 апреля 1917 г.) - это было свидетельством полной утраты всякой популярности в стране. А после неудачного июньского наступления развал русской армии стал необратимым. Обстановка в стране усугублялась гиперинфляцией и нараставшим экономическим параличом.

Во-вторых, все более очевидными становились признаки истощения Англии, Франции и Германии. Чудовищные потери 1916 г. и 1917 г. привели к полному исчерпанию людских ресурсов на западном фронте. Англии и Франции приходилось все больше полагаться на колониальные войска, а также на русские экспедиционные корпуса во Франции и на Салоникском фронте. Что было особенно страшно для правящих элит - революционное брожение начало проникать в немецкие и французские войска. И если англичане и французы располагали все еще колоссальными материальными ресурсами (что позволяло им постоянно наращивать производство средств вооруженной борьбы), то в Германии ситуация была иной. Германская экономика работала на пределе своих возможностей, свидетельством чему стал всплеск инфляции и рост дефицитов, особенно продовольствия. Но еще более тяжелой была ситуация у младших партнеров воюющих коалиций - Австро-Венгрии и Италии.

В-третьих, в этих условиях вступление в войну Соединенных Штатов решающим образом меняло соотношение сил. Брошенный на чашу весов Антанты колоссальный потенциал Америки многократно компенсировал ослабление и развал России. В этой связи вступление США в войну через месяц после Февральской революции в Петрограде представляется не случайностью, а закономерностью.

Ведь в начале 1917 г. истощение Германии еще не было очевидным; напротив, все выглядело так, будто Центральные державы выигрывают войну. 8 января 1917 г. Берлин принял решение начать неограниченную подводную войну, которая должна была задушить Антанту экономически. И в этих условиях развал России, казалось, делал победу Четверного союза более чем вероятным. Между тем победа Германии и ее союзников совершенно не отвечала интересам США, ибо в этом случае решающим образом было бы нарушено не только европейское, но и мировое равновесие. Не последнюю роль играло и то соображение, что в случае поражения Антанты все эти многомиллиардные американские займы Англии, Франции, России и другим странам пришлось бы списать по графе убытки. Наконец, объявление Берлином неограниченной подводной войны и пресловутая телеграмма Циммермана (о которой мы поговорим в следующей лекции) стали той каплей, которая переполнила чашу. Решение Вашингтона вступить в войну, таким образом, явилось не только началом конца американского изоляционизма; оно стало и началом конца британской гегемонии в международных делах, ибо ослабевшая Британия не могла более играть роль балансира в системе международных отношений - за нее эту роль теперь играли Соединенные Штаты.

После вступления США в войну соотношение экономических сил решающим образом изменилось не в пользу Центральных держав. Теперь Германия и Австро-Венгрия уступали своим противникам (США, Англии и Франции) по объему производства промышленной продукции более чем в 2,5 раза; по потреблению энергии - в 3 раза; по выплавке стали - более чем в 2 раза. И уже через 11 дней после вступления США в войну Вашингтон предоставил союзникам государственный заем на сумму в 3 млрд. долл.

Однако для того чтобы все эти экономические преимущества могли проявиться в полной мере, требовалось время; на момент вступления США в войну численность федеральной армии составляла 80 тыс. чел., из них 25 тыс. несли охранную службу в колониях и островных владениях США, а 27 тыс. - охраняли побережье. Американскую армию приходилось создавать, таким образом, фактически заново - а на это требовалось время. Кроме того, нужно было еще и перебросить американские войска через Атлантику.

Итак, у Берлина появился шанс в 1918 г. - воспользоваться теми несколькими месяцами, когда Россия уже вышла из игры, а Америка еще в игру не вступила - для нанесения решающего удара на западном фронте. Начиная с ноября 1917 г., германское командование перебрасывало с развалившегося и переставшего существовать восточного фронта по 10 дивизий ежемесячно, чтобы успеть создать необходимый для успеха наступления численный перевес.

И к марту 1918 г. немцы имели на западном фронте превосходство в 30 дивизий. Больше ждать они не могли - вот-вот должны были прибыть свежие войска из Америки и, кроме того, германская экономика совершенно надорвалась. Объем промышленного производства в Германии сократился до 57% от уровня 1913 г. Ужасающим было положение со снабжением продовольствием - в это время в Германии царил, по меткому выражению современника, гениально организованный голод, а зиму 1917-1918 гг. сами немцы прозвали брюквенной зимой. И хотя на западном фронте немцам удалось сконцентрировать 192 дивизии, фактически только 56 из них, прозванных ударными дивизиями, были действительно боеспособны, и именно они снабжались наилучшим образом. Уставшим до предела и измотанным немецким солдатам было объявлено, что это наступление - самое последнее; потом будет победа и мир...

Блестяще спланированный и подготовленный Людендорфом удар в стык французской армии и британского экспедиционного корпуса (21 марта 1918 г.) был страшен: пятая британская армия была разгромлена; немцам удалось вновь продвинуться к Парижу на расстояние в 70 км.(именно тогда они обстреливали Париж из Большой Берты). Но сделать что-либо большее они уже не могли. Потеряв до 1 млн. чел. в ходе этого последнего наступления, германское командование было вынуждено в июне приостановить наступление на западном фронте.

Собственно, у немцев не было никаких шансов: им приходилось наступать на противника, который их численно превосходил (4 млн. чел. против 5 млн. чел. у англичан, французов и бельгийцев), имел больше пушек, самолетов и (что особенно важно) танков.

А в это время американское командование доставляло из США 300 тыс. войск ежемесячно. Теперь-то, наконец, у Антанты было не только численное, но и техническое превосходство над Германией. Особое впечатление на уставших и деморализованных немецких солдат произвело массированное применение танков - принципиально нового средства вооруженной борьбы.

***

Здесь нужно, видимо, сделать небольшое отступление для пояснения относительно тактики в ходе первой мировой войны. Эта война была окопной войной (подобно Крымской войне 60 лет тому назад). Настоящим кошмаром для всех воюющих армий была неспособность преодолеть полевые укрепления противника. Окопы, колючая проволока, минные поля, пулеметы - все это, казалось, предопределяло окончательный триумф обороны над наступлением. За один день наступления пехота могла продвинуться вперед, в лучшем случае, на несколько километров. Противник же, определив направление главного удара, не спеша подтягивал тяжелую артиллерию - и вскоре град снарядов останавливал начавшееся наступление. Применение отравляющих газов (Ипр, Бельгия, 1915 г.) не привело к ожидаемому эффекту: солдаты и офицеры действующих армий были вскоре снабжены противогазами, и окопная война была продолжена. Противоборствующие стороны пытались использовать специальные войска, вооруженные ручными пулеметами, гранатами, автоматическими пистолетами, бронежилетами и даже (в конце войны) автоматами - для штурма полевых укреплений. Однако и эта тактическая новинка дала лишь ограниченный результат. И только появление танков дало возможность осуществлять прорыв тактических полос обороны и выход на оперативный простор. Применение сотен боевых машин в сражении в Арденнском лесу (август 1918 г.) дало громадный успех: в первый же день наступления немецкая оборона была прорвана. Однако главной ударной силой сухопутных войск танки стали только в годы второй мировой войны.

***

8 августа началась Амьенская наступательная операция Антанты. Германское командование было захвачено врасплох: уже к концу первого дня наступления союзников штабы нескольких немецких дивизий были захвачены быстро продвигавшимися вперед пехотой и танками. Это был крах всех надежд Берлина на "почетное" завершение войны. 18 августа 1918 г. Людендорф сказал кайзеру Вильгельму роковые слова: Игра проиграна. В сентябре 1918 г. англо-американо-французские войска имели подавляющее превосходство над немцами на Западном фронте. 26 сентября союзное командование перешло в общее наступление.

Но окончательно воля Берлина к борьбе была сломлена в результате событий в другом конце Европы, а именно на Салоникском фронте. В сентябре 1918 г. соединенные англо-франко-греко-сербские войска нанесли сокрушительный удар по болгарским войскам. Между 14 по 29 сентября болгарская армия практически перестала существовать. Развал болгарской армии и крах правящего болгарского режима стал неминуем, результатом чего стал бы выход войск Антанты в глубокий тыл находящейся на последнем издыхании Австро-Венгрии. Для наступления против Австро-Венгрии союзники выделили в начале октября 17 сербских, французских и английских дивизий. Это уже было слишком для Вены: держать новый фронт разваливающаяся на куски прогнившая лоскутная империя была не в состоянии. А это значило, что Германия должна была лишиться всех союзников, ибо после прорыва Месопотамского фронта и разгрома турецких войск на Сирийско-Палестинском фронте положение Турецкой Империи было столь же безнадежным. Это была, что называется, та соломинка, которая переломила спину верблюда

29 сентября Гинденбург и Людендорф официально заявили о необходимости скорейшего заключения перемирия и формировании правительства, с которым могла бы считаться Антанта. 4 октября новое правительство Макса Баденского известило В. Вильсона с просьбой о перемирии и начале мирных переговоров на основе "Четырнадцати пунктов"

4) Выводы

Таким образом, именно вступление в войну Соединенных Штатов - и выход из войны революционной России - определили исход первой мировой войны. А исход этот был таков: во-первых, крах евроцентризма. В ходе первой мировой войны "европейский концерт" пожрал сам себя. Только Англия и Франция могли, в результате войны, претендовать на положение великих европейских держав; Австро-Венгрия распалась; Германия была побеждена и унижена и не могла претендовать на статус "великой державы"; восстановить ее в качестве великой державы смог лишь человек, который лютой ненавистью ненавидел европейский порядок, а именно Адольф Гитлер; наконец, правящая элита России после Октябрьской революции 1917 г. отбросив европейскую "буржуазную" цивилизацию, начала строить свою собственную - "пролетарскую" - цивилизацию.

Во-вторых, появление нового претендента на мировую гегемонию - Соединенных Штатов Америки - стало другим важнейшим итогом войны. Собственно говоря, победа Англии и Франции и, соответственно, их сохранение в качестве великих держав, были бы невозможны без вступления США в войну. Тем самым проявилась совершенно новая тенденция в международных отношениях - а именно рост зависимости Западной Европы от Америки. Война неслыханно обогатила США, и все это - на фоне небывалого разорения и опустошения Европы. Подобно тому как Антанта в годы войны зависела от американского вмешательства, послевоенное восстановление Европы также зависело от американских товаров, капиталов и технологий. Итак, уже в то время у системы международных отношений мог бы появиться новый гегемон; в силу ряда причин, однако, этого не произошло.

ВОПРОСЫ:

1. Каково было соотношение сил между Антантой и Центральными державами накануне войны?

2. Как менялась роль США на протяжении первой мировой войны?

3. Какие факторы предопределили поражение Четверного союза и победу Антанты?

ЛЕКЦИЯ 17. ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ БОРЬБА В ХОДЕ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

1) Дипломатия великих держав накануне войны

Итак, как уже было сказано, накануне войны в Европе сложились две противостоящие друг другу коалиции - Антанта и Центральные державы. При этом положение этих двух коалиций было весьма различным.

К 1914 г. Центральные державы, возглавляемые Германией, достигли, по всей видимости, пика своего могущества. Ось Берлин-Вена сохраняла военно-экономическое преобладание над своими континентальными соперниками, Россией и Францией. Отдавая себе отчет в мощи германского колосса, Париж и Петербург были готовы идти на уступки Берлину - и на Ближнем Востоке, и в Марокко. Однако был и предел, дальше которого русские и французы отступать были не готовы, и в Берлине и в Вене поняли это слишком поздно.

Германские и (особенно) австро-венгерские правящие круги отдавали себе отчет в том, что время работает против Центральных держав. Но в Берлине далеко не все были в восторге от той авантюры, в которую Германия оказалась втянутой благодаря политике своего младшего партнера, который к тому же (в Берлине на сей счет не было особых сомнений) разваливался на части. Однако верх взяли соображения о том, что если уж дело дойдет до войны, то, по словам Бетмана-Гольвега, пусть уж она разразиться сейчас, чем через год или два, когда Антанта будет сильнее.

Отсюда - безоглядная поддержка Австро-Венгрии со стороны Германии после сараевского инцидента. 28 июня 1914 г. сербский националист Гаврило Принцип несколькими выстрелами из револьвера убил наследника австро-венгерского престола, эрцгерцога Франца-Фердинанда и его супругу. Разумеется, Принцип не был террористом-одиночкой - он был активистом сербской националистической организации "Млада Босна", выступавшей за образование т.н. "Великой Сербии", которая должна была включать не только собственно Королевство Сербии, но и ряд других югославянских земель. Большую помощь эта организация получала от высокопоставленных офицеров сербской военной разведки. Есть сведения, что и тогдашний сербский премьер Пашич был проинформирован об этом заговоре. Во всяком случае, австро-венгерская политика на Балканах напрямую сталкивалась с великосербскими притязаниями и, более того, эта политика угрожала независимости Королевства Сербии.

Но не только в Белграде с тревогой следили за агрессивной политикой Вены. Ведь аннексия Сербии (или ее превращение в покорного вассала "лоскутной империи") означала бы, что Центральные державы (через территорию союзной Болгарии и полувассальной Турции) получают возможность установить прямое железнодорожное сообщение Берлин - Багдад (а оттуда уже было недалеко и до Британской Индии, и до Русского Туркестана). Таким образом, утрата Сербией независимости означала бы резкое изменение геостратегической ситуации в мире не в пользу Антанты.

23 июля последовал австрийский ультиматум Сербии. От Белграда фактически требовали согласиться с проведением австрийской карательной акции на сербской территории. Разумеется, это требование, несовместимое с независимостью и суверенитетом Королевства Сербии, было отклонено, хотя ответ Белграда на демарш Вены был выдержан в целом в примирительных тонах. 25 июля Австро-Венгрия объявила войну Сербии и начала мобилизацию. Никто не сомневался в том, что маленькая Сербия в одиночку не устоит против великой державы, и только поддержка России может спасти сербов.

Таким образом, великая держава - Австрия - начала мобилизацию. И здесь уже решающую роль начали играть не соображения политиков и дипломатов, а совсем иные факторы: темпы мобилизации, пропускная способность железных дорог, военные планы генеральных штабов. В ответ на действия Австрии Россия объявила 28 июля о мобилизации Одесского, Киевского, Московского и Казанского военных округов. Проблема, однако, состояла в том, у России не было планов частичной мобилизации, только против Австро-Венгрии. Был лишь план всеобщей мобилизации - и в Берлине это хорошо знали. А русская мобилизация, проведенная до начала германской мобилизации, означала срыв плана Шлиффена - единственного немецкого плана на случай большой войны в Европе.

***

Отсюда - ультимативное требование Германии о немедленном прекращении военных приготовлений России. В своей телеграмме на имя Николая II от 29 июля Вильгельм II писал: "Действия Австрии должны рассматриваться как преследующие цель добиться полной гарантии, что сербские обещания претворятся в реальные факты. Это мое мнение основывается на заявлении австрийского кабинета, что Австрия не стремится к каким-либо территориальным авоеваниям за счет Сербии. Поэтому я считаю вполне возможным для России остаться зрителем австро-сербского конфликта, не вовлекая Европу в самую ужасную войну, какую ей когда-либо приходилось видеть Конечно, военные приготовления со стороны России, которые могли бы рассматриваться Австрией как угроза, ускорили бы катастрофу" (Мировые войны ХХ века. В четырех книгах. Книга 2. Первая мировая война. Документы и материалы. - М.: Наука, 2002. - С. 69).

***

В Берлине были уверены, что Россия уступит. Эта уверенность была основана на убеждении в том, что Англия предпочтет не вмешиваться в разгорающийся на континенте конфликт - а Россия и Франция сами по себе, без британской помощи, как уже было сказано, были намного слабее Центральных держав.

30 июля 1914 г. в России была объявлена всеобщая мобилизация. Николай II колебался и даже отменил было это решение, но под давлением со стороны начальника генерального штаба Янушкевича и министра иностранных дел Сазонова был вынужден уступить. На другой день Вильгельм послал Николаю телеграмму с просьбой приостановить мобилизацию, обещая свое посредничество в конфликте между Россией и Австрией, угрожая в противном случае объявить всеобщую мобилизацию в Германии. В ответной телеграмме Николай II выразил надежду на то, что мобилизация в России и Германии "не означают войны". Увы, это было не так! Военные планы Берлина (т.е. "план Шлиффена") требовали немедленного нападения на Францию, прежде чем будет завершена мобилизация в России. 1 августа Германия объявила, в свою очередь, всеобщую мобилизацию, а вечером того же дня немецкий посол в Петербурге вручил Сазонову ноту об объявлении Германией войны России.

И только в конце июля - начале августа Вильгельм и его окружение начали с ужасом понимать, у края какой пропасти они все оказались. 29 июля министр иностранных дел Великобритании Э. Грей заявил германскому послу в Лондоне князю Лихновски, что, если в конфликт будет втянута и Франция, то британское правительство, "может быть, вынуждено будет принять немедленные решения", и "если война вспыхнет, то это будет величайшая катастрофа, которую когда-либо видел мир".

Вильгельм II был вне себя от ярости; телеграмма от Лихновски с изложением его беседы с Греем испещрена его пометками, вроде "Совершенно неслыханный образчик английского лицемерия!", "Гнусный обманщик!" (это - о Грее), "Какая мефистофельская гнусность! Чисто по-английски!". А на что, собственно, рассчитывал германский кайзер? На то, что Лондон спокойно позволит Германии раздавить Францию и Россию?

Между тем в тот же день, когда Германия объявила войну России, т.е. 1 августа 1914 г., из Лондона начали приходить, казалось, весьма успокоительные известия: посол Лихновски сообщил, со ссылкой на личного секретаря Э. Грея В. Тирреля, будто Англия готова сохранить нейтралитет в предстоящей войне и даже обеспечить нейтралитет Франции - если только Германия не нападет на Францию. Эта депеша из Лондона вызвала радостное возбуждение у германской правящей верхушки: вместо войны на два фронта с неясными перспективами - война против одной России, которая, конечно же, не устоит против германского натиска! Начальник генерального штаба Мольтке-мл. получил приказ - всеми войсками двинуться на Восток. И тут племянник великого Мольтке четко дал понять "Его Императорскому Величеству", что с началом войны реальная власть в стране принадлежит уже не Гогенцоллернам, а военным. Он отказался выполнять этот приказ Вильгельма на том основании, что он противоречит планам генштаба (т.е. все тому же самому "плану Шлиффена"), а изменить эти планы в короткий срок не представляется возможным. В конечном счете кайзер был вынужден уступить, и германские войска получили приказ выдвигаться к французской границе.

3 августа германские войска - в точном соответствии с "планом Шлиффена" - без объявления войны вторглись в Бельгию (под смехотворным предлогом о том, будто Франция собирается-де ввести свои войска на территорию королевства). В тот же день война была объявлена Франции (опять же под надуманным предлогом, будто французы вторглись на немецкую территорию). Германский статс-секретарь по иностранным делам фон Ягов 4 августа поручил князю Лихновски "развеять недоверие, которое может существовать у британского правительства относительно наших намерений" в Бельгии, пообещав, будто немцы не будут аннексировать бельгийской территории. Разумеется, в этих условиях не приходилось рассчитывать всерьез на сохранение британского нейтралитета в начавшейся войне. В тот же день, 4 августа, князь Лихновски был вызван в британский Форин Оффис. Там с ним беседовали в совершенно другом тоне - уже без дипломатических недомолвок. Грей заявил Лихновски, что если до 24.00 4 августа германские войска не будут выведены из Бельгии, Великобритания будет считать себя в состоянии войны с Германией.

Что касается Англии и Франции, то эти державы не имели никакого желания вступать в схватку из-за совершенно чуждых им Балкан. Проблема, однако, в том, что конфликт на Балканах, как уже было сказано, был лишь предлогом, и ничем иным. Достаточно сказать, что военные действия на русско-австрийском фронте начались лишь 12 августа, когда в Бельгии уже шли ожесточенные бои между немецкими и бельгийскими войсками...

Англию и Францию втянули в войну, потому что этого требовал план Шлиффена, предусматривавший оккупацию Бельгии и разгром Франции. Тем самым Германия обрекла себя на завоевательную войну против западных держав, в которой она не могла не потерпеть поражения.

***

Вот что пишет об этом Тейлор: Немцы жаловались, что в 1914 году войну не удалось локализовать; но этому помешала стратегия Шлиффена. Он не желал довольствоваться ничем, кроме полной победы, и тем самым обрек Германию на полное поражение (Тэйлор А.Дж.П. Борьба за господство в Европе. 1848-1918. М.: Издательство иностранной литературы, 1958. - С. 530).

***

1. Отношения в лагере Антанты

Война приобрела тотальный характер, который был совершенно немыслим в предшествовавшие эпохи. Для европейского концерта была присуща тенденция к ограничению политический целей великих держав во время войны: державы могли стремиться к улучшению своего положения, но не к полному уничтожению своих противников - именно в этом видели отцы-основатели Венской системы, наученные горьким опытом наполеоновских войн, залог политической стабильности в Европе. Вот почему в период после 1815 г. европейский концерт сохранял стабильный состав, несмотря на все войны и революции.

И только в ходе первой мировой войны - впервые со времен Наполеона - враждебные коалиции начали ставить решительные цели, предусматривавшие уничтожение своих соперников в качестве великих держав. А там, где решительные цели - там и решительные средства. Десятки миллионов были поставлены под ружье, экономика была переведена на военные рельсы, вся жизнь воюющих стран была подчинена одной цели - победе. Впервые - со времен войн французской революции - значительную роль в вооруженной борьбе начал играть идеологический фактор. Так, например, Антанта провозгласила своей целью борьбу за цивилизацию, против прусского милитаризма; в свою очередь, Германия объявила о борьбе за культуру. В любом случае, однако, наличие идеологического фактора вело к повышению ожесточенности борьбы; сторонам было трудно согласиться на что-либо меньшее, чем на полную победу.

Не менее решительные цели ставила перед собой и дипломатия Антанты и Центральных держав.

Три великие европейские державы - Англия, Россия, Франция, - вступившие в июле-августе 1914 г. в борьбу против общего врага, не имели на момент начала военных действий даже союзного договора. Союзными обязательствами, как известно, были связаны лишь Россия и Франция (с 1890-х гг.); что касается Англии, то у последней не было ровным счетом никакого письменного договора, обязывающего ее вступить в войну совместно с Россией и Францией - и именно это последнее обстоятельство, как представляется, во многом и ввело Берлин в заблуждение относительно намерений "туманного Альбиона".

5 сентября было подписано англо-франко-российское соглашение, в соответствии с которым три державы брали на себя обязательство вести войну до победного конца и не заключать сепаратного мира. Тем не менее, несмотря на соглашение от 5 сентября 1914 г., Англия, Россия и Франция не раскрывали друг другу своей стратегии и не пытались координировать свои действия. Между союзниками сохранялись серьезные разногласия и взаимные подозрения. Так, например, Париж и Петербург подозревали друг друга в тайных намерениях заключить сепаратный мир. Основания для таких подозрений были - царская камарилья была настроена исключительно германофильски; что касается французского и британского общественного мнения, то там были традиционно сильны русофобские настроения.

Неудивительно, что серьезные разногласия между союзниками вызывали планы послевоенного устройства Европы. Так, например, требования Петербурга о разделе Оттоманской Порты (нота Сазонова от 4 марта 1915 г.) вызвали в Париже призрак Николая I. Во Франции полагали, что, в то время как Франция выносит главную тяжесть борьбы с Германией, Россия и Англия будут делить Турцию - а Франция останется ни с чем. И только 10 апреля французы неохотно согласились с тем, что Проливы вместе с прилегающей к ним территорией будут включены в состав Российской Империи - "при условии (как говорилось во французской ноте), что война будет доведена до победного конца и что Франция и Англия осуществят свои цели на Востоке, равно как и в других местах".

Что же это были за "цели"? В январе 1916 г. было заключено соглашение Сайкс-Пико, по которому Сирия после окончания войны должна была стать французской, а Месопотамия - британской колонией. Для того чтобы добиться согласия Петербурга на это соглашение, Петербургу пообещали Армению и Курдистан. Разумеется, все эти грязные циничные сделки заключались в тайне; в своих публичных заявлениях лидеры Антанты рассуждали о "демократии", "борьбе против милитаризма", "праве народов" и тому подобной чепухе.

Наряду с планами новых территориальных захватов, Антанта была озабочена расширением круга союзников. 1914 год показал, что война будет долгой, и уже к декабрю 1914 г. Россия уведомила своих союзников об истощении запасов, подготовленных к войне. Особенно тревожным было истощение предвоенных запасов снарядов: расход снарядов оказался в 10 раз большим, чем полагали военные перед войной. Слабая и плохо организованная российская промышленность оказалась не в состоянии снабдить армию снарядами, а царская бюрократия показала полную неспособность обеспечить мобилизацию сил страны для обороны.

Отсюда - стремление союзников по Антанте привлечь к своей коалиции возможно большее число стран, с тем чтобы компенсировать слабость русского союзника. Важнейшим дипломатическим успехом Антанты в 1915 г. было вступление в войну с Центральными державами Италии (никто тогда не знал, что дипломатические триумфы, вроде вступления в войну Италии и Румынии на стороне Антанты чреваты военными неудачами).

Ведь у всех этих малых европейских держав реальные военные возможности находились в обратной пропорции к их аннексионистским притязаниям. В частности, Италия требовала Трентино (Тироль), Триест, Валону, острова Сасено, Далматинское побережье с его островами, колониальные уступки в Африке, образование в центральной Албании автономного княжества со столицей в Дураццо ну и, наконец, заем в сумме 50 млн. ф. ст. И все это при условии того, что Россия не ослабит своего нажима на галицийском фронте, а англо-французский флот поможет в борьбе против австрийского флота!

Проблема заключалась даже не столько в необъятности итальянских аппетитов (при весьма умеренных военных возможностях Италии, которые ни для кого не были секретом). Претензии Италии на земли, заселенные южными славянами, были неприемлемы для России союзницы Сербии.

Этот торг вокруг вступления Италии в войну не был, разумеется, секретом для Берлина и Вены, и там постарались пойти на уступки Италии, чтобы избежать ее перехода на сторону Антанты. 8 марта 1915 г. в Вене на коронном совете было принято решение о предоставлении Италии территориальных уступок даже за счет собственных владений Габсбургов. В этих условиях Россия была вынуждена согласиться на передачу Италии значительной части населенной славянами Далмации. Таким образом, Антанта удовлетворила все претензии итальянского империализма, и 26 апреля 1915 г. был, наконец, подписан в Лондоне договор между Римом и державами Антанты, а 3 мая Италия расторгла договор о Тройственном союзе.

Бюлов заставил (9 мая) австрийского посла подписать заявление, в котором говорилось, что Австро-Венгрия готова уступить Италии Тироль, Градиску, западный берег Изонцо, сделать Триест вольным городом, признать суверенитет Италии над Валоной и заявить о своей незаинтересованности в Албании. Однако было поздно Антанта сумела развернуть в Италии шовинистическую кампанию за вступление Италии в войну, возглавленную дАннунцио и Муссолини, в результате чего итальянский парламент предоставил правительству чрезвычайные полномочия (20 мая 1915 г.), а 23 мая Италия объявила войну Австро-Венгрии.

Как показали, однако, дальнейшие события, участие Италии в войне не принесло особого облегчения Антанте напротив, возник новый фронт, который также надо было удерживать любой ценой особенно после катастрофы под Капоретто (ноябрь 1917 г.). В то же время при сложившемся соотношении сил выступление Италии на стороне Центральных держав было маловероятно, ввиду господства в Средиземном море англо-французского флота и экономической зависимости Италии от Антанты. Видимо, наиболее выгодным решением для Лондона и Парижа был бы нейтралитет Италии, но понять это в напряженной атмосфере 1915 г. было трудно.

Точно так же правительствам Антанты было трудно понять, что Румыния принесет гораздо больше пользы, оставаясь нейтральной. Увы, за вступлением Румынии в войну (28 августа 1916 г., т.е. после Брусиловского прорыва, когда, казалось, дни Австро-Венгрии сочтены) последовал ее молниеносный разгром (ноябрь-декабрь 1916 г.), после чего России пришлось выделить войска еще и для румынского фронта.

***

По мнению Тейлора, Союз с Румынией был последней попыткой государственных деятелей Антанты вовлечь в войну малую державу. События все еще ничему их не научили. Они по-прежнему стремились лишь к случайному пополнению людских резервов и не понимали, что война превратилась в конфликт исключительно между великими державами. Всякий союз с малой страной означал для них дополнительное бремя, а отнюдь не приобретение Секрет успеха Германии пока он длился состоял в том, что у нее было меньше союзников и обращалась она с ними, как с подчиненными (Тэйлор А.Дж.П. Борьба за господство в Европе. 1848-1918. М.: Издательство иностранной литературы, 1958. - С. 552).

***

Но не только привлечением союзников занимались державы Антанты: важнейшей проблемой для них оставалась координация усилий. Ведь Англия, Франция и Россия были разделены не только неприступным барьером Центральных держав; совершенно различным было их экономическое, общественно-политическое и военно-стратегическое положение. Соответственно, различным был и подход этих трех держав к союзной стратегии.

На территорию Англии не вторгались германские войска, поэтому Лондон мог спокойно придерживаться своей стратегии изнурения Германии за счет морской блокады, привлечения новых союзников, постепенного наращивания мощи союзных армий и флотов. И вообще, Лондон крайне осторожно относился к планам радикального ослабления Германии после победы. Там хотели бы уничтожить германский флот и разделить немецкие колонии, однако передавать левый берег Рейна французам англичане не хотели; скорее, они были готовы присоединить прирейнские области Германии к Бельгии и Люксембургу.

Иная ситуация была у Франции, значительная часть экономического потенциала которой была утрачена в результате германской оккупации. Отсюда стремление добиться скорейшего сокрушения немецкой мощи. При этом Париж хотел бы нанести Германии такой удар, чтобы она никогда уже не оправилась. Вот почему французы требовали создания на левом берегу Рейна буферной зоны под своим неограниченным влиянием (возврат Эльзаса и Лотарингии Франции считался делом решенным).

Но особенно трудным было, однако, положение России. Если Англия и Франция могли прийти на помощь друг другу (и, что может быть, было еще более существенным, воспользоваться колоссальным американским экономическим потенциалом), то в случае с Россией это исключалось. С началом войны невозможным стало морское сообщение по Балтийскому морю, а с вступлением Турции в войну на стороне Центральных держав (1 ноября 1914 г.) и по Черному. Тем самым исключалось регулярное и надежное снабжение России военными материалами, а без этого российская армия оказывалась в отчаянном положении российская промышленность была явно не в состоянии обеспечить снабжение войск, особенно снарядами. Вот почему Тейлор, например, считает вступление Турции в войну таким же решающим событием в европейской истории, что и битва на Марне: если поражение на Марне означало срыв блицкрига и затяжную войну, в которой Германия не могла не проиграть, то присоединение Турции к Четверному союзу (октябрь - ноябрь 1914 г.) исключало нормальное снабжение русской армии. Снарядный голод начал сказываться уже в конце 1914 г.; а в 1915 г. русские потерпели ряд тяжелых поражений из-за нехватки снарядов и тяжелой артиллерии. Правда, определенное количество военных материалов союзники поставляли через Мурманск и Архангельск, но из-за трудностей с транспортом многие из этих материалов так там и застряли, не дойдя до фронта. Так, например, в 1915 г. союзники поставили России лишь 1,2 млн. снарядов - меньше 1/6 ежемесячного производства снарядов Германией. Не меньшее значение имела и финансовая зависимость России от ее западных союзников. Уже 5 февраля 1915 г. союзники открыли России кредит на сумму в 50 млн. ф. ст. 30 сентября 1915 г. Россия получила новый заем от своего английского союзника на сумму в 300 млн. ф. ст. (3 млрд. руб.). 4 октября 1915 г. было подписано соглашение о предоставлении России кредита Францией на сумму в 562 млн. руб. 27 октября 1916 г. было подписано новое англо-русское соглашение о кредитах, по которому Россия получала еще 150 млн. ф. ст. Наконец, США предоставили России кредитов на сумму в 250 млн. руб. Таким образом, всего за время первой мировой войны внешний долг России вырос примерно на 6 млрд. руб. Фактически это означало утрату не только финансово-экономической, но и военно-политической независимости страны.

Каковы же были последствия относительного ослабления позиций России в рамках Антанты? Во-первых, Россия (как, впрочем, и Франция) была вынуждена согласиться с тем, что российские закупки в США должны идти под британским контролем и через британское посредничество.

Во-вторых, России приходилось расплачиваться за западные кредиты кровью своих солдат. Так было в ходе неподготовленного русского наступления в Восточной Пруссии в августе 1914 г.; так было и в дальнейшем - когда брусиловский прорыв помог ослабить германский натиск на Верден; да и необходимость посылки русских бригад на западный фронт также обуславливалась экономической зависимостью России.

Союзнические конференции (Шантильи, ноябрь 1916 г. и Петроград, январь-февраль 1917 г.) не дали царскому правительству ничего конкретного, кроме посулов на будущее; в обмен на эти посулы от измученной России требовали уже весной 1917 г. перехода в решительное наступление.

Правда, в феврале-марте 1917 г. наметилось сближение позиций Петрограда и Парижа по вопросу о разделе шкуры неубитого медведя. Россия выразила готовность поддержать Францию в ее претензиях на Эльзас-Лотарингию и Саарский угольный бассейн; остальные же германские земли на левом берегу Рейна должны были составить "автономное и нейтрализованное государство", которое должно будет занято французскими войсками вплоть до выполнения Германией и ее союзниками всех требований будущего мирного договора. В ответ на это Париж признавал англо-русское соглашение о Константинополе и проливах, а также "свободу" России в определении ее западных границ (т.е. образование "целокупной Польши" под скипетром русского царя). Разумеется, эта сделка вызвала недовольство Лондона, который не желал столь значительного усиления Франции и ослабления Германии.

Революция в России вызвала прогрессирующее ослабление России и, следовательно, ослабление ее позиций в Антанте. Резко сократился объем кредитов Временному правительству; целый ряд дипломатических вопросов (итальянские притязания на Смирну; греческий вопрос) решались без консультации с Петроградом. Фактически осенью 1917 г. начался раздел России на сферы влияния ее союзников по Антанте: так, США на себя брали реорганизацию железных дорог, Англия - морской транспорт, а Франция - армию. 23 декабря 1917 г., т.е. уже после большевистского переворота, было заключено секретное франко-британское соглашение о разделе "зон действия" (т.е. сфер влияния) в России на случай ее выхода из войны. В соответствии с соглашением к французской "зоне ответственности" были отнесены Бессарабия, Украина и Крым, а к британской - Кавказ, Кубань и Дон.

На всем протяжении войны Англия и Франция опасались, что Россия может заключить сепаратный мир с немцами. Активная поддержка февральского переворота со стороны английского и французского послов в Петрограде и объяснялась, кстати, опасениями по поводу германофильских настроений в камарилье (Штюрмер, Распутин, Протопопов). Но сепаратный мир все же был заключен - большевиками в Брест-Литовске.

Победившая в октябре 1917 г. в России большевистская партия исходила, как известно, из того, что октябрьский переворот - это всего лишь первая фаза мировой пролетарской революции, которая в итоге должна образовать "Земношарую Республику Советов". Победа же мировой пролетарской революции, как считали марксисты, приведет к прекращению всех войн и вообще всякого угнетения народов.

Отсюда - "Декрет о мире", принятый II Всероссийским съездом советов в ночь с 25 на 26 октября, и содержащиеся в нем предложения "всем воюющим народам и их правительствам" немедленно установить "демократический мир без аннексий и контрибуций".

Увы, надежды на "сознательность" "пролетариев всех стран" оказались несостоятельными, и Совету Народных Комиссаров пришлось вести сепаратные переговоры в Брест-Литовске с Германией и Австрией в крайне неблагоприятных обстоятельствах: в условиях уже фактически начавшейся в России гражданской войны, распада страны (и, в частности, отделения Украины) и нежелания Антанты иметь дело с большевистским режимом.

Характеристика того режима, который установился в России после 25 октября (7 ноября) 1917 г., не является предметом данной лекции. Тем не менее следует подчеркнуть: при всей тоталитарности и репрессивности данного режима его руководители всегда считались с массовыми настроениями, в ряде случаев просто идя на поводу у масс (и в этом смысле представляется удачным определение российского историка, академика Н.А. Сахарова - "народный тоталитаризм"). Особенно приходилось считаться с настроениями массы на начальном этапе функционирования коммунистического режима в России, когда сам этот режим был еще крайне слаб и неустойчив. В этом смысле Брестский мир - это следствие совершенно трезвого и объективного признания того простого факта, что народ воевать не желает, и в России в конце 1917 - начале 1918 г. не было такой силы, которая могла бы заставить его воевать - "за Бога, Царя и Отечество" или "за Мировую Революцию" (и уж тем более - "за выполнение наших обязательств перед союзниками", "за Босфор и Дарданеллы" и т.п.).

Армия разваливалась на глазах; к концу 1917 г. русская армия перестала быть сколь бы то ни было боеспособной силой ("боеспособность" т.н. красногвардейцев и "революционных матросов" ярко проявилась в феврале 1918 г., когда вся эта сволочь бежала от одного вида наступавших немецких и австрийских войск). Фактически на момент заключения брестского мира, если верить красноречивому признанию Л.Д. Троцкого, у советского правительства "не было ни одного боеспособного батальона". В этих условиях любое (а не только большевистское) российское правительство было бы вынуждено пойти на сепаратный мир с немцами.

Эта крайне неблагоприятная ситуация была усугублена расколом в советском руководстве и в большевистской партии: верхушка партии левых эсеров и многие большевики выступали за "революционную войну" с "германским империализмом". Все эти обстоятельства предопределили крайне тяжелые условия брестского мира и, кроме того, разрыв с Антантой после его заключения.

 

2. Отношения в Четверном союзе

Поскольку соотношение сил между Германией и ее союзниками (даже Австро-Венгрией!) было совершенно несопоставимым, все они находились в очень высокой степени зависимости от Берлина, о чем свидетельствует, в частности, вышеупомянутый инцидент с попыткой канцлера Бетман-Гольвега не допустить вступления Италии в войну за счет территориальных уступок со стороны Австрии. Тем не менее, по мере осложнения положения Центральных держав, нарастали противоречия и в Четверном союзе.

По мере усиления британской морской блокады нарастали экономические трудности Германии и ее союзников. Списки товаров, объявленных Антантой "военной контрабандой", постоянно росли. Особенно осложнилось положение Германии после вступления в войну Италии. Экономические же ресурсы Центральных держав и оккупированных ими территорий были быстро истощены.

Первыми взбунтовались австрийцы. Уже 14 августа 1918 г. император Карл заявил Вильгельму о необходимости начала переговоров с Антантой, поскольку новой военной зимы Австро-Венгрия не выдержит. Ровно месяц спустя министр иностранных дел Австро-Венгрии граф Буриан выступил с нотой о созыве конференции для обсуждения вопроса о мире. Это предложение, как известно, было отвергнуто Антантой.

А уже на следующий день началось наступление войск Антанты на Салоникском фронте. Это наступление привело к полному развалу болгарской армии и краху режима Фердинанда Кобургского. По условиям подписанного 29 сентября в Салониках перемирия болгарские части должны были немедленно покинуть греческие и сербские территории. Болгарская армия подлежала демобилизации, а союзники по Антанте могли занять любые болгарские стратегические пункты.

19 сентября рухнул Месопотамский фронт; турецкая армия разваливалась на глазах.

Это был страшный удар по Четверному союзу. Правда, в военном отношении болгарская армия не представляла особой ценности, однако высвободившиеся войска могли нанести удар в тыл разваливавшейся на части Австро-Венгрии. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что "игра проиграна", германское верховное правительство настаивало на немедленном начале переговоров о мире. Это предложение последовало 4 октября от нового правительства, которое возглавил принц Макс Баденский, слывший либералом и англофилом.

Однако это предложение пало на весьма неподготовленную почву. Союзники не торопились начинать переговоры, предпочитая наблюдать прогрессирующий развал Четверного союза. В октябре перестала существовать "лоскутная монархия": Чехословакия и Венгрия объявили о своей полной независимости. Австрийская армия покидала фронт. 3 ноября окончательно сдались Австрия и Венгрия. Армия империи расформировывалась. Южная граница Германии становилась совершенно открытой, а ее положение - совершенно безнадежным.

Как известно, Антанта в полной мере (в Компьене и Версале) воспользовалась этим безнадежным положением поверженного врага. В этой связи следует подчеркнуть, что германская дипломатия несет немалую долю ответственности за крайнее ожесточение ее врагов, которые фактически принудили немцев к полной капитуляции.

Ведь на протяжении всей войны немцы выдвигали совершенно неприемлемые для Антанты предложения о послевоенном мире. Чего стоили, например, условия мира предложенные Германией от 31 января 1917 г.! Германия требовала такие колониальные владения, которые соответствовали бы численности ее населения и ее экономическим интересам. Оккупированные области Бельгии и Франции Германия соглашалась освободить, но при условии "исправления границ" (с учетом немецких интересов), а также денежной компенсации. А 5 ноября 1916 г. Германия и Австро-Венгрия издали декларацию о создании "независимой" Польши, но только из польских губерний, отвоеванных у России.

На самом деле захватнические планы Центральных держав шли еще дальше; предполагалось радикально ослабить Францию, превратить Бельгию в зависимое государство, оттеснить Россию на восток.

Вообще-то главной целью немцев в войне было создание т.н. "Срединной Европы", которая охватывала бы Австро-Венгрию, Францию, Бельгию, Голландию, Данию, Польшу а, возможно, также Италию, Швецию и Норвегию, и являлась бы фактически экономическим союзом под немецким господством. Таким образом, это был своего рода прообраз современного Европейского союза! И если бы немцы действовали в начале ХХ в. так же, как и в конце, т.е. методами экономической экспансии, а не "железом и кровью", очень может быть, что Евросоюз стал бы реальностью столетие тому назад! Увы, история не знает сослагательного наклонения

В любом случае, непомерные немецкие аппетиты свидетельствовали о том, что Берлин не собирается идти на какие-либо компромиссы. Ведь еще 1 августа 1918 г. (!) канцлер Вильгельм публично объявил, что самое страшное уже позади, и победа - не за горами. И поэтому внезапная просьба германского правительства о мире (5 октября 1918 г.), да еще на основе 14 пунктов Вильсона, произвела в Германии ошеломляющее впечатление. Можно себе представить степень доверия немцев к собственному правительству после этого заявления Но еще меньше доверяли Берлину союзники по Антанте, которые в каждой мирном зондаже Центральных держав видели провокацию и подвох.

4) США вступают в войну

Итак, начало 1917 г. характеризовалось (а) взаимным истощением воюющих сторон и (b) ростом экономической зависимости Антанты от Америки. Мы уже приводили данные о степени зависимости Англии, Франции и (в меньшей степени) России от американских поставок, составивших на начало 1917 г. от 3 до 5 миллиардов долларов. Вряд ли без американского продовольствия, хлопка, металлов, транспортных средств, оборудования, снарядов Англия и Франция смогли бы выстоять на протяжении этих двух с половиной лет и даже добиться к началу 1917 г. некоторого военно-экономического превосходства над Германией и ее союзниками.

А поскольку политика это концентрированное выражение экономики (Ленин), то роль Соединенных Штатов в воюющем мире становилась все более весомой и все более проантантовской. В самом деле, могло ли быть иначе, если английская морская блокада переориентировала американские торгово-экономические связи с Европой исключительно на Антанту? А вложив в Антанту миллиарды долларов, Соединенные Штаты не были готовы допустить ее гибели.

Постепенный дрейф США в сторону Антанты стал заметен еще в 1915 г. Правда, еще в 1914 г. настроения в Соединенных Штатах начали постепенно меняться не в пользу Германии; и этому изрядно помогли не только успехи британской пропаганды, но и зверства германской военщины в Бельгии (в частности, разрушение немцами старинного университетского города Лувена).

Однако серьезные сдвиги на политическом уровне начали проявляться лишь в 1915 г. В этом году, с одной стороны, Вашингтон фактически смирился (после нескольких вялых протестов) с британской морской блокадой Германии и Центральных держав, а с другой выступил решительно против германской подводной войны. Этот сдвиг в пользу Антанты был неслучаен; еще до войны объем торговли США с Антантой в 10 раз превышал аналогичный показатель для Центральных держав.

Поэтому для официального Вашингтона потопление английского лайнера Лузитания с 128 американцами на борту было удобным предлогом для дальнейшего охлаждения американо-германских настроений. Истинной же причиной поворота во внешней политике США, по-видимому, была неудача посреднических усилий Вашингтона в январе-марте 1915 г., направленных на поиск мирного решения мирового кризиса. Поездка полковника Хауза, личного представителя президента Вильсона, в Европу закончилась безрезультатно и во многом ввиду позиции Берлина, который выдвинул совершенно неприемлемые условия своего участия в международной конференции под американским председательством (так, немцы требовали от Франции уплаты репараций, сохранения под своим контролем важнейших объектов в Бельгии, передачи части Бельгийского Конго, и т.д.).

Через год, однако, полковник Хауз возобновил свой дипломатический зондаж, но ни о каком "беспристрастном посредничестве" США не было и речи. В течение января-февраля Хауз апробировал в столицах Антанты свой "план мира", который сводился к выдвижению Вашингтоном предложения о созыве мирной конференции на условиях, одобренных Антантой и неприемлемых для Германии. Если Берлин отвергнет эту инициативу, то тогда США вступят в войну на стороне Антанты. 22 февраля 1916 г. Грей и Хауз даже подписали секретный меморандум о возможном вступлении Соединенных Штатов в войну по просьбе Англии и Франции. Однако этот меморандум не означал, разумеется, что США присоединились к Антанте: Америка должна была вступить в войну и послать свои войска в Европу, чтобы с ней начали считаться как с союзной великой державой. А в 1916 г. об этом не могло быть и речи: в Соединенных Штатах шла предвыборная кампания, и президент Вильсон, учитывая общественные настроения, выступал под антивоенными лозунгами. Да и вообще в США всегда были достаточно сильны прогерманские и антианглийские настроения. Более того, постепенное сближение США с Антантой не исключало наличие серьезных разногласий между сторонами по таким, например, проблемам, как свобода морей или будущее Германии.

После завершения предвыборной кампании, однако, когда о миролюбивой риторике можно было забыть, Вильсон резко активизировал американскую политику на европейском направлении. 18 декабря Вашингтон обратился с нотой к воюющим сторонам с предложением определить свои конкретные цели для будущей мирной конференции. Ответы как с той, так и с другой стороны разрезавших Европу окопов был совершенно безрадостным: и Центральные державы, и Антанта, будучи уверенными в победе, выдвинули совершенно неприемлемые для противоположной стороны предложения. Более того, Берлин заявил, что он готов вести лишь прямые переговоры, без американского посредничества.

Этот дипломатический демарш Вильсона, несомненно, имел преимущественно внутреннего адресата: нужно было продемонстрировать американскому обывателю (он же избиратель) миролюбие официального Вашингтона и совершенную неспособность германского руководства к какому-либо компромиссу. Нужно сказать, что Берлин в конце 1916 - начале 1917 гг. сделал все от него зависящее для того чтобы настроить и американскую элиту, и рядового американца против т.н. прусского милитаризма.

Во-первых, 8 января 1917 г. германское правительство приняло решение начать неограниченную подводную войну.

Во-вторых, германское правительство попыталось создать на территории США разведывательно-диверсионную сеть, целью которой был срыв американских поставок Антанте. Был организован ряд диверсий на американских военных заводах и пароходах. Эти диверсии, разумеется, не могли даже в отдаленной степени повлиять на масштабы американского производства и торговли, но зато они настроили значительную часть американского населения против Германии.

В-третьих, последней каплей, переполнившей чашу терпения американцев, была знаменитая телеграмма Циммермана. В этой телеграмме от 16 января 1917 г. А. Циммерман, статс-секретарь германского МИДа, предлагал германскому послу в Мексике вступить в переговоры с мексиканским правительством с целью побудить последнее напасть на Соединенные Штаты и отторгнуть у них Техас, Нью-Мексико и Аризону. Мексиканскому правительству предлагалось также вовлечь в этот альянс и Японию. По общему мнению историков дипломатии, из всех глупостей, совершенных германской внешней политикой на протяжении первой мировой войны, глупость Циммермана была, бесспорно, самой выдающейся. Последствия перехвата британской радиоразведкой этой телеграммы были во всех отношениях гораздо более тяжелыми, чем перехват немцами русских радиограмм во время сражений за Восточную Пруссию в августе 1914 г.

Теперь даже самые закоренелые англофобы и германофилы в Америке были вынуждены замолчать - вступление Америки в войну на стороне Антанты было предрешено.

***

Нужно сказать, что в Берлине роковым образом недооценили мощь Соединенных Штатов - и именно этим объясняется неописуемое легкомыслие германской правящей верхушки в ее политике на американском направлении. Так, глава германского военно-морского штаба адмирал фон Хольцендорф писал Гинденбургу: "Если правительство Соединенных Штатов вступит в войну, оно одним махом потеряет источник торгового процветания, который дал Соединенным Штатам нынешнюю растущую политическую значимость. Они стоят лицом к лицу с японской угрозой; они не могут ни причинить нам материального ущерба, ни предоставить материальных преимуществ нашим врагам С другой стороны, я даю гарантию, что подводные лодки приведут нас к победе". (Цит. по: А.И. Уткин. Дипломатия Вудро Вильсона. - М.: Международные отношения, 1989. - С. 130).

***

Революционные события в России (март 1917 г.) до основания потрясли восточный фронт и поставили под вопрос победу Антанты. В этих условиях развал России, казалось, делал победу Четверного союза более чем вероятным. Между тем победа Германии и ее союзников совершенно не отвечала интересам США, ибо в этом случае решающим образом было бы нарушено не только европейское, но и мировое равновесие. Вступление США в войну становилось, таким образом, неизбежным. Это была величайшая дипломатическая победа Антанты - и, одновременно, величайшее поражение Центральных держав, которое и предопределило их поражение в войне.

5) Выводы.

Итак, первая мировая война завершалась совсем не так, как думали политики, военные и дипломаты. Посрамлены были не только генералы, которые, как всегда, готовились к прошлой войне; посрамлены были и те руководители дипломатий великих держав, которые рассчитывали, как всегда, решить все проблемы в привычном формате "европейского концерта".

Не вышло! Войну не удалось локализовать во времени и пространстве: она стала не только мировой, но и затяжной. На протяжении 4 лет и трех месяцев бойни силы ведущих европейских держав были истощены до предела, и одна из военно-политических группировок, на которые была расколота Европа, а именно Антанта, была вынуждена апеллировать за (сначала) экономической, а (впоследствии) и военно-политической поддержкой к внеевропейской силе - Соединенным Штатам Америки.

Таким образом, именно в ходе первой мировой войны Британия была вынуждена уступить некоторые из своих функций мирового гегемона заокеанской республике. Правда, как мы увидим, в то время США сами не были готовы играть эту роль; после первой мировой войны они предпочтут вернуться к привычной политике изоляционизма. Но уже следующее потрясение Европы, в ходе второй мировой войны, окончательно покончило с американским изоляционизмом: Америка раз и навсегда взяла на себя бремя руководства миром.

ВОПРОСЫ:

1. Почему немцам не удалось "локализовать" первую мировую войну и предотвратить вмешательство Великобритании на стороне Антанты?

2. В чем причина разногласий между союзниками по Антанте на протяжении мировой войны?

3. Каковы основные цели дипломатии Четверного союза на протяжении войны?

4. В чем причина вступления США в войну?

ЛЕКЦИЯ 18. ВЕРСАЛЬСКИЙ МИРОПОРЯДОК

1. Итоги войны

Начать, видимо, следует с экономических и социальных последствий первой мировой войны. Нужно сразу сказать, что в то время как Европа выносила все военные тяготы, неевропейские центры силы, и прежде всего США и Япония, извлекли максимальные выгоды из разразившейся катастрофы.

Материальные и людские потери в результате первой мировой войны

(1914-1919)

Страны	Военные расходы (в ценах 1913 г., млрд. долл.)	Количество мобилизованных (млн. чел.)	Людские потери (млн. чел.)
Британская империя	23,0	9,5	0,7
Франция	9,3	8,2	1,3
Россия	5,4	13,0	1,7
США	17,1	3,8	0,07
Германия	19,9	13,25	1,8

Но это была всего лишь верхушка айсберга. Ведь, наряду с прямыми военными расходами и потерями следует учесть и косвенные потери и расходы:

1. недопроизведенный в годы войны национальный продукт;

2. неродившееся население;

3. убыль населения в результате бедствий войны и послевоенного обнищания.

Вот почему к 10 млн. убитых в ходе войны следует прибавить и 18 млн. умерших в результате эпидемии "испанки" (гриппа) после войны.

Уровень производства промышленной продукции в отдельных странах и регионах мира, 1913-1925

Страны и регионы	1913	1920	1925
Европа (без Российской Империи/СССР)	100	77,3	103,5
США	100	122,2	148,0
Остальной мир	100	109,5	138,1
Мир в целом	100	93,6	121,6

И все эти потери и разрушения, как видно, пришлись прежде всего на Европу. Но не только европейской социально-экономической системе был нанесен страшный удар. В тяжелейшем положении оказалась система Европейского концерта.

В самом деле, из 5 великих держав - столпов концерта - к моменту начала Версальской конференции одна (Австро-Венгрия) перестала существовать; еще две (Германия и Россия) находились в ситуации глубочайшего внутреннего кризиса после краха традиционных авторитарных монархических режимов. Таким образом, задача поддержания миропорядка падала на 2 оставшиеся великие европейские державы - Англию и Францию.

Казалось бы, эта ситуация открывает перспективы англо-французского доминирования в мире, и многим политикам в Лондоне и Париже в 1920-е - 1930-е гг. казалось, что так оно и есть. Но, каковы бы ни были амбиции британских и французских лидеров, реальный вес этих стран (экономический, военно-технический, демографический) в мире был явно недостаточен для того, чтобы играть такую роль (о чем подробнее будет сказано ниже).

Ведь уже на рубеже XIX - XX вв., как уже было сказано, соотношение сил - экономических и технологических - между Европой и не-Европой начало стремительно меняться не в пользу Европы. Уже в конце XIX в. Соединенные Штаты превратились в экономическую державу номер один. Так, например, в 1913 г. по общему объему производства промышленной продукции США опережали Британию в 2,5 раза; производство стали в США в начале ХХ в. равнялось аналогичному производству Германии, Британии, России и Франции, вместе взятых. Но у Америки было не только индустриальное, но и технологическое превосходство. В начале века в Соединенных Штатах производилось больше автомобилей, и имелось больше телефонных аппаратов, чем во всех остальных странах мира. Конвейерное производство позволило довести производство автомашин до нескольких сотен тыс. ежегодно - в то время как даже в Европе автомобиль был все еще роскошью, а не средством передвижения. Американское конвейерное производство было не только гениальным техническим изобретением - это была и новая философия индустриализма, которая постепенно распространилась на весь мир. Таким образом, уже не европейский, а американский образ жизни становился универсальным примером для подражания остального человечества.

При этом темпы промышленного и технологического роста в США оставались накануне первой мировой войны более высокими, чем в Европе; экстраполируя сложившиеся тенденции, экономисты предсказывали, что даже если бы не было первой мировой войны, США обошли бы Западную Европу по общему объему производства промышленной продукции уже в 1925 г. (из-за мировой войны это произошло на 5 лет раньше, и в начале 1920-х гг. США производили на 10% больше промышленной продукции, чем Англия, Франция, Германия, Италия и Япония, вместе взятые).

Мировая война изменила соотношение сил между Европой и Америкой и в финансовой сфере. До мировой войны бесспорной финансовой столицей мира был Лондон, а универсальным мировым платежным средством - фунт стерлингов. Что касается Соединенных Штатов, то в 1914 г. иностранные инвестиции в американские ценные бумаги превышали 5,5 млрд. долл., а американские капиталы в других странах - 2,5 млрд. долл.

Все изменила мировая война! За 1915-1920 гг. активный платежный баланс США составил 17,5 млрд. долл.: страны Антанты активно скупали в Соединенных Штатах оборудование, продовольствие, транспортные средства, снаряды и т.п. Вряд ли без американского продовольствия, хлопка, металлов, транспортных средств, оборудования, снарядов Англия и Франция смогли бы выстоять на протяжении тяжелейших первых двух с половиной лет мировой войны и даже добиться к началу 1917 г. некоторого военно-экономического превосходства над Германией и ее союзниками.

За все, однако, приходится платить, и к 1921 г. европейская задолженность Америке - как государственная, так и частная - достигла астрономической суммы в 15 млрд. долл., а европейская собственность в Южной Америке, принадлежавшая до войны европейцам, перешла в значительной части в руки американцев. Таким образом, сложилась небывалая, неслыханная в новейшей истории ситуация - экономическая зависимость Европы от неевропейского центра силы.

Япония была в то время слишком слаба, чтобы играть глобальную экономическую роль; тем не менее первая мировая война привела к резкому усилению "Страны восходящего солнца". Объем внешней торговли Японии в ходе мировой войны утроился; объем производства стали и цемента - удвоился. Япония, подобно США, превратилась в нацию-кредитора. Уже тогда Япония стала крупнейшим мировым судостроителем, построив в 1919 г. суда водоизмещением 650 тыс. тонн (против 85 тыс. тонн в 1914 г.). Япония вошла в число крупнейших индустриальных держав планеты. Таким образом, важнейшим итогом первой мировой войны стало закрепление Японии в привилегированном клубе великих держав; без Токио нельзя было решить ни одну серьезную проблему безопасности на Дальнем Востоке.

Итак, экономические и военно-политические основания евроцентрического миропорядка испытали небывалое потрясение в ходе мировой войны. Но не менее серьезные последствия имела эта война и для идеологических основ "европейского концерта".

Как известно, после кратковременной попытки революционного Конвента эпохи французской Революции руководствоваться во внешней политике не старым добрым "государственным интересом", а идеологемами, наступила эпоха "политического реализма". XIX столетие - это столетие политического реализма, когда политики и дипломаты интересовались лишь соотношением сил пятерки великих европейских держав (остальные страны не имели ровно никакого значения), а не "прогрессивностью" или "демократичностью" их государственного устройства.

При этом отсутствие идеологии в дипломатии XIX компенсировалось наличием принципов. Совокупность принципов, разделявшихся элитой великих держав, отличалась, как уже было сказано, своего рода аристократической гомогенностью.

***

Представляется уместным в этой связи привести точку зрения на "европейский концерт" выдающегося британского дипломата Г. Никольсона: "Идея "европейского концерта" выражалась в молчаливом соглашении пяти великих держав, признававших существование... общих правил достоинства, человечности и доверия, которым должны подчиняться державы в своих отношениях друг с другом и в отношениях с менее могущественными и менее цивилизованными народами. Когда в 1914 г. эта идея была разрушена, нечто стабилизирующее и давно общепризнанное исчезло из европейской политики" (Никольсон Г. Дипломатия. - М.: ОГИЗ, 1941. - С. 50).

***

XIX век и первая половина ХХ века - время "европейского концерта" - было периодом расцвета классической дипломатии. Дипломатия, с помощью которой формировались международные отношения, обладала значительной долей автономии. Это обеспечивало свободу маневра при принятии внешнеполитических решений, жестко не обусловленную обстоятельствами внутриполитического характера.

Каста европейских дипломатов принадлежала к единой культуре. На протяжении столетия после Венского конгресса внешняя политика великих держав формулировалась и осуществлялась очень ограниченным кругом людей, и этот круг разделял этические и моральные нормы единой европейской цивилизации. Государства проявляли чрезвычайную идеологическую терпимость друг к другу (для того чтобы считаться "цивилизованным", государство должно было соблюдать известные законы и обычаи войны, выполнять решения Венского конгресса о дипломатических представительствах и в целом выполнять свои международные обязательства).

А вот первая мировая война подвела жирную черту под этим деидеологизированным политическим реализмом. Слишком вопиющим представлялся разрыв между реальной действительностью и морально-политическими основами системы. Самые противоположные политические силы - от большевиков до умеренных либеральных реформаторов - ставили под сомнение ту "рутинную государственную мудрость", которая привела к катастрофе 1914-1918 гг. В этом смысле ленинский "Декрет о мире" и

вильсоновские "14 пунктов" объединяло общее стремление - стремление покончить с "европейским концертом", построенным на принципах милитаризма, европоцентризма и великодержавного гегемонизма.

Разумеется, коммунистическая, фашистская и либеральная идеологии отличаются друг от друга как небо от земли, но было и нечто общее, что их объединяло, а именно неприятие политического реализма. Для коммуниста, либерала и фашиста одинаково неприемлема реалистическая парадигма, в соответствии с которой главными субъектами международных отношений являются государства (и прежде всего великие державы), которые вступают в сношения друг с другом ради расширения своей власти и влияния в мире.

Для коммуниста, напротив, международные отношения являются еще одним проявлением классовой борьбы; для фашиста в центре международных отношений стоит "борьба рас", а для либерала мировая арена - это ристалище между демократией и тоталитаризмом.

И дело не только в утрате былой гомогенности дипломатических элит после 1918 г. (в самом деле, что общего может быть у "истинного арийца" И. Риббентропа и еврея Меира Валлаха (он же Максим Литвинов)? И что общего может быть у безупречного джентльмена лорда Керзона и твердокаменного большевика т. Молотова?). Гораздо более серьезные последствия для международных отношений имели попытки строить внешнюю политику великих держав не на основе старой доброй realpolitik, а на основе идеологических построений.

1. Версальская конференция

Мы уже говорили о том, что предложение Берлина от 4 октября 1918 г. о начале переговоров с Антантой на основе 14 пунктов Вильсона не вызвало особого энтузиазма у англичан и французов. И дело было не только в недоверии Берлину. Уже на завершающем этапе войны выявились разногласия между Англией и Францией, с одной стороны, и США, с другой. Президент США (который, следует отметить, так и не присоединился к Антанте) попытался быть своего рода "верховным арбитром" в конфликте между Германией и Антантой (свидетельством чему была достаточно позитивная реакция Вашингтона на ноту Макса Баденского). Переговоры Хауза в Париже (конец октября) показали, что европейские союзники стремились предъявить беспрецедентно жесткие требования Германии. Дело дошло даже до угроз Хауза в одностороннем порядке выйти из войны, после чего Антанта, с определенными оговорками, приняла за основу программы мирных переговоров 14 пунктов Вильсона. Соответствующая нота была направлена в Берлин 5 ноября. Верховному главнокомандующему Фошу поручалось принять германских представителей и изложить им условия перемирия.

11 ноября представитель уже нового, республиканского правительства подписал в штабном вагоне Фоша в Компьенском лесу условия перемирия. Условия перемирия фактически означали, что Германия перестает быть великой державой. Соглашение предусматривало не только вывод германских войск со всех оккупированных областей (кроме России!), но и эвакуацию германских армий из местностей на левом берегу Рейна с одновременным созданием там нейтральной полосы шириной 10 км. Германия обязывалась передать Антанте большую часть тяжелого вооружения, включая тяжелую артиллерию, танки, подводные лодки и аэропланы. Немцы должны были отпустить всех военнопленных (при том, что немецкие военнопленные оставались бы в плену). Германия должна была признать в принципе возмещение союзникам понесенных убытков. Наконец, германо-российский и германо-румынский договора аннулировались, и Германия должна была передать союзникам русское и румынское золото, полученное в качестве контрибуции.

Увы, у немцев не нашлось в 1918-1919 гг. своего Талейрана, который смог бы, играя на противоречиях между союзниками по Антанте, добиться более благоприятных условий мира. И Парижскую конференцию немцы проиграли еще до ее открытия 18 января 1919 г., ибо присутствие на конференции германских представителей не предусматривалось. Немецкая делегация появилась на заседаниях конференции лишь 7 мая 1919 г., когда текст прелиминарного договора был уже готов.

Более того, не предусматривалось там и представителей России. Тем самым изначально закладывалась ситуация, при которой 1) две великие державы могли бы с полным основанием рассматривать решения, принятые в Версале, как несправедливые и неокончательные; и 2) Россия и Германия, чувствуя себя обиженными, получали бы тем самым сильнейший стимул к сближению. Но не только Россия и Германия чувствовали себя обиженными и обойденными; не меньшее раздражение пирамидальная структура конференции вызывала и у тех великих держав, которые не попали в тройку (Италия, Япония) (см. схему).

Еще более обделенными чувствовали себя многие из тех 22 государств, чьи представители не попали не только в "большую тройку", но и в "пятерку". Таким образом, конструкция Версальского мира была изначально неустойчивой - и все это выявилось в ходе Парижской конференции.

Франция выступала с программой такого послевоенного мира, который раз и навсегда исключал бы возможность повторения германской агрессии. Париж потребовал для себя гарантийных соглашений с США и Великобританией, однако отказ сената США ратифицировать версальские соглашения исключил вступление этих гарантийных договоров в силу, поскольку они носили перекрестный характер. Что касается собственно Германии, то французская делегация поставила вопрос о расчленении Германии, об отделении от нее Баварии, Рейнской области и Саара. Кроме того, в Париже считали, что огромные репарации с Германии не только надолго обескровят ненавистного врага на Востоке, но и позволят решить многие экономические проблемы самой Франции (в то время лозунг боши заплатят за все! был очень популярен во Франции). Наконец, на востоке Европы Париж добивался создания санитарного кордона из лимитрофов, который мог бы стать барьером как против большевизма, так и против Германии.

Англия была заинтересована в разделе остатков германской и турецкой колониальной империй, но главное - в сокрушении военно-морского могущества Берлина. В остальном же Лондон не видел для себя никаких выгод ни в чрезмерном ослаблении Германии, ни в чрезмерном усилении Франции. В попытках Парижа распространить свою сферу влияния на левый берег Рейна в Англии увидели возрождение былых амбиций Людовика XIV и Наполеона I. Кроме того, британский бизнес был заинтересован в сотрудничестве с немецкой индустрией - а не в ее уничтожении.

Особо следует сказать о положении США на конференции в Версале. В отличие от Великобритании - конституционной монархии и Франции, парламентской республики, - Соединенные Штаты были президентской республикой, для которой свойственен феномен разделения властей и (как следствие) определенное противостояние между исполнительной и законодательной властями. Во время общенационального кризиса (вроде первой мировой войны) это противостояние до известной степени отходит на задний план; однако после завершения военных действий партийно-политические соображения вновь начали играть первостепенную роль в американской политике.

Промежуточные выборы в конгресс принесли победу республиканской партии. Республиканцы восприняли итоги этих выборов как ясный и недвусмысленный мандат избирателей - верните наших парней из Европы!. Консервативные лидеры великой старой партии увидели в действиях президента Вильсона опасное отклонение от традиционных, идущих еще с Джорджа Вашингтона, принципов американской внешней политики - невмешательство в дела Европы, отказ от заключения политических союзов с европейскими державами - словом, от старого доброго американского изоляционизма. Беспрецедентно длительное отсутствие президента США в стране - целых 6 месяцев! - также не прибавляло популярности Вудро Вильсону, но зато, напротив, делало более убедительной республиканскую критику хозяина Белого дома, позабывшего о своей стране, о нуждах простых американцев во имя интернационалистических химер. Расчеты Вильсона на то, что ситуация общенационального единства, существовавшая в Соединенных Штатах во время войны, продолжится и после ее окончания оказались, таким образом, построенными на песке.

Итак, в ходе конференции в Версале у американского лидера все больше слабели тылы. Но дело было не только в этом. Те идеи, с которыми Вудро Вильсон приехал в Версаль, оказались не очень подходящими для Лондона и Парижа. Англичане и французы настаивали в первую очередь на удовлетворении своих конкретных политических и экономических интересов, о которых было уже сказано, а что касается предложенной Вильсоном идеи коллективной безопасности, то эту идею Ллойд-Джордж и Клемансо также рассматривали через призму своих узкоэгоистических интересов. Даже ограничительная и избирательная трактовка принципа самоопределения, предложенная Вильсоном, была совершенно неприемлема для хозяев крупнейших колониальных империй мира. Что касается коллективного руководства международными делами, то английские и французские элиты рассчитывали, что у руля будущей Лиги наций окажутся именно они. Но не только англичане и французы не разделяли вильсоновского идеализма; свою порцию территориальных претензий выдвинули в Версале и Италия, и Япония, и даже британские доминионы, претендовавшие на свою долю в бывших германских колониях.

В силу всех этих обстоятельств Версальский договор носил в высшей степени компромиссный характер - то был компромисс не только между интересами великих держав-победительниц, но и между вильсоновским идеализмом и европейским реализмом.

2. Версальский мир

Был подписан 28 июля 1919 г. том самом Зеркальном зале Версальского дворца, где в январе 1871 г. канцлер Бисмарк провозгласил создание Германской империи (вступил в силу 10 января 1920 г.). Этот договор, с одной стороны, был договором между потерпевшей поражение Германией и державами-победительницами, что с самого начала ставило Германию в неравноправные условия в новой системе международных отношений и подогревало настроения реванша в немецком обществе. С другой стороны, из числа держав-победительниц была исключена Россия, что заведомо настраивало любое русское правительство против Версаля. Но дело даже не только в этих формальных подробностях - само содержание Версальского договора закладывало так много мин замедленного действия под новый европейский и мировой порядок, что срабатывание этих мин было лишь, так сказать, вопросом времени.

Антинемецкие положения Версаля:

1. Саар (режим военной (французской) оккупации сроком на 15 лет);

2. Демилитаризация рейнской зоны (режим военной (французской) оккупации сроком на 15 лет);

3. Территориальные уступки Бельгии, Дании, Литве и Польше;

4. Потеря всех колониальных владений;

5. Репарации с Германии (в соответствии с решениями союзников в 1921 г., 132 млрд. золотых марок; в соответствии с планом Дауэса 1924 г. - 50 млрд. марок);

6. Ограничения вооружений Германии (рейхсвер в 100 тыс. чел., запрет на авиацию, танки и подводный флот, роспуск Генерального штаба и Военной академии);

7. Моральное унижение Германии (ст. 231 Версальского договора, в которой вся вина за развязывание войны возлагалась целиком на Германию).

Антирусские положения Версаля:

1. "Сильная Польша", которая включила несколько миллионов украинцев и белорусов, испытывавших под властью польского государства национально-религиозный гнет.

2. "Сильная Румыния", в состав которой отошла Бессарабия.

Версальский мир стал основой той версальской системы, которую державы-победительницы, и прежде всего Великобритания и Франция, попытались создать после окончания первой мировой войны. Важнейшим компонентом этой системы стали и договора с бывшими союзниками Германии:

Сен-Жерменский договор (подписан 10.09.19, вступил в силу 16.07.20) - с Австрией (30-тыс. армия; запрещение объединения с Германией, Судетская область отходит к Чехословакии, к Италии - Каринтия, Крайна и Южный Тироль).

Нейиский договор (подписан 27.11.19, вступил в силу 09.08.20) - с Болгарией (Болгария теряла Западную Фракию и выход к Эгейскому морю, а также некоторые пограничные с КСХС территории и Южную Добруджу; репарации в 2,2 млрд. золотых франков; армия в 20 тыс. чел.).

Трианонский договор (подписан 4.06.20, вступил в силу 26.07.21) - с Венгрией (Венгрия теряла Трансильванию и Восточный Банат (в пользу Румынии), Словакию и Подкарпатскую Русь - в пользу Чехословакии, часть Хорватии, Бачку и Западный Банат - в пользу КСХС (Югославии); армия - 35 тыс. чел.).

Севрский договор (подписан 10.08.20, в силу не вступил) - с Турцией (ликвидация Турецкой Империи; Восточная Фракия отходила к Греции, ей же передавался район Измира; Италия получала Додеканезские о-ва и зону влияния в ю.-з. Анатолии; Франция - Киликию и зону влияния в ю.-в. Анатолии; Великобритания - о-в Кипр и зону влияния в в ю.-в. Анатолии; с-в. Анатолия передавалась Армянской Республике; зона Проливов демилитаризовывалась и передавалась под контроль международной комиссии; проливы полностью интернационализировались).

Лозаннский договор (подписан 24.07.23) - с Турцией (признание Анкарой ликвидации Турецкой Империи; Турция получила Восточную Фракию; державы отказались от всех претензий на контроль за внутренней политикой Турции).

Как видно, целый ряд малых стран (а именно Польша, Чехословакия, Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев (с 1929 г. - Югославия) и Румыния) были заинтересованы в сохранении версальской системы, которая обеспечивала международно-правовую легитимацию их новых территориальных приобретений. Именно на эти страны рассчитывала Франция в своих планах создания "санитарного кордона" на Востоке. Но не меньшее число государств (а именно Австрия, Венгрия, Болгария и Турция) не могли не испытывать жгучей обиды на Версаль.

Но не только многие европейские народы были недовольны версальской системой. Послевоенное мироустройство закономерно вызывало разочарование у тех народов колониальных и зависимых стран, которые всерьез рассчитывали на перемену в своей судьбе. Ведь лидеры послевоенного мира, и прежде всего Великобритания и Франция, не собирались отказываться от "старого доброго" колониализма только потому, что это противоречило одному из 14 пунктов Вильсона.

Для того чтобы хоть как-то совместить экспансионистские планы держав с либеральной вильсоновской риторикой, была придумана т.н. мандатная система. Колониальные державы получали от новой международной организации безопасности - Лиги Наций - мандаты на управление колониями, которые именовались отныне "подмандатными территориями".

Мандаты Лиги делились на категории "А", "В" и "С". Мандат класса "С" позволял мандатарию управлять подмандатной территорией по своим национальным законам и не допускать на подмандатную территорию иностранный капитал.

Великобритания получала мандаты на Палестину, Месопотамию, Танганьику, часть Того и Камеруна.

Франция - на Сирию, Ливан, часть Того и Камеруна.

Бельгия - на Руанду-Бурунди.

Япония - на Маршалловы, Каролинские и Марианские о-ва.

ЮАС - на бывш. Герм. Ю.-З. Африку.

Австралия - на о. Науру, бывш. герм. часть о-ва Новая Гвинея и о-ва к югу от экватора.

Новая Зеландия - на о-ва Западное Самоа.

Превращение ряда арабских земель, бывших колоний распавшейся Османской Империи, в подмандатные территории колониальных держав вызвало взрыв негодования в арабском мире. В ходе первой мировой войны арабские партизаны оказали неоценимую помощь англичанам в борьбе с турками. Чтобы поддержать боевой дух арабов, англичане в октябре 1915 г. пообещали им свое содействие в создании арабского государства после войны.

Однако обещания арабам оказались враньем: не было создано единого арабского государства; а что касается мандатной системы, то последняя на практике не имела ничего общего с декларированными целями подготовки к созданию собственной государственности и фактически сводилась к замене турецкого колониального гнета на англо-французский. Результатом стала борьба арабов против англо-французских колонизаторов, которая началась еще летом 1919 г. и продолжалась в течение большей части 1920-х гг. (всеобщее вооруженное восстание в Ираке в 1920 г.; партизанская война в Сирии в 1925-1927 гг., восстание в Египте и т.д.).

4) Вашингтонская система

19 ноября 1919 г. большинством голосов американский сенат отверг Версальский Договор. Это была подлинная катастрофа для Вильсона - не только политическая, но и личная. Не выдержав напряжения политической борьбы за прохождение Договора - своего детища - президент тяжело заболел и последние полтора года своего пребывания у власти был фактически полупарализован.

Это было фиаско не только Вильсона, но и возглавлявшейся им демократической партии, которая на президентских выборах 1920 г. потерпела сокрушительное поражение. Пришедшим к власти после восьмилетнего перерыва республиканцам пришлось формулировать свою внешнюю политику. Ограничиться лишь риторикой времен борьбы против ратификации Версальского договора было явно недостаточно, нужно было выдвинуть собственную внешнеполитическую программу. Разумеется, эта программа не могла сводиться к одному лишь изоляционизму, т.е. голому отрицанию какой бы то ни было внешнеполитической стратегии.

Вот почему новая республиканская администрация (в этой администрации внешнеполитические вопросы решал госсекретарь Чарльз Хьюз, которому полностью доверял в этом вопросе президент Гардинг) сразу ухватилась за предложение лорда Керзона о созыве конференции по дальневосточным и тихоокеанским вопросам. При этом даже изоляционист Бора поддержал идею проведения международной конференции по сокращению военно-морских вооружений.

В Вашингтонской конференции приняли участие 14 стран - США, Британская империя с доминионами (Канада, Австралия, Новая Зеландия, Южно-Африканский Союз, Индия), Япония, Франция, Италия, Китай, Бельгия, Голландия и Португалия). Все важнейшие вопросы конференции и здесь решались в формате большой тройки (США, Великобритания, Япония), но в обсуждении некоторых вопросов активную роль играли Франция, Китай и даже делегация ДВР (Дальневосточной Республики), находившаяся в Вашингтоне неофициально.

В процессе подготовки к Вашингтонской конференции (1921-1922) Англия, Франция и Япония с самого начала дали понять, что ни о какой "контр-Лиге", которая могла бы стать тихоокеанской альтернативой Лиге Наций, не может быть и речи. Поэтому американская дипломатия была вынуждена отказаться от этой затеи. Вместо этого в первый же день работы конференции (12 ноября 1921 г.) госсекретарь Хьюз выдвинул свой план сокращения военно-морских вооружений, точнее, тоннажа линейных кораблей (500-500-300). Этот продуманный ход позволил американцам сразу овладеть инициативой в ходе конференции, которая в дальнейшем, как мы увидим, проходила под их диктовку.

Ведь свои предложения Хьюз сделал в пятницу, 12 ноября, а ответ на них остальные делегации должны были дать 15-го, в понедельник. За выходные дни, как и рассчитывали в Вашингтоне, мировая печать успела соответствующим образом настроить мировое общественное мнение. Разумеется, после мировой войны измученное человечество было готово принять на-ура любое конкретное разоруженческое предложение. За 35 минут своей речи госсекретарь Хьюз потопил больше судов, чем все на свете адмиралы за несколько тысячелетий, - такова была общая реакция на американское предложение.

Официальная советская историография рассматривала это американское предложение не иначе как происки американского милитаризма. Указывалось, что это предложение охватывает-де лишь линейные корабли, совершенно оставляя за скобками такие опасные средства вооруженной борьбы, как подлодки и авианосцы. Вряд ли, однако, можно было усмотреть в инициативе Хьюза какой-то задний смысл. Дело в том, что еще в разгар второй мировой войны (после Перл-Харбора!) в руководстве военно-морскими силами ведущих держав велись ожесточенные споры относительно того, какой именно тип кораблей - линкоры или авианосцы - являются главной ударной силой флота. Что уж говорить про начало 1920-х гг., когда делались лишь первые опыты посадки самолета на палубу корабля! Да и подводные лодки были тогда очень несовершенны и далеко еще не являлись той грозной силой, какой они стали в годы битвы за Атлантику (1939-1943).

Нет, американцы совершенно искренне стремились сократить морские вооружения (и, тем самым, сократить государственные расходы, что всегда было особенно важно для республиканцев) и, кроме того, обеспечить при этом а) равенство с Великобританией на море и б) превосходство над Японией. Нужно сказать, что этих целей американцы сумели добиться - один из заключенных в ходе Вашингтонской конференции договоров - Договор пяти держав - предусматривал общий тоннаж линейных судов:

США и Великобритания - по 525 тыс. тонн,

Япония - 315 тыс. тонн,

Франция и Италия - по 175 тыс. тонн.

Кроме того, стороны брали на себя обязательство ограничить строительство военно-морских баз и укреплений в регионе.

Это был настоящий прорыв! И дело не только в том, что США, Великобритания и Япония должны были более чем в 2 раза сократить существующие тоннажи линейных судов и пустить на слом строящиеся линкоры, превосходящие водоизмещением 35 тыс. тонн и с калибром орудий свыше 16 дюймов (406 мм). Впервые в истории Великобритания отказалась от стандарта двух держав (королевский флот должен был быть в 2 раза сильнее флота сильнейшей после Великобритании морской державы), согласившись на военно-морской паритет с Соединенными Штатами. Тем самым Великобритания 1) признала утрату своей гегемонии и 2) смирилась с неизбежной грядущей гегемонией США, ибо кто господствует в мировом океане тот господствует в мире.

Другим важнейшим итогом конференции был Договор четырех держав (Англии, США, Японии и Франции), по которому страны-подписанты договаривались о неприкосновенности островных владений и территорий на Тихом океане. Важнейшим элементом договора четырех было положение об отмене военно-политического союза Японии и Великобритании 1911 г. Это решение было принято под сильнейшим нажимом Вашингтона, который рассматривал японо-британский союз как величайшее препятствие для американской политики открытых дверей в Китае.

Большим успехом этой политики можно считать Договор девяти держав, подписанный 6 февраля 1922 г. В соответствии с этим договором стороны обязывались уважать суверенитет, административную и территориальную целостность Китая, строить отношения с этим государством на принципах "открытых дверей и равных возможностей" и не оказывать поддержки действиям своих граждан, направленным на создание сфер влияния в Китае. Державы также согласились уважать права Китая как нейтрального государства в случае войны, в которой Китай не участвует. Правда, китайской делегации не удалось включить в текст договора положений о ликвидации режима капитуляций, о предоставлении Китаю тарифной автономии, об отмене экстерриториальности. Да и решение вопроса о выводе с китайской территории иностранных (японских) войск и полиции был отложен (хотя Япония и обещала эвакуировать Циндао и Шаньдун). Державы также отказались рассматривать вопрос о возвращении Китаю арендованных у него территорий и об аннулировании "двадцати одного требования" Японии к Китаю.

Было заключено также отдельное соглашение держав с Китаем, в котором содержалось обещание держав отказаться в скором времени и от таможенного контроля в Китае.

Внешне все выглядело так, что, по итогам Вашингтонской конференции США становились активным участником международных отношений, важнейшим гарантом стабильности в громадном Тихоокеанском регионе. Однако это было не так. Находящиеся у власти в Соединенных Штатах республиканцы не стремились играть активной роли ни в Европе, ни в Азии. Американская внешняя политика и после Вашингтонской конференции оставалась пассивной и, по сути, изоляционистской. В Белом доме были довольны результатами Вашингтонской конференции, которые зафиксировали паритет между ВМФ США и Великобритании, а также признали принцип "открытых дверей" в Китае. Там решили, что дипломатия выполнила свою задачу, и делать ей, в сущности, больше нечего.

Таким образом, инициатива в региональных делах заведомо передавалась в руки Японии. Пройдет не так много времени и, как мы увидим, в Токио решат, что самоограничения, принятые на себя "страной восходящего солнца" в американской столице, чрезмерно стесняют ее внешнюю политику. И только Перл-Харбор, в конечном итоге, выведет американскую политику на Тихом океане из состояния благодушия и спячки, навсегда покончив в то же время с американским изоляционизмом.

Отчасти функции сдерживания японского активизма могли бы взять на себя другие державы - Великобритания, Франция, Китай, Россия. Однако у первых двух европейских держав сил не хватало даже на Европу; Китай в то время был слишком слаб, а Советская Россия, помимо того что она также была слаба во время проведения конференции, была в то же время неприемлема для Вашингтона по идеологическим соображениям. Но и после того как в России закончилась гражданская война, было провозглашено образование СССР и Москва развила активную политику на Дальнем Востоке, Вашингтон продолжал фактически игнорировать Советскую Россию. Как известно, установление советско-американских дипломатических отношений состоялось лишь в ноябре 1933 г., уже после того как Япония фактически начала агрессию в Китае.

5) Лига Наций

На первых порах все действительно выглядело так, будто "европейский концерт" будет на самом деле заменен новой системой международных отношений, глобальной по охвату, и в большей степени отвечающей требованиям времени. Устав Лиги содержал такие прогрессивные международные правовые нормы, как положение о мирном разрешении

конфликтов, о недопущении агрессии, о применении международных санкций против агрессора, о международном арбитраже. Еще большее значение имело создание постоянно действующей структуры международной гражданской службы и системы многосторонних консультаций.

Главными органами Лиги были Ассамблея, Совет и постоянный Секретариат. Все решения принимались консенсусом. В статье 8 Устава Лиги говорилось о разоружении "до возможно низкого уровня". Совет должен был сформулировать планы разоружения, исходя из "национальной безопасности и международных обязательств". В статье 10 - о недопущении агрессии, уважении территориальной целостности и существующей политической независимости членов Лиги. В статье 11 провозглашалось право Лиги обсуждать любой вооруженный конфликт или такую международную ситуацию, которая чревата угрозой войны. В статья 12-14 говорилось о передаче всех спорных вопросов на международный третейский суд или на рассмотрение Совета Лиги. Наконец, статья 16 Устава провозглашала войну против одного из членов Лиги как войну против всех. Все государства должны были в этом случае прекратить всякое сношение с агрессором. Совет имел право давать правительствам заинтересованных государств относительно военных мер, необходимых для реализации принципов Устава Лиги.

Лига Наций выступила в качестве последнего спасителя системы "концерта". Но особенности наступившего после первой мировой войны периода, соотношение охранительных и подрывных сил на международной арене - все это сказалось на характере этой мировой организации решающим образом.

Во-первых, внеевропейские державы - США и Япония - были вынуждены по различным причинам после окончания первой мировой войны уделить основное внимание решению не глобальных, а региональных и внутренних проблем. Тем самым новая - Версальская - система международных отношений с самого начала своего существования фактически, несмотря на все претензии на

противоположное, перестала быть глобальной. Не случайно все историки Лиги Наций указывают на отсутствие универсальности как на одну из главнейших причин ее неудачи.

Во-вторых, структура Лиги оказалась недостаточно приспособленной к кризисам ХХ в. Она продемонстрировала неадекватность международным процессам, как только международное сообщество столкнулось на рубеже 20-х - 30-х гг. с зарождением очагов агрессии в Азии и в Европе.

***

"Различные группировки империалистических держав - экс-победителей и экс-побежденных, союзников одних и союзников других - стремились использовать международную организацию в целях своекорыстной политики, - писала российская исследовательница Р.М. Илюхина. - Лига Наций, будучи механизмом, который мог действовать только в соответствии с принципами мирного сосуществования на основе общей согласованности и соблюдения уставных норм, с трудом сдерживала центробежные тенденции государств-членов" (Илюхина Р.М. Лига Наций. - М.: Наука, 1982. - С. 198). И, забегая вперед, скажем, что, в конечном итоге, оказалась неспособной их сдержать.

***

6) Выводы

Итак, к концу 1918 г. с европейским концертом в том виде, в котором он существовал на протяжении столетия 1815-1914 гг., было покончено.

Во-первых, в 1918 г. Австро-Венгрия, Германия и Россия исчезли с политической карты мира как великие державы; тем самым, численный состав европейского концерта сократился более чем наполовину.

Во-вторых, оставшиеся великие державы, Англия и Франция, оказались в экономической и финансовой зависимости от внеевропейского центра силы, США, что делало их не вполне самостоятельными в принятии внешнеполитических решений.

В-третьих, философским основам европейского концерта (политическому реализму) был брошен идеологический вызов (ленинский Декрет о мире, вильсоновские 14 пунктов).

То, что новая система международных отношений будет непохожа на европейский концерт, было видно уже по тому, как победители обращались с Германией. С Францией в 1815 г. и с Россией в 1856 г. победители обращались гораздо более великодушно, чем с Германией или с Россией в 1918-1919 гг. Очень скоро творцам версальско-вашингтонской системы пришлось об этом пожалеть.

ВОПРОСЫ:

1. Сравните отношение антифранцузской коалиции в 1814 г. и Антанты в 1918 г. к побежденному противнику. В чем, по-вашему, причина столь большой разницы?

2. В чем вы видите причины в различных подходах Великобритании, США и Франции к побежденной Германии?

3. Каковы сильные и слабые черты Лиги Наций как международной организации безопасности?

4. Почему столь непрочной оказалась версальско-вашингтонская система?

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Еще в августе 1914 г. ни у кого в мире не было малейших сомнений в том, что именно Европа определяет развитие международных отношений. Все, что было вне Европы, не имело ровным счетом никакого значения; даже столь мощные державы, как США и Япония, не воспринимались всерьез.

Как все изменилось всего через пять лет! Самые богатые и процветающие европейские страны - в руинах; пол-Европы охвачено революционным хаосом; европейцы, казалось, навсегда потеряли веру в моральные ценности своей цивилизации. Утратив былую гордость, они с надеждой ожидают поддержки - экономической, военной, политической, идеологической - от заморской державы.

Отчасти крах евроцентризма был неизбежным. Не мог маленький континент, чье население составляло ничтожную долю в общей численности человечества, бесконечно навязывать свою волю остальному миру. Приобщение неевропейских народов к достижениям технологического прогресса не могло не подрывать былую монополию европейцев на технические знания и современные методы организации производства.

Отчасти этот крах был ускорен и усугублен политикой самих европейских держав. Те методы управления международной обстановкой, которые, в целом, неплохо проявили себя во времена Венского конгресса, оказались совершенно несостоятельными накануне первой мировой войны.

Серьезнейшим недостатком той системы международных отношений, которая сложилась после 1815 г., было то, что она была основана на допустимости вооруженного насилия. Система международных отношений, интегральной частью которой был милитаризм, становилась все менее приемлемой для поступательного развития человечества. Несмотря на то, что в период "европейского концерта" был разработан целый ряд международных правовых норм, направленных на урегулирование споров между государствами мирными средствами и на запрещение варварских средств и методов ведения войны, вооруженные конфликты становились все более разрушительными и ожесточенными, грозящими самой основе цивилизации. При этом развитие мирохозяйственных связей неуклонно вело к тому, что любой вооруженный конфликт между великими державами все труднее поддавался локализации.

Те структуры обеспечения международной безопасности, которые были созданы в период "европейского концерта", будь то "Священный союз" (как первая попытка добиться стабильности) или Лига Наций (как попытка избежать агонии системы), оказались неспособными предотвратить великие войны между великими державами в ХХ в. Лига Наций была в организационном смысле значительным шагом вперед по сравнению со "Священным союзом", поскольку была настоящей международной организацией с собственной структурой и штатом. Но техническое совершенствование не могло подменить сути -

неспособности свести воедино интересы великих держав. Ее структура и процедуры оказались неэффективными.

Увы, кровавый опыт первой мировой войны оказался недостаточным для того, чтобы война и агрессия перестали рассматриваться как вполне допустимые методы внешней политики. Понадобилась еще более грандиозная катастрофа - вторая мировая война - чтобы великие державы окончательно отказались от вооруженного насилия (по крайней мере, в отношении друг друга).