Мальчик 1:

Это только в кино красиво под пули бегут, а там, где пули настоящие да впереди своего взвода из девятнадцати пареньков, там и заплачешь, и матом орать начнешь, и с жизнью прощаться, и мамочку звать…всё, только бы бойцы не подвели, не залегли раньше времени. Всё, только бы не упасть до назначенного тебе рубежа. «Вперёд! За Родину, за Сталина! Вперёд, мать вашу!..»

— Знаешь, чем страшна война, кроме жертв, разрушений, горя? Тем, что лишает человека культуры. И не просто лишает, а обесценивает, уничтожает ее.

— Почему это? Сколько на фронте концертов было, артисты приезжали, а ты говоришь.

— Концерт — знак культуры, а я говорю об атмосфере, в которой живет современный человек и без которой он превращается в животное. Культура поведения, культура знаний, быта, общения, то есть культура каждого дня — вот чего лишает человека война.

— Да что, на войне некультурно вели себя, что ли? Ты говори, да не заговаривайся.

— Я же не о том.

— Ладно, помолчи уж.

Замаскировались. Сидим. Ждем ночи, чтобы все-таки сделать попытку прорваться. И лейтенант Миша, лет ему было двадцать, стал вспоминать, как он любил танцевать, играть на гитаре. Потом спрашивает:

- Ты хоть пробовала?

- Чего? Что пробовала? - А есть хотелось страшно.

- Не чего, а кого... Бабу!

А до войны пирожные такие были. С таким названием.

- Не-е-ет...

- И я тоже еще не пробовал. Вот умрешь и не узнаешь, что такое любовь... Убьют нас ночью...

- Да пошел ты, дурак! - До меня дошло, о чем он.

_________________________________

Осокина:

У меня на войне служил прадедушка. Его звали Христофор Иванович. Как-то раз меня привезли в деревню в полутора часах езды от нашего города. Мне было 4 года, я впервые увидела прадедушку. Он был уже очень старенький, почти не говорил, и у него не было половины руки… Понятно, что первым делом четырехлетний ребенок обратил внимание на руку. Я спросила у мамы, почему у прадедушки нет половины руки. Мама рассказала, что он воевал и потерял руку на войне. В то время я и не могла представить и понять, что такое война и как там можно оставить руку… Только после его смерти я узнала, что он был контужен и у него не было руки, потому что он подорвался на мине…

Это был лыжный батальон, там одни десятиклассники. Их из пулемета построчили… Его такого привозят, он плачет. И мы такого же возраста, как они, но уже старше себя чувствовали. Обнимешь его: „Дитя милое…“ А он: „Побывала бы ты там, не сказала бы тогда – дитя…“ Женщина от жалости взрослеет. Когда вот такому мальчишке на твоих глазах отрежут руку или ногу, детское быстро выветрится из головы. Отрежут ногу, и я ее еле держу, еле несу, чтобы положить в таз. Возьмешь тихонько, чтобы раненый не слышал, и несешь, как ребенка… Помню, что они очень тяжелые. Особенно, если высокая ампутация, далеко за колено. Я не могла привыкнуть. Я сны видела, что ногу несу…

ОСОКИНА:

Сейчас, когда мне 19 лет, я вспоминаю прадедушку, и мне очень жаль, что тогда я была совсем маленькая, Он умер, когда мне было 7 лет… Но каждый год, я выходила 9 мая на площадь, танцевала со своим коллективом на сцене под всем известные песни военных лет и вспоминала о своем прадедушке, говоря про себя: «Спасибо тебе, прадедушка!»

ТАНЕЦ под песню военных лет.

____________________________

«ЧУЛОЧКИ»

Их расстреляли на рассвете, Когда вокруг белела мгла. Там были женщины и дети, И эта девочка была. Сперва велели всем раздеться, Потом ко рву всем стать спиной, Но вдруг раздался голос детский. Наивный, тихий и живой: «Чулочки тоже снять мне, дядя?» -  Не упрекая, не грозя, Смотрели, словно в душу глядя, Трехлетней девочки глаза. «Чулочки тоже!» Но смятеньем

На миг эсэсовец объят. Рука сама собой в мгновенье Вдруг опускает автомат. Он словно скован взглядом синим, Проснулась в ужасе душа. Нет! Он застрелить ее не может, Но дал он очередь спеша. Упала девочка в чулочках. Снять не успела, не смогла. Солдат, солдат! Что если б дочка  Твоя вот так же здесь легла? И это маленькое сердце Пробито пулею твоей! Ты – Человек, не просто немец! Но ты ведь зверь среди людей! … Шагал эсэсовец угрюмо К заре, не поднимая глаз. Впервые может эта дума В мозгу отравленном зажглась. И всюду взгляд светился синий, И всюду слышалось опять, И не забудется поныне: «Чулочки, дядя, тоже снять?»

(Эдуард Асадов «Чулочки»)