Гарбовский Н.К. - Теория перевода (2007)

Одновременно Доле выступает в защиту французского языка. Вряд ли можно сомневаться в том, что, говоря о языке перевода, он имеет в виду свой родной французский язык. Ведь в тот период переводы осуществлялись главным образом с классических языков на новые, среди которых был и французский. XVI век — особый период в истории французского языка. Именно в XVI в. французский язык окончательно утверждается как язык французской нации, победив, с одной стороны, латынь, а с другой — множество местных диалектов. Однако не следует забывать, что указ короля Франциска I, известный под названием Ордонанс Виллер-Котре и предписывавший использование французского языка вместо латинского в области судопроизводства, нотариальной деятельности и государственного делопроизводства, вышел лишь в 1539 г., т.е. за год до того, как в 1540 г. был написан Этьеном Доле его трактат. Французский язык еще нуждался в совершенствовании, защите и всяческом прославлении. Наилучший же способ такого прославления французские гуманисты видели в том, чтобы авторы, писавшие по-французски, мастерски владели этим языком и в своих произведениях, как оригинальных, так и переведенных с других языков, демонстрировали изящество, богатство и красоту французского. Поэтому требование Доле к переводчикам в совершенстве владеть языком перевода имеет кроме всего прочего и культурно-историческую обусловленность.

Третье положение в известной степени дополняет и развивает предыдущее. Доле говорит о недопустимости пословного перевода. Мы неслучайно употребляем здесь термин «пословный» перевод, вместо того чтобы написать «дословный» или «буквальный». Термин «пословный» обращает внимание не столько на семантические аспекты слов, сколько на их расположение в тексте. Доле говорит именно о порядке слов, предостерегая переводчиков от механического воспроизведения синтаксической организации оригинального текста. Порядок слов всегда составлял одно из уязвимых мест в работе переводчика. Механическое следование в переводе расположению слов, принятому в подлиннике, неоднократно осуждалось теоретиками перевода и критиками. Живучесть этого «греха», видимо, в том, что перевод как деятельность по воспроизведению уже созданного текста осуществляется последовательно. Переводчик начинает переводить и задумывается над порядком слов тогда, когда, споткнувшись, обнаруживает, что синтаксическая организация его текста не может передать смысл оригинала. Из-за этой ошибки, отмечает Доле, переводчики часто искажают мысли автора и умаляют прелести и совершенства как одного, так и другого языка.

90

Таким образом, в трактате подчеркивается организующая роль порядка слов в речи и отмечается необходимость умения построить в переводе такой порядок слов, который следовал бы логике развертывания текста в соответствии с мыслями автора оригинала и с нормами языка перевода.

Интересно, что и это положение Доле иногда передается в искаженном виде. Будагов передает его очень обобщенно: «Его перо не должно быть связано словами и конструкциями оригинала», вовсе не упоминая, что речь идет о порядке слов. Копанев дает пространную перифразу: «Переводчик должен избегать тенденции переводить слово в слово, ибо в противном случае извратит содержание оригинала и разрушит красоту его образного выражения», также не уточняя, что «тенденция не переводить слово в слово» предполагает не что иное, как изменение порядка слов. Гоциридзе и Хухуни повторяют формулировку Будагова. Стейнер, вырвав из текста трактата Доле один небольшой фрагмент, приводит читателя в полное недоумение. Он пишет, что Доле рекомендовал переводчикам быть верными смыслу, но не порядку слов подлинника, т.е. быть свободными в изменении порядка слов, что вполне точно соответствует идее автора трактата. В качестве подтверждения этой мысли он приводит фразу из трактата: «C'est superstition trop grande (diray je besterie, ou ignorance?) de comencer sa traduction au comencement de la clausule»1 [«Совершенный предрассудок (я бы сказал, глупость и невежество) начинать перевод с начала клаузулы»]. Слово clausule, появление которого во французском языке относят именно к 1540 г., означает послед - ний элемент строфы, периода, стиха. Его латинский этимон clausula обозначает заключение, окончание, конец, заключительная часть, концовка. Можно предположить, что, только закрепившись во французском языке, это слово еще сохраняло значения латинского этимона и было более широкозначным. Таким образом, Доле говорит скорее всего о том, что нельзя начинать перевод с концовки. Но это вовсе не призыв к свободе в выборе порядка слов в переводе. Напротив, он призывает переводчиков к осторожности в изменении синтаксического строя текста, его структуры и пытается показать, что в переводе нужно воздерживаться от крайностей. Начинать перевод с концовки — это такое же невежество, как и стремление передать строку строкой или стих стихом.

Четвертое положение трактата, к сожалению, также подвергшееся значительному искажению, вновь обращает нас к нормам языка перевода, но только уже не в области синтаксической организации речи, а в области выбора лексики. «S'il aduient doncques

1 Steiner G. Après Babel. P. 246.

91

que tu traduises quelque liure Latin en ycelles, mesmement en la Francoyse) il te fault garder d'usurper mots trop approchants du Latin, & peu usités par le passé: mais contente toy du commun, sans innouer aulcunes dictions follement, & par curiosité reprehensible» — «И если, таким образом, тебе придется переводить какую-нибудь латинскую книгу на один из них [один из новых европейских языков], в частности на французский, тебе следует воздерживаться от присвоения слов, слишком напоминающих латинские и мало использовавшихся в прошлом; напротив, довольствуйся общеупотребительным, не изобретай бездумно никаких новых речений из чувства порицаемого любопытства».

Доле действительно сравнивает новые языки (французский, итальянский, испанский, немецкий и английский) с латинским и признает, что эти народные языки еще не преуспели в искусствах так, как латинский. Но вывод, который он делает из этого положения, весьма оригинален. Доле не призывает развивать новые языки за счет более развитого. Напротив, он предостерегает от увлечения латинскими заимствованиями и не рекомендует употреблять те заимствованные слова, которые не являются общеупотребительными. В работах французских авторов это положение иногда представляется как протест против неологизмов. Но Доле говорит не только о новообразованиях, но и о тех словах, которые, будучи ранее заимствованными из латыни, не вошли в фонд общего языка, т.е. не стали общеупотребительными. Признавая превосходство греческого и латинского над французским, Доле не отрицает того, что иногда оказывается необходимым обращаться к заимствованным из этих языков малоупотребительным словам. В то же время он утверждает, что делать это можно исключительно редко и лишь в случаях крайней необходимости.

В некоторых работах эта мысль Доле искажена до неузнаваемости. Более того, смысл высказывания оказывается прямо противоположным тому, который вкладывает в него автор трактата. Так, у Будагова данное положение приводится в следующей формулировке: «Перелагая с языка более развитого на язык менее развитый, переводчик обязан постоянно стремиться развивать последний». Почти в неизмененном виде оно возникает у Копанева. Подобная трактовка этого положения способна ввести в

заблуждение относительно концепции французского гуманиста о взаимодействии классических и новых языков и противопоставить его Дю Белле, как известно, отрицавшему значительную роль перевода с классических языков для развития новых языков. Но на самом деле, напротив, это положение трактата было подхвачено и развернуто Дю Белле. Через девять лет после того как был опубликован трактат Доле, он резко высказывался против

92

мнения о том, что французский язык якобы мог быть развит и усовершенствован посредством переводов с классических языков. Он выступал против использования во французской поэзии и в ораторском искусстве форм, выходящих за рамки общеупотребительного. «Лучший способ хорошо говорить, — утверждал Дю Белле, — основывается на словах простых, распространенных, не чуждых общим употребительным нормам»1.

Нетрудно заметить, что данное требование не утратило своей актуальности и сегодня. Современным переводчикам хорошо известно правило, согласно которому при выборе слов следует остерегаться иностранных заимствований. Достаточно вспомнить высказывания известной русской переводчицы Н. Галь, которая провозглашала как азы переводческого ремесла: «За исключением редких случаев, когда того особо требует характер повествования или героя, русское слово всегда лучше и уместнее иностранного. Это справедливо и для газеты, для публицистики, но стократ — для художественной прозы»2.

И наконец, последнее, пятое положение трактата Доле. Кари считал, что именно этому положению Доле придавал особое значение. В самом деле, Доле пишет, что, если не соблюдать этого правила, всякое сочинение окажется тяжелым и неприятным. Суть же этого правила состоит не в чем ином, как в соблюдении норм ораторской речи, а именно «правил связывания и соединения выражений с такой нежностью, чтобы не только удовлетворена была душа, но и услаждены уши, ибо нет такой гармонии в обычной речи».

В трактате, посвященном правилам перевода, Доле формулирует лишь общие положения теории ораторского искусства. Эту теорию он намеревался изложить полностью в своем «Французском ораторе». Основной тезис теории Доле сводится к тому, что великолепие выбранных слов само по себе недостаточно: необходимо соблюдать правила их взаимного расположения. Интересным и важным в этом положении является то, что Доле стремится перенести законы ораторского искусства в сферу перевода. Он утверждал, что соблюдение норм ораторской речи, т.е. речи, построенной по правилам ораторского искусства, важно не только для оратора, но и для историографа. Таким образом, он старается распространить нормы ораторского искусства на письменную речь, в том числе и научную. Данное положение весьма существенно, так как, с одной стороны, демонстрирует стремление французских гуманистов первой половины XVI в. установить нормы француз-

1Дю Белле Ж. Указ. соч. С. 242.

2Галь Н. Слово живое и мертвое // Из опыта переводчика и редактора.

., 1987. С. 54.

93

ского языка именно в его письменной форме, а с другой — показывает пути, которыми шли филологи для выработки этих норм. Образцами для них служили произведения древних ораторов и поэтов. И если в сфере художественной литературы, поэзии следовало подражать поэтам древности, то в области прозаической речи, главным образом научной, необходимо было руководствоваться нормами ораторского искусства. Сегодня мы могли бы упрекнуть Доле в том, что он пытался перенести нормы ораторской, т.е. устной, речи на письменную прозу. Действительно, нормы письменной и устной речи в современных языках весьма различны. Но не следует забывать, во-первых, что речь идет о французском языке XVT в., когда нормы письменной речи еще только предстояло выработать и для этого требовались модели, а во-вторых, что хорошая ораторская речь — это речь, как правило, подготовленная, т.е. изначально письменная, что отмечал еще Цицерон1.

Таким образом, анализ положений трактата Доле показывает, что в его переводческом кредо центральное место отводится языку перевода. В самом деле, лишь в первом положении в общих выражениях высказывается необходимость передать в переводе мысли автора и суть предмета описания. Все же дальнейшие положения сводятся к одному — к требованию соблюдения норм языка перевода, а именно норм выбора слов и использования фразеологических оборотов, синтаксического построения высказываний и выбора соответствующих фигур речи, способных придать тексту должную выразительность.

Трактат Доле действительно может расцениваться как «первая хартия» французских переводчиков, как первый документ французской теории перевода, так как он содержит идею, которая нашла свое воплощение в переводческой практике во Франции на протяжении нескольких столетий. Ведь именно стремлением к изяществу переводного текста продиктованы переводческие решения целых поколений французских переводчиков. Апофеозом изящного перевода была эпоха так называемых «прекрасных неверных», XVII в. — «золотой век» французской литературы. Этим нормам должен был подчиняться и переводчик.

В то же время вряд ли справедливо упрекать Доле во всех грехах французских переводчиков последующих поколений, позволявших себе всяческие вольности. Поступать так означало бы полностью пренебрегать различием между переводом и совсем иной формой литературного творчества — подражанием. Хорошо известно, что именно подражание, а не перевод проповедовалось

1 См.: Цицерон М.Т. Три трактата об ораторском искусстве. 94

в XVI в. как основной способ обогащения и совершенствования национального языка и национальной литературы. Именно по пути подражания, когда «лишь идея одна заимствуется у автора», а не по пути перевода пошли многие выдающиеся писатели Франции, а затем и России. Причем и те, и другие преследовали одну и ту же цель — совершенствование национального языка и национальной литературы по классическим образцам.

Сегодня можно лишь делать те или иные предположения о том, различал ли Доле перевод и подражание, подобно тому, как их различал его современник и единомышленник Дю Белле. Разумеется, сочинение трактата Доле было продиктовано исторической необходимостью установления норм французского языка, особенно в его письменной форме. Но положения трактата хотя бы терминологически касаются строго ограниченной сферы литературной деятельности — перевода. Дошедший до нас текст трактата не затрагивает других сторон литературной деятельности. Возможно, они получили бы свое освещение во «Французском ораторе».

Что же касается перевода, то концепция Доле достаточно ясна. Приоритет в ней отдается языку перевода. Текст перевода, согласно этой концепции, являясь продуктом литературной деятельности, должен стать частью национальной литературы и соответственно отвечать нормам литературного языка народа.

Если оставить в стороне чрезмерное украшательство в переводах, характерное для Франции XVII—XVIII вв., и взглянуть на лучшее образцы французских переводов (а не подражаний), то можно убедиться в том, что французским переводчикам всегда было свойственно чрезвычайно бережное отношение к родному языку и внимательное отношение к читателю, который, читая перевод, должен получать «удовольствие от текста»1. Становится понятным, почему французские переводчики так высоко оценивают трактат, написанный около половины тысячелетия тому назад, и считают его первым теоретическим сочинением по проблемам перевода, своеобразной переводческой хартией.

Глава 5

НАЧАЛА ПЕРЕВОДЧЕСКОЙ КРИТИКИ

Письменный перевод, являясь одной из форм литературной Деятельности, традиционно изучается в рамках литературоведения и лингвистической теории перевода. Если лингвистическая

1 Термин французского семиолога Р. Барта.

95

теория перевода существует чуть более половины века, то литературоведческий подход к переводу имеет значительно более продолжительную историю. История художественного перевода показывает, что перевод являлся в прошлом и продолжает оставаться в настоящем объектом не столько литературоведения как науки со своими понятиями и категориями, сколько литературной критики, с присущими ей субъективностью и оценочностью. С тех пор как перевод попал в поле зрения читающей публики, теоретические рассуждения о нем чаще всего велись в двух направлениях: либо переводчики, ориентируясь на вкусы и нравы своего века и предвосхищая возможные обвинения в «неверности» автору или читателю, старались оправдать свои действия, разъяснить свои решения, нередко сравнивая свои методы перевода с методами предшественников и ссылаясь на их авторитет; либо просвещенные читатели, возмущенные или, напротив, восхищенные результатами работы переводчиков, подвергали переводы критическому анализу в статьях, трактатах, письмах и т.п.

В своих «объяснительных записках», какую бы литературную форму они ни принимали — комментариев, предисловий, писем и т.п., — переводчики всегда априорно исходили из того, что текст оригинала понят ими абсолютно точно. Они старались доказать, что все метаморфозы, произошедшие с оригиналом в процессе перевода, закономерны. Иногда они признавались, что не смогли передать в тексте перевода все красоты оригинала, и приводили доводы лингвистического или социокультурного порядка, стремясь убедить читателя в неизбежности потерь. Это направление вылилось в конечном итоге в теорию порождения переводного текста.

Второе направление может быть определено как переводческая критика или как теория сопоставительного декодирования. Авторы критических работ рассматривали переводные произведения уже с иных позиций — с позиций получателя речи. Они также обращали внимание на методы и приемы переводческого преобразования текста, но, кроме того, сравнивая тексты оригинальных произведений с текстами переводов, прежде всего определяли, насколько полно и верно понят переводчиком текст оригинала, замысел его автора.

Разумеется, переводческая критика, как и вся литературная критика в целом, не свободна от субъективности и оценочности.

Главная причина субъективности переводческой критики состоит в том, что текст представляет собой открытую форму, т.е. он оказывается открытым для интерпретации, для различного понимания. Поэтому расшифровка оригинального текста переводчиком может не совпадать с его расшифровкой критиком, анали-

96

тиком. В качестве примера можно привести хорошо известную дискуссию начала XIX в. о переводах баллады Бюргера «Ленора» U.A. Жуковским и П.А. Катениным, а также множество дискуссий во Франции в период господства в переводе идеологии «неверных красавиц», когда в отношении одних и тех же переводческих работ высказывались прямо противоположные мнения.

Таким образом, субъективность критики имеет объективные основания. Но как бы ни была близка критика художественных переводов литературной критике, она далеко выходит за ее пределы. Критика переводов опирается на представления о двух культурах, о двух литературных традициях, а главное, о выразительных возможностях двух различных языковых систем, оказывающихся в контакте в переводе. Оценка перевода с позиций только литературной критики как художественного произведения, принадлежащего исключительно переводящей культуре, некорректна. Такая оценка может свидетельствовать лишь о литературных способностях переводчика, а не о его таланте переводить. Переводческая критика пользуется эстетическими категориями, принятыми в литературной критике, но имеет обязательную сравнительную основу. Именно такой, сравнительный, подход к анализу художественных особенностей переводной литературы позволяет говорить о стихийно сложившемся особом направлении литературной критики — «переводческой критике». Критика переводного литературного произведения без его сравнения с оригиналом не является переводческой критикой. Весь смысл, сущность переводческой критики в том, чтобы критически оценить мастерство переводчика — иноязычного соавтора — в искусстве межъязыкового перевыражения. Поэтому переводческая критика нередко обращает внимание на такой аспект художественного перевода, как понимание переводчиком исходного текста, а иногда и пытается объяснить причины переводческих удач и провалов. При таком подходе к оценке переводческой верности основным критерием оказывается целесообразность решений, принятых переводчиком. Именно эти решения, их обоснованность или, напротив, ошибочность и составляют единственный объект переводческой критики. Таким образом, переводческая критика имеет право на су-

ществование в виде отдельного направления теории перевода как

науки об искусстве перевыражения.

Переводческая критика способна дать интереснейшие сведения не только о художественных особенностях подлежавших критике переводных произведений, не только о границах возможного в переводе и о путях преодоления «невозможного», но и об эстетической, морально-этической и общеобразовательной подготовленности переводчика к выполнению сложнейшей задачи худо-

4-18593

97

жественного перевода, о его ответственности за продукт своего творчества.

Начала переводческой критики мы находим уже в работах св. Иеронима. Так, в «Апологии против Руфина» средневековый литератор в острой полемической форме критиковал неточный перевод «Начал» Оригена, выполненный Руфином1.

В XV в. выходит в свет критический трактат итальянского гуманиста Леонардо Бруни «Об искусном переводе».

§ 1. Трактат Л. Бруни «Об искусном переводе». Типология переводческих ошибок

Имя итальянского гуманиста конца XIV — начала XV в. Леонардо Бруни (1374—1444), канцлера Флорентийской республики, автора 12-томной «Истории Флоренции», а также книг «Жизнь Данте» и «Жизнь Петрарки», достаточно хорошо известно в истории перевода. Иногда его называют Леонардо Аретино или Леонардо Бруни Аретино, так как он родился в городе Ареццо. Перу Бруни принадлежит один из первых трактатов о переводе — «De interpretatione recta», написанный в 1420 г. на латинском языке.

Начало эпохи Возрождения некоторые исследователи связывают с повышенным интересом к древнегреческому языку и к античной культуре, развившимся в Италии в период правления одного из последних византийских императоров династии Палеологов Иоанна VIII. Император стремился передать то, что еще оставалось от Византийской империи, под покровительство Церкви и Запада. Благодаря контактам с византийскими эрудитами, установленным на Флорентийском соборе в 1438 г., в Италии начинается так называемая «гуманистическая грекомания»2. Но и до Флорентийского собора, с самого начала XV в. в Италии заметен интерес к античной литературе. Леонардо Бруни изучал риторику и право во Флорентийском университете. Византийский ученый Мануил Хризолор обучил его греческому языку и привил интерес к греческой литературе. Имея возможность читать древнегреческих авторов в подлиннике и сравнивать оригинальные тексты с текстами многочисленных переводов, он обнаружил множество неточностей и искажений в латинских переводах, в частности в переводах трудов Платона и Аристотеля. Бруни предпринял попытку сделать новые переводы произведений этих авторов на латинский язык. Он переводит Платона («Федон» и «Горгий» в 1405 г.), Аристотеля («Никомахова этика» в 1417 г.), а также

1См.: Смирнов А. А. Указ. соч.

2См.: Ballard M. De Cicéron à Benjamin. P. 93.

98

работы многих других греческих авторов, в частности Плутарха, Ксенофонта и др. О его переводе речи Василия Кесарийского Поджо Браччолини отозвался как о замечательном произведении «такой дивной красоты слога, что она кажется не переводом, а его собственным сочинением»1.

В трактате, написанном под впечатлением от чтения исковерканных переводчиком классических текстов, Бруни, однако, не только подверг критике многие переводы произведений античных авторов, но и сформулировал некоторые принципы правильного, искусного, по его мнению, перевода. Он показывает, какие изъяны обнаруживаются в работе переводчика — это либо плохое понимание того, что следует перевести, либо неверное изложение, либо пренебрежение гармонией и изяществом текста. Причины этих изъянов Бруни видит в недостаточной образованности переводчика и в отсутствии у него литературного таланта. Бруни, по сути дела, предпринимает попытку представить перевод в виде двусторонней деятельности. Он отдельно рассматривает понимание оригинального речевого произведения (герменевтический аспект перевода) и порождение нового речевого произведения на языке перевода (аспект переводческой реконструкции).

Основываясь на собственном переводческом опыте и на анализе ранее существовавших переводов, в 1420 г. он и написал трактат «Об искусном переводе», в котором подверг критике многие переводы античных авторов и сформулировал некоторые принципы правильного, по его мнению, перевода. Трактат носит отчетливо выраженный критический характер. Бруни гневно обрушивается на переводчиков, позволяющих себе искажать текст оригинала.

Первый и самый главный «грех» переводчиков — слабое знание языков. Совершенное владение обоими языками, т.е. не только языком оригинала, но и языком перевода, — основное требование к переводчику. «Вся эффективность перевода, — утверждает Бруни, — состоит в следующем: то, что было написано на одном языке, должно быть правильно переведено на другой язык. Однако никто не может это сделать правильно, не обладая многообразным и основательным знанием того и другого языка»2. Говоря о необходимости знания языка оригинала и языка перевода, Бруни, по сути дела, предпринимает попытку представить перевод в виде двусторонней деятельности, а именно понимания оригинального речевого произведения (герменевтический аспект перевода) и порождения нового речевого произведения на языке

' Итальянский гуманизм эпохи Возрождения. Саратов, 1984. Ч. 1. С. 188. 2

Opere letterarie e politiche di Leonardo Bruni. Torino, 1966. P. 153 (здесь и Далее перевод Т.Л. Королевой).

99