Гарбовский Н.К. - Теория перевода (2007)

тившись к опыту латинян, предложил иной способ обогащения языка за счет словесности других народов, а именно подражание: «Пусть же тот, кто хочет обогатить свой язык, обратится к подражанию лучшим греческим и латинским авторам и направит острие своего стиля к их самым большим достоинствам как к наиболее верной цели»1. Подражание же, по мнению Дю Белле, вовсе не такое простое дело. «Совсем не легкая вещь — верно следовать достоинствам хорошего автора и как бы перевоплощаться в него; ведь природа даже тем вещам, которые кажутся очень похожими, смогла дать нечто неповторимое, дабы какими-либо признаками и различиями они отличались друг от друга»2.

Итак, подражание как особый вид межъязыковой и межкультурной литературной деятельности оказывается противопоставленным переводу. В чем же суть их различия? Ведь подражая, иноязычный литератор должен перевоплотиться в автора оригинала, следуя его достоинствам!

На мой взгляд, идея подражания так, как она провозглашалась гуманистом Возрождения, близка современной концепции вольного перевода. Подражание не предполагает следования тексту оригинала, напротив, оно отвергает его. У автора заимствуются лишь те значимые категории, которые представляются существенными подражателю. Иначе говоря, подражатель в отличие от переводчика ближе к простому читателю: получив удовольствие от текста, он стремится доставить такое же удовольствие своему читателю. Современные концепции так называемой «динамической эквивалентности» относятся скорее к подражанию, чем к переводу.

В противопоставлении перевода и подражания, предложенном Дю Белле, можно увидеть четкое разделение двух видов межъязыковой деятельности, просматривающееся еще с того древнего периода, когда Цицерон противопоставил себя переводчику. В последующем это различие постепенно стиралось, и уже в XVII в. «прекрасные неверные», родные внучки подражаний предшествующего века, расценивались как переводы. Сейчас различие между подражанием и переводом практически полностью стерлось. Но различное понимание сути перевода, прав и обязанностей переводчика по отношению к автору и читателю выдвигает иные оппозиции: говорят о вольном и буквальном переводах, о переводе и интерпретации и т.п.

Дю Белле видит в подражании путь к обогащению и развитию народного языка именно потому, что подражатель не скован

1Дю Белге Ж. Указ. соч. С. 244.

2Там же.

120

рамками текста оригинала, т.е. не обязан выполнять долг переводчика. Именно подражание, по его мнению, вывело латинский язык на один уровень с греческим по силе выразительности. Молодой поэт надеется, что путем подражания удастся вывести на уровень мировых языков и французский. Интересна пророческая фраза, которую мы читаем в его трактате: «Я верю, что придет время и благодаря счастливой судьбе французов это благородное и могущественное королевство захватит, быть может, в свою очередь бразды мирового правления и что наш язык (если только он не погребен вместе с Франциском), только еще начинающий пускать корни, выйдет из земли и достигнет такой высоты и величия, что сможет сравняться даже с греческим и латинским, произведя, как и они, своих Гомеров, Демосфенов, Вергилиев и Цицеронов, как когда-то Франция произвела своих Периклов, Никиев, Алкивиадов, Фемистоклов, Цезарей и Сципионов»1.

В самом деле, пройдет немного времени — и французский язык станет господствующим языком во всей Европе, а положения трактата Дю Белле определят на два столетия ход развития литературы не только во Франции, но и во многих других европейских странах. И уже другой поэт в другой стране будет обвинять иноязычную, теперь уже французскую, словесность в том, что она тормозит развитие словесности отечественной.

§ 2. «Принц переводчиков», или «Французский Лютер»

Во второй половине XVI в. французский литературный язык все больше вытесняет латынь из самых разнообразных сфер использования языка. На французском языке появляются произведения прозаических жанров, содержащие главным образом научные знания по истории, географии, философии и др. Интерес нового французского читателя, получившего возможность читать на родном языке, к научным знаниям стимулировал развитие перевода научных трудов как с классических, так и с современных языков. В этой бурно развивающейся переводческой деятельности особое место принадлежит Жаку Амио (1514—1593).

Амио по праву называют., «принцем переводчиков» XVI в. Он перевел с греческого романы «Эфиопики» Гелиодора и «Дафнис и Хлоя» Лонга, а также «Моралии» («Моральные трактаты») Плутарха. Но свой писательский и переводческий авторитет он заслужил благодаря переводу «Сравнительных жизнеописаний» Плутарха, увидевшему свет в 1559 г. Слог Амио восхищал своей простотой и естественностью. Иногда успех Амио объясняют содержанием

1 Дю Белле Ж. Указ. соч. С. 240.

121

выбранного для перевода произведения. «Сравнительные жизнеописания» явились для французов XVI в. подлинной энциклопедией жизни, так как в них описано множество самых разнообразных ситуаций: семейных, военных, политических и др.

Однако истинной заслугой Амио является его огромный вклад в совершенствование французского языка. Оценивая вклад Амио в развитие французского языка, его иногда сравнивают с Лютером. Перевод книг Плутарха, выполненный Амио, «стал впоследствии столь же огромным событием для Франции и французского языка, как лютеровский перевод Библии для Германии и немецкого языка», — отмечал П.И. Копанев1.

Самым важным в переводческом творчестве Амио является не то, что он дал французскому читателю энциклопедию жизни греческого философа, а то, что он сумел эту энциклопедию изложить на французском языке, то, что он сделал французский язык способным описать все разнообразие сцен, ситуаций, моралей и размышлений Плутарха.

Известный французский писатель, современник Амио, Мишель Эйкем де Монтень в своем знаменитом морально-философ- ском сочинении — «Опытах» (1588), вобравших его размышления о литературе и жизни, восхищался литературным даром Амио: «Среди всех французских писателей я отдаю пальму первенства — как мне кажется, с полным основанием — Жаку Амио, и не только по причине непосредственности и чистоты его языка, в чем он превосходит всех прочих авторов, или упорства в столь длительном труде, или глубоких познаний, помогших ему передать так удачно мысль и стиль трудного и сложного автора... Благодаря его труду мы в настоящее время решаемся и говорить, и писать пофранцузски; даже дамы состязаются в этом с магистрами. Амио

— это наш молитвенник»2.

Амио стремился быть максимально точным в своих переводах. В обращении к королю Генриху II, которое сопровождало его перевод «Сравнительных жизнеописаний», Амио писал: «Я стремился в большей степени верно передать то, что хотел сказать автор, нежели украсить и отполировать язык, так же как и он на своем языке старался писать серьезно и по-ученому, а не легко и плавно»3. Амио заботился не только о содержательной верности своих переводов. Он сознавал и необходимость сохранения в переводе, насколько это возможно, стилистического своеобразия подлинника. В предисловии к той же книге он предупреждал: «Я прошу читателей понять, что долг истинного переводчика состоит не

1Копанев П.И. Указ. соч. С. 154.

2Монтень, М. Опыты в трех книгах. Кн. 1 и 2. М., 1979. С. 319.

3Цит. по: Horguelin P.A. Op. cit. P. 65 (перевод мой. — HJ.).

122

только в том, чтобы верно передать содержание его автора, но и

внекоторой степени представить его, повторив, подобно тени, форму стиля и манеру речи»1.

Всвоих переводах Амио решает сразу несколько задач: обогатить и развить французский язык, описывая в переводе множество самых разнообразных ситуаций, просветить нового читателя, представив ему классическую литературу в доступной для него форме, постараться сохранить содержательную точность и одновременно воспроизвести, насколько это возможно, стиль и язык автора. В языковой ситуации XVI в., когда французский язык еще только начал формировать свои литературные формы, решение этих задач было весьма затруднительным. Амио вводит в оборот множество новых слов. Именно благодаря его переводам во французском языке сформировалась значительная часть словаря музыкальных терминов, а также вошли в оборот такие слова, как misanthrope, enthousiasme, atome, énigme, démocrate, cylindre, diamètre, prosodie и др. К сожалению, как справедливо отмечает Ж.-Л. Кор-

донье, роль переводчиков в обогащении языка, отпечаток их деятельности, остается пока совсем неизвестной2.

Тем не менее в переводах Амио последующие исследователи обнаруживали множество неточностей. Баше де Мезириак только

вего переводах Плутарха насчитал их более двух тысяч. Стремление сделать перевод понятным новому читателю

иногда приводило Амио к упрощениям и переводческим фразам, разъяснявшим смысл тех или иных слов. Его упрекали в том, что в тексте очень часто возникали иначе говоря, то есть и другие формы, за которыми следовали разъяснительные перифразы, нередко излишние. Баше де Мезириак о таких излишних добавлениях писал, что одни заставляют читателя скучать и отвращают его от чтения, а другие приводят его в замешательство. «Когда автор упоминает Плутоса, — продолжает он, — Амио тут же добавляет то есть Бог богатства. Если Плутарх говорит, что в Риме отмечали праздник Бахуса, Амио принимает своего читателя за столь невежественного, что считает себя обязанным предупредить его: эти празднества назывались вакханалиями. Там, где Плутарх рассказывает, что на монетах Трецены был выбит трезубец, Амио поучает нас замечательной припиской: это такая вилка с тремя зубьями, знак Нептуна. Эти и другие похожие замечания, самое тонкое из которых не превосходит познаний в грамматике первоклассника, выглядят смешно, когда появляются в тексте серьезного и ученого философа»3.

1Horguelin P.A. Op. cit. P. 66.

2Cordonnier J.-L Traduction et culture. Paris, 1995. P. 131—132. г Backet de Méziriac C.-G. Op. cit. P. 17—18.

123

Упрекали Амио не только за добавления, но и за искаже - ния стиля оригинального произведения. Уже в начале XIX в. П.-Л. Курье, принимаясь за новый перевод романа «Дафнис и Хлоя», возмущался по поводу «грубостей», обнаруженных им в тексте перевода Амио. «Амио, — писал он, — не упускает возможности показать грубые картины. Там, где в тексте оригинала говорится "затем, обняв ее, поцеловал", Амио пишет: "затем, бросившись на нее, поцеловал". Высказывание "схватил Хлою" Амио передает как "попытался насильно насладиться Хлоей" и т.п.»1 В то же время сравнительный анализ перевода Амио и оригинала показывает, что Амио выпускает откровенно эротичные сцены.

Ж. Мунен, анализируя переводческие решения Амио, отмечал, что «грубости» в тексте Амио, равно как и пропуски, свидетельствуют не столько о его желании выйти за пределы буквальности, сколько о состоянии французского языка того периода, о его выразительных возможностях, а также о нравственных нормах французов XVI в. «Возможно, — пишет он, — Амио был убежден, что переводит точно те места, в искажении которых его обвинял Курье: картины греческого текста вылились в воображении, в сознании, в нравах людей XVI в. в слова Амио»2.

Искажения и неточности в переводах Амио говорят не о невежестве переводчика и его неспособности справиться с оригиналом, не о плохом знании греческого языка или его пренебрежительном отношении к автору, а о той лингвистической ситуации, которая сложилась во французском языке в период его творчества. Тем не менее иногда Амио ошибочно представляют апологетом вольного перевода во Франции, связывая его имя с явлением так называемых «прекрасных неверных».

§ 3. Прекрасные, но... неверные

XVII век во Франции — это век хорошего вкуса, галантности и разума. Одновременно — это век дамских салонов, диктовавших обществу «правила изысканных манер». Именно в этот период во Франции возникает явление, получившее в истории литературы название «прециозности». Прециозность — термин, образованный от французского слова les précieuses (1654), обозначавшего женщин, проповедовавших в XVII в. утонченность чувств и изысканность речи3, — не могла не повлиять и на переводческую

1См.: Mounin G. Les belles infidèles. P. 60.

2Ibid. P. 61.

3Мольер по поводу реакции светских дам на его пьесу «Смешные жеман ницы» {«Les Précieuses ridicules») говорил, что настоящие изысканные дамы на прасно обижались бы, увидев на сцене, как смешны те, кто пытается неумело им подражать. Однако, как мы видим, жеманство и изысканность уже тогда не редко смешивались.

124

практику. Переводчики продолжали обращаться к тем же авторам, что и в предыдущее столетие, но отношение к классическому наследию было уже совершенно иным. Если в XVI в. повсеместно слышалось сетование на недостаточную разработанность французского литературного языка, на его неспособность выразить все богатство смыслов классических текстов с присущим им изяществом, то уже в следующем веке французская словесность представляется как образец для подражания. Застенчивый пиетет к античной классике сменился критическим отношением к ней. Критические настроения набирали силу по мере того как совершенствовались французская словесность и философская мысль французов, достигнув своего апогея во второй половине XVII в., в эпоху абсолютной монархии Людовика XIV. Лучшие писатели Франции активно занимаются «очищением» языка, созданием нормы письменной литературной речи.

Велика и роль переводчиков, доказывающих своими переложениями классиков величие, неисчерпаемые выразительные возможности и изящество форм французского языка. Переводчиков приглашают в Академию, созданную кардиналом Ришелье в 1634 г. Благосклонное отношение «сильных мира сего» к литераторам, занимавшимся переводом, не могло не привлечь к этой деятельности лучших писателей века. В списке переводчиков оказываются такие имена, как Корнель, Расин, Мольер, Лафонтен, Буало и др. После некоторого охлаждения, вызванного в известной степени трактатом Дю Белле о «предателях-перелагателях», перевод снова становится престижным занятием.

Один из первых членов Французской академии Антуан Годо в «Речи о творчестве Малерба» утверждал: «Многие полагают, что заниматься переводом недостойно смелого человека и что разумной личности дозволено отвлекаться на разъяснение того, что сказали другие, только если она сознает себя неспособной произвести что-либо сама. Но я придерживаюсь иного мнения. Напротив, мне кажется, что для того чтобы хорошо перевести великого автора, требуется не менее способностей к рассуждению, не менее мыслей, не менее красноречия, чем у тех, кто выдумывает оригинальное произведение»1. Почему это обнадеживающее утверждение, столь актуальное и сегодня, автор помещает в работе, посвященной творчеству Франсуа де Малерба, утвердившего классицизм в его французском варианте?

Порвав с «Плеядой» и проповедовавшимся ей подражанием классическим авторам, Малерб становится одним из основоположников классицизма, реформатором языка и поэзии. Его первые

См.: Horguelin P.A. Op. cit. P. 80.

125

произведения представляли собой свободные переложения с итальянского. Но в конце жизни он обращается к переводу. Его авторами оказываются Сенека и Тит Ливии.

В «Предисловии» к своему переводу 33-й книги «Истории Рима от основания города» Тита Ливия Малерб формулирует концепцию перевода, которая окажется господствующей не только в современной ему Франции, но и во всей Европе вплоть до первой половины XIX в. «Есть места в этом переводе, где я добавил некоторые вещи, коих не хватало в латинском тексте, и другие, где я изменил слова, ложность которых была очевидной. Если те, кто заметят эти трудности, не согласятся со мной, пусть сделают лучше, я буду доволен», — признавался поэт и объяснял причины своих переводческих решений по «преображению» текста оригинала: «Если в некоторых местах я добавлял или выбрасывал чтото, так было раз пять или шесть, то первое я делал, чтобы прояснить неясности, которые создали бы затруднения людям, вовсе не желающим их иметь; второе — чтобы не впасть в повторы или иные неуместности, против которых восстал бы, без сомнения, тонкий ум. Что касается истории, то я следовал ей точно и пунктуально, однако я не хотел гротеска, которого невозможно избежать, когда обращаешься в рабство дословного перевода»1.

Французские писатели и поэты, обратившиеся к переводу, почувствовав выразительную силу французского языка, его способность соперничать с классическими языками, а также осознав высокий уровень мышления своих современников, авторитетность французской философской мысли, взялись за переделку классических произведений. Подражания предшествующего века постепенно стали уступать место «переводам-переделкам». Стратегия перевода строится на представлении о том, что переведенный текст должен прежде всего соответствовать изысканным вкусам публики, нормам хорошего тона, установленным престижными салонами госпожи Рамбуйе, госпожи Скюдери и других, которые могли расточать похвалы переводчикам или, напротив, подвергать их критике. «Нравиться» — становится девизом переводчиков эпохи2, получившей в истории перевода определение как эпоха «прекрасных неверных»3. Совершенство речи, которое не-

1См.: Ibid. P. 78.

2См.: Van Hoof H. Op. cit. P. 48.

3Французское словосочетание les belles infidèles содержит определенную трудность для перевода, так как оба составляющие его слова belles и infidèles и результате внутриязыковой транспозиции (перехода одной части речи в другую без изменения морфологической формы) могут выступать как в функции суще ствительного, так и в функции прилагательного. Поэтому словосочетание мо жет быть передано по-русски либо как неверные красавицы, либо как прекрасные неверные. Вторая форма представляется предпочтительной в связи с тем, что в ней в большей степени сохраняется двойственность французского словосочета ния, позволяющая игру слов.

126

посредственно связывается с совершенством мысли, оказывается главным критерием оценки результатов труда переводчика. Как не вспомнить здесь известный афоризм: кто ясно мыслит, тот ясно излагает.

Истинным предводителем течения «прекрасных неверных» в переводе считается Николя Перро Д'Абланкур. Метафорическое определение этого переводческого течения — «прекрасные неверные», которое иногда ошибочно связывают с именем Амио в силу того, что именно он еще в XVI в. попытался уйти от дословной верности, положив в основу своей стратегии сделать текст перевода удобным для чтения, понятным и правильным с точки зрения норм переводящего языка, также обязано Перро Д'Абланкуру. Именно по поводу его переводов французский филолог, автор первого большого этимологического словаря французского языка Жиль Менаж воскликнул: «Они напоминают мне женщину, которую я очень любил в Туре. Она была прекрасна, но неверна»1. Деформации оригинала Перро Д'Абланкур объяснял заботой о совершенстве, чистоте, элегантности, ясности выражения, поиском точности и краткости, превосходством вкуса и письменного красноречия над устным, а также принципами искусства, анализом души и возвышенности духа2.

Слогом этого выдающегося переводчика XVII в. восхищались многие современники, среди которых поэт Буало, пурист Вожла и другие. В предисловии к своим переводам произведений Тацита Перро Д'Абланкур сформулировал переводческое кредо, определявшее его переводческую стратегию: «Средство достичь славы оригинала не в том, чтобы следовать ему шаг за шагом, а в том, чтобы отыскивать красоты в своем языке подобно тому, как автор оригинала отыскивал их в своем. Одним словом, следует смотреть не столько на то, что он сказал, как на то, что нужно сказать, и иметь в виду более его цель, нежели его слова»3. Интересно, что Перро Д'Абланкур, как и его предшественники Иероним, Доле и Другие, объясняя и оправдывая свои переводческие решения, вновь ссылается на Цицерона: «Цицерон, который был великим Мастером Красноречия, переведя речи Эсхина и Демосфена, сказал, что сделал это non ut Interpres, sed ut Orator, зная, что иначе бы не преуспел»4. Вновь высказывание Цицерона всплывает из глубины веков как главный аргумент в спорах о переводческих стратегиях.

1 См.: Horguelin P.A. Op. cit. P. 76; Van Hoof H. Op. cit. P. 48.

2См.: Cordonnier J.-L. Traduction et culture. P. 103.

3См.: Horguelin P.A. Op. cit. P. 92.

4См.: Horguelin P.A. Op. cit. P. 93.

Перро Д'Абланкур оставил немало заметок, в которых объяснял свои переводческие решения. Это свидетельствует о том, что у него были верные представления об этической стороне переводческого труда. Можно согласиться с мнением современного французского критика переводов Антуана Бермана, который рассматривает как переводческое «предательство» лишь те деформации, о которых переводчик умалчивает. «Но переводчик обладает всеми правами, — пишет он, — если играет в открытую»1.

Стремясь создавать прекрасные, с точки зрения вкуса общества, переводы, литераторы «золотого века» не стеснялись вносить изменения в текст. Они брали на себя смелость не только исправлять стиль речи автора оригинала, но иногда и вносить изменения в ход его рассуждений, когда им казалось, что автору не хватает логичности. Они оправдывали свои действия тем, что способствуют славе своего автора, представляя его французскому просвещенному читателю во всем блеске.

Подобная переводческая стратегия была принята столь многими литераторами, что говорили уже о школе или даже о «секте перротистов». Дух «прекрасных неверных» не обошел стороной и великих мужей Франции. Прекрасные и неверные переводы выходили из-под пера Корнеля, Расина, Мольера, Лафонтена, Буало и многих других мастеров французской словесности.

Обычно «прекрасные неверные» оцениваются в истории переводческого опыта со знаком минус. Переводы, выполненные в этом ключе, называют предательством, идевательством, измывательством, надругательством и т.п. над автором оригинала. Но на «прекрасных неверных» можно взглянуть и с другой стороны. При всей их неверности они были прекрасны.

Эта переводческая стратегия, вряд ли похвальная с точки зрения представлений о верности и эквивалентности перевода, во многом способствовала дальнейшему развитию французской словесности, установлению норм французского классицизма в литературе. Распространение «прекрасных неверных» в немалой степени способствовало просвещению века. Массовый читатель, появившийся еще в XVI столетии, стремился к получению знаний, содержавшихся в классических произведениях, на своем родном языке. Ему не важен был стиль автора оригинала, не всегда даже важен ход его рассуждений, если по-французски мысль можно было выразить иначе. Передавая систему смыслов автора, переводчики облекали ее в изящную словесную и логическую форму. Они не только соответствовали вкусам салонов, но и прививали вкус к изящной словесности массовому читателю.

1 Berman A. Pour une critique des traductions: John Donne. Paris, 1995. P. 93.

128

В то же время практика «прекрасных неверных» показывает определенный уровень осознания трудности достижения подобия в переводе. «Прекрасные неверные» — это своего рода реакция на непреодолимые трудности в переводе, на так называемую «непереводимость». Если перевод не может быть слепком с оригинала, его полным подобием, он не может быть верным. А раз так, то пусть будет хотя бы прекрасным с точки зрения норм переводящего языка. Понимая невозможность создания точного слепка с оригинального произведения, переводчики сменили верность и преданность автору на верность и преданность читателям, решив создать на основе оригиналов такие произведения, которые услаждали бы их слух.

С точки зрения современной семиотической теории перевода, «прекрасных неверных» можно рассматривать как интересный образец прагматически адекватного перевода. Переводчики облекали смыслы, извлеченные из оригинального произведения, в ту форму, которая оказывалась наиболее приемлемой для получателей перевода, форму, которую надеялся, ожидал получить читатель.

Не следует полагать, что все переводчики того периода строили свои стратегии таким же образом. Как хорошо известно, весь переводческий опыт состоит из противоборства противоположных тенденций. Противостояние «переводческой вольницы» и «переводческого рабства», существовавшее всегда, продолжается и сейчас. Реакция на «прекрасных неверных» сформировалась уже во второй половине XVII в., вылившись в горячие споры о правах и обязанностях переводчика. Наряду с прекрасными и неверными переводами создавались совершенно иные произведения, авторы которых стремились не отступать ни на шаг от оригинального текста, передать полностью всю систему смыслов оригинала, ход рассуждений автора, воспроизвести его стилистику и систему образов. В 1661 г. выходит трактат «О переводе» (De interpretatione) Пьера-Даниэля Юэ, в котором он порицает вольный перевод и ставит под сомнение справедливость известных высказываний о переводах Цицерона и Иеронима. Он доказывает, что высказывание Горация (Nec verbum verbo...), которое использовал Иероним Для оправдания вольного перевода, не имеет никакого отноше - ния к переводчикам. Юэ показывает, что манера перевода во Многом зависит от жанра переводимого текста. Сакральные тексты следует переводить только буквально, в противном случае — это ересь. Точно, слово за словом, должны переводиться и научные произведения. «Можно ли представить себе без улыбки Архимеда, изливающегося в красноречии о цилиндре или о шаре,

5-18593

129