Будагов Р.А. Введение в науку о языке. 2003

274	Глава III. Грамматический строй языка

Таким образом, если различие типа учитель — учительница — это различие по полу в пределах одной профессии, то различие типа профессор — профессорша относится уже не столько

кпрофессии, сколько к семье. Совсем иной тип разграничения намечается в таких словах, как машинист и машинистка. Противопоставление по полу и здесь сохраняется, хотя слова эти оказываются уже совсем иными: машинист — это механик, управляющий ходом машины, тогда как машинистка — это обычно женщина, работающая на пишущей машинке.

Как же выражется категория женского рода в тех, например, случаях, когда по той или иной причине особой формы для нее в языке не оказывается? В этих случаях контекст и ситуация приобретают особо важное значение. Заслуженный деятель науки или заслуженный деятель искусств могут относиться не только

кмужчине, но и к женщине. Двусмыслицы обычно не образуется, ибо контекст и ситуация всякий раз подсказывают, о ком идет речь. Выражение заслуженный деятель искусств Иванова

основано не на морфологическом, а на особом, «смысловом согласовании».

Не случайно, например, что, когда произносят такие слова, как дитя или ребенок, половое различие обычно не имеет еще такого значения, какое оно приобретает при противопоставлении мальчика и девочки и в еще большей степени — мужчины и женщины (наблюдения А.А. Шахматова). Но, как правильно заметил еще Потебня, «о том, имеет ли род смысл, можно судить

по тем случаям, где мысли дана возможность на нем сосредоточиться»1, например по произведениям художественной литературы, по произведениям поэтическим.

Всамом деле, обратимся к некоторым таким литературным примерам, чтобы лучше понять, какие реальные представления поддерживают категорию рода и дают, в частности, возможность писателям и сказителям использовать ее в определенном замысле. Начнем с народной «Песни о рябине»:

Что стоишь, качаясь, Тонкая рябина, Головой склоняясь До самого тына?

А через дорогу За рекой широкой Так же одиноко

1 Потебня А.А. Из записок по русской грамматике. Т. III. М., 1899. С. 616.

5. Грамматические категории

275

Дуб стоит высокий. Как бы мне, рябине, К дубу перебраться, Я б тогда не стала Гнуться и качаться ...

Легко заметить, что женский род существительного рябина и мужской род дуба дают возможность создать необходимое в этом случае противопоставление, проходящее через всю песню и органически входящее в ее основной замысел (рябина, тоскующая по дубу, и дуб, любящий рябину).

А вот совсем другой случай из «Анны Карениной» Л. Толстого. Левин в доме Щербацких. После обеда все встают, выходят в гостиную. Левин очень хочет пойти за Кити, но из приличия остается среди мужчин, все время следя глазами за Кити. Он взволнован и счастлив. «Разговор зашел об общине, в которой Песцов видел какое-то особенное начало... Левин был несогласен ни с Песцовым, ни с братом... Но он говорил с ними, стараясь только помирить их и смягчить их возражения. Он нисколько не интересовался тем, что он сам говорил, еще менее тем, что они говорили, но только желал одного: чтобы им и всем было хорошо и приятно. Он знал теперь то, что одно важно. И это одно (т.е. Кити. — Р.Б.) было сначала там, в гостиной, а затем стало подвигаться и остановилось у двери. Он... не мог не обернуться. Она стояла в дверях... и смотрела на него» (ч. IV, гл. XIII). В сознании влюбленного Левина образ Кити ассоциируется с чем-то «важным». Это одно, «важное», оказывается Кити. «Важное» — среднего рода, вот почему на время этих размышлений Левина понятие «важное» как бы сливается с Кити, распространяя и на нее свой средний род: одно, было, стало, остановилось. Но затем Левин забывает о «важном». Так опять возникает: «Она стояла... и смотрела на него». Следовательно, тонкими переходами от женского рода к среднему, а от среднего опять к женскому Толстой передает сложный мир переживаний своего героя, который видит в своей любви событие особой важности и значения.

Или в романе Гончарова «Обломов». Когда Ольга стала женой Штольца, она часто вспоминала свои прежние годы. «— Как я счастлива! — твердила Ольга тихо, любуясь своей жизнью, и в минуту такого сознания иногда впадала в задумчивость... Странен человек! Чем счастье ее было полнее, тем она становилась задумчивее...» (ч. IV, гл. 8). Ее относится к Ольге

276	Глава III. Грамматический строй языка

как бы через «голову» существительного человек: человек этот — Ольга. Поэтому и счастье оказывается не его (человека), а ее (Ольги).

Возможности сосредоточиться на грамматической категории рода имеются в разных языках, располагающих этой категорией. Однако сами особенности отдельных языков определяют своеобразие средств ее выделения. Так, в немецком языке, где камни характеризуются мужским родом, а растения обычно женским родом, персонификация с помощью рода менее заметна, чем, например, в английском, в котором все вещи ассоциируются с it, а поэтому персонификация вещей или животных с помощью «он» или «она» оказывается гораздо заметнее, чем в языке немецком1.

Сосредоточиться на грамматической категории рода возможно и тогда, когда при переводе с одного языка на другой происходят изменения внутри самой категории. Подобные изменения обычно проходят незамеченными, и только в случаях персонификации неодушевленных предметов или при наличии одушевленных существ эти изменения дают о себе знать и своеобразно осмысляются в языке художественной литературы.

Остановимся в этой связи на двух известных в литературе примерах, но попытаемся прокомментировать их соотносительно.

Изящное и в то же время полное глубокого смысла стихотворение Г. Гейне об одинокой пихте, растущей на севере и тоскующей по южной пальме (Ein Fichtenbaum steht einsam...), было великолепно переведено Лермонтовым («На севере диком стоит одиноко / На голой вершине сосна...»). При переводе, однако, тональность стихотворения изменилась, так как в немецком языке пихта — существительное мужского рода (ein Fichtenbaum)2, а пальма — женского (die Palme). Противопоставление по роду двух существительных, персонифицированных у Гейне, было снято Лермонтовым, так как и сосна и пальма в русском языке относятся к женскому роду. В результате все стихотворение у Лермонтова, прекрасное по-своему, получило, однако, более абстрактное значение, чем у Гейне, так как противопоставле-

1 См.: Есперсен О. Философия грамматики. М., 1958. С. 275 (в главе «Пол и род» приводятся интересные факты из разных языков).

2 Мужской род этого слова определяется его вторым элементом (der Baum — «дерево»), тогда как die Fichte женского рода. По-видимому, Гейне употребил сложное слово der Fichtenbaum вместо простого die Fichte именно для того, чтобы создать противопоставление по роду с последующим существительным die Palme.

5. Грамматические категории

277

ние мужского и женского начала, отчетливо выраженное в немецком оригинале, не сохранилось в русском переводе (сосна на севере грезит во сне о прекрасной пальме — о родстве душ)1.

Совсем иное отношение сложилось при переводе Крыловым знаменитой басни Лафонтена «La cigale et la fourmi» (у Крылова «Стрекоза и Муравей»). В этом случае в оригинале оба существительных относятся к женскому роду (по-французски и «кузнечик» и «муравей» женского рода), тогда как Крылов, заменив кузнечика стрекозой, создал противопоставление, отсутствующее у французского автора: мужское трудолюбие муравья (муравей — мужского рода) оттеняется женским легкомыслием стрекозы (стрекоза — женского рода). В этом примере оригинал оказался абстрактнее перевода. В русском тексте возникло новое осмысление старой темы о трудолюбивых и ленивых2. Таким образом, если в восьмистишье Гейне проводилось противопоставление мужского и женского рода, а в переводе Лермонтова оно было снято, то в случае с Лафонтеном и Крыловым отношение оказалось обратным: у Крылова возникло противопоставление по признаку пола, которое отсутствовало у французского баснописца.

Так грамматическая категория рода, сама по себе, казалось бы, «не ощутимая», не только «оживает» в определенных условиях, но и определяет характер целого повествования3.

Итак, следует отличать функции грамматической категории рода в общенародном языке от особых случаев ее осмысления в стиле художественной литературы, когда мысли предоставляется особая возможность сосредоточиться на этой категории и

1 Ср.: Щерба Л.В. Опыты лингвистического толкования стихотворений // Советское языкознание. Т. 2. Л., 1936. С. 129; Выготский Л.С. Мышление и речь. М., 1934. С. 273.

2 Хотя кузнечик оказался у Крылова стрекозой, тем не менее эта последняя сохранила все признаки кузнечика (попрыгунья, пела). В действительности стрекоза не прыгает и не поет. Крылов частично отходит от старой темы, но частично и сохраняет ее. Об этом см. заметку: Плотникова-Робинсон В.А. Стрекоза или кузнечик? // Лексикографический сборник. 1958. Вып. 3. С. 133–138.

3 В известном стихотворении французского поэта XIX столетия Сюлли-Прю- дома «Разбитая ваза» («Le vase brisé») есть тонкое, как бы пунктиром намеченное противопоставление мужского и женского рода: ваза по-французски мужского рода (le vase), а вербена, умирающая в этой вазе, женского. Поэт Апухтин в своем переводе этого стихотворения заменил слово вербена словом цветок, чтобы сохранить родовое противопоставление (ваза — она, цветок — он, тогда как при вербене получилось бы два имени женского рода):

«Ту вазу, где цветок ты сберегала нежный...»

278	Глава III. Грамматический строй языка

когда в результате этого она приобретает особый (дополнительный) оттенок.

Всовременных общенародных языках категория рода обычно имеет отвлеченное грамматическое значение. Для русского языка нашего времени мужской род таких имен существительных, как, например, стол или лом или женский таких, как ложка или тарелка, — это уже известная условность, но условность, имеющая большое грамматическое значение. В этих случаях категорию рода легче обнаружить тогда, когда исходят не из отдельно взятого слова, а из целого словосочетания. Значение грамматической категории рода для такого языка, как русский, обнаруживается, в частности, в обязательности и строгости согласований (морфологическое значение категории рода).

Так грамматическая категория рода, возникнув в глубокой древности, поднялась в процессе длительного развития на высокую ступень отвлеченного грамматического значения. Вместе

стем эта категория не теряет и своей конкретной выразительности, когда мысли удается на ней сосредоточиться1.

Б.Категория числа

Вотличие от категории рода грамматическая категория числа оказывается гораздо более прозрачной и более универсальной. Человек издавна различал один предмет и много предметов, и это различение не могло не найти своего выражения и в языке. Большинство имен существительных в самых разнообразных языках может мыслиться в единственном числе и во множественном.

То же следует сказать и о многих других частях речи: прилагательных, местоимениях, глаголах. Стол и столы, делаю и делаем — подобного рода различия в числе, хотя и по-разному

1 О грамматической категории рода см.: Потебня А.А. Из записок по русской грамматике. Т. III (раздел «Грамматический род»). С. 579–638; Бодуэн де Куртенэ И.А. О связи грамматического рода с миросозерцанием и настроением людей // Журнал министерства народного просвещения. 1900. С. 367– 370; Малаховский В.А. Вопрос о происхождении рода в современной лингвистике // Уч. зап. Куйбышевского пединститута. 1948. Вып. 9. С. 161–174; Есперсен О. Философия грамматики. М., 1958. С. 263–284; Rohlfs G. Genusprobleme // Indogermanische Forschungen. Berlin, 1954. Bd 61. N 2–3. S. 136– 200. О происхождении категории рода см. исследование венгерского лингвиста: Fodor I. The Origin of Grammatical Gender // Lingua. 1959. N 1. P. 1–41; N 2. P. 186–214.

5. Грамматические категории

279

выраженные, оказываются совершенно естественными для разных языков мира1.

И это понятно. Представление о числе настолько органично связано с числовыми разграничениями самих предметов и явлений окружающего нас мира, а также действий и поступков, что материальные истоки грамматической категории числа не могут быть взяты под сомнение. Трудность проблемы, однако, заключается в том, что в современных высокоразвитых языках категория числа, как и большинство других грамматических категорий, получила настолько отвлеченное значение, что ее исторические корни, находясь под глубоким слоем последующих языковых напластований, не видны при внешнем осмотре. В самом деле,

завод — заводы, студент — студенты, швед — шведы, жена — жены, товар — товары, музыкант — музыканты — эти и подобные им имена существительные, самые различные по своему лексическому значению, образуют множественное число одинаково. Такого рода наблюдения создают впечатление, что «механизм» образования множественного числа в том или ином языке не имеет никакого отношения к категории числа, к той категории, которая имеется в мышлении человека и которая выработалась в процессе осмысления окружающего нас мира. Между тем в действительности это не так. Грамматическая категория числа, сохраняя свою специфику и не совпадая с логической категорией числа, вместе с тем тесно с ней связана. Сама же логическая категория числа исторически вобрала в себя все многообразие конкретных множеств, конкретных числовых различий.

Как ни абстрактна категория числа в таких современных языках, как, например, русский, нельзя не обратить внимания, что и в настоящее время эта категория взаимодействует с определенным лексическим значением тех слов, через посредство которых она выражается.

1 При всем широком распространении категории числа она неодинаково отчетливо передается в языках мира. Ссылаясь на специальные так называемые количественные слова в китайском, некоторые лингвисты отрицают число как грамматическую категорию в этом языке (см., например: Глисон Г. Введение в дескриптивную лингвистику. М., 1959. С. 204–205). Между тем крупнейшие советские синологи (Е.Д. Поливанов, А.А. Драгунов и др.) считали вполне возможным говорить о категории числа в китайском языке (как и о многих других грамматических категориях), хотя и подчеркивали специфичность ее вывражения (см.: Иванов А.И., Поливанов Е.Д. Грамматика современного китайского языка. М., 1930 (раздел «Образование множественного числа». С. 214– 221)). История вопроса дана в кн.: Рождественский Ю.В. Понятие формы слова в истории грамматики китайского языка. М., 1958. С. 93–137.

280	Глава III. Грамматический строй языка

Рассмотрим имена существительные. Некоторые из них могут иметь, например, собирательное значение (дичь, зелень, крестьянство, детвора, белье, листва), и от этих имен существительных множественное число обычно не образуется. Следовательно, грамматическая категория числа, как бы возвышаясь над отдельными именами и объединяя их, вместе с тем не безразлична к семантике этих имен; множественное число, в частности, не образуется в тех случаях, в которых значение имен не позволяет его образовать. Таким образом, грамматическое множество, как грамматическая категория, своеобразно взаимодействует с лексическими группами слов и через их посредство с предметами и явлениями окружающего мира.

Не случаен и тот факт, что во многих современных языках, более архаичных по своей структуре, чем языки индоевропейские, до сих пор сохраняются различные типы конкретного множественного числа.

Так, в одном из распространенных языков современной Африки, в языке хауса, множественное число, наряду со способом образования при помощи суффиксов, очень часто формируется конкретным путем — с помощью полного или частичного удвоения слова:

iri — «сорт» — iri-iri — «сорта»

chiwo — «боль» — chiwe-chiwe — «боли» dabara — «совет» — dabarbara — «советы»1.

Немало существует и таких языков, например у некоторых австралийских племен, которые формируют множественное число с помощью слова «много»: шкура + много = шкуры, заяц + много = зайцы и т.д. Разумеется, между этими примерами конкретного множества и «конкретным множеством» русского языка имеется качественное различие, однако здесь существенно подчеркнуть, что как бы ни были многообразны пути становления отвлеченного множества в разных языках, само понятие множества оформилось в результате своеобразного отражения и преломления в языке идеи конкретного множества.

Хотя понятие множества шире понятия множественного числа, между ними существует взаимодействие, определяемое взаимодействием логического и грамматического в языке.

Решительно отвергая мнение Дюринга, считавшего, будто бы «чистая математика» имеет дело только с «продуктами своего

1См.: Ольдерогге Д.А. Язык хауса. Краткий очерк грамматики, хрестоматия

исловарь. Л., 1954. С. 21.

5. Грамматические категории

281

собственного творчества», Энгельс писал: «Понятия числа и фигуры взяты не откуда-нибудь, а только из действительного мира»1. То же следует сказать — с учетом языковой специфики — не только о категории числа, но и о такой части речи, как числительное. История числительных помогает понять более сложную и более отвлеченную категорию грамматического числа.

В разделе лексики уже сообщалось о возникновении таких названий, как древнерусская мера измерения пядь или английская мера foot (букв. «ступня»). Числительное сорок, как предполагают некоторые ученые, является так называемым мужским вариантом слова сорока. В свою очередь, от этого последнего могло образоваться производное сорочка, которое приобрело ряд значений, в том числе и значение «мешка». В такого рода мешок обычно укладывалось четыре десятка беличьих или собольих шкурок, необходимых для шубы. В повести А.К. Толстого «Князь Серебряный» (гл. IX) царь Иван, желая сделать молодого Скуратова опричником, обещает ему выдать «три сорока соболей на шубу» — на особо богатую шубу.

Впоследствии слово сорок стало употребляться как единица измерения, а затем получило значение 402.

Рассказывая о Галлии и Германии в первом веке до нашей эры, Цезарь писал в своих «Записках о галльской войне» (кн. 6, гл. XXV): «Геркинский лес тянется в ширину на девять дней пути для хорошего пешехода; иначе определить его размеры невозможно, так как германцы не знают мер протяжения». Из этого замечания явствует, что древние германцы измеряли пространство «днями ходьбы». Впоследствии из подобных практических потребностей возникли меры протяжения, своеобразные единицы счета. Такого рода многочисленные свидетельства древних писателей дают возможность проследить истоки образова-

ния различных названий, относящихся к единицам измерения и счета3.

Само понятие десятичного счета, лежащее в основе современной системы счета десятками, установилось не сразу. Различные языки до сих пор сохранили остатки более старой системы,

1 Энгельс Ф. Анти-Дюринг // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 37.

2Ср.: Vasmer M. Russisches Etymologisches Wörterbuch. Bd II. Heidelberg, 1955. S. 698.

3 Впрочем, старый примитивный счет уже наряду с современным еще долго держится и в более позднее время. Ср. у А.Н. Толстого: «Но взамен вокруг Азова быть русской земле на десять дней верхового пути» (Толстой А.Н. Петр Первый. Кн. 2. Гл. 4).

282 Глава III. Грамматический строй языка

в основе которой могло быть и пять, и двадцать, и др. Современное французское quatre-vingts — «восемьдесят» (букв. «четыре двадцать», четыре раза по двадцать) красноречиво свидетельствует об этом. Описывая жизнь северного народа — чукчей, писатель Т. Семушкин рассказывает:

«Это были учителя... Их внимание привлекло грамматическое образование числительных в чукотском языке. — Смотрите, ребята, это очень интересное словообразование! — сказал учитель Скориков. — По-моему, у них в основе счета не десятка, а пятерка. — Не может быть! — усомнился Дворкин. — Видишь: один — иннень, десять — мынгиткен, одиннадцать — мынгиткен иннень пароль. Ясно, что десять в основе. — Ты дальше гляди! — горячо возразил Скориков. Пятнадцать — кильхинкен, шестнадцать — кильхинкен иннень пароль. О чем это свидетельствует? — Мне тоже кажется, что в основе пятерка, — вмешался Кузьма Дозорный. Разгорелся горячий спор» (Семушкин Т. Алитет уходит в горы, кн. 2, ч. I, гл. 3.).

Приведенные материалы показывают, что современная система счета установилась не сразу, а в процессе длительного исторического развития мышления человека. То же следует сказать и о грамматической категории числа, хотя ее реальные истоки обнаруживаются не так легко, как в системе счетных единиц.

Чтобы понять, как взаимодействует отвлеченная грамматическая категория числа со значениями тех слов, числовое значение которых она выражает, присмотримся, какие осложнения встречаются на пути основного противопоставления единственного и множественного числа. В одних только индоевропейских языках таких осложнений может быть немало. Вот некоторые из них:

1. Наличие у ряда существительных уже известного нам так называемого собирательного значения. В современном русском языке к таким существительным относятся крестьянство, студенчество, листва, братва, белье, зелень и многие другие. Семантика подобных существительных нарушает абстрактное противопоставление единственного и множественного числа, создавая особые «подзначения» внутри более общей категории числа и приближая ее тем самым к более конкретному значению определенных групп существительных, имеющих в отличие от других имен собирательные значения.

Взаимодействие собирательного значения со значением единственного и множественного числа может быть неодинаковым

5. Грамматические категории

283

в разных языках. Обычно собирательное значение является своеобразной разновидностью значения единственного числа.

Латинское слово типа folia — «листва» первоначально представляло множественное число от единственного среднего рода — folium — «лист». Но folia — «листва» воспринималось не столько как множественное число, сколько как единственное особого качества — единственное собирательное («листва шумит», а не «листва шумят»). Поэтому в дальнейшей истории латинского языка в связи с распадом среднего рода существительные этого типа стали осмысляться как слова единственного числа женского рода собирательного значения. Следовательно, множественное число в морфологическом отношении (folia) в определенную историческую эпоху начало восприниматься как единственное число в семантическом отношении (единственное число собирательного значения).

Так, собирательное значение, оказываясь как бы внутри более общего и широкого противопоставления единственного и множественного числа и постоянно взаимодействуя с этими последними, не только осложняет категорию числа, но и приближает ее к реальным лексическим группам слов1.

Но если в грамматическом отношении собирательное значение свойственно лишь определенному кругу имен существительных, то в стилистическом плане в таком значении могут употребляться самые разнообразные существительные. Так, у Лермонтова («Бородино»):

Изведал враг в тот день немало,

Что значит русский бой удалый...

УКороленко («Слепой музыкант», гл. 1, IX): «В Малороссии

иПольше для аистов ставят высокие столбы и надевают на них старые колеса, на которых птица завивает гнездо». Существительные враг и птица в грамматическом отношении не имеют собирательного значения, тогда как в стилистическом употреблении в данных контекстах они получают подобное осмысление. Следует различать эти неодинаковые планы, как различают значение и употребление слова в лексике (гл. I).

2. Второе осложнение в системе единственного и множественного числа — наличие так называемого двойственного числа в

1 «Собирательность» имеет отношение не только к единственному числу, но и ко множественному. Ср. холодá, морóзы, где «идея множественности как бы потонула в идее собирательности» (Овсяников-Куликовский Д.Н. Синтаксис русского языка. 2-е изд. СПб., 1912. С. 16).