Будагов Р.А. Введение в науку о языке. 2003

284	Глава III. Грамматический строй языка

некоторых древних и новых языках. Двойственное число является одним из свидетельств того, что сама грамматическая категория числа в своем отвлеченном значении вырабатывалась постепенно, в процессе своеобразного преодоления сопротивления конкретного лексического материала. Двойственное число предполагает наличие в языке особой морфологической формы, отличной как от формы единственного, так и от формы множественного числа и употребляющейся при обозначении двух предметов или явлений.

Двойственное число было известно, в частности, древнегреческому и древнерусскому языкам. В современном русском языке остатки двойственного числа могут быть обнаружены в таких морфологических различиях, как, например, «два дома», но «пять или десять домов». И в том и в другом случае существительное дом находится не в единственном числе, но в первом случае — это остатки двойстсвенного числа («два дома» с ударением в старом языке на последнем слоге существительного), во втором — множественное число. В новом языке, в котором двойственное число перестало быть живой морфологической категорией, различие окончаний «два дома» и «пять домов» утратило свою дифференцирующую функцию.

Постепенно развитие абстрактного мышления приводит к тому, что старое двойственное число приобретает пережиточный характер. Человеку становится ясно, что и понятие о двух предметах и понятие о многих предметах относятся к категории множественности. «Два» — это так же «не один» предмет, как «не один» предмет и представление о «пяти», «десяти» и т.д. Если на древнем этапе развития мышления двойственное число как бы замыкало ряд множественности ближайшим конкретным множеством — представлением о двух предметах, то постепенное устранение двойственного числа свидетельствовало о крепнущей силе мышления, о выработке общего представления о множественности1.

Вместе с тем системный характер грамматической категории числа обнаруживается в том, что единственное число предполагает наличие множественного, а множественное — наличие единственного.

1 В отдельных высокоразвитых языках, например в литовском, двойственное число может сохраняться пережиточно. В этих случаях оно нисколько не препятствует выражению абстрактного множества (см.: Тронский И.М. К семантике множественного числа в греческом и латинском языках // Уч. зап. ЛГУ. Сер. филол. наук. Вып. 10. 1946. С. 54 и сл.)

5. Грамматические категории

285

3. Третьим осложнением в системе числа являются такие случаи, когда те или иные существительные не имеют особых форм множественности или когда, наоборот, существительные употребляются только во множественном числе (так называемые singularia и pluralia tantum). Большинство и меньшинство, пролетариат и буржуазия и многие другие слова встречаются обычно

вединственном числе, однако семантика этих слов такова, что дает им возможность в самом контексте передавать и «числовые значения». Семантика этих слов как бы перекрывает различие единственного и множественного числа. То же следует сказать и о существительных, употребляющихся только во множественном числе (ворота, очки, весы и пр.). Для существительных этого рода контекст имеет особо важное значение.

Возвращаясь к вопросу о соотношении между основным противопоставлением единственного и множественного числа и различного рода осложнениями внутри этого противопоставления, нельзя не заметить, что отмеченные осложнения, число которых при привлечении различных языков могло бы быть увеличено, показывают, как постепенно формировалось отвлеченное значение грамматической категории числа. Не существует языков, в которых «механизм» выражения категории числа так или иначе не находился бы в зависимости от различных лексических групп, через посредство которых действует сам этот «механизм».

Ранее уже отмечалось, что сравнение абстракции в геометрии с абстракцией в языке неудачно. На определенном этапе отвлечения от реальных предметов и явлений геометр или математик часто производят математические операции с совершенно условными единицами. Как говорит один из исследователей,

математик может «образовать множество, членами которого являются Карл Великий, луна и число 13»1. Не то, как мы видели,

вязыке. Разумеется, и здесь абстракция нередко поднимается на высокую ступень обобщения, но это обобщение обычно в большей или меньшей степени связано с особенностями тех слов, которые объединяются данной грамматической категорией.

1 Греллинг К. Теория множеств. М., 1935. С. 6. Не следует, однако, забывать, что исторически и в математике абстракции развивались на основе опыта, практики. Ср., например, замечание великого русского математика Н.И. Лобачевского: «Все математические начала, которые думают произвести из самого разума, независимо от вещей мира, останутся бесполезными для математики, а часто даже и не оправдываемы ею» (Материалы для биографии Н.И. Лобачевского / Собрал и редактировал Л.Б. Модзалевский. М., 1948. С. 204).

286	Глава III. Грамматический строй языка

Именно поэтому, например, не все имена существительные могут иметь множественное число, и только определенные по своей семантике слова получают грамматическое значение собирательности. Различие типов абстракции в языке и в математике (соответственно и в геометрии) определяется спецификой каждого объекта, спецификой языка как средства общения и выражения нашей мысли.

Несмотря на отмеченное различие, грамматическая категория числа выступает в современных развитых языках как средство высокой абстракции. Объединяя по типу окончания множественного числа столь различные слова, как, например, шелкá, докторá, бортá, тормозá, городá и пр., говорящий отвлекается от того, что семантика отдельных слов, входящих в этот тип множественного числа, очень различна. Городá и докторá — это совсем различные по своему значению слова, однако они объединяются определенным типом грамматического образования множественного числа (тип на а или я). И все же если не в отдельных словах, то в отдельных группах слов удается обнаружить связь между грамматикой и лексикой.

Понятие множественного числа или, шире, понятие множественности относится к самым разнообразным предметам и явлениям. Отсюда и тенденция к объединению самих типов грамматического образования множественного числа. Если практический опыт человека сталкивал его с разнообразными частными случаями множественности (множество камней, множество птиц, множество звезд, множество людей и т.д.), то, по мере того как человек приобретал способность отвлекаться от отдельных случаев частной множественности, у него все в большей степени созревала идея отвлеченной множественности, которая должна была сформироваться и в языке (в грамматике). Мышление, определяясь практической деятельностью человека, в свою очередь оказывает воздействие на практику.

Так, исторически отвлекаясь от частного и единичного, в языке постепенно зреет категория абстрактного числа, абстрактной единичности и абстрактной множественности. Современное единственное и множественное число в грамматике самых разнообразных высокоразвитых языков и является продуктом этого сложного развития.

Понятие числа в грамматике не только отличается от понятия числа в логике, но и взаимодействует с этим последним. Единственное число, в частности, передает и понятие одного предмета и понятие предмета вообще (дом, книга), а множе-

5. Грамматические категории

287

ственное, выражая множественность, обычно вовсе не указывает на точное число упоминаемых предметов (домá, книги — неизвестно, сколько именно домов и сколько именно книг). Человек — это не только данный человек, Иван или Петр, но и человек вообще. Суждение человек смертен передает одновременно и то, что каждый человек смертен, и то, что все люди смертны. Когда говорят на площади было много людей, прибегают ко множественному числу (люди), но не указывают при этом точного числа: 100, 200 и т.д. Эти осложнения лишь подтверждают важную диалектическую особенность языка — способность языка выражать общее и отдельное одновременно.

В современных индоевропейских языках противопоставление и связь единственного и множественного числа являются основным стержнем, формирующим категорию грамматического числа.

А.М. Пешковский тонко заметил, что в тех случаях, когда множественное число обычно не образуется, например от слов мукá или ухá, но когда почему-либо нам нужно искусственно его образовать, «мы скорее скажем мýки, ýхи (в смысле разных сортов муки и разных видов ухи), чем мукú, ухú, инстинктивно стремясь отличить этим способом множественное число от единственного»1. Противопоставление и связь единичности и множественности перекрывают другие возможные противопоставления и связи между единственным числом и собирательным, между двойственным и множественным числом и т.д. Вместе с тем само абстрактное противопоставление единственного и множественного числа, непрерывно взаимодействуя с различного рода частными множествами, обнаруживает закон другого постоянного взаимодействия — грамматики и лексики2.

Этот последний важнейший общий закон языка в системе грамматической категории числа обнаруживается не только в отмеченных взаимоотношениях, но и в ряде частных явлений, например в том, что в разных языках отдельные формы множественного числа имеют совсем иное лексическое значение, чем

1 Пешковский А.М. Русский синтаксис в научном освещении. М., 1938. С. 51. 2 А. Потебня в своей статье «Значение множественного числа в русском языке» («Филологические записки» за 1887 и 1888 гг.) устанавливает следующие подразделения: множественное число гиперболическое, множественное число единичных вещей, множественное число делимого вещества, множественное число места, множественное число времени, множественное число состояния; см. также: Wackernagel J. Vorlesungen über Syntax. I. Basel, 1920. S. 73–105

(глава о категории числа в индоевропейских языках).

288	Глава III. Грамматический строй языка

формы единственного числа (лексико-семантическое использование грамматической категории).

Латинское слово littera — «буква» во множественном числе (litterae) означает «письменность», impedimentum — «препятствие», во множественном числе (impedimenta) — «обоз», «багаж». Немецкое существительное die Truppe — «труппа актеров», а во множественном числе (die Truppen) — «отряд», «войско». Французское le mémoire — «диссертация», но во множественном числе (les mémoires) — «мемуары», «воспоминания». Иногда в языке имеются две формы множественного числа, из которых одна близка по смыслу к единственному, а другая от него удаляется в большей или меньшей степени. Итальянское gesto — «жест» — gesti — «жесты», но gesta — «деяния». Румынское ochiu — «глаз» — ochi — «глаза», но ochiuri — «яичница-глазунья» и т.д.

Чтобы правильно употреблять категорию числа, как и другие грамматические категории, нужно понимать, чтó в ней относится к языковой норме и чтó — к частным случаям различных стилистических контекстов.

Известны отдельные случаи отклонения от обычного употребления единственного и множественного числа, определяемые разнообразными потребностями стилистической и бытовой экспрессии.

Так, когда мать, радуясь тому, что ее ребенок хорошо выспался после болезни, восклицает: «Сегодня мы хорошо поспали!» — то данная «множественность» (мы) может оказаться очень условной, если сама мать провела при этом тревожную и бессонную ночь. Известны также особые случаи применения множественного числа для выражения вежливости и скромности или уверенности и твердости в устах оратора, писателя, ученого («мы предполагаем», «мы считаем», «мы приходим к следующему заключению» и т.д.). Наконец, множественное число в функции единственного, как и обратно — единственное число в функции множественного, может выступать иногда просто как результат недостаточной грамотности говорящего или пишущего, как результат неумения разобраться в подлинных отношениях окружающей действительности, в фактах, в ситуации. Когда гоголевский почтмейстер рассказывает свою «Повесть о капитане Копейкине» (Гоголь. Мертвые души, т. 1, гл. X), то автор сообщает: «После кампании двенадцатого года, сударь ты мой, — так начал почтмейстер, несмотря на то, что в комнате сидел не один сударь, а целых шестеро...» Подобные нарушения литературной нормы употребления грамматической категории числа и

5. Грамматические категории

289

то, что человек, хорошо владеющий литературным языком, остро воспринимает эти отклонения и оценивает их отрицательно, лишний раз свидетельствует, насколько связана категория числа с реальными жизненными представлениями человека о единичности и множественности.

Категория числа, возникнув из жизненных потребностей человека, претерпела ряд осложнений и в грамматике языка получила сложное отвлеченное значение. И все же по сравнению с грамматической категорией рода категория числа представляется гораздо более «прозрачной», ибо исторические причины, вызвавшие ее к жизни, очевидны и все последующее ее развитие может быть достаточно тщательно прослежено. Кроме того, сама категория числа, несмотря на всю ее сложность, оказалась гораздо более целостной, чем категория рода, в которой родовые признаки как бы сплелись и перепутались с разнообразными другими признаками имени, переросли в многообразную именную классификацию. С другой стороны, по сравнению с грамматической категорией рода, относящейся прежде всего к именам, категория числа гораздо более универсальна: она охватывает не только имена существительные и прилагательные, но и местоимения, глаголы и т.д. Сама семантика грамматической категории числа обусловливает ее широкое распространение, так как представление о числе в равной мере относится и к имени и к глаголу1.

В. Категория падежа

Падеж — это форма имени, выражающая отношение данного имени к другим словам в словосочетании или предложении. Стоит только сравнить именительный падеж существительного стол с родительным стола, чтобы убедиться, в чем заключается внешнее выражение падежных отношений.

По сравнению со всеми остальными падежами именительный представляется более свободным, более независимым. Поэтому не случайно, что именительный (прямой) падеж оказывается в основе названий предметов или понятий — стол, дом,

1 См. серию статей разных авторов о категории числа в языках мира: Уч. зап. Ленинградского государственного университета. Сер. филологических наук. 1946. Вып. 10. С. 15–135; Есперсен О. Философия грамматики. М., 1958 (главы 14 и 15 посвящены числу); Beke O. Zur Geschichte des uralischen und indoeuropäischen Dualis // Acta Antiqua. Budapeºt, 1957. Vol. V. P. 1–19; Etude linguistique. Le problème de nombre // Bullétin de la Faculté des letters de Université de Strasburg. 1965. Bd 6.

290	Глава III. Грамматический строй языка

книга, наука. Напротив того, остальные (косвенные) падежи выступают как более зависимые, менее самостоятельные образования. Форма родительного падежа существительного стола предполагает отношение к другим словам в словосочетании или предложении. Эта форма несамостоятельного положения имени: можно сказать «ножки стола» или «в этой комнате нет стола», но нельзя сказать только стола (что стола?).

Именно поэтому именительный падеж одни ученые называют независимым (Пешковский), другие — нулевым (Карцевский), третьи — падежом, лишенным особых признаков (Якобсон). Функция именительного падежа прежде всего назывная, тогда как функция косвенных падежей сводится к выражению многообразных отношений между словами. Но так как косвенных падежей обычно бывает много (разумеется, лишь в языках, обладающих падежами), то при определении падежа выражение отношения кладется в основу самой этой грамматической категории.

Падеж, однако, — это не всякая форма имени и не всякое окончание имени. Когда сравнивают стол — столы, то форма столы имеет определенное окончание, но оно не создает особого падежа, отличного от падежа формы стол. Эти формы являются формами одного и того же именительного падежа, только одна из них выступает в единственном числе, а другая — во множественном. Следовательно, падеж — это не всякое окончание имени, а особое окончание, предполагающее единство формы и определенного значения.

Анализируя родительный падеж стола в сочетании поверхность стола, легко заметить, что падеж передает отношение одного имени к другому. Анализируя выражение грести веслом, можно обнаружить отношение имени к глаголу.

Чтобы ответить на вопрос о числе падежей в определенном языке, следует исходить не из одного какого-нибудь типа склонения, а из всех типов склонения, имеющихся в языке. Слово ночь в различных падежах имеет только три разные формы в русском языке (ночь, ночи, ночью), хотя само это слово склоняется по парадигме шести падежей современного русского языка. Это объясняется тем, что в других типах склонения имена существительные приобретают уже не три, а обычно пять различных форм в зависимости от падежа (стол, стола, столу, столом, столе), хотя совпадение отдельных форм, относящихся к различным падежам, и здесь не исключается (именительный падеж стол, винительный падеж тоже стол). Следовательно, три формы слова ночь (ночь, ночи, ночью) должны рассматриваться

5. Грамматические категории

291

на фоне пяти форм слова стол. В этом обнаруживается системный характер языка: один тип склонения имени существительного невозможно понять вне других типов склонения той же части речи в том же языке.

В тех индоевропейских языках, в которых имя существительное имеет падежи, совпадение отдельных форм, принадлежащих к разным падежам, в неодинаковых парадигмах бывает различным.

Так, в русском языке в склонении образца стол совпадают именительный и винительный падежи (стол — стол), а образца вол (одушевленное имя) — родительный и винительный падежи (волá — волá). В первом склонении латинского классического языка формы родительного и дательного падежей единственного числа совпадают (например, terrae — «земли» и terrae — «земле»), но формы этих же падежей не совпадают во множественном числе того же типа склонения (родительный падеж terrarum, дательный terries), не говоря уже о несовпадении этих форм за пределами данного склонения в других типах склонения (например, родительный падеж horti — «сада», дательный падеж horto — «саду»).

Чтобы установить своеобразие и количество падежей, необходимо исходить не из одного какого-нибудь типа склонения, а из всех типов склонения, имеющихся в языке и охватывающих данную часть речи (в наших примерах — имя существительное). Если формы разных падежей, совпадая в одних типах склонения, не совпадают в других, то они тем самым существуют в языке как различные формы имени, подобно тому как нулевая флексия (например, родительный падеж множественного числа мест) на фоне других, ненулевых флексий (родительный падеж множественого числа столов), бытующих в данном языке, считается в грамматике флексией, тем более что в приведенных ранее примерах неразличение форм в одной парадигме сопровождается различением форм в другой парадигме.

Роль нулевой флексии можно пояснить таким óбразным сравнением из области лексики: четвертый палец на руке, между средним и мизинцем, называют безымянным, т.е. «не имеющим имени». Но это «нулевое название» в системе обозначений других пальцев, которые получают названия (большой, указательный, средний, мизинец), тоже воспринимается как своеобразное название (безымянный). Следовательно, палец, по существу не имеющий имени (без имени > безымянный), в ряду других пальцев с вполне определенными именами сам воспринимается как

292	Глава III. Грамматический строй языка

носитель столь же определенного имени (безымянный тем самым перестает распадаться на составные части). В свое время А.М. Пешковский проводил другое сравнение: бесхвостые обезьяны в ряду с хвостатыми обезьянами могут классифицироваться по разным признакам, в том числе и по «хвостовому», хотя у первых его нет вовсе. Так возникает проблема нулевого показателя далеко за пределами грамматики. Она опирается на понятие ряда и системы в соответствующей области знаний.

Можно ли, однако, слишком расширить принцип системности в языке? Можно ли на том основании, что, например, местоимения склоняются, сделать вывод, что склоняются и имена существительные? Ответ должен последовать отрицательный.

Если при установлении системы склонения имен существительных следует исходить из всех типов их склонения в данном языке, то это не означает, что возможно выровнять разные части речи и утверждать, что если существительные в определенном языке склоняются и имеют определенное количество падежей, то так же должны склоняться, например, прилагательные или местоимения. Рассуждать так — значило бы превратить принцип системности языка в принцип тождества разных частей речи, в принцип, приводящий к отрицанию специфики каждой части речи.

Материал разных языков показывает, что склонение, наблюдаемое в одной части речи, может отсутствовать в другой. В этом последнем случае вперед выступают другие грамматические средства, прежде всего предлоги.

Так, в большинстве романских языков имена существительные и прилагательные не склоняются, тогда как местоимения склоняются (ср., например, французские личные атонные местоимения типа je — «я», но me — «меня»). В английском языке склоняются существительные и местоимения, но не склоняются прилагательные.

Но тут возникает новая серия вопросов. Как же может имя существительное не склоняться, т.е. не иметь падежей, если падеж, как мы видели, это форма имени, выражающая его отношение к другим словам в словосочетании или предложении? Разве могут быть языки, в которых не выражается подобного отношения?

Разумеется, языков, в которых так или иначе не передавалось бы грамматическое отношение имени к другим словам в предложении, не существует. Весь вопрос в том, какими средствами это достигается. Падеж — категория морфологическая. Поэтому лишь в тех языках, в которых существуют формы слово-

5. Грамматические категории

293

изменения (типа русского стол, стола, столом и пр.), могут существовать и падежи. Когда же французы говорят nous sommes à la maison — «мы дома», то они при этом никак не изменяют форму слова maison, которое в любых сочетаниях с другими словами формально не изменяется. В подобных случаях, следовательно, функцию, которую в одних языках выполняют падежи, в других берут на себя иные грамматические средства, в частности предлоги (à, de и др.).

Но существуют не только падежные и беспадежные языки и даже не только такие языки, которые сохраняют падежи в местоимениях и не сохраняют их в существительных и прилагательных. В действительности встречаются и языки, которые имеют всего два или три падежа. В подобных языках отношение имени к другим словам в предложении передается в одних случаях падежами, в других предлогами, а иногда и теми и другими средствами одновременно1.

В английском языке, например, у имен существительных имеется лишь два падежа — общий с нулевым окончанием и притяжательный (так называемый саксонский родительный), выраженный окончанием -’s (например, brother’s room — «комната брата»). Если же принять во внимание, что значение принадлежности может быть передано в английском языке не только с помощью родительного падежа, но и с помощью предлога (the room of my brother — «комната моего брата»), причем существительное brother — «брат» в этом последнем случае морфологически никак не изменяется, то станет ясно, что удельный вес падежей в современном английском языке невелик по сравнению с удельным весом предлогов. Общему падежу с нулевым окончанием противостоит только родительный саксонский. Так как никакие другие падежи общему падежу не противостоят (а падежи, как мы видели, могут существовать только в противопоставлении и во взаимном «отталкивании» друг от друга), то общий падеж становится в английском языке господствующим. Его оттеняет только родительный2.

Поэтому английский язык относят к языкам двухпадежным, хотя эти падежи, будучи резко неравными по объему (общий падеж встречается очень часто, а родительный саксонский сравнительно редко и имеет частное значение), приводят к тому,

1 Разумеется, одновременность действия падежей и предлогов не исключается и во многопадежных языках (ср. русское в комнате, со смехом и пр.).

2 О падежах в английском языке имеются разные точки зрения. Об этом см.: Ильиш Б.А. Современный английский язык. 2-е изд. М., 1948. С. 93–108.