5. Реабилитация повседневного

Есть множество попыток различным образом вернуть повсе­дневному его ценность. Эти усилия столь же древние, как и сама философия. Кажется, уже Аристотель признавал приоритет конк­ретного знания над общими правилами, противопоставляя практи­ческий опыт теоретическому¹². Сегодня можно назвать много имен философов, решавших эту задачу. В работах Э. Гуссерля, А. Шюца¹³, Л. Витгенштейна, У. Джеймса и других философов можно найти теоретическое обоснование того, что называется культурой повсе­дневности.

Прежде чем перейти к этой проблеме, я хотел бы предостеречь от двух путей поиска ее решения, которые ведут лишь к простомувозвышению повседневногопосредством возвращения к прошлым иенностям. Первый путь основан на обычной перемене места, инверсии. В этом случае противопоставление повседневной жизниуниверсальному образованию и воспитанию или противопоставле­ние повседневности специализированным знаниям, которые являют­ся собственностью экспертов, сохраняет свое значение. Но при этом акцентируется ценность другого члена в этих парах, а именноповседневного. На место духовной культуры общества и специали­зированных знаний экспертов приходят бульварная литература, уличный жаргон, анекдоты, возделывание огородиков, соседская взаимопомощь, самообразование и все другие воплощения прин­ципа «сделай сам» («do-it-yourself»). При этом достаточно очевидно, что возможна деформация двух сторон противопоставления попринципу антитезиса: возвышение форм высокой культуры, которое приводит к оценке повседневности как низшей ступени или какрудимента культуры. Ситуация перемены места, смены ролей, когда место Фалеса занимает служанка, кажется комичной. К томуже она основана на спонтанной иллюзии, что стоит только сбросить оковы и наступит благоденствие, неожиданно удастся найти то, что ищешь, оказавшись в придорожной канаве.

Второй путь, который ведет к возрождению ценности повсе­дневного, — это путь возвращения к архаичным состояниям, когда Логос и Техне еще не обрели свой собственный предмет. Оча­рование, производимое прошлыми архаичными формами, возвышает повседневность, преодолевая тенденцию ее развенчания, но при этом происходит перерождение повседневного в суррогат архаики, что, в свою очередь, не позволяет древним формам жизни стать вновь конкурентоспособными. Будет иллюзией, обращенной в прошлое, полагать, что можно совершить очаровательное волшебство безсплошного обмана. Архаичное устройство мира и архаичные формы жизни слишком увлечены прелестной игрой с первоприродой, чтобы быть действительной альтернативой, способной вывести цивилизо­ванный разум из кризиса.

Я вижу выход не в простом возрождении ценности повсед­невной жизни, достигаемой возвращением в прошлое, а в пере­оценке, которая требует одновременно переосмысления. Вступает в силу эвристическая перспектива, о которой я упоминал в началеэтой статьи. Я исхожу из гипотезы, о которой не могу здесь говорить подробно: если все культурные порядки различаются (selektiv) и исключают (exklusiv) друг друга, и вместе с тем до определен­ной степени изменчивы, то они не могут ни объединяться в общий порядок, ни следовать какому-либо одному регулятивномуосновоположению. В значительной степени они сохраняют не­преодолимый произвол. Повседневность в смысле повседневных знаний, повседневной политики, права, истории, искусства, вплоть до marching saints*, приобретает тем самым новое значение места изменчивой и варьируемой рациональности. Это собственное значение повседневности, которое не может быть редуцировано к чему-либо иному. Язык, работа, техника, материальная предметностьи многое другое предстают перед нами в новом свете. Даль­нейшие рассуждения прояснят это.

* Известная американская песня. — Прим. перев.