Статья 2. Ормонт. Роль лидера группы в работе с доэдипальным пациентом в групповом сетинге

К этому времени группа уже выучила мантру Артуро и теперь поняла, что она значит. «Видеть – не чувствовать, слышать – не слушать, говорить – не делать». Артуро убеждал себя – что бы он ни переживал, ему не надо претворять это в действие. Он может видеть и не распознавать, слышать и не обращать внимания на то, что он слышит. А главное – он может говорить или скорее думать (говорить самому себе) все что угодно, не переходя к действиям. Его мантра была заклинанием, призванным уберечь его от насильственных, жестоких действий. Артуро прибегал к словам, чтобы обрести контроль над собой.

Но были ли мы правы?

Я спросил у Артуро, не вызывает ли у него гнев кто-нибудь из участников группы.

Артуро кивнул.

Чувствовал ли он, что склонен перейти к действиям?

Артуро снова кивнул.

Ему было страшно, что он начнет действовать?

На сей раз он ответил одним словом: «Очень».

Как выяснилось, в данном конкретном случае дело было в том, что один участник группы высмеял его испанский акцент – по крайней мере, Артуро так показалось. На самом деле этот участник сказал, что ему очень нравятся испанские пословицы, а заговорил он об этом лишь затем, чтобы узнать у Артуро, нет ли испанской поговорки, которая подходила бы к тому, что в тот момент происходило. Это невинное замечание заставило Артуро почувствовать, что его изолировали и высмеяли. То, что Артуро был иностранец, служило для него метафорой того, что он чужак, и его огорчало, когда кто бы то ни было указывал на то, что он в чем-то отличается. Когда его обижали, он чувствовал прилив безудержной ярости, и мантра помогала ему защититься от того, чтобы применять к людям физическое насилие.

Я объяснил Артуро, что он может чувствовать порывы и при этом ничего не делать – ведь во время наших сессий запрещены любые физические действия. Я добавил, что в порыве как таковом, каким бы он ни был, нет ничего дурного. Однако если Артуро сможет известить нас о том, что он чувствует, мы, вероятно, сумеем помочь ему поговорить о своих чувствах так, чтобы все мы его поняли.

К такой интервенции в работе с Артуро меня побудила не потенциальная опасность. Я реагировал не на сколько-нибудь серьезную угрозу насилия с его стороны – по крайней мере, не по отношению к нам, - а на страх Артуро, что он может оказаться жестоким. Из-за этого страха он мысленно уходил от группы, и она зачастую теряла с ним контакт. Внимание к его сопротивлению я привлек ради того, чтобы он эмоционально воссоединился с группой, сделался частью происходящего в ней процесса.

В других случаях группа и сама может оказать на пациента сильное давление, вынуждающее его соответствовать групповому процессу – участник кажется ей дерзким или опасным. Однако само усилие, направленное на то, чтобы сделать пациента одним из участников группы, может оказаться для него ошеломляющим, и тогда мы должны вмешаться, чтобы защитить его.

Тимоти четыре-пять раз за время сессии ходил в туалет. Никто не мог поверить, что у человека может так стремительно накапливаться моча. Но когда участники группы попытались убедить Тимоти посидеть смирно, он внезапно проявил некогерентность. Лицо у него застыло, и он стал путать имена участников. Заметив это, я сказал группе, что участники должны не контролировать его поведение, а попытаться его понять. После этого они обращались с Тимоти мягко. Когда группа стала относиться к Тимоти иначе, начала лучше его принимать, Тимоти смог самовыражаться гораздо когерентнее. Теперь ему уже не так часто требовалось выбегать из комнаты.

Дело не в том, что мы хотим создать для пациента с доэдипальным расстройством предельно благоприятные условия. На самом деле такой человек, попав в атмосферу любви, не будет счастлив и благополучен, а направит свою агрессию на себя. Он отстраняется и принижается. Собственно говоря, если у человека и дальше должна оставаться возможность быть направляемым извне и сохранять контакт с другими участниками группы, необходимо, чтобы он в определенной степени шел против всех, спорил с ними. К человеку, который убегает от других в себя, нужно относиться не менее бдительно, чем к человеку, который ведет себя антисоциально.

Например, Билл посвятил долгое время тому, чтобы угодить всем и каждому в своей группе. На первый взгляд он соглашался со всем, что бы ни говорили другие участники – по правде говоря, казалось, что он даже слишком милый, какой-то бесхребетный. Когда другой участник группы что-то говорил, Билл кивал, когда другой участник группы улыбался, Билл тоже улыбался. О нем самом мы ничего не знали – лишь то, что он художник и работает, когда хочет. Индивидуальный терапевт, совместно с которым мы работали в этом случае, говорил мне, что у Билла низкая самооценка и творческий кризис. Личная жизнь у него, по-видимому, отсутствовала.

Однажды я заметил, что Билл – единственный человек в комнате, который работает по собственному расписанию. Все остальные были вынуждены приспосабливаться к расписанию, которое устанавливали для них на рабочем месте. Я добавил, что Билл по-настоящему независимый человек. На это пациент резко выпрямился, и остаток сессии, по моим наблюдениям, провел, изучая, как одеты остальные участники.

На следующую сессию Билл явился в ярко-зеленом пиджаке поверх алой футболки. А еще через неделю – в джинсах, заляпанных краской, и ботинках на босу ногу. Его наряды начали непредсказуемо меняться – однако неизменно оставались кричащими. Более того, Билл начал высмеивать окружающих за то, как они одевались. Он говорил им, что они продают свою индивидуальность за принятие и признание.

Когда несколько человек принялись оправдываться, что-де вынуждены так одеваться на работу, Билл немедленно бросился в драку. «А почему вы не можете одеваться, как вам удобно?» Казалось, Билл впервые доволен собой. Теперь он считал, что он не хуже, а лучше участников группы.

Очень скоро участники группы объединились после него. На лице Билла проявлялись вспышки отчаяния, и я испугался, что он снова уйдет в себя. Я защищал его, так как хотел, чтобы он и дальше направлял свои оппозиционные чувства вовне. К счастью, он овладел собой и продолжил выражать свою индивидуальность единственным известным ему способом – в вызывающей манере одеваться. Вскоре после этого Билл расширил новообретенный репертуар воздействия на окружение. Он нашел слова для выражения других точек зрения. Уверенность в себе росла, и он ее сохранил.

Нам следует всегда следить за управлением агрессией у наших пациентов, а особенно – когда мы имеем дело с пациентами с доэдипальными расстройствами. В этих случаях даже в большей степени, чем при работе с другими пациентами, нам следует быть готовыми поддержать у пациентов любые выражения неудовольствия или несогласия с другими участниками группы. Таким пациентам необходима любая возможность выразить свою агрессию словами, какую бы мы ни предоставили (Ormont, 1984).

КАК УСУГУБИТЬ СОПРОТИВЛЕНИЯ

Как показывают вышеприведенные примеры, пациенты, чьи расстройства коренятся в доэдипальном периоде, особенно медленно признают, что их поведение по отношению к другим людям можно считать каким угодно, но только не естественным. Даже когда их вызывающее поведение приходится окружающим против шерсти, они с неохотой оглядываются на свои поступки. Поскольку они начали вести себя именно так в очень раннем возрасте, то никогда не обдумывали альтернативные варианты, и им трудно представить себе, что можно вести себя как-либо иначе. Существуют определенные методы, которые особенно хорошо помогают таким пациентам познакомиться с дистонической природой такого поведения. Эти методы по своему воздействию сводятся к способам усугубить глубоко укоренившиеся паттерны пациента настолько, чтобы они стали совершенно ясны и очевидны.

Один из способов заставить пациента осознать, что он делает, - это лишить поведение его привычной награды, уморить его голодом. Например, Марианна постоянно перебивает окружающих - к большой их досаде. Колин все время задает нам вопросы, словно говоря: «Дайте мне поесть, я голоден!» Обе практики усвоены очень рано.

Когда Марианна перебивала нас, мы смотрели на нее, но не отвечали. Мы продолжали говорить о главной теме текущего момента, не отвлекаясь от нее ради Марианны. Когда Колин, как обычно, засыпал нас вопросами, мы не отвечали на них, а спрашивали у группы, чего, по ее мнению, нужно Колину. Мнимое пренебрежение пациентами в такие моменты приводило к двум результатам. Пациенты остро сознавали, что они делают, и понимали, как трудно им вести себя иначе.

Некоторые специалисты возражают против такого мнения, называя его садистским. Разве мы не пренебрегаем пациентом, разве не пренебрежение вызвало все его проблемы?! Ответ на оба вопроса – да, а на подозрение в садизме – нет. Мы были бы виновны в садизме, если бы затеяли все это исключительно ради того, чтобы сделать пациенту больно. Но на самом деле наша цель – помочь человеку понять, что он делает, в качестве прелюдии к признанию сопротивления, после чего пациент сможет улучшить свою жизнь и избегать боли.

Вообще говоря, критерий оценки любой терапевтической техники – это ее терапевтическая ценность для пациента, по крайней мере, так должно быть. Все понимают, что терапевт, применяющий эту технику, может в тот момент навлечь на себя неуважение, неблагодарность и даже оскорбления со стороны пациента, хотя такое бывает редко. Кроме того, та же самая техника вызывает неуважение и со стороны некоторых профессионалов. Поэтому, если терапевт и решается ее применять, он должен это делать крайне бережно и заботливо.

Именно когда мы морим паттерн голодом, не предоставляя доэдипальному пациенту той реакции, которой он ждет и жаждет, эта компульсивная потребность у пациента, скорее всего, возрастет. Пациент неожиданно для себя обнаружит, что практически не способен перестать вести себя по-прежнему. Как Марианна ни старалась отучиться от того, чтобы всех перебивать, это все равно продолжалось. Колин, осознав, что задает один вопрос за другим, предварил свою реплику словами «Это не вопрос» - и тут же спросил еще о чем-то.

Таким образом мы усугубили позывы к определенному поведению. Впоследствии пациент, который раньше принимал свое поведение как данность, осознал, что находится в полной зависимости от своего паттерна. Итак, мы обращаемся с сопротивлением пациента так, словно оно осознанное, пока он не сумеет его действительно осознать. Когда у пациента пробуждается гнев на нас и на группу, то, если группа реагирует на это слишком жестко, нам, вероятно, придется защищать пациента, став, таким образом, на сторону возмутителя спокойствия. Набраться такой отваги мы сможем лишь при условии, что будем четко осознавать, зачем мы это делаем.

Второй главный метод усугубления паттерна сопротивления, который также дает хорошие результаты у пациентов с доэдипальным синдромом, - это присоединение к сопротивлению (Ormont, 1974). Мы приводим себя в соответствие сопротивлению, отражаем его – и не только. Мы эхом повторяем его, идем с ним бок о бок и подкрепляем его, расширяя. Короче говоря, мы становимся настоящим его оплотом.

При этом мы оккупируем психическое пространство пациента, и рано или поздно пациент, поняв, что терпеть таких оккупантов он не в силах, будет вынужден вступить с нами в бой и очистить территорию от противника. Даже те пациенты, которые не в состоянии концептуализировать произошедшее, понимают, что у них возникают сильные чувства к другим людям.

Например, Джордж сказал группе, что когда он был маленьким мальчикам, то всегда представлял себе, что у него другие родители. Если бы он сумел их отыскать, вся его жизнь стала бы лучше. Он вырос в постоянных поисках новых опекунов и новых домов, не пытаясь как-то изменить себя. Дважды он менял колледж, ходил к четырем терапевтам, жил в шести разных городах.

После неприятной для него сессии он коротко объявил группе, что переезжает в другой, далекий город. Участники группы, ошарашенные и озадаченные, убеждали его хорошенько подумать. Но это лишь укрепило его решимость, и он твердо нацелился переезжать. Казалось, эти возражения подтверждают сложившиеся у него представления о том, что все на свете ополчились против него. Он разразился пространными тирадами в наш адрес – жизнь в нашем городе его изнуряет, все, в особенности женщины, а теперь еще и наша группа, не оставляют ему никакой свободы. Ему нужна «вольная атмосфера» - причем подальше от нас. От предположения одного из участников, что он просто бежит от своих проблем, Джордж только отмахнулся.

Я решил присоединиться к его сопротивлению и сказал, что я понимаю его желание уехать. Но если ему так нужна новая обстановка, почему бы не переехать туда, где все принципиально другое?

Казалось, я застал Джорджа врасплох. Он ожидал, что мы, а особенно я, начнем умолять его остаться, - а я принялся убеждать его переехать еще дальше. Когда я принялся развивать тему, Джордж посмотрел на меня с сомнением. Я сказал, что знаю прекрасное место – это Гавайи. Я упомянул красоту пляжа Вайкики, вулканов, ананасовых плантаций, а подробнее всего распространялся о традиционном гавайском дружелюбии.

Двое участников группы особенно ясно почувствовали, что я задумал, и выдвинули свои доводы в пользу того, что Джорджу нужно переехать именно туда. В конце концов он объявил, что планы у него изменились и он собирается на Гавайи.

Один из участников вслух поинтересовался, достаточно ли это далеко. Тогда я предложил Новую Зеландию. Другие участники, которые к тому моменту примкнули к моему заговору, согласились со мной, и тут Джордж взорвался. Кто дал нам право изображать его туристического агента? Он поедет, куда хочет, когда хочет и если захочет. Затем Джордж объявил, что покидает группу к концу месяца.

Однако когда на следующей неделе кто-то спросил, какие у Джорджа планы, тот ответил, что еще не решил, ему есть над чем подумать. Он сказал, что он не впервые решает, что ему будет лучше в другом месте, и переезжает туда, но проблемы в результате всегда оставались при нем.

Мы расширили и усугубили сопротивление пациента, присоединившись к нему. Джордж осознал паттерн, вместо того чтобы действовать в согласии с ним. Прием усугубления в очередной раз донес до сознания истину, так что в его применении нет ничего жестокого. Наша единственная цель – заставить пациента осознать, что он прибегает к паттерну, противоречащему его же интересам.

Заметьте, что эти два метода помощи доэдипальному пациенту, заставляющие его осознать собственные сопротивления, не имеют отношения к интерпретации: один прием морит сопротивление голодом, другой его усиливает. Поскольку эти пациенты в целом выработали свои сопротивления до того, как овладели речью, мы применяем методы, имеющие минимальное отношение к использованию языка.

РЕКОНСТРУКЦИЯ

Чтобы помочь пациентам распознать свое сопротивление и его роль, мы иногда раскрываем его происхождение. Реконструкции подобного рода позволяют пациенту сохранить ощущение безопасности и зачастую придают ему свободы, позволяя испытать новые варианты поведения.

Под реконструкцией мы, как обычно, понимаем упорядочивание и анализ различных форм материала, предоставленного клиентом, с целью определить исторические причины паттерна его сопротивления. Чтобы узнать о доэдипальном пациенте, мы не можем полагаться, как при работе с другими пациентами, на то, что он рассказывает о себе, - скоре на чувства, которые он вызывает у участников группы. Эти чувства, как правило, похожи на те, которые питали к пациенту родители или которые возникали у него самого в детстве.

Рассмотрим, к примеру, случай, когда пациент заставил группу относиться к себе в точности так же, как относились к нему родители. Кермит обладал даром не слышать, что ему говорят, если в этих словах было для него что-то неприятное. Если кто-нибудь говорил Кермиту, что тот злобствует, он продолжал говорить, словно этой реплики не было. Когда несколько человек попросили его убрать портфель, который мешал открывать дверь, он вел себя так, словно не слышал их. Столь сильна была у него привычка или, скорее, «искусство» не слышать, что окружающим он казался непробиваемым.

В конце концов, когда одна участница группы, женщина, которая очень нравилась Кермиту, потеряла терпение и отказалась с ним разговаривать, Кермит заявил, что не специально «выключает нам звук». Он сообщил нам, что и в самом деле очень плохо слышит, причем лучшие специалисты в городе так и не смогли разобраться, в чем причина его тугоухости. Большинству участников группы показалось, что они понимают, почему врачи зашли в тупик: медики просто не понимали, что симптомы эти имеют психогенную природу. Но если это так, где корни проблемы? Почему мы не попадали в поле интереса Кермита? Несколько раз я при случае спрашивал участников группы, почему, по их мнению, Кермит чего-то не услышал.

Наконец один участник взорвался:

- Мне плевать, почему он нас не слышит. Он меня бесит! Я бы с удовольствием свернул ему шею!

Остальные поняли, что чувствуют то же самое. Все они были готовы накричать на Кермита. По крайней мере, одно было ясно: природа той реакции, которую вызывал у нас Кермит. Это была месть – почти все в группе чувствовали страстное желание наказать этого человека, который не желает их слушать.

Я спросил, что, по мнению участников, Кермит пытается воссоздать в группе.

- Он хочет, чтобы мы вели себя как его родители! – ответила одна женщина. – Наверное, они на него орали.

Многие участники группы начали сыпать предположениями.

- Да, наверное, они ему ни одного промаха не спускали! – сказал еще кто-то.

- Наверное, поэтому он их и «выключал». Потому-то он и нас не слушает.

- Приходилось – иначе бы не выжил.

Кермит признал, что все эти догадки попали в цель. Но на самом деле это не произвело на него особого впечатления, не оказало должного воздействия.

На этой стадии у нас была некоторая информация о том, каким образом у Кермита возникла глухота. Но как можно было воспользоваться этой информацией? Как мы могли превратить ее в терапевтическое преимущество? Сейчас мы увидим, почему групповой анализ, как никакой другой, подходит для терапии доэдипального пациента. Может статься, что в неразберихе якобы случайных реакций разных участников кто-нибудь выскажет эмпатическое замечание по поводу еще не объясненного паттерна и тем самым освободит личность пациента. Если мы подхватим эту реплику и поможем группе найти ей применение, причем сделаем это точно и определенно, то сумеем отгадать загадку. Так и получилось в данном случае.

Женщина из группы Кермита по имени Синтия все время поглядывала на картину на противоположной стене комнаты.

- Знаете что?! – возмутился Кермит. – Я изливаю перед вами душу, а вы увлеклись картинкой на стене! Обратите на меня внимание!

Кто-то спросил:

- Вам, наверное, родители так и говорили – «Обрати на меня внимание»?

Кермит, едва ли сознавая, что переносит свой гнев с группы на фигуры в прошлом, сразу же ответил:

- Да, они вечно на меня сердились, придирались, я от этого страшно бесился! Приходилось забивать голову собственными мыслями, чем угодно, лишь бы о них не думать.

На это другой участник группы высказал предположение:

- То есть вы специально делались глухим?

Наконец-то все ответы сошлись: когда Кермит, обращаясь к рассеянной Синтии, взял на себя роль собственных родителей, он показал, как невнимательно относились к нему самому. С помощью группы он сумел осознать и принять свой спасательный механизм.

С тех пор, стоило Кермиту изобразить глухого, как все говорили ему, что он их «выключает». Некоторые в изнеможении требовали, чтобы он перестал ставить их в позицию своих родителей: «Кермит, обратите на нас внимание!» Самым действенным оказалось поведение одного из участников, который отворачивался от Кермита с показным равнодушием. В таких случаях Кермит напрочь забывал о своей глухоте и требовал, чтобы его слушали – как когда-то делали его родители.

Постепенно тугоухость у Кермита прошла. То, чего Кермит не мог рассказать о своем прошлом, группа логически вывела сама, предположив, что чувства, которые он в нас вызывал, вероятно, те самые, которые питали к нему его родители. Мы смогли реконструировать его прошлое, только когда группа идентифицировала те чувства, которые он в ней пробуждал, и переосмыслила их. Нам часто приходилось проводить участников группы через эту процедуру, в ходе которой они опирались на собственные неприятные чувства, чтобы постулировать, что происходило в ранние годы одного из участников.

Однако бывают и другие случаи, когда группа чувствует не то, что чувствовали значимые для пациента объекты, а то, что он сам чувствовал в их обществе. Однако те случаи, в которых пациент чувствует то же самое, что и в ранние годы, много обсуждались. А те, в которых пациент относится к нам так, как относились к нему, достойны более пристального внимания, чем им обычно оказывали.

Обычно процесс реконструкции происходит по одной и той же схеме. Сначала участники группы должны идентифицировать собственный опыт, который пробудил в них доэдипальный пациент. Опираясь на эти чувства в сочетании с тем, что еще приходит им в голову – разрозненные наблюдения над участником и их знания о его личной жизни, – они реконструируют по крайней мере некоторые формирующие события в прошлом пациента. Эти знания позволяют им предложить пациенту опыт, отличающийся от того, который он получил в прошлом, - более полезный опыт, который даст ему свободу отказаться от своего паттерна и развиваться дальше.

Кроме того, пациент осознает, что его поведение приносит и побочный продукт – вторичную выгоду. (Уход Кермита в глухоту время от времени делал его центральной фигурой в группе. Волей-неволей группе приходилось оказывать ему внимание – именно этого он и хотел и готов был заплатить за это даже тем, что внимание было отрицательным).

Нужно бдительно высматривать любые признаки возвращения сопротивления, а если оно вернется, нам следует немедленно повторить все те шаги, которые уже доказали свою действенность, избавив пациента от потребности в таком паттерне.

Но на этом мы не останавливаемся. Сначала мы помогаем группе отреагировать на пациента так, чтобы разрешить его сопротивление. Затем мы понемногу даем группе свободу делать замечания о поведении пациента, о том, что он на самом деле пытается сказать, о его прошлом и о том, насколько он теперь отличается от той личности, которой он когда-то был.

ПРОРАБОТКА

При работе с доэдипальным пациентом гораздо в большей степени, чем при работе с другими пациентами, нельзя допускать, чтобы наши интервенции выходили за рамки небольших дополнений к переживаниям пациента в группе. Имея дело с человеком, проблемы которого коренятся в доэдипальном периоде, мы должны предоставлять ему тот эмоциональный отклик, в каком он нуждается. Недостаточно просто интерпретировать прошлое, - нам следует восполнить то, чего там не хватало. Например, можно прямо предложить пациенту заботу, которой ему недоставало в детстве, а не просто сказать ему, что он был ее лишен. Если отец пациента был человеком слабым, уходившим от конфронтаций, мы устанавливаем границы и ведем себя достаточно решительно. Мы становимся отцом, а не просто его представителем (Ormont, 1986). Доэдипальный пациент не ответит на простые описания, которые мы ему излагаем, и мы не должны прятаться за этими описаниями.

Как всегда, мы должны предложить группе заполнить все пробелы, остающиеся между воспоминаниями. Эти пробелы можно вывести из того, что пациент рассказывает.

Например, участница одной группы Сюзанна все время жаловалась на своего возлюбленного: «Каждый раз, когда я его обнимаю, сразу одной ногой за порогом». Очевидно, что в этой картине чего-то недоставало. Может быть, Сюзанна просто виновна в некоторой логической непоследовательности? Так нам и казалось, пока один из участников группы не дополнил недостающие детали: «Она говорит, что она боится, что ее отвергнут, потому что это будет так унизительно, и одна мысль об этом приводит ее в ярость!»

Сюзанна тут же сказала ему, что он совершенно прав, и к тому же рассказала, что у нее бывают порывы оставить возлюбленного, пока он сам ее не бросил. Ей было так приятно, что недостающую часть восполнили, что она даже рассказала, что у нее возник порыв перебежать через комнату и обнять того мужчину, который подарил ей этот инсайт.

Заполнение пробелов – необходимая составляющая проработки, и участники группы зачастую делают это не хуже нас, если не лучше. Участвуя в работе группы, они чувствуют, что приносят все больше и больше пользы. Они готовы помогать доэдипальному пациенту - как взрослый бросается на выручку ребенку. Пациент чувствует, что они его союзники, и его успех отчасти становится их успехом.

Наконец, проработка приводит к тому, что пациенту помогают увидеть важные связующие нити между его симптомами и стоящими за ними инстинктами со всех возможных точек зрения. Чем больше пациент знает, тем меньше у него возникает желания задействовать свои привычные сопротивления. На этой стадии начинает играть свою роль интерпретация.

ИММУНИЗАЦИЯ

Помогая доэдипальному пациенту проработать свои проблемы, мы вырабатываем у него иммунитет, то есть отрезаем ему все возможности регрессировать под напором паттерна сопротивления. Для этого мы «скармливаем» ему ослабленные формы того самого поведения, которое раньше заставляло его прибегнуть к защите.

Например, раньше, когда Мария раздражалась, она не говорила об этом, а заявляла, что «не может функционировать». Мы чувствовали, что группа ей помогла. Чтобы привить ей иммунитет от желания вернуться к подобной самобичевательной обороне, мы вводим ей нагруженную этой тематикой информацию малыми дозами. Мария остается с нами и говорит о своем раздражении. На следующей сессии, когда действия группы начинают раздражать Марию, она уже готова вести себя правильно. Вместо того, чтобы прикрываться самореференциями, она прямо говорит, что в ярости, и объясняет, почему.

Во время периода иммунизации нужно пристально следить за пациентом, чтобы убедиться в том, что мы не переоценили его новообретенную силу. Следует надеяться, что мы действительно сделали свое дело, и тогда пациент реагирует на старые стимулы и в самом деле по-новому, естественным образом. Но иногда мы заблуждаемся. К вящей нашей досаде пациент возвращается к привычной защите. Он продвинулся вперед совсем не так значительно, как мы надеялись.

Не так давно я счел, что участник одной из моих групп полностью проработал проблему – но обнаружил, что сильно ошибался. Первые два года в группе Ральф, студент-юрист, заливался слезами всякий раз, когда его критиковали старшие мужчины. Группа ему симпатизировала, пока не стало понятно, что эти слезы – сублимированный гнев. В течение следующего года группа помогала Ральфу проработать свой гнев и выражать его более прямо. Пациент стал увереннее в себе, и большинство участников группы перестали считать его ранимым. Более того, и во внешней жизни Ральфа появились свидетельства, позволявшие верить, что Ральф стал гораздо решительнее. Он процветал в адвокатской конторе, куда его взяли на работу, и вскоре должен был начать самостоятельно вести дела. Я был уверен, что пациенту по силам и большая нагрузка, и повысил дозировку возражений и критики в адрес Ральфа. Каждый раз, когда кто-то из участников группы выражал сомнения в каком-то его решении, я просил «критика» подробно рассказать, что именно он подумал. Марк, степенный мужчина старше Ральфа, заметил, что Ральф, вероятно, слишком дорого купил загородный дом. Казалось, Ральф был в шоке. Вместо того чтобы защищать Ральфа, я сказал, что в замечании Марка было зерно истины, и переадресовал вопрос группе. Это решило дело: критику со стороны сразу двоих старших мужчин Ральф вынести не мог. Он разрыдался.