933

себя новую задачу – внести в Россию западную цивилизацию, и оно до некоторой сте-

пени успевало в этом, пока еще играло роль просвещенного правительства. Эта роль теперь оставлена им. Правительство, распавшееся с народом во имя цивилизации, не замедлило отречься от образования во имя самодержавия. (А.И. Герцен. Собр. соч. в 30

т. М., 1954-1965. Т.7, с. 322-324.)

Европа, на первом шагу к социальной революции, встречается с этим народом,

который представляет ей осуществление, полудикое, неустроенное, но все-таки осуще-

ствление постоянного дележа земель между землевладельцами. И заметьте, что этот великий пример дает нам не образованная Россия, но сам народ, его жизненный про-

цесс. Мы, русские, прошедшие через западную цивилизацию, мы не больше, как сред-

ство, как закваска, как посредники между русским народом и революционной Европою.

Человек будущего в России – мужик, точно так же, как во Франции работник.

Бедный крестьянин! На него обрушиваются все возможные несправедливости.

Император преследует его рекрутскими наборами, помещик крадет у него труд, чинов-

ник – последний рубль. Крестьянин молчит, терпит, но не отчаивается, у него остается община. Вырвут ли из нее член, община сдвигается еще теснее; кажется, эта участь достойна сожаления; а между тем она никого не трогает. Вместо того, чтобы заступать-

ся за крестьянина его обвиняют. Вы не оставляете ему даже последнего убежища, где он еще чувствует себя человеком, где он любит и не боится; вы говорите: «Его община

– не община, его семейство – не семейство, его жена – не жена: прежде, чем ему, она принадлежит помещику; его дети – не его дети; кто знает, кто их отец?» Так вы подвер-

гаете этот несчастный народ не научному разбору, но презрению других народов, кото-

рые с доверием внимают вашим легендам. (Там же, с. 326-327.)

Народ – консерватор по инстинкту, и по тому, что он не знает ничего другого, у

него нет идеалов вне существующих условий; его идеал – буржуазное довольство. <…>

Он держится за удручающий его быт, за тесные рамы, в которые он вколочен, – он ве-

рит в их прочность и обеспеченье. Не понимая, что эту прочность он то им и дает. Чем народ дальше от движения истории, тем он упорнее держится за усвоенное, за знако-

мое. Он даже новое понимает в старых одеждах. Пророки, провозглашавшие социаль-

ный переворот анабаптизма, облачились в архиерейские ризы. Пугачев для низложения немецкого дела Петра сам назвался Петром, да еще самым немецким, и окружил себя Андреевскими кавалерами из казаков и разными псевдо-Воронцовыми и Чернышевы-

ми.

41

http://www.mitht.ru/e-library

Государственные формы церковь и суд выполняют овраг между непониманием масс и односторонней цивилизацией вершин. Их сила и размер – в прямом отношении с неразвитием их. <...>

Нельзя людей освобождать в наружной жизни больше, чем они освобождены внутри. Как ни странно, но опыт показывает, что народам легче выносить насильствен-

ное бремя рабства, чем дар излишней свободы. <...>

Государство – форма, через которую проходит всякое человеческое сожительст-

во, принимающее значительные размеры. Оно постоянно изменяется с обстоятельства-

ми и прилаживается к потребностям. Государство везде начинается с полного порабо-

щения лица – и везде стремится, перейдя известное развитие, к полному освобождению его. Сословность – огромный шаг вперед как расчленение и выход из животного одно-

образия, как раздел труда. Уничтожение сословности – шаг еще больший. Каждый вос-

ходящий или воплощающийся принцип в исторической жизни представляет высшую правду своего времени... (Герцен А.И. Собр.соч. в 8 т., т. 8, с. 339-340.)

«Почему предполагают, что русский народ может пойти по иному пути истори-

ческого развития, чем по тому, каким были выработаны учреждения других современ-

ных народов?» Те, к кому обращались с таким вопросом, могли лишь ответить: «Поче-

му? Да что мы знаем об этом? Ведь мы не привилегию какую-нибудь оберегаем, не преимущества какого-нибудь требуем для русского народа. У России нет особой мис-

сии, как нет ее у любого другого народа: эта иудейская идея никогда не была нам свой-

ственна. (Там же. с. 229.)

Свобода лица – величайшее дело; на ней и только на ней может вырасти дейст-

вительная воля народа. В себе самом человек должен уважать свою свободу и чтить ее не менее, как в ближнем, как в целом народе. (Там же. Т.6, с. 14.)

Ф.М. Достоевский.

Фёдор Михайлович Достоевский (1821-1881) – выдающийся русский мыслитель,

его идеи легли в основу формирования и развития русской классической философии.

Россия и Запад

...Нас, то есть всю Россию, ожидают, может быть, чрезвычайные и огромные со-

бытия. ...Подошли сроки уж чему-то вековечному, тысячелетнему, тому, что приготов-

лялось в мире с самого начала его цивилизации. Три идеи встают перед миром и, кажет-

ся, формулируются уже окончательно. С одной стороны, с краю Европы – идея Като-

42

http://www.mitht.ru/e-library

лическая, осужденная, ждущая в великих муках и недоумениях: быть ей иль не быть,

жить ей еще или пришел ей конец. Я не про религию католическую одну говорю, а про всю идею Католическую, про участь наций, сложившихся под этой идеей в продолже-

ние тысячелетия, проникнутых ею насквозь. В этом смысле Франция, например, есть как бы полнейшее воплощение Католической идеи в продолжение веков, глава этой идеи, унаследованной, конечно, еще от римлян и в их духе. <...> Самый теперешний

социализм французский (то есть успокоение и устройство человеческого общества уже без Христа и вне Христа), – по-видимому, горячий и роковой протест против идеи Католической всех измученных и задушенных ею людей и наций, желающих во что бы то ни стало жить и продолжать жить уже без католичества и без богов его, – самый этот протест, начавшийся фактически с конца прошлого столетия (но в сущности гораздо раньше), есть не что иное, как лишь вернейшее и неуклонное продолжение Католиче-

ской идеи, самое полное и окончательное завершение ее, роковое ее последствие, вы-

работавшееся веками. Ибо социализм французский есть не что иное, как насильствен-

ное единение человечества – идея, еще от древнего Рима идущая и потом всецело в ка-

толичестве сохранившаяся. Таким образом идея освобождения духа человеческого от католичества облеклась тут именно в самые тесные формы католические, заимствован-

ные в самом сердце духа его, в букве его, в материализме его, в деспотизме его, в нрав-

ственности его.

С другой стороны восстает старый Протестантизм, протестующий против Ри-

ма вот уже девятнадцать веков, против Рима и идеи его, древней языческой и обнов-

ленной католической, против мировой его мысли владеть человеком на всей земле...

Это – германец, верящий слепо, что в нем лишь обновление человечества, а не в циви-

лизации католической. Во всю историю свою он только и грезил, только и жаждал объ-

единения своего для провозглашения своей гордой идеи... ...Германец уверен уже в своем торжестве всецело и в том, что никто не может стать вместо него в главе мира и его возрождения. Верит он этому гордо и неуклонно; верит, что выше германского духа и слова нет иного в мире и что Германия лишь одна может изречь его. <...> Между тем очень не лишнее было бы заметить, ...что во все девятнадцать веков своего существо-

вания Германия, только и делавшая, что протестовавшая, сама своего нового слова со-

всем еще не произнесла, а жила лишь все время одним отрицанием и протестом против врага своего... <...> ...Вера эта есть протестующая и лишь отрицательная, и чуть ис-

чезнет с земли Католичество, исчезнет за ним вслед и Протестантство, наверно, потому что не против чего будет протестовать, обратится в прямой атеизм и тем кончится. <...>

43

http://www.mitht.ru/e-library

А между тем на Востоке действительно загорелась и засияла небывалым и не-

слыханным еще светом третья мировая идея – идея Славянская, идея нарождающаяся, –

может быть, третья грядущая возможность разрешения судеб человеческих и Европы.

Всем ясно теперь, что ...вдвинется в человечество новый элемент, новая стихия, кото-

рая лежала до сих пор пассивно и косно и которая, во всяком случае и наименее говоря,

не может не повлиять на мировые судьбы чрезвычайно сильно и решительно. Что это за идея, что несет с собою единение славян? – всё это еще слишком неопределенно, но что действительно что-то должно быть внесено и сказано новое, – в этом почти уже ни-

кто не сомневается. И все эти три огромные мировые идеи сошлись, в развязке своей,

почти в одно время. Всё это, уж конечно, не капризы, не война за какое-нибудь наслед-

ство или из-за пререканий каких-нибудь двух высоких дам, как в прошлом столетии.

Тут нечто всеобщее и окончательное, и хоть вовсе не решающее все судьбы человече-

ские, но, без сомнения, несущее с собою начало конца всей прежней истории европей-

ского человечества, – начало разрешения дальнейших судеб его, которые в руках бо-

жиих и в которых человек почти ничего угадать не может, хотя и может предчувство-

вать. (Достоевский Ф.М. Дневник писателя 1877г. Январь. // Достоевский Ф.М. Иска-

ния и размышления. – М., 1983. С. 339-344.)

А между тем нам от Европы никак нельзя отказаться. Европа нам второе отече-

ство, – я первый страстно исповедую это и всегда исповедовал. Европа нам почти так же всем дорога, как Россия; в ней всё Афетово племя, а наша идея – объединение всех наций этого племени... Как же быть?

Стать русскими во-первых и прежде всего. Если общечеловечность есть идея национальная русская, то прежде всего надо каждому стать русским, то есть самим со-

бой, и тогда с первого шагу всё изменится. Стать русским значит перестать презирать народ свой. И как только европеец увидит, что мы начали уважать народ наш и нацио-

нальность нашу, так тотчас же начнет и он нас самих уважать. И действительно: чем сильнее и самостоятельнее развились бы мы в национальном духе нашем, тем сильнее

иближе отозвались бы европейской душе и, породнившись с нею, стали бы тотчас ей понятнее. Тогда не отвертывались бы от нас высокомерно, а выслушивали бы нас. Мы

ина вид тогда станем совсем другие. Став самими собой, мы получим наконец облик человеческий, а не обезьяний. Мы получим вид свободного существа, а не раба, не ла-

кея... Мы и говорить будем с ними умнее теперешнего, потому что в народе нашем и в духе его отыщем новые слова, которые уж непременно станут европейцам понятнее. Да и сами мы поймем тогда, что многое из того, что мы презирали в народе нашем, есть не тьма, а именно свет, не глупость, а именно ум, а поняв это, мы непременно произнесем

44

http://www.mitht.ru/e-library

в Европе такое слово, которого там еще не слыхали. Мы убедимся тогда, что настоящее социальное слово несет в себе не кто иной, как народ наш, что в идее его, в духе его заключается живая потребность всеединения человеческого, всеединения уже с полным уважением к национальным личностям и к сохранению их, к сохранению полной сво-

боды людей и с указанием, в чем именно эта свобода и заключается, – единение любви,

гарантированное уже делом, живым примером, потребностью на деле истинного брат-

ства, а не гильотиной, не миллионами отрубленных голов... (Там же. С. 354-357.)

Орусском народе

Врусском человеке из простонародья нужно уметь отвлекать красоту его от на-

носного варварства. Обстоятельствами всей почти русской истории народ наш до того был предан разврату и до того был развращаем, соблазняем и постоянно мучим, что еще удивительно, как он дожил, сохранив человеческий образ, а не то что сохранив красоту его. Но он сохранил и красоту своего образа. Кто истинный друг человечества,

у кого хоть раз билось сердце по страданиям народа, тот поймет и извинит всю непро-

ходимую наносную грязь, в которую погружен народ наш, и сумеет отыскать в этой грязи бриллианты. Повторяю: судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзо-

сти своей постоянно воздыхает. А ведь не все же и в народе – мерзавцы, есть прямо святые, да еще какие: сами светят и всем нам путь освещают! <...> Нет, судите наш на-

род не по тому, чем он есть, а по тому, чем желал бы стать. А идеалы его сильны и свя-

ты, и они-то и спасли его в века мучений; они срослись с душой его искони и наградили ее навеки простодушием и честностью, искренностию и широким всеоткрытым умом, и

всё это в самом привлекательном гармоническом соединении. А если притом и так много грязи, то русский человек и тоскует от нее всего более сам, и верит, что всё это – лишь наносное и временное, наваждение диавольское, что кончится тьма и что непре-

менно воссияет когда-нибудь вечный свет. <...>

Вопрос о народе и о взгляде на него, о понимании его теперь у нас самый важ-

ный вопрос, в котором заключается всё наше будущее, даже, так сказать, самый прак-

тический вопрос наш теперь. И однако же, народ для нас всех – всё еще теория и про-

должает стоять загадкой. Все мы, любители народа, смотрим на него как на теорию, и,

кажется, ровно никто из нас не любит его таким, каким он есть в самом деле, а лишь таким, каким мы его каждый себе представили. И даже так, что если б народ русский оказался впоследствии не таким, каким мы каждый его представили, то, кажется, все

45

http://www.mitht.ru/e-library

мы, несмотря на всю любовь нашу к нему, тотчас бы отступились от него без всякого сожаления. Я говорю про всех, не исключая и славянофилов; те-то даже, может быть,

пуще всех. <...> Я думаю так: вряд ли мы столь хороши и прекрасны, чтоб могли поста-

вить самих себя в идеал народу и потребовать от него, чтоб он стал непременно таким же, как мы. Не дивитесь вопросу, поставленному таким нелепым углом. Но вопрос этот у нас никогда иначе и не ставился: «Что лучше – мы или народ? Народу ли за нами или нам за народом?» – вот что теперь все говорят, из тех, кто хоть капельку не лишен мыс-

ли в голове и заботы по общему делу в сердце. А потому и я отвечу искренно: напро-

тив, это мы должны преклониться перед народом и ждать от него всего, и мысли и об-

раза; преклониться пред правдой народной и признать ее за правду... Одним словом, мы должны склониться, как блудные дети, двести лет не бывшие дома, но воротившиеся,

однако же, все-таки русскими, в чем, впрочем, великая наша заслуга. <...> ...Многое впереди загадка и до того, что даже страшно и ждать. Предсказывают, например, что

цивилизация испортит народ... <...> Я очень наклонен уверовать, что наш народ такая огромность, что в ней уничтожатся, сами собой, все новые мутные потоки, если толь-

ко они откуда-нибудь выскочат и потекут. Вот моя вера. (Достоевский Ф.М. Дневник писателя. 1876г. Февраль. // Достоевский Ф.М. Искания и размышления. – М., 1983. С. 255-259.)

О родном языке и русской литературе

Язык есть, бесспорно, форма, тело, оболочка мысли, ...так сказать, последнее и заключительное слово органического развития. Отсюда ясно, что чем богаче тот мате-

риал, те формы для мысли, которые я усваиваю себе для их выражения, тем буду я сча-

стливее в жизни, отчетное и для себя и для других, понятнее себе и другим, владычнее

и победительнее; тем скорее скажу себе то, что хочу сказать, тем глубже скажу это и тем глубже сам пойму то, что хотел сказать, тем буду крепче и спокойнее духом – и, уж конечно, тем буду умнее. <...> И действительно, мы можем не примечать, что мы мыс-

лим на каком-нибудь языке, но это так, и если не мыслим словами, то есть произнося слова хотя бы мысленно, то всё же, так сказать, мыслим «стихийной основной силой того языка», на котором предпочли мыслить, если возможно так выразиться. Понятно,

что чем гибче, чем богаче, чем многоразличнее мы усвоим себе тот язык, на котором предпочли мыслить, тем легче, тем многоразличнее и тем богаче выразим на нем нашу мысль. <...> На высшую жизнь, на глубину мысли заимствованного, чужого языка не достанет, именно потому, что он нам все-таки будет оставаться чужим; для этого нужен

46

http://www.mitht.ru/e-library

язык родной, с которым, так сказать, родятся. <...> ...Великий Пушкин, по собственно-

му своему признанию, тоже принужден был перевоспитать себя и обучался и языку, и

духу народному, между прочим, у няни своей Арины Родионовны. Выражение «обу-

читься языку» особенно идет к нам, русским, потому что... язык – народ, в нашем язы-

ке это синонимы, и какая в этом богатая глубокая мысль! <...> Усвоив себе таким обра-

зом родной язык, то есть язык, на котором мы мыслим, по возможности, то есть хоть настолько хорошо, чтоб хоть походило на что-нибудь живое, и приучив себя непремен-

но на этом языке мыслить, мы тем самым извлечем тогда пользу из нашей оригиналь-

ной русской способности европейского языкознания и многоязычия. В самом деле,

только лишь усвоив в возможном совершенстве первоначальный материал, то есть родной язык, мы в состоянии будем в возможном же совершенстве усвоить и язык ино-

странный, но не прежде. Из иностранного языка мы невидимо возьмем тогда несколько чуждых нашему языку форм и согласим их, тоже невидимо и невольно, с формами на-

шей мысли – и тем расширим ее. Существует один знаменательный факт: мы, на нашем еще неустроенном и молодом языке, можем передавать глубочайшие формы духа и мысли европейских языков... <...> ...Нашего-то языка дух – бесспорно многоразличен,

богат, всесторонен и всеобъемлющ, ибо в неустроенных еще формах своих, а уже мог передать драгоценности и сокровища мысли европейской, и мы чувствуем, что переда-

ны они точно и верно. <...> Живой же язык явится у нас не раньше, как когда мы со-

всем соединимся с народом. (Достоевский Ф.М. Дневник писателя. Избранные главы. –

СПб., 1999. С. 191-198.)

Но обращусь лучше к нашей литературе: всё, что есть в ней истинно прекрасно-

го, то всё взято из народа, начиная с смиренного, простодушного типа Белкина, создан-

ного Пушкиным. У нас всё ведь от Пушкина. Поворот его к народу в столь раннюю по-

ру его деятельности до того был беспримерен и удивителен, представлял для того вре-

мени до того неожиданное новое слово, что объяснить его можно лишь если не чудом,

то необычайною великостью гения, которого мы, прибавлю к слову, до сих пор еще оценить не в силах. ...Всё, что в типах Гончарова и Тургенева вековечного и прекрасно-

го, – всё это от того, что они в них соприкоснулись с народом; это соприкосновение с народом придало им необычайные силы. Они заимствовали у него его простодушие,

чистоту, кротость, широкость ума и незлобие, в противоположность всему изломанно-

му, фальшивому, наносному и рабски заимствованному. <...> ...За литературой нашей именно та заслуга, что она, почти вся целиком, в лучших представителях своих и преж-

де всей нашей интеллигенции, заметьте себе это, преклонилась перед правдой народ-

ной, признала идеалы народные за действительно прекрасные. (Достоевский Ф.М.

47

http://www.mitht.ru/e-library

Дневник писателя 1876 г. Февраль. // Достоевский Ф.М. Искания и размышления. – М., 1983. С. 256-257.)

Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление рус-

ского духа, сказал Гоголь. Прибавлю от себя: и пророческое. Да, в появлении его за-

ключается для всех нас, русских, нечто бесспорно пророческое. Пушкин как раз прихо-

дит в самом начале правильного самосознания нашего, едва лишь начавшегося и заро-

дившегося в обществе нашем после целого столетия с петровской реформы, и появле-

ние его сильно способствует освещению темной дороги нашей новым направляющим светом. В этом-то смысле Пушкин есть пророчество и указание. <...>

[Так, например,] в Алеко («Цыгане») Пушкин уже отыскал и гениально отметил того несчастного скитальца в родной земле, того исторического русского страдальца,

столь исторически необходимо явившегося в оторванном от народа обществе нашем. <...> Тип этот верный и схвачен безошибочно, тип постоянный и надолго у нас, в на-

шей русской земле поселившийся. Эти русские бездомные скитальцы продолжают и до сих пор свое скитальчество, и еще долго, кажется, не исчезнут. И если они не ходят уже в наше время в цыганские таборы искать у цыган в их диком своеобразном быте своих мировых идеалов и успокоения на лоне природы от сбивчивой и нелепой жизни нашего русского – интеллигентного общества, то все равно ударяются в социализм, которого еще не было при Алеко, ходят с новою верой на другую ниву и работают на ней ревно-

стно, веруя, как и Алеко, что достигнут в своем фантастическом делании целей своих и счастья не только для себя самого, но и всемирного. Ибо русскому скитальцу необхо-

димо именно всемирное счастие, чтоб успокоиться... Человек этот, повторяю, зародил-

ся как раз в начале второго столетия ...в нашем интеллигентном обществе, оторванном от народа, от народной силы. <...> И никогда-то он не поймет, что правда прежде всего внутри его самого... <...> Тут уже подсказывается русское решение вопроса, «проклято-

го вопроса», по народной вере и правде: «Смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость». <...> Не в вещах эта правда, не вне тебя и не за морем где-

нибудь, а прежде всего в твоем собственном труде над собою. Победишь себя, усми-

ришь себя – и станешь свободен, как никогда и не воображал себе, и начнешь великое дело, и других свободными сделаешь, и узришь счастье, ибо наполнится жизнь твоя, и

поймешь, наконец, народ свой и святую правду его. <...>

Еще яснее выражено оно в «Евгении Онегине», поэме ...осязательно реальной, в

которой воплощена настоящая русская жизнь с такою творческою силой и с такою за-

конченностию, какой и не бывало до Пушкина, да и после его, пожалуй. <...> Позволь-

те, тут другой вопрос, и даже, может быть, самый важный в поэме. Кстати, вопрос: по-

48

http://www.mitht.ru/e-library

чему Татьяна не пошла с Онегиным, имеет у нас, по крайней мере в литературе нашей,

своего рода историю весьма характерную... И всего характернее, что нравственное раз-

решение этого вопроса столь долго подвергалось нас сомнению. <...> У [Онегина] ни-

какой почвы, это былинка, носимая ветром. Не такова [Татьяна] вовсе: у ней и в отчая-

нии и в страдальческом сознании, что погибла ее жизнь, все-таки есть нечто твердое и незыблемое, на что опирается ее душа. Это ее воспоминания детства, воспоминания родины, деревенской глуши, в которой началась ее смиренная, чистая жизнь,– это

«крест и тень ветвей над могилой ее бедной няни». О, эти воспоминания и прежние образы ей теперь всего драгоценнее..., они-то и спасают ее душу от окончательного от-

чаяния. И этого не мало, нет, тут уже многое, потому что тут целое основание, тут не-

что незыблемое и неразрушимое. Тут соприкосновение с родиной, с родным народом, с

его святынею. <...> Повсюду у Пушкина слышится вера в русский характер, вера в его

духовную мощь, а коль вера, стало быть, и надежда, великая надежда за русского чело-

века. <...> ...Не было бы Пушкина, не определились бы, может быть, с такою непоколе-

бимою силой ...наша вера в нашу русскую самостоятельность, наша сознательная

уже теперь надежда на наши народные силы, а затем и вера в грядущее самостоятель-

ное назначение в семье европейских народов. <...>

...Укажите хоть на одного из ...великих гениев, который бы обладал такою спо-

собностью всемирной отзывчивости, как наш Пушкин. И эту-то способность, главней-

шую способность нашей национальности, он именно разделяет с народом нашим, и

тем, главнейше, он и народный поэт. Самые величайшие из европейских поэтов нико-

гда не могли воплотить в себе с такой силой гений чужого, соседнего, может быть, с

ними народа, дух его, всю затаенную глубину этого духа и всю тоску его призвания,

как мог это проявлять Пушкин. <...> Нет, положительно скажу, не было поэта с такою всемирною отзывчивостью, как Пушкин, и не в одной только отзывчивости тут дело, а

в изумляющей глубине ее, а в перевоплощении своего духа в дух чужих народов, пере-

воплощении почти совершенном, а потому и чудесном, потому что нигде, ни в каком поэте целого мира такого явления не повторилось. Это только у Пушкина, и в этом смысле, повторяю, он явление невиданное и неслыханное, а по-нашему, и пророческое,

ибо... ибо тут-то и выразилась наиболее его национальная русская сила, выразилась именно народность его поэзии, народность в дальнейшем своем развитии, народность нашего будущего, таящегося уже в настоящем, и выразилась пророчески. Ибо что такое сила духа русской народности, как не стремление ее в конечных целях своих ко все-

мирности и ко всечеловечности? Став вполне народным поэтом, Пушкин тотчас же,

как только прикоснулся к силе народной, так уже и предчувствует великое грядущее

49

http://www.mitht.ru/e-library

назначение этой силы. Тут он угадчик, тут он пророк. <...> Если бы жил он дольше,

может быть явил бы бессмертные и великие образы души русской, уже понятные на-

шим европейским братьям, привлек бы их к нам гораздо более и ближе, чем теперь,

может быть успел бы им разъяснить всю правду стремлений наших, и они уже более понимали бы нас, чем теперь, стали бы нас предугадывать, перестали бы на нас смот-

реть столь недоверчиво и высокомерно, как теперь еще смотрят. Жил бы Пушкин до-

лее, так и между нами было бы, может быть, менее недоразумений и споров, чем видим теперь. Но бог судил иначе. Пушкин умер в полном развитии своих сил и бесспорно унес с собою в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну раз-

гадываем. (Достоевский Ф.М. Пушкин. (Очерк). // Достоевский Ф.М. «Человек есть тайна...» – М., 2003. С. 416-430.)

О Русской идее

Все эти полтора века после Петра мы только и делали, что выживали общение со всеми цивилизациями человеческими, роднение с их историей, с их идеалами. Мы учи-

лись и приучали себя любить французов и немцев и всех, как будто те были нашими братьями, и несмотря на то, что те никогда не любили нас, да и решили нас не любить никогда. Но в этом состояла наша реформа, всё Петрово дело: мы вынесли из нее, в

полтора века, расширение взгляда, еще не повторявшееся, может быть, ни у одного на-

рода ни в древнем, ни в новом мире. Допетровская Россия была деятельна и крепка, хо-

тя и медленно слагалась политически; она выработала себе единство и готовилась за-

крепить свои окраины; про себя же понимала, что несет внутри себя драгоценность, ко-

торой нет нигде больше, – православие, что она – хранительница Христовой истины, но уже истинной истины, настоящего Христова образа, затемнившегося во всех других верах и во всех других народах. Эта драгоценность, эта вечная, присущая России и дос-

тавшаяся ей на хранение истина, по взгляду лучших тогдашних русских людей, как бы избавляла их совесть от обязанности всякого иного просвещения. Мало того, в Москве дошли до понятия, что всякое более близкое общение с Европой даже может вредно и развратительно повлиять на русский ум и на русскую идею, извратить самое правосла-

вие и совлечь Россию на путь погибели, «по примеру всех других народов». Таким об-

разом, древняя Россия в замкнутости своей готовилась быть неправа, – неправа перед человечеством, решив бездеятельно оставить драгоценность свою, свое православие,

при себе и замкнуться от Европы... <...> С Петровской реформой явилось расширение взгляда беспримерное, – и вот в этом, повторяю, и весь подвиг Петра. Что же это за

50

http://www.mitht.ru/e-library