933

вать философию как освобождение ее самобытной сферы. Но дифференциация эта по-

путно вела к порабощению философии. Если признать философию специальной наукой в ряду других наук..., то этим окончательно упраздняется философия как самобытная сфера духовной жизни. Нельзя уже будет говорить о философии наряду с наукой, ис-

кусством, моралью и т.п. О философии придется говорить наряду с другими науками, с

математикой, с физикой, химией, физиологией и т.п. Но ведь философия – самостоя-

тельная область культуры, а не самостоятельная область науки. (Там же. С. 264.)

О человеке и мире

Истоки человека лишь частично могут быть поняты и рационализированы. Тай-

на личности, ее единственности, никому не понятна до конца. Личность человеческая более таинственна, чем мир. Она и есть целый мир. Человек – микрокосм и заключает в себе все. Но актуализировано и оформлено в его личности лишь индивидуально-

особенное. (Н.А. Бердяев. Самопознание. – М., 1990. С. 11.)

...Я изначально чувствовал себя попавшим в чуждый мне мир, одинаково чувст-

вовал и в первый день моей жизни, и в нынешний ее день. Я всегда был лишь прохо-

жим. ...Нелюбовь ко всему родовому – характерное мое свойство. (Там же. С. 11.)

Священно не общество, не государство, не нация, а человек. (Там же. 104.)

Чувство жизни... я определяю как чуждость мира, неприятие мировой данно-

сти, неслиянность, неукорененность в земле, как любят говорить, болезненное отвра-

щение к обыденности.... Человек есть сложное и запутанное существо. Мое «я» пере-

живает себя как пересечение двух миров. При этом «сей мир» переживается как не подлинный, не первичный и не окончательный. Есть «мир иной», более реальный и подлинный. Глубина «я» принадлежит ему. (Там же. С. 28.)

Меня отталкивал всякий человеческий быт, и я стремился к прорыву за обыден-

ный мир. (Там же. С. 41.)

Прежде всего я убежден в том, что воображение есть один из путей прорыва из этого мира в мир иной. (Там же. С. 39.)

...У меня есть напряженная устремленность к трансцендентному, к переходу за грани этого мира. Обратной стороной этой направленности моего существа является сознание неподлинности, неокончательности, падшести этого эмпирического мира. <...> Мне этот мир не только чужд, но и представляется не настоящим, в нем объекти-

вируется моя слабость и ложное направление моего сознания. <...> Мне не импонирует массивность истории, массивность материального мира. (Там же. С. 35.)

71

http://www.mitht.ru/e-library

В противоположность господствующей точке зрения я думаю что дух револю-

ционен, материя же консервативна и реакционна. Но в обыкновенных революциях мир духа ущемлен материей, и она искажает его достижения. Дух хочет вечности. Материя же знает лишь временное. (Там же. С. 37.)

Тема одиночества – основная. Обратная сторона ее есть тема общения. Чуж-

дость и общность – вот главное в человеческом существовании, вокруг этого вращается и вся религиозная жизнь человека. Как преодолеть чуждость и далекость? Религия есть не что иное, как достижение близости, родственности. (Там же. С. 39.)

Другая основная тема есть тема тоски. Всю жизнь меня сопровождала тоска. <...> Тоска направлена к высшему миру и сопровождается чувством ничтожества, пус-

тоты, тленности этого мира. Тоска обращена к трансцендентному, вместе с тем она оз-

начает неслиянность с трансцендентным, бездну между мною и трансцендентным. Тос-

ка по трансцендентному, по иному, чем этот мир, по переходящему за границы этого мира. Но она говорит об одиночестве перед лицом трансцендентного. (Там же. С. 45.)

В «жизни», в самой силе «жизни» есть безумная тоска. «Сера всякая теория и вечно зелено древо жизни». Мне иногда парадоксально хотелось сказать обратное. «Серо древо жизни и вечно зелена теория». (Там же. С. 49.)

Мне свойственны не сомнения, а духовные борения, противоречия. Я не сомне-

ваюсь, я бунтую. (Там же. С. 67.)

Человек живет и держится верой. <...> Скепсис есть ослабление человека и смерть. (Там же. С. 69.)

Меня всегда мучили не столько богословские, догматические, церковные вопро-

сы или школьно-философские вопросы, сколько вопросы о смысле жизни, о свободе, о

назначении человека, о вечности, о страдании, о зле. Этим мне близки были герои Дос-

тоевского и Л. Толстого, через которых я воспринял христианство. (Там же. С. 78.)

Я бесконечно люблю свободу... Я всегда веду борьбу за независимость лично-

сти, не допускаю ее смешения с какой-либо коллективной силой и растворения в без-

ликой стихии. Во мне всегда остается критическое отношение к силам, претендующим заражать и покорять. Пафос свободы и пафос личности, то есть, в конце концов, пафос духа, я всегда противополагал господствующей в начале XX века атмосфере. (Там же.

С. 133-134.)

72

http://www.mitht.ru/e-library

О свободе

Моя философия есть философия духа. Дух же для меня есть свобода, творческий акт, личность, общение любви. Я утверждаю примат свободы над бытием. Бытие вто-

рично, есть уже детерминация, необходимость, есть уже объект. (Там же. С. 278.)

...Цель моя была раскрытие мира свободы, не подчиненного рационализации и не объективированного. Позже, в последние годы, я пришел к тому, что само бытие не первично и есть уже продукт рационализации, обработка мысли, то есть в сущности,

пришел к отрицанию онтологической философии. Это был разрыв с онтологической традицией Парменида, Платона, Аристотеля, Фомы Аквината, многих течений новой философии вплоть до Вл. Соловьева с его учением о всеединстве. <...> Основная мета-

физическая идея, к которой я пришел в результате своего философского пути и духов-

ного опыта, на котором был основан этот путь, это идея примата свободы над бытием.

Это означает также примат духа, который есть не бытие, а свобода. Бытие есть как бы застывшая свобода, статизированная свобода. Примат бытия над свободой приводит к детерминизму и к отрицанию свободы. Если существует свобода, то она не может быть детерминирована бытием. (Там же. С. 92.)

Я понял, что революционером я всегда был и остаюсь им по тем же причинам,

по которым восставал против революции и революционеров. Эта Революционность связана с моим персонализмом и моим пафосом свободы. Я окончательно пришел к осознанию той истины, что дух есть свобода и революция, материя же есть необходи-

мость и реакция, и она сообщает реакционный характер самим революциям. Основной темой тут является тема «Великого Инквизитора». За хлеб соглашаются отказаться от свободы духа. Я увидел, что в самом революционном социализме можно обнаружить дух Великого Инквизитора. Это и есть интегральный коммунизм и национал-

социализм. (Там же. С. 125.)

Категория свободы была основной категорией моего религиозного мирочувст-

вия и религиозного мышления. Я защищал свободу, как верховный принцип, против всякого освящения авторитета и власти. (Там же. С. 142.)

Меня называют философом свободы. <...> И я действительно превыше всего возлюбил свободу. Я изошел от свободы, она моя родительница. Свобода для меня пер-

вичнее бытия. <...> В свободе скрыта тайна мира. Бог захотел свободы, и отсюда про-

изошла трагедия мира. Свобода в начале и свобода в конце. В сущности я всю жизнь пишу философию свободы, стараясь ее усовершенствовать и дополнить. У меня есть основное убеждение, что Бог присутствует лишь в свободе и действует лишь через сво-

боду. Лишь свобода должна быть сакрализована, все же ложные сакрализации, напол-

73

http://www.mitht.ru/e-library

няющие историю, должны быть десакрализованы. <...> Но я всегда знал, что свобода порождает страдание, отказ же от свободы уменьшает страдание. Свобода не легка, как думают враги, клевещущие на нее, свобода трудна, она есть тяжелое бремя. И люди легко отказываются от свободы, чтобы облегчить себя. ... Не свобода есть создание не-

обходимости (Гегель), а необходимость есть создание свободы. Я не согласен принять никакой истины иначе, как от свободы и через свободу. Слово свобода я употребляю здесь не в школьном смысле «свобода воли», а в более глубоком метафизическом смысле. <...> В противоположность распространенному мнению я всегда думал, что свобода аристократична, а не демократична. Огромная масса людей совсем не любит свободы и не ищет ее. Революции масс не любят свободы. (Там же. С.51-52.)

Свобода вкоренена не в бытии, а в ничто, свобода безосновна, ничем не опреде-

ляема, находится вне каузальных отношений, которым подчинено бытие и без которых нельзя мыслить о бытии. (Там же. С. 199.)

Под свободой разное понимают, и отсюда много недоразумений. Нельзя мыс-

лить свободу статически, нужно мыслить динамически. Существует диалектика свобо-

ды, судьба свободы в мире. Свобода может переходить в свою противоположность. В

школьной философии проблема свободы обычно отождествлялась с «свободой воли».

Свобода мыслилась как свобода выбора, как возможность повернуть направо или нале-

во. Выбор между добром и злом предполагает, что человек поставлен перед нормой,

различающей добро и зло. Свободой воли особенно дорожили с точки зрения уголовно-

процессуального понимания человеческой жизни. Свобода воли необходима для от-

ветственности и наказания. Для меня свобода всегда означала что-то совсем другое.

Свобода есть моя независимость и определяемость моей личности изнутри, и свобода есть моя творческая сила, не выбор между поставленным перед мной добром и злом, а

мое созидание добра и зла. Самое состояние выбора может давать человеку чувство уг-

нетенности, нерешительности, даже несвободы. Освобождение наступает, когда выбор сделан и когда я иду творческим путем. С свободой связана тема о человеке и творче-

стве. Я верил всю жизнь, что божественная жизнь, жизнь в Боге есть свобода, воль-

ность, свободный полет, безвластие, анархия. Предельная тема тут не морально-

психологическая, а метафизическая тема о Боге и свободе, о свободе и зле, о свободе и творческой новизне. Свобода несет с собой новизну. (Там же. С. 56.)

В этом понимании свободы, как долга, бремени, как источника трагизма жизни мне особенно близок Достоевский. Именно отречение от свободы создает легкость и может дать счастье послушных младенцев. Даже грех я ощущаю не как непослушание,

а как утерю свободы. Свободу же ощущаю как божественную. Бог есть свобода и дает

74

http://www.mitht.ru/e-library

свободу. Он не Господин, а Освободитель, Освободитель от рабства мира. Бог действу-

ет через свободу и на свободу. Он не действует через необходимость и на необходи-

мость. Он не принуждает Себя признать. В этом скрыта тайна мировой жизни. (Там же.

С. 162.)

Вцентре моего религиозного интереса всегда стояла проблема теодицеи. В этом

ясын Достоевского. Единственным серьезным аргументом атеизма является трудность примирить существование всемогущего и всеблагого Бога со злом и страданиями мира.

Все богословские учения мне представлялись недопустимой рационализацией тайны.

Проблема теодицеи была для меня прежде всего проблемой свободы, основной в моей философской мысли. Я пришел к неизбежности допустить существование несотворен-

ной свободы, что, в сущности, означает признание тайны, не допускающей рационали-

зации, и описание духовного пути к этой тайне. (Там же. С. 163-164.)

Впоследствии меня более всего упрекали за мою идею «несотворенной свобо-

ды»... Обычно связывали эту идею с учением любимого мною Я. Бёме об Ungrund'е. Но

у Бёме Ungrund, то есть, по моему толкованию, первичная свобода вкоренена в ничто...

И это совсем не должно означать онтологического дуализма, который есть уже рацио-

нализация. (Там же. С. 164.)

Если Бог-Пантократор присутствует во всяком зле и страдании, в войне и в пыт-

ках, в чуме и холере, то в Бога верить нельзя, и восстание против Бога оправдано. Бог действует в порядке свободы, а не в порядке объективированной необходимости. <...>

Бог никакой власти не имеет. Он имеет меньше власти, чем полицейский. <...> Бог не имеет власти, потому что на Него не может быть перенесено такое низменное начало,

как власть. (Там же. С. 164.)

Несотворенная свобода объясняет не только возникновение зла, непонятное для традиционных философских учений, но и возникновение творческой новизны, небыв-

шего. Несотворенная свобода есть предельное понятие, вернее, не понятие, а символ,

так как о несотворенной свободе, ввиду ее совершенной иррациональности, нельзя со-

ставить рационального понятия. (Там же. С. 279.)

О творчестве

Чтобы жить достойно и не быть приниженным и раздавленным мировой необ-

ходимотью, социальной обыденностью, необходимо в творческом подъеме выйти из имманентного круга «действительности», необходимо вызвать образ, вообразить иной мир, новый по сравнению с мировой действительностью (новое небо и новую землю).

75

http://www.mitht.ru/e-library

Творчество связано с воображением. Творческий акт для меня всегда был трансценди-

рованием, выходом за границу имманентной действительности, прорывом свободы че-

рез необходимость. В известном смысле можно было бы сказать, что любовь к творче-

ству есть нелюбовь к «миру», невозможность остаться в границах этого «мира». По-

этому в творчестве есть эсхатологический момент. Творческий акт есть наступление конца этого мира, начало иного мира. (Там же. С. 204-205.)

Я противополагал «бытию» «творчество». «Творчество» не есть «жизнь», твор-

чество есть прорыв и взлет, оно возвышается над «жизнью» и устремлено за границу, за пределы, к трансцендентному. Творчество и есть движение к трансцендентному. ...В

мире творчества все интереснее, значительнее, оригинальнее, глубже, чем в действи-

тельной жизни, чем в истории или в мысли рефлексий и отражений. Во мне раскрывал-

ся мир более прекрасный, чем этот «объективный» мир, в котором преобладает уродст-

во. (Там же. С. 49.)

Тема о творчестве, о творческом призвании человека – основная тема моей жиз-

ни. <...> Творчество не нуждается в оправдании, оно оправдывает человека, оно есть антроподицея. Это есть тема об отношении человека к Богу, об ответе человека Богу. (Там же. С. 194.)

Для уяснения моей мысли очень важно понять, что для меня творчество челове-

ка не есть требование человека и право его, а есть требование Бога от человека и обя-

занность человека. Бог ждет от человека творческого акта как ответа человека на твор-

ческий акт Бога. О творчестве человека верно то же, что и о свободе человека. Свобода человека есть требование Бога от человека, обязанность человека по отношению к Бо-

гу. (Там же. С. 195.)

Идея Бога есть величайшая человеческая идея. Идея человека есть величайшая Божья идея. Человек ждет рождения в нем Бога. Бог ждет рождения в Нем человека. На этой глубине должен быть поставлен вопрос о творчестве. Необычайно дерзновенна мысль, что Бог нуждается в человеке, в ответе человека, в творчестве человека. Но без этого дерзновения откровение Богочеловечества лишается смысла. (Там же. С. 195.)

Творчество для меня не столько оформление в конечном, в творческом продук-

те, сколько раскрытие бесконечного, полет в бесконечность, не объективация, а транс-

цендирование. Творческий экстаз (творческий акт есть всегда экс-тасис) есть прорыв в бесконечность. Отсюда возникла для меня трагедия творчества в продуктах культуры и общества, несоответствие между творческим замыслом и осуществлением. (Там же. С. 196.)

76

http://www.mitht.ru/e-library

Творческий акт человека и возникновение новизны в мире не могут быть поняты из замкнутой системы бытия. Творчество возможно лишь при допущении свободы, не детерминированной бытием, не выводимой из бытия. (Там же. С. 199.)

Творческий акт человека нуждается в материи, он не может обойтись без миро-

вой реальности, он совершается не в пустоте, не в безвоздушном пространстве. Но творческий акт человека не может целиком определяться материалом, который дает мир, в нем есть новизна, недетерминированная извне миром. Это и есть тот элемент свободы, который привходит во всякий творческий акт. В этом тайна творчества. В

этом смысле творчество есть творчество из ничего. (Там же. С. 199.)

Творчество есть продолжение миротворения. Продолжение и завершение миро-

творения есть дело богочеловеческое, Божье творчество с человеком, человеческое творчество с Богом. (Там же. С. 200.)

Творческий акт в своей первоначальной чистоте направлен на новую жизнь, но-

вое бытие, новое небо и новую землю, на преображение мира. Но в условиях падшего мира он отяжеляет, притягивается вниз, подчиняется необходимому заказу, он создает не новую жизнь, а культурные продукты большего или меньшего совершенства. (Там же. С. 200.)

Но творчество не всегда бывает истинным и подлинным, оно может быть лож-

ным, иллюзорным. Человеку свойственно и лже-творчество. Человек может давать от-

вет не на призывы Бога, а на призыв Сатаны.(Там же. С. 205.)

Об особенностях русской души

Всякая народная индивидуальность, как и индивидуальность человека, есть микрокосм и потому заключает в себе противоречия, но это бывает в разной степени.

По поляризованности и противоречивости русский народ можно сравнить лишь с наро-

дом еврейским. И не случайно, именно у этих народов сильно мессианское сознание.

Противоречивость и сложность русской души, может быть, связана с тем, что в России сталкиваются и приходят во взаимодействие два потока мировой истории – Восток и Запад. Русский народ есть не чисто европейский и не чисто азиатский народ. Россия есть целая часть света, огромный Востоко–Запад, она соединяет два мира. И всегда в русской душе боролись два начала, восточное и западное.

Есть соответствие между необъятностью, безгранностью, бесконечностью рус-

ской земли и русской души, между географией физической и географией душевной. В

душе русского народа есть такая же необъятность, безгранность, устремленность в бес-

77

http://www.mitht.ru/e-library

конечность как и в русской равнине. Поэтому русскому народу трудно было овладеть этими огромными пространствами и оформить их. У русского народа была огромная сила стихий и сравнительная слабость формы. Русский народ не был народом культуры по преимуществу, как народы Западной Европы, он был более народом откровений и вдохновений, он не знал меры и легко впадал в крайности. У народов Западной Европы все гораздо более детерминировано и оформлено, все разделено на категории и конеч-

но. Не так у русского народа, как менее детерминированного, как более обращенного к бесконечности и не желающего знать распределения по категориям. В России не было резких социальных граней, не было выраженных классов. Россия никогда не была в,

западном смысле страной аристократической, как не стала буржуазной. Два противо-

положных начала легли в основу формаций русской души: природная, языческая дио-

нисическая стихия и аскетически-монашеское православие. Можно открыть противо-

положные свойства в русском народе: деспотизм, гипертрофия государства и анархизм;

вольность; жестокость, склонность к насилию и доброта, человечность, мягкость; обря-

доверие и искание правды; индивидуализм, обостренное сознание личности и безлич-

ный коллективизм; национализм, самохвальство и универсализм, всечеловечность; эс-

хатологически-мессианская религиозность и внешнее благочестие; искание Бога и во-

инствующее безбожие; смирение и наглость; рабство и бунт. Но никогда русское цар-

ство не было буржуазным, и определении характера русского народа и его призвания необходимо делать выбор, который я назову выбором эсхатологическим по конечной цели. (Бердяев Н.А. Русская идея. Судьба России. – М., 1997. С. 4-5.)

О русской идее

Русская идея – эсхатологическая, обращенная к концу. Отсюда русский макси-

мализм. Но в русском сознании эсхатологическая идея принимает форму стремления ко всеобщему спасению. Русские люди любовь ставят выше справедливости. Русская ре-

лигиозность носит соборный характер. Христиане Запада не знают такой коммюнотар-

ности, которая свойственна русским. Все это – черты, находящие свое выражение не только в религиозных течениях, но и в течениях социальных... За внешним иерархиче-

ским строем русские в последней глубине всегда были антииерархичны, почти анар-

хичны. У русского народа нет той любви к историческому величию, которым так пле-

нены народы Запада. Народ, обладающий величайшим в мире государством, не любит государства и власти и устремлен к иному. Немцы давно уже построили теорию, что русский народ – народ женственный и душевный в противоположность мужестве ино-

78

http://www.mitht.ru/e-library

му и духовному немецкому народу. Мужественный дух немецкого народа должен ов-

ладеть женственной душой русского народа. С этой теорией связывалась и соответст-

венная практика. Вся теория построена для оправдания германского империализма и германской воли к могуществу. В действительности русский народ всегда был спосо-

бен к проявлению большой мужественности, и он это докажет и доказал уже герман-

скому народу. В нем было богатырское начало. Русские искания носят не душевный, а

духовный характер. Всякий народ должен быть муже-женственным, в нем должно быть соединение двух начал… Верно, что германская и русская идеи – противоположны.

Германская идея есть идея господства, преобладания, могущества; русская же идея есть идея коммюнотарности и братства людей и народов... У русских иное отношение к гре-

ху и преступлению, есть жалость к падшим, униженным, есть нелюбовь к величию.

Русские менее семейственны, чем западные люди, но безмерно более коммюнотарны.

Они ищут не столько организованного общества, сколько общности, общения, и они малопедагогичны. Русский парадокс заключается в том, что русский народ гораздо ме-

нее социализирован, чем народы Запада, но и гораздо более коммюнотарен, более от-

крыт для общения. Возможна мутация и резкие изменения под влиянием революции.

Это возможно и в результате русской революции. Но Божий замысел о народе остается тот же, и дело усилий свободы человека – оставаться верным этому замыслу. Есть ка-

кая-то индетерминированность в жизни русского человека, которая малопонятна более рационально детерминированной жизни западного человека. Но эта индетерминиро-

ванность открывает много возможностей. У русских нет таких делений, классифика-

ций, группировок по разным сферам, как у западных людей, есть большая цельность.

Но это же создает и трудности, возможность смешений. Нужно помнить, что природа русского человека очень поляризованная. С одной стороны – смирение, отречение; с

другой стороны – бунт, вызванный жалостью и требующий справедливости. С одной стороны – сострадательность, жалостливость; с другой стороны – возможность жесто-

кости; с одной стороны – любовь к свободе, с другой – склонность к рабству. У русских

– иное чувство земли, и самая земля иная" чем у Запада. Русским чужда мистика расы и крови, но очень близка мистика земли. Русский народ, по своей вечной идее, не любит устройства этого земного града и устремлен к Граду Грядущему, к Новому Иерусали-

му, но Новый Иерусалим не оторван от огромной русской земли, он с ней связан, и она в него войдет. Для Нового Иерусалима необходима коммюнотарность, братство людей,

и для этого необходимо еще пережить эпоху Духа Св., в которой будет новое открове-

ние об обществе. В России это подготовлялось. (Там же. С. 218-220.)

79

http://www.mitht.ru/e-library

Русская идея и марксизм. Марксизм был приспособлен к русским условиям и русифицирован. Мессианская идея марксизма, связанная с миссией пролетариата, со-

единилась и отожествилась с русской мессианской идеей. В русской коммунистической революции господствовал не эмпирический пролетариат, а идея пролетариата, миф о пролетариате. Но коммунистическая революция, которая и была настоящей революци-

ей, была мессианизмом универсальным, она хотела принести всему миру благо и осво-

бождение от угнетения. Правда, она создала самое большое угнетение и уничтожила всякую свободу, но делала это, искренно думая, что это временное средство, необходи-

мое для осуществления высшей цели.

Русский коммунизм есть извращение русской мессианской идеи. Он утверждает свет с Востока, который должен просветить буржуазную тьму Запада. В коммунизме есть своя правда и своя ложь. Правда – социальная, раскрытие возможности братства людей и народов, преодоление классов; ложь же – в духовных основах, которые приво-

дят к процессу дегуманизации, к отрицанию ценности всякого человека, к сужению че-

ловеческого сознания, которое было уже в русском нигилизме. Коммунизм есть рус-

ское явление, несмотря на марксистскую идеологию. Коммунизм есть русская судьба,

момент внутренней судьбы русского народа. И изжит он должен быть внутренними си-

лами русского народа. Коммунизм должен быть преодолен, а не уничтожен. В высшую стадию, которая наступит после коммунизма, должна войти и правда коммунизма, но освобожденная от лжи. Русская революция пробудила и расковала огромные силы рус-

ского народа. (Там же. С. 215-216.)

О предназначении России

Для истории русского мессианского сознания очень большое значение имеет ис-

ториософическая идея инока Филофея о Москве, как Третьем Риме. После падения православного византийского царства, Московское царство осталось единственным православным царством. Русский царь, говорит инок Филофей, «един-то во всей под-

небесной христианский царь». «Престол вселенския и апостольския церкви имел пред-

ставительницей церковь Пресв. Богородицы в богоносном граде Москве, просиявшую вместо Римской и Константинопольской, иже едина во всей вселенной паче солнца све-

тится». Люди Московского царства считали себя избранным народом... В чем была двойственность идеи Москвы – Третьего Рима? Миссия России быть носительницей и хранительницей истинного христианства, православия. Это призвание религиозное. «Русские» определяются «православием». Россия единственное православное царство и

80

http://www.mitht.ru/e-library