Самоубийство

Понятие «самоубийство» (или «суицид») используется в связи с самыми разными потенциально само-разрушающими способами поведения человека, которые возникают на основе самых разных поводов или условий и проявляются в разных обстоятельствах.

На протяжении многих столетий человечество сталкивается с последствиями суицидального поведения. Вначале к проблеме самоубийства подходили с богословской, этической и философской точек зрения. В относительно недавнее время к этому добавили социальный и психологический аспекты. Но, несмотря на столь долгое исследование этой проблемы, некоторые вопросы всё ещё остаются.

Кое-кто из спасенных после столь близкого контакта со смертью рассказывал об определённых духовных переживаниях. В связи с этим люди задают исследователям вопрос: «не связаны ли эти переживания с собственно самоубийством?»

Прежде всего, хотелось бы отметить, что собственно состояние, близкое к смерти, ещё не даёт нам окончательных ответов на всевозможные загадки самоубийства. В сущности, мы можем обратиться лишь к двум вопросам.

Первый: «можно ли сказать, что люди, которые побывали в пограничном состоянии не по причине самоубийства, возвращаются с определённым отношением к самоубийству?»

Второй вопрос: «насколько отличаются вызванные самоубийством состояния, близкие к смерти, от аналогичных состояний, вызванных иными причинами?»

Те, кто побывал на грани смерти, достаточно часто рассказывают о том, что им не хотелось возвращаться «на Землю»; тем не менее, все они отвергают самоубийство как способ вернуться к этому состоянию. Наоборот, возвратившись к этой жизни, люди утверждают, что «там» они поняли — у них есть определенная цель на Земле, которую необходимо выполнить.

Они приходят обратно с серьезными, вполне определенными намерениями относительно жизни и возможности жить. Ни один из собеседников Моуди не собирался каким-либо образом намеренно вернуться в состояние, близкое к смерти, ради испытанных там ощущений.

Одновременно многие из тех, кто «умер» по естественным или случайным причинам, сообщали, что, пребывая в состоянии клинической смерти, они узнали: самоубийство — очень неблаговидный поступок, за который полагается определенное наказание. Вот что поведал по этому поводу мужчина, который «умер» в результате несчастного случая:

«Когда я был Там у меня возникло ощущение, что мне совершенно запрещены две вещи — убить себя и лишить жизни другого... Если я совершу самоубийство, значит, я брошу в лицо Господа его дар мне... Убийство другого человека же означало бы вмешательство в планы Бога относительно данного индивидуума».

Другой человек, переживший достаточно долгую клиническую смерть, сообщил Моуди, что во время пребывания «там» у него возникло впечатление, что за определённые самоубийственные действия людям полагается нечто вроде «наказания», частью которого является необходимость наблюдать за отчаянием своих близких, страдающих от этого поступка.

Ко времени окончания рукописи первой книги «Жизнь после жизни» Моуди собрал весьма мало значимых сведений о состоянии, близком к смерти, вызванном попыткой самоубийства. Полагаю, что это вполне объяснимо: пережившие самоубийство менее склонны рассказывать о собственных ощущениях, вероятно опасаясь остаточного чувства вины по поводу своей противо-законной попытки.

За последнее время Моуди нашёл кое-какую дополнительную информацию. Все опрашиваемые сходились в главном: «они ощущали, что попытка самоубийства нисколько не решает проблемы, побудившие их к этому шагу».

Эти люди обнаружили, что в дальнейшем их окружают те же проблемы, от которых они ранее пытались избавиться посредством самоубийства.

Какими бы ни были жизненные трудности, они неизменно вновь оказывались рядом с теми, кто пытался покончить с собой, стремясь избавиться от этих трудностей.

Как-то женщина рассказала мне, что, находясь в состоянии, близком к смерти, она фактически оказалась в «ловушке»: «ей постоянно приходилось возвращаться в ситуацию, подтолкнувшую ее на путь самоубийства. При этом у женщины возникло ощущение цикличности происходящего»:

«Та проблема сейчас, когда я оглядываюсь назад, не выглядит такой уж важной, если посмотреть на неё с точки зрения взрослого человека. Но в то время и в том моём возрасте она действительно казалась мне очень важной... (из-за неё она хотела пойти на самоубийство).

Как оказалось потом, моя проблема оставалась со мной даже тогда, когда я была «мёртвой» (после самоубийства). И мне казалось, что она всё время повторяется, как будто закольцована. Я опять проходила через это, и как только в конце я думала: «Слава Богу, все уже закончилось», но всё начиналось сначала. И тогда я думала: «О Боже, только не это опять!»

Все опрошенные говорили, что ни за что больше не повторят попытку самоубийства. Их общая точка зрения заключалась в том, что, совершая суицид, они допустили ошибку и теперь весьма рады, что не преуспели в самоубийстве – их вернули обратно.

Так, например, Моуди спросил человека, пытавшегося свести счеты с жизнью, согласится ли он — в свете нового опыта на грани жизни и смерти — повторить самоубийство ещё раз. Вот что он мне ответил:

«Нет, вторично я никогда этого не сделаю. В следующий раз, когда мне придётся умереть, я умру естественной смертью, потому что тогда я понял: наша земная жизнь очень коротка, и пока ты здесь, тебе нужно многое успеть сделать. Когда же умираешь, то переходишь в вечность»

Интересно, что приведенные выше взгляды и впечатления совпадают с ощущениями, описанными в древних культах, направленных против самоубийства. Самые разные богословы и философы на протяжении столетий протестовали против самоубийств, основываясь на том, что наша жизнь, по сути, является предназначением, «даром Бога», — стало быть, мы не вправе по своему разумению лишать себя этой жизни.

Например, Платон в своем диалоге «Федон» приводит доктрину, согласно которой все мы, живущие на Земле, находимся на «посту» и не имеем права самовольно покинуть этот «пост». К этому Платон добавляет, что человек, в сущности, принадлежит Богу и пребывает под Его сенью, поэтому люди не должны пытаться освободиться от высшей опеки¹.

¹Платон. Федон.

В Средние века католич. Святой Фома Аквинский предложил следующий аргумент: жизнь — это дар Всевышнего человеку, так что один лишь Бог может рассудить, когда следует забрать этот дар².

²Фома Аквинский. Вершина теологии. Ч. П-П, Вопрос 64.

Британский философ семнадцатого века Джон Локк (которому мы обязаны отдельными положениями в Декларации независимости и конституции) также провозглашал, что все мы являемся собственностью Бога и, следовательно, на Земле мы присутствуем по Его промыслу, а значит, не имеем права самовольно оставлять место, в которое Он нас определил³.

³Джон Локк. Второй трактат о гражданском правлении. Разд. 6.

Аналогично рассуждал и немецкий философ Иммануил Кант, хотя в остальном его взгляды значительно отличались от приведенных выше предшественников. В частности, Кант писал:

«...Стоит нам рассмотреть самоубийство с точки зрения религии, как мы тут же начинаем видеть его в истинном свете. Нас поместили в этот мир на определённых условиях и во имя особой цели. Но самоубийство противостоит цели его совершившего; он прибывает в иной мир как дезертир, оставивший свой пост; следовательно, его следует рассматривать как мятежника, который пошёл против Бога... Бог — наш властелин; мы являемся Его собственностью; и Его провидение действует ради нашего же блага»¹.

¹Иммануил Кант. Лекции по этике.

Поводом привести эти цитаты было желание продемонстрировать сходство ощущений относительно человеческой цели в жизни, показать, каким образом проблема самоубийства в культах и вероучениях соотносится со словами и мыслями тех, кто пережил состояние, близкое к смерти.

Приведенные свидетельства очевидцев могут вызвать множество вопросов. Кто-то может сказать, что в некоторых культурах суицид не подвергается моральному осуждению, как в странах Запада.

Найдутся и те, кто расценивает самоубийство в качестве средства сохранить свою честь, как это было в Японии во времена самураев.

Можно даже спросить: «Интересно, что расскажет человек из японского общества, если усилиями врачей он будет спасен после попытки самоубийства?»

Более того, есть и другая точка зрения, которая гласит, что, в принципе, все мы так или иначе совершаем самоубийство, — иными словами, большинство из нас, вероятно, занимаются такими видами деятельности, которые потенциально способны нанести нам вред или причинить смерть. Причём в абсолютном большинстве случаев мы вполне осознаем это.

Достаточно привести лишь три наиболее очевидных примера из современной жизни: курение, употребление пищи с высоким уровнем холестерина и вождение автомобиля в состоянии опьянения.

Люди, занимающиеся этим, поступают так вопреки своему знанию о том, что их действия могут привести к смерти, вызванной определенными заболеваниями или автомобильной катастрофой.

На этом этапе может возникнуть вопрос: в чем же разница между описанным поведением и «настоящим самоубийством»? И какова должна быть степень этого потенциально разрушительного поведения, чтобы возник риск неминуемого «наказания» наподобие того, что уже было описано выше?

Некоторые люди совершают самоубийство из альтруистических побуждений — к примеру, чтобы спасти жизнь других. Что в результате должны ощущать они, принявшие «геройскую» смерть? А каково должно быть тем, кто лишает себя жизни в муках психической депрессии или, оказавшись не в состоянии перенести ужасную потерю?

Известно также, что многие из тех, кто «пытается» покончить жизнь самоубийством, в действительности не намерены умереть — они просто пытаются таким вот драматическим образом привлечь внимание окружающих к своим нуждам или проблемам.

Здесь уместно вспомнить и утверждение психиатров о существовании так называемых личностей с суицидальными наклонностями, которые сознательно не желают погибнуть, но подсознательно (под давлением прошлых накоплений) стремятся к этому.

С этой точки зрения любые случайные происшествия с подобными индивидами можно расценивать как бессознательные попытки самоубийства.

Совершенно очевидно, что окончательные ответы на столь сложные вопросы до сих пор у западной науки отсутствуют.

Кстати, ощущения на грани жизни и смерти у пытавшихся совершить самоубийство (по крайней мере, в случаях, известных западной науке) отличаются от тех, кто побывал на пороге смерти по иным причинам.

Однажды Моуди спросил об этом своего друга-психиатра, который также побывал «на том свете», пережив клиническую смерть из-за острого инфекционного заболевания.

Моуди услышал весьма интересный ответ: друг-психиатр выразил уверенность в том, что Бог по Своей природе гораздо более склонен к прощению и пониманию — ничуть не менее, чем мы, люди, — и что Бог Сам позаботится об этом, руководствуясь Своей любовью и мудростью.

Следовательно, человек, попытавшийся совершить самоубийство, нуждается не в осуждении, а в любви и понимании со стороны окружающих.

Мнение служителя культа

Американский учёный Элизабет Кюблер-Росс предсказала, что исследования вопросов смерти будут критически восприняты представителями разнообразного духовенства.

В определенном смысле прогноз оправдался. Многие христианские священнослужители различного ранга не только рассказали Моуди о том, что его книги вызвали у них интерес и энтузиазм, но даже приглашали доктора выступить с лекциями на эту тему в своих конгрегациях.

Приходские священники неоднократно рассказывали доктору Моуди, что прихожане делятся с ними своими ощущениями, пережитыми во время состояний, близких к смерти. Очевидно, представителям церкви было приятно услышать подобные откровения от тех, кто по роду своей деятельности весьма далёк от так называемого «служения Богу».

Несколько священников даже поведали Моуди, что, по их мнению, подобные научные сообщения служат подтверждением библейских высказываний на эту тему.

Журнал «Гайдпостс» явно хрестианского толка и мировоззрения уже несколько лет публикует свидетельства людей, побывавших за гранью смерти.

Один священник методистской церкви, самостоятельно занимавшийся изучением этих фактов до встречи с Моуди, рассказал ему о сведениях, собранных им до того, как наши исследовательские пути пересеклись. Ниже приводится часть беседы, во время которой мы пытались определить значение взятой на себя задачи.

Священник: «Та женщина была смертельно больна — у нее было неизлечимое заболевание почек. Разговаривая с ней о смерти ещё до того, как она скончалась, я подтвердил свою веру в жизнь после смерти.

Я рассказал ей, что одним из инструментов укрепления моей веры были исследования, проводимые медиками в отношении людей, которых удалось оживить после клинической смерти. Мой рассказ взволновал прихожанку, и в свои последующие визиты ко мне она неоднократно затрагивала эту тему.

На похоронах этой женщины я, читая заупокойную молитву, упомянул о наших с ней разговорах и о том, как мои слова укрепили её веру. Людей, сидящих передо мной, действительно впечатлили мои слова, когда я, как представитель церкви, подтвердил свою уверенность в том, что эта женщина все равно жива; дополнительным убеждением послужило мнение моего друга, врача по специальности, который также верил в это.

Эта женщина была очень близка со своим мужем, так что, когда он умер несколько лет тому назад, отмерла какая-то её часть. В своей молитве я сказал, что женщина отправилась к своему мужу, воссоединилась с ним и теперь они где-то пребывают вместе во Христе. Я не вкладывал в свои слова никакого символического или фигурального смысла — я действительно имел в виду то, что говорил, и это придало слушавшим молитву уверенности и умиротворения...

После церемонии похорон произошло нечто совершенно необычайное. Обычно после воскресной молитвы люди всегда приходят к священнику, чтобы поблагодарить его за слова любви и веры; но это никогда не делают после похорон. Такого не случалось нигде и никогда ещё. И всё же в конце добрый десяток прихожан подошли ко мне и поблагодарили меня за прочитанную заупокойную молитву...

Обращаясь к приходу со словами веры, я, в частности, пытаюсь привести людей к любви. Поэтому, когда я говорю им, что в миг смерти Христос приходит к людям и спрашивает их: «Как ты любил?» — причём Христос имеет в виду настоящую, сегодняшнюю любовь, а не одни лишь библейские сказания, которым уже около двух тысяч лет, то люди понимают, что им всем придётся испытать состояние «смерти», испытать этот положительный суд Бога; так укрепляется вера. Я пользовался этим инструментом несколько раз, чтобы усилить веру в сердцах прихожан, чтобы заставить их увидеть важность любви и веры».

Доктор Моуди: «Ранее вы говорили, что, как и я, не считаете вероятным появление научных доказательств жизни после смерти».

Священник: «Что ж, если бы мы могли доказать существование жизни после смерти, то это было бы равносильно тому, чтобы доказать существование Бога. Всё это сделало бы систему веры ненужной. Но мы не можем доказать ни одно из высших, конечных проявлений жизни.

Существование высшей жизни может быть принято лишь на основе церковной веры. Если бы мы были в состоянии обойти эту необходимость, доказав, что загробная жизнь действительно существует, то люди просто полагались бы на это, не нуждаясь ни в какой вере. Жизнь — это тайна, а жизнь после смерти — ещё большая тайна.

(Так мыслит коммерческая церковщина, боясь потерять работу и большие доходы. И ещё надо помнить, что самый богатый супер-миллиардер на этой Земле – это папа римский!..).

Если б мы когда-либо смогли разрушить этот порядок, нам не потребовалась бы вера и это разрушило бы всю систему. Поэтому, в конечном рассуждении, идея жизни после смерти должна восприниматься на основе (слепой!) веры в Бога. Правда, рассказы людей, вернувшихся к жизни, дают определенные доказательства истинности веры и укрепляют её. По крайней мере, это укрепляет мою веру, ибо я уже есть человек веры. Но если бы я не был человеком веры, это бы меня не убедило».

Это было мнение священника-методиста; но Моуди и не ожидал, что со мной согласятся буквально все служители культов. Несколько служителей обратились к Моуди с вполне определенными возражениями.

Одно из возражений исходило от либеральных в трактовке богословия церковнослужителей, которые рассматривали церковь преимущественно с этической точки зрения, считая институт веры средством продвижения общественных реформ, помогающим установить в общих чертах социальную справедливость.

Исходя из этих теологических посылок, культовики, судя по всему, пришли к выводу; что озабоченность вопросом духовной жизни после физической смерти несколько старомодна. От нескольких служителей культа подобного толка Моуди даже слышал утверждение, что надежда на жизнь после смерти постепенно исчезает в человеческом обществе, якобы, должна уменьшаться.

Вполне в соответствии с этой точкой зрения один церковник из епископата как-то недавно спросил Моуди:

«Скажите, а вы не могли бы думать об этом мире, а не о том? Разве здесь не достаточно проблем, ожидающих своего решения?»

Далее он заявил, что в прошлом правители нередко пытались отвлечь внимание обездоленных или жертв социальной несправедливости от бремени земной жизни, обещая им лучшую жизнь в раю, если они не будут переступать черту и раскачивать общую лодку своим непослушанием.

Другими словами, возражения культовика относительно изучения феномена жизни после жизни, судя по всему, основывались на том, что продолжение жизни после смерти так или иначе связано с уже развенчанными попытками социального давления.

Моуди согласен (до определенной степени) с некоторыми высказываниями служителей «бога». С его точки зрения — да, действительно существует много видов социальной несправедливости, и лично Моуди хотел бы на протяжении своей жизни помочь хоть немного исправить этот мир к лучшему.

Доктор Моуди согласен с важностью и необходимостью постулата «возлюби ближнего своего, как самого себя» — ведь это подразумевает, что мы должны сделать всё, что в наших силах, дабы улучшить жизнь окружающих, особенно тех, кто острее всего нуждается в этом.

Но вместе с тем есть несколько моментов, в которых его видение и личный опыт отличаются от рассуждений представителей разных культов.

С точки зрения собственного опыта Моуди пишет:

«Я удивляюсь тому, что многие священнослужители предсказывают уменьшение (и даже исчезновение) мыслей людей по поводу жизни «после» жизни.

Мои наблюдения идут совершенно вразрез с этими утверждениями. Я чувствую, что многие люди до сих пор сильно интересуются вопросом «потусторонней жизни». Более того: я не вижу причины, отчего беспокойство о социальном совершенстве и интерес к жизни после смерти могут вступать во взаимное противоречие.

Несомненно, что человек, даже зная о существовании иной жизни и интересуясь любыми новыми открытиями в этой области, все равно вполне может заботиться о благе других.

На самом деле, судя по рассказам переживших клиническую смерть, после возврата из Тонкого Мира человек ещё больше стремится помочь ближнему, ибо он знает теперь чего это стоит!.

Возвратившиеся Оттуда ощущали необходимость жить дальше, делать добро другим, пока их земное время ещё не истекло. Во всяком случае, я разделяю это стремление, если вместо социального равнодушия вера в загробную жизнь даёт людям побудительный мотив стараться изменить нашу земную жизнь к лучшему.

Далее, я не согласен с тем, что единственным (или даже основным) действенным фактором, продлевающим жизнь доктрины жизни после жизни, является стремление отвлечь людей от неудовлетворительных условий земного существования. Многие говорили мне о своем страхе смерти. Но, испытав на себе около-смертное состояние, такие люди не хотят даже думать о том, что после смерти их сознание исчезнет.

Другие люди страдают из-за того, что умерли их друзья и близкие. Они надеются, что родные им люди до сих пор где-то Там живут. По-моему, такие соображения как никогда далеки от вопросов социальной несправедливости или классового угнетения.

В завершение скажу, что мой личный подход к изучаемым явлениям обусловлен, прежде всего, моими научно-медицинскими интересами. Люди рассказывали мне как врачу об этих своих ощущениях, считая их очень важными событиями своей жизни, происшедшими в связи с вполне медицинскими приемами реанимации.

В этом смысле я отношусь к собранной информации как к медицинскому вопросу. Как представитель медицины, я хочу как можно лучше понять очень важные для моих пациентов ощущения, возникающие в процессе оказания им медицинской помощи.

Я просто хочу продемонстрировать отличие моего подхода от подходов служителей разных культов. В этом смысле вполне возможно, что угасание интереса к вопросам жизни после смерти у моих пациентов является следствием согласия этих людей с мнением соответствующим образом настроенных священников или прихожан, озабоченных вопросами некоей социальной справедливости.

С другой стороны, моё убеждение, что этот вопрос интересует многих людей, также может свидетельствовать об ограниченности моего личного подхода (основанного на неоднократно высказываемом пациентами интересе к возможности жизни после жизни). Мне вообще не важно, какой точки зрения по данному вопросу придерживается большинство верующих хрестиан.

Вторая группа возражений со стороны представителей культов основана на богословской точке зрения консервативного толка. Я имею в виду тех служителей, которые считают ощущения на грани смерти результатом действия сатанинских сил или демонов зла.

Официально я не имею никакого образования в сфере богословских наук. В основном, мои богословские познания ограничены изучением работ таких великих богословов, как св. Августин, Фома Аквинский и Джон Кальвин, считающихся также величайшими из философов. Но я интересовался мнением моих друзей в среде служителей и богословов по комплексу изучаемых проблем.

Все они пришли к общему мнению, что испытанные моими пациентами видения могут расцениваться практически ценными, если, среди прочего, они оказывают определенное влияние на дальнейшую жизнь человека, — например, это делает человека ближе к Богу или вызывает у него желание изучить то или иное религиозное направление. Как видно из моих книг, состояния, близкие к смерти, воздействовали на людей именно таким образом.

Другие представители культов также высказывали мнение, что истинность ощущений определяется их соответствием иудейской Библии. Эти же собеседники поделились со мной своим мнением, что в случае с ощущениями на грани жизни и смерти описанный ими критерий вполне удовлетворяется.

Со своей стороны должен признать, что меня очень взволновало (пусть даже голословное) обвинение в связи с неким «дьяволом». Мои религиозные убеждения весьма дороги мне, но очень непросто решить, как защититься от невежественных и фанатичных обвинений в «сатанизме». Поэтому я испытал определенное облегчение после разговора со служителем методистской общины, ибо это культовое течение отличается, пожалуй, наибольшей консервативностью и фундаментализмом.

Служитель убедил меня, что его братья по вере, из числа более консервативных, также обвиняли его, служителя, в некоем «пособничестве сатане». Я даже осмелюсь сказать, что меня вполне успокаивает мысль, что в этом громадном и таком разном мире всегда найдётся тот, кто подвергнет сомнению и осуждению любые твои мотивы.

Вместе с тем я надеюсь, что если мой путь действительно ошибочен, то найдётся тот человек, который выведет меня на праведную дорогу.

Наконец, есть третья группа священников, о которой стоит здесь упомянуть. Они не столько критикуют, сколько демонстрируют что-то вроде боязливости. Кажется, будто они смущаются необходимости комментировать ощущения людей, переживших пограничные состояния, считая, что всё это скорее относится к области медицины и является феноменом, который лучше оставить в кабинете у своего врача.

Представители этого типа могут, например, отказать описанным ощущениям в достоверности, сочтя их галлюцинацией, — и это несмотря на то, что люди рассказывают им о своих религиозных переживаниях, а не о проблемах здоровья! (Вот уж где сатана наплодил невежд! Он последние миллионы лет усердно работал в этом направлении…)

Встречается и еще одно проявление старой дилеммы — конфликт между отдельными профессиями. Наверное, каждая профессия имеет отдельных её представителей, которые ревниво ограждают свою территорию от вмешательства посторонних.

Такие люди всегда испытывают раздражение, когда представитель другой профессии или (ещё хуже) порядком осведомленный почтальон начинает комментировать вопросы, относящиеся к их исключительной сфере компетенции.

Встречаются также отдельные профессионалы, которые не испытывают ни малейшего интереса к проблемам и вопросам, находящимся вне их личной профессиональной сферы.

Всегда желательно предохраняться от излишнего упрощенчества в сложных вопросах; однако в этом типе профессиональной исключительности всегда попадаются внутренне присущие сложности. С интеллектуальной точки зрения, этот подход наименее разумен, хотя, безусловно, проще закрыть глаза на любые профессиональные замечания или дополнения, высказанные «чужаком».

Кроме всего прочего, подобный подход явно наводит на весьма сомнительное предположение о том, что существующее сегодня разделение труда между отдельными профессиями и научными отраслями убивает многообразие феноменов реальности.

Я даже рискну предположить, что для нового явления или новой теории нет ничего хуже, как оказаться зажатыми между наглухо закрытыми профессиональными традициями.

Для того чтобы вы поняли, к чему эти все рассуждения, я сообщу, что среди представителей культов встречались и такие, которые напрочь отказывались обсуждать что-либо хотя бы отдалённо связанное с медициной. Я несколько раз встречался с приходскими служителями культов, которых посещали некоторые пациенты.

Должен сказать, что они поразили меня апологетическим подходом к обсуждению медицинских проблем своих прихожан, хотя они безусловно демонстрировали глубокое понимание состояния здоровья моего пациента и прогноз его выздоровления.

Итак, я встречался также и с теми священниками, которые отказывались обсуждать вопросы состояний, близких к смерти, считая это чисто медицинскими проблемами. С другой стороны, некоторые врачи говорили мне, что точно так же отказывались обсуждать эти вопросы с пациентами, считая их относящимися скорее к религиозной или духовной сфере.

В итоге получается, что в глазах отдельных личностей этот феномен обречен на непопулярность, поскольку он лежит на стыке двух миров.

В целом же я с удовлетворением хочу заметить, что большинство служителей разных культов всё же проявляли интерес к моим исследованиям и высказывались в их поддержку».