Замечания о некоторых модификациях установки повседневной жизни

Установка повседневной жизни сообщает воспринимаемой среде человека определение ее в качестве среды социальных реальностей, знаемых сообща. Социологи истолковывают эту среду как «общую культуру». Установка повседневной жизни конституирует институционализированные общие понимания практической повседневной организации и механизмов функционирования общества, какими они видятся «изнутри». Модификации этих пресуппозиций, тем самым, модифицируют реальные среды членов общества. Такого рода модификации трансформируют одну социально определенную среду реальных объектов в другую среду реальных объектов.

Одна из таких модификаций заключает в себе ее усвоение. Для новорожденного это подразумевает вырастание мира, в олдсовском (1958) и парсонсовском (1955) смысле развития объектных систем, и прогрессивно навязываемое и принудительное подчинение «развивающегося члена» установке повседневной жизни как «способу видения вещей» компетентного социетального члена.

Вторая модификация заключается в церемониальной трансформации одной среды реальных объектов в другую. Мы упомянули ранее, что такие модификации происходят в случаях игры, театрального представления, религиозного обращения, «конвенционализации» и научного исследования. Если в каждом из этих случаев спросить, куда человек «уходит» или куда его «призывают вернуться», когда он «перестает играть» или к нему обращаются с просьбой «прекратить игру», когда он «покидает театр» [:176]или его увещевают «брось кривляться и будь самим собой», когда он «отступается» от своих религиозных обетов или подвергается критике за неумеренную добродетель, когда он «сбрасывает праздничную маску» или получает предупреждение, что «праздник окончен», когда он «забывает на некоторое время о своей научной проблеме» или получает упрек в том, что «витает в облаках», — то в каждом случае он возвращается к «жизни-как-обычно», или от него ожидают предоставления свидетельств схватывания им институционализированных общих понимании организации и функционирования повседневного общества, т. е. его «практических обстоятельств».

Третья модификация состоит в тех инструментальных трансформациях реальных сред объектов, которые происходят при экспериментально вызванном психозе, крайней усталости, острой сенсорной депривации, применении галлюциногенных препаратов, повреждениях мозга и т. п.

Каждому из этих случаев соответствует модификация, с одной стороны, пресуппозиций и, с другой стороны, тех социальных структур, которые производятся действиями, ориентированными на эти модифицированные среды. Например, испытуемые, которым давалась лизергиновая кислота в клинике лечения алкоголизма при Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, часто встречали вопросы экспериментатора о том, что они видят в комнате, категорическим отпором, говоря, что его вопросы банальны и свидетельствуют о тупости другого человека, который никогда не сможет оценить то, что они видят, даже если они возьмут на себя труд попытаться это ему объяснить. Анализ взаимодействия с использованием измерительных процедур Бейлза варьировал бы соответствующим образом.

Четвертая модификация заключается в «открытии культуры» антропологами и социологами. Суть этого открытия — открытие изнутри общества обыденного знания социальных структур и попытка истолковать обыденное действие и обыденное знание как объекты обычного теоретического социально-научного интереса. Модификация установки и объектов обыденных действий проявляется в попытках социологов внедрить в установку и методы такие процедуры, посредством которых обыденные установка, действия и знание социальных структур должны быть подведены под юрисдикцию социологической теории как определения их [:177]существенных черт. Тем самым социологи в своих мыслях, если уж не — или, возможно, пока еще не — в своих актуальных практиках, поставили перед собой задачу открыть исторически новое и беспрецедентное определение «реальных социальных структур». Поскольку обыденные деятельности и среды являются одновременно и темой, и элементом социологических изысканий, забота об описании актуальных черт установки и методов социологии как возможных модификаций установки и методов обыденного здравого смысла, т. е. то самое «открытие культуры», реконструирует проблемы социологии знания и со всей серьезностью помещает их в самый центр социологического предприятия.

В своем очерке «Чужак» (1944) Шютц говорил о пятой модификации, которая была описана как «прекращение» пресуппозициями этой установки «выдерживать проверку». Чужаком Шютц называл такого человека, чьи попытки наделить предполагаемый смысл актуальных явленностей атрибуциями установки повседневной жизни приводят к ситуациям хронической «ошибки». Он, говорит Шютц, становится человеком, которому приходится ставить под вопрос едва ли не все, что кажется само собой разумеющимся членам той группы, стать членом которой он стремится. Его до сих пор не ставившиеся под сомнение схемы интерпретации перестают работать и не могут быть использованы в качестве схемы ориентации в новых социальных окружениях. Ему трудно использовать в качестве схемы ориентации культуру мы-группы, так как он не способен ей доверять. Того кажущегося единства, которое усматривают в собственном культурном образце члены мы-группы, для него не существует. Он постоянно вынужден осознавать свои интересы, считаясь в то же время с фундаментальными расхождениями между его собственным и других способом видения ситуаций и обращения с ними. Ситуации, которые члены мы-группы с одного взгляда видят насквозь, наряду с подходящим рецептом управления ими, для него специфическим образом проблематичны, а их смысл и последствия лишены очевидности. С точки зрения члена мы-группы, чужак — это человек, у которого нет истории. И, что важнее всего, его кризис — его личный кризис.

Если перевести это на язык данной статьи, для чужака воспринимаемо нормальные явленности сцен взаимодействия [:178]специфически проблематичны. Чужак — это человек, чье право управлять без вмешательства других решениями относительно осмысленности; объективности и надежности, т. е. его компетентность ни он сам, ни другие не могут принять как нечто само собой разумеющееся.

Поскольку каждая из пресуппозиций наделяет среду актера той или иной чертой, обыватель в связи с каждой из них может испытать неприятное удивление. Стало быть, существует еще и шестая модификация. Можно экспериментально вызывать разрушение этих предположений, умышленно модифицируя сценические события так, чтобы систематически дезавуировать эти атрибуции. Среда того, кто эти атрибуции делает, должна тем самым становится для него чуждой и странной, а он, соответственно, должен считать себя чужим и действовать в присутствии других в таком качестве.

Радикальная версия этой модификации состоит в том, чтобы сделать пресуппозиций этой установки неработающими. Процедура, использованная в отношении абитуриентов медвузов, была нацелена на производство такой модификации. Несмотря на все ее несовершенства, эта демонстрация, тем не менее, дает модель для такой формулировки проблематичных феноменов «отчуждения», «аномии», «девиации» и «дезорганизации», которая берет в качестве отправной точки обыденным образом упорядоченные и упорядочивающие рутины повседневных действий и их объектов.

С помощью небольшого пояснения мы можем довести до осознания, сколь значительным рискам подвергаются люди, чьи внешние явленности пробивают брешь в атрибуциях повседневной установки — неважно, делают ли они это в порядке эксперимента или, как в случае психопата, в рамках привычного поведения. Из статуса воспринимаемо компетентного члена, какой человек имеет в своих глазах и в глазах других, т. е. из статуса добросовестного членства, он может перескочить сам или быть переброшен другими, для которых эти атрибуции продолжают быть действенными, в любой из тех статусов, которые каждое общество приберегает для тех, кто «лишен здравого смысла». Каждый родной язык предоставляет некоторый спектр социальных типов, которые не ценят эти атрибуции или для которых, как считается, эти атрибуции являются недейственными: как правило, это дети, недоросли, старики, аутсайдеры, хамы, дураки, невежды и варвары. Основными [:179]институционализированными статусами,предусмотренными для тех, кто лишен здравого смысла, обычно, видимо, будут альтернативные статусы преступности, болезни, аморальности или некомпетентности. С организационной точки зрения, те, кому недостает здравого смысла, не только не получают доверия со стороны других, но и сами недоверчивы. И в самом деле, достойного доверия и доверяющего человека можно было бы предварительно определить как такого человека, который управляет расхождениями, относящимися к этим атрибуциям, так, чтобы поддержать публичную видимость уважения к ним.

Тот факт, что модификации установки повседневной жизни включают такие возможности, как ее усвоение, церемониальные и инструментальные трансформации, открытие и разрушение, или лишение работоспособности, определяет решающее место этой установки в любой попытке объяснения стабильных, устойчивых, преемственных, единообразных социальных взаимодействий.

Рассматривая модификации установки повседневной жизни и ее мира, начинаешь понимать, почему тема обыденного мышления была главной во всех основных философиях. Можно также почувствовать, почему феномен обыденного мышления, обыденных деятельностей и обыденного знания вещь такая упрямая и почему он так упорно идеализируется и отстаивается во всех стабильных группах. Вместе с тем очевидно, что такое чувство всего лишь указывает на установку и среды здравого смысла как на проблематичные феномены. Само по себе оно не формулирует проблему. Великая заслуга Шютца как социолога состоит, помимо всего прочего, в том, что он проделал фундаментальную работу, позволяющую социологам это сделать. В этой статье была предпринята попытка взяться за эту задачу.