Православие и культура журнал № 2 (2018)

11

Поэтому необходимо противопоставить музыкальной классике, року и прочему беснованию, звуки природы и знаменный распев.

Примечание (от редакции)

Любезный читатель, если он нашёл в себе силы и желание прочитать текст до данного места, за что ему благодарение, может прийти в недоумение, почему мы решили внести извлечение из книги о музыке в раздел, посвященный корням революции. Объяснение решению нашему он может найти в первом же абзаце статьи «Что делать». И.А. Куклин писал, ссылаясь на философов Древности, о духовной связи ритмов музыкальных и государственных

Свиридов Г.В. Музыка как судьба. Мысли из книги

5 января прошло 20 лет, как умер Г.В. Свиридов – великий русский композитор и пианист. Так как в нашем журнале, из-за некоторой критической горячности И.А. Куклина, не было уделено ему внимания, мы предлагаем выписки из творений Георгия Васильевича, где отчасти подтверждается опыт редакторов журнала, отчасти – показывается его ограниченность (с точки зрения Свиридова).

Пусть читатель сам решит, кто прав…

Голос и инструмент2

Музыка как фактор развития мечтательности

***

Писать о музыке, в особенности инструментальной, симфонической, «чистой», непрограммной, очень и очень трудно.

Наши критики и музыковеды любят очень «фантазировать» под музыку, иной раз чего только не прочтешь! Но главным образом торжествуют: «становление личности», «силы зла» (если музыка громкая и напряженная) и «философское раздумье», это — если музыка тихая, медленная.

Эти музыкальные («симфонические») стереотипы кочуют из партитуры в партитуру, от одного автора к другому, подчас без особых изменений.

Музыка и мысль

***

Способна ли сама по себе музыка передать мысль! Я в этом сомневаюсь. Инструмент для передачи мысли - слово.

Музыка воздействует на чувства, ниже — на ощущения, ниже - на нер-

вы.

Для передачи мысли необходимо слово. Без него мысль передать, кажется, что нельзя.

2 Извлечения из книги озаглавлены, как правило, нами, в случае наличия оригинального заголовка он выделен курсивом

12

Слово может быть включено в саму ткань музыки. Оно может быть включено в название сочинения, или в пояснение к нему, называемое иногда motto, в поэтический эпиграф и т.д.

Симфония и русская музыка. Внешнее и внутреннее. Голос и инструмент

***

Симфония вышла из танца, из движения (из внешнего). Русская музыка - из песни (из внутреннего), из состояния погружения в душевное. Мертвое: вещь, инструменты, орган. Живое: голос человека, хор.

***

Симфоническая культура, фуга, Германия (немецкая, католическая) - музыка движения, становления в борьбе.

Музыка пребывания, созерцания, состояния — Греция, Православие, гимн, песня.

Взаимопроникающие культуры, но вместе с тем враждующие.

***

Моя форма - песня. Отдельная, заключенная в себе идея. Как ее подать? Оркестровая музыка требует более пространного изложения, более длительного по времени. Т.е. надобно песни эти соединить?

Разбухший оркестр - вышел весь из аккомпанемента, из сопровождения главного - мелодии, выразительной речи. Сопровождение - подсобное, дополняющее и украшающее, усиливающее выразительность, но все же не главное, постепенно стало само - главным, но вместе с тем осталось второстепенным. Вот парадокс! Объяснить его не берусь, не могу, а вместе с тем это так! Но кто поверит в это из музыкантов, ведь воспитаны они все в другом.

Пение (мелодия) — тянет к простоте, четкости, к формуле, к символу. Инструмент — тянет к выдумке, ухищрению, вариантности (вариации),

бесконечному изменению.

***

Современный симфонический оркестр своим грохотом, как гигантским гвоздем, намертво прибивает слушателя к филармоническому креслу.

Звучание хора поднимает человека в высоту, отрывает его от этого кресла, преодолевая силу земного притяжения.

МУЗЫКАЛЬНЫЙ ИНСТРУМЕНТ - ДЬЯВОЛЬСКОЕ НАЧАЛО

Из комментариев к роману Булгакова «Мастер и Маргарита»

Свита Бегемота и Фагота. Фагот — инструмент дьявола. У Босха есть изображение черта с носом в виде фагота. [Со] словами из Библии: «Всякая плоть есть сено». «Огромный воз с сеном давит людей. На возу сидит черт с носом в виде фагота»(69).

Гром - горы падают после слов: «Свободен — он ждет тебя».

13

БЕС МУЗЫКИ - ЕЕ ОТРИЦАНИЕ

Подлинного имени этого главного после Воланда демона мы не знаем, знаем лишь его имя в миру - Коровьев и дьявольскую кличку Фагот, свидетельствующую о его несомненном отношении к музыке. Но не только это роднит его с музыкой. Он и по профессии музыкант — бывший регент, а ныне руководитель хорового кружка. В этом факте находит отражение эволюция целого жанра русской музыки.

Фагот - музыкальный инструмент, в звучании которого, особенно в подвижной музыке, есть нечто от гротеска. «Юмористическое скерцо» Прокофьева, сочиненное в десятых годах нашего века, когда демоническое, сатанинское было в большой моде, написано для четырех фаготов соло. В нем есть некий призрачно-петербургский колорит.

Музыка была прямо-таки наполнена сатанизмом: «Сатаническая поэма» Скрябина, Дьявольский фокусник в «Петрушке» Стравинского, «История солдата», продавшего душу черту, «Юмористическое скерцо» Прокофьева, его же «Наваждение».

***

Если дать волю воображению и представить себе землю после атомной войны (как мы воображаем ее теперь), трудно подумать, что музыка будет звучать над мертвым камнем. Да останется ли и камень? Не обратится ли и он в пар? Но не хочется думать, что дело именно дойдет до этого! Может быть хоть, что-то останется. Останется ли музыка? <…>

Какой музыкальный инструмент уцелеет? Скорее всего, - человеческий Голос, он всегда при человеке и не нужно специально учиться, чтобы играть на нем. Ощутив душевную потребность в музыкальных звуках, человек должен запеть. А инстинкт, который потянет его к себе же подобному (также уцелевшему), родит разговорную речь и совместное пение. Вот куда я веду, очень неумело, бестолково и сбивчиво: к хору, к хоровому пению, к соединению душ в звуках, в совместной гармонии.

Я ощущаю, сейчас, сидя за столом, что здесь есть зерно верной мысли. Хор — насущное (сейчас!) искусство. Утраченная миром гармония (дисгармония), выразитель которой - оркестр (Европейский музыкальный голос) после катаклизма уйдет, как уходит из организма болезнь, до того живущая в организме как самостоятельный, иной, чуждый организм, который борется с основным и пытается его победить, уничтожить.

Если болезнь не уничтожит основу, то она должна будет уйти. И в слабом, изнуренном теле возникнет тихая гармония катарсиса, очищения мира. Это будет - звучание хора.

* * *

Православие — музыка статична, все внутри, в душе. Мелодия — хор - гимн. Восторг мира! Выразительность интонации. Идея — свобода. Инструмент - от Бога - голос, хор. Иррациональное!

Католицизм — музыка вся в движении, в динамике. Активность, воля, борьба, власть над миром. Рациональное.

14

Фуга, мотет, контрапункт, инверсии, т.е. механические, умозрительные перестановки нот. Придуманный, сконструированный инструмент - орган, оркестр.

Измышленная музыка, невыразительность интонации, но - формообразование. Конструкция, драматургия вместо интонации.

Омузыке И.-С. Баха

Олживости и пустоте в «великом», «узаконенном» искусстве

В оценках (узаконенных как бы временем) тоже многое - неправда. Лживого искусства также очень много. Вот почему так воздействует искусство Рембрандта, Мусоргского, Шумана, Ван Гога, Достоевского, Шекспира и др. великих художников. Но не всё правда даже в этом великом искусстве, часто ее искажает, например, красота (эстетизм!), ремесленное начало искусства; например, у Баха много фальшивого, пустого искусства (фуги и др.). Есть неправда от позы художника, от самой неправды его души и от многих других причин.

Рационализм Баха, чувственность Чайковского и целостность Мусоргско-

го

У Чайковского в музыке на первом месте чувствительный элемент, у Баха элемент рационализма (рационалистический элемент). В Моцарте можно отметить гармонию, можно говорить о гармонии между элементом чувствительным и элементом рациональным.

В Мусоргском же больше, чем в ком бы то ни было из композиторов новейшего времени, преобладает элемент духовный.

Одной из основных тем его творчества, одной из основных проблем, его занимавших — была тема смерти, понимавшейся им как избавление, исцеление, покой, если можно сказать, обретение некоей гармонии. В этом смысле, как и во многом другом, Мусоргский наследник Сократа, Платона, Софокла, т.е. духа греков и совсем не европейцев.

Например, хотя в драмах (пьесах) Шекспира бесчисленное количество смертей, сама смерть (сущность этого явления) никогда Шекспира специально не занимала, так, как она занимала, например, Мусоргского.

Мусоргский никогда, нигде не протестует против смерти. До этой пошлости, столь характерной для духа его времени, когда протестовали все против всего (смотри, например, у Достоевского - один из героев говорит: «Жалко, что мои отец и мать умерли, а то бы я их огрел протестом»(80)), Мусоргский никогда не опускался. Его повышенный интерес к смерти вполне в духе греческих философов. Только греки обладали цельным знанием, цельным ощущением мира, в котором воедино сливалось умственное (интеллектуальное), чувственное и духовное его восприятие. Таков был и Мусоргский.

Католической Европой же это цельное восприятие мира было утрачено, чему свидетельством является, например, романтизм с выходом на первый план чувственного восприятия мира; средневековая схоластика или совре-

15

менный интеллектуализм — увлечение материальной (скоропреходящей) сущностью вещей.

Для русской культуры, во всяком случае для некоторой ее части, характерны элементы, роднящие ее более, чем культуру современной Европы, с Древней Грецией. Эти элементы получены нами через православную веру, которая впитала в себя и древнюю греческую философию. Вот откуда платонизм у Мусоргского, Владимира Соловьева, у Блока и Есенина. Преобладающий элемент духовного начала в творчестве (Божественного).

Вот почему искусство этих художников трудно мерить европейской мерой. Вот этому искусству равно чужда и чувствительность, и схоластика, и даже пламенный рационализм Спинозы или Бетховена. Это искусство совсем не клерикальное, не религиозное искусство с точки зрения культа, обряда, богослужения. Оно религиозно, священно, сакраментально в том смысле, как говорил Платон — что душа человека сотворена Богом — это та Божественная часть человеческого существа, которая способна общаться со своим творцом и одна лишь в человеке несет в себе подлинное, неизменное, вечное Божественное начало.

От редакции.

На наш взгляд, Свиридов заблуждается, говоря о Мусоргском и Блоке. Приведем иные мнения

И.А. Куклин – Мусоргский (Дума о музыке).

МОДЕСТ ПЕТРОВИЧ МУСОРГСКИЙ (1839 – 1881) – величайший представитель реализма в музыке. Но что такое его реализм? Это фотография или мечтательность. Его музыка несёт на себе печать патологии и алкоголизма, который свёл композитора в могилу. Написание им произведений, близких по своей мелодической структуре к распеву – это всего лишь стилизация. Веры в нём не было. Об этом упоминает ценитель творчества Модеста Петровича Шостакович, перу которого принадлежат переложения и редакции многочисленных работ Мусоргского, в воспоминаниях, изложенных

Соломону Волкову. 3

Архимандрит Рафаил. О демонизме в поэзии

Когда мы пишем, что искусство XX столетия пропитано духом демонизма, который для людей, живущих душевно-страстной жизнью, подобен пьянящему запаху сандала, а для людей, вступивших на духовный путь, это зловоние тления и смерти, то мы предвидим негодование тех, для кого это искусство стало стихией их жизни и эталоном красоты. Признать, что это дух смерти, значит признать себя душевными некрофагами. Как не возмутиться и не сказать в ответ, что это клевета на саму красоту, которая спасает мир! Нас будут упрекать в обскурантизме, душевном одичании; нам припишут желание уничтожить все книги, как халиф Омар сжег Александрийскую библио-

3 (И.А.Куклин, Дума о музыке, 2016)

16

теку. Нам скажут: вот пример, как человек, неправильно понявший христианство и не стяжавший любви, впал в дикость. Впрочем, не будем угадывать, как обзовут нас оппоненты. Признаем, что в этом «искусстве» они сильнее и остроумнее нас...

Мы говорим об искусстве нарастающего декаданса, которым живет наша интеллигенция, хотя считаем, что литература предшествующих веков, оторвавшись от Бога, в какой-то степени подготовила этот декаданс. Нам скажут, что у нас притупилось и как бы атрофировалось эстетическое чувство, что мы говорим с ультраконфессиональной позиции и поэтому наше свидетельство одностороннее и необъективное, что это может быть голос неудачника, который скрывает озлобленность на мир в монашестве. Поэтому просим вас принять свидетельство вашего некоронованного «царя поэтов»,

обладающего наиболее тонкими поэтическими интуициями, Александра Блока— одного из самых любимых и почитаемых поэтов современной интеллигенции.

Друзья Блока вспоминают, что он говорил о своих стихотворениях не как их автор, а как проводник каких-то сил. О его медиумичности к трансцендентальному миру свидетельствуют близкие ему люди, например, не отличавшийся религиозностью Корней Чуковский, - первый переводчик Уитмена, - которому удалось спрятаться за забором детского сада от репрессий, обрушившихся на интеллигенцию в 30-х годах. Заядлый декадент превратился в литературного «обершефа» малышей, из утонченного эстета - в веселого «дедушку Корнея». Его краткая характеристика, а вернее восприятие «короля поэтов» в непосредственных встречах с ним в последние годы жизни Блока - это голос отнюдь не религиозного фанатика, а младшего собрата. Он вспоминал, что лицо Блока, похожая на восковую маску, с потухшими, неживыми глазами, казалось ему лицом Мефистофеля. А Блок представлял собой как бы живую ипостась поэзии XX века.

Теперь обратимся к стихотворению Блока «Муза», похожему на исповедь, только без покаяния

«Есть в напевах твоих сокровенных», - именно не в словах, а напевах – в том, что лежит под словами, что спрятано от внешнего взора, но заставляет звучать сокровенные струны души.

«Роковая погибели весть», - «роковая» - неизбежная, «погибели» - плененная демоном душа чувствует свою погибель, но не может спастись, уйти, убежать, как птица, прикованная глазами змеи. «Весть» - сердце слышит при жизни весть о своей смерти.

«Поруганье заветов священных», - не просто отрицание или отречение, а поругание, желание осквернить и втоптать в грязь то, чему как святыни, поклонялась душа. Эта необходимая жертва демонам.

«Поругание — счастия есть», - в любви к демонам, в выборе его, нет ни радости, ни счастья, но только падение вниз, которое воспринимается на мгновенье, как полет.

17

«И такая влекущая сила», - он чувствует охваченным чьей-то посторонней силой, как бы увлекаемой потоком реки, которому не в силах противиться пловцу.

«Что готов я твердить за молвой», - повторять то, что испытано мной вслед за сатанинским преданием.

«Будто ангелов ты низводила, Покоряя своей красотой», - это не апокриф из книги Эноха, повествующий о падении ангелов, прельщенных красотой дочерей Каина - племени, в котором возникло искусство, - но падение душ, ищущих и не нашедших Бога, которые влюбились в земную душевную красоту, отраженную, как в кристалле, в поэзии и искусстве, и через них отдали душу свою хтоническим божествам.

«Зла, добра ли? Ты вся — не отсюда», - он чувствует, что в творчестве действует не только человеческая душа, но в него включены некие неведомые космические духи, которых он боится назвать своим именем.

«Мудрено про тебя говорят», - по-разному говорят о тебе, но те, кто служит тебе, не могут или не хотят понять тебя до конца, они боятся взглянуть на твой лик, как на лик Горгоны.

«Для иных ты - и муза, и чудо», - одни живут тобой; твоя красота кажется им постоянным чудом.

«Для меня же - мученье и ад», - его глубокие поэтические интуиции открыли лик того, кто нашептывал ему слова его песен. Он увидел его темные тени в своем сердце - это нарастающие муки, которые должны превратиться в беспросветный мрак и ад. Блок говорит о начале своего полета – падения.

«На рассвете, В час, когда уже не было сил», - после ночи бесплодных исканий потерянного неба на земле, обессиленная и впадшая в отчаянье душа обручает себя неведомому духу.

«Не погиб я, но лик твой заметил», - не кончилась моя жизнь, я увидел фосфорический свет твоего лика, который явился душе, потерявшей Бога, когда нечего было ей терять.

«И твоих утешений просил», - утешение в иллюзорной земной красоте, которая должна была заменить вечность. Вечность без Бога стала для Блока чужой и ненавистной.

В одном из своих стихотворений он пишет: «Это вечность смотрит сквозь рампы, Безобразный, страшный паук»

Блок просил утешений у падшего ангела, как нищий пьяница просит вина у дверей таверны. Но он мог быть всем, кроме одного - посредственностью, поэтому не в силах был до конца обмануть себя, удовлетвориться миром иллюзий; его мистическое чувство знало, кто его таинственный собеседник. Поэтому Блок в одном из своих стихотворений написал слова, похожие на конвульсии боли:

«Зарыться бы в теплом бурьяне, Забыться бы сном навсегда, Молчите, проклятые книги, Я вас не писал никогда».

18

Он как бы молил, чтобы огни испепелили его горький рай, но не в силах был поднять глаза к небу. Этот трагизм корифея поэзии, к несчастью безысходный, похожий на агонию, на самом деле не антикультура и обскурантизм; просто Блок увидел то глубокое, что было скрыто от других поэтов.

У Есенина - поэта такого же внутреннего драматизма, как Александр Блок - есть стихотворение аналогичное «Музе», это поэма «Черный человек». Здесь таинственный собеседник как бы сращивается с душой и становится ее двойником. Есенин видит его перед собой, как черное существо. Есенин более непосредственен, чем Блок, и поэтому в своем импрессионистическом восприятии находит только два слова: «черный, черный...»

Бодлер писал о «деве» - поэзии: «Ты вошла в мое сердце, сверкая, Так, как входит холодный клинок, Ты прекрасна, как демонов стая, Ты коварна и зла — как порок»

Он назвал сборник своих стихов, который звучит пророчески для последующей поэзии - «Цветы зла».

Надсон, в стихотворении «Мефистофель», говорит о том, что демон является источником его поэтических вдохновений, чуть ли не соавтором его стихов.

Нас могут спросить, почему мы выбрали эти имена? Потому что, когда мы спрашивали у современных ценителей поэзии, кто ваш любимый поэт, без стихов которого трудно было бы жить, то они в большинстве случаев отвечали: Блок и Бодлер, а затем Есенин и Цветаева, - которая в своих стихах выражала желание то бороться с Богом как Иаков, то стать хлыстовской «богородицей»... Около всех их стоит этот «черный, черный», которого в припадке поэтического визионерства увидел Есенин.

Смерть, в какой-то мере, итог жизни. Блок умер в припадке буйного помешательства. Бодлер отравил себя наркотиками. Для Есенина и Цветаевой их «черный спутник» приготовил петлю и любезно предложил одеть на шею свое роковое «ожерелье».

Нам могут сказать, вы забыли про классику, разве ее не читает интеллигенция? Интеллигенция изучает классику, а плеяда поэтов, из которых мы перечислили несколько имен - ее интим.

Нам хотелось бы остановиться на одной колоритной, и в то же время одинокой, фигуре в современной поэзии, это Борис Пастернак 4– «поэт для поэтов». Он также пишет о своих литературных встречах не в доме писателей - шумном, как птичий базар, а в тишине кабинета своей поэтической лаборатории.

«Приходил по ночам, В синеве ледников от Тамары,

4 Выписки о нем из книги Свиридова будут упомянуты позднее…

19

Пары крыл намечал, Где гудеть, где кончаться кошмарам».

Эти кошмары, переложенные на язык ассоциативных образов, он воплощал в безукоризненные стихотворные формы. Однажды он обронил знаменательную фразу, которую, может быть, услышал в своих кошмарах: «Музыка на третьем поколении станет полетом валькирий». Валькирия — языческая богиня мщения. Рок-музыка и вообще сюрреалистическое искусство на третьем поколении от Пастернака - это кара детям за грехи отцов.<…>

Нас могут спросить, неужели вся поэзия - это шествие под знаменами сатаны? Конечно, нет. Есть стихи светлые, как небесная лазурь, и чистые, как горный поток. Есть мудрые стихи, навеянные размышлением о жизни. Есть стихи, посвященные человеческим чувствам, но не запятнанные грехом, как первые слезы любви. Есть народные песни, умиротворяющие душу, есть стихи, подобные гимну Богу. Мы говорим не о них, а об опасности не увидеть лик демона под покровом земной красоты. Мы говорим о тех, кто наливает яд в хрустальные бокалы. Мы говорим не о поэзии вообще, а о демонизме в поэзии.

Рафаил, архимандрит – Чёрная музыка Блока

ХIX век в Российской империи был временем духовных потрясений и бескровных революций; временем, когда были подточены и сломлены нравственные устои народа; временем торжества самого плоского и вульгарного материализма; временем концентрации мирового зла в таких невидимых прежде размерах, которые почти неизбежно должны были воплотиться в взрывы революций, в потоки человеческой крови.

Предчувствие близкой катастрофы, как дым от грядущих пожарищ, нависло над империей, похожей на «Титаник» плывущем в океане истории. На смену атеизма, который не мог удовлетворить мистические чувства человека, пришел антипод религии – демонизм. Часть общества, растерявшего нравственные ориентиры, бросилось к язычеству. Ярким выразителем этих настроений в философии был Владимир Соловьев. Он обратился к платонизму и древнему гностицизму, из которых черпал свои вдохновения. Соловьев реанимировал учение Платона о софии - мире божественных идей, и дал этому учению свою интерпретацию.

По учению Платона и платоников Божество подчинено определенным ритмам, которые представляют собой восходящие и нисходящие ступени единой космической лестницы. Первый этап: божество - в себе. Оно лишено качеств и атрибутики, свойств и предикатов. По отношению к нему человеческие понятия представляют собой чистые негации, например, «непостижимый», «невыразимый» и т.д. Вторая фаза божества - это его абстрактное свойство: один, единый, единственный. Здесь единица мыслится не как число, а как потенция всех реальных и мысленных величин и чисел.

Третья фаза или нисходящая ступень - это божественный ум <…>

20

Четвертая фаза божества - это божественная душа, это идеи, которым дан выбор: остаться в единстве с божеством – в божественной плероме, или покинуть божество, как птенцы вылетают из гнезда. София избирает второе. Она материализируется и трансформируется в космосе. Таким образом, у Платона и у Соловьева само мироздание является трагедией: София, как божественная идея попадает в плен материи, которая становится ее темницей. <…>

У платоников существовала версия, впоследствии разделяемая Оригеном, о предмирном падении душ, которые в наказание посылаются на время в материальные тела. Иные относили понятие «падение Софии» к гордости, иные считали это просто ошибкой, иные - необходимым этапом божественного бытия. Соловьев дал новую интерпретацию этой проблемы. По его мысли, Софией руководствовало желание индивидуализировать свое бытие, другими словами, идея захотела стать индивидуальностью и сознательно выбрала бытие вне божества. В сущности говоря, здесь повторение старой концепции о эгоцентризме, который привел Софию к обособленности; и те же мотивы: интерес к неведомому и, как последствие, - трагизм богооставленности.

Александра Блока можно назвать учеником Соловьева, его поэтическим интерпретатором, хотя Блок жаловался, что сочинение Соловьева «Оправдание добра», которое автор считал главным трудом своей жизни., представляет собой «скучнейшую книгу». Но космология Соловьева как образ Софии, покинувшей божество, пронизывает все творчество Блока.

Как Соловьев явился не только продолжателем, но интерпретатором Платона, так поэзия Блока представляет собой гибрид софиологии и розенкрейцерства: софиологии, как философии, и розенкрейцерства, как морали. Наиболее колоритны в этом отношении пьесы Блока, которые представляют собой розенкрейцерские мистерии. Мрачным апофеозом в поэзии Блока, как бы завершающим аккордом, в котором рвутся струны скрипки, является поэма «Двенадцать». В ней отражена люциферианская стихия революции, которая оказалась родной стихией для самого Блока. Еще задолго до этой поэмы поэт Георгий Иванов написал: «... из открытых окон, черная музыка Блока падает в белый снег».

София для платоников неоднозначна - это план мироздания, идеальный образец космоса, архитип, а в некоторых случаях, световой двойник человеческой души. Для Блока София - это прежде всего человеческая душа, ее ведет, - как Вергилий Данте по кругам ада за руку, ее спутник – Люцифер. Первое - это появление Софии на земле в виде «Прекрасной дамы», - так называется первый сборник стихов Блока.

Поэт встречается с ней в каком-то безлюдном, как будто в погребенном царстве смерти храме; там тишина и полумрак, там одиночество и ожидание, но самое главное, в этом храме нет Бога; там все напоминает не о Боге, а о Софии, там все, по словам Блока, «только образ и сон о ней». И вот, этот храм оказывается языческим капищем, воздвигнутым в честь вечной женст-