Губанова Анастасия

История закончилась. Хоббиты переехали. "Смотри!" сказал Мерри. "Луна растет: она должна быть уже полная."

Остальные посмотрели вверх. Даже сейчас, когда они сделали это, они увидели на вершине холма что-то маленькое и темное. Это был, всего лишь большой камень или выступающая скала показано охваченная бледным светом.

Сэм и Мерри встали и пошли прочь от огня. Фродо и Пиппин остались сидеть в тишине. Холстомер смотрел на лунный свет, сидя на холме. Все казалось, тихо и спокойно, но Фродо чувствовал леденящий ужас который пробирался к его сердцу. Он подсел поближе к огню. В этот момент Сэм прибежал обратно, с того края лощины.

"Я не знаю, что это такое," сказал он, "но я вдруг почувствовал, что не пошел бы в эту лощину ни за какие деньги;. Я чувствовал что, что то ползло вверх по склону."

"Вы видели что-нибудь?" спросил Фродо, вскочив на ноги.

"Нет, сэр. Я ничего не видел, но я не остановился, что бы посмотреть."

"Я видел что-то", сказал Мерри; " я думаю, что видел -на западе, где лунный свет падает на квартиры за пределами тени, на вершинах холмов, я думаю, что были две или три черные фигуры Они, кажется, двигались таким образом."

"Держитесь поближе к огню, и следите за происходящим!" воскликнул Стридер. "возьмите пару палок в руки, на всякий случай!"

Они сидели там затаив дыхание, слушая пугающую тишину, они услышали какой то шорох за спиной, обернулись но вокруг была только темнота. Ничего не произошло. Там не было ни звука, ни движения. Фродо замешкался, он чувствовал, что должен нарушить молчание: он хотел закричать.

"Тихо!" прошептал Стридер. "Что это?" спросил Пиппин в тот же момент.

Вдруг, на стороне холма, они почувствовали, как тени начали расти, одна за другой тени становились все больше и больше. Вскоре не могло быть никаких сомнений в том, что три или четыре высокие черные фигуры стояли на склоне, глядя на них. Таким образом, черные фигуры казались черными дырами, с глубокой тенью позади них. Фродо показалось, что он услышал слабое шипение с ядовитым дыханием, и почувствовал тонкий пронзительный холод. Затем фигуры медленно расширялись.

Страх преодолел Пиппина и Мерри, и они бросились плашмя на землю. Сэм посмотрел в сторону Фродо. Фродо был чуть меньше напуган, чем его товарищи; его бросало в дрожь, как если бы он был на сильном морозе, но его ужас поглотило внезапное желание одеть кольцо. Желание сделать это схватили его, и он не мог думать ни о чем другом. Он не забыл предупреждения Барроу и Гэндальфа; но что-то, казалось, совращало его игнорировать все предупреждения, и он жаждал, получить своё. Он не надеялся на спасение, не хотел делать что либо хорошее или плохое: он просто чувствовал, что должен взять кольцо и одеть его на палец. Он чувствовал что Сэм смотрит на него, как будто он знал, что его хозяин был в какой-то большой беде, но он не мог повернуться к нему. Он закрыл глаза и изо всех сил сдерживался, но сопротивляться было невыносимо, и наконец, он медленно вытащил цепь, и надел кольцо на указательный палец левой руки.

Сразу же, хоть все остальное осталось таким как прежде, тусклым и темным, фигуры стали отчетливо видны. Он мог видеть, что под своими черными плащами. Были пять высоких фигур: две стояли сзади, три впереди. На их белыц лицах были пустые и беспощадные глаза. Под их накидками, длинные серые одежды; на их седых волосах были серебряные короны; а в своих руках они держали мечи. Их взгляд упал на Фродо, и пронзил его, они тут же бросились туда. Отчаявшись, Фродо выхватил свой меч, ему казалось, что меч мерцал красным. Две фигуры остановились. Третья была выше, чем другие: его волосы были длинные и блестящие на них держалась корона. В одной руке он держал длинный меч, а в другой нож, нож как и сама рука светились бледным светом. Он прыгнул вперед и понесся на Фродо.

В этот момент Фродо бросился вперед, и услышал громкий крик: О Elbereth! Gilthoniel! В то же время он ударил своего врага по ногам. Пронзительный крик раздался в ночи; и он почувствовал боль, как будто отравленный дротик проткнул левое плече. Даже сейчас, когда он упал в обморок, он видел, Стридера выскочившего из темноты. Последними усилиями, бросив меч, Фродо снял кольцо с пальца и крепко сжал его в правой руке.

СОВЕТ Элронда

 На следующий день Фродо проснулся рано, чувствуя себя прекрасно. Он шел и смотрел на холодный восход солнца над далекими горами, и на блеск внизу, на желтых листьях блестела жемчужная роса, и меленькие узоры из серебряной паутинки мерцали на каждом кусте. Сэм шел рядом с ним, не говоря ни чего, вдыхая этот прекрасный воздух, и удивленно вглядываясь в высокие горы на востоке. На их вершинах был белый снег.

На повороте они наткнулись на Гэндальфа и Бильбо, которые что то увлеченно обсуждали. "Привет! Доброе утро !" сказал Бильбо. " Готовы к Великому Собранию?"

"Я чувствую, что готов ко всему", ответил Фродо. "Но больше всего я хотел бы сегодня прогуляться по долине. Я хотел бы попасть в эти сосновые леса вон там." Он показал в даль на север.

"У тебя будет возможность по позже", сказал Гэндальф. "Но мы не можем менять планы на сегодня. Необходимо еще очень многое решить"

Вдруг, во время их разговора раздался звук колокола. "Это знак о начале Совета Элронда," воскликнул Гендальф. "Пойдем сейчас же с нами."

Фродо и Бильбо последовали вдоль извилистой тропинке к дому; за ними, без приглашения побежал Сэм.

Гэндальф привел их к крыльцу, где Фродо нашел своих друзей еще утром. Теперь, ясным осенним утром свет разливался по долине. Шумела и вспенивалась вода в ручье. Птицы пели, и вокруг было сплошное благополучие. Фродо был в опасности, слухи о нем все больше распространялись, уже казалось, что воспоминания были всего лишь тревожным сном. Когда они вошли, все повернулись в их сторону смотря серьёзным взглядом .

Элронд был там, и некоторые другие. Фродо увидел Глорфинделю и Глоина; и в углу в одиночестве сидел Стридер, одетый в свои старые одежды для путешествий. Элронд посадил Фродо на место рядом с собой, и представил его компании, сказав:

"Вот, друзья мои, хоббит Фродо, сын Дрого. Мало кто когда-либо добирался сюда столь не безопасно."

Он указал на тех , кого Фродо не встречал раньше. Этот молодой карлик рядом с Глоином: его сын Гимли. Кроме Глорфиндела было несколько других советников семьи Элронда, из которых Эрестор главный; и с ним Галдор, эльфы из Серой Гавани, которые пришли по поручению от Кирдана Корабел. Был также странный эльф одетый в зеленый и коричневый, Леголас, посланник от своего отца, Трандуила, короля эльфов Северного Мирквуде. Немного в стороне сидел высокий темноволосый мужчина, с благородным лицом и серыми глазами, и суровым видом.

Он был в длинном плаще, и хоть его одежды были богаты и с мехом, они были грязные от долгого путешествия. На нем было серебряное колье с одним белым камнем, его волосы завивались и ложились на плечи. Он посмотрел на Фродо и Бильбо с большим удивлением.

"Здесь", сказал Элронд, обращаясь к Гэндальфу, "это Боромир, человек с юга. Он прибыл ранним утром. Я повелел ему присутствовать, потому что здесь на его вопросы будут даны ответы."

Над пропастью во ржи

Бывает, что никак не можешь вспомнить. Все думаю – когда же Стрэдлейтер вернулся со свидания с Джейн? Я никак не вспомню, что делал, когда вдруг услышал шаги в коридоре. Наверно, я все еще смотрел в окно, но вспомнить точно не могу. Ужасно я волновался, потому и не могу вспомнить, как было.

А уж если я волнуюсь, то волнуюсь по правде. Мне даже хочется в уборную, когда я волнуюсь. Но я не иду. Волнуюсь, оттого и не иду. Если бы вы знали Стрэдлейтера, вы бы тоже волновались. Я раза два ходил вместе с этим подлецом на свидания. Я знаю, что говорю. У него совести нет ни капли, однозначно , нет.

А в коридоре у нас –линолеум, так что слышно было сразу, как он, мерзавец, подходит к нашей комнате. Я даже не помню, где сидел, когда он вошел, – в своем кресле, или у окна, или в его кресле. Ну ни как не могу вспомнить.

Он вошел и сразу стал жаловаться, какой холод. Потом спрашивает:  – Куда к черту все пропали? Ни живой души – как в морге.

Я не захотел ему отвечать. Если не понимает, что все ушли, или спят, или уехали к родным, зачем мне лезть вон из кожи объяснять ему. Он стал раздеваться. А про Джейн – ни слова. Ни единого словечка. И я молчал. Только смотрел на него. Он сказал мне спасибо за куртку. Надел ее на тремпель и повесил в шкаф.

А когда он развязывал галстук, спросил меня, написал я за него это дурацкое сочинение, или нет. Я сказал, что вон оно, на его кровати. Он подошел и стал читать, пока расстегивал рубаху. Стоит читает, а сам гладит себя по голой груди с самым идиотским выражением лица. Вечно он гладил себя то по груди, то по животу. Он себя просто обожал.

И вдруг говорит:  – Что это, Холден? Тут про какую-то дурацкую рукавицу!  – Ну так что же? – спросил я. Холодным голосом.  – То есть как это – что? Я же тебе говорил, надо описать комнату или дом, дурак!

– Ты сказал, нужно какое-нибудь описание. Какая разница, что описывать – рукавицу или что то другое? – Эх, черт бы тебя подрал! – Он очень разозлился. Просто рассвирепел. – Все ты делаешь кувырком. – Тут он посмотрел на меня. – Ничего удивительного, что тебя отсюда выкинули, – говорит. – Никогда ты ничего не сделаешь по-человечески. Никогда! Понял? – Ладно, ладно, отдай листок! – говорю. Подошел, выхватил у него этот треклятый листок, взял и разорвал.  – Что за черт? – говорит. – Зачем ты это сделал?

Я ему не ответил. Бросил клочки в корзинку, и все. Потом лег на кровать, и мы долго молчали. Он разделся, остался в трусах, а я закурил, лежа в кровати. Курить в спальнях нельзя, но поздно вечером, когда кто то спит, а кто то ушел, никто не заметит, что пахнет дымом. И потом мне хотелось позлить Стрэдлейтера. Он бесился, когда нарушали правила. Сам он никогда в спальне не курил. А я курил.

Так он и не сказал ничего про Джейн, ничего. Тогда я сам заговорил:  – Поздно же ты пришел, черт побери, если ее отпустили только до девяти тридцати. Она из-за тебя не опоздала, вернулась вовремя?  Он сидел на краю своей койки и стриг ногти на ногах, когда я с ним заговорил.

– Самую малость опоздала, – говорит. – А какого черта ей было отпрашиваться только до половины десятого, да еще в субботу?  О господи, как я его ненавидел в эту минуту!  – В Нью-Йорк ездили? – Ты спятил? Как мы могли попасть в Нью-Йорк, если она отпросилась только до половины десятого?  – Жаль, жаль!

Он посмотрел на меня.  – Слушай, если тебе хочется курить, шел бы ты в уборную. Ты-то отсюда уходишь, а мне торчать в школе, пока не окончу.  Я на него даже внимания не обратил, будто его и нет. Курю как сумасшедший, и все. Только повернулся на бок и смотрю, как он стрижет свои подлые ногти. Да, ничего себе школа! Вечно при тебе то прыщи давят, то ногти на ногах стригут. 

Был понедельник ну или типа того, в общем, предрождественская суета, и все магазины были открыты. Поэтому прогулка по 5 авеню была очень даже кстати. Было довольно празднично: все эти худощавые Санта-Клаусы, стоящие по углам и звенящие в эти колокольчики, девушки из армии спасения, считающие, что они прекрасны и без макияжа, звенели в эти колокольчики тоже. Я вроде как искал в толпе тех двух монашек, с которыми я на днях завтракал, но так их и не нашел. Я знал, что не найду их, потому что они сказали, что приедут в Нью-Йорк как преподаватели, но я почему-то всё равно искал их в толпе. Короче, настроение всё равно было праздничное. Миллионы мелких детишек гуляли по центру со своими матерями, постоянно залезая и вылезая из автобусов, заходя и выходя в магазины. Я так хочу, чтобы моя Фиби была рядом. Она не настолько мала, чтобы стоять и пялиться на эти игрушки, как все эти идиоты, но, кстати, ей нравятся телесные наказания почти так же как наблюдения за людьми. Прошлым рождеством я брал ее с собой в центр прошвырнуться по магазинам. Это было прекрасно! Кажется, это было у Блумингдейла. Мы пошли в обувной и притворились, что ей, моей дорогой Фиби, нужны ботинки, ну такие с миллионом дырочек, чтобы взбираться на горы. Бедняга продавец чуть не повесился. Фиби примерила около 20 пар обуви, и каждый раз продавцу приходилось то завязывать, то развязывать эти шнурки. Это, конечно, было ужасно, но такой смешной, что мы чуть не умерли. В конце концов, мы купили тапки и свалили. Продавцу это вроде даже понравилось! Он наверняка принял нас за придурков, потому что Фиби постоянно хихикала. ... Помню только то, что я не останавливался до самого 6 дома, где-то около зоопарка, ну типа того. Я присел на скамейку. Еле перевел дыхание! И всё еще потел как собака. Так я просидел около часа. В конце концов, я решил, что я сделаю. Я решил, что уйду. Решил, что никогда не вернусь домой снова и никогда не пойду в школу. Я решил, что просто увижусь с моей Фиби, типа попрощаюсь с ней и все такое. верну ей деньги, затем поеду автостопом на запад. Решил, что доеду до Тоннеля Холланда и там поймаю тачку, а потом еще одну, и еще одну, и еще одну, и через несколько дней я буду где-то неподалеку от запада, где всегда светит солнышко, пони, радуга, единороги. там, где меня никто не знает. там я найду работу. я решил, что могу найти работу где-нибудь на заправке, заполняя машины газом или бензином. Ну и все равно. Самое главное, что меня никто не знает, и я никого не знаю. Я подумал о том, что притворюсь одним из этих глухонемых, и мне не придется ни с кем говорить о всякой бесполезной ерунде. Меня аж переполняло возбуждение, думая об этом. нет, правда! только вот я понимал, что идея о том, что я притворяюсь глухонемым, немного странная, но мне все равно нравилось об этом думать. Но я четко решил уехать на запад и все равно, че там дальше. Всё, что я хотел сделать больше всего, это попрощаться с моей любимой Фиби. И вот внезапно я как последний придурок выбежал на дорогу - и я, чуть не умер! Побежал в канцелярский и купил блокнот с ручкой. Я решил, что напишу Фиби записку, где я напишу о месте встречи, ну чтобы попрощаться и отдать ей эти проклятые деньги. Я отнесу эту записку в ее школу и попрошу кого-нибудь в кабинете директора передать ей. Но пока что я только положил блокнот с карандашом в карман и как ошпаренный понесся в школу. Я был слишком возбужден, чтобы сразу написать записку. Я был словно флешмен, ибо мне хотелось, чтобы она получила записку до того, как уйдет домой на обед. У меня было слишком мало времени.