Глава 4. Русская ментальность, отголоски холодной войны, формы глобализации, опасности глобализации

Отмечается, что россияне всегда тяготели к самодержцу, харизматическому лидеру, который может дистанцироваться от правительства и творить собственную политику, и что воплощением такого «хозяина» выступает Путин, популярный среди населения²⁹⁵. Но если даже это правда, если народ российский в соответствии со своей ментальностью тяготеет к подобному правителю, данная истина нисколько не оправдывает ни правителя, ни народ, привыкший перекладывать ответственность на высшее руководство. И уж она совсем не указывает ни на политическую просвещенность людей, ни на моральную полноценность «хозяев», пользующихся этой непросвещенностью ради своих корыстных целей и набравшихся наглостью ею же прикрываться, говоря о необходимости им оставаться у руля, так как народ без них ни на что не способен. Можно с уверенностью сказать, что народ пока не способен сбросить с себя это бремя, находясь в полной незащищенности от самодурства властей.

Русские философы долгое время твердят о каком-то особом пути развития России, об особом пути русского народа. Кто-то указывает на коллективизм русской психологии, хотя в реальности подтверждение идеи о взаимопомощи и любви к ближнему своему (по крови) не находится. Народам Кавказа, например, где каждый считает каждого братом, не чужда общинность, сплоченность и вытекающая отсюда взаимопомощь. Кто-то пишет о свободомыслии русского, что явно не соотносится со многими годами, проведенными в условиях освобождения от свободы, в ситуации искусственной коллективизации и конформизации; чтобы далеко не ходить, достаточно посмотреть на опыт советского периода, когда равенство прав обернулось бесправием равенства. Кто-то настаивает на православной сущности русского сознания, забывая о том, что христианская (и православная) апологетика родилась совсем не на территории Руси, а была специально и целенаправленно насаждена русскому народу.

Не стоит искать пятый угол, не надо подвергать верификации то, что не верифицируемо. Какой-такой у России и ее народа особый путь? Скорее всего, он являет себя в конформизме, политической пассивности, терпеливости, раболепии, а вместе с тем, низкой ответственности, взяточничестве и индивидуализме в его негативной форме, выраженном в принципах «своя рубашка ближе к телу». Я не русофоб, но я пытаюсь трезво смотреть на современное общество, в котором, конечно, есть много людей, живущих по совести и в соответствии с высокими моральными принципами. Но на общем массовом фоне они не очень хорошо выделяются. Убеждения человека отличаются ценой, которую он готов за них заплатить; если же он не готов вообще ничего за них отдать, то и убеждений у него нет. Е.И. Сильнова, изучая образ советского человека, пишет о дихотомичности русской души: с одной стороны, ей присущи трудолюбие, милосердие, сострадание, терпение, идеализм в восприятии мира, подчинение власти, низкий уровень запросов, а с другой – лень, недоверие к власти, склонность к бунтарству и анархизму, низкий уровень самооценки, жестокость, неуважение к своим правам и правам другого субъекта²⁹⁶. Можно согласиться, что все эти черты в той или иной степени присутствуют в русской душе, но, учитывая их амбивалентность, нельзя утверждать, как это делают некоторые исследователи, что подобные качества образуют цельность и уникальность русской души и национального сознания; амбивалентность образует не цельность, а наоборот, расщепленность. Парадоксально то, что Россия никогда не подчинялась тем, кто пытался ее захватить извне, однако, не обрекая себя на колониальное рабство, она постоянно вставала на путь, скажем так, имплозивного рабства, рабства в самой себе – перед царем, вождем, генсеком, президентом.

Может быть и существует пресловутый особый путь, но пока он не проглядывается и не прощупывается. Наверное, он невидим, потому что скрыт глубиной русской ментальности, и эта глубина и богатство не позволяют разглядеть ни сущность ментальности, ни русского пути. У русских есть богатая история, богатый опыт, которым, к сожалению, мы плохо умеем пользоваться, дабы не «наступить на те же грабли». Наша история не началась с революции 1917 года, после которой стоящие у власти социалисты стали в той или иной степени искажать историческую память, актуализируя на некоторые прошлые исторические события амнезию или просто неверное их толкование. Наша история не началась с Крещения Руси, после которого христиане уничтожили многие доказательства существования великой и богатой культуры дохристианской эпохи и выставили себя этакими просвещенцами, которые, по сути, являлись антипросвещенцами, стремившимися кастрировать наследие Руси (например, письменность на земле русской появилась ранее Кирилла и Мефодия).

У нас была богатейшая культура с ее уникальным укладом, вбирающая в себя множество традиций, мы до недавнего времени являлись самой читающей нацией, но, как оказалось, мы не обладаем волей для сохранения своих лучших национальных качеств, воплощенных в самобытной национальной культуре. Ранее христианизация, а теперь глобализация вполне успешно унифицирует все наследие, которым некогда были полны наши сундуки. У нас не хватает воли для того, чтобы защищать свою культуру и устанавливать правовые традиции, и у нас не хватает свободы для того, чтобы, посмотрев на собственный исторический опыт, не низвергнуть себя под власть очередного диктата. Французам, к примеру, эта свобода более к лицу, чем русским. Мы же стремимся постоянно убежать от нее, меняя демократическую законность на диктат. Вместо национальной свободы у нас есть национальное терпение к режимам, которые эту свободу ограничивают. Пытаясь убежать от ответственности, русский человек стремится переложить ее на плечи власти, воспринимаемую им как точку опоры политической воли, с чем связан патернализм как тип руководства, при котором верхи обеспечивают относительное удовлетворение потребностей низов взамен на послушание последних. Именно с этим связан тот факт, что, теоретически развившись в России во второй половине девятнадцатого и первых лет двадцатого веков в трудах М. Бакунина и П. Кропоткина, анархизм не прижился и не стал национальной идеей. При укорененном в массовой психологии культе несвободы по-настоящему свободному идейному учению трудно не просто распространиться, а хотя бы найти благодатную почву для потенциального развития.

Американцы в своем преимуществе считают, что русская национальная идея – водка, а проявление русской ментальности – безудержное ее распитие. Это неправда; в той же самой Германии местное народонаселение выпивало столько спиртного, что нашим богатырям даже и не снилось. Скорее всего, этот миф о русской ментальности был специально создан и раздут для дискредитации России и ее основного этноса. По крайней мере, если данный миф и не создан специально, он хорошо работает на легитимацию русофобских настроений.

Но мы ведь не испытываем потребности в алкоголе с самого рождения – таковая потребность (или скорее псевдопотребность) возникает в процессе жизни, в процессе социализации, когда мы постигаем не только элементы духовной культуры, но и содержание всяких враждебных нашей духовности и нашей природе информационных матриц. Да, проблема алкоголизации сегодня проявляет себя довольно остро, но это не значит, что она всегда стояла на первом плане, равно как из этого нельзя сделать вывод о том, что иностранцы меньше пьют; для некоторых стран эта проблема, пожалуй, кажет себя в еще более остром ракурсе. Действительно, русский мужик, которого уволили с работы и лишили льгот, вместо того, чтобы отстаивать свои права и бунтовать, предпочтет утопить горе на дне стакана, но это предпочтение скорее указывает на присущую нам терпимость и конформизм, нежели на алкоголизм. Хотя кто знает, может быть, и то, и другое (терпимость и алкоголизм) было специально создано, целенаправленными усилиями некоей машины производства желаний выращено в душе современного русского человека, который во многом отличается от своего предшественника эпохи древней Руси с его храбростью, трудолюбием, готовностью помочь ближнему и другими индивидуально и национально ценными качествами. Для того, чтобы пьющий этнос не осознавал, что его специально спаивают, что против него применяют генное оружие (более сильное и хитрое, чем военное), в его сознание заброшена идея об архетипичности алкоголизма, об алкоголизме как неотъемлемой черте национального самосознания и национальной культуры, а здесь уже имеет место не генное оружие, а более мощное мировоззренческое. Мировоззренческое оружие пускается в ход так, что его не видно, в отличие от военного оружия; оно, как и так называемая концептуальная власть (мировая), не предполагает никаких директив, что позволяет ему оставаться невидимым. И если русский Ванька верит в то, что он всегда должен быть ленивым и пьяным, он именно таким и будет. И если русский народ верит, что он всегда должен быть ленивым и пьяным, он именно таким и будет. Естественно, обвинять других в собственных национальных несчастьях – не очень хорошая стратегия, так как громадная доля ответственности за то, как мы живем, лежит именно на нас (как раз об этом шла речь ранее – о социальной пассивности и ничегонеделании, о податливости масс). Лейтмотивом моей мысли не является фраза типа «мы все такие бедные, пьяные и голодные, потому что иностранцы нас такими сделали». Мы пьем не потому, что кто-то другой захотел, чтобы мы пили. Однако этот кто-то другой, действуя сообразно принципу «падающего подтолкни», подливает масла в итак разгоревшийся огонь. Печально то, что некоторые негативные явления, создаваемые или поощряемые внешними силами в нашей культуре, в конце концов перестают требовать дальнейшей подпитки, становясь на почву самоорганизации и самовозрастания; сейчас уже необязательно специально подпитывать алкоголизм, наркоманию, потребительство, политическую апатию и прочие губительные тенденции – дав им ход, теперь можно просто наблюдать за тем, как они сами по себе развиваются. Проблематично поработить народ, который не хочет быть порабощенным, трудно столкнуть человека, который стоит далеко от обрыва…

Отношение к русским, как к преисполненным диким нравом алкоголикам и лентяям, обусловлено, прежде всего, интересами тех, кто данное отношение высказывает, а не объективными факторами. «Проявлением намеренного искажения образа России зарубежными авторами выступает не прямолинейная дезинформация, а субъективная расстановка акцентов, тенденциозность в отборе фактов либо умолчание о некоторых из них»²⁹⁷, – пишет Е.И. Сильнова. Может быть, тенденциозность и умолчание, о которых говорится в этой цитате, выступают более мягкими проявлениями «намеренного искажения образа России», чем прямая дезинформация, но, главное, они имеют место, играя на руку тем, кто заинтересован в дискредитации нашей страны и нашего народа. И несмотря на то, что Е.И. Сильнова объясняет сложность восприятия России на Западе не враждебными происками, а неготовностью той аудитории к позитивной оценке русских, я с ней частично соглашусь. Западная аудитория и вправду не готова нас воспринимать в другом ракурсе, но такая неготовность не рождена на пустом месте; также как нам во времена существования СССР вдалбливали в голову мысль о безнравственности и бескультурье гниющего Запада, тем же рядовым американцам говорили и говорят нечто похожее по отношению к нам.

Россия на Западе давно стала демонизироваться. Так, полагается, будто царская Россия была почти людоедской страной, где кровь лилась реками. Однако за время царствования И. Грозного казнили около 3-4 тысяч человек, а за одну только Варфоломеевскую ночь в Париже было казнено гораздо больше. В то же время в Нидерландах казнили около 100 тысяч человек. Однако, несмотря на эти данные, империей зла выступает все-таки Россия.

Вообще мировоззренческое оружие действует намного дольше, чем генное или тем более военное, зато оно более эффективно и менее явно (того, кто информирует и создает мировоззрение, не видно, в отличие от того, кто стреляет). Мы победили фашистскую Германию грубой военной мощью, а немецкий народ не только быстро встал на ноги, но и значительно опередил нас – победителей – по части социально-экономического уклада. Поэтому наличие военного оружия не говорит о том, что его обладатель оказывается победителем во всех смыслах. Главный приоритет – не военный, а мировоззренческий.

Всяческие идеологемы о пути и ментальности русских – скорее философичные мифы, обильно смоченные бесконечными наукоемкими теоретизированными рассуждениями, нежели реальность. Очередные мифы, усыпляющие бдительность по отношению к действительно важным и актуальным проблемам и возбуждающие интерес к некоей почти бессмысленной мыследеятельности, место локализации которой находится в далеком от актуальности русле. Если дешевая развлекательность – скорее опиум для не отягченных раздумьями масс, то всякие там лишенные практического применения околодиссертационные рассуждения о проблемах особых путей, ментальности и прочих домыслов – опиум для интеллектуалов. И оба вида опиума применяются для того, чтобы отвлечь людей от реальности реальности, вовлекая их в реальность симулякров. Я не хочу сказать, что все темы, которые не касаются политики и критики партии власти, должны быть отброшены как ненужные; это было бы совершенно непростительное утверждение. Я хочу сказать, что стоит глубоко задуматься, когда обсуждение этих проблем инициируется сверху и пышно подается под соусом неоспоримой важности и актуальности. Для масс верен принцип «не думай, а повинуйся», а для интеллектуалов – «думай и повинуйся». Как писал С. Жижек, свобода мысли служит опорой общественного рабства²⁹⁸. К этому тезису, конечно, можно относиться двояко, как и к идее С. Жижека о том, что принцип «не рассуждай, а повинуйся» приводит к восстанию. Где как. В нашей стране такой принцип не особо актуализирует в народе активное несогласие, а свобода мысли если и не служит опорой общественного рабства, она едва ли способствует его аннигиляции. Однако рассудительный народ, как уже отмечалось, не особо нужен истеблишменту, но если этот народ все-таки есть, то пусть будет, но пусть не забывает повиноваться (и лучше, чтобы предметом его рассуждений была не политика, а все что угодно) – он свободен принимать решения при условии, что делает «правильное» решение. Все тот же выбор без выбора…

Мне хотелось бы верить в то, что русские обладают уникальным менталитетом, позволяющим им как нации в целом и как отдельному лицу не деградировать, а способствовать самосохранению и развитию. Мне хотелось бы верить в то, что существует краеугольная национально созидательная русская идея и особый путь, который сохранился, несмотря на многовековое внешнее влияние на русское народонаселение, и который, как факел, ведет национальность к спасению. Мне хотелось бы верить, что ментальность русского народа не рушима враждебными информационными матрицами, с которыми каждый из нас сталкивается в процессе жизнедеятельности и которые стараются навязать нам какую-то систему мышления (или, наоборот, бессистемность мышления). Но – в том-то все и дело – верить в это можно, а вот быть уверенным намного труднее. В существовании России мы пока еще уверены, а вот в существовании русских как особой нации – не совсем.

То, что хорошо работает в одной системе, вовсе необязательно будет так же эффективно работать в другой. Любое заимствование должно соответствовать традициям и ценностям общества. Однако наши традиции и весь наш социальный код разрушены. «И бритые лица, после показного отрубания бород, и просвещенные салоны, и рекламные бренды, и заимствования архитектуры, и внедрения систем качеств, и бакалавриаты – все русская культура способна «переделать» на свой лад»²⁹⁹, - оптимистично замечает В.А. Жилина, но оптимизм, как говорится, во многом отличен от реализма. Для того, чтобы успешно «переделывать» на свой лад заморские нововведения, необходимо иметь определенные коллективные качества и особенности, позволяющие не просто заимствовать чужие новшества в ущерб себе, а интегрировать их с пользой для себя, то есть реализовывать национально созидающую грань между традициями и новациями. По-моему, в современной России, быт которой перенасыщен самыми разными заимствованиями, не совсем дальновидно говорить о том, что «все экспансии чужой культуры заранее обречены на неудачу» (Жилина). А пока индивидуально и национально созидающие особенности не проявлены на коллективном уровне, пока мало что указывает на факт их наличия, мы и будем дальше прогибаться под диктат и диктаты, стремящиеся окончательно атрофировать национально-осовободительные характерологические свойства и на их место водрузить те качества, которые необходимо любой диктатуре взрастить в подвластном ей народе, чтобы сделать его еще более подвластным. Чтобы сделать его номадическим народом, лишенным истории и не помнящим своего родства. А чем дальше зашел процесс ментальной кастрации этноса, тем труднее этносу разогнуть плечи, встать на ноги и сбросить тяжелую ношу, тяжесть которой ощущается скрытно и неявно.

Кто же виноват во многих наших проблемах? Может быть, российское правительство – всего лишь инструмент, рычаг, запускающий систему, спланированную и отлаженную кем-то другим, находящимся в тени? Бытует мнение, согласно которому почти все описанные проблемы инициированы разработчиками так называемого Гарвардского проекта, связанного с именами известных русофобов А. Даллеса и З. Бзежински. Этот проект своей целью ставил обнищание населения России, его культурную деградацию, спаивание и наркоманизацию России с последующей передачей ее территорий мировому правительству. Согласно плану, Россия должна стать колонией, население которой сократится в 10 раз. Проект предполагал три этапа: перестройка, реформа и завершение. Этот алгоритм почти достиг своей цели. Перестройкой (необходимый для глобалистов развал Советского Союза) у нас руководил Горбачев, который недаром за выдающиеся заслуги по разрушению былого величия пользуется особой популярностью у янки. Реформой руководил Ельцин (который был выгоден Западу, так как являлся гарантом дальнейшего развала России и утраты ею конкурентоспособности)³⁰⁰, а завершением – судя по всему, современные деятели.

Когда распалась прежняя держава, многие люди рукоплескали перестройке, не понимая, что за ней стоят силы далеко не гуманистические. Радуясь гласности и «демократичности», мы и не знали, что ввергаем себя, пожалуй, в еще большее рабство, но лишь в меньшей степени ощутимое. Несмотря на то, что в последние годы СССР уже не было репрессий и голода, и в целом жизнь улучшалась, народ, в ментальное пространство которого вбили западоцентристские идеологемы, с радостью променял это улучшение на непонятно что. Целясь в социализм, он попал в Россию. Хотя в полной мере обвинять здесь народ не стоит, поскольку революция была произведена сверху, а не снизу. Но для снижения народного сопротивления перестройке перед ее осуществлением оказывалось длительное воздействие на коллективное сознание. Было создано множество всяческих мифологем, которые общество успешно «съело». Например, к этим мифологемам относится внезапно появившаяся пропаганда безработицы. Говорилось, что безработица полезна для экономики, что она остановит инфляцию, что она есть неотъемлемая черта западного общества, где все хорошо, а потому она и нам не помешает, и даже поможет. И это декларировалось в стране, где была обеспечена полная занятость! И это декларировалось учеными! Ими же предлагалось изготовлять меньше стали, и это предложение основывалось на нелепом аргументе – в Америке стали изготовляется меньше. При чем здесь Америка? Почему она выступает критерием?

Возводились в культ принципы «разрешено все, что не запрещено законом» и «все, что экономически неэффективно, - безнравственно и, наоборот, что эффективно – то нравственно». Совесть не заменима законом в полной мере. Один из примеров бездуховности культуры – замена совести законом, что, кстати, в большей степени свойственно западу. Нравственность не всегда сопряжена с эффективностью; в некоторых случаях они антагонистичны. Эти принципы вполне оправдывали если и не преступность, запрещенную законом, то по крайней мере пропаганду криминала, выражаемую в фильмах и музыке, а вместе с ней и преступное мышление. Соответственно, прежние идеологемы сменились на другие, прямо им противоположные; конкуренция вместо солидарности, личное против коллективного.

Еще один миф заключался в идее уклонения Советов от цивилизованного мира, в неспособности их пользоваться современными технологиями. Советская техника сразу стала негодной и несовременной. В поддержку этого мифа спекулировали на катастрофе в Чернобыле. Да и сейчас в некоторых американских фильмах русские выступают как постоянно пьяные недочеловеки в валенках и шапках-ушанках. Также неплохо работал миф о низком уровне отечественной медицины и ее недостаточно качественном техническом оснащении; естественно, замалчивались сведения о многочисленных прецедентах медицинской халатности, которые имели место в системе «здравозахоронения» Запада и привели к летальным исходам.

Другой – самой главной – мифологемой являлась концепция преступности советского государства, его полного неуважения человеческих прав. Конечно, вряд ли стоит говорить о гуманности «совков», но дело в том, что данная идея была максимально раздута, преувеличена в массовом сознании. Для создания общесоциальной ненависти к «совку» были специально завышены цифры репрессированных, расстрелянных, в том числе без суда и следствия. Нашему народу было навязано мнение о том, будто его долгое время обманывали и выпивали из него все соки, будто «наших» притесняли. Формированием нового нарратива об общественном страдании разжигали межнациональную рознь, поощряли идеи исключительности каждого народа, а также антирусские настроения. Чуть ли не настоящим психозом сопровождался «факт» того, что советское государство травит людей овощами с нитратами; тогда мы питались нормально, а вот как раз сейчас поедаем нитраты и всякую генно-модифицированную отраву. Представители советской милиции стали выступать в образе душегубов и садистов; а вот про многочисленные случаи жесточайшего превышения полномочий со стороны американских и западных полицейских не говорилось ничего.

Внезапно появилась идея о том, что во время существования СССР «братские народы» эксплуатировали русских, и сейчас они должны понести наказание в виде всплеска русского национализма. Эта идея, казалось бы не являющаяся русофобской, на самом деле не только сопутствовала физическому распаду былого Союза, но и служила психологическому отдалению одних народностей от других. Все тот же принцип «разделяй и властвуй». О.А. Кармадонов, проведя контент-анализ газеты «Аргументы и Факты» за период с 1984 по 2008 годы, сформулировал вывод, согласно которому в процессе перестроечного «реформирования» советского человека убедили в том, что он живет в социуме тотальной лжи. Родная армия стала преподноситься в образе сборища пьяниц и воров, врачи – в образе убийц и вредителей, учителя – как садисты, а рабочие и крестьяне – как пьяницы и лентяи³⁰¹. Собственно, произошла тотальная десоветизация общества в том числе и на ментальном уровне. Парадигму былого величия сменила парадигма социального уродства. И эта парадигма продолжает существовать, на что указывает все тот же экран телевизора. Взять хотя бы такие сериалы, как «Солдаты», «Интерны» и «Универ». Во всех них в юмористической форме представлены социально-профессиональные группы – и не просто в юмористической, а в откровенно негативной. В этих кинематографических изысках военные, медики и профессорский состав фигурируют преимущественно в качестве дебилов, дилетантов и развратников. Дискредитируем самих себя.

Советская номенклатура представлялась массовому сознанию в виде зажравшейся и погрязшей в роскоши черни, хотя такую картину создавала как раз сама новоявленная номенклатура, а Ельцин ездой на «Москвиче» отводил от себя удар. Номенклатура создала образ общественного врага в виде «другой» номенклатуры и, натравив на нее массы, сама выступила во вполне приглядном свете. Интересно то, что имеющий «Волгу» секретарь райкома воспринимался как мажор, а на ездящего на той же «Волге» банкира внимания не обращали. Разрыв менее чем в десять раз между зарплатами старшего научного сотрудника и министра СССР многих смущал, а в конце 90-х мало кого «трогал» разрыв в сотню раз. Стереотип работал следующим образом; советская номенклатура все равно зажралась больше, чем новые хозяева. Естественно, этот стереотип в корне противоречил фактам.

Во время реализации программы очернения советского прошлого и русской культуры на телевидении не давали никакого эфира тем специалистам, которые могли развенчать эти мифы, необходимость реформирования страны, а также саму программу манипуляции. Так что эфир был предоставлен далеко не каждому. Когда эти и многие другие антисоветские и антирусские стереотипы сыграли свою роль, когда была достигнута точка невозврата, после которой возвращение в социалистический режим было уже невозможно, резко сократилось количество печатных изданий. Газет и журналов стало выходить в разы меньше. Интеллигенция деклассировалось благодаря быстрому обнищанию, читателей стало мало, спрос на прежние огромные тиражи упал. Да и сама программа манипуляции была завершена, и уже не требовалось продолжать так интенсивно внедрять мифы в массовое сознание. Программа (масштабной) манипуляции завершилась, но процесс разрушения России только начался.

Люди считали, что с переходом на капиталистический путь развития мы побратаемся с Западом. Но Западу нужны не мы, а наше бессилие и наши ресурсы, которые позволят избранным странам поддерживать высокий уровень потребления. Источник машинерии, направленной против Советского Союза, заставлял нас играть по его правилам так, что у нас это не вызывало никакого негодования или возмущения. Потенциальные рабы не осознают роли жертвы, которую играют – и это неведение превращает их в идеальных жертв. У С. Кара-Мурзы в книге «Манипуляция сознанием» хорошо описаны многие методы, которые применяли против советского народа в годы перестройки, в том числе лишение людей былых прав путем «незаметного» переписывания законов. Сам же Кара-Мурза считает, что целью перестройки являлась ломка всего жизнеустройства и уничтожение страны, которое осуществляла влиятельная группа, ненавидящая свою страну, ее народ и культуру. Сегодняшняя власть, по моему убеждению, таким же образом относится как к своей стране, так и к своему народу.

Результаты перестройки – это не «ошибки молодых реформаторов», а систематическое выполнение глобального замысла, что бы там ни говорили архитекторы перестройки об отсутствии какой-либо программы реформ, противореча Горбачеву, вещающему о выстраданной программе. И программа эта была не капиталистической, а декапиталистической. В соответствии с ней происходило разрушение и вывоз капитала. Всем известные олигархи того времени сделали все возможное, чтобы, путем расчленения страны, набить свои бездонные карманы. Они, олигархи и плутократы, выступали пособниками в развале СССР, а затем и России. «Опасность «вестернизаторского» настроя отечественных плутократов состояла в том, что он полностью отвечал линии тех влиятельных финансовых и политических кругов Запада, которые хотели бы воспользоваться разрушительной для России «шоковой терапией», ослабить ее конкурентоспособность на мировой арене, в конечном итоге превратив в поставщика сырья и рабочей силы для «сильных» стран. И если раньше идея осуществлялась в основном собственными силами Запада, то в 1990-е гг. появился верный «агент влияния» внутри России в лице плутократии. Можно сказать, что в посперестроечные годы плутократия формировалась не только как наиболее хищническая, алчная, но и как антироссийская часть разбогатевшей «элиты», угрожавшая государственной безопасности»³⁰². И вряд ли современная власть чем-то принципиально отличается от своей предшественницы; многие данные указывают на то, что она продолжает ее дело по ослаблению России. Выгнал Путин некоторых олигархов типа Березовского, но не за то, что те грабили Россию, а в первую очередь за то, что конкуренцию создавали. Так что глупо и совершенно нелепо говорить о войне Путина против иностранных захватчиков и работающих на них местных олигархов. Непонятно, почему А.Е. Крухмалев, включая в список воров-плутократов Ходорковского, считает, что его осуждение привело к потугам крупного бизнеса легализовывать свои отношения с государством – платить налоги и законодательно наращивать богатство. Непонятно, на основе чего он видит в Ходорковском символ поражения плутократии, а в Медведеве приверженца и укрепителя либерально-демократических устоев. Не стоит противопоставлять власть 90-х и власть сегодняшних. Это серьезная ошибка. Как отмечает Ю. Скуратов, Путин, находясь в свое время во главе ФСБ, расформировал самые опасные для всякого сверхкрупного вора управления — экономической контрразведки и контрразведывательного обеспечения стратегических объектов. Первое расследовало все самые громкие экономические дела последних лет, второе препятствовало продажи иностранцам за бесценок предприятий, составляющих славу России. Видимо, Путин исполнял чей-то заказ. В статье Скуратова мы находим также информацию о том, что Путин является продолжателем дела тех, кто продал западу наши оборонную промышленность, стратегические разработки и прочие жизненно важные для страны ресурсы³⁰³.

В ходе холодной войны Америка пыталась ликвидировать не столько коммунистическую угрозу, а преследовала более масштабную цель – разрушить Советский Союз как великую державу, причем разрушить так, чтобы ее возрождение было невозможным. Царская Россия тоже была костью в горле Запада, и таковой костью являются любые сильные и независимые страны – в том числе и капиталистические. Запад не будет поддерживать реформаторов, склонных сделать национальное государство сильным и крепким, но он с радостью поддержит тех, кто руководствуется целью высосать последние соки из системы, кто стремится всего лишь паразитировать на хозяйстве своей страны. Так что все разговоры о борьбе США с «красной чумой» были лишь прикрытием. Прикрытием также были слова о том, будто СССР распался по экономическим причинам; в восьмидесятых годах наблюдался рост ВВП и вообще с экономикой все было в порядке. Основной причиной распада было загрязнение ментального пространства. Непосредственно с ней связанной также была причина номенклатуры, ее предательской продажности, выраженной в союзе с Западом, и сословности, не позволяющей честным труженикам подниматься до государственных постов. С крушением Союза холодная война не закончилась (по крайней мере со стороны штатов), а просто приняла несколько иное русло, немного отличаясь спецификой средств и маневров, но сохраняя прежние цели. На это указывают многие факторы. Например, американская дезинформация вокруг русско-грузинской войны, хотя, естественно, только лишь данной дезинформацией нынешнее противостояние не исчерпывается. Так что в ходе холодной войны не капитализм боролся с коммунизмом: думать просто о борьбе двух непримиримых идеологий – слишком поверхностный взгляд. Шла борьба не идеологий, а империй. Если мы в своем воображении вычеркнем социалистический период нашей страны и представим, что Россия всегда развивалась по капиталистическому пути, но при этом не особо жаловала Америку, то поймем, что даже в таком случае холодная война все равно имела бы значительное место в структуре взаимоотношений этих держав. Не важно, какая у них идеология, главное – поддерживают ли они нашу имперскую политику. Беда только в том, что США остались сверхдержавой, а РФ уже и державой-то не назвать. Поэтому (экономическое, информационное, военное и т.д.) преимущество понятно на чьей стороне.

Примечательно то, что Советский Союз обладал самой сильной армией, а развален был без единого выстрела. Он был именно развален, а не распался, как привыкли говорить некоторые апологеты перестройки, равно как многие (наверняка ангажированные борьбой с СССР, а теперь и с Россией) западные мыслители типа Ф. Фукуямы любят уверять, будто реформы конца восьмидесятых не были навязаны Союзу извне. Это говорит не о том, что мы не умели пользоваться своими вооруженными силами, а о том, что армия – это не панацея, способная защитить страну от развала. Как уже замечалось, есть другие формы оружия, значительно более тонкие и хитрые, чем военное. К ним относится генное, экономическое, идеологическое оружие, которыми мы обладали в меньшей степени, чем наши противники.

Одной из причин того, что здоровые силы не смогли противостоять перестройке – этой «революции сверху», – является, как это ни парадоксально звучит, долгое воспитание советского народа в русле тоталитарной модели, которая не предполагала никакой общественной гражданственности. В советском человеке осталось что-то от общинного крестьянского мировосприятия, не позволяющего ему обособляться от власти и объединяться в партии и профсоюзы, свойственные гражданскому обществу; но благодаря все той же общинности мы выиграли Великую Отечественную войну. А поскольку гражданское общество в годы СССР не было сформировано, не было его и в годы перестройки; немыслимо даже предполагать, что оно могло бы сформироваться в одночасье и качественно противостоять складывающейся ситуации. Так что тоталитаризм советского государства послужил причиной перехода не к демократии, а к хаосу. Гражданственность и рациональность народа перестроечного времени были задавлены диктаторским советским режимом, а последний сокрушительный удар нанесла мощная манипулятивная машинерия со стороны США, которая пришлась как раз кстати. Идеологи перестройки убедили политически активную часть общества в необходимости пути увеличения наслаждений (в индивидуальном смысле) в ущерб советскому более гуманному принципу избегания страдания (в коллективном смысле); одним из их тезисов была переориентация экономики на потребителя. И сразу же сократились инвестиции в тяжелую и оборонную промышленность и энергетику. При этом Запад позировался как потребительский рай на земле, образ которого вызывал у советского гражданина недовольство собой и отвращение к себе как представителю незападной, а потому нерайской цивилизации. То есть, дискредитация Запада резко сменилась его апологетикой. Так началась волна потребительства.

Советские идеалы сменились на потребительские в умах далеко не всех людей; плоды длительного воспитательного воздействия остаются надолго. Прежние идеалы равенства и солидарности вступили в конфликт с новыми культами индивидуализма и гедонизма, и такое противоречие символизировало как серьезный общественный раскол, так и не менее серьезный раскол сознания. А расщепление сознания повышает уровень его уязвимости к манипуляциям.

Вслед за Гарвардским американцами был создан Хьюстонский проект, который детализировал и корректировал программу своего предшественника. Так что процесс идет, и на этапе (официального) завершения холодной войны он не закончился. Поэтому разговоры о дружбе с Америкой остаются всего лишь ширмой. В основном, когда говорят об этих проектах, а также о мировом правительстве, используют термин «глобализация».

Следует заметить, что термин «глобализация» стал одним из самых излюбленных терминов современной социогуманитарной науки. Благодаря сверхраспространенности, когда каждый автор придавал глобализации какое-то свое значение, содержание термина разрослось вширь, стало слишком «глобальным» и, соответственно, размытым. В целом, существуют две формы понимания глобализации. Условно назовем их концепцией естественного глобализма и концепцией искусственного глобализма.

Согласно концепции естественного глобализма, глобализация – объективный, необратимый и необходимый для человечества процесс, характеризующийся стремительными инновациями в развитии любых сфер жизни человека: наука, техника, досуг, коммуникации (интерактивность) и т.д. Это комплексный процесс, затрагивающий все сферы человеческой деятельности, благодаря которому путем относительного стирания демаркационных линий и падения железных занавесов обеспечивается культурная, экономическая, аксиологическая, техническая и т.д. диалогичность и обогащение; глобализация создает сеть взаимосвязей и соединений, призванных интегрировать опыт и достижения всех народов и культур в единое целое, реализуя принцип дополнительности, но не предполагая унификации или детерриториализации (этакий культурный фьюжн). Термин «глобализация» в данном ключе близок термину «интернационализация», для которой характерны трансграничные потоки товаров, услуг, капитала, информации и людей, а также ориентированность на мировой рынок, мировую культуру и мировую законодательную базу. Наука интернализируется, научное пространство (впрочем, как экономическое, политическое и т.д.) станет единым, о чем говорит не только свободное перемещение научных достижений, но и самих ученых, мигрирующих из одной страны в другую.

Постиндустриальная (постмодерновая или информационная) эпоха с ее господством информационных факторов над вещественными считается, если можно так выразиться, венцом глобализации, а потому ее также имеет смысл называть глобалистской. Спутниковая связь, позволяющая в режиме on-line проводить видеоконференции с сотрудниками, чье физическое местоположение может быть рассеяно на различные уголки планеты, возможность быстрой передачи информации на расстоянии, появление индустрии мегаполисов, развитие международного туризма - лишь некоторые из многих явлений, отличающих данную эпоху от ее предшественниц. Глобализация отвергает границы – пространственные, культурные, социальные – и позволяет капиталу, культурным ценностям, новым достижениям науки и техники свободно переходить через демаркационные линии; можно сказать, она знаменуют постграничную эпоху. Для виртуальной реальности, развитие которой характерно нашей эпохе, нет ни государств, ни национальных культур, ни, соответственно, того, что их разделяет. Собственно, глобализация – это неизбежное следствие научно-технической революции, хотя НТР можно представить, в том числе, не только как причину глобализации, а как одну из ее основных тенденций. В данном случае глобализации дается сугубо позитивная оценка. Однако невозможно прийти к взаимопониманию и свободному взаимодействию между некоторыми культурами Востока и Запада. Ислам и православие не совместимы, а потому бесполезны попытки их интеграции. Не все интегративные проекты, в конечном счете, приведут к интеграции; скорее их итогом будет поглощение одной культуры другой. Человек Востока и человек Запада во многом отличаются друг от друга, на что указывали разные авторы, включая К.Г. Юнга. Это отличие кроется не только на уровне поведения и образа жизни, но и на уровне мышления и мировоззрения, связанных с межполушарной ассиметрией. Так что процесс примирения кажется пока невозможным. Вообще, глобализация лишь в идеальном виде представляет собой прогресс…

С точки зрения концепции искусственного глобализма, глобализация ведет к унификации культурного наследия того или иного этноса, к стиранию демаркационных линий между разными национальностями в контексте их самобытности, приведению культурной идентичности различных сообществ к единому знаменателю (то, что создавалось тысячелетиями, обменивается на гамбургер и хотдог) и, что самое главное, к тотальному господству мирового правительства, представляющего из себя всесильные транснациональные корпорации. Если естественная глобализация отличается диалогичностью и интеграцией, не переходящей рамки, за которыми эти явления трансформируются в свои противоположности – унификацию и экспансию, – то искусственно создаваемая глобализация стремится перешагнуть эти рамки. Суверенитет отдельных государств будет утрачен, так как произойдет государственная передача полномочий влиятельным международным корпорациям. То есть, здесь глобализации дается именно негативная оценка, она квалифицируется не с прогрессивных, а с антипрогрессивных позиций. Часто как синоним глобализации используется термин «американизация», наделенный негативистским оттенком по отношению к Америке. Это отношение вполне оправдано, поскольку Америка выступает кластером транснациональных корпораций, но вместе с тем, Америка как государство и мировая закулисья – явления не идентичные. Второе основывает свою политику на первом, на каркасе под названием Америка, но само не сводится к этому каркасу. Так, согласно Д. Колеману, мировая закулисья преимущественно состоит именно из британских деятелей, которые в отношении американского народа гнут ту же самую политическую линию, что и в отношении любых других народов³⁰⁴. Поэтому термин «американизация» одновременно как отражает реальное состояние (глобализации), так и в каком-то смысле его искажает. Американизацию также связывают с евроцентризмом, так как Европа понимается не географически, а цивилизационно. Даже существует достаточно правомерная идея, что США – сердце Европы. Сам же евроцентризм следует уподоблять расистской идеологии, которая узаконивает высокомерное отношение населения стран «первого мира» к населению малообеспеченных стран. По сути, евроцентризм как идеология легитимирует америко-европейскую политику в отношении стран «третьего мира».

Некоторые авторы считают, будто руководители корпораций «водят за нос» как американское правительство, так и правительства других стран, сталкивая их (и, соответственно, подчиненные им народы) и играя ими, как марионетками. Так, едва ли стоит говорить о самостоятельности американских президентов (и партий – республиканской и демократической) – в том числе Обамы, за которого голосовали не только цветные низы, но и финансовая верхушка. Американский президент – в большей или меньшей степени всего лишь средство, а не фигура номер один. На самостоятельность претендовали только Д. Кеннеди и Р. Никсон; в результате первого убили, а второго коснулся импичмент. Тех же, кто послушно исполняет свою роль и подает огромные надежды на дальнейшее послушное функционирование в этой роли, всячески пиарят, используя самые изощренные способы. Обама еще ничего не успел сделать, но его удостоили Нобелевской премии, а первая половина 2009-го года стала называться «обамаманией».

ТНК – изначально экономические структуры, которые по мере своего экономического развития приобретают власть и способность конкурировать с национальными государствами (а также между собой), тем самым угрожая стабильности последних. Правящий класс будущего, скорее всего, будет состоять не из традиционных государственных функционеров, а из руководителей крупных предприятий, имеющих под собой, в первую очередь, американскую почву. Глобальный рынок ТНК поглотил свободный рынок, и последний не может развиться. Даже национальные государства утрачивают силу контролировать экономику, не имея возможности конкурировать с анклавом ТНК. Можно сказать, что национальные государства относятся к мезоуровню, стоящему между макроуровнем (глобализация) и микроуровнем (тенденции сохранения национальной идентичности). Как общественные объединения и профсоюзы, призванные сохранять гомеостазис между рабочими и государством, национальные правительства должны способствовать социальной деполяризации и препятствовать отчуждению верха от низа³⁰⁵. К сожалению, государства вместо выполнения этой функции тяготеют к поддержанию макроуровневых тенденций. Сегодня все больше и больше стран вовлекаются в мировую экономическую политику, выгодную только одной стороне. Например, на Сербию оказывают давление главные мировые финансовые институты, в первую очередь Международный валютный фонд, снижая и без того низкие зарплаты, сокращая численность рабочих, нивелируя социальные принадлежности и пенсии, тем самым осуществляя стратегию «оздоровления» экономики посредством обречения большинства населения на голод³⁰⁶.

Руками транснациональных корпораций создается необходимый плацдарм для развития потребительства в виде насаждения искусственных потребностей и унификации культур. Для того, чтобы корпорации имели возможность успешно реализовывать свой продукт, да еще продавать его людям той общности, чья культура не нуждается в таких приобретениях (к примеру, «Макдональдс»), необходимо создать потребность путем нивелирования культурного разнообразия, которое является сильнейшим барьером для процветания глобального бизнеса. Таким образом, постепенно в быт эксплуатируемого этноса вторгается потребительская культура, представляемая как наиболее современная и отвечающая требованиям времени альтернатива традиционной культуре. С помощью ее усилий поддерживающие в прошлом этнографическое своеобразие обычаи, ритуалы и стили поведения постепенно исчезают, обмениваясь на новые «прогрессивные» стандарты. Потребительские мифы, говорящие о необходимости приобретения товаров ТНК, оправдывают разрыв с национальным прошлым, который дал толчок к установлению существующего порядка вещей, к приведению многих культур к единому знаменателю. Машинерия производства желаний и потребностей не знает отдыха… Если нация конституируется не культурными средствами, а политико- экономическими, ее богатство просто нивелируется, так как господство политического (и экономического) над культурным неестественно. Оно приводит к усреднению национальных качеств, к преобладанию общего над особенным. Целое в основном представляется чем-то большим, чем просто сумма своих частей. В данном случае целое (глобальный мир) – гораздо меньшее образование по своему своеобразию и уникальности, чем его части (национальные культуры) в отдельности. Соответственно, глобальный мир, хоть и вбирает в себя национальные культуры, сам представляет собой значительно более унифицированное явление.

Хотя С. Жижек не говорит напрямую о таких концептах, как мировое правительство, глобальный предиктор и прочие, глобализацию он представляет в виде сегрегации людей, легитимацией которой служит экономический эгоизм как фундаментальное разделение между включенными в сферу экономического процветания и исключенными из нее³⁰⁷. Такое понимание глобализации указывает не только на негативистское отношение автора к этому явлению, но и представляет глобализацию не как безобидный процесс, а как «новый расизм» (именно так Жижек ее именует). Недаром С. Жижек отмечает, что международные террористические организации являются непристойным двойником транснациональных корпораций – присутствующей повсюду ризоматической машиной, лишенной определенной территориальной базы (Ж. Бодрийяр высказывает похожее мнение – современный ислам, противостоящий западу, следует считать также продуктом глобализации, агрессивно использующим плоды западного прогресса³⁰⁸). Несмотря на то, что Жижек не пишет в своих работах о том, что разделяет истинность идеи мирового правительства, мысль о таком сравнении террористов и ТНК говорит о многом… Также в его книге мы находим сомнение в причастности внешнего по отношению к США мусульманского мира к терактам в Америке: «…слу­жит ли тот факт, что действия, первоначально при­писанные внешнему врагу, могут исходить из са­мого сердца l'Amérique profonde, неожиданным подтверждением тезиса о том, что столкновения происходят внутри самих цивилизаций?»³⁰⁹. Вместе с тем Жижек намекает на то, что Талибан был создан ЦРУ ради борьбы с коммунизмом, а потом обратился против своих же создателей. Черты кровавого фанатизма, которые США приписывает Другому, присущи самому США. Мир в штатах достигается и достигался ценой катастроф, происходивших и происходящих в других странах. Невинный взгляд Америки, направленный на неподвластный, а потому злой Восток, сам скрывает в себе зло. В нем нет непорочности, в нем есть фальшивая непорочность. Так что не удивительна распространенная в среде теоретиков постмодерна мысль о том, что изнанка террористических актов – это американская неоколониальная глобальная политика. В более узком смысле не подтверждение, а пример такой идеи мы находим в фильме «Скала», где отлично показан факт бессознательного создания правительством террористов в лице внутреннего врага. Герой Вьетнама Фрэнк Хаммелл (Эд Харрис), возмущенный политикой замалчивания правды об отсутствии поддержки семей убитых и самим этим отсутствием, решается захватить заложников – группу туристов, приехавших в тюрьму Алькатрас. Другой частью его замысла является угроза мирному населению Америки ракетами с особо сильным газом (а на самом деле, не угроза мирным жителям, а шантаж правительства). Цель сего предприятия – получение от правительства денежной суммы, большая часть которой будет передана семьям погибших на войне. В фильме напрямую говорится о том, что действия Хаммелла вызваны бездействием правительства, то есть, собственно, Хаммелл как террорист (а не как герой войны) был создан политикой, которая ему противна, и которая, соответственно, может рождать внутренний терроризм, не преследуя такой цели и не осознавая получение такого побочного продукта. Далеко не всегда легитимно указывать на неподконтрольного Другого, на воплощающего в себе зло внешнего врага, обвинять его в атаках против себя, не рефлексируя при этом о собственных политических действиях.

Мы можем выделить два подхода к пониманию глобализации не только по критерию естественности/искусственности, но и по основным сферам, которые затрагивает глобализация. Так, беря во внимание первый подход, можно сказать, что глобализация охватывает все сферы жизни (преимущественно неполитические) обществ, в то время как второй подход предполагает рассмотрение глобализации исключительно с политической точки зрения. Хотя, рассматривая искусственную глобализацию, нельзя сказать, что она ограничивается только лишь политической сферой, поскольку политика стремится контролировать и другие – неполитические – сферы; разрыв между политической и Другой жизнью исчезает. При навязывании политическими способами какой-то «правильной» идеологии автоматически происходит процесс тотализации культуры. Степень культурной свободы непосредственным образом связана со степенью идеологической свободы; трудно вспомнить какую-либо историческую эпоху, когда культура отличалась особым богатством, широтой и изобилием, но идеология была тотальна в своей узости и едина для всех, равно как сложно реконструировать в памяти обратную ситуацию культурно-идеологического состояния. Я в настоящей работе под термином «глобализация» понимаю содержание, свойственное второму (пессимистическому, связанному с искусственностью глобализационных процессов) подходу, который опирается, в первую очередь, на политику, но не сводится к ней.

Одна из главных характеристик культурного пространства современного планетарного общества – большое разнообразие субкультур и разных учений. Поскольку социум является разношерстным, состоящим из людей, обладающих разным уровнем образования, различными интересами и ценностями, вполне закономерным образом рождаются всевозможные субкультуры, многообразие которых и составляет конструкт, называемый культурой в целом. Современная культура – а вместе с тем и массовая культура – это архипелаг сообществ, взаимосвязанных или равнодушно существующих по отношению друг к другу, часто просто не воспринимающих, не видящих друг друга, а иногда и враждующих между собой. Происходит усложнение социальной организации, что обусловлено интенсификацией культурных связей и обменов и ростом культурного (а следовательно, субкультурного) многообразия. Появляются новые культурные тенденции и явления, которые не сменяют, не замещают предшествующие, а находят место рядом с ними, тем самым углубляя социально-культурную комплексность, усложняя социокультурную систему, но, вместе с тем, привнося в нее темпоральную рассогласованность, что стало источником потенциального общественного напряжения. Многообразие субкультур указывает нам на гетерогенность культурного пространства, его неоднородность и неоднозначность, на определенный выбор. А чем богаче культура, тем разнообразнее варианты предоставляемого ей выбора, но и тем выше уровень ее рассогласованности. «Мультикультурализм, являясь сложной многокомпонентной социальной системой, представляет собой культурное полицентрическое образование – матрицу субкультур, каждая из которых не является центральным ядром системы»³¹⁰. Мультикультурализм в силу своей децентрированности не приемлет авторитарное внутреннее ядро, которое могло бы занять роль центра и диктовать свои условия периферии. Он, будучи вариантом культуры плюрального общества, представляет собой метакластер пересечения и наложения различных дискурсивных моделей и сетей отношений. Хотя внутри любого мультиобразования существуют более сильные и более слабые элементы, одни из которых потенциально могут претендовать на роль центра, а другие – на роль периферии. Любая идеология или культурная традиция стремится к привилегированному статусу общественной доминанты, поэтому вполне могут существовать внутренне плюральные системы ценностей, но едва ли мы найдем возможность присутствия внешне плюральных систем; практически любая система наличествующего оппонента воспринимает именно как оппонента. Основное свойство любой идеологии – стремление ее носителей распространять идеологизированные концепты за пределы той системы, которую данная идеология уже охватывает. Но когда две или несколько идеологий сталкиваются, происходит некий большой социальный взрыв, результатом которого выступает конфликт или даже война. Значит идеология способна не только объединять, но и разъединять. «Славянские народы объединяет православная религия, но эта религия толкает их на бойню, - пишет Ю. Кристева. – Что мешает им объединиться с другими народами Европы в единое содружество? Православие»³¹¹.

Таким образом, внутри каждой идеологии кроется зародыш глобализации, который может вырасти до такого уровня, что подомнет под себя все остальные – конкурирующие – системы идей и сядет на главенствующий идеологический престол. Под словом «идеология» в данном случае понимается не только внутреннее содержание какого-либо субкультурного явления, но содержание любого светского или духовного учения – религиозного или политического (хотя довольно часто они выступают в нераздельном единстве). Если мы возьмем во внимание любую из мировых религий и обратимся к ее истории, то с неизбежностью придем к выводу о ее глобализационной (империалистической) направленности. Как ислам, христианство, так и другие религии и религиозные учения пытались занять как можно больший территориальный ареал и, соответственно, завладеть умами и телами максимально большого количества людей – разница лишь в степени их экспансии, которая, естественно, различна. Зачастую для этой цели использовались военные средства. И по мере развития каждой из этих религий происходила консолидация не только отдельных людей, но целых этносов под флагами того или иного учения. А если учение как совокупность совершенно различных идей и ценностей – религиозных, нравственных и моральных – в потенциальном смысле хранит в себе (а любое учение хранит) стремление к расширению, то оно может стать мощным консолидирующим инструментом, а значит фактором искусственной глобализации. Поэтому в некотором роде глобалистами мы можем назвать всех, кто пытался расширить горизонты бытия «своего» народа, «своей» империи, «своей» системы ценностей – Агамемнона, А. Македонского, Цезаря, Мухаммеда, татаро-монгольских ханов, Наполеона, К. Маркса, В. Ленина, Б. Муссолини, А. Гитлера и многих-многих других. Читателя может поразить такое перечисление, такое «семейство», которое вбирает в себя не только людей, принадлежащих разным эпохам, но кардинально различных по характеру своей деятельности. Одни были завоевателями, преследующими лишь корыстные интересы и распространяющие в мире себя и свою империю, а не идеи. Другие являли собой философов, создавших стройные философские системы, которые в конечном счете заполнили огромные социальные ареалы. Однако как те, так и другие были завоевателями, использовавшими различные средства для распространения «себя» (человек, создавший систему идей или империю, идентифицируется со своим детищем).

И если мы можем говорить про современный масскульт как относительно плюральный, то, оппонируя самим себе в идее его плюральности, следует обозначить некоторые очаги сопротивления либерализму и свободе слова опять же во многих явлениях китча, навязываемых культурой потребления, манипулирующей модой и рекламой, и в массовой тотализирующей политике, исходящей из политического центра – правящей партии. В то же время частичный плюрализм достигается за счет существования очагов сопротивления этим тотализирующим тенденциям. Мулитикультурализм хоть и состоит из множества ядер, но почти каждое ядро пытается навязать свою систему идеалов и ценностей как можно большему количеству людей, организаций и других культурных ядер (вспоминаем фукианский взгляд на власть, исходящую отовсюду, а не из строго локализованного центра). Энтропия растет, и сосуществование различий предполагает различные конфигурации реальности. Наличие разных субкультур указывает на «как бы» плюральность, но фраза «как бы» означает здесь не эквивалент слова «псевдо», а скорее эквивалент слова «относительный».

Плюрализм – это не то чтобы мифологема, но внутренне конфликтная и потому крайне неустойчивая и шаткая система, в чем заключается его недостаток. В любую минуту плюрализм может сменить новый монизм, демократию – тоталитаризм. И такая ситуация возможна не только внутри одной страны, но и на мировом уровне.

Как правило, ученые редко прибегают к рассмотрению глобализационных тенденций в политике, несмотря на то, что многие (как официально-научные, так и неофициальные) источники подтверждают пессимистические идеи, связанные с тотализацией политики мировым правительством. К ним относятся известные документальные фильмы «Дух времени», «Дух времени 2» (правда, рассчитанные на массового зрителя, а потому получившие достаточно высокую популярность), видеолекции В.А. Ефимова, В.Г. Жданова и К.П. Петрова и многочисленные интернет-страницы. Раньше распространение подобного рода идей не только вызывало улыбку, но служило причиной навешивания различных ярлыков на позволившего себе такие вольности «неосторожного» ученого, научная компетенция которого ставилась под сомнение. Идеи о мировых заговорах, конечно, столь же смешны, сколь и глобальны – слово «мировые» является ключевым. Иногда кажется, что враг, существование которого именно как врага доказать сложно (он остается призрачным ввиду недостатка фактов, предоставляющих возможность лишить его призрачности) – всего лишь паранойяльная проекция тех, кто его выдумывает и репрезентирует именно как врага. Но в последнее время в научной среде стало уделяться более серьезное внимание этой форме глобализации, несмотря на дефицит фактуальных знаний. Во многих научных работах, помимо фактов, присутствуют предположения - и это нормально. Особенно в таких работах, которые касаются слишком провокационных тем. Хоть словосочетание "мировое правительство" вызывает иронию, многие явления, пусть в основном косвенным образом, указывают на наличие надправительственной инстанции (или инстанций). А обвинение в паранойе следует рассматривать как очередную дешевую уловку, апеллирующую к точным, позитивистским методам научного исследования, которые в силу своей строгости не могут охватить доказательный ареал, указывающий на истинность если не реального существования мирового правительства, то определенных сил, которые своими античеловеческими действиями стремятся получить этот статус. Следует сказать, что методология позитивизма неприменима к оценке этого явления, равно как и слабо применима к оценке деятельности правительства современной России. Опишем кратко сущность мировой политики.

Мировое правительство представляется как клановое объединение, которое преследует цель захвата всех мировых ресурсов (включая людские ресурсы), установления собственной политической гегемонии и, соответственно, превращения всего мира в огромный концентрационный лагерь, внутри которого трудилось бы новое гиперплемя неокочевников, не привязанных ни к какой национальности и этнотерритории. Планета перенаселена, и ресурсов на всех не хватает, потому глобалисты (вооружившись идеями Т. Мальтуса о «легкомысленной привычке» населения «неразумно» раз­множаться) создали «теорию золотого миллиарда». Согласно ей в будущем на планете должен остаться только миллиард избранных людей, а все остальные подлежат истреблению и резервации (миллиард – это сами представители власти плюс так называемый «обслуживающий их персонал», чернорабочие). Для осуществления этой идеи используются разные средства, с помощью которых можно разделить некогда сильные сообщества на части, оказать негативное воздействие на генофонд, на психическое и физическое здоровье человека. Сюда часто относят массовый алкоголизм, наркоманию, сектантство и т.д.; более чем вероятно, что эти деструктивные для человека – его физического и психического здоровья – явления инициируются сверху, а не существуют сами по себе. Национальные культуры становятся все более однородными путем внедрения в них однородных СМИ, литературы, искусства, кинофильмов, образовательных стандартов, наднационального английского языка и т.д.; однообразным становится почти все – товары, продукты, услуги, вкусы, потребности (зачастую фиктивные, искусственно созданные), питание, образ жизни, религия и даже мировоззрение. А однообразие – это деградация. «... культуры в их языковой, религиозной, бытовой, хозяйственно-экономической и политической форме выражения все менее привязаны к национальным традициям, а государства, включаясь в систему глобального рынка, делегируют часть своего суверенитета иным структурам – политическим, военным, финансово-экономическим»³¹².

В последние годы наша страна переживает настоящую языковую диверсию. Английский язык (который желательно знать образованному человеку) не просто входит в наш язык, не обогащает его, а наоборот, искажает, подменяет даже не собой, а своими многочисленными словечками, многие из которых утратили свое означаемое, оторвались от вещи. Например, знаменитое и уже ставшее сакральным слово «менеджер». Если его первозданное значение было синонимично значению термина «управленец», то сейчас спектр его значений настолько широк, что само слово потеряло смысл. Так, в одной из газет я увидел следующее объявление: «требуется клининг-менеджер (уборщица)». Интересно, кем же уборщица управляет, если ее называют менеджером? Зато как солидно, когда в трудовой книжке написана должность не уборщицы, а какого-то таинственного клининг-менеджера. Экспансия англоязычных словечек настолько сильна, что она не может не вызвать обоснованное возмущение у ценителей словесности. Шопинг, клининг, коучинг, пиар, мерчендайзер, промоутер – все эти слова имеют аналоги в русском языке, но почему-то мы привыкаем использовать именно эти варианты. Если бы аналогов в русском языке данным словам не находилось, следовало бы говорить о лингвистическом обогащении, но поскольку они находятся, целесообразней вести разговор о лингвистическом засорении. Культура языка и культура речи являются неотъемлемыми частями культуры вообще. Психологи давно установили взаимосвязь между речью и сознанием. И когда речь и язык засоряются абсолютно ненужными терминами, некоторые из которых вообще фигурируют в качестве пустых знаков, не отсылающих к конкретной вещи, на общественное сознание накладывается особый отпечаток. Американизированным становится не только быт и образование, но и язык.

Руками (официальных) правительств, а также СМИ (пропаганда и дезинформация вместо новостей), глобалисты, эта модернизированная часть человечества, медленно, но верно вершат свою политику террора, сея раздор между странами или между определенными группами внутри отдельной страны, приводя национальную экономику в упадок путем изъятия и перераспределения ресурсов и производимого богатства, внедряя безнравственную криминальную культуру (китч), поощряя разъедающую национальное государство коррупцию в эшелонах власти, девальвируя необходимые скрепы социальной конструкции и осуществляя переход собственности различных стран в свои руки. Стрелять уже не надо, нет необходимости оккупировать территорию, кидать в бой батальоны солдат; сейчас война ведется другими, более мягкими способами. Стоит говорить о завуалированных формах и методах агрессии, об информационном (радиотелевизионном) неоколониализме, создающем послушного индивида и послушное общество, не идентифицирующего себя с конкретной национальностью, родом и племенем (движимые только потребительским инстинктом неокочевники, составляющие биомассу). Такая война разрушает личность и общество, нивелирует их интеллектуальный и моральный облик, но оставляет целыми необходимые для захватчиков ресурсы – заводы, предприятия, леса, поля, воды, ископаемые. При осуществлении такой экспансии происходит эрзац-глобализация (в сравнении с глобализацией естественного типа), характеризующая себя крайне неравномерным распределением ресурсов и целенаправленным обреканием всей цивилизации на новое рабство, на новый мировой порядок. Так история превращается в заговор…

Глобальная система будущего невозможна без периферии, без рабов-чернорабочих, также как капитализму необходимы рынки сбыта и дешевая рабочая сила, а античному полису – варвары. Основной план мирового правительства – оставленный в живых один миллиард человек разделить по принципу 20% и 80%, где 20% - властители мира, а 80% - рабы. И никакого среднего класса (сравните такую же тенденцию ликвидации среднего класса в РФ). Кстати, капитализм, уничтожив СССР как серьезный оплот некапиталистического сектора и тем самым устранив большую преграду, не подвел ли сам себя к неминуемому краху? Свойственная капитализму внешняя экспансия капитала завершилась, так как он охватил почти всю планету. Может быть, завершение капитализма – это хороший способ мировым «хозяевам» сохранить власть, богатство и привилегии перед вызовом среднего класса и прочих сил капиталистической системы³¹³. Считается, что именно средний класс способен оказывать давление на власть, однако эта идея не всегда верна. Все-таки низы (преимущественно интеллигенция), которым нечего терять, но и которые достаточно образованы для понимания реальности, не массированны, представляют для власти большую опасность.

Несмотря на большую идеологическую силу мифа, согласно которому капитализм – венец гуманной цивилизации, гуманизмом уклад европейских стран не пахнет. В середине XVIII века только из Индии Англия извлекала ежегодно доход в размере 2 миллионов фунтов стерлингов; за счет колоний поддерживался уровень жизни англичан. Лишь незначительная часть чернокожих рабов, которых везли в Америку, смогла пережить дорогу, большая участь умерла в пути. «Прогрессивный» Запад, в отличие от «отставших» стран, построил себя из материала колоний, которые жестко эксплуатировал. Это разве не паразитизм? Это высшее проявление построения своего счастья на несчастье других. Хоть Запад и призывает другие страны идти по его пути развития, этот путь по сути является тупиковым. Если даже мы отбросим в сторону моральный и правовой аспекты данной проблемы, то убедимся в том, что распространение потребительского стиля жизни западоидов на все человечество с неизбежностью натолкнется на экологические препятствия – ресурсов планеты на глобальное потребительство просто не хватит. Да и призывы следовать путем Запада противоречат реальной политической линии самого Запада, так как Европа целенаправленно разрушала островки капитализма, возникавшие в незападных странах. Все светлые мифы Запада о его свободе, быстром прогрессе экономики, культуры и цивилизации и т.д. лишь выглядят правдоподобными. Запад получил доступ к ресурсам огромной части планеты – тех ресурсов, на которые он не имеет никакого права и которые он отбирал насильственными способами. И сейчас он продолжает получать ресурсы с пространств, которыми не обладает, но именно потому, что продажные национальные правительства этому потворствуют. Нет никакого эквивалентного обмена, о чем свидетельствует постоянно возрастающая неэквивалентность отношений между метрополией и колонией. Третий мир выдает все больше и больше сырья, и при этом не богатеет, а нищает. Соотношение доходов 20% самой богатой части населения планеты к 20% самой бедной в 1960 году было 30:1, в 1980 – 45:1, а в 1989 – 59:1³¹⁴. Причем страны Запада потребляют около 75% всех ресурсов планеты и выбрасывают в окружающую среду примерно такой же процент отходов. Разрыв в доходах между бедными и богатыми странами продолжает расти. Богатые страны вбирают в себя всего лишь около 17% населения, а бедные – все остальное; тенденция сокращения рождаемости в обеспеченных странах и ее роста в бедных продолжается. Учитывая сверхвысокий процент потребления ресурсов и загрязнения атмосферы «первым миром», учитывая основной причиной планетарного кризиса не столько перенаселенность, сколько техногенные нагрузки, связанные с научно-техническим прогрессом, целесообразно сделать следующий вывод. Именно странами «золотого миллиарда», а не огромным населением бедных стран, перенаселена планета. Давление на планету последних просто несопоставимо с давлением, оказываемым населением богатых и процветающих стран.

Ранее декларировавшийся неотъемлемый суверенитет народов над их естественными и природными богатствами сохраняется с точностью до наоборот. Ни другой человек, ни национальная или этническая группа не рассматриваются сторонниками теории золотого миллиарда как субъекты права; более того, мировой истеблишмент склонен в соответствии с принципом методологического индивидуализма представлять тот или иной этнос в качестве врага, а его суверенность (как саму по себе, так и над ресурсами и территорией) – в качестве опасности.

В постмарксистском дискурсе находим идею, согласно которой эксплуататоры ради сохранения своей эксплуатирующей роли заинтересованы не в ликвидации среднего класса, приводящей к разделению общества на два класса – буржуазию и пролетариат, – а, наоборот, в разделении пролетариата на несколько классов, чтобы, соответственно, подорвать некогда целостный классовый революционный дух. Единое угнетаемое большинство, таким образом, превращается в несколько классов, которых уже не может сплачивать единое классовое сознание, а потому они уже не являются большинством – то же самое следование принципу «разделяй и властвуй». Однако, на мой взгляд, сегодня, когда коллективные проявления массового (народного, классового) сознания снизошли на нет, когда таковой коллективизм вспоминается как атрибут дня вчерашнего, когда благодаря потребительству и прочим тенденциям наступил культ индивидуализма в его негативной форме, такая стратегия поведения несколько устарела, отдав эстафетную палочку своей противоположности. Обращая внимание не на мировую ситуацию, а на сугубо российскую, едва ли мы найдем какие-нибудь проявления коллективного духа и народного (или классового) сознания, вместо которых видим повальную конформизацию и массовизацию, поэтому проблема сплочения народа и масс в единое целое, оппонирующее эксплуатации, в наше время не является настоящей проблемой как для национальных правительств, так и тех, кто пытается их контролировать.

Естественно, народные массы едва ли склонны осмысливать такие глобальные явления. Но понимают ли это наши правители? Я думаю, они, как никто другой, осознают глобалистские и гиперимпериалистские тенденции, направленные, в том числе, на экспроприацию России со всеми ее ресурсами и природными богатствами. Однако – в чем и заключается парадокс и главная загвоздка – правительство не спешит им противостоять, так как, видимо, на самом верху есть люди, играющие с потенциальными захватчиками в одну игру.

В прошлом мощь России (Советского Союза) была настолько сильна, что она заслуженно считалась одной из самых великих мировых империй, способной противостоять США. Следует заметить интересную диалектичность советской политики, исключая из рассмотрения период Горбачева. С одной стороны, Советский Союз характеризовался полным бесправием людей и террором различного уровня и масштаба, но с другой – он не шел ни на какие компромиссы с потребительской Америкой и Западом, что являлось огромным плюсом в контексте недопущения негативного внешнего влияния на советский народ. Индивидуальные права и достоинства нарушались повсеместно, но национальная гордость возвышалась над всем миром. Вообще, тоталитарный или авторитарный гегемон, обнесенный железным занавесом, типа Советского Союза или КНР, является для мирового истеблишмента костью в горле; на него очень сложно оказывать влияние. Поэтому, ратуя за либерализацию, необходимо одновременно с этим подходить к данной либерализации с осторожностью; не стоит менять одно рабство на другое – еще более ужасное. Но либерализация, которой свойственна полная прозрачность правительственной администрации, не позволит правительству без народного согласия отдать страну в руки мировому закулисью. Однако авторитарный режим, не обнесенный никакой стеной, а открытый для внешнего влияния, представляется наименее защищенным от мирового истеблишмента; с одной стороны, на него можно воздействовать извне, а с другой, его авторитаризм позволяет скрывать действия национального правительства от народа – в том числе действия по передачи национальных богатств. Именно таким является путинский режим.

Теперь же, после крушения Советского Союза, когда наша армия почти разрушена, экономика терпит серьезный кризис, массовое сознание отравлено безнравственностью китча, а образование потеряло свой традиционный (действительно образовательный) потенциал, Россия не имеет особой силы – ни военной, ни экономической, ни культурно-интеллектуальной, – что позволяет глобалистам более легким способом получить «лакомый кусок», который на протяжении всей своей истории ни перед кем не преклонил колени. Народ, у которого не осталось целостной системы моральных координат, становится внушаемым и расположенным к манипуляциям. У него отсутствует необходимый фильтр, с помощью которого возможно различения понятий добра и зла. У него преобладает небрезгливость к дурному и уродливому. Неприятие безобразного – важное условие как эволюции человека, так и поддержания здоровья общества. Массовое потребление аморальности С. Кара-Мурза представляет как особый срез общества потребления³¹⁵, с чем трудно не согласиться; консъюмеризм и аморализм – вещи очень близкие. В эту эпоху аморальными становятся не только потребители, но и сами СМИ, которые навязывают потребительский вкус. Неважно, что является хорошим и плохим в действительности, а важно, что средства информации представляют как хорошее и что – как плохое. Такие качества, как порядочность, доброта и альтруизм, для потребительства являются псевдокачествами, с помощью которых счастья и успеха не добиться. И когда новоявленная культура проповедует соответствующие идеалы, о порядочности, добре и альтруизме не просто забывают, а их даже подвергают осмеянию. Об обществе, где на смену этим качествам пришли их противоположности, смело можно говорить как о больном.

«В России были созданы условия, несовместимые с воспроизводством жизни, – пишет С.А. Батчиков. – Эти условия парализовали общество и блокировали его способность к сопротивлению планам глобализации»³¹⁶. По справедливому замечанию Батчикова, оставленное в нашей стране на голодном энергетическом пайке хозяйство при постоянном расширении экспорта энергоносителей указывает на опасность сговора правительства с мировой финансовой элитой, о совместной эксплуатации природных ресурсов России и об учреждении в этой сфере «транснациональной корпорации-государства». Вообще, в соответствии с глобальной политикой, рост экономики ведущих стран достигается не при помощи развития производства, а при помощи перераспределения богатства путем резкого ослабления национального государства (например, долговая ловушка), приватизации и скупки ресурсов. И несмотря на то, что ресурсы в нашей стране есть, живем мы по-прежнему бедно, а национальному богатству никакой рост и не светит. Правительство РФ больше думает о своих карманах, чем о развитии производственного сектора; газ продается, нефть продается, лес вырубается и продается – в этом заключается «нормальный» русский бизнес. Сейчас в России усовершенствуется не производство и технологии, а активная распродажа собственных ресурсов. Наша страна продает ресурсы за деньги покупающей страны; если бы мы продавали ресурсы за рубли (и не в таком масштабе), то, возможно, наше экономическое положение улучшилось бы. И, несомненно, оно улучшилось бы, если бы государственная политика действительно сориентировалась бы на рост ВВП, а не на его снижение. В России почти не осталось своих технологий и своего производства. Производство высокотехнологической продукции – не наше достоинство, так как технологическая инфраструктура совершенно не обновляется. В России из-за ее географических и почвенно-климатических условий прибавочный продукт отличался низким уровнем; эти условия требовали огромных затрат, связанных прежде всего с отоплением и транспортировкой. Да и ресурсы скоро закончатся, что приведет наших потомков к еще большей нищете. Пока у нас есть природные ресурсы, есть смысл нас эксплуатировать. Когда же они закончатся, Россия станет страной, которую не имеет смысла эксплуатировать, а ее население получит статус избыточного (оно уже, можно сказать, его получило). Настоящее должно быть ответственным перед будущим, но оно не хочет нести этой ответственности, руководствуясь сиюминутными слабостями. Сырьевая модель экономического развития – средство уничтожения будущего, поскольку она не дает выдерживать паритет со многими другими странами в области ВВП. Делая экономику сырьевой, выжимая из нее все соки, правительство доказывает свое предпочтение господства над падающей экономикой, чем выбор доли господства над экономикой развивающейся.

Таким образом, национальное государство, находясь под давлением международных финансовых институтов, становится инструментом глобализации, а не ее противником. Некоторые исследователи вполне допускают возможность того, что правительство куплено, а предательство им народа и продажа национальных интересов – естественное и почти обязательное следствие масштабной коррупции в высших эшелонах власти³¹⁷. А учитывая огромную волну коррупции, захлестнувшую российскую верхушку, кроме как о предательстве, сопряженном со стремлением набить итак уже распухающие от денег личные карманы, более ни о чем говорить не приходится. Коррумпированное государство не может быть сильным и не способно эффективно отвечать на стремления внешних врагов разобрать страну по частям и сократить коренное население. Если завтра нам дадут приказ «Умрите!», правительство вряд ли спасет свой народ; оно это не сделает не только из-за нехватки возможностей, а скорее из-за отсутствия заинтересованности в национальном спасении.

Если обратить внимание на некоторые описанные тенденции, а также на то, сколько предприятий и земель с периода перестройки и до настоящего времени было продано иностранцам (в первую очередь, американцам), то имеет смысл задуматься о том, что действия нашего правительства вполне могут быть связаны с планами глобалистов. Многие явления нынешней действительности косвенно на это указывают.

Например, система образования целенаправленно выхолащивается и переводится на западные стандарты. Она становится не более прогрессивной, как вещают с высоких трибун всякие реформаторы, а наоборот, более регрессивной, не способной рождать интеллектуалов, специалистов широкого профиля. Русский интеллектуал всегда был Интеллектуалом с большой буквы, а потому являлся костью в горле у недружественных по отношению к России мировых элит. Сейчас он стал костью в горле российской политической элиты. Не исключен вариант того, что в скором времени образование станет лоскутно-мозаичным и принципиально бессистемным, а наука перейдет в руки класса господ, и тем самым станет жреческой монополией. Недаром мировые фонды выделяют средства на изучение каких-то малоактуальных проблем, но обходят стороной, к примеру, проблему инициаторов искусственной глобализации и вообще проблемы глобальных мировых процессов. О достойном будущем России не может быть и речи, пока интеллектуальная сфера ее бытия ограничена и выхолощена западными стандартами, не обогащающими, а наоборот, еще более выбраковывающими некогда великую вузовскую систему. Власть и знание хитро переплетаются...

Да и вообще, современное образование трудно назвать по-настоящему современным (modern), так как в постиндустриальном мире идет такое стремительное развитие технологий и расширение информационной матрицы, что содержательные характеристики прежней образовательной модели с неизбежностью устаревают все больше и больше. Все, что написано сейчас, может устареть уже в момент публикации. Образование должно идти в ногу со временем, а не быть догматичным и ригидным, обращенным во вчерашний день, каковым оно является до сих пор. Его главная цель – умело схватывать полезные нововведения, использовать их и обучать им, а не, отрицая новшества, гордо поднимать голову, изрекая из себя пафосные (и теперь уже бессмысленные) слова типа «у нас классическое образование, и оно должно оставаться таковым!». Оставаясь таковым, оно указывает на свою неадекватность современному миру. С его помощью не только невозможно решить актуальные проблемы, но зачастую оно не позволяет даже их увидеть. Образование должно не только фактуально нагружать голову студента, но и учить его мыслить, предоставлять не только факты (многие из них действительно бесполезные), но и методологию. Кроме того, в глобализирующемся мире почти каждому человеку целесообразно, с одной стороны, идти в ногу со временем (например, знать английский язык), а с другой – не забывать о своих национальных корнях (а значит, и о языке).

Возникает вопрос: на что рассчитан Болонский процесс – на улучшение качества образования, на его мобильность, на его осовременивание или же на создание пропасти между малочисленной элитой, достойной обучения, и многочисленными социальными низами, в образованности которых вершители сего процесса не особо заинтересованы? В этом же ключе достойно внимания новое изобретение – ЕГЭ, тесты которого не способны актуализировать творческое мышление выпускника, но лишь проверяют его память, оставаясь малообъективным средством для оценки знаний. Да и ориентация на Америку в образовании, мягко говоря, вряд ли оптимальна и современна, так как Америка с ее пониженными требованиями к студенту и образовательным техницизмом – не авторитет. Известно, что интеллектуальный уровень среднего американского выпускника вуза кое-как дотягивает до интеллектуального уровня среднего российского выпускника колледжа или техникума, что говорит о близости понятий американизации и олигофренизации. Я не вижу ничего прогрессивного в переходе от нашей самобытной модели специалитета к модели бакалавриата-магистратуры, и многие ученые со мной согласятся. Вместе с тем, после введения этой «облегченной» (очень мягко выражаясь) модели образования, начнут сокращаться рабочие места профессоров, которые, вооружившись серьезными требованиями к студентам, действительно хотят дать своим подопечным полноценное образование; до примитивизма простые требования системы и справедливо-высокие индивидуальные требования окажутся несовместимыми, а система всегда побеждает проявления персонализма.

О многом говорит засилье низового уровня массовой культуры (китча), который характеризуется духовной импотенцией, безнравственностью, примитивизмом, (часто) культом насилия, потребительством, принципом «казаться, а не быть» и вообще возбуждением низших потребностей. Конечно, можно считать китч неотъемлемой частью массовой культуры, развитой в условиях постиндустриального общества, и в качестве причин его распространения выделять сугубо внутренние явления социума, в котором китч имеет место быть. Однако – и на это указывают некоторые исследователи³¹⁸ – есть основания полагать, что культура потребительства в целях идеологической диверсии насаждается целенаправленно Америкой для растления нашей молодежи. Вспомним перестроечное и постперестроечное время, когда американские блокбастеры наводнили почти все телевизионное пространство нашей страны, а идеалами молодежи выступали герои Шварценеггера и Ван Дамма. Нельзя сказать, что все они пропагандировали культ насилия, но можно однозначно заявить, что он красной нитью пронизывал большую часть кинематографического рынка. Кроме того, персонажи этих фильмов выступали максимально редуцированными личностями, когнитивная простота которых подчеркивалась накачанными мускулами, бедностью реплик и шаблонностью действий. Кинематографические образы становились образцами для подражания.

Сейчас и в России снимаются такие фильмы, как «Бригада», где в лице обаятельного бандита романтизируется преступность и образ жизни «братков». То же самое можно сказать про музыку (или скорее псевдомузыку), именуемую шансоном, тексты которого изобилуют тюремным романтизмом, в котором здоровое общество явно не нуждается. Вообще, в соответствующей кинематографии главными героями выступают бесчестные люди; их аморализм позволяет им достигать верхов на социальной лестнице, в то время как честные рабочие показаны в виде бедных и неудачливых персонажей, достойных только осмеяния. Конечно, нельзя сказать так про все фильмы, снимаемые в последние десятилетия, но, как правило, произведения, где поднимаются темы любви к родине, чести, духовности, в меньшей степени рекламируются и получают меньшую популярность, существуя скорее только для поддержания принципа разнообразия. Проблема бескультуризации коренится не только в кино и музыке, но и находит свое воплощение в ток-шоу, литературе и т.д. Так, широко распространенное телевизионное явление «Дом», «Дом 2», по-моему, призвано не только добавлять в жизнь зрителя на время просмотра изюминку отдыха и развлечения, но и разрушать семейные ценности. Трансляция подноготной звезд, их сексуальных похождений, грязи чьей-то личной жизни, основанных на подобной грязи и пошлости ток-шоу – это своего рода взгляд в замочную скважину. Пожалуй, имеет смысл говорить об особом жанре порнографии.

В общем, примеров может быть масса, и не стоит перечислять их все. Главное – то, что американское воздействие на нашу культуру – и без того терпевшую эстетический и аксиологический крах – вряд ли носило чисто коммерческий характер, ограничивающийся нахождением нового рынка сбыта в лице России без «железного занавеса». Многие их кинематографические «произведения», которые скорее стоит относить к культурным эрзацам, не только нашли своих искушенных зрителей, но и закрутили маховик, создали отличный фундамент для появления исконно русского «искусства» подобного типа, который разрушает культуру народа уже не извне, а изнутри. Дети включают телевизор и видят совсем не то, что можно смотреть детям. А что делает государство? Ничего. Китч не запрещается, а специально тиражируется; запрещается только детская порнография и критика действий правительства.

Церковников едва ли пустили во власть «просто так» (вообще, наделение РПЦ властными полномочиями противоречит Конституции). В школы хотели ввести богословие, которое должно преподаваться за счет сокращения программ многих других – действительно важных – предметов, в первую очередь русского языка. У нас итак вследствие американизации языка (а не только всей бытности), а также понижения культуры чтения языковая грамотность среднестатистического русского человека оставляет желать лучшего. Это ли не космополитизм в его крайне негативном аспекте, это ли не выхолащивание исконно русской культуры, это ли не одна из попыток похоронить богатое национальное наследие, на место которого претендует совершенно чуждая идеология – в данном случае религиозная? В конечном счете, не воспитание ли это послушания, которое так необходимо не только богу (согласно библии), но и тем, кто стоит у руля страны? К тому же, попытка в поликонфессиональной стране внедрить в систему обучения одну лишь православную доктрину приведет не к моноконфессиональности, а, наоборот, к социально-религиозному расколу. Я не думаю, что язычникам, мусульманам, атеистам и другим понравится такое нововведение. И оно им не понравилось, о чем говорят многочисленные дискуссии вокруг проекта «обогословливания школы». Не лучше ли вместо религии внедрить в школьное обучение уроки гражданственности, как это предлагает профессор Ж.Т. Тощенко³¹⁹? И не за счет других предметов. Да и вообще, церковь – особенно православная – должна знать свое внеполитическое место, ей следует быть отделенной от власти, а она, наоборот, все больше и больше наделяется властными полномочиями. И эти полномочия передаются только РПЦ, но не другим религиозным организациям, что говорит об особом привилегированном статусе РПЦ как религиозной организации и православия как религиозной ветви. Приоритет, отдаваемый РПЦ, можно трактовать как нарушение конституционного положения о светском характере РФ.

Взаимосвязь правительства и РПЦ – вообще отдельная тема разговора. Церковь в своем преимуществе, сращиваясь с властью, становится такой же коррумпированной, как и чиновничество; по сути, она превращается в институт власти. Сейчас разрабатывается закон «О передаче религиозным организациям имущества религиозного назначения, находящегося в государственной или муниципальной собственности», который вызвал критический отклик со стороны некоторых ученых, так как он допускает изъятие из музеев предметов религиозного назначения, что вступает в противоречие с законом о музейном фонде, декларирующем неотчуждаемость и неприкосновенность национального достояния. В законе говорится, что его действие «не распространяется на имущество религиозного назначения, относящееся к музейным предметам и коллекциям, входящим в состав Музейного фонда Российской Федерации», но такая формулировка сама по себе ошибочна, так как музейные предметы являются памятниками истории и культуры, а не имуществом. Признак здоровой культуры – это пополнение музеев как институтов культурной памяти, как мест ее закрепления, а не их разрушение. Музеи, будучи доступными каждому хранителями общекультурного наследия, являются точками сближения представителей различных культур, местом их диалога. И в каких целях будет использоваться это имущество? Куда оно денется, не будет ли оно распродано? В свете тех масштабов, в которых продолжают распродаваться многие ресурсы, нисколько не претенциозно предположить, что такая же участь постигнет и предметы национального достояния.

Данный закон предполагает не только демузеефикацию, но и абсолютно непонятную отчуждаемость имущества, о чем говорит абстрактность фразы «имущество, не имеющее религиозного назначения, предназначенное для обслуживания имущества религиозного назначения». Сюда можно отнести все, что угодно – площади, леса, реки. В законе находим следующее определение: «Имущество религиозного назначения – недвижимое имущество (здания, строения, сооружения), включая объекты культурного наследия (памятники истории и культуры) народов Российской Федерации, монастырские, храмовые и иные культовые комплексы». Что значит здесь слово «включая»? Думается, правильней было бы вместо него использовать слово «исключая», относящееся к объектам культурного наследия народов РФ. Согласно другой двойственной формулировке, объектами передачи будут «здания для временного проживания паломников, помещения в не относящихся к имуществу религиозного назначения зданиях, строениях, сооружениях, предназначенные либо предназначавшиеся для совершения и обеспечения указанных видов деятельности религиозных организаций». Такая формулировка позволяет практически все подряд умещать в свое лоно. Если нет четкого определения понятия «имущество религиозного назначения», то и толкование его может быть предельно широким; почему бы все, что произросло на почве веры за всю историю, не объявить достоянием церкви и не противопоставить светской культуре?³²⁰ В общем, согласно этому и ему подобным законам, церкви следует передать далеко не только предметы имущества религиозного назначения…

Ярким примером космополитизации служит начавший обороты процесс переписывания нашей истории на новый лад, ее очернения и фальсификации³²¹; скоро выяснится, что Вторую Мировую выиграли американцы, а Советский Союз вообще не приложил к достижению победы никаких усилий – американские школьники и студенты давно уже убеждены в таковой «истине». Советская культура, история, идеология (хоть они и не были идеальны в смысле любви и уважения к народу), очерняются с особым рвением. Те, кто стоит за этими процессами, пытаются с помощью идеологического оружия под названием «русофобия» вызвать у русского люда комплекс вины и чувство исторической неполноценности за совершенные перед своим и другими народами преступления – за насаждение «красной чумы», за лагеря ГУЛАГа и прочее; эти деятели стремятся представить русскую историю в виде сплошной полосы внутреннего и внешнего насилия, где не было ни единого просвета человечности. Причем таковой деятельностью не гнушаются и наши с вами соотечественники, активно пропагандирующие культ беспросветного советского произвола. В последние годы актуализируются дискуссии по поводу так называемой альтернативной истории, авторы которой представляют на суд публики различные версии исторических событий. Среди них много тех, которые можно смело отнести к русофобским. Так, во взрыве Успенского собора в 1941 году сейчас вместо немцев обвиняют «красных», что явно противоречит действительности. Но если неизвестны виновные в тех или иных исторических событиях типа массового убийства польских офицеров в Катынском лесу (возможно, здесь действительно виновно НКВД), ничто не дает право категоричным образом обвинять в них кого-то конкретного. Но этим категоризмом любят пользоваться те, кому интересна не истина, а дискредитация истории России.

Некоторые остатки прошлых времен стираются с особым рвением. В начале 2011-го года участились разговоры о желании единороссов убрать тело Ленина из мавзолея и переименовать улицы, носящие его имя. Объясняется это тем, что якобы вождю мирового пролетариата не место на Красной площади потому, что он был основателем тоталитаризма в России. Какое нелепое объяснение, если учесть то, что оно исходит от апологетов тоталитаризма. Оно не просто нелепое, но и откровенно циничное, основанное на наглой проекции, выражаясь языком психоанализа.

В сфере художественного творчества кроется много идеологической подоплеки, дискредитирующей наше настоящее или прошлое. Например, рекламный ролик следующего содержания. Иванушка-дурачок сидит, как обычно, на печи и пьет… «кока-колу». Здесь наблюдается не просто безобидный синтез элемента русского фольклора с несовместимым ему американским коммерческим образом. Это абсурдное соединение уничтожает исконно русский архетип, элемент исторической памяти, которая, в свою очередь, является опорой общественного сознания. Фальсификация народного эпоса – мощная диверсия, а не безобидная шутка. Ни у кого ранее герой многочисленных сказок не ассоциировался с «чудодейственным» напитком под названием «кока-кола». После таких рекламных роликов в массовом сознании создаются «неправильные» ассоциации, которые уже не имеют связи с подлинным архетипическим содержанием, а это содержание теперь извращено и трансформировано на американский (в данном случае) манер, и на место национальной фольклорной ценности воздвигается символ американской культуры (или бескультурья). Не менее наглядным примером выступает фильм «Сволочи», показавший то, чего на самом деле не было в истории второй мировой войны и Советского Союза. В этом фильме не только искажаются события, но они искажаются явно не в угоду чувству российского патриотизма. Такое искажение извращает это высокое чувство, закладывает идеологический фундамент для убежденности в полном мракобесии советской тактики войны, в соответствии с которой на фронт якобы отправляли детей – и не просто отправляли, а использовали, как пушечное мясо, как приманку. Другой пример из кинематографии (только на этот раз не российской, а американской) – фильм К. Тарантино «Бесславные ублюдки», где демонстрируется альтернативная версия окончания войны, только вот в фильме она преподносится не как альтернативная, а как реальная. «Ну и что в этом особенного, – скажет какой-нибудь обыватель, – режиссерская версия не претендует на истинность, а сценарий представляет из себя не работу, основанную на исторической науке, а безобидную фантасмагорию, цель которой заключена только в развлечении зрителя». Безобидную лишь для тех, кто знает историю и понимает, что этот фильм – всего лишь продукт фантазии, имеющий мало общего с действительностью. Однако он и ему подобные «творения» могут послужить своеобразным учебником по истории для неокрепших умов, не знающих реальных событий. И чем большую популярность и широту тиражирования будут приобретать фильмы, ориентированные на фальсификацию исторических событий, тем в большей степени они будут получать статус продуктов, из которых станут черпать «знание», а не только эмоции, связанные с развлечением. Как писал С. Кара-Мурза, когда русские утратят образ Великой Отечественной Войны как важную часть «мира символов», их устойчивость против манипуляции сознанием снизится еще больше³²².

Кстати, такие фильмы, как «Рэмбо», тоже едва ли были сняты просто в коммерческих целях – Америка, проиграв войну с Вьетнамом в реальности, с помощью подобных фильмов выиграла ее в медиа-пространстве. Так что помимо вопроса о том, что нас ждет в будущем, не менее актуален вопрос: «какое прошлое нас ждет в будущем?».

Создается впечатление, что наши оппоненты в идеологической войне просто ангелы с крылышками, и уничтожение коренного населения Америки захватчиками, гордо провозгласившими себя американцами, бомбежка японских городов и многое другое глубоко закопано под землю и не поддается больше эксгумации; Америка и НАТО – просто спаситель всех народов и стран! Они насаждают гуманизм (буквально насаждают, насильственно причиняют добро) и обвиняют в античеловечности, в первую очередь, не тех, кто действительно совершает преступления против человека, а тех, кто противится их эксплуататорской политике. Кто не разделяет «общечеловеческие ценности». Такие вот двойные стандарты. Смертную казнь убийц-извращенцев, значит, они считают проявлением архаичного варварства, но при этом совершенно не стесняются бомбить целые города с ни в чем не повинным населением.

Фильмы и другие образцы художественного творчества, с помощью которых переписывается история, – инструменты создания трещины в монолите культурного базиса того или иного этноса. История – одна из областей культуры, а переделывая ее, переделывается культура. Для разрушения коллективного сознания необходимо разрушение истории путем внедрения в нее абсурдных эпизодов. А вместе с тем деконструируется и культурно-историческая (национальная) память – основа национального самосознания. Там, где расшатывается общий нарратив истории, содержание культурной памяти тоже настигает процесс расшатывания.

Дело дошло до того, что стали специально пробуждать симпатии к тем, кто во время Великой Отечественной войны воевал на стороне гитлеровцев против СССР. Так, предатель Власов в некоторых источниках теперь уже фигурирует не как предатель, а как смелый борец с большевизмом и сталинизмом. Так, в 2005 г. Перед юбилеем Победы «по суворовским училищам и кадетским корпусам с помпой и почетом ездил капитан власовской армии П. Бутков, который рассказывал учащимся как он вместе с гитлеровцами уничтожал «проклятых большевиков»³²³. В результате былое единодушие в оценках значения Великой Отечественной войны сменилось каким-то нездоровым плюрализмом. А значительная часть современной молодежи почти ничего не знает ни о войне, ни о ее героях.

А вот несколько слов защитников Нового Мирового Порядка: «право давать жизнь нельзя безоговорочно отождествлять с правом деторождения, оно должно регулироваться исходя из общечеловеческих интересов» (А. Печчеи), «собственностью человечества является вся планета в целом, а не ресурсы, находящиеся в отдельных странах. Национальный суверенитет не способен справиться с такими проблемами, как парниковый эффект, кислые дожди или загрязнение океана» (Хейфиц). Сколько же в этих словах гуманизма и апелляций не к индивидуальным желаниям и потребностям, а к общечеловеческому благу! Первое утверждение ссылкой на общечеловеческие интересы легитимирует упразднение деторождения. Второе ссылкой на абстрактное человечество оправдывает уничтожение национальной суверенности, которая якобы неспособна решить важные проблемы.

Американская экспансия в страны «третьего мира», скрываемая ширмой гуманизма и демократии – все та же истребительная система, которая страшится взять на себя ответственность громогласно заявить о себе самой, открыть свое истинное лицо. Строки семилетней девочки о том, что она, несмотря на любовь к своему отцу-военному, считает его долгом умереть за страну, Буш интерпретировал как проявление патриотизма. Но если мусульманский ребенок напишет такие же строки по отношению к своему отцу, воюющему за Талибан, Америка в них не только не узреет патриотизма, но и обвинит в жестокости и фанатизме. И народ США поддерживает политику террора в отношении населения развивающихся стран, так как американские СМИ создали стереотип, согласно которому типичный представитель народа малообеспеченной страны выглядит больше похожим на обезьяну, чем на человека, и поэтому отношение к ним должно быть соответствующим – как к голодным ордам, посягнувшим на самое святое – демократический рай гражданского общества. Благодаря подобной стереотипизации и вербализации мальтузианской и постмальтузианских концепций легитимируется идея правомерности селекции человечества на две расы – высшую (истеблишмент) и низшую (избыточное население). Америка – страна как технического прогресса, так и культурного упадка; это страна глупых и инфантильных людей. Только в глупой стране с глупым народом вместо культуры чтения укоренится «культура» просматривания комиксов; американцы (не только дети, но и взрослые) настолько любят комиксы, что когда незадолго перед второй мировой войной забастовка работников типографий вызвала перебои поступления комиксов в продажу, силу возмущения жителей мало с чем можно было сравнить.

Янки мнят себя венцом цивилизации, они не считают нужным учитывать интересы и ценности «другого», который представляется в их глазах варваром и психом только потому, что он «другой» и что он находит в себе смелость отстаивать свои права, нарушаемые глобализационной политикой. Не зря Ж. Бодрийяр, приводя пример уничтожения американцами индейцев, делает вывод о том, что народ, не имеющий своих ценностей, стремится разрушить чужие ценности³²⁴. «Для глобальной державы, такой же фундаменталистской, консервативной, как религиозная ортодоксия, все отличные от нее, сингулярные формы являются ересями. Поэтому они обречены либо на возвращение волей-неволей в глобальное устройство, либо должны исчезнуть. Миссия Запада (или скорее экс-Запада, поскольку он уже давно не имеет собственных ценностей) заключается в том, чтобы всеми средствами подчинить другие культуры хищническому закону равнозначности, эквивалентности»³²⁵. Недаром С. Жижек и Ж. Деррида называет США государством-мошенником за его односторонние действия в отношении тех (суверенных) государств, в политике которых США видит мошенничество, а именно противоречие их интересам³²⁶. Государственная суверенность – уже злоупотребление властью и нарушение интересов США – хранителя мирового порядка, гаранта международного права, чья гарантия сопряжена с силой. Если кто-то позволяет себе критиковать американскую империалистическую политику, его сразу тычут носом в некую политкорректность и ставят в угол за плохое поведение. А наше правительство, видимо, боится быть поставленным в угол, а потому ведет себя «хорошо». Как объяснить то, что Кремль пригласил НАТОвские войска на праздник 9 мая в 2010 году? Я думаю, рационального объяснения нет и быть не может.

Американский инфантилизм граничит с обостренной рациональностью, как бы ни парадоксально на первый взгляд эта мысль не воспринималась. Разум создает вокруг себя периферию неразумия, которое одновременно стремится уничтожить разум и фактом своего «неразумного» существования конституирует его. Поэтому разум слишком обостренно относится к явлениям, не вписывающимся в него. Американский разум до неразумия чувствительно относится к любым неполадкам и катастрофам – от самых мелких до совсем крупных (типа терактов 11 сентября). Даже малейший непорядок, не согласующийся с господствующей рациональностью, привлекает огромное – буквально параноическое – внимание. Когда с неба по непонятным причинам сыплется больше снега, чем обычно, американцы в панике. Когда река немного выходит из берегов, американцы в панике. Даже когда по радио вещали «Войну миров» Г. Уэллса, население штатов восприняло эту трансляцию за чистую монету – не за художественное произведение, а за новость о пришествии инопланетян, – что вызвало вполне нормальную для американцев панику (не знать этот почти классический роман – уже слишком). После уничтожения башен-близнецов – этого двуглавого символа капитализма и американской мечты – население США причитало: «неужели это произошло с нами?! Неужели в нашей великой стране возможно ТАКОЕ?! Неужели наш разум позволил этому случиться?!» Именно потому что их разум не позволяет этому случиться, ЭТО случается. Нападки на Америку буквально разрывают ткань реальности для американцев. Их инфантилизм и нарциссизм диктует убежденность в том, что случившееся – это патология, это сбой в системе, это происки враждебных и ненормальных «других», а не норма, не трагическая вписанность в реальность (хотя это и вправду «другие» – но вопрос в том, кто: «другие» для американского населения – не только мусульмане, как привыкла думать широкая общественность, но и руководители ТНК). Свойственные им самолюбие, нарциссизм, обостренный разум прагматика-параноика-ребенка, высокий уровень материального существования, экономическое благоденствие служат барьером не только для развития культуры, но и для элементарной рефлексии. Экономическое развитие – еще не показатель общественного прогресса. Именно культура, а не экономика – дом человечества. Экономически процветающей стране не нужны утонченный ум и высокая культура. У них есть техно-цивилизация, у них есть американская мечта… И у них есть возможность и стремление насаждать ее другим. Но у них нет ни малейшего понимания того, почему некоторые «другие» яростно противодействуют американизации. Одна из особенностей американского мышления – любовь к числам, к счету, мировоззренческий механицизм. Они все измеряют в точных оценках, в процентах, и этот дух счета, эта когнитивная простота играет важную роль в капиталистическом обществе потребления. Как отмечал М. Вебер, расчетливость как важный компонент капитализма является не средством ведения хозяйства, а принципом всеобщего жизненного поведения³²⁷. Качество подменяется количеством, ценности – ценой, выбор – подсчетом, мораль – расчетом. У этой цивилизации есть для всего цена, но нет ни для чего ценности. Идеалы и ценности находятся в иной плоскости, нежели плоскость утилитаризма, и поэтому они – эти ценности – не представляются ценными. Наука, к которой апеллирует американский истеблишмент, априори лишена морального содержания, и поэтому вместо этического вопроса «хорошо ли развязывать войну с Ираком?» в широкой общественности муссируется технологический вопрос «как именно следует начинать войну с Ираком?». Страшно то, что, передирая весь негатив с запада, мы, научившись потребительски мыслить (руководствуясь в основном категориями утилитарности и выгодности), превращаемся в западоидов.

Мы теряем историю, мы теряем культуру. Будучи вооруженными навязанными кем-то сфальсифицированными «фактами», а не теми, которые имели место в действительности, мы утрачиваем способность осмысливать прошедшие реалии, чтобы потом не наступить на те же грабли. Внешние враги делают многое для того, чтобы заглушить в нас дух осмысления прошлого, чтобы направить эту рефлексию в иное – ошибочное – русло. Мы же – на уровне государственной политики прежде всего – не особо-то сопротивляемся подобным лживым антипросветительским идеологическим интервенциям, этому вторжению реального. Как известно, историческое сознание является структурирующим элементом национальной культуры; цивилизация, у которой отсутствует история, не имеет также и национальной культуры.

Экспорт в другие страны наших ресурсов и земель, а также переход России на сырьевую экономику во многом указывают на стремление продать саму страну в целом: в России, в отличие от многих европейских стран, полно природных ресурсов, а мы переходим на сырьевую экономику – смешно и грустно! Да и производство наше давно потеряло конкурентоспособность; бизнесменам выгоднее в расчете на будущие заказы и прибыли выделять деньги на модернизацию уж явно не российского производства. «…модернизация права состоялась, но не в пользу большинства россиян. Здесь мы видим только интересы правящей элиты, чиновничества и западных стран, получающих выгоды от сырьевой России. Такое положение закономерно ведет к гибели Российской Федерации как государства. Нам, россиянам, нужна иная правовая система, отражающая наши интересы и наши правовые ценности»³²⁸. Воистину, ради своих делишек истеблишмент готов пожертвовать собственной страной…

В массовой литературе, часть которой претендует на научность, муссируется идея грядущего глобального потепления. Казалось бы, в ней приводятся хорошо аргументированные доводы в защиту данной концепции, однако многие ученые с ней категорически несогласны, считая, что потепление – это миф, придуманный специально какими-то структурами, которым он выгоден. Основной аргумент сводится к тому, что СО2 оказывает влияние на климат, и рост концентрации этого газа приводит к потеплению. Однако данная идея была опровергнута; оказывается, ранее, тысячи лет назад, были периоды, когда концентрация СО2 достигала огромных масштабов, но это не вело к потеплению. Но ученые, выдвинувшие и доказавшие альтернативную концепцию, не получают ни финансирование, ни микрофон на каких-либо крупных конференциях, посвященных проблемам климатических изменений. Тем не менее предсказание о потеплении стало как недоказанным, так и распространенным убеждением, вызывающим чуть ли не панику в некоторых странах. Оно стало слишком удобным… Скорее всего, оно было сформировано для того, чтобы, видя в качестве причины якобы надвигающейся катастрофы человеческий фактор, затормозить процесс промышленного производства, а вместе с тем и развития некоторых стран. На этой почве был создано Киотское соглашение, обязывающее как развитые, так и развивающиеся страны сократить выбросы парниковых газов. Интересно то, что США не стали присоединяться к данному документу, хотя доля их выбросов в атмосферу составляет 1/7 от общего количества выбросов³²⁹.

Возможно, именно заинтересованными структурами был сделан заказ на создание, например, фильма «Водный мир», где показывается облик будущего человечества, оставшегося в живых после потопа, вызванного потеплением. Многие факты указывают на то, что не только интерпретации событий и новостные мифы бывают вовлечены в целенаправленную технологию, благодаря которой они создаются кем-то ради определенной выгоды, но зачастую эта технология затрагивает также сферу искусства, к которой относятся кино и музыка. Не зря ведь пишутся хвалебные песни в адрес Путина (а в Советском Союзе сочинялись песни, прославляющие социализм и его вождей), не зря ставятся те или иные художественные фильмы, по сути являющиеся оболочкой, скрывающей некую идею, которую кому-то необходимо донести до широкой общественности. Так, А.И. Фурсов отмечает, что в 90-е годы в Америке вышло много блокбастеров о космической угрозе по заказу НАСА, которое правительство урезало в финансировании; посредством этих фильмов создана выгодная для НАСА атмосфера, благоприятствующая возобновлению финансирования³³⁰. Может быть, эта мысль выглядит несколько претенциозно, однако следует согласиться с тем, что некоторые продукты массовой культуры создаются «не просто так», а в том числе ради идеолого-пропагандистской и/или экономической выгоды. Так что эти культурные продукты вполне могут быть политически, идеологически или экономически ангажированными.

Традиционно экономическим недостатком демократии является то, что при ней возникает перераспределение в виде необходимости поддерживать даже неэффективный, упадочный сектор и считаться с его рабочими. Экономическим достоинством тоталитаризма, в свою очередь, считается то, что он поддерживает только эффективные сектора и сферы и урезает потребление во благо роста. Российская политика сейчас, будучи авторитарной, действует по принципу наихудшего – она поддерживает в первую очередь неэффективное производство, а точнее, его держателей в лице путинских друзей и приятелей. Собственно, она не поддерживает почти никакого производства, чем обрекает страну на полную неконкурентоспособность в будущем.

Вполне возможно, что нынешний экономический кризис (как и многие другие) специально инициирован сверху; в истории были случаи, когда страну с помощью финансовых махинаций доводили до кризиса, по истечению которого ее предприятия обесценивались, после чего их скупали по дешевке. В результате мировое общество разделяется на два класса – сверхбогатые и сверхбедные, между которыми прослеживается огромный разрыв, свидетельствующий о постепенной ликвидации среднего класса. Сейчас именно этот средний класс постепенно, но неумолимо, исчезает, а он и не нужен тем, кто лоббирует глобальную политику. Одной из задач (помимо ослабления СССР – этого стоящего на пути корпоратократии гегемона) Тэтчер и Рейгана как политиков, связанных с корпоратократией, была ликвидация среднего класса. Тогда она была начата у них, а сейчас она продолжается почти везде. В результате глобальная система должна сохранить (естественно, в трансформированном виде) два класса – эксплуататоры и эксплуатируемые, господа и рабы, и количественное различие между этими классами должно быть просто несопоставимым – на одного господина несколько сот рабов. Гиперкапитализму нужна периферия в лице низкооплачиваемой рабочей силы, и он ее получает, упраздняя средний класс и тем самым деклассируя основную массу населения. Большинство этой массы – избыточное население, не вовлеченное в производственный процесс, ничего не производящее и практически ничего не потребляющее, смысл самого существования которого теоретиками «золотого миллиарда» не то что ставится под вопрос, а имеет крайне отрицательный оттенок. Согласно витающим в воздухе и зреющим в умах жадной до власти сверхноменклатуры идеям, общество будущего должно быть максимально поляризованным, кастообразным, что будет являться одним из условий потенциально грядущего глобофашизма и корпоратократии. Истеблишмент станет кастой, имеющей мало общего с остальным населением; он будет жить в совершенно другом экономическом и правовом пространстве. Представитель «золотого миллиарда» станет воплощением сверхчеловека, которому будет чужды понятия нравственности и солидарности. Или же, скорее, он станет воплощением недочеловека, победившего человека.

Российское общество, благодаря реализации антинародной корпоратократической политики, становится крайне поляризованным. Наверху восседает наслаждающаяся благами цивилизаций кучка чиновников, держащих контрольные пакеты акций крупных предприятий и приватизировавших крупный бизнес (чем не ТНК?), а внизу копошится обычный смертный люд. Из среднего класса осталось пока только небольшое сообщество, рискующее не сегодня-завтра сгинуть на нет, не выдержав прессинга сверху. Причем представителям среднего класса не позволено подниматься наверх (они не должны представлять из себя никакой – даже потенциальной – опасности для верхов), а можно только падать вниз; для того, чтобы попасть в лоно политической элиты, необходимо не только обладать огромными средствами, но иметь серьезных связи и прогибаться под властью верхушки, да и это не всегда гарантирует успех в карьерном росте. А от некоторых бизнесменов, составляющих средний класс, вполне следует ожидать того, что они захотят полезть во власть; поэтому не должно быть ни неподконтрольного крупного бизнеса, ни среднего класса. Так что правительство РФ реализует поляризацию внутри страны, а мировое правительство – во всем мире. Правительство РФ увеличивает разрыв между собой и обычным людом, а мировое правительство – между (своими) развитыми странами и странами «другого» мира. Различие не в сути, а всего лишь в масштабах…

В некоторых источниках встречаются опасения относительно того, что Россия в скором времени будет сырьевым придатком не глобалистов (в традиционном понимании этого слова – американских и западных ТНК), а Китая. Так, Ю. Латынина, описывая ситуацию заключения президента Медведева с главой КНР соглашения о продаже Россией Китаю нефти по особо низкой, убыточной для нас, цене, а также упоминая факт заселения китайцами Дальнего Востока, высказывает идею о том, что наша страна становится сырьевым придатком Китая³³¹. Возможно, так и будет. И не суть важно, чьим сырьевым придатком – главное, страной, на шее которой находится экономическая удавка. Будем ли мы принадлежать ТНК западно-американского происхождения или КНР или кому-то еще из особо заинтересованных государств, держав или объединений – это имеет мало значения, так как хрен редьки не слаще. Китайцы методично расселяются по нашей территории, а их численность и масштабность расселения указывают на то, что Китаю нет надобности ради захвата чужих территорий опускаться до использования примитивных военных методов – это просто ни к чему, если есть возможность совершить планомерную интервенцию без выстрелов. Так что «желтая угроза» имеет вполне реальные основания.

Широко распространившаяся культура потребления способствует эгоизации человека. Если традиционные культуры, как правила, осуществляли сплочение людей, то потребительство актуализирует удовлетворение только своих, индивидуальных потребностей, что разрушает былое единство на разных уровнях – от семейных до конфессиональных, от малых групп до больших. Также с ее идеалами типа «много потреблять, но мало производить» неуклонно рождается в нашем социуме лень и сверхвысокие запросы. Новое поколение молодежи характеризуется высокими притязаниями, низкой квалификацией и низкой трудовой этикой. «Идейный» потребитель не захочет работать вахтером, техничкой, врачом и т.д. Однако за низкооплачиваемую «черную» работу почти с радостью хватаются выходцы из бедных стран и прочие эмигранты – трудолюбивые, мало потребляющие, с низкими запросами. В итоге территориальный этнос перекладывает «черную», но все же необходимую для общества работу на эмигрантов, без которых уже обленившийся социум жить не может. Однако эти эмигранты, проживая на территории чужой страны, едва ли считаются с культурными устоями доминирующей национальной прослойки. Так, исламисты остаются исламистами, не приемлющими культурных ценностей русских и – мало того – считающими последних неверными. Следовательно, в обществе, готовом принять в свое лоно всякого, кто согласен «работать за еду», зреют гроздья гнева, которым для выплеска злости необходим только численный рост – кстати, с лихвой осуществляемый в том числе на уровне государственной политики. А если учесть вполне вероятную возможность природных катастроф, которыми обглоданная планета отреагирует на «человеческий фактор», в слабую Россию может хлынуть целая волна обездоленных народов, которых природные катаклизмы сильно тряхнут³³². К тому же, еще одним условием миграции выступает целенаправленное сокращение русского этноса. И ясно, чего от этого стоит ожидать в будущем… Культура итак далеко не в лучшем виде, образование «хромает», так еще и «просвет» варваризации говорит о своем возможном приближении.

Сегодня итак достаточно большой миграционный поток очень слабо контролируется. В результате притока рабочей силы из других стран происходит сокращение рынка труда, снижение уровня заработной платы коренного населения, ущемление трудовых прав российских граждан, рост безработицы, нарушение этнического баланса населения, ухудшение криминогенной и санитарно-эпидемологической обстановки.³³³. Особого внимания заслуживает то, что эмигрантами совершается множество преступлений – изнасилования, торговля наркотиками, убийства, грабежи и т.д. Кроме того, образ жизни эмигрантов носит законсервированный субкультурный характер, которому свойственно неприятие русской культуры и неуважение к традициям и жизненным нормам коренного этноса. В общем, все это ведет к еще большему углублению кризиса, охватывающего коренное население, и особенно усугубляет положение молодежи, формируя антистимулы для создания семьи и рождения детей. Мигранты ведь не только занимают рабочие места, не пользующиеся популярностью у местного населения, а своим присутствием создают условия, при которых работодатели скорее возьмут неприхотливых пришлых работников, чем местных. В том числе поэтому – из-за существования дешевой рабочей силы, а не только из-за статусной непрестижности – эти места не пользуются особым спросом (у нормальной, а не потребительски ориентированной прослойки общества). За прекращением потока миграции и, соответственно, исчезновением создаваемой ею конкуренции, последовало бы увеличение заработных плат местным рабочим, у которых уровень образования выше, чем у мигрантов. Но этого прекращения пока не предвидится. Необходима защита национального рынка труда от бесконтрольного притока дешевой рабочей силы и усиление контроля за нелегальными мигрантами.

В результате молодежь условно делится на два класса, которые разделяет огромный разрыв в доходах: 1) консъюмеры, так называемая «золотая молодежь», 2) малообеспеченное и даже бедное население. Самое примечательное то, что как первые, так и вторые не заинтересованы семейной жизнью и рождением потомства, что обязательно скажется на состоянии семейных ценностей в будущем и на демографическом развитии страны. Первых потребительская культура отвращает от ценностей семьи, а вторых – малообеспеченное положение.

Потребительство и гедонизм являются одним из многих способов сокращения рождаемости, выгодной для потенциальных властителей мира сего; консъюмеризм не приемлет семейных ценностей, а придерживается индивидуализма, согласно которому жить надо в кайф и жить для себя, а не для семьи или детей. Неудивительно, что процесс дефиминизации, выраженный в появлении культа бизнес-леди, начал обороты именно на западе. Бизнес-леди отличается от мужчины, пожалуй, только первичными половыми признаками. Во всем же остальном она с ним сходна. На первом месте у нее работа и заработок, ей свойственны такие качества, как (традиционно мужские) карьеризм, властность и решительность, а также во многих случаях склонность к алкоголю и курению. Рождение детей для нее не представляет особой ценности. Культ бизнес-леди появился в лоне феминизма, который стремился уравнять женщин с мужчинами по всем показателям, а где-то и возвысить представительниц слабого пола над их сильными оппонентами. Парадоксально то, что феминизм своими целями по сути дефиминизировал женщину, выхолостил из нее женское и заменил мужским.

По моему мнению, культура потребления в ментальном смысле не свойственна русскому народу. Наш народ всегда воспитывался в условиях несвободы, рабства и нищеты. Эта культура несвободы и бедности на протяжении сотен лет все глубже и глубже укоренялась в сознании нашего народа посредством режимов татаро-монгольского ига, Ивана Грозного, Петра I, И. Сталина. Отсюда с неизбежностью возникли терпеливость и низкие притязания (захудалый кров, кусок хлеба и какая-никакая одежка – этим быт и полнился). Легкие деньги, стремление к наживе противоречит русской культурной традиции. Недаром издревле на Руси были в обиходе пословицы типа «Лучше хлеб с водою, чем пирог с бедою», «Домашняя копейка лучше обхожего рубля», «Деньга лежит, а шкура дрожит». Я не даю положительных оценок аскетизму, который нам так долго прививался, поскольку он также является крайностью, обратной стороной потребительства, однако, учитывая его долгую укорененность в сознании русского народа, можно однозначно заявить о чуждости потребления для русской души. В последнее время океан потребительства огромной волной захлестнул русскую культуру, а само это потребительство – скорее изобретение Америки (страны без корней и культурного богатства), но уж явно не России, которая, несмотря на это, руководствуясь интересом к заморским диковинкам, не преминула примерить к себе соблазнительные и красочные одежды потребления. Ведь советская культура проповедовала нестяжательство и солидарность, а потребительство, насаждаемое со времен перестройки, возводило в культ жесткий социал-дарвинизм и принцип жесточайшей конкуренции. Отказавшись от архетипических традиций, люди стали охотно прислушиваться к новым демагогам.

В США как одном из образцов капиталистического государства статус общекультурных принципов занимают принципы конкуренции и рынка, выраженные в идеологии «помоги себе сам», что идет вразрез с этикой взаимопомощи. Вместе с тем, потребительские идеалы прослеживаются в религиозной культуре США – протестантизме, а именно, в кальвинизме и лютеранстве. Эти религии, в противовес исконно христианскому нестяжательству и его негативному отношению к материальным благам, возвели в культ карьеризм и стремление к максимальному материальному достатку. Все это послужило почвой для возникновения потребительства.

Русь, которой была свойственна общинность, отказалась от нее, приняв капиталистическую «религию» индивидуализма. Уклад коммунистических режимов, которые хоть и отличаются чрезмерным вмешательством государства в жизнь народа, схож с укладом семейным – пусть даже авторитарным, но семейным, – где каждый член семьи имеет право быть накормлен, то есть имеет право на жизнь, и где один за всех и все за одного. Голод в таком обществе возможен только в силу каких-то серьезных объективных причин, катастроф. Капиталистический уклад схож с рыночным, где индивидуализм диктует правила представления каждого работника в качестве товара, который имеет определенную цену. Здесь человек сам по себе не имеет права на жизнь, это право ему дает рынок. Покупательная способность и доход позволяют человеку не умереть с голоду. Рынок признает экономические права, а не нужды. При капитализме во время всеобщего недоедания на избыточные запасы пропитания их владельцы согласно логике рынка повышают цены, а при коммунизме они распределяются на всех³³⁴. Коммунизм дает право на жизнь, а капитализм – веру в незыблемость частной собственности и прав гражданина. Одни при капитализме получают все блага потребительской роскоши, а другие – голодную смерть; то есть, проявляет себя огромный разрыв между материальной обеспеченностью различных слоев населения. При коммунизме же этот разрыв максимально сглажен. Естественно, под термином «коммунизм» я понимаю «чистый» коммунизм, а не то явление, которое бытовало в годы СССР. Хотя режим Советского Союза с его уравниловкой в бедности (но с распределением доходов) естественно, был ближе к коммунизму, чем западный капитализм. Никакая рыночная экономика не обеспечит своему гражданину такую безопасность, которую обеспечивала плановая экономика социалистических стран; сам рынок противоречит идее общественной безопасности, так как здесь актуализируется желание купить дешевле и продать дороже, а другие люди воспринимаются просто как клиенты или партнеры, а не как представители своей общины. Не мог эгоизм потребительства родиться в лоне общинного уклада. Его породила именно капиталистическая система со свойственными ей индивидуализмом, пропастью в доходах и жизненных благах. Основная цель капитализма – создание условий, благоприятствующих максимальному извлечению прибыли. А все декларируемые ценности – права человека, неприкосновенность частной собственности, толерантность – выступают всего лишь инструментами, служащими этой главной цели. Именно поэтому американская капиталистическая цивилизация любит всю действительность подвергать исчислению и делать предсказуемой.

Индивидуализм следует понимать не как проявление независимости и самодетерминированности, а скорее как проявление эгоизма и меркантильности в соответствии с изоляционистским принципом «моя хата с краю». Индивидуализм – производное от индивида как сугубо биологического существа, не выражающего никаких субъектных и гражданских качеств. Именно индивидуализм, а не субъективизм как проявление осознанной самодетерминации и гражданской позиции, является основой потребительства, которое разрушает нормальные человеческие связи и разделяет людей на «неделимые атомы», проявляющие друг к другу в основном экономический интерес. Человек есть микрокосм не в качестве индивида, а в качестве субъекта. Неудивительно, что волна потребительства хлынула в нашу страну именно после перехода России с околокоммунистического уклада к околокапиталистическому.

Особого внимания для нашего исследования заслуживает демографическая проблема. Несмотря на всяческие антисоветские мифы о том, что большевики сократили население на 250 миллионов человек, и в демографическом спаде винить нужно их, в реальности при Советском Союзе наблюдался рост рождаемости. А вот в перестроечное и постперестроечное время рождаемость пошла на спад. Это было в 90-е годы, это есть и сейчас. В последние два-три года наблюдается резкое сокращение молодого населения. Особенно это чувствуют преподаватели вузов, которые с неизбежностью убеждаются в том, что теперь студентов становится меньше, чем самих преподавателей. Объясняется демографическая яма тем, что в начале и середине девяностых рождалось мало детей, и теперь мы пожинаем плоды низкой рождаемости тех годов. Но, по-моему, это не совсем достойное объяснение, поскольку оно не отвечает на вопрос «что являлось условием, понизившим рождаемость в то время?». Когда горбачевское и ельцинское правительства буквально отдали страну в руки западно-американских заинтересованных лиц, сразу появилась масса проблем, ранее не актуальных, в том числе проблема рождаемости. Странная закономерность, наводящая на определенные мысли. А если к ней добавить интерес мирового закулисья к сокращению российского населения и отсутствие четкой демографической политики, реализуемой на территории России… Кстати, принято считать, что именно молодежь является носителем революционного потенциала, что именно молодежь стремится к преобразованиям, что именно молодежь выступает наиболее опасной для любого режима категорией населения. Соответственно, когда процент молодежи высок, риск возможных общественно-политических (и культурных в том числе) изменений возрастает. А это не нужно никакому правительству, которое хочет утвердить себя на долгие века.

Проблему рождаемости в нашей стране пытаются решить конкретными мерами. Только решить ли или еще больше усугубить? Решение известное – выделение 250 тысяч рублей за рождение второго ребенка для, например, покупки жилья. Что можно купить на эти деньги? Вряд ли они являются серьезным стимулом для серьезных людей. По-моему, 250 тысяч указывают скорее не на конструктивное решение демографической проблемы, а на очередное издевательство над народом. Как отмечает Б. Немцов, на ежемесячную доплату на ребенка в размере трех тысяч откликнулись, в первую очередь, две категории населения: алкоголики и мусульмане (которые итак рожают достаточно). Поэтому такие нововведения в области демографии скорее приводят к алкоголизации и исламизации страны, чем решают проблему численности люда российского³³⁵.

Рассматривая проблему рождаемости и детского воспитания, следует упомянуть печально известную сегодня ювенальную юстицию. Она, скрываясь за демократичностью воспитания и охраной прав ребенка, преследует цель разрушения основ традиционного воспитания путем создания системы антипедагогических воздействий, инициирующих такие танатальные для общества тенденции, как безнравственность, бескультурье и вседозволенность. Согласно доктрине ювенальной юстиции, ребенка нельзя ни в чем ограничивать – пусть он пробует все, что захочет, и на основе полученного опыта сам формирует свои жизненные установки. Родителей же, которые пытаются его в чем-либо ограничивать, то есть «нарушать его права», следует рассматривать как кандидатов на лишение родительских прав. И это декларируется, несмотря на то, что, с точки зрения возрастной психологии и педагогики, ребенок в силу своего именно детского развития не может являться самостоятельным субъектом права, наделенным теми же правами, что и взрослый.

Форсайт-проект «Детство 2030» не ставит перед собой задачу повышения рождаемости, заботы о детском здоровье, нравственного воспитания детей, бесплатного отдыха в детских лагерях, занятия детьми спортом. Традиционные подходы к воспитанию и образованию ребенка представляются в этом проекте отжившими и безнадежно устаревшими, ставится под сомнение идея родительской любви и необходимости воспитания детей в семьях. Согласно данному проекту, ограждение родителями детей от ложных ценностей, от наркотиков и алкоголя, неправильно и несовременно. Насаждение абортов, «толерантность» по отношению к детям, целенаправленное растление, отказ от традиционных установок «мира взрослых», аморальный карьеризм – вот к чему сводится программа по планированию семьи. Само понятие «планирование семьи» - ложное имя, слово-амеба, которое имеет якобы положительную коннотацию. Никакого патриотического и гражданского настроя, никаких национально-культурных традиций не будет допущено в воспитании. Я не удивлюсь, если в скором времени институт семьи будет разрушен, на его смену придут так называемые «новые формы совместной жизни», и дети станут принадлежать не родителям, а определенным структурам, основная задача которых – воспитание в детях не полноценных личностей, а биомассы, работающей на глобальный истеблишмент. Возможно, в будущем право на воспитание у родителей вообще вздумают отнять и передать его специально обученным воспитателям, которые, без родительской любви, будут относиться к ребенку просто как к материалу.

И ведь это уже началось; в России все больше и больше людей лишаются родительских прав по всяким смехотворным обвинениям. Главные из них – якобы ненадлежащее содержание, ненадлежащее воспитание, алкоголизм, жестокое обращение с детьми и т.д. Суть в том, что далеко не все родители, кого затронула ювенальная юстиция, действительно уличены в чем-то из этого, но для проекта это не барьер. Под эти обвинения можно подогнать многие семьи – малоимущие, многодетные, неполные. А учитывая бедность нашего народа, под категорию малоимущих подпадает довольно большое количество семей. Периодические проблемы с работой у отца или матери, отсутствие у ребенка карманных денег, склонность родителей (пусть даже небольшая) к алкоголю, нечастые семейные ссоры, отказ от прививок – все это неотъемлемые факторы бытия многих семей. И даже минимальная из перечисленных ситуаций может послужить поводом для лишения родителей прав на ребенка и воцарения системы тотального изъятия детей. Должна соблюдаться презумпция невиновности, согласно которой нужно доказать факты плохого обращения с ребенком, а не ориентироваться только на слухи, в том числе распространенные самими детьми. Органы ювенальной юстиции же наделяются правом в рамках профилактического подхода самостоятельно решать, могут ли в определенной семье происходить нарушения прав ребенка в будущем. Но ведь это абсурд.

Можно сказать о том, что целенаправленно множится сиротство, а не происходит борьба с ним. К естественному сиротству прибавляется искусственное. Те средства, которые тратятся на содержание ювенальной юстиции в западных странах, целесообразней было бы использовать для реальной борьбы с беспризорностью. И даже если родители действительно ненадлежащим образом воспитывают ребенка, стоит в первую очередь ставить вопрос не о лишении родительских прав, а об их ограничении, поскольку каждому ребенку нужны родители, даже если он сам думает иначе. Хорошие – с традиционной точки зрения – родители по сути являются врагами ювенальной юстиции уже в силу своей нормальности; с позиции ювенального проекта они представляются в качестве преступников. Вообще, ювенальная служба, как и любой бюрократический аппарат, найдет себе работу «по специальности»; и если она создана, она обязательно найдет семьи, в которых «необходимо» лишить родителей их детей. Опыт западных стран, а теперь уже и России на это показывают. Кроме того, были реальные случаи продажи изъятых из семьи детей за границу. Как это можно квалифицировать?!!! Преступная торговля детьми стала называться международным усыновлением.

Культивирование среди детей ценности всодозволенности приведет к тому, что традиционных «нетолерантных» родителей поставят в оппозицию детям, и последние, в силу своего возраста не понимая настоящего положения вещей, будут замотивированы на то, чтобы оповещать соответствующие органы «защиты их прав» о «нарушениях» со стороны родителей. Вообще, родители будут восприниматься людьми как нечто бесперспективное и не достойное уважения. И как следствие – появление культурного облика Павлика Морозова, который обогащен стремлением вписаться во вселенную потребления в качестве хорошо оплачиваемого человеческого капитала. Если дети станут думать, что не они обязаны родителям, а, наоборот, родителя обязаны им, они будут этой идеологией пользоваться на практике путем обращения в соответствующие органы, «защищающие права ребенка». Данная идеология взрастит дерзкого потребителя, которому будут чужды общечеловеческие ценности. Вспоминается троцкистский взгляд на семью и семейные ценности, а также идея, заложенная в рассказе С. Кинга «Дети кукурузы». Все эти тенденции сопутствуют в том числе десакрализации традиционной системы образования и воспитания, что уже началось в виде перехода на новые стандарты. Другой стороной названного проекта является сокращение рождаемости в нашей стране. Да и потребительство как таковое направлено в том числе и на это; культ личной успешности идет вразрез со стремлением завести своих детей.

Главный санитарный врач России, глава Роспотребнадзора, Онищенко Г. Г. Заявил о планах возбуждения совместно с Уполномоченным при Президенте Российской Федерации по правам ребёнка Астаховым П. А. законодательной инициативы о принудительной вакцинации детей. Если раньше родители имели право сами решать, какие прививки ставить своим детям, а какие не ставить, сегодня это право у родителей отбирается, несмотря на антизаконную (статья 32 «О согласии на медицинское вмешательство», Статья 33 «Отказ от медицинского вмешательства» «Основ законодательства Российской Федерации об охране здоровья граждан» и Статья 5 Федерального закона «Об иммунопрофилактике инфекционных болезней») природу такого решения. Прививка всегда была правом, а не обязанностью. Давно уже идут разговоры о вредности прививок. И совершенно неизвестно, что будут прививать детям в дальнейшем. Если собираются прививать насильно, то пусть и всю медицину сделают насильственной, а потому и бесплатной. И пусть она будет медициной, а не антимедициной. Ювенальная юстиция стремится лишить родителей права в том числе и на контроль за здоровьем своих детей.

В общем, ювенальная юстиция – один из самых мощных инструментов слома нравственности. Культивируя в детском сознании идею детских прав и создавая демонический образ родителей, данный проект ломает основные нравственные устои общества. Социум, в котором отсутствуют эти устои, уже не является обществом. Он не способен сопротивляться никаким интервенциям.

Крысы считаются одними из самых социальных животных. Основа их живучести заключена в их социальной сплоченности. Их сообщество, можно сказать, напоминает единый организм, в котором нет эгоистического индивидуализма. Над крысами были проведены эксперименты, цель которых – разрушение социальных связей путем внедрения безнравственности. Сильная крупная особь долго морится голодом, после чего к ней в клетку бросают мертвую крысу. После некоторого замешательства она все-таки пожирает тело своего собрата. Потом в клетку попадает еле живая особь, и первая ее также съедает, руководствуясь рациональной позицией «он все равно умрет, а я должен выжить». И когда в клетку попадает крысенок, наша особь, нравственность которой уже расшатана двумя первыми инцидентами, поедает этого крысенка, следуя принципу «выживает сильнейший». В общем, уровень безнравственности с каждым новым разом повышался, и в результате крыса научилась относиться к своим соотечественникам не как к соотечественникам, а как к пище. Она перестала колебаться – жрать или не жрать собрата – и ее действия наполнились решительностью. Затем ее выпустили в родное крысиное сообщество. Но это уже была другая крыса, у которой прежнее нравственное отношение к собратьям сменилось на логику эгоизма. Но окружающие особи не знали об этом и продолжали ей доверять как «к своей». И вскоре эта крыса вместо поиска пищи для себя и для сообщества стала воспринимать представителей данного сообщества в качестве пищи. И если предположить, что все члены общества станут такими же порочными, как этот «крысиный король», само общество превратится в поле битвы всех против всех и в конце концов полностью разрушится. Конечная стадия разделения общества – превращение его в пудру, когда мельче уже некуда, когда ничто никого не связывает, когда все индивидуалисты, когда все крысиные короли. Это очень напоминает капиталистическое потребительское общество, где нравственность как социальный фундамент сменился утилитарной и прагматичной логикой. В потребительском обществе «своих» нет. Из общества, размельченного в пудру, в котором уже нет никаких объединяющих людей положительных (в общечеловеческом смысле) скрепов, можно слепить все что угодно. Все тот же принцип «разделяй и властвуй», но только «разделяй не на две или три части, а на столько, на сколько только возможно».

В США не так давно началась чипизация населения. Некоторым американским семьям вживили микрочипы под видом того, что последние призваны выполнять роль посредников между человеком и, например, медицинскими работниками; якобы с помощью микрочипов, позволяющих идентифицировать человека в любом месте пространства, представляется возможным оказать ему при необходимости своевременную медицинскую помощь. Да, это действительно облегчает проблему оказания помощи, но вряд ли чипизация разработана именно для этого. Микрочип – это не только идентификатор, но и устройство, позволяющее дистанционно управлять его носителем. По американскому телевидению идет реклама микрочипов, выступают люди, позволившие вживить в себя эти «электронные ангелы». Они с радостной улыбкой говорят о появившемся чувстве безопасности и призывают весь американский народ пройти чипизацию. Если раньше такие явления выдумывались фантастами посредством богатого воображения, то сейчас технологии вживления микрочипов – реальность, а не игра воображения. Вопрос в том, к чему эта реальность ведет.

9 марта 2011 года Мосгордума приняла закон «Об универсальной электронной карте». СМИ красочно рекламируют удобства нововведения: не нужно носить с собой кучу документов, не нужно стоять в очередях; электронный паспорт, в отличие от бумажного, предоставят бесплатно. Откуда такая забота о населении? И почему эту волшебную карточку нам решили выдать бесплатно? И хорошо ли хранить все, что имеешь, в одной корзине? В этой единой базе данных будет храниться ВСЕ: прописка, сделки с недвижимостью, история болезни, прививки, пособия, начисленная зарплата и т.д. Жить без карты станет невозможно, поскольку все операции переведут на безналичные расчеты. Оборот наличности тоже будет ограничен. Путем заблокирования карты можно будет легко расправиться с непослушными. Все эти явления указывают на создание так называемого электронного правительства, которое не предусмотрено Конституцией, а значит, данная форма власти выступает неконституционной. А после перехода на электронную карту и до чипизации недалеко. Научно-технический прогресс, компьютеризация, оборачиваются антропологической катастрофой.

В книге Дж. Колемана³³⁶ мы находим много интересных сведений и фактов, которые стоит принять во внимание для анализа проблемы наднациональной власти. В целом его теоретические построения выглядят очень даже убедительно, хотя не со всеми из них стоит соглашаться. Например, вряд ли существует связь между Красными бригадами и Комитетом 300 (именно так Колеман называет глобоанклав, стремящийся к установлению нового мирового порядка). Крайне малоубедительным выглядит тезис о том, что рок-музыка в лице, прежде всего, «Битлз» и «Роллинг Стоунз» была специально создана для растления молодежи, а большинство рок-текстов писал приближенный к Комитету… Теодор Адорно.

Доказывая то, что мировое правительство существует и что оно воплощает в реальность циничную и гнусную политику, Колеман приводит множество разных фактов и объяснений. Одной из основных идей его книги является убеждение в том, что под эгидой Комитета 300 функционируют такие известные сообщества, как «Римский клуб», «Трехсторонняя комиссия», «Бильдербергский клуб», «Германский фонд Маршалла». Однако, автор настолько увлекается перечислением организаций, якобы подвластных Комитету, что возникает впечатление, будто бы нет ни одной более или менее крупной организации, не подпадающей под влияние всевидящего ока. Про «Трехстороннюю комиссию» пишет также С. Кара-Мурза, представляя ее как одну из самых влиятельных и закрытых организаций теневого мирового правительства, созданную по инициативе Н. Рокфеллера и возглавляемой З. Бзежинским, цель которой – манипулятивными способами стабилизировать новый мировой порядок при достижении беспрепятственного доступа ТНК во все страны мира и дестабилизировать мировую экономику³³⁷.

Интересно то, что главный вывод исследовательского проекта Ханса Линнеманна, заказанного Римским Клубом, гласил следующее. Земля в состоянии прокормить гораздо больше людей, чем предрекали прогнозы (в том числе прогнозы, легитимирующие теорию золотого миллиарда), но при условии, что пища будет распределяться между людьми в соответствии с их потребностями, а не с культурой потребления. Этот доклад указал не на проблему нехватки мировых ресурсов, а на проблему доминирующего социального, политического и культурного порядка. А поскольку такой вывод не соответствовал планам мирового истеблишмента, он был просто отброшен³³⁸. На самом же деле вполне возможна реализация следующего варианта будущего, которая учитывает данный вывод: переход к нерыночному постиндустриальному мироустройству, где вместо наращивания потребления в «первом мире» акцент будет поставлен на восстановление человеческой солидарности и соединение экологичных и экономных хозяйственных форм с современной не ангажированной наукой и этикой. Данный вариант следует рассматривать как гуманную альтернативу тому, осуществление которого уже давно набирает ход.

Но, не располагая конкретными данными для однозначного связывания описываемых в этой главе фактов с идеей о «работе» планов Мирового Правительства на территории нашей страны, смеем только предположить. Хотя косвенным образом эта идея подтверждается. Я не предлагаю искать подлинность таких документов, как «План Аллена Даллеса» или «Протоколы сионских мудрецов». Чтобы убедиться если и не в полной подлинности, то хотя бы в логичности ее допущения, достаточно открыть глаза, оглянуться по сторонам и увидеть, что происходит со страной, некогда считавшейся Великой державой. О многом говорит опыт холодной войны, когда США самыми изощренными способами осуществляли информационное загрязнение массового сознания народа СССР; специфика этого загрязнения вполне соответствовала планам А. Даллеса, З. Бзежински и глобалистов в целом. Не хотелось бы думать, что национальное государство превращается в корпорацию-государство, во «властное оружие» инициаторов искусственной глобализации, но… Российское правительство скорее видит врага в своем народе, чем в паразитических образованиях, локализованных вовне, но цепкими клешнями влезающих в нашу культуру, экономику и политику. Здесь уместно поставить вопрос не о том, способно ли оно противостоять силам транснациональных корпораций, а желает ли оно этого. Учитывая коррупционный беспредел в нашей стране, учитывая возведенную в норму продажность чиновников, мировая верхушка может без боя и насилия воспользоваться этими антипатриотическими качествами российского госаппарата, чтобы прибрать к рукам страну со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Вряд ли «мировое сообщество» обрадуется, если вдруг на переговорах с ВТО (Всемирная торговая организация) наше правительство вздумает отстаивать интересы своего производства, так как конкуренты им – глобалистам – совсем не нужны. Пока наша раздолбанная страна продолжает долбать себя все больше и больше, пока она не отстаивает вектор независимого развития, «мировое сообщество», которому, естественно, выгодна такая политическая линия, закрывает глаза на авторитаризм и на произвол, творящиеся в России. Но стоит только стране встать с колен, стоит только начать проводить национально ориентированную политику (перспектива чего при путинском режиме уж совсем маловероятна), там – на мировом верху – сразу засуетятся и припомнят нашему истеблишменту права человека, тотальные нарушения Конституции и т.д.³³⁹ И даже если мысль о том, что российское правительство прогибается (напрямую) под глобалистов, на поверку окажется ошибочной, неутешительное состояние (экономика, культура и т.д.) нашей страны все равно дает возможность гиперимпериалистам захватить ее, как говорится, без войны (или почти без войны). Чтобы прибрать к рукам стоящего у пропасти или чтобы его вконец уничтожить, надо лишь дать ему небольшой толчок. «Падающего подтолкни».

Сложно централизовать огромные территориальные, финансовые и человеческие ресурсы. Сложно руководить ими из единого центра. Поэтому – как представляется – глобальная элита стремится возложить управленческие обязанности на плечи национальных государств. При этом национальное государство, реализуя интересы стоящего над ним гиперклана, перестанет быть как национальным государством, так и государством вообще. Подконтрольное правительство – не правительство, а всего лишь орган, административная единица гиперкриминальной системы. «Хотя суверенитет и монополия на власть, принадлежащая государству, формально остались без изменения, растущие взаимозависимости в сфере мировой политики ставят под сомнение предположение о том, что национальная политика вообще еще может территориально — в границах территории государства — совпадать с фактической судьбой национального общества»³⁴⁰.

Неизвестно, что из всего этого последует в долгосрочной перспективе. Один из возможных вариантов (крайне негативный) – руками (бывших) национальных правительств глобалисты настолько сильно укрепят свою власть, что невозможны будут никакие способы ей противодействовать. Другой вариант (более позитивный) заключен в том, что национальные правительства захотят «потянуть одеяло на себя» и начнут предъявлять все большие и большие требования к своим «хозяевам», после чего, «обнаглев» до крайности, восстанут против них. Это напоминает то, как варварские племена, находящиеся на периферии Римской империи и охранявшие последнюю от еще более диких варваров, начали со временем давить на слабеющую империю и в конце концов завоевали ее – своего «благодетеля». И даже если второй вариант кому-то представляется более реалистичным, это совсем не умаляет опасности прихода глобофашизма, этого «brave new world». Равно как не умаляет опасности представление о мировом правительстве не как о едином и централизованном, а потому и сильном, теневом органе, а как о совокупности различных сообществ и кланов, каждый из которых, руководствуясь сугубо своими интересами, противоречит целям и интересам других. Если даже эти кланы по-своему разобщены, это не обязательно дает повод говорить об их политической слабости.

Любая наука легитимна благодаря существованию изучаемого объекта, но когда объект исчезает или претерпевает принципиальные трансформации, а понятийный аппарат науки остается прежним, сама наука превращается в фантом. Социология призвана изучать, прежде всего, гражданское общество, но когда ее интерес направляется к негражданскому обществу (которое мы имеем сейчас), едва ли ее выводы будут достаточно объективными. То же самое происходит и с политологией, которая изучает политику, а не связь политики, например, с шоу-бизнесом. Объекты исследования исчезают, а науки остаются – но науки, по большому счету, бессильны, а потому они скорее скрывают реальность, нежели ее описывают. Так, правоведение, претендуя на научный статус, говорит не о сущем, а о должном, – чего только стоит знаменитое юридическое утверждение о РФ как гражданской стране, права и свободы в которой обеспечиваются Конституцией. Не так давно появилась такая научная отрасль, как глобалистика, предметом изучения которой выступают глобальные процессы, охватывающие политику, культуру, экономику и другие сферы человеческой жизни. А.И. Фурсов выдвигает идею о создании такой научной области, как конспирология³⁴¹, занимающаяся изучением тайного знания и тайных организаций, их мотивов и методов, с помощью которых они реализуют цель получения планетарной власти. Но одного только создания этих наук, естественно, будет недостаточно. Главная задача сейчас – не просто изучение глобализации и просвещение широких слоев, а создание и использование эффективных методов противостояния ей. Для успешной борьбы с политикой мирового геноцида необходимо сначала оптимизировать внутреннюю национальную политику, реставрировать те ее многочисленные места, которые дают сбой и работают не на, а против национального государства. Это продажность чиновников, руководствующихся лицемерными принципами «после нас – хоть потоп» и «хорошо там, где больше платят». Это планомерное разложение армии и науки. Это беспрепятственность деятельности иностранных корпораций на территории национального государства. Это аренда и передача земли в руки ТНК. Это превращение самого государства в антинародную корпорацию.

Глобализация, взятая под контроль, – далеко не безобидный процесс. Он не предвещает никакой культурной диалогичности и плюральности, он не предвещает развития национальных культур за счет их взаимообогащения, он не предвещает укрепления национального государства, он не предвещает информационной открытости. Напротив, он ведет к совершенно противоположным тенденциям. Вместо равноправия и взаимообогащения культур возникнет америко-западный культурный монизм. Состояние человека (и этноса) потеряет свою прежнюю принадлежность и станет неопределенным. Традиции будут уничтожены под видом инноваций, которые, по сути, следует представлять как инновации, ведущие к регрессу, а не прогрессу (человека и этноса). «…увеличение транснациональных измерений устраняет из поля зрения уникальность культурно-смыслового пространства и экзистенциального мира человека»³⁴². Рождается новое поколение людей, забывших свое родство – номадическое (кочующее) и ризомное (поверхностное) поколение. Человек, утративший культуру, с неизбежностью утрачивает свою историю, идентичность и жизненные смыслы, так как исторически сложившаяся культура – основная детерминанта становления человека. Из сказанного не следует вывод о необходимости консервации культуры (или того, что от нее осталось), ее геттоизации и вообще закрытия межкультурных границ. Никакая культура не способна к самосохранению и саморазвитию в условиях варки в собственном соку, равно как ни один человек не способен жить изолированно от других людей. Этнические и культурные изоляты обречены на архаизацию и регресс. Любой культуре жизненно необходимо сохранение связей с другими культурами – идентичность возможна только при восприятии отличий. Но это должны быть именно связи, а не путы. Связи, осуществляющие взаимодействие и обмен, а не колонизацию. Встречи с другими культурами расширяют мировоззрение, обеспечивают культуру саморефлексией и противостоят догматизации в сфере идеологии. Межкультурные контакты составляют условие творческого развития человечества. «… контакты между народами с наименьшим совпадением культурных кодов, встреча с принципиально иными содержаниями и формами организации культурных параметров обеспечивает культурам-реципиентам наибольшие возможности для обнаружения дополнений к собственной культуре, вычленения собственного своеобразия, а также покрытия культурных дефицитов»³⁴³.

Как известно, любое действие рождает противодействие. Чем сильнее надавить на пружину, тем более сильной последует отдача. И, соответственно, чем более наглая экспансионистская политика реализуется кем-то, тем с более мощным сопротивлением ему придется встречаться. Поэтому неудивительно, что на волнах экспансий появлялись тенденции к крайне агрессивному национализму, шовинизму, ксенофобии, религиозному фундаментализму и этническому сепаратизму. «Национальные возрождения», «возвраты к корням», развитие традиционализма в культуре – все это варианты ответа на характерное прежде всего для Запада ускорение жизненного темпа, благодаря которому оторванное от своих корней общество начинает испытывать потребность в прочных культурных основаниях перед лицом унифицирующих национальные культуры перемен. Ф. Фукуяма усматривает в качестве причины возрождения исламского фундаментализма всего лишь осознание мусульманским миром его экономической неконкурентоспособности и связанное с этим отсутствие признания его со стороны других стран – более развитых. Но настоящая причина другая. Исламский фундаментализм – закономерный ответ не на мирный еще больший экономический подъем развитых стран, а на американский империализм. Ислам ужален не развитием капиталистического мира, а экспансией этого мира. Америка, разворачивая войну в Ираке, множит себе врагов, по сути, не столько уничтожая ислам, сколько способствуя его укреплению, упрочению его ненависти к США и, возможно, даже созданию антиамериканского фронта (не зря С. Жижек предположил, что истинной мишенью в этих операциях может являться само американское общество, где цель – сокращение излишней свободы в нем³⁴⁴). Но если экспансия создается хитрыми (не военными, а идеологическими) путями, тайно, в обход сознания, классический принцип противодействия не сработает в полной мере.

Сегодня весь (незападный) мир ошарашен внешней политикой США, которые, разворачивая войны и прикрываясь демократизацией и помощью ущемляемым народам, на деле совершают абсолютно антигуманную экспансию. Интеллектуалы посвятили этой проблеме немало трудов. Так, в журнале «Логос» мы находим достаточно содержательные работы, в которых рассматриваются события, связанные, прежде всего, с геополитической деятельностью Соединенных Штатов. «…невозможно оправдать угрозу создания мировой державы, не интересующейся миром, которого она не понимает, но готовой на решительное силовое вмешательство всякий раз, когда кто-то делает что-то, что не нравится Вашингтону»³⁴⁵, – пишет Э. Хобсбаум, отмечая особую опасность империй, которые преследуют свои интересы, убежденные в том, что оказывают услугу человечеству. Вообще, Америка уверена в своей «демократической» миссии, как никогда. Янки считают, что не воюют, а насаждают справедливость (именно насаждают). Это ни что иное как парадоксальная позиция «военного пацифизма», «гуманитарного милитаризма» или «гуманистической интервенции», согласно которой война ведется ради мира и против угрозы войны. В гитлеровской Германии женам посаженных в концентрационные лагеря людей говорили, что их мужья находятся под охраной (от кого?). Абсурд что здесь, что там.

Американцы оправдывают свои действия не только борьбой с диктатурой С. Хусейна, не только борьбой с милитаризмом (воплощая в себе дух диктаторства и милитаризма), но и религиозной борьбой со злом. Так, Буш, не имея уже никаких рациональных доводов в защиту своих деяний, стал использовать риторику этакого христианского фундаментализма, присвоив себе статус божественного суда. Н. Плотников пишет по этому поводу в несколько саркастичной манере: «Характерные особенности нового стиля проявились в преддверии военных действий в Ираке — религиозная риторика официальных выступлений становилась тем активнее, чем меньше оставалось у администрации рациональных доводов в пользу ее внешнеполитических акций на форуме международных институтов. Ни наличие оружия массового поражения, ни связь с бен Ладеном, ни оправданность интервенции нормами международного права и резолюциями ООН доказать не удалось. В результате осталась лишь терминология борьбы со Злом, угрожающим Америке, и божественная миссия нести свободу народам как эффективная легитимация военных действий. Как в старой формуле, приписываемой Тертулиану, — «верую, ибо нелепо» — единственное оправдание находится в том, что все рациональные оправдания отсутствуют»³⁴⁶.

Как говорится, благими намерениями…, но во внешней политике штатов едва ли просматриваются благие намерения. Разве не об этом писал Ю. Хабермас, выступая против самоуправства НАТО и говоря о США как о государстве, использующем политику силы при наведении порядка, а по сути преследующем свои интересы? «… политика прав человека, которая оправдывает интервенцию, совершает категориальную ошибку. Она обесценивает и дискриминирует «естественную» тенденцию к самоутверждению. Она стремится прикрыть нормативным масштабом полюс власти, который избегает нормирования»³⁴⁷. США, по мнению Ю. Хабермаса, войной в Ираке разрушили свой имидж державы, гарантирующей действенность международного права, уничтожили свой нормативный авторитет. «Не было соблюдено ни одно из двух условий международно-правовой обоснованности применения военной силы: отсутствовала ситуация, при которой могла бы идти речь о самозащите от актуального или непосредственно предстоящего нападения, не было постановления Совета Безопасности в соответствии с главой VI Устава ООН, которое давало бы США соответствующие полномочия»³⁴⁸. По утверждению П. Андерсона, ООН – не организация, следующая беспристрастности, а прикрытие воли Америки, которая осуждает и наказывает лишь тех, кто не является союзником США³⁴⁹. Подобного мнения придерживается И. Валлерстайн, когда говорит, что Совет Национальной Безопасности, ООН, Мировой банк и МВФ – институты той конструкции, которую навязали США мировой системе³⁵⁰.

Сами американцы склонны оправдывать политику своего правительства необходимостью обезопасить мир от терроризма и диктата и водрузить знамена демократии везде, где только можно; мир погряз в войне – войне всех против всех, – и потому необходим гегемон, гоббсовский Левиафан, гарант мира и справедливости,.. который, вместе с тем, стоит выше всяких прав – в том числе и международного права. Но левиафану нужно показывать всем, что он левиафан, демонстрировать свою силу, что он и делает, устраивая то военную, то экономическую экспансию – и никакие угрызения совести здесь неуместны³⁵¹. Это снова напоминает позицию инфантильного ребенка, который силой водружает легитимность своей воли перед другими детьми, не зная о том, что сила не легитимирует, а делегитимирует его волю. Но что ему это знание…, зачем ему мораль и право, если в руке есть разящий меч, а в душе – желание быть единственным и неповторимым.

Остается удивляться тому, как эффективно американцам промыли мозги относительно войны в Ираке. Средства массовой манипуляции заставили американцев «искренне» ненавидеть Ирак и режим С. Хусейна. Массы не воспринимают рассуждения и не обладают способностью глубокого понимания проблемы. Вместо этого они склонны воспринимать зачастую совершенно немотивированные и иррациональные высказывания о ней авторитетных лидеров. Этой особенностью масс и пользуются политические лидеры для легализации любого своего действия – в том числе военного.

Поскольку глобализация, по сути, является естественным и объективным процессом, термин «антиглобализм» представляется бессмысленным. Осуществляя терминологические придирки, следует сказать, что он, приставкой «анти» указывая на оппонирование глобализации, отрицает ее, а значит, и почти весть научно-технический прогресс, прогресс коммуникаций и многие-многие достижения человечества. Антиглобалист – это не тот прогрессивный человек, который не приемлет политики транснациональных корпораций, а тот, кто, надев на себя набедренную повязку, пляшет вокруг костра и призывает вернуться в доцивилизационное состояние (подобно Ж.Ж. Руссо, провозглашающего принцип «назад, к природе!»). Но деиндустриализация невозможна, и не стоит даже задумываться о такой смешной перспективе. Глобализации как таковой оппонировать нельзя, но можно выступать против тех ее тенденций, которые взяты на вооружение корпоратократией. Следовательно, противники глобальной политики не являются противниками глобализации в целом, а выступают защитниками альтернативного процесса глобализации. Таким образом, вместо (совершенно бессмысленного) термина «антиглобализм» следует использовать термин «альтерглобализм».

Как раньше, так и сейчас некоторые ученые не признают во внимание концепции, связанные с мировыми заговорами. Так, К. Поппер приводит следующий (и единственный) аргумент, опровергающий теорию глобальных заговоров: поскольку жизнь общества – это деятельность гибких, хрупких, а потому изменчивых институтов и традиций, она вызывает множество непредвиденных и непредсказуемых реакций в социальной структуре, которые мешают осуществиться планам возможных заговорщиков³⁵². Иными словами, Поппер говорит о чрезвычайной сложности осуществления планов, касающихся глобальной сферы. Однако сложно – не значит невозможно. Аргумент Поппера, несомненно, играет важную роль для поддержки его «антизаговорщической» концепции, но его нельзя воспринимать как бесспорный. Естественно, социальная ткань изменчива и неоднородна, но некоторые из описанных тенденций как раз направлены на ее упрощение и гомогенизацию, что позволяет (может быть, несколько поспешно, но все же позволяет) сделать определенные выводы. Кроме того, работа «Открытое общество и его враги» вышла достаточно давно (1945 г.), и во время ее публикации тело мирового социума пока не ощущало так остро действие этих тенденций. Нельзя сказать, что оно особо остро чувствуется сейчас (поэтому – в отсутствии остроты – тема остается дискуссионной в научных кругах), но банально заявлять о том, что в начале двадцать первого века глобализация (и ее культурно-политические «минусы») ощущается намного сильней, чем в середине двадцатого – это просто очевидно. Адресую следующую фразу всем убежденным противникам идеи мирового правительства: если вы смеетесь над этой идеей и твердолобо заявляете о том, что она – изобретение параноика, – попробуйте ее фальсифицировать окончательно и бесповоротно. Я еще нигде не видел ее качественную фальсификацию, равно как и качественную верификацию. Но вместе с тем вижу, что аргументы, ее верифицирующие (некоторые из них я – в меру сугубо своего понимания – изложил в настоящей работе), на чаше весов несколько перевешивают аргументы, ее фальсифицирующие. К тому же диагноз «паранойи» лишается всякого смысла в паранойяльной реальности.

Если идею существования претендующего на статус траснационального паноптического всевидящего Ока мирового правительства и реализации им такой бесчеловечной глобальной политики (как пишут многие исследователи) принимать за аксиому, то чем дальше наша внутренняя политика под нее прогибается, тем мы хуже самим себе и делаем. И попав под гнет гиперимпериалистов, не поздоровится не только обычному народу, но и хорошо ошпарит сакральные венценосные зады представителей правительственного сословия. Но будет уже поздно… Эсхатологический и даже танатальный полит-проект «нового прекрасного мира» – скорее реальность, а не фантастическая антиутопия, созданная чьим-то богатым воображением. По сравнению с ним все традиционные баталии левых против правых, а правых против левых – всего лишь детская игра в войнушку. И эти игры-баталии глобалистам просто необходимы, так как с помощью них целесообразно поддерживать напряженное состояние в том или ином обществе и противодействовать его сплочению. Пока одни тянут на себя канат, восклицая «Да», а другие пытаются его перетянуть, не менее громогласно возражая «Нет», пружины и механизмы глобализма набирают ход, угрожая поглотить как тех, так и других. Если бы все (оппозиционные, пусть и ныне задавленные) силы вместо привычной для них междоусобной борьбы сплотились и выступили против структур, от которых исходит опасность, в лице как сегодняшнего правительства (локальный уровень), так и транснациональных корпораций (глобальный уровень), то, возможно, наметилась бы видимая линия пути к победе. Однако, вражда за самоутверждение оказывается более важной.

Это выводит нас на диалектику коллективизма и индивидуализма. Свободомыслящие люди предпочитают думать, что индивидуализм – это хорошо, это проявление независимости (мышления и вообще жизни), а коллективизм – это плохо, это проявление тотального конформизма. Но не всегда такой подход на поверку оказывается правильным. Индивидуализм со всей его свободофилией в некоторых случаях оборачивается минусом: он не может являться серьезным оружием против больших в количественном смысле организаций (особенно если последние представляют из себя некую именно коллективную общность, единицы которой объединены одной целью и одними средствами); одного человека ликвидировать всегда легче, чем целый коллектив, один человек всегда слабее коллектива. Коллективизм же может являть себя не только в обезличенном конформном виде, но и быть коллективизмом с человеческим лицом; тогда он уже объединяет не массу или толпу, которая в своей совокупности глупее отдельного человека, а сообщество интеллектуально развитых критически мыслящих людей. Именно этот коллективизм с человеческим лицом, которому присущ как коллективный интеллект, так и сила объединенных субъектов, может быть эффективным оружием против узурпаторов, и только путем сплочения оппозиции представляется возможным достичь поставленной цели. Важно помнить, что этнос, культура, СМИ и производственные отношения которого управляются извне, перестает быть этносом.

Интересны идеи некоторых футурологов относительно того, что ждет человечество в дальнейшем. Так, Э. Тоффлер в своих основных работах предрекал следующие радужные тенденции. Свободное распространение информации откроет возможности для самореализации человека в открытом обществе, технологический прогресс облегчит человеку существование и приведет к совершенствованию социальных институтов, развитие компьютерных технологий и техники электронных коммуникаций уничтожит информационные барьеры между обществами, у человека откроется способность к восприятию огромных массивов информации³⁵³. В целом, Тоффлер воспевал глобализацию, усматривая в ней только положительные тенденции для общества и человека. Стоит заметить, что он уделял внимание внеполитической сфере, глядя в первую очередь на сферу собственно научно-технического прогресса и его пользе для человечества. Сейчас можно с уверенностью сказать, что автор необоснованно оптимистически подходил к прогнозированию будущего, забывая о том, что многие технические достижения, сконцентрированные в руках заинтересованных структур, могут обернуться во вред человечеству.

Обратимся более подробно еще к одному апологету глобализации, который рассматривал это явление в политическом ракурсе. Ф. Фукуяма, используя концепт «конец истории», говорит о том, что либеральная демократия будет окончательной формой правления в человеческом обществе, и нет альтернатив, которые были бы лучше либеральной демократии. Объясняется эта претенциозная идея следующим образом. У каждого человека присутствует потребность в признании (тимос), каждому присуще чувство собственного достоинства. Данную потребность Фукуяма рассматривает ни много ни мало в качестве двигателя всей истории и виновником тирании, конфликтов и войн. Но вместе с тем она же предстает как психологический фундамент многих добродетелей – духа гражданственности, храбрости и справедливости. Конформное сдельничество со своей совестью рассматривается как явление, противоречащее признанию, так как оно стоит далеко от храбрости, самоотверженности и чувства справедливости; это проявление эгоистического желания материальной выгоды, которое имеет мало общего с признанием. Экономический человек, человек желания, предпочитает проявлять конформизм и работать внутри системы – желание у него затеняет признание. Человек признания, в отличие от него, ревнует за достоинство свое и своих сограждан. Экономический человек, потребитель, руководствуется расчетами и личными выгодами, а человек признания может встать перед танком или цепью солдат ради утверждения себя и получения признания своей группы или класса. Так, благодаря потребности в признании люди испытывают негодование по поводу несправедливого отношения к ним самим или к представителям их референтной группы; с этой позиции объясняется в том числе расизм или антирасизм, феминизм и т.д. Но не все люди желают, чтобы их оценивали в качестве равных по отношению к другим, а хотят из-за раздутой самооценки быть выше других, что Фукуяма называет мегалотимией, темной стороной желания быть признанным. К формам мегалотимии относятся тирания, национализм, империализм и т.д. Национализм Фукуяма считает характерным для индустриального периода, так как в доиндустриальный период основополагающими были классовые различия между людьми одной нации, которые выступали непреодолимыми барьерами на пути взаимоотношений; так, русский дворянин по духу был ближе к французскому дворянину, а не к русскому крестьянину. Противоположность мегалотимии – желание получить признание в качестве равного другим – философ именует изотимией. Соревновательность и тщеславие человека, его желание господствовать представляются как источники социального творчества, – Фукуяма в своих идеях опирается на диалектику Гегеля, которого, в отличие от Поппера, не считает идеологом авторитаризма, а называет защитником гражданского общества, независимости частной экономики от государственного контроля. При известных исторических формациях потребность в признании не реализовывалась. Так, при рабовладении рабы, естественно, не чувствовали никакого признания со стороны хозяев, так как последние вообще не считали их людьми, но и господин не мог ощущать удовлетворение, поскольку раб, признающий его достоинство, не является в понимании господина полноценным человеком. Господа ищут признания от других господ, но этот поиск связан с попытками превратить других господ в рабов; господа, в отличие от рабов, более рискованны – этот риск позволяет им господствовать. Соответственно, до появления взаимного и рационального признания человек получает признание только от рабов, которые вместе с тем недостойны давать признание, а потому это трудно назвать признанием; люди хотят быть признанными каким-то авторитетом, а не рабом и не собственной кошкой, и чтобы это признание было не выдавленным из человека, а искренним и свободным. Отсутствие признания со стороны господина сподвигает раба на осуществление перемен. Он трудится на господина из страха (потерять заработок или даже жизнь). Поскольку работает именно раб, а не господин, он преобразовывает природу, использует орудия ради изготовления потребительских благ или более совершенных орудий и тем самым изобретает технологию. Соответственно, наука, техника и вместе с тем идея свободы – изобретения именно недовольных противоречием между идеей свободы и ее реализацией и вынужденных трудиться рабов, а не господ. Исторический прогресс осуществляется рабами.

Как утверждает Фукуяма, при либеральной демократии – наилучшем из возможных вариантов правления, характеризующимся исчезновением фундаментальных противоречий – уважение и признание будет реализовано в виде всеобщности прав; неравные признания господ и рабов будут заменены признанием универсальным и взаимным, все граждане признают за каждым человеческое достоинство. Войн практически не будет, особенно между либерально-демократическими режимами. Конечно, многие социальные проблемы не решатся, напряженность между свободой и равенством останется, так как невозможна ни абсолютная свобода, ни полное равенство, но тем не менее либеральная демократия представляется идеальным из возможных вариантов социально-политического развития. Человечество идет к концу истории, к либеральной демократии, которая «заменяет иррациональное желание быть признанным выше других рациональным желанием быть признанным равным другим»³⁵⁴. Саму же историю Фукуяма понимает как однонаправленное движение, направленность которого порождают открытия современной науки; поскольку полностью отказаться от научного метода невозможно и невозможно обратить вспять господство науки над цивилизацией, нет причин думать о перспективе исчезновения цивилизации – так как давление науки необратимо, необратима также направленная история и ее экономические, социальные и политические последствия.

Кроме того, в его книге мы находим мысль о том, что угрозу ядерной войны, возникающую в том числе при бессмысленной гонке вооружений, можно решить с помощью замены международной системы государств мировым правительством, которое силой ввело бы мораторий на опасные технологии. Транснациональные корпорации, по его заверению, не эксплуатируют другие страны, а обеспечивают рост экономик развивающихся стран. Капитализм, согласно автору «Конца истории» - это путь к экономическому росту, потенциально доступный всем странам, а индустриальные державы не способны сдерживать развитие других, если эти другие играют по правилам экономического либерализма. В качестве причины экономической стагнации многих стран автор видит не давление на них развитых держав, а всего лишь неэффективность местного управления, которое выражается в сильном вмешательстве правительства в экономику; последняя должна развиваться по капиталистическому пути, то есть свободно, без всякого централизованного управления, что приведет к либеральной демократии.

Некоторые идеи Фукуямы представляются в корне утопичными, а некоторые – просто лицемерными. Потребность в признании, естественно, не является ни единственной, ни основной потребностью человека, и она не может привести к либерализму. Конформистская склонность к выслуживанию и мещанству явно у большинства людей вытесняет чувство собственного достоинства. Если бы признание (изотимия) являлось настолько серьезным двигателем человеческих действий, то правительственные деятели склонялись бы не к набиванию своих карманов за счет угнетения народа, а руководствовались бы стремлением нравиться всем и тем самым обеспечить себе максимальное признание. Угнетенные люди намного более активно отстаивали бы свои права, и вряд ли бы соглашались идти на сделку со своей совестью, выраженной в конформном поведении по отношению к тем, кто угнетает их.

Нельзя также принять всерьез положение, согласно которому тщеславие следует считать источником общественного творчества. Кроме того, при взгляде на многие процессы, происходящие в мировом сообществе, трудно представить, что прогнозы типа фукуямовского имеют твердую почву под ногами. Непонятно вследствие чего он утверждает, что сегодня на место мегалотимии встали 2 вещи, которые удовлетворяемы либеральной демократией: 1) желание, выраженное в экономизации жизни, в поиске интеграции в экономическое сообщество, 2) изотимия. Конечно, Фукуяма прекрасно понимает, что доля мегалотимии все равно останется, что без нее невозможно общественно-культурное развитие, что она должна служить клапаном для сброса избыточной энергии, но слишком претенциозно утверждать ее принципиальное снижение в общественной жизни. По его мнению, конкуренцию как между людьми, так и между странами, заменит спорт (особенно рискованный, вытряхивающий спортсмена из привычного потребительского комфорта) как главная отдушина для стремления захватить первенство. Или же вместе со спортом мегалотимическим проявлением будет война против того, что негативно влияет на человека – болезней и вирусов. Якобы иррационализм признания в виде честолюбия, религиозного фанатизма и т.д. сублимировался в желание накопления собственности, а некоторые оставшиеся явления национализма, религиозной нетерпимости и прочего объясняются не только атавистическими пережитками, но и недостатком сублимированности мегалотимии господ в экономическую деятельность.

Да, желание экономизации проявляется достаточно ярко, но оно, проявляясь как на микроуровне (индивидуальное обогащение любой ценой), так и на макроуровне (коллективное, корпоративное обогащение любой ценой), едва ли отменяет мегалотимию и в основном идет вразрез с изотимией. Желание экономизации – это все то же потребление, которое, характеризуясь мещанством, нейтрализует любые акции, призывающие к действиям ради чего-то глобального в ущерб жизненному комфорту. Создается впечатление, что Фукуяма (пусть даже неявно) оправдывает потребительские тенденции, когда говорит, что национализм теряет способность стимулировать людей рисковать своим частным уютом в имперских актах. Бесспорно, национализм следует рассматривать как явление иррационального желания, как вариант мегалотимии, и давать положительную оценку тому, что современный образ жизни потребительски ориентированных стран «съедает» призывы к каким-либо действиям, ограничивающим права других людей, групп или этносов. Однако этот образ жизни нейтрализует, подобно бодрийяровской массе, призывы к настоящему героизму, и это однозначно не стоит воспринимать как нечто позитивное. В эпоху потребительства нет великих идеологий, нет самоотверженных поступков, нет альтруизма. Само по себе мещанское потребительство – это конец истории самоотверженности и героизма. «Постисторический мир – это мир, в котором стремление к комфортному самосохранению победило желание рисковать жизнью в битве за престиж и в котором борьбу за господство сменило всеобщее и рациональное признание»³⁵⁵. Эти слова звучат красиво, но претендуют на двоякость толкования…

«Последний человек в конце истории знает, что незачем рисковать жизнью ради какой-то великой цели, поскольку считает историю полной бесполезных битв, где люди дрались друг с другом, решая, следует быть христианином или мусульманином, протестантом или католиком, немцем или французом. Верность флагу, которая вела людей на отчаянные акты храбрости и самопожертвования, последующей историей была квалифицирована как глупый предрассудок. Современный образованный человек вполне удовлетворен сидением дома и одобрением самого себя за широкие взгляды и отсутствие фанатизма»³⁵⁶. Далее Фукуяма утверждает, что в своременных демократических обществах много млодых людей, которые хотят быть приверженцами более глубоких ценностей, но плюрализм мнений и наличие широкого выбора сбивает их с толку. Такое объяснение отличается поверхностностью. Да, информационная перенасыщенность масс-медиа расщепляет субъекта на части. Но и, учитывая описание Фукуямой конца истории как времени, где не будет серьезных конфликтов и войн, патриотическое воспитание станет атавизмом, равно как философская идея о лучшем обществе. Незачем будет воспитывать в умах молодых людей склонность к самопожертвованию и патриотизму, так как жертвовать будет не за что. Покончив с несправедливостью, человек превратится в животное, так как благодаря борьбе он способен развиваться. Борьба человека за нечто высокое и надповседневное характеризует его именно как человека с большой буквы. После фукуямовского конца истории останутся люди с малой буквы. Человек будет жить почти как животное, находясь в гармонии со своим узким бытием, ограниченным домашними стенами или стенами офиса на работе. Общественная жизнь для него будет спаяна не с идеалом достижения социальной гармонии и справедливости (она итак будет достигнута), а с использованием общественных связей ради своих личных интересов. Самое страшное заключается в том, что такой сладострастный конец истории еще не наступил (и вряд ли наступит), а современный человек, превратившись в обычного потребителя, уже отказался от высоких духовных ценностей, отдав себя мещанству и индивидуализму. То есть, обогнал время.

Фукуяма предусматривал упрек о взаимосвязи отсутствия войн и редукции человеческих качеств. «Либеральная демократия, которая способна в каждом поколении проводить короткую и решительную войну для защиты своей свободы и независимости, будет куда более здоровой и удовлетворенной, чем знающая лишь непрерывным мир»³⁵⁷, - пишет он несмотря на свое утверждение о приходе мира в конце истории. Если людям будет не за что бороться, так как правое дело итак достигнуто, некоторые из них начнут бороться от скуки против этого правого дела, против демократии и либерализма, - как предполагает философ. Но это нисколько не оправдывает человека конца истории, так как имеет смысл не просто борьба ради борьбы, к тому же исходящая от потребительской скуки, а борьба во имя чего-то. И, естественно, не во имя одних только личных интересов, реализуемых в ущерб интересам других людей, и уж не во имя фашизма. Поэтому данный аргумент никак нельзя воспринимать как аргумент против построения образа редуцированного человека фукуямовского конца истории. Обращаясь к нашей истории, мы можем вспомнить некоторые случаи борьбы представителей молодежных субкультур с советским режимом. Сначала были стиляги, потом появились хиппи, металлисты и панки. Дело в том, что они пытались противоречить режиму не столько потому, что он плох, а потому, что он надоел. В Советском Союзе почти ничего не происходило, он был статичен (недаром брежневский период называют эпохой застоя), и эта статичность шла вразрез с жаждой приключений, архетипической потребностью человека, человека-охотника. По сути-то потерявшие радость жизни представители субкультур не предлагали взамен существующему режиму какой-то принципиально новый и хорошо продуманный вариант, потому что у них не было никакого строго обозначенного общественного идеала. Они предлагали «свободу, равенство и братство», свободу мысли, отмену однопартийности и т.д., но у них не было целостного социального проекта и они неставили перед собой цель его сформировать. То есть, они шли не к идеальному состоянию, а от наскучившего состояния. Конечно, были еще интеллектуалы-диссиденты, которые прекрасно осознавали и против чего они выступают и за что они выступают, но причиной их активности не выступала скука и жажда приключений, поэтому они не укладываются в (совершенно не узкие) рамки нашего примера. Так есть ли что-то, гарантирующее невозможность появления и стремительного наращивания потребности «убить скуку в надоедающем обществе конца истории»? Скорее всего, нет ничего, что давало бы такие гарантии.

Изотимия же, которая, согласно мысли Фукуямы, должна утвердиться вместо мегалотимии, почти никак не проявляет себя, поэтому утверждение о ее главенстве совершенно несостоятельно. Простительно утверждать, что изотимия – желательная основа взаимодействия между людьми, но совершенно непростительно говорить о том, что она уже сейчас выступает реалией на почти мировом уровне, что изотимия многих заменила мегалотимию немногих. Как говорят, единственное отличие капитализма от социализма заключается в том, что при капитализме человек эксплуатирует человека, а при социализме все наоборот. Несомненно, эта шутка имеет серьезную почву под ногами, поскольку социализм совершенно не отменил эксплуатацию, но Фукуяма забывает о том, что капитализм сам по себе представляет собой поле борьбы всех против всех, где каждый за себя, где каждый ищет индивидуальной выгоды за счет других. Не используя доморощенного термина «капитализм с человеческим лицом», философ попытался описать нечто именно такое. И ему это описание удалось, но таковая удаль не указывает на возможность воплощения данной формы капитализма в настоящую реальность. Также как тщательное описание анархического строя, приведенное в первую очередь Прудоном, Бакуниным и Кропоткиным, не дает возможности реализовать анархию на практике. Так что несмотря на заявление Фукуямы о либеральной демократии как самом совершенном социально-политическом варианте, я бы замолвил слово об анархии как наиболее совершенной форме существования общества.

Далеко не всегда и везде неполучение признания со стороны господина движет раба к осуществлению перемен, о чем уже шла речь, когда мы говорили, что тотализация масс необязательно приводит к их расконформизации. Вообще, признание выступает у Фукуямы своего рода прокрустовым ложем, в которое он вмещает все явления человеческого фактора – от образования и труда до национализма и международной напряженности. При этом в его концепции нет места духовности, морали, нравственности; вместо них фигурируют экономические желания и жажда признания, которую он пытается как-то одухотворить путем расширения поля ее проявлений, но которая не представляется принадлежащей духовной сфере. То есть фукуямовский человек меркантилен, рационален, склонен сравнивать себя с другими и бездуховен.

Я склонен лишь частично поддержать идею о том, что рабы осуществляют исторический прогресс. Кстати, эта идея достаточно опасна, поскольку ее можно использовать как аргумент, узаконивающий рабство и угнетение. В современном и не только современном обществе нет четкого деления на класс угнетателей и угнетаемых. Менеджер среднего звена, декан факультета или генеральный директор на предприятии, с одной стороны, являются эксплуататорами, у которых в штате присутствует то или иное количество управляемых сотрудников. Однако над каждым из них есть свой начальник, которому они вынуждены подчиняться. Над менеджером стоит генеральный директор, над деканом – ректор, над генеральным директором – чиновник, диктующий ему правила, которые требуют, чтобы его деятельность не шла вразрез, скажем, с политической идеологией. Поэтому их уже трудно назвать господами в подлинном смысле слова; являясь господами, они вместе с тем играют роль рабов. И уж явно они не соответствуют роди господ, которые сами ничего не делают, а лишь потребляют продукт труда каких-то эфемерных рабов. Они в том числе могут совершенствовать технологии, двигать науку, оказывать положительное влияние на экономику и т.д. Многие известные ученые происходили из богатых и влиятельных семей, да и такие создатели идеи свободы, как Маркс, Бакунин и Кропоткин имели аристократическое происхождение. Поэтому трудно с полной уверенностью заявить, будто исторический прогресс лежит на плечах только рабов, равно как невозможно с полной однозначностью отделить раба от господина. Развить данную идею – это сказать, что при либеральной демократии не будет ни эксплуатации, ни исторического прогресса. Да, при конце истории в фукуямовском понимании не будет появляться новых идей свободы и разного рода утопий, так как они станут ни к чему в полностью либеральном мире, но сам Фукуяма говорит, что конец истории не значит остановки научных разработок, экономического прогресса и т.п. Однако, разворачивая идею о рабстве как двигателе прогресса, мы неуклонно наталкиваемся на противоречие: либерализм конца истории приемлет прогресс, но при этом прогресс движим именно рабством, которое при либерализме не имеет место. На первый взгляд, мир стал более цивилизованным; во многих странах отменены смертные казни, давно нет дуэлей, рабства и прочих продуктов «нецивилизованного» прошлого. Вряд ли сейчас кто-либо из нормальных людей спокойно отнесется к тому, что где-то недалеко устроили публичную казнь с последующим четвертованием; а в семнадцатом веке в Европе это было повседневной практикой, которой не придавалось особо эмоциональное значение. Сегодня мы, в отличие от наших предков, воспринимает преступников как равным нам, и поэтому в том числе чувства жалости и сострадания диктовали отмену высшей меры наказания и вообще гуманизацию судопроизводства. Даже испытывая жалость к домашним животным, мы тем самым воспринимаем их чуть ли не равными нам. Но всего этого мало для того, чтобы строить оптимистические прогнозы, тем более двадцатый век имеет и обратную сторону медали. Факт неразделения современного общества на классовые бинарности нисколько не подтверждает концепцию Фукуямы о движении к либеральному концу истории; рабство осталось, но приняло иной вид – оно теперь разбавлено маленьким количеством господства. Но в случае полного укрепления власти мирового правительства, в случае если оно однозначно будет оправдывать свое название, разделение на рабов и господ станет настолько же однозначным, и тогда рабы, отдавая свои силы во имя господ, действительно станут единолично двигать то, что будет называться историческим прогрессом. Прогрессом, который встанет на пользу господ, но явно не рабов.

Абсолютно ложным выглядит видение Фукуямой причины краха демократии в неверных решениях отдельных политиков. Мало того, он заявляет, что культура не является фактором становления демократии (а в другом месте книги противоречит сам себе, говоря, что культура влияет на способность страны установить и поддерживать политический и экономический либерализм). Вызывает смех ссылка автора на ельцинскую Россию, в которой якобы воцарилась демократия несмотря на отсутствие демократической культуры. Да, демократическая культура у нас не проявлялась, но и демократии в подлинном смысле слова в постперестроечное время не было. Был олигархический бардак. Либерализм характеризуется отсутствием кардинальных политических действий и системным равновесием, даже призрака чего не было в девяностые годы. О какой демократии может идти речь, если основная масса людей столкнулась с безработицей, невыплатой зарплат, преступностью и т.д., в то время как номенклатура, явно не заинтересованная в народном правлении, обогащалась за счет обездоленного большинства? Когда так много людей не в состоянии удовлетворить свои основные потребности, когда большая часть населения недовольна своим положением, то, что было принято выдавать за демократию, не служило интересам широкой общественности. Изъятие народных сбережений снимает вопрос о принадлежности ельцинской шайки к демократии. Вспомним основные принципы рыночной экономики, характерной для гражданского общества. Это восприятие частной собственности как естественного права, которое государство не может изымать. Это свобода сделки, государственное вмешательство в которую ограничивается взысканием налогов. Это эквивалентность обмена. Рабочий обладает товаром (рабочей силой) и продает его по контракту на время своему партнеру – работодателю. Но когда покупатель (работодатель) не расплачивается за покупку, он нарушает все эти принципы. Их повальное нарушение господствовало в ельцинское время. И это было почти нормой! Сейчас такие нарушения не настолько масштабны, но… Сейчас на них продолжает указывать уже не отсутствие зарплаты, а ее размер. Естественна, цена рабочей силы неустойчива, но существует низший предел. На сегодняшнюю зарплату невозможно нормально обеспечить себя-одного, не говоря про детей. Мы можем говорить про систему эксплуатации, лишенную эквивалентной оплаты рабочей силы. Какая уж тут демократия и какой уж тут капитализм.

В основном причины упадка демократических режимов кроются явно не в решениях политиков, а, как уже говорилось ранее, в массовизации общества, в поголовной пассивности и в желании масс тоталитаризма, от которого ожидается порядок и безопасность. Демократически настроенный народ, носитель гражданского духа, осуществляющий контроль над властью, не позволит последней принимать крайне катастрофические для свободного режима решения. Конечно, какое бы серьезное давление на власть народ ни оказывал, он не способен в полной мере ограничивать власть в ее решениях, но здесь речь идет не обо всех подряд, а о кардинальных и потому особо опасных для гражданских свобод решениях. Степень общественной свободы как раз зависит от запрета на крупные изменения. За каждым изменением должна учитываться обратная связь, а слишком быстрые изменения в основном приводят к страданиям широких масс людей. Хотя следует задуматься над словами Фукуямы: «убежденность, что тот или иной народ по глубоким культуральным причинам не может демократизироваться, сама становится препятствием к демократизации»³⁵⁸.

Более чем банально со стороны Фукуямы заявлять, будто в современном мире, в отличие от прежних веков, руководители демократических государств не развяжут войну без серьезной причины национального масштаба и не станут ради личных выгод и славы посылать десятки тысяч солдат на смерть, как это было раньше. Интересно, какая же серьезная причина национального масштаба заставила «демократические» США устроить войну с Ираком?

История едва ли является однонаправленным процессом, для которого характерно постоянное движение именно вперед, к еще большему совершенству. В девятнадцатом веке романтики считали, будто исторический прогресс налицо, но двадцатый показал настолько нечеловеческое лицо, что им ничего не оставалось, как только удивляться «как же прогресс науки и техники допустил две мировые войны, фашизм и социализм, лагеря пыток и экологические катастрофы!». Именно благодаря техническому прогрессу и изощренной рациональности они и возникли. Прежние века способны вызывать ностальгию, а двадцатый вместо этого (если не считать сообщества неосталинистов и неофашистов) вызывает скорбь и чувство вины за страдания многочисленных жертв античеловеческих режимов. Поэтому вряд ли стоит, подобно Фукуяме, говорить о том, что наука знаменует приход либеральной демократии, равно как выстраивать корреляции между развитой индустриализацией и демократией; индустриализация способна создать такие изощренные технические способы тотализации, которые и не снились доиндустриальным эпохам, а современная техника позволяет не просто устроить войну, но и уничтожить всю планету (хотя ядерное оружие принято считать не оружием, а как раз фактором, сдерживающим войну). И вряд ли целесообразно, вслед за Ф. Фукуямой, относиться к явлению нацизма как к побочному продукту процесса модернизации, который не является обязательным компонентом современности и по которому нельзя судить о современности. Как раз зло, вырвавшееся из бутылки в двадцатом веке, несмотря на его варварскую архаичность, следует характеризовать именно как проявление современности. А варварство, соответственно, ненамного отстает от реалий сегодняшнего дня, и нельзя прокладывать между ними непреодолимую бездну. Нет ничего такого, что следовало бы считать серьезным барьером против воцарения нового тоталитаризма или нового варварства. Равно как нет объективного закона, согласно которому осуществляется неизбежный общественный прогресс, как предполагал исторический материализм с его принципами механистического детерминизма. Экономический либерализм – далеко не худший способ экономического роста, но кто сказал, что развитые страны не обеспечивают свой рост за счет развивающихся? У страны, которая эксплуатирует население стран «третьего мира» и платит им по паре долларов в день, экономика будет хорошей. Кто сказал, что если все страны разом перейдут на западный путь развития, появится возможность справедливо согласовывать интересы, удовлетворяя все стороны? Кто сказал, что США – демократическое государство? Фукуяма все это не перестает утверждать, но кто утверждает, что он прав? Оправдывая ТНК, самое простое, что можно сделать, так это сказать, будто местное правительство работает неэффективно, и потому нет экономического подъема, а сами ТНК тут ни при чем. Да, если оно дало возможность иностранным ТНК эксплуатировать его народ, то оно действительно функционирует не совсем эффективно, но основными эксплуататорами-то выступают ТНК, а не местное правительство. Опять же, если какое-то национальное правительство не дает возможности западным ТНК функционировать на своей территории, его можно смело (в соответствии с двойными западными стандартами) обвинять в том, что оно не приемлет свободной экономики и пытается ее жестко регулировать. Вести эффективную экономическую политику не значит пустить все на самотек, а значит оградить свою страну от хозяйствования сил, о которых мы говорим. Российское правительство, готовящееся вступать в ВТО, не ограждает свою страну от возможности еще большей эксплуатации, а рьяно способствует этому. Данное вступление ознаменует собой окончательный крах национального производства и экономики.

Конец истории более чем возможен, но не тот, каким его представляет Фукуяма – этот апологет мирового правительства. В качестве конца истории следует понимать не торжество либеральной демократии, а наступление тирании, при которой будут сломлены любые попытки сопротивления. И после нее действительно ничего не будет происходить, мировое общество станет бесконфликтным. Не следует ждать конца истории с улыбкой на лице и радостью в груди. Может быть, история и вправду представляет собой однонаправленный процесс, который вбирает в себя достижения науки и техники, но это совершенно не значит, что этот процесс должен закончиться либеральной демократией. Исторический прогресс связан не с прогрессом человечества вообще, а с прогрессом тех сил, которые поставили себя во главу оппозиции человечеству. Глобальная власть над миром возможна тогда, когда общечеловеческие ценности вконец разрушат или когда их разобьют на части, каждая из которых не будет являться жизнеспособной. Соответственно, человеческое общество разобьют на настолько мелкие части, что даже семья как его ячейка будет раздроблена.

Право индивидуальное должно не только существовать, но и реализовываться. Но когда мы говорим не только об опасности, затрагивающей какую-то одну страну, а об опасности, угрожающей миру, следует говорить о международном праве. О международном праве не на бумаге, а по существу. Международное право – возможно, вещь хорошая. Но не то «право», не та «демократия», не та «свобода», под названиями которых глобофашизм расчищает для себя территорию. Национальные права, узаконенные в (действующих, а не номинально существующих) конституциях, должны остаться, а само международное право должно быть не явлением, им противоречащим, а наоборот, явлением, их координирующим, обеспечивающим их выполнение, гарантирующим принцип невмешательства. И никаких поползновений к превосходству… Проявляя ошибочную реакцию на настоящее, мы обрекаем себя на катастрофическую ошибку в восприятии будущего.