24. Классицизм и романтизм.

Классицизм — литературный стиль, выработанный в абсолютистской Франции XVII в. в эпоху меркантилизма и получивший свое распространение в монархической Европе XVII—XVIII вв.

Классицизм складывается как стиль крупной буржуазии, в своих верхних слоях связанной с двором абсолютного монарха, а также торгового дворянства, влиявшего на характер придворной культуры. Борьба, которую повела восходящая в XVIII в. средняя буржуазия против К. как искусства высших классов (критика Лессинга, Дидро, Мерсье и др. представителей третьего сословия), вызвала к жизни термин "ложноклассицизм" ("псевдоклассицизм"), принятый русскими историками лит-ры в XIX в., но отрицаемый французскими исследователями.. В немецком литературоведении К. (Готтшед и его школа) отграничивается от "классиков" (Гёте и Шиллер на рубеже XVIII—XIX вв.). В искусствоведении нет точной договоренности в применении понятия К. к пластическим искусствам (живопись Пуссена-Давида, архитектура Перро-Суффло) и четкого разграничения К. от стиля "барокко" в эпоху расцвета к-рого в XVII в. во Франции намечается резкий уклон к К. (взятое в более широком смысле определение "классический" имеет другое значение, — именно "законченного", "совершенного" искусства, — и применяется к художественным явлениям любого стиля, наиболее полно вскрывающим стилевые особенности данной художественной практики). В настоящей статье К. рассматривается только как историческая категория стиля, временные границы которого определяются особыми условиями жизни класса, являющегося его носителем.

Относя расцвет К. к XVII в. во Франции Людовика XIV, необходимо указать, что классицистические тенденции появляются уже раньше в передовой стране торговой буржуазии — в Италии XV—XVI вв., а также в самой Франции в XVI в. ("Плеяда"). Трансформация К. под влиянием новых отношений буржуазии с абсолютной властью наблюдается во Франции первой половины XVIII в. (Вольтер). Последние ветви К. упираются в конец XVIII и начала XIX в., когда в эпоху французской революции развивается революционный буржуазный классицизм (Шенье и др.). Характерно, что проводниками К. в эпоху Великой французской революции были по преимуществу идеологи крупной буржуазии — жирондисты, установившие культ Корнеля и Вольтера в противоположность якобинцам, идеологам мелкой буржуазии, ориентировавшимся на сентиментализм (см.) и его вождя Руссо. Стилем крупной буржуазии остается классицизм и в эпоху первой империи, когда он, как некогда в XVII в., превращается в средство прокламации тесного союза буржуазии с монархическим строем. Революционному французскому К. близок К. Альфиери (Италия), оформляющий идеологию буржуазного дворянства, вступающего в конфликт с самодержавием. В экономически отсталой феодальной Германии развивается в конце XVIII в. так. наз. эстетический К. Гёте и Шиллера, образующий особый художественный синтез на почве отказа немецкой буржуазии от борьбы с феодализмом и ее сближения с феодальным дворянством. Основной тип К. выясняется наиболее отчетливо на французском К. XVII в.

Характерными признаками французского К. являются: ориентация на античность, рационалистическое построение отвлеченных и обобщенных идей и образов, приведение их в логическую систему, подчинение лит-ры строгим правилам композиции, трактовка событий вне определенной исторической среды и обрисовка характеров вне их индивидуализации. "На первом плане система, дисциплина, логика. Требуется ясность, точность, определенность; не допускается ни скачков, ни перерывов, ни субъективных прихотей: общие понятия должны логически связываться, идеи должны мерно следовать одна за другой, мысль спокойно и методически должна развиваться в стройных периодах... В поэзии воссоздается какой-то абстрактно-логический мир вне времени и пространства, в к-ром действуют, или, лучше сказать, рассуждают отвлеченные фигуры, не принадлежащие никакой эпохе и никакой обстановке..." (А. Шахов). Ориентация на античность, определившая самое название К., характеризует торговую буржуазию в период ее восхождения прежде всего в передовой стране торгового капитализма, в Италии. В эту эпоху делаются заимствования из античной древности того периода, когда она опиралась на те же экономические и классовые основы торгового капитализма. Восходящая торговая буржуазия Европы совершает свое "восшествие в лит-ре (как и в жизни) в костюме и в маске, заимствованных из того давно угасшего мира, где тот же класс когда-то успел создать свою высоко развитую поэзию, — свои поэтические формы и свой поэтический стиль" (В. Фриче). В эпоху Возрождения впервые возобновляются античные жанры, прежде всего в Италии XV в., где "возрождается" комедия по образцу Плавта и Теренция, трагедия — по образцам греческих и римских трагиков, пидаровская ода, латинская эклога, героическая эпопея и т. п. На дальнейших этапах своего развития К. продолжает черпать из того же античного источника. Но заимствуемый материал каждый раз различен, как различны и способы его использования и обработки. "Везде подражание, но подражатель отделяется от своего образца всем тем расстоянием, к-рое существует между обществом, породившим его, подражателя, и обществом, в к-ром жил образец" (Г. Плеханов). Это означает, что "возрожденные" античные жанры и образы живут не самодовлеющей жизнью, а лишь как выразители мировоззрения тех общественных групп, к-рые прибегают к помощи заимствования у античности и "вызывают на помощь себе духов прошлого", для того чтобы "разыграть новое действие на всемирно-исторической арене" (К. Маркс). Комедия Плавта и Теренция, "возрожденная" гуманистами, выполняет иную социальную функцию при дворах итальянских князей XVI в., где она включается в праздничные увеселения двора и замирает, задушенная зрелищными интермедиями, нежели та же античная комедия, служащая образцом для Мольера, к-рый делает ее орудием борьбы с феодализмом во Франции XVII в. Античная трагедия, "возрожденная" в Италии XVI в., остается ученым, кабинетным продуктом, в силу особых общественных условий развития театра при дворе итальянских князей XVI в. Феодализация буржуа и феодально-католическая реакция, сковывающая мысль в Италии второй половины XVI в., когда сказываются последствия перенесения торговли со Средиземного моря на Атлантический океан, ведет драму к сближению с музыкой, к созданию нового жанра барочной оперы-феерии и к формированию комедии масок (commedia dell’arte), развлекающей придворную аристократию Италии.

Но достижения, добытые итальянской торговой буржуазией Ренессанса в период ее активности как восходящего класса, используются в дальнейшем в северных странах, где развитие буржуазии задерживалось более мощным феодализмом. Французский К. XVII в. ориентируется не только на античность, но и на итальянскую лит-ру Ренессанса. Так напр. Мольер черпает не только у Плавта ("Скупой"), но и у его итальянских подражателей. В свою очередь французский К. оказывается образцом для более отсталых в экономическом, социальном и культурном отношениях стран, вступающих на тот же путь развития торгового капитала в феодальном окружении. "Русская трагедия XVIII в. сотворена, хотя и неумелыми руками, по образцу и подобию французской" (Г. Плеханов). То же можно повторить и по отношению к драматической лит-ре экономически отсталой Германии XVIII в., ориентирующейся в лице Готтшеда (см.) на французский К. Обратно, в экономически передовой Англии К. и влияние французского К. находят неблагоприятную почву для своего развития и воздействия.

Разные общественно-экономические предпосылки определяют и глубоко различное использование классического наследия на том или ином этапе развития К. В эпоху борьбы абсолютизма с феодализмом (фронда во Франции) берется идея римской гражданственности (Корнель), но римский герой истолковывается как идеал верноподданного ("Цинна" Корнеля). Революционный классицизм конца XVIII века заимствует у античности образы республиканцев-революционеров и делает их носителями решительной борьбы с абсолютизмом во имя политической свободы, напр. в трагедиях Альфиери (см.). Эстетический К. Гёте и Шиллера устанавливает вслед за искусствоведом Винкельманом культ античной красоты и преклоняется перед Элладой и перед греческим искусством (скульптурой) в поисках "эстетического царства свободы". Развитие промышленного капитализма в XIX в. прерывает ориентацию на античность как метод художественного творчества целого класса.

Перенесение действия в античный мир или в иные отдаленные эпохи помогало К. создавать некую "идеальную даль", служившую средством для изложения обобщенных и отвлеченных идей. Единичные факты, так же как и отдельное индивидуальное "я" поэта, поглощаются в обобщении, что составляет одну из характерных черт К. (в отличие от позднейшего романтизма). Поэт-классик говорит не от своего лица, а излагает в образах отвлеченные суждения, присущие обществу (классу), к к-рому принадлежит. Так, Корнель излагал идею подчинения человека государству, а Поп раскрывал в своих поэмах принципы философского оптимизма ("Опыт о человеке"), против к-рых восстает сам Вольтер. Из этого устремления к общему вытекает трактовка событий вне определенной исторической среды ("внеисторичность" К.) и раскрытие типизированных характеров вне их индивидуализации. Обобщенный образ такого "героя" становится выразителем общих суждений-сентенций. Герои К. рассуждают с логической правильностью, подчиняют страсти повелению разума и нередко приближаются в изложении общих суждений к типу ораторской речи, как напр. в трагедиях Корнеля, Вольтера, Альфиери.

Эти черты К. теснейшим образом связаны с философским рационализмом эпохи, в частности с рационализмом Декарта, определяющим теорию и практику французского К. На основе рационализма вырастает устремление К. к изображению универсального, господство разума над страстями, подвергающимися углубленному анализу, но подчиняющимися требованиям самообладания и тем общим логическим принципам, к-рые выдвигаются как руководящие. Рационалистические предпосылки К. находят выражение как в художественной практике, так и в тех правилах поэтического творчества, к-рые выставлялись в качестве непреложных канонов "подлинной" поэзии. В драматической лит-ре эти правила вели к формулировке законов об единстве времени, места и действия, в области повествования — к требованию строгой эпической композиции, не допускавшей "лирического беспорядка", в поэзии — к четко установленным законам стихосложения, как напр. к "александрийскому" стиху (двенадцатисложному) с обязательными ударениями на шестом и двенадцатом слогах и с обязательным расположением двух мужских и женских рифм (см. "Александрийский стих"), причем цезура устанавливалась после шестого слога (передвижение ее у романтиков — В. Гюго — вызвало резкий отпор со стороны классиков).

Закон о "трех единствах" требовал от драматурга: 1. чтобы главное действие не оттеснялось параллельными действиями и эпизодами (единство действия), 2. чтобы действие протекало в пределах одних суток (единство времени), 3. чтобы место действия не менялось (единство места). Впервые эти правила формулируются в итальянском К., примыкая к теоретическим выкладкам "Поэтики" Аристотеля, устанавливавшего для трагедии единое действие и отклонявшего введение эпизодов. Итальянец Триссино (трагедия "Софонизба", 1515), истолковывая Аристотеля, приходит к установлению правила об одних сутках, а поэтика Ю. Скалигера [1561] закрепляет все три единства как соответствующие требованию "правдоподобия" (см. "Единства").

Во французском К. эта теория развивается и укрепляется. Драматург Мэрэ ("Софонизба", 1629) и теоретики Шапелэн и д’Обиньяк доказывают необходимость применения этих правил на практике, защищая "единства" как неоспоримое требование разума. Корнель ("Рассуждение о трех единствах", 1666) расширяет понимание "единств", стремясь только к наименьшему протяжению действия, но зато усиливая устремление к "правдоподобию". Это "приспособление к Аристотелю" удерживается вплоть до Вольтера и подвергается потом критике Лессинга. Установление "правил" французского К. протекает в момент классовой перегруппировки французского общества, когда Ришелье укрепляет абсолютную власть, как орудие подымающейся торговой буржуазии, одновременно группируя вокруг себя поэтов и теоретиков нового классического направления. Формирование новых поэтических правил идет рука об-руку с отмежеванием от анархо-фантастического строя мышления феодально-средневекового дворянства, усмиряемого в войнах "фронды" и, с другой стороны, — от мелкой буржуазии. Защитник "единств" Демарэ заканчивает свой пролог к "правильной" комедии (Visionnaires", 1640) таким характерным обращением: "Я пишу не для тебя, невежественный и тупой простолюдин (vulgaire), я пишу для благородных умов, и я был бы огорчен, понравившись тебе". В отличие от барочных трагикомедий предшествовавшего периода драма французского К. перестает изображать самые события и переходит к детальному анализу страстей, погружается в истолкование мотивов того или иного поступка, уделяет особое внимание любовным чувствам и их борьбе с чувством долга и чести. Она удовлетворяет интеллект, разум и отвергает зрелище для глаз и для фантазии. В области театральной это влечет за собой крайнее упрощение сценического оформления и сведение его к двум типам — к декорации нейтрального дворцового зала (для трагедий) и уличной площади (для комедий).

Рационалистическая трактовка искусства и его регламентация, выражающая в художественном творчестве практику общественную (регламентация всей экономической жизни Франции XVII в. абсолютной властью короля), закрепляются в ряде теоретических положений Буало ("Поэтическое искусство", 1674), оказывающих громадное влияние на лит-ру в эпоху господства К. (см. "Буало"), в частности на немецкий К., возглавляемый Готтшедом, который преобразовывает немецкую драму по образцу французского К., уничтожая зрелищные элементы барочных трагикомедий (Haupt- und Staatsaktionen) во имя логической ясности и "правдоподобия".

Ориентация на античность и рационализм французского К. дополняется еще чертами натурализма, особенно ярко проявляющимися в творчестве Буало и Мольера. В "Сатирах" Буало и его "Аналое" (Le Lutrin) обрисовывается в реалистических чертах парижская городская жизнь, а в комедиях Мольера воспроизводятся бытовые черты городского буржуа ("Школа жен", "Тартюф", "Мещанин во дворянстве" и др.), подвергается осмеянию всякое отступление от "природы" и от здравого смысла, равно как и безудержное тяготение буржуа к дворянству. Вместе с тем Мольер делает резкие выпады против духовенства ("Тартюф"), против феодального дворянства, обессиленного развитием абсолютизма ("Дон-Жуан"), против верхушки светского общества и его салонов ("Смешные жеманницы"). Эти буржуазные тенденции во французском К. свидетельствуют о силе и мощи буржуазии, поддерживающей абсолютизм, но в то же время выступающей против остатка феодализма, против привилегий дворянства и церкви, сохраняемых самодержавием. Противоречия, заключенные в жизни класса, поддерживающего и в то же время преодолевающего абсолютизм, ведут к выражению их в противоречивых тенденциях художественного творчества. Так, у Мольера наблюдается формирование противоречивых жанров — с одной стороны, комедий-балетов, примыкающих к придворно-аристократическим увеселениям монархического двора, с другой — комедии характеров (в "Мизантропе"), наиболее близко подступающей к типу буржуазной драмы. Борьба, разгоревшаяся вокруг "Тартюфа", сперва запрещенного, а затем разрешенного к представлению королем, является показателем той классовой борьбы, к-рая велась вокруг и внутри театра в процессе сближений и расхождения буржуазии с абсолютной властью в пределах абсолютистского строя. Известное положение Буало: "изучайте двор и знакомьтесь с городом" — намечает временную стабилизацию противоречий, но не означает прекращения их борьбы. Те же изменения в классовых соотношениях определяют и различие в построении трагедии у Корнеля и у Расина. Развиваясь внутри абсолютистского строя, творчество этих писателей относится к разным эпохам его становления; мужественные герои Корнеля вырастают в начальный период, когда борьба с феодалами еще не закончена, а женственные образы Расина с их раскрытием нежной страсти формируются в поздний период, когда героическая пора гражданственности миновала и сменилась галантным поклонением женщине в аристократическом кругу. Преобладание буржуазных тенденций внутри аристократического К. явственно намечается у Вольтера в момент, когда капиталистическая верхушка общества перестает мириться с абсолютизмом, что и вызывает усиление оппозиционного духа в трагедиях Вольтера и даже частичное сближение их с мещанской драмой ("Заира"). Совершается трансформация классического стиля как в области драматической, так и в других жанрах. Героическая поэма превращается у Вольтера в циничную сатиру на церковь, христианство и духовенство ("Орлеанская девственница"), а трагедия оборачивается против абсолютизма ("Брут", "Смерть Цезаря") или против церкви ("Магомет") и т. п. Эти оппозиционные тенденции полностью раскрываются в эпоху французской революции в революционном К. (Ж.-З. Шенье), когда республиканская Франция вдохновляется речами древнеримских ораторов и искусством республиканского Рима. Волевые моменты здесь преобладают над эмоционально-чувственными, а сурово-героическое содержание и патетический драматизм перекликаются с К. Корнеля, воспринимаемого в новом аспекте в годы революции, когда его римские трагедии ставятся в ознаменование торжества революции и идут с громадным успехом. Окончательное преодоление К. наступает во Франции в эпоху июльской монархии после революции 1830, когда романтическая, а затем и реалистическая школы вытесняют классические традиции, питавшие буржуазную лит-ру на протяжении ряда столетий. "Истинные полководцы буржуазии сидели теперь за конторками. Поглощенные производством богатства и мирной конкурентной борьбой, они забыли, что у их колыбели стояли тени древнего Рима" (К. Маркс).

КЛАССИЦИЗМ В РОССИИ. — Русский К. XVIII в. возник под влиянием социально-экономических причин, сходных с теми, к-рые обусловили появление К. на Западе. Внедрение в феодальную экономику Московской Руси торгового капитала "гнало Россию в Европу" (Покровский), требовало превращения восточной деспотии в монархию европейского типа — московского царства в Российскую империю (преобразовательная деятельность Петра I и Екатерины II). Европеизация государственного строя влекла за собой европеизацию всех сторон культурной жизни, в том числе и лит-ры. "Вторичность" русского экономического и культурного развития способствовала большей стремительности в прохождении Россией стадий европейской культуры. Этим объясняется стилевая пестрота русского К., сосуществование в пределах одного стиля элементов различных во времени европейских стилевых культур — ренессанса, барокко, рококо. Центральное значение в создании стиля русского К. принадлежит воздействиям поэтики французского К. XVII в., влиявшей или непосредственно или через посредство других, ранее усвоивших ее европейских лит-р. Так, К. Ломоносова — копия с копии: он оформился под влиянием немецкой поэтики Готтшеда, в свою очередь целиком обязанной поэтике Буало. Подражательный в основном характер русского К. не исключал влияния на него целого ряда особенностей, свойственных специфически русской социальной действительности и сообщавших ему чисто местную окраску. В создании французского К. наряду с высшим дворянством видное участие принимала аристократизирующаяся буржуазия. В русском К. буржуазия, не подпускаемая к управлению страной дворянством, голоса не имела: стиль русского К. выражал психоидеологию именно этого высшего феодально-крепостнического дворянства, учитывавшего потребности экономического развития, — создавался в его интересах сперва специально вербовавшимися для этого выходцами из других социальных слоев (попович Тредьяковский, выходец из зажиточного крестьянства Ломоносов и др.), позднее — творческими усилиями самого класса (деятельность Сумарокова, Державина, Фонвизина и др).

Зачатки русского К. — воздействие античных авторов, элементы античной мифологии и античной поэтики — содержатся уже в "виршах" XVII в. (Симеон Полоцкий и др.) и "школьных драмах", складывавшихся под непосредственным влиянием проникавшей из Польши иезуитской драмы. Впервые классический стиль проявляется на русской почве в сатирах Кантемира [30-е гг. XVIII в.], оформляется в теории и практике Тредьяковского и Ломоносова [30-е и 40-е гг.], достигает полного развития в разнообразнейшей лит-ой деятельности Сумарокова и его школы [50-е и 80-е гг.], догорая в конце века пышными закатными огнями державинского творчества. В творчестве Хераскова (помимо "Россиады"), в драматургии Озерова стиль теряет свою первоначальную "ортодоксальность" и чистоту. Перекидывающаяся в пределы пушкинской эпохи, захватывающая первую четверть XIX в. теоретическая деятельность Шишкова и предводимой им эпигонской "Беседы любителей русского слова", равно как деятельность "младших архаистов" (Грибоедова, Катенина, Кюхельбекера), является оппозицией новым стилевым образованиям (сентиментализм, романтизм), попыткой воскресить отжившие формы классического стиля. Так наз. "неоклассицизм" Батюшкова (см.) не только не имеет ничего общего с классическим стилем XVIII в., но и прямо ему враждебен, вырастая на совершенно иной социальной основе.

В эпоху К. лит-ра строится на том же принципе правительственного "ободрения", покровительства, к-рый характерен для направления всей хозяйственно-экономической жизни того времени и нашел свое выражение в системе меркантилизма. Писатели призываются на службу экономическим и политическим хозяевам страны — высшему "правительному" слою: монарху и его окружению, — с тем, чтобы средствами лит-ры, дающими возможность оборачивать "полезное" "приятным" (одно из основных требований поэтики К.), служить государственной "пользе", помогать осуществлению организационно-политических задач империи и ее гегемона — высшего дворянства. Разумеется, поэты-классики удовлетворяли этим требованиям не столько в порядке подчинения внешнему "заказу" власти, сколько, как правило, в порядке выражения своей психоидеологии как передовых идеологов класса, к-рый их выдвинул или на позиции к-рого они перешли. Это сообщало основным явлениям классической лит-ры прикладной, дидактический в широком смысле этого слова, характер. Этим определялся прежде всего жанровый состав классического стиля. "Сказки никакого учения добрых нравов и политики не содержат... но только разве своим нескладным плетением на смех приводят, как сказка о Бове и великая часть французских романов", пишет Ломоносов. В противовес "бесполезным" жанрам сказки и романа в первую жанровую линию классического стиля выдвигаются торжественная ода, героическая поэма, трагедия, высокая комедия, сатира. Основная функция торжественной оды — возвеличивать и прославлять "земных богов": государственную власть и ее носителей. Источниками оды являются величайший "пиитический восторг" (Ломоносов), "радость, удивление и благодарность"; картины, рисуемые "огненной кистью" одописца, должны быть величественны или "ужасны" (Державин). "Ударить в чувство" — заразить эмоциями восторженного удивления перед державным величием и его делами (создание могучей империи, насаждение промышленности, просвещения и т. п), ужаса перед его карающей десницей — прямое назначение торжественной оды. Это складывает ее стиль, основными чертами которого является "высокопарность" (в языковом сознании XVIII в. это слово совершенно лишено своего позднейшего отрицательного значения), грандиозная сложность композиции, гиперболизм образов, "гремяща лира" — "гром и блеск" слов, "витийственная", ораторская патетика: "Поэзия — другой род краснословия, токмо сама элоквенция, в другую одежду наряженная, другими способами обогащенная" (Тредьяковский). Функциональной направленностью торжественной оды объясняются даже такие частности ее стиля, как предписываемый ей Ломоносовым обязательный ямбический размер ("ямбические стихи, поднимаяся в верьх, материи благородство, великолепие и высоту умножают"). Героическая поэма, воспевающая военные подвиги героев, функционально примыкает к одной из разновидностей торжественной оды — победной оде. "Героическая пиима" Тредьяковского "Тилемахида" ставит и непосредственно дидактические задачи — научить "всему, что потребно к державствованию... как мудрому политику, государю боголюбивому и как герою совершенному". Цель знаменитой "Россиады" Хераскова — "облив сердце кровью", "возмутив дух" картинами "бедств отечества", наконец приведя в "сладостный восторг" изображением его торжества, научить "любить свою отчизну и дивиться знаменитым подвигам" ее державных героев. Больше того, помимо этой общей цели поэма Хераскова ставила перед собой и более конкретно-политическую задачу — популяризовать турецкие войны Екатерины II, добывавшей южный порт для экспорта пшеницы из имений дворянства. Это смещало в поэме всю историческую перспективу, ставило в центр русской истории боковой исторический эпизод — завоевание Грозным Казани. Но в поэме описывалась та же борьба с "неверными", к-рая составляла содержание турецких войн, а последние имели в данное время для Хераскова и его класса первостепенное, все заслоняющее значение. Функцией классической трагедии было "проповедывать добродетель", учить "подражанию великих дел" (Сумароков), организовывать государственное сознание зрителей, показывая торжество "добродетели" над "пороком", благодетельного "разума" над разнузданными, старо-феодальными анархическими "страстями". Долг, "должность", побеждает в герое не только "тиранку слабых душ" — любовь, но и стремление к счастью в том случае, "коль щастья с должностью не можно согласить". Это определяло собой общий характер трагедийного стиля: обязательное разделение всех действующих лиц на добродетельных и злодеев, отсутствие в их обрисовке каких-либо оттенков, полутонов — работа на контрастах, сплошной психологический "blanc et noir": "Буде выведен злодей, брегись прельщати им людей, то разума противно цели"; изображая добродетельного героя, "без слабости его представь" (Николев). Развязка всегда предрешена: "Трагедия делается для того, по главнейшему и первейшему своему установлению, чтоб вложить в смотрителей любовь к добродетели, а крайнюю ненависть к злости и омерзение ею... чего ради, дабы добродетель сделать любезною, а злость ненавистною и мерзкою, надобно всегда отдавать преимущество добрым делам, а злодеянию, сколько б оно не имело каких успехов, всегда б наконец быть в попрании" (Тредьяковский). Отсюда — архитектурная четкость линий классической трагедии, ее строгая композиционная собранность, сосредоточенность на одной сценической ситуации (знаменитый закон "трех единств"), наконец присущий ей, как и оде, декламационный ораторский пафос, выражающийся в обилии монологов (в русской классической трагедии, в частности у Сумарокова, монологи получили особенно большое развитие). Классическая комедия выполняла ту же функцию, что и трагедия, но только отрицательным образом: "Свойство комедии — издевкой править нрав, смешить и пользовать — прямой ее устав" (Сумароков). Вместе с близкими ей в функциональном отношении жанрами сатиры (задача сатиры — "чистить грубы нравы") и басни высокая классическая комедия, ярким выражением к-рой явилось комедийное творчество Фонвизина, служила гл. обр. целям самоочищения, борьбы с внутриклассовыми пороками, стоящими поперек дороги поступательным тенденциям дворянства, считающегося с потребностями экономического развития. В комедии мы сталкиваемся с тем же психологическим схематизмом, подчеркиваемым с самого начала "значащими" именами действующих лиц (Ханжахина, Правдин, Кривосудов и т. п.), условностью развязки, наличием резонеров. Во всех названных жанрах заложенная в них "польза" подавалась читателю и зрителю по рецепту Тредьяковского — "не учительским, но некоторым приятным образом". Однако в классическом стиле нашли благодарную почву для своего развития и чисто дидактические жанры — дидактическое послание-эпистола (знаменитое ломоносовское "Письмо о пользе стекла"), дидактическая поэма и т. п. Вместе с тем обязанностью писателей-классиков было не только "пользовать", но и развлекать, "увеселять" обслуживаемый ими класс. Поэтому наряду с "высокими жанрами" в классицизме получили пышный расцвет жанры так наз. "легкой поэзии" — галантная любовная песенка, эклога, анакреонтическая ода, стихотворная "повесть" ("Душенька" Богдановича, написанная для того, "чтоб в час прохлад, веселья и покоя приятно рассмеялась Хлоя"), "бурлескная" поэма ("Елисей" В. Майкова и др.), водевиль, равно как и чисто зрелищные театральные представления — оперы. Однако все проникающая собой в XVIII в. стихия дидактизма вторгалась и в эти жанры. Так, в классическом романе — жанре, к-рый возник, несмотря на отрицательное отношение к нему со стороны лидеров школы (Ломоносова, Сумарокова), и ставил своей задачей гл. обр. служить "увеселенью", давать занимательное чтение, авантюрность фабулы сочеталась с обязательной ее "поучительностью", с "нравоучениями".

Прямая и четкая социальная "заданность" лит-ры К. обусловливала собой рассудочную нормативность классической поэтики, находящую себе полное соответствие с общими рационалистическими тенденциями эпохи Просвещения (см. "Просвещение") — "века философов". Творчество классика было обставлено сложной системой тщательно разработанных "правил", с самого начала организующих творческий акт, регулирующих его во всех деталях, не оставляющих никакого места писательскому произволу — "свободе творчества". На долю писателя предоставлялась только возможность лучше или хуже выполнить заданный ему урок, что зависело от его индивидуального "искусства", от свойственного ему формального мастерства, "а оное не плод единыя охоты, но прилежания и тяжкия работы". Этим объясняется особенно пристальное внимание классической поэтики к вопросам формы, к проблемам художественной выразительности (так, у Ломоносова находим тщательно разработанную теорию эмоциональной наполненности звуков языка, соответствующую "словесной инструментовке" символистов. Державин проводит ее на практике, составляя стихи без звука "р". Творчество поэта сумароковской школы Ржевского все пронизано самым разнообразным формальным экспериментом. Поэтические состязания — обычное явление в лит-ре XVIII в.).

Созидаемый в интересах высшего дворянства стиль русского классицизма носит резко выраженный дворянский, аристократический характер. Достигнув в XVIII в. предельного осуществления своих классовых прав (исключительное право владеть крепостными душами, отнятое было Петром и снова возвращенное Елизаветой, освобождение от обязательной государственной службы — "манифест о вольности дворянства" Петра III, "жалованная грамота дворянству" Екатерины II), дворянство стремится классово замкнуться в себе, резко отделиться от всех остальных сословий. Этому служит и классическая лит-ра. Отсюда — строго проводимая русской классической поэтикой иерархия яз. (учение Ломоносова о трех "штилях", — высоком, среднем и низком, — соответствующих реальному классовому составу русского общества XVIII в.) и жанровая иерархия ("высокие" и "низкие" жанры). Жанры четко отделены друг от друга, каждому точно соответствует определенный "штиль"; смешивать жанры и перепутывать "штили" абсолютно возбраняется. Преимущественным "штилем" русских классиков является "высокий штиль" — стиль оды, героической поэмы, трагедии. В произведениях, написанных "высоким штилем", нет "ничего подлого, нет низкого и народного: все везде преславное, знатное, отменное и царской верховности достойное" (Тредьяковский). "Высокий штиль" резко отличается от обыденной речи, пронизан торжественной церковно-славянской стихией, причудливо сочетающейся с античным, мифологическим словарем. Соответственно этому в лит-ре классицизма преобладающее развитие получают стихотворные жанры. Из прозаических — развился только роман, да и то современники-ортодоксы всячески убеждали Хераскова переложить написанный им роман "Кадм и Гармония" в стихи — "переделать в эпическую поэму". Частично проникает проза в комедию.

Добиваясь экономической и социально-политической гегемонии, дворянство ведет ожесточенную классовую и внутриклассовую борьбу (борьба с усиливающейся буржуазией, борьба высшего придворного дворянства — "вельможества" — с остальной дворянской массой, социально и экономически прогрессивных слоев с отсталым мелкопоместным дворянством). Различные этапы и перипетии этой борьбы, отразившиеся в политической истории России XVIII столетия, обусловливают динамику классического стиля на протяжении столетия его существования. Открывающие собой эру русского К. сатиры Кантемира направлены на борьбу с "злонравным" старо-феодальным дворянством, противящимся реформам Петра, и являются выражением кратковременных буржуазных тенденций правительственной власти. Сатиры отличаются реализмом содержания и "грубостью" яз. Однако сатиры Кантемира вызывают резкое неодобрение влиятельных слоев русского дворянства; появиться в печати они смогли только через двадцать лет по смерти сатирика, при Екатерине II. Эпоха дворянской реакции, начинающаяся в последние годы жизни Петра и широко развернувшаяся при его преемниках, выдвигает на первое место жанр торжественной оды, направленной на возвеличение монаршей власти, обороняющейся от наседающего на нее дворянства ("кондиции" верховников, заговор Волынского и т. п.). Характерно, что жанр разрабатывается в это время не самими дворянами, а привлеченными для этой цели правительством выходцами из других социальных слоев (Тредьяковский, Ломоносов). С Сумароковым, начинающим свою лит-ую деятельность при Елизавете, в эпоху обретения дворянством утраченных было им прав, за создание классического стиля энергично принимается само дворянство. Сумароков эмансипируется от принудительной монополии торжественной оды (его борьба с поэтикой и практикой Ломоносова)... является провозвестником широкого жанрового "либерализма" — равноправности различных жанров ("Все хвально, драма ли, еклога или ода: слагай, к чему тебя влечет твоя природа"). Основной жанр Сумарокова — трагедии, в к-рых он характерно подражает не героическому Корнелю, а Расину с его культом "любви", — является выражением затишья дворянства, победившего в борьбе и наслаждающегося плодами победы. Бурная и богатая событиями екатерининская эпоха порождает исключительное лит-ое оживление. Громкая завоевательная эра турецких войн и польских разделов, являющаяся выражением экспансии капитализирующегося дворянства, вызывает новый расцвет торжественной оды (деятельность "второго Ломоносова" — Петрова, "победные оды" Державина). Вместе с тем в эпоху Екатерины возникает оживленная борьба рядового дворянства, возведшего Екатерину на престол и требующего своей доли в "правительном" пироге наряду с "вельможеством". Выражением этого служит блестящая лит-ая деятельность представителя этого рядового дворянства Державина (см.), снижающего жанр "торжественной оды", сочетающего в своих смешанных хвалебно-сатирических одах элементы "высокого" и "низкого" штилей, панегирика и памфлета. К аналогичным явлениям относятся "якобинские", по определению Екатерины, "Подражания псалмам" Державина, равно как и знаменитая трагедия Княжнина "Вадим", исполненная в речах Вадима "республиканства" и сожженная по личному повелению императрицы (могла появиться в печати только в 1871). Особое развитие получают сатирические жанры (расцвет сатирических журналов). Сумароков от трагедии обращается к писанию комедий. С блеском развертывается комедийное творчество Фонвизина. Вместе с тем в блистательной роскоши екатерининского двора, проводящего время в "прохладах, веселье и покое", находят плодородную почву для своего развития жанры "легкой поэзии". При Екатерине же, добивавшейся создания в России "третьего сословия", впервые пытается поднять свой голос в классической лит-ре собственно буржуазия. Если в 1748 Сумароков наряду с основными персонажами трагедии — "дворянин, маркиз, граф, князь, владетель" — разрешает вводить в нее и представителей крупной древнерусской буржуазии, "посадских", то в 1792 вышедший из купечества трагический актер и писатель Плавильщиков прямо выдвигает купца в качестве "достойнейшего" персонажа трагедии: "Кузьма Минин, купец, есть лицо, достойнейшее прославления на театре". Однако выражение своей психоидеологии русская буржуазия находит за пределами классицизма — не в трагедии, а в "мещанской драме", "слезной комедии" — жанре, к-рый, несмотря на негодующие протесты Сумарокова против "нового и пакостного рода", совершает во второй половине XVIII в. свое триумфальное восхождение на подмостки русской сцены. Одновременно классический стиль подтачивается изнутри нововозникающим стилем сентиментализма (см.), несущим в себе выражение психоидеологии среднепоместного буржуазирующегося дворянства (сочувствие Державина лит-ой деятельности Карамзина, сентиментальные тенденции Хераскова, Озерова). Смертельный удар К. наносит однако не сентиментализм, а романтизм — стиль эпохи возникновения промышленного капитала. Исходящая от бывших "романтиков" — Катенина, Кюхельбекера — последняя по времени попытка оживить классический стиль с целью привлечь его на службу декабристской революции (аналогична воскрешению французской буржуазией классической трагедии в эпоху революции) оканчивается такой же неудачей, как и сама эта революция.

Экономическая, а отсюда культурная и, в частности, лит-ая отсталость России XVIII в., обусловившая вторичный, подражательный характер русского классицизма, не дала ему возможности развиться в такое явление мирового значения, каким был французский классицизм. Но в общем движении русской лит-ры классицизм XVIII в. сыграл выдающуюся роль. В недрах классицизма было выработано то силлабо-тоническое стихосложение, к-рое легло в основу всей новой русской поэзии, сложились основные лит-ые формы. В пределах русского классического стиля имеем такие высокие художественные достижения, как комедии Фонвизина, как поэтическое творчество Державина. На основе классической поэтики выросли басни Крылова, "Горе от ума" Грибоедова (см.). Элементы классицизма имеются в творчестве Пушкина ("Полтава" и др.), в поэзии Тютчева. Больше чем через сто лет после эпохи своего расцвета русский классицизм оказал несомненное стилистическое воздействие на т

Романтизм - слово Р., являясь обозначением очень сложного комплекса лит-ых и общекультурных движений, развернувшихся с конца XVIII до середины XIX в., ассоциируется то с одной, то с другой стороной этих движений и распространяется на весьма разнообразные явления. В наиболее ограниченном и конкретном смысле Р. обозначает идейное движение, возникшее после перелома в развитии Французской революции (от Террора к Термидору) в результате недовольства ее ходом известных слоев буржуазии и мелкой буржуазии. Но слово, к-рое стало обозначать это движение, было уже в употреблении раньше, в эпоху нарастания революции, и на его смысле в сильной степени отразилось содержание определенных предреволюционных течений, видоизменением к-рых явился послереволюционный Р.

Генезис термина "Р." следующий. Словом роман (франц. roman, англ. romance) в XVI—XVIII в. называли жанр, сохранивший многие черты средневековой рыцарской поэтики и весьма мало считавшийся с правилами классицизма. Характерной чертой жанра была фантастика, расплывчатость образов, пренебрежение правдоподобием, идеализация героев и героинь в духе позднего условного рыцарства, действие в неопределенном прошлом или в неопределенно-отдаленных странах, пристрастие к таинственному и магическому, Для обозначения черт, характерных для жанра, возникло французское прилагательное "romanesque" и английское — "romantic". В Англии, в связи с пробуждением буржуазной личности и обострением интереса к "жизни сердца", это слово в течение XVIII в. стало обрастать новым содержанием, прикрепляясь к тем сторонам романного стиля, к-рые находили наибольший отклик в новом буржуазном сознании, распространяясь и на другие явления, к-рые классическая эстетика отвергала, но к-рые теперь начинали ощущаться как эстетически действенные. "Романтическим" было прежде всего то, что, не обладая четкой формальной гармонией классицизма, "трогало сердце", создавало настроение.

Вкус к "романтическому" развивался в тесной связи с растущим культом "естественного" в противоположность "искусственному", чувства — рассудку. Ряд явлений, выразивших эти умонастроения, новейшее буржуазное литературоведение окрестило "преромантизмом". Эти явления неотделимы от того всесильного субъективизма ("сентиментализма"), к-рый охватил европейскую лит-ру в десятилетия перед Французской революцией, сопровождая рост буржуазно-демократических устремлений (Руссо и др.). Ввиду всего этого слово Р. легко распространяется, в употреблении многих позднейших авторов, на все то буржуазно-демократическое движение, которое восставало одновременно против феодализма и против реформистского рационализма буржуазных просветителей.

На отождествлении Р. со всем предреволюционным субъективизмом основано и определение Белинского: "Романтизм есть не что иное как внутренний мир души человека, сокровенная жизнь его сердца". Открытие этого "внутреннего мира" и "сокровенной жизни" и составляет содержание предреволюционной литературы XVIII века — от первых английских преромантиков до немецких штюрмеров, до Гёте и Шиллера. Все позднейшие разветвления романтизма так или иначе определены этим открытием. На смену гармонической стилизации классицизма, стремящейся выделить отвлеченно-логическую сущность изображаемого, "романтическая" поэтика выдвигает концепцию "живописного", термин, получающий широкое распространение в XVIII в. в смысле "специфически-свойственного живописи в отличие от скульптуры". В живописи "романтическая" эстетика особенно выдвигает Рембрандта с его резким противоставлением света и тени, служащим не раскрытию рационально отвлеченной идеи, а созданию эмоционально насыщенного образа. В более вульгарной лит-ре "выразительными" моментами служат предметы, ассоциируемые романтической эстетикой, — замки, подземелья, пещеры, луна в облаках и т. п. На более высоком уровне та же тенденция приводит к повышенной "светотени" при изображении страстей, к-рая легко вырождается в риторику, но может достигать и потрясающего красноречия. Создается совершенно новый роду образности, служащей не "украшению слога", а усилению действенности изображаемых эмоций. Пионерами этой новой образности были Руссо (особенно в своих стихотворениях в прозе — "Rêveries d’un promeneur solitaire", 1777—1778) и молодой Гёте, раннее стихотворение к-рого "Willkommen u. Abschied" [1770—1771] может считаться моментом рождения новой европейской лирики.

С 70-х гг. XVIII в. главным очагом новых течений становится Германия. Неразвитость германской экономики, исключавшая возможность прямого революционного действия, придает освободительному движению немецкого бюргерства чисто "идеальный" характер. Немецкая революция происходит только в сознании, не стремясь и не надеясь перейти в политическое действие. Отсюда глубокий разрыв между идеей и ее осуществлением в действительности. Так возникает характернейший момент всего позднейшего Р. — противоречие между "идеалом" и "действительностью".

В течение полувека вся немецкая культура развивается под знаком этого разрываг характерного для политически бессильной немецкой буржуазии. Но в то же время она обнаруживает исключительную творческую энергию в специфике отдельных областей культурного творчества. В пору своего величайшего политического ничтожества Германия революционизирует европейскую философию, европейскую музыку и европейскую лит-ру. В области лит-ры мощное движение, достигающее своей вершины в так наз. "Sturm und Drang", используя все завоевания англичан и Руссо, поднимает их на высшую ступень, окончательно рвет с классицизмом и буржузно-аристократическим просветительством и открывает собой новую эпоху в истории европейской литературы. Новаторство штюрмеров — не формальное новаторство ради новаторства, а поиски в самых разнообразных направлениях адэкватной формы для нового богатого содержания. Углубляя, заостряя и систематизируя все новое, введенное в лит-ру преромантизмом и Руссо, развивая ряд достижений раннего буржуазного реализма (так, у Шиллера получает свое высшее завершение зародившаяся в Англии "мещанская драма"), немецкая лит-ра открывает и осваивает огромное лит-ое наследие Ренессанса (прежде всего Шекспира) и народной поэзии, по-новому подходит к античной древности. Так против лит-ры классицизма выдвигается лит-ра, частью новая, частью возрожденная, более богатая и более интересная для нового сознания раскрывающейся бурж. личности.

Немецкое лит-ое движение 60—80-х гг. XVIII в. оказало огромное влияние на употребление понятия Р. Тогда как в Германии Р. противопоставляется "классическому" искусству Лессинга, Гёте и Шиллера, вне Германии вся немецкая литература, начиная с Клопштока и Лессинга, воспринимается как новаторская антиклассическая, "романтическая". На фоне господства классических канонов романтизм воспринимается чисто отрицательно, как движение, сбрасывающее гнет старых авторитетов независимо от его положительного содержания. Такой смысл антиклассического новаторства термин "Р." получил во Франции и особенно в России, где Пушкин метко окрестил его "парнасским афеизмом".

II. РОСТКИ Р. В ЕВРОПЕЙСКОЙ ЛИТ-РЕ XVIII В. И ПЕРВЫЙ ЦИКЛ Р. ЭПОХА ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ 1789. — "Романтические" черты всей этой европейской лит-ры по природе своей отнюдь не враждебны общей линии буржуазной революции. Небывалое внимание к "сокровенной жизни сердца" отражало одну из наиболее важных сторон культурной революции, сопровождавшей нарастание революции политической: рождение свободной от феодально-цеховых уз и религиозного авторитета личности, к-рую делало возможной развитие буржуазных отношений. Но в развитии буржуазной революции (в широком смысле) самоутверждение личности неизбежно вступало в противоречие с реальным ходом истории. Из двух процессов "освобождения", о к-рых говорит Маркс, субъективное освобождение личности отражало только один процесс — политического (и идейного) освобождения от феодализма. Другой процесс — экономического "освобождения" мелкого собственника от средств производства — эмансипирующаяся буржуазная личность воспринимала как чужеродный и враждебный. Это враждебное отношение к промышленному перевороту и к капиталистической экономике раньше всего сказывается конечно в Англии, где оно находит очень яркое выражение у первого английского романтика Уильяма Блейка. В дальнейшем оно характерно для всей романтич. литературы, выходит далеко за ее пределы. Такое отношение к капитализму отнюдь не может рассматриваться как непременно антибуржуазное. Характерное конечно для разоряемой мелкой буржуазии и для теряющего устойчивость дворянства, оно очень распространено и среди самой буржуазии. "Все добрые буржуа, — писал Маркс (в письме к Анненкову), — желают невозможного, т. е. условий буржуазной жизни без неизбежных последствий этих условий". "Романтическое" отрицание капитализма может так. обр. иметь самое разнообразное классовое содержание — от мелкобуржуазного экономически-реакционного, но политически радикального утопизма (Коббет, Сисмонди) до дворянской реакции и до чисто "платонического" отрицания капиталистической действительности как полезного, но неэстетичного мира "прозы", к-рый должен быть дополнен независимой от грубой действительности "поэзией". Естественным образом такой Р. особенно пышно расцвел в Англии, где его главные представители — Вальтер Скотт (в своих поэмах) и Томас Мур. Наиболее распространенная форма романтической лит-ры — роман ужасов. Но наряду с этими по существу филистерскими формами Р. противоречие между личностью и уродливой "прозаической" реальностью "века, враждебного искусству и поэзии", находит гораздо более значительное выражение напр. в ранней (до изгнания) поэзии Байрона.

Второе противоречие, из к-рого рождается Р., — противоречие между мечтами освобожденной буржуазной личности и реальностями классовой борьбы. Первоначально "сокровенная жизнь сердца" раскрывается в тесном единстве с борьбой за политическое освобождение класса. Такое единство мы находим у Руссо. Но в дальнейшем первая развивается обратно пропорционально реальным возможностям второй. Позднее возникновение Р. во Франции объясняется тем, что перед французской буржуазией и буржуазной демократией, в эпоху революции и при Наполеоне, было слишком много возможностей практического действия, чтобы могла получиться та гипертрофия "внутреннего мира", к-рая порождает Р. Испуг буржуазии перед революционной диктатурой масс не имел романтических последствий, т. к. он был недолог и исход революции оказался в ее пользу. Мелкая буржуазия после падения якобинцев тоже осталась реалистической, т. к. ее социальная программа была в основном выполнена, а ее революционную энергию наполеоновская эпоха сумела переключить в своих интересах. Поэтому до реставрации Бурбонов мы находим во Франции только реакционный Р. дворянской эмиграции (Шатобриан) или антинациональный Р. отдельных буржуазных групп, фрондирующих против Империи и блокирующихся с интервенцией (м-м де Сталь).

Наоборот, в Германии и в Англии личность и революция пришли в противоречие. Противоречие было двойное: с одной стороны, между мечтой о культурной революции и невозможностью политической революции (в Германии вследствие неразвитости экономики, в Англии вследствие давнего разрешения чисто-экономических задач буржуазной революции и бессилия демократии перед правящим буржуазно-аристократическим блоком), с другой — противоречие между мечтой о революции и ее реальным обликом. Немецкого бюргера и английского демократа пугали в революции две вещи — революционная активность масс, так грозно проявившаяся в 1789—1794, и "антинациональный" характер революции, представшей в образе французского завоевания. Эти причины логически хотя и не сразу приводят немецкое оппозиционное бюргерство и английскую буржуазную демократию к "патриотическому" блоку со своими правящими классами. Момент отхода "преромантически" настроенной немецкой и английской интеллигенции от Французской революции, как "террористической" и национально-враждебной, может считаться моментом рождения Р. в ограниченном смысле слова. Наиболее характерно этот процесс развернулся в Германии (см. "Немецкая литература", раздел "Эпоха промышленного капитализма", где он исчерпывающе освещен). Немецкое лит-ое движение, первое окрестившее себя именем Р. (впервые в 1798) и тем оказавшее огромное влияние на судьбу термина "Р.", само однако не оказало большого воздействия на другие европейские страны (за исключением Дании, Швеции и Нидерландов). Вне Германии Р., поскольку он обращался к Германии, ориентировался прежде всего на доромантическую немецкую лит-ру, особенно на Гёте и Шиллера. Гёте — учитель европейского Р. как величайший выразитель раскрывшейся "сокровенной жизни сердца" ("Вертер", ранняя лирика), как создатель новых поэтических форм и наконец как поэт-мыслитель, открывший художественной лит-ре путь к освоению самой сметой и разнообразной философской тематики. Романтиком в специфическом смысле Гёте конечно не является. Он реалист. Но как вся немецкая культура его времени, и Гёте стоит под знаком убожества немецкой действительности. Его реализм оторван от реальной практики своего национального класса, он поневоле пребывает "на Олимпе". Поэтому стилистически его реализм облекается в отнюдь не реалистические одежды, и это внешне сближает его с романтиками. Но Гёте совершенно чужд характерному для ротантиков протесту против хода истории, как чужд он и утопизму и уходу от действительности.

Иное отношение между Р. и Шиллером. Шиллер и немецкие романтики были заклятые враги, но в европейской перспективе Шиллер несомненно должен быть признан романтиком. Отойдя от революционных мечтаний еще до революции, политически Шиллер сделался банальным буржуазным реформистом. Но эта трезвая практика соединялась в нем с совершенно романтической утопией о создании нового облагороженного человечества, независимо от хода истории, путем его перевоспитания красотой. Именно в Шиллере особенно ярко сказалось то волюнтаристское "прекраснодушие", возникшее из противоречия между "идеалом" освобежденной буржуазной личности и "действительностью" эпохи буржуазной революции, к-рое принимает желаемое за будущее. "Шиллеровские" черты играют огромную роль во всем позднейшем либеральном и демократическом Р., начиная с Шелли.

Те три этапа, которые прошел немецкий Р. , можно распространить и на другие европейские лит-ры эпохи Французской революции и наполеоновских войн, помня однако, что они являются диалектическими этапами, а не хронологическими подразделениями. На первом этапе Р. еще является определенно-демократическим движением и сохраняет политически-радикальный характер, но его революционность уже чисто абстрактна и отталкивается от конкретных форм революции, от якобинской диктатуры и от народной революции вообще. Наиболее яркое выражение он получает в Германии в системе субъективного идеализма Фихте, к-рая есть не что иное как философия "идеальной" демократической революции, происходящей только в голове буржуазно-демократического идеалиста. Параллельные явления этому в Англии — творчество Уильяма Блейка, особенно его "Песни опыта" (Songs of experience, 1794) и "Женитьба Неба и Ада" (Marriage of Heaven and Hell, 1790), и ранние произведения будущих "озерных" поэтов — Вордсворта, Кольриджа и Соути.

На втором этапе, окончательно разочаровавшись в реальной революции, Р. ищет путей для осуществления идеала вне политики и находит его прежде всего в деятельности свободной творческой фантазии. Возникает сыгравшая огромную роль в буржуазной эстетике концепция художника как творца, самопроизвольно создающего новую действительность из своей фантазии. Этот этап, представляющий максимальное заострение специфики Р., особенно ярко выразился в Германии. Как первый этап связан с Фихте, так второй связан с Шеллингом, к-рому и принадлежит философская разработка идеи художника-творца. В Англии этот этап, не представляя того философского богатства, к-рое мы находим в Германии, в гораздо более обнаженной форме представляет собой бегство от действительности в область свободной фантазии.

Наряду с откровенно фантастическим и произвольным "творчеством" Р. на втором этапе ищет идеала в представляющемся ему объективно-сущим потустороннем мире. Из чисто эмоционального переживания интимного общения с "природой", к-рое играет огромную роль уже у Руссо, возникает метафизически осознанный романтический пантеизм. С позднейшим переходом романтиков к реакции этот пантеизм стремится к компромиссу, а потом и к подчинению церковной ортодоксии. Но на первых порах, напр. в стихах Вордсворта [1798—1805], он еще резко противоположен христианству, и в следующем поколений он усваивается демократическим романтиком Шелли без существенных изменений, но под характерным именем "атеизма". Параллельно пантеизму развивается и романтическая мистика, тоже на известном этапе сохраняющая резко антихристианские черты ("пророческие книги" Блейка).

Третий этап — окончательный переход Р. на реакционную позицию. Разочарованная в реальной революции, тяготясь фантастичностью и бесплодностью своего одинокого "творчества", романтическая личность ищет опоры в сверхличных силах — народности и религии. В переводе на язык реальных отношений это значит, что бюргерство в лице своей демократической интеллигенции идет на национальный блок с правящими классами, принимая их гегемонию, но принося им новую, модернизованную идеологию, в к-рой верность королю и церкви обосновывается не авторитетом и не страхом, а потребностями чувства и велениями сердца. В конечном счете на этом этапе Р. приходит к собственной противоположности, т. е. к отказу от индивидуализма и к полному подчинению феодальной власти, лишь поверхностно приукрашенному романтической фразеологией. В плане лит-ом таким самоотрицанием Р. является успокоенный канонизованный романтизм Ла-Мотт-Фуке, Уланда и т. д., в плане политическом — "романтическая политика", свирепствовавшая в Германии после 1815.

На этом этапе получает новую значимость старая генетическая связь романтизма с феодальным средневековьем. Средневековье, как век рыцарства и католичества, становится существенным моментом реакционно-романтического идеала. Оно осмысливается как век свободного подчинения богу и сеньору ("Heroismus der Unterwerfung" Гегеля).

Средневековый мир рыцарства и католицизма есть также мир автономных цехов; его культура гораздо более "народна", чем позднейшая монархическая и буржуазная. Это открывает большие возможности для романтической демагогии, для того "демократизма навыворот", к-рый заключается в подмене интересов наррда наличными (или отмирающими) воззрениями народа.

Именно на этом этапе Р. делает особенно много для возрождения и изучения фольклора, прежде всего народной песни. И нельзя не признать, что, несмотря на ее реакционные цели, работа Р. в этой области имеет значительную и непреходящую ценность. Р. сделал много для изучения подлинной, сохранившейся под гнетом феодализма и раннего капитализма жизни народных масс.

Реальная связь Р. на этом этапе с феодально-христианским средневековьем сильно отразилась на буржуазной теории Р. Возникает концепция Р. как стиля христианского и средневекового в противоположность "классике" античного мира. Наиболее полное выражение этот взгляд получил в эстетике Гегеля, но он был широко распространен в гораздо менее философски-законченных формах. Сознание глубокой противоположности между "романтическим" мироощущением средних веков и романтическим субъективизмом нового времени привело Белинского к теории двух Р.: "романтизма средних веков" — романтики добровольного подчинения и резиньяции, и "новейшего романтизма" — прогрессивного и освобождающего.

III. ВТОРОЙ ЦИКЛ Р. ЭПОХА ВТОРОГО ТУРА БУРЖУАЗНЫХ РЕВОЛЮЦИЙ. — Реакционным Р. заканчивается первый цикл Р., порожденный Французской революцией. С концом наполеоновских войн и с началом подъема, подготовляющего второй тур буржуазных революций, начинается новый цикл Р., значительно отличающийся от первого. Отличие это прежде всего — следствие иного характера революционного движения. На смену Французской революции 1789—1793 приходит множество "малых" революций, к-рые или кончаются компромиссом (революционный кризис в Англии 1815—1832), или происходят без участия народных масс (Бельгия, Испания, Неаполь), или народ, появляясь на короткое время, благонравно уступает место буржуазии сразу после победы (Июльская революция во Франции). В то же время ни одна страна не претендует на роль интернационального борца за революцию. Эти обстоятельства способствуют исчезновению страха перед революцией, тогда как оголтелый разгул реакции после 1815 усиливает оппозиционное настроение. Уродство и пошлость буржуазного строя раскрываются с небывалой очевидностью, а первое пробуждение пролетариата, еще не вступающего на путь революционной борьбы (даже чартизм соблюдает буржуазную законность), возбуждает в буржуазной демократии сочувствие к "беднейшему и многочисленнейшему из классов". Все это делает Р. этой эпохи в основном либерально-демократическим.

Появляется нового типа романтическая политика — либерально-буржуазная, звонкими фразами возбуждающая в массах веру в скорое осуществление (достаточно неясного) идеала, удерживающая тем самым их от революционного действия, и утопически-мелкобуржуазная, мечтающая о царстве свободы и справедливости без капитализма, но не без частной собственности (Ламенне, Карлейль).

Хотя Р. 1815—1848 (вне Германии) окрашен в преобладающий либерально-демократический цвет, его никак нельзя отождествлять с либерализмом или с демократией. Основным в Р. остается разлад между идеалом и действительностью. Последнюю Р. продолжает или отвергать или волюнтаристски "преображать". Это позволяет Р. служить средством выражения и для чисто реакционной дворянской тоски по прошлому и дворянского пораженчества (Виньи). В Р. 1815—1848 не так легко наметить этапы, как в предыдущем периоде, тем более, что теперь Р. распространяется на страны, стоящие на очень равличных ступенях исторического развития (Испанию, Норвегию, Польшу, Россию, Грузию). Гораздо легче различить три основных течения внутри Р., представителями к-рых можно признать трех великих английских поэтов посленаполеоновского десятилетия — Байрона, Шелли и Китса.

Романтизм Байрона — наиболее яркое выражение того самоутверждения буржуазной личности, к-рое началось в эпоху Руссо. Ярко антифеодальный и антихристианский, он в то же время антибуржуазный в смысле отрицания всего положительного содержания буржуазной культуры в отличие от ее отрицательной антифеодальной природы. Байрон окончательно убедился в полном разрыве между буржуазно-освободительным идеалом и буржуазной действительностью. Поэзия его — самоутверждение личности, отравленное сознанием тщеты и бесперспективности этого самоутверждения. Байроновская "мировая скорбь" легко становится выражением самых разнообразных форм индивидуализма, не находящего себе применения — потому ли, что его корни в побежденном классе (Виньи), потому ли, что он окружен средой, незрелой для действия (Лермонтов, Бараташвили).

Романтизм Шелли — волюнтаристское утверждение утопических путей преображения действительности. Этот Р. органически связан с демократией. Но он антиреволюционен, потому что он ставит "вечные ценности" выше потребностей борьбы (отрицание насилия) и рассматривает политическую "революцию" (без насилия) как некую деталь в космическом процессе, долженствующем положить начало "золотому веку" ("Раскованный Прометей" и заключительный хор "Эллады"). Представителем этого типа Р. (с большими индивидуальными отличиями от Шелли) был последний из могикан Р. вообще, старик Гюго, донесший его знамя до кануна эпохи империализма.

Наконец Китс может рассматриваться как основоположник чисто-эстетического Р., ставящего себе задачей создать мир красоты, в к-рой можно бы спасаться от уродливой и пошлой действительности. У самого Китса эстетизм тесно связан с "шиллеровской" мечтой об эстетическом перевоспитании человечества и о реально-грядущем мире красоты. Но воспринята из него была не эта мечта, а чисто-практическая забота о создании конкретного мира красоты здесь и теперь. Из Китса исходят английские эстеты второй половины века, к-рых уже нельзя причислять к романтикам, поскольку они уже совершенно удовлетворены реально существующим. Такой же по существу эстетизм возникает еще раньше во Франции, где Мериме и Готье из "парнасских афеистов" и участников романтических боев очень скоро превращаются в чисто-буржуазных, политически индиферентных эстетов (т. е. обывательски консервативных) и свободных от всякого романтического беспокойства.

Вторая четверть XIX в. — время наиболее широкого распространения Р. в разных странах Европы (и Америки). В Англии, давшей трех из величайших поэтов "второго цикла", Р. не сложился в школу и рано стал отступать перед силами, характерными для следующего этапа капитализма. В Германии борьба против реакции была в значительной мере и борьбой против романтизма. Величайший революционный поэт эпохи — Гейне — вышел из Р., и в нем до конца жила романтическая "душа", но в отличие от Байрона, Шелли и Гюго в Гейне левый политик и романтик не сливались, а боролись.

Наиболее пышно расцвел Р. во Франции, где он был особенно сложен и противоречив, объединяя под одной лит-ой вывеской представителей очень разных классовых интересов. На французском Р. особенно ясно видно, как Р. мог быть выражением самого разнообразного расхождения с действительностью — от бессильной тоски дворянина (но дворянина, впитавшего в себя весь буржуазный субъективизм) по феодальному прошлому (Виньи) до волюнтаристского оптимизма, подменивающего подлинное понимание действительности более или менее искренними иллюзиями (Ламартин, Гюго), и до чисто коммерческого производства "поэзии" и "красоты" для скучающих в мире капиталистической "прозы" буржуа (Дюма-отец).

В странах национально-угнетенных Р. тесно связан с национально-освободительными движениями, но преимущественно с периодами их поражения и бессилия. И здесь Р. является выражением весьма разнообразных социальных сил. Так, грузинский Р. связан с националистическим дворянством, классом вполне феодальным, но в борьбе с русским царизмом, искавшим поддержки в буржуазией идеологии. Особенное развитие национально-революционный романтизм получил в Польше. Если накануне ноябрьской революции [1830] в "Конраде Валленроде" Мицкевича он получает подлинно революционный акцент, та после ее поражения особенно пышно расцветает его специфическая сущность: противоречие между мечтой о национальном освобождении и неспособностью прогрессивного шляхетства пойти на развязывание крестьянской революции. Вообще можно сказать, что в национально-угнетенных странах романтичность революционно настроенных групп обратно пропорциональна подлинной демократичности, их органической связи с крестьянством. Величайший поэт национальных революций 1848 Петефи совершенно чужд Р.

IV. Р. В РОССИИ. — Русский Р. не вносит принципиальо новых моментов в общую историю Р., являясь вторичным по отношению к зап.-европейскому. Наиболее подлинен русский Р. после поражения декабристов. Крушение надежд, гнет николаевской действительности создают самую подходящую обстановку для развития романтических настроений, для обострения противоречия идеала и действительности. Мы наблюдаем тогда почти всю гамму оттенков романтизма — аполитическое, замыкающееся в метафизику и эстетику, но еще не реакционное шеллингианство; "романтическую политику" славянофилов; историческую романтику Лажечникова, Загоскина и др.; социально окрашенный романтический протест передовой буржуазии (Н. Полевой); уход в фантастику и в "свободное" творчество (Вельтман, некоторые произведения Гоголя); наконец романтический бунт Лермонтова, испытавшего сильное влияние Байрона, но перекликавшегося и с немецкими штюрмерами. Однако даже в этот, наиболее романтичный период русской лит-ры Р. не является ведущим направлением. Пушкин, Гоголь в своей основной линии стоят вне Р. и кладут основания реализму. Ликвидация Р. происходит почти одновременно в России и на Западе.

V. ЛИКВИДАЦИЯ И ПЕРЕЖИТКИ Р. — С 30-х гг. начинается борьба против Р. с новых реалистических позиций, борьба против отрицания и волюнтаристского искажения действительности во имя познания действительности как она есть. Реализму как лит-ому движению предшествует ряд явлений, знаменующих собой идейную ликвидацию романтического периода, — диалектика Гегеля, реалистический историзм французских историкво (в корне противоположный реакционному немецкому историзму, прославлявшему "кнут только потому, что это был кнут исторический"), огромные успехи естественных наук. С утверждением капиталистической экономики растут кадры интеллигенции, заинтересованной в приспособлении к капитализму, а не в отрицании его. С другой стороны, против Р. борется радикальная демократия.

Ко времени революции 1848 Р. как течение в основном ликвидирован, хотя отдельные романтические мотивы продолжают возникать в европейской лит-ре до последнего времени (символизм, экспрессионизм и др.).

В России, где задачи буржуазной революции оставались неразрешенными до социалистической революции 1917, имелась почва для разнообразных проявлений романтизма (элементы Р. у Достоевского, символистов). В русской буржуазной лит-ре эпохи 1905— 1917 есть живая стилевая связь с Р., отражающая и внутреннее родство. Творчество Блока развертывается под знаком противоречия между ненавистью "блудного сына" к реальной буржуазной действительности и страхом перед пролетарской революцией, с безнадежными поисками идеала то в потустороннем мире (Прекрасная Дама), то в волюнтаристском искажении действительности (образ "России", образ Христа в "Двенадцати").

Более живуч оказался Р., органически связанный с иллюзиями мелкобуржуазной демократии и постоянным разочарованием в них. В этом отношении характерно творчество раннего Ромен Роллана, в дальнейшем пришедшего к реалистическому признанию пролетарской революции. Разнообразно мелкобуржуазный Р. развернулся в России в период Октябрьской революции. Принимая революцию, но принимая ее не за то, чем она была, русская мелкобуржуазная интеллигения должна была пройти через длительную полосу противоречия между мечтой и действительностью. Часть романтиков, связанная с кулацкой "демократией", встала во враждебные отношения к пролетарской революции (Клюев), увязла в безнадежной тоске по неосуществившемуся буржуазно-крестьянскому царству (Есенин). Лучшая часть, приняв Октябрь сначала как только последовательно-плебейскую революцию, после многих колебаний и перипетий, сумела затем понять его подлинную природу и перейти на пролетарские позиции, ведущие к соц. реализму (Багрицкий и др.).

VI. СТИЛЬ Р. — Дать общую стилевую характеристику Р. не представляется возможным. Можно однако характеризовать его посредством различения от предшествовавшего ему классицизма и от пришедшего ему на смену (а отчасти и предшествовавшго — реализм середины XVIII в.) буржуазного реализма, а также установить некоторые характерные для Р. тенденции, из коих однако ни одна не покрывает всего Р. и некоторые оказываются взаимно исключающими. Романтизм отталкивается от обеих сторон классицизма — от его подчинения условной традиции (феодально-монархический авторитет) и от его рационализма. Классицизм стремится к созданию канонической безличной красоты, Р. добивается свободного выражения личности. Классицизм строит свои образы рационально-логически, упрощая и обобщая их до предела и выделяя в них их логическую сущность. Романтизм (в широком смысле) стремится не к логически стройному раскрытию образа, а к его наибольшей эмоциональной действенности.

Более специфически романтична "экспрессионистская" тематика, выбор темы по чистому признаку выразительности (поразительности, "сенсационности"), поражающей воображение независимо от качества этого поражения. Такая тематика является развитем и утончением тематики "ужасов". Исходной точкой такой "облагороженной сенсации" можно считать знаменитую "Ленору" Бюргера. К этой же семье принадлежат "Пиковая дама" и многие рассказы Мериме. Этого рода "Р." ярко расцвел и в советской лит-ре восстановительного периода, где он питался в значительной мере противопоставлением красочности недавней гражданской войны "советским будням" (Бабель, отчасти Тихонов).

Гораздо более специфически-романтична вытекающая прямо из стремления создать мир, чуждый действительности, тенденция к некоей бесплотной образности. Она выражается или чувственными признаками, отвлеченными от своих объектов, или такими элементами действительности, к-рые менее всего похожи на обычные, жесткие материальные тела — облаками, волнами, игрой света и т. п. Эта тенденция тесно связана с музыкализацией слова, стремлением разгрузить слово от материального содержания и зарядить его чисто звуковой действенностью. Тенденция эта, сильная в немецкой романтической лирике (где она отчасти нейтрализована ориентировкой на народную песню), достигает своего крайнего выражения у Шелли, например — четвертое действие "Раскованного Прометея", настоящая оргия словесной музыки и бестелесных образов.

Рядом с богатой и разнообразной музыкальной оркестровкой типа Шелли Р. на известных этапах своего развития с большой любовью разрабатывал простую, народного типа, песенность. Это конечно связано с демократическими корнями Р., но конкретно романтическая песня расцветает особенно на третьем реакционном этапе Р. (прежде всего в Германии) в связи с демагогически-"народным" национализмом. При этом освоение народной песни романтиками было очень односторонне: они облюбовали мотивы тоски, резиньяции, пассивности или идиллически примиренческие мотивы. В еще большей степени относится это к романтической сказке, насквозь идиллически примиренческой.

Другая специфически романтическая тенденция, непосредственно связанная с основным противопоставлением идеала действительности, — тенденция к контрастному противопоставлению низкой, уродливой или комической реальности идеальной мечте. На широком развертывании этого приема основана вся поэтика Гофмана, но сюда же относится и такая характерно-романтическая фигура, как Квазимодо в "Соборе Парижской богоматери" Гюго.

Наряду с тенденцией к "музыкализации", к "контрастности" и к выразительной образности Р. свойственна и противоположная тенденция к прямому и громкому выражению чувств словами. Тенденция эта, естественно связанная с эмоциональным самоутверждением личности, восходит к самым ранним фазам преромантизма ("Ночи" Юнга, 1742), но не покидает Р. до самого конца. Вырождаясь порой до худшего рода риторики, Р. на этом пути достигал иногда великолепного красноречия, создавая оружие, к-рое хорошо могло быть использовано в политической поэзии (Гюго, Лермонтов).

Реализму Р. противостоит прежде всего как искусство воображения и выражения искусству познания. Конечно и Р., как всякое искусство, был формой познавательной деятельности, но он был чужд сознательной установке на познание действительности: задачей его было или "выразить" личность поэта или "создать" мир, освобождающий от действительности или дополняющий действительность. Следует отметить, что при всем своем антиреализме романтизм вовсе не был чужд самому смелому использованию образов реальной действительности в своих целях. Однако романтики подчиняли свои реальные образы или контрастному изображению противоречия мечты и действительности (Гофман) или экспрессионистической выразительности (Матьюрин, Жанен) и менее всего заботились о познании конкретной социальной реальности.

Другой чертой Р., против к-рой боролся реализм, была идеализация героев и героинь и раздувание чувств до гиперболических размеров. И в том и в другом Р. был по существу мало оригинален, являясь лишь последним наследником долгой традиции, общей и рыцарскому роману и "высоким" жанрам классицизма. Но в Р. идеализация героев связана с общей концепцией идеала и с волюнтаристским преображением реальности, а также с поэтикой контрастов.

С нашей точки зрения буржуазный реализм обладает несравненно большей познавательно-художественной ценностью, чем Р. Однако в буржуазном реализме есть обратная сторона: это во-первых — тенденция к объективистскому, безоценочному (т. е. по существу рабски подчиненному) отношению к действительности, во-вторых — тенденция к уплощению, "прозаизации" действительности, к отрицанию героики и т. д. (см. "Реализм"). От обеих этих тенденций Р. (по крайней мере в некоторых своих течениях) свободен. Романтический стиль ярко эмоционален и оценочен. Но надо помнить, что эта оценочность чисто романтична, т. к. по существу словесна и отвлеченна. Любовь же Р. к героике и жизненному богатству не специфично романтична, а принадлежит к древнейшим стремлениям человеческого искусства, убить к-рое могла только буржуазия. Романтическое наследство никак не может быть отвергнуто, во-первых, потому, что в основе романтизма лежит страстный (хотя и искаженный) протест против капитализма, против "века, враждебного поэзии и искусству", враждебного всем лучшим проявлениям человеческой личности, века, ликвидация к-рого — наша победоносно разрешаемая задача. Р. утверждал человеческую личность, но в условиях, исключавших возможность ее подлинного утверждения. Восставая против объективной буржуазной действительности, он ей мог противопоставить только субъективное буржуазное же сознание. Но в наше время, когда происходит реальное освобождение и утверждение личности не вопреки, а вследствие создания новой социалистической действительности, тупики и трагедии Р. в прошлом имеют значительную актуальную поучительность.

Во-вторых, Р. был огромным проявлением творческой энергии, направленной на искусство. Великие художники Р. в огромной мере обогатили средства выражения художественной лит-ры. Особенно много они сделали для лирики, углубив и утвердив стилистическую революцию, начатую Гёте. Критическое освоение достижении Р. — неотъемлемая часть общей борьбы за лит-ое наследство. Если романтическая теория поэзии и искусства неприемлема для нас, то нельзя не признать, что в области конкретной критики романтизма было сделано чрезвычайно много. Можно даже сказать, что критика в современном понимании термина получила широкое практическое применение только со времени романтизма. Наконец нельзя забывать о величайших заслугах романтизма в области истории литературы, фольклора и т. п. вплоть до языкознания.

VII. Р. В СОВЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ. — В наше время стоит вопрос о "советской романтике", о том, "нужен ли нам романтизм". Отвечая на этот вопрос, надо прежде всего избежать терминологической путаницы. Если под Р. и "романтикой" понимать Р. в точном историческом смысле, тот Р., к-рый развернулся между Великой французской революцией и первым революционным выступлением пролетариата, то надо сказать, что такого пролетарского (социалистического) Р. не было, нет и не может быть. Неприятие классового угнетения принимает у пролетариата форму не мечты об идеале и не волюнтаристской подмены ее иллюзиями, а материальной борьбы за иную действительность, содержащуюся в потенции уже в капиталистической действительности, но осуществляемую только в практике коммунистической революции. Мировоззрение пролетариата есть "практический материализм", исключающий все виды Р.

Говоря о революционной романтике, у нас часто имеют в виду ранние [до 1900] произведения Горького. Несомненно, что в них есть элементы романтики — фантастичность образов, наклонность к идеализации. Однако героическая романтика Горького — это не иллюзии мелкобуржуазного Р., а бодрая уверенность пролетариата, еще не поднявшегося в своей массе до научно-коммунистического понимания путей революции, но уже стихийно чувствующего все ее возможности.

Революционная романтика в точном смысле слова жива и закономерна в революционной лит-ре капиталистических стран, где она отражает участие мелкобуржуазных масс в революционном движении и неизжитость мелкобуржуазных настроений в пролетариате. Такая романтика характерна для иных пролетарских писателей из интеллигенции, политически связавших себя с пролетариатом, но еще не настолько органически усвоивших его миросозерцание, чтобы подходить к действительности на реалистическом языке своего искусства. В советской лит-ре Р. мелкобуржуазного происхождения тоже еще не изжит. В последнее время он вступил в новую фазу волюнтаристского "освоения" тематики будущего общества помимо решения реальных задач сегодняшнего этапа борьбы за социализм. Такой романтизм не может почитаться явлением враждебным. Но говорить о романтике как желательном и нужном элементе советской лититературы, которому суждено будущее, можно только, если слову "романтика" придавать смысл, четко отграниченный от исторического явления, именуемого романтизмом.

Такое понимание слова "романтика" и установилось за последнее время довольно прочно в советской критике. Романтика в этом смысле включает целый ряд черт, отличающих реалистическое по своей природе искусство социализма от буржуазного реализма. Это — любовь к героике, но героике не фантастической, а ставшей не только реальностью, но массовой реальностью. Это — любовь к красочности и богатству жизни и природы, — неотделимое проявление того раскрытия и обогащения социалистической личности, перед которым буржуазно-романтическое пробуждение личности, как свеча перед солнцем. Наконец — это чисто стилистическая тенденция к формам выражения, отличным от внешне-реалистической манеры, к-рую в отличие от позднего буржуазного реализма социалистический реализм не считает своим неотъемлемым признаком. У некоторых писателей эти черты появляются в таком устойчивом сочетании и настолько определенно окрашивают их творчество, что можно в этом смысле говорить о стиле советской, социалистической романтики как конкретной и полноценной разновидности социалистического реализма. Как яркий пример такого произведения можно назвать "Всадников" Яновского.