Герменевтика

Важнейшей формой реализации философского знания выступают тексты, совокупность которых составляет общее проблемное поле философии. Текст представляет собой многослойное образование, которое содержит в себе множество смыслов, и одна из задач философии заключается как раз в поиске этих смыслов. В истории философии сформировалось направление, которое ставит одной из своих задач истолкование текста, - герменевтика.

Герменевтика (от латинизированной формы др. гр. слова искусство толкования; др.-ф. бог Гермес — изобретатель языка и письменности, толкователь воли олимпийских богов) — направление современной философии, в котором понимание рассматривается как отличитель­ный признак социального бытия. Основоположник герменевтики — немецкий теолог и философ Фридрих Шлейермахер (1768-1834), крупные теоретики — немецкий историк культуры и философ Виль­гельм Дильтей (1833-1911) и немецкие философы Мартин Хайдеггер и его ученик — Ганс Гадамер (1900-2002).

Герменевтика претендует на замену классической философии но­вой философией, основанной на специфическом методе — понимании. Не объяснение, а понимание — вот ключ к решению гуманитарных проблем. Только герменевтика как теория и техника понимания и истолкования текстов дает ключ к решению всех гуманитарных проблем

Герменевтика в античности считалась искусством толкования воли и мудрости богов, в Средние века — Священного Писания, в XVIII в. - искусство лингвистического анализа и одновременно психологиче­ского вживания во внутренний мир автора. Шлейермахер видел цель подобного объединенного исследования в том, чтобы понять автора лучше, чем он сам себя понимал. Ему принадлежит открытие так на­зываемого герменевтического круга — понимание текста как целого » требует понимания его частей, а понимание его частей — понимания текста как целого.

Герменевтический круг – метафора, описывающая продуктивное движение мысли герменевта в рамках техник герменевтической реконструкции. Через процедуры фиксации содержательного и грамматического плана текста необходимо создать условия для эмпатии – вчувствования в субъективность автора и воспроизведения его творческой мысли. С одной стороны, по мысли Шлейермахера, представляется очевидным, что часть понята из целого, а целое – из части. С другой же стороны, в процессе понимания мы словно движемся в неком «круге», ведь понимание целого возникает не из частей, поскольку они только из уже понятого целого могут интерпретироваться как его части. Другими словами, чтобы отнести некие фрагменты текста или определенные исторические события к какому-нибудь целому, мы должны уже заранее иметь идею именно этого целого, а не другого. Таким образом мы можем часть фрагментов собрать в одно целое, другую их часть – в другое целое. Разрешение проблемы герменевтического круга можно описать следующим образом: понимать что-либо можно только тогда, когда то, что пытаешься понять, уже заранее понимаешь. Понимание для Шлейермахера, еще не сформулировано в таком варианте, он считает его (понимание) принципиально незавершаемой деятельностью, всегда подчиняющейся правилу циркулярности, т.е. движению по расширяющимся кругам.

Дильтей, последователь Шлсйермахера, сделал новое открытие. Личное сознание любого автора исторически обусловлено. Поэтому при интерпретации текста необходимо исходить из взаимного соот­ветствия «духа произведения» и «духа эпохи». Метод «объяснения» в естественных науках Дильтей противопоставил методу «понимания» в «науках о духе».В этом и состоит принципиальное отличие наук о природе от наук о человеке, истории и культуре. «Природу мы объясняем, а душевную жизнь пони­маем» (В. Дильтей, «Описательная психология»). «Понимание» до­стигается путем «сопереживания», «вживания» и его интерпретации как момента объективного развития всей истории (Духа).

Хайдеггер в книге «Бытие и время» (1927) интерпретировал герме­невтику не как понимание текста, не как методологию гуманитарных наук, а как онтологию (человеческого бытия в мире). Понимание ото­ждествляется с бытием в истории. Человек существует исторически: он не просто продукт исторических условий, а субъект этих условий. Понимание мира открывается в анализе его как пространства возмож­ностей. Понимание исторично, ибо всегда связано с ситуацией, в ко­торой человек себя застает. Выход за пределы собственной ситуации делает возможным понимание другой исторической ситуации. В ходе установления отношения к другой ситуации обретается понимание собственной. Чтобы понять мир. необходимо прежде понять самих себя. Обратно, чтобы понять самих себя, надо прежде понять мир.

Понять – значит отождествить себя с тем, действия кого ты исследуешь, вжиться в его образ, приписать

себе себе его мотивы и соотнести с объективным смыслом истории

Гадамер попытался извлечь из герменевтической концепции своего учителя наиболее важные следствия для гуманитарных наук. Фак­тов нет. Есть только интерпретации и смыслы. Человеческое бытие есть бытие в языке. Через язык открывается и познается мир. Всякий прогресс в познании мира предполагает прогресс языка. Язык — наш второй мир. Понимание — единство и «вживания» и отнесения к объ­ективному смыслу истории. Но эти операции никогда не достигают точки полного слияния, что, согласно Гадамеру, спасает результат по­нимания смысла истории от полного растворения в субъективных пе­реживаниях и оценках.

Формой выражения традиции выступают язык, текст, которые и должны стать объектом герменевтических изысканий. Таким образом, проблема понимания заключается в поиске смыслов, содержащихся в языке в виде переплетения субъективных и объективных предпосылок. Язык, по Гадамеру, есть мир, который окружает человека, без языка невозможны ни жизнь, ни сознание, ни мышление, ни чувства, ни история, ни общество. Все, что связано с человеком, находит свое отражение в языке. Язык есть не только "дом бытия" (Хайдеггер), но и способ бытия человека, его сущностное свойство. Язык является условием познавательной деятель-ности человека. Таким образом, язык является существенным свойством человеческого бытия, и понимание из модуса познания превращается в модус бытия. Гадамер считает понимание моментом человеческой жизни.

В этом пункте Гадамер осуществляет решительный переход к тому, что в центре герменевтического подхода находится диалог, так как любое понимание является продуктом взаимопонимания. Введение диалога в круг герменевтических категорий очень важно, так как это возвращает философию к античной традиции ее восприятия прежде всего как разговора между как минимум двумя субъектами (или целыми культурами, в рамках которых находятся данные субъекты). Философ должен быть существом говорящим и слушающим (вспомним искусство майевтики Сократа и его принципиальную позицию вести философские диалоги). Поэтому понимание есть схватывание момента жизни в процессе диалога.

Философия постмодернизма.

Постмодернизм является завершением современной неклассической философии. Эта философия не только не классическая, но она совершенно явно и откровенно является антиклассической.

Этот сдвиг в духовной культуре стал выражением общего кризиса европейского общества, связанного с колоссальным ростом отчуждения. Кризис и спровоцировал тот вызов, который бросил модернизм конца ХIХ-начала XX века всем традиционным идеалам, и прежде всего Истине, Добру и Красоте. «На место мещанской морали, — писал в свое время М.А. Лифшиц, — становится декадентский аморализм, на место эстетики бесплотных идеалов, извлеченных из художественной культуры античности и Возрождения, — эстетика безобразия. Прежняя вера в «вечные истины» сменяется релятивизмом...». Как мы видим, такой «модерн» — никак не продолжение Просвещения, а его прямая противоположность. А это значит, что за этим словом в современной культуре скрываются два противоположных смысла. У идеологов постмодерна принято считать «модерном» идеалы Просвещения, утвердившиеся в XVIII веке, и в этом случае постмодерн — это, конечно, радикальное отрицание модерна. Но если оценить ситуацию по-другому, и модерн — это сдвиг в культуре на рубеже XIX и XX веков, то постмодерн — это не отрицание, а продолжение модерна.

Среди «теоретиков» постмодернизма, который, среди прочего, отрицает всякую теорию, принято выделять такие фигуры, как Р. Барт, Ж. Бодрийар, Ф. Гваттари, Ж. Делез, Ж. Деррида, Ю. Кристева, Ж.Ф. Лиотар, Ж. Лакан, М. Фуко. Что касается понимания ими культуры, то для прояснения этого аспекта лучше сделать акцент на двух фигурах — Р. Барте и Ж. Делезе.

Одним из основоположников современного постмодернизма считается французский литературовед Ролан Барт (1915—1980), работы которого часто относят ко «второй волне структурализма Одним» или, что то же самое, к так называемому «постструктурализму». Структурализм в языкознании знаменит в целом тем, что он доказал: язык обладает определенной субстанциальностью. Иначе говоря, язык не просто пассивно отражает некоторую внеязыковую реальность, а живет своей собственной жизнью, является причиной самого себя, говорит о самом себе. Это собственно и было открыто основоположником структурной лингвистики Фердинандом де Соссюром (1857—1913). Согласно его концепции, слово не только что-то означает, но и соозначает, т. е. значит не только отдельное слово, но и слова в их взаимной связи. А потому каждое слово как бы тяготеет к другому слову. Это самодвижение языка Барт называет «письмом», в противоположность «наррации» — повествованию о чем-то. В своем повествовательном, нарративном модусе язык связан с предметной практикой, а потому идеологически нейтрален. Ведь когда один первобытный охотник сообщает другому о том, что справа от него появилось какое-то животное, то это сообщение ничего, кроме этого сообщения, т. е. его чисто предметного значения, в себе не несет и не заключает. Другое дело — «письмо». Дело в том, что для человека, в особенности в развитой культуре, когда появляется письменность, имеет значение не только то, что сообщают, но и то, как сообщается. Ведь дело не в том, что Ромео любит Джульетту, а дело в том, как это описывает Шекспир. Именно «письмо» ставит мыслящего человека в совершенно иную ситуацию, чем ситуация до «письма». Всегда оказывается, что очень трудно выразить в «письме» то, что, казалось бы, понято. И всегда получается, что удачно начатое «письмо» само себя начинает продолжать. И уже не ты пишешь, а тобой пишется «письмо». «Письмо» как бы превращается в своего рода спонтанный процесс самоопределения не только слов, но и смыслов. И тогда происходит то, что Барт назвал «смертью автора».

То, что слова не являются пассивными обозначениями понятий и вещей, понял уже средневековый схоласт Пьер Абеляр, который сказал, что «речь порождается мышлением и порождает мышление». Но речь порождает мышление только благодаря идеальным значениям и смыслам. И благодаря этим идеальным значениям речевая деятельность становится «письмом», а благодаря ему мышление обретает свободу, и благодаря им же «письмо» сохраняет предметный смысл. Однако все это создает почву для злоупотреблений, что собственно и составляет характерную черту схоластики, которая «недочет в понятиях» заменяет словом.

Слова относятся к вещам только посредством идеальных значений, а идеальное значение есть не что иное, как способ обозначения, т. е. способ отнесения данного слова к данной вещи. Слова, лишенные идеального значения, теряют связь с вещами, и сами превращаются в вещи или, как выражаются постмодернисты, в «тела». И тогда или слова становятся частью физического мира, или весь физический мир превращается в слова. У постмодернистов происходит скорее первое, чем второе. И если Д. Беркли говорил, что мир — это мое восприятие, а А. Шопенгауэр утверждал, что мир — это представление, то постмодернисты считают, что мир — это говорение, «письмо». Язык, будь то речь или «письмо», и это не является открытием постмодернистов, обладает, как было уже сказано, некоторой степенью свободы, которая делает его независимым от объективной логики. Эта свобода от объективной логики есть свобода от причинности. «В игре слов причинные связи распадаются, — замечает один из исследователей постмодернизма М. Саруп, — и изобилуют ассоциации». И это действительно так. Например, круглая форма какого-то предмета может навести меня на воспоминание о коллеге, который является в философии «круглым дураком». Понятно, что переход от геометрического круга к «круглому дураку» не является логическим ни в содержательном (причинно-следственном), ни в формальном смысле. Это переход чисто «письменный», а попросту сказать, литературный, где в основе лежит творческая фантазия, воображение.

Характерно, что у истоков постмодернистской философии находится работа двух французских авторов Ж.Делеза (1925-1995) и Ф. Гваттари (1930-1992) под названием «Кафка» (1975), где, в частности, вводится термин «ризома», заимствованный из ботаники и означающий такую форму корневой системы, когда отдельные волокна ветвятся совершенно беспорядочно, образуя причудливое переплетение, напоминающее «мочалку». У древних греков «ризотомами» называли собирателей кореньев. А в постмодернизме этим термином уже обозначают способ, каким строится текст, «письмо». В таком «письме» переходы как раз и строятся не по логике, а по ассоциациям, т. е. согласно некоторому сцеплению образов, которое достаточно произвольно. Произвольные ассоциации, правда, могут помочь выявить такую внутреннюю логику вещей, которая недоступна никакому здравому рассудку. И тогда это уже не произвольные, а свободные ассоциации. Если же они просто произвольны, то тогда это «шизофренический дискурс» — термин, введенный Делезом. Например, тот же самый круг может вызвать у меня не образ моего коллеги — «круглого дурака», а, скажем, понятие знаменитого числа пи, которое выражает соотношение между длиной окружности и ее диаметром или радиусом. И тогда мы уже имеем дело не с «шизофреническим дискурсом», а с математической логикой. Одна и та же способность творческой фантазии, как это было давно замечено, лежит и в основе искусства, в том числе литературы, и в основе науки.

В классической философии Добро борется со Злом, Истина с Ложью, а Красота с Безобразием. И если этой борьбы нет, то нет и нравственности. «Налицо, — пишет в связи с этим Ж.Делез, — переориентация всей мысли и того, что подразумевается под способностью мыслить: больше нет ни глубины, ни высоты. Не счесть насмешек в адрес Платона со стороны Киников и Стоиков. И всегда речь идет о том, чтобы низвергнуть Идеи, показать, что бестелесное пребывает не в вышине, а на поверхности и что оно — не верховная причина, а лишь поверхностный эффект, не Сущность, а событие».

Место сущности занимает «событие». Постмодернисты стремятся уйти от традиционной философской терминологии. И это понятно, ведь если сказать не «событие», а «явление», то пришлось бы поставить вопрос о том, что является, т. е. вопрос о сущности. Если мы отрицаем идеальное вообще, то мы отрицаем и нравственный мотив, а с ним и нравственный закон — основной закон, который управляет человеческим поведением и который радикальным образом отличается от законов физики и биологии. А если такого закона нет, то тогда «все позволено»... Согласно постмодернистам, такого закона нет. «Что действительно аморально, — пишет Делез, — так это употребление этических понятий типа справедливое-несправедливое, заслуга-вина». Нет ни заслуги, ни вины, ничего этого нет, есть только «воля к событию». Об истине, речи быть не может. Возникнув в русле критики западноевропейской культуры как «репрессивной», подавляющей человеческую свободу, постмодернизм, опять-таки по логике отрицательности, доводит эту «свободу» до крайности, и, как и всякий миф, оказывается на поверку жестко авторитарным. Освободив человека от объективной логики, постмодернизм производит такую «авторитарную ритуализацию дискурса», которая загоняет человека в жесткие рамки, когда он на каждом шагу должен делать всякие ритуальные приседания, и если чуть не так присел, то ты уже не вписываешься в «современную философию». И эта «современность» тоже есть не что иное, как средство террора. Раньше ценилась «железная логика», теперь ценятся «неясная логика» и «слабое мышление».

Постмодернизм считается многими экстравагантной философией. Но число его сторонников неуклонно воз­растает. Постмо­дерн — это прежде всего философия, которая направле­на против философии Нового времени. Постмодернисты считают, что феноменология, герменевтика, аналити­ческая философия по сути своей не отказались от иде­алов нововременной философии. Постмодернисты гото­вы к самым резким выводам. Они стремятся расшатать все то, что сжимает человека в «объятиях тоталитариз­ма»: жесткие логические схематики, окончательные вы­воды, всяческий поиск устойчивого, преклонение пе­ред авторитетами, властные структуры, в том числе науку и технику, поиск единообразия, насаждение необосно­ванных ценностей, стремление к непременному согла­сию между людьми, умаление эмоционального и чув­ственного, культивирование устаревших эстетических и моральных идеалов.

Призыв постмодернистов таков: больше хаоса, дис­кретности, плюрализма, чувственности, кризиса ав­торитетов, интуитивизма, поиска нестабильности, не­согласия, нигилизма, отсутствия единообразия, иронии по отношению к признанным ценностям, калейдоскопичности, символичности, неустойчивости.