"Суетность человека, воображение, самолюбие"

Мы не довольствуемся жизнью, которую имеем в себе и в собственном бытии нашем: мы хотим жить в мыслях других, жизнью кажущеюся, и прилагаем к тому все наши усилия. Слава так сладостна для нас, что, с чем бы она ни соединялась, хотя бы даже со смертью, мы любим ее. Гордость перевешивает все немощи. Она или скрывает их, или если и обнаруживает, то тщеславится их сознанием. Среди всех наших слабостей, заблуждений и пр. она так от природы сильна в нас, что мы с радостью отдаем саму жизнь, лишь бы только о том говорили. Сами пишущие против славы хотят иметь славу хороших писателей, а читатели их похвалиться, что прочли их; да и сам я, пишущий это, имею, может быть, то же желание, а равно и мой читатель. Любознательность тоже тщеславие. Чаще всего мы хотим знать только для того, чтобы сообщить об узнанном. Не стали бы люди разъезжать по морям ради одного удовольствия видеть море без надежды когда-нибудь рассказать виденное.

Быть полным недостатков, без сомнения, дурно; но еще хуже не хотеть сознавать их.

Таким образом, открывая в нас действительно присущие нам несовершенства и пороки, люди ничуть не обижают нас, ибо не они виною тому; напротив, они делают доброе дело, помогая нам избавиться от зла, состоящего в неведении этих недостатков. Мы не должны сердиться, что они знают их, ибо мы таковы на самом деле, и пусть они презирают нас, если мы достойны презрения. Разве не верно, что мы ненавидим правду и тех, которые ее высказывают, любим, когда они ошибаются в нашу пользу. Поэтому, чем выше наше положение в свете, тем больше мы удаляемся от истины, потому, что люди больше остерегаются оскорблять тех, чье расположение полезнее, а вражда более опасна. Жизнь человека не более чем постоянная иллюзия; люди только обманывают и льстят друг другу. В нашем присутствии никто не говорит о нас так, как говорит за глаза. Предложите величайшему философу перейти через пропасть по самой широкой и прочной доске: как бы разум ни убеждал его в отсутствии опасности, воображение его все-таки возьмет верх. Наши судьи хорошо познали эту тайну. Их красные мантии, горностаевая опушка, роскошь судилищ, цветы лилии - вся эта торжественная обстановка была весьма необходима; и если бы

наши доктора не носили ряс и туфель, а ученые четырехугольных шапок и широких плащей, никогда не могли бы они одурачить света, который не может противостоять этой неотразимой внешности. Если бы судьи руководились истинным правосудием, а врачи обладали действительным искусством исцеления, то не нужны были бы им четырехугольные шапки: величие этих наук внушало бы само по себе достаточно уважения. Нужно иметь очень совершенный рассудок, чтобы не поддаться обаянию величия при виде падишаха в его серале, окруженного сорока тысячами янычар.

Таковы действия этой обманчивой способности, которая, по-видимому, дана нам нарочно для того, чтобы вводить нас в неизбежное заблуждение. Воображение увеличивает мелкие предметы до того, что они всецело наполняют нашу душу, и, по

безрассудной дерзости, уменьшает великие предметы до своих собственных размеров, говоря, например, о Боге.