- •Своеобразие художественного построения «евгения онегина»
- •Принцип противоречий
- •1 См.: Чумаков ю. Н. Состав художественного текста «Евгения Онегина» // Пушкин и его современники: Уч. Зап. Лгпи им. А. И. Герцена. — Псков, 1970. — т. 434. — с. 24.
- •(«Лицинию», 1815—1825) 3
- •1 Литературное наследство. — Кн. 16—18. — с. 661.
- •1 Раевский в. Стихотворения. — л., 1952. — с. 152.
- •1 Исключительно глубокий анализ «литературности» «Онегина» см. В статье ю. Н. Тынянова «о композиции «Евгения Онегина», Тынянов ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино, м., 1977 с. 52—77
- •«Чужая речь» в «евгении онегине»
- •(VI, 193; несколько иной вариант см.: II, 1, 361).
- •1 Бродский н. Л. Евгений Онегин, роман а. С. Пушкина. — м., 1950. — с. 220.
- •Проблема «точки зрения» в романе
- •1 См.: Сидяков л. Наблюдения над словоупотреблением Пушкина («проза» и «поэзия») // Пушкин и его современники: Уч. Зап. Лгпи им. А. И. Герцена. — Псков, 1970. — т. 434.
- •Проблема интонации. «роман требует болтовни»
- •Литература и «литературность» в «евгении онегине»
- •1 Белинский в. Г. Полн. Собр. Соч. — т. VII. — с. 469 (курсив мой. — ю. Л.).
- •«Поэзия действительности»
- •1 Вяземский с некоторым недоумением сообщал жене 23 января 1828 г.: «Он, шут, и меня туда ввернул:
- •1 Северная пчела. — 1826. — № 132.
- •1 Григорьев а. Литературная критика. — м., 1967. — с. 297.
- •1 Блок а. Собр. Соч.: в 8 т. — м.; л, 1963. — т. VII. — с. 330.
- •Единство текста
- •1. Первую группу составляют те структурные организации, которые непосредственно реализованы в тексте и могут быть обнаружены средствами анализа его материальной данности.
- •Человек в пушкинском романе в стихах
- •1 Тынянов ю. Н. О композиции «Евгения Онегина» // Цит. Соч. — с. 66.
- •1 Наиболее подробно идея сюжетной симметрии развита в работе: Благой д. Д. Мастерство Пушкина. — м., 1955. — с. 178—198.
- •1 Баратынский е. Полн. Собр. Стихотворений. — м., 1936. — т. 1. — с. 168. 106
1 Григорьев а. Литературная критика. — м., 1967. — с. 297.
Оборвав рассказ о своем герое задолго до того, как он исчерпал возможности дальнейшего сюжетного движения, Пушкин превратил его в ту художественную загадку, над решением которой бился весь русский роман XIX — начала XX в. Все версии «онегинского типа» от Рудина и Обломова до героя «Возмездия» Блока, от Чичикова (ср. глубокое замечание Ап. Григорьева: «Дело объезжать Россию и сталкиваться с различными слоями ее жизни Пушкин поручил потом не Онегину, а известному «плутоватому человеку Павлу Ивановичу Чичикову» 1) до Раскольникова и Ставрогина — это попытки разрешить «загадку Онегина» и исчерпать заложенные в этом образе художественно-исторические возможности.
Но если Онегин создан как герой, всегда стоящий на распутье, то путь Татьяны может показаться завершенным, а образ — однозначно исчерпанным. Это не так. Во-первых, то, что Татьяна отсекла от себя возможность романных «поступков», лишь перенесло динамическую противоречивость ее характера в сферу внутренней жизни, превратив ее образ в глубоко трагический. Во-вторых, добровольный, сознательно принятый, а не продиктованный автоматизмом внешнего давления, отказ от совершения поступка сам есть поступок наивысшей ценности. Он означает не потерю личной свободы, а высшее ее проявление — осознание связи свободы и ответственности. В этом отношении ошибочным представляется часто встречающее противопоставление якобы суетной сложности характера Онегина мудрой простоте Татьяны (простота и цельность здесь получают оттенок «природности» и незатронутости культурой). Образ Татьяны в такой трактовке теряет внутренний трагизм. Жизнь Татьяны — не растворение в автоматизме ритуализованной череды дней, не потеря личности, запретившей себе свободу выбора, а добровольно принятый подвиг. Психологическая близость к народу так же не дана ей извне, как нечто поглощающее ее личность, а есть именно результат развития личности, ее постоянных усилий по выбору нравственно наиболее трудного пути.
Подвиг Верности, который добровольно принимает на себя героиня Пушкина, конечно, шире проблемы верности семье. Последнее становится знаком самого понятия верности. Это позволило чуткому Кюхельбекеру парадоксально приравнять Татьяну 8-й главы к Пушкину. «Поэт в своей 8 главе похож на Татьяну сам: для лицейского его товарища, для человека, который с ним вырос и его знает наизусть, как я, везде заметно чувство, коим Пушкин переполнен» 2. Проходящее от романов Тургенева и «Анны Карениной» до «Поэмы без героя» Анны Ахматовой расширение темы верности (и неверности) до самых общих исторических ее истолкований продолжает жизнь пушкинской героини в многократных интерпретациях и преломлениях.
1 Григорьев А. Литературная критика. — М., 1967. — С. 178.
2 Кюхельбекер В. К. Путешествие, дневник, статьи. — Л., 1979. — С. 99—100.
Пушкин в «Евгении Онегине» задал отношение этих характеров и создал их принципиально открытыми. Не искусственное придумывание «конца» пушкинского романа, а прослеживание его судеб в русской культуре раскрывает нам смысл «Евгения Онегина».
В многочисленных русских романах XIX в. просматривается в различных трансформациях онегинская структура, которую можно было бы определить как пересечение смыслового «поля Онегина» и «поля Татьяны». В «поле Онегина» оказываются персонажи, интеллектуально возвышающиеся над другими, с доминирующими требованиями счастья, свободы, трактуемой как «свобода для себя». Конфликт этих героев с окружающей действительностью основан на том, что эта действительность причиняет им лично страдания и препятствует их личному счастью. В «поле Татьяны» господствует поэзия Верности и Долга, свобода понимается как сознательная жертва собой для счастья других, а конфликт с окружающим миром вызван зрелищем чужих страданий и желанием послужить страдающим.
Различные интерпретации онегинского начала образуют характерологическую парадигму, в которую входят Печорин, Бельтов, Рудин, Обломов, Андрей Болконский, Ставрогин, Иван Карамазов. Однако этот же онегинский импульс включается и в другую парадигму: Германн, Чичиков, Раскольников, «подросток» и все трансформации «наполеоновского» архитипа.
Трансформации «поля Татьяны» определяют не только героинь романов Тургенева и Гончарова, но и пару. Сонечка Мармеладова — Анна Каренина. Характерно, что и в «Нови», и в стихотворении в прозе «Порог», и в очерке Г. Успенского «Выпрямила» народническое и народовольческое начало воплощается именно как женское. С этим же связано, видимо, неожиданное подчеркивание женственности в образах Нежданова в «Нови», князя Мышкина в «Идиоте» и Алеши Карамазова, завершающееся тем, что Александр Блок назовет в дневнике 1918 г. Христа, идущего впереди красногвардейцев его «Двенадцати», «женственным призраком» 1.