I. Завершение Канона

Взяв Гостию, священник трижды осеняет ею крестным знамением чашу со словами: «Per ipsum et cum ipso et in ipso» (Через Него, с Ним и в Нем). Затем он дважды творит крестное знамение между собой и чашей. Крестное знамение устанавливает полное тождество Гостии, чаши и священника, чем вновь подтверждается единство жертвы во всех ее составных частях. Соединение Гостии и чаши означает соединение плоти и крови, т. е. одушевление тела (кровь = душе). Засим следует «Отче наш».

К. Эмболизм и fractio (преломление)

(Эмболизм означает «вставку»)

Читаемая на этом этапе молитва «Libera nos, quaesumus, Do-mine, ab omnibus malis, praeteritis praesentibus et futuris» (Избавь нас, молим Тебя, Господи, от всех зол прошедших, настоящих и будущих) еще раз подчеркивает высказанную в только что прочитанном «Отче наш» просьбу «sed libera nos a malo» (избави нас от лукавого, букв, «злого»). Связь между этой вставкой и происходящей при жертвоприношении смертью Христа — его сошествие в преисподнюю и сокрушение адской мощи. Последующий ритуал fractio символически передает смерть Христа. Гостия преломляется над чашей на две половины. От левой половины снизу отламывается частица (particula), предназначенная для ритуала consignatio и commixtio. В византийском обряде просфора делится на четыре части, помечаемые буквами следующим образом:

ИС

НИ КА

ХС

Это означает: «Iesoys Christos nica» (Иисус Христос побеждает)

Такое своеобразное расположение явно передает структуру четверицы, которая, как известно, издревле выражала собой целостность. Данная четверица, как показывают буквы, соотносится с уже прославленным Христом, Царем Славы и Пантократором.

Еще сложнее мозарабское fractio. Гостия здесь сначала преломляется пополам, затем левая половина делится на пять частей, а правая — на четыре.

Названия пяти частей Названия четырех частей

левой половины: правой половины:

1. corporatio (incarnatio)

2. nativitas 1. mors

3. circumcisio 2. resurrectio

4. apparitio 3. gloria

5. passio 4. regnum

Пять фрагментов первой группы соотносятся исключительно с человеческой жизнью Господа, тогда как четыре второй — с его существованием за пределами мира сего. Согласно древнему представлению, пять — число естественного («гилического») человека, чьи вытянутые руки и ноги вместе с головой образуют пентаграмму. Четыре, напротив, символизирует обретающуюся в вечности целостность. (Как показывает, например, гностическое имя «Барбело», переводимое «Четверица есть Бог») Хотел бы еще заметить, что этот символ, как кажется, указывает на то, что растяженность в пространстве — крестообразная поза,— с одной стороны, означает страдания божества (на кресте), с другой же — его господство над мировым пространством.

L. Consignatio

Сотворив частицей крестное знамение над чашей, священник роняет ее в вино.

М. Commixtio

Commixtio означает смешение хлеба и вина. Феодор Мопсуэ-стийский (ум. 428) говорит об этом так: «Он смешивает и связывает их воедино, так что каждому становится ясно, что хотя они суть две [субстанции], на самом деле они — одно»42. В читаемой попутно молитве говорится: «Наес commixtio et conse-cratio Corporis et Sanguinis Domini nostri etc» (это смешение и освящение Тела и Крови Господа нашего). Слово «consecratio» указывает здесь, возможно, на первоначально существовавшее освящение per contactum. Но одним этим не объяснить возникающего противоречия с уже имевшим место освящением обеих субстанций. Поэтому вспомнили о древнем обычае сохранять Таянство от одной мессы до другой: Гостию обмакивали в вино и хранили в размякшем (т. е. смешанном) состоянии. Смешение имеет место на завершающем этапе целого ряда других обрядов. Упомяну лишь о водоосвящении, а также о смеси из молока и меда, которую согласно Канонам Ипполита неофиты должны были испивать после причащения.

В «Sacramentarium Leonianum» (VII в.) commixtio истолковывается как смешение небесной и земной природ Христа. Согласно более позднему представлению, оно есть символ воскресения, так как при этом равнозначная душе кровь вновь соединяется с покоящимся в гробнице телом Христовым. При commixtio тело (частица) утапливается в вине, символизирующем дух, что равносильно прославлению тела и представляет многозначительный контраст с предшествующим актом крещения, при котором тело погружается в воду превращения. Так что, наверное, вполне оправданно рассматривать commixtio как символ воскресения.

N. Резюме

При ближайшем рассмотрении оказывается, что последовательность ритуальных священнодействий мессы в сжатом виде изображает жизнь и страсти Господни — иногда четко и ясно, иногда лишь намеками. При этом некоторые фазы частично перекрывают одна другую или придвинуты друг к другу настолько плотно, что едва ли кому-то придет в голову говорить о сознательной, преднамеренной конденсации. Более вероятным представляется, что месса в процессе своего исторического развития постепенно сделалась уплотненной картиной, рисующей основные моменты жизни Христа. Прежде всего (в «Benedictus qui venit» и «Supra quae») мы имеем предвосхищение и предоб-ражение пришествия Господа. Произнесение слов освящения соответствует воплощению Логоса, но одновременно и страстям и жертвенной смерти Христа, причем последняя еще раз проступает в обряде преломления. В молитве «Libera nos» намечается сошествие в ад, а в ритуалах consignatio и commixtio — воскресение Христа.

Поскольку приносимый в жертву дар есть сам жертвующий, поскольку священник и община верующих самих себя предлагают в жертвенный дар и поскольку Христос есть одновременно и жертвующий, и жертвуемое, то налицо мистическое единство всех частей и участников акта жертвоприношения. (В «Учении двенадцати апостолов» («Дидахе»), на которое ссылается Юнг, говорится: «Как этот хлеб был рассеян по холмам и был собран во одно, так да соберется Церковь Твоя от пределов земли в твое Царство»). Это единство — хороший пример «participation mystique» (мистической сопричастности), которую Леви-Брюль выделяет в качестве отличительной черты первобытной психологии,— точка зрения, недавно подвергшаяся недальновидной критике со стороны этнологов. Однако идею единства никоим образом не следует представлять «примитивной»; скорее уж, она показывает, что «participation mystique» характеризует всякий символ как таковой. Ведь символ всегда включает в себя бессознательное, а потому также и человека: нуминозность символа есть выражение этого факта. Сочетание дара и тех, кто его подносит, в единой фигуре Христа намечено уже содержащейся в Didache мыслью о том, что Corpus mysticum, Церковь, состоит из множества верующих подобно тому, как хлеб составлен из множества пшеничных зерен, а вино — из множества виноградин. Сверх того, мистическое Тело Христово двуполо, что символизируется двоицей вина и хлеба. Таким образом, два эти вещества — мужеское вино и женский хлеб — свидетельствуют также об андрогинности мистического Христа. (Кramp, 1. с, р. 55) Итак, в качестве своего сущностного ядра месса содержит в себе Таинство и чудо происходящего в человеческом мире превращения Бога, его очеловечения и, наконец, возвращения к своему в-себе-и-для-себя-бытию. И сам человек вовлекается в этот таинственный процесс в качестве служебного инструмента благодаря своей самоотдаче и самопожертвованию. Самоприношение Бога есть добровольный акт любви, тогда как само жертвоприношение, напротив,— мучительная и кровавая смерть, Слово «кровавая», как показывает следующее предложение, следует понимать в символическом смысле учиняемая человеком instrumentaliter и ministerialiter. («Incruente immolatur» относится лишь к обряду, но не к символизируемой им вещи.) Ужасы крестной смерти — неизбежная предпосылка превращения. Последнее есть, прежде всего, оживление самих по себе мертвых субстанций, но также и их существенное изменение в смысле одухотворения, в соответствии с древним воззрением на пневму как некую тонкоматериальную субстанцию. Это воззрение выражается в конкретном приобщении Плоти и Крови Христовых при причащении.