Коллективизация. Голод 1933-34 годов.
Годы коллективизации актуализируются лишь в некоторых биографиях. Те редкие отрывки, которые удалось вычленить из потока, не дают возможности определить отношение к самому явлению коллективизации. Следует отметить, что масштабы голода и планомерного геноцида казахского населения в 30-ые годы получили объективную оценку отечественных историков лишь в последние годы. Подсчитано, что за время коллективизации убыль аульного населения в Казахстане составила 47%. Вспоминает пожилая казашка:
В это время было преследование богачей. Производили конфискацию имущества, переселяли. Я была совсем маленькая. К нам домой занесли чье-то конфискованное имущество. Сумятица, неразбериха. Мы с братиком выходили и смотрели, как у кого-то отнимали имущество, отправляли куда-то. А в 1933 году скончалась наша мать. Мне было в это время всего семь лет. Братику - пять.
В тридцатые годы началась коллективизация. Вот мы все свое хозяйство сдавали. Сколько-то скотины положено было или лошадей или овец, то сдавали и организовывали колхоз, вот так начинали организовывать… (Улмекен).
Эта тема заслоняется более значимой частью памяти – темой голода:
Первый был колхоз «Красноармейский». Отец был председателем. Немного, правда, был. Потом в эти годы, потом началась засуха. И долго она длилась – тридцатые годы – тридцатый, тридцать первый, тридцать второй, тридцать третий. Голод наступил, страшнейший голод. Ели даже траву, собирали и ели. Нечего было совершенно есть. Ходили камыш дёргать. А там сыро. Всё сушили и ели. (…)
Но в это время отца забрали в милицию. Кем-то работать. И там ему давали паёк. Немножко муки. И вот эту траву перемешивали с мукой и делали лепёшки, вот нас и кормили. Шестеро детей нас было, отец и мать. Вот восемь человек нас было. В 1935 году переехали отец и брат мой, с сыном отец, переехали в Алма-Ату, потому что наступил голод, голод… (Л.)
Исторические лица
В нарративах встречаются имена известных исторических лиц, государственных деятелей, придающие текстам качество несомненной достоверности.
В 27 году отец возил меня с собой на съезд в Москву. На нем присутствовали Троцкий, Рыков. Я помню, как Рыков поднял меня на руки, подержал на руках, поговорил со мной. На нем был темный костюм, галстук в горошек. Очень симпатичный дядя. (…)
Папа родом из Баян-Аула. Он дружил с Джангильдиным Алибеком, Канышем Сатпаевым. Старшего брата Каныша Имантаевича расстреляли за связь с алаш-ординцами. Аширбеков и Джангильдин были репрессированы, по десять лет в ссылке отбыли (Ада).
Я помню смерть Сталина, когда моя тетка напилась пьяная. От счастья. Она плясала, когда люди плакали, она пела и плясала. Она уже отсидела Карлаг, она была Карлаговкой, и она их уже не боялась. Она была секретарем Тухачевского, когда их всех арестовали…(Людмила).
Наряду с политиками, встречаются также имена деятелей культуры, знаменитых советских артистов:
В военные годы в Алматы были эвакуированы московские театры. Я жила с родителями в гостинице по Панфилова. Туда же были расселены и актеры. Я повседневно общалась с многими из них – с Целиковской, Жаровым, Абрикосовым, Серовой, Марецкой, еще неизвестной балериной Галиной Улановой, я много почерпнула из жизни актеров. (…) Я вязала и шила московским актерам. Моими клиентками были Марецкая, Уланова, Целиковская. (…)
Я перевелась на терапевтическую работу во вторую поликлинику. Мой участок – самый центр города, где проживали знаменитости – Аюханов, Абдуллины, Байсеитова, Жаманова, Багланова, Померанцев и другие (Ада).