Глава 3 Личность в истории общества

«Нет, мы — писатели, которые вынуждены считаться с тем фактом, что широкая публика пока еще не находится в нашем распоряжении и что для того, чтобы до нее добраться, нам нужно использовать возможности, находящиеся в руках буржуазии. У нас в настоящее время издаются великолепные серии, например «карманные книги»: они стоят очень дешево, и теперь их читает все более и более широкая публика, можно сказать, что их читают массы. Но в этих сериях публикуются только произведения, удостоенные премии, а это сразу отстраняет от участия в этих изданиях большинство писателей, так что, в конце концов, мы имеем право доступа к массам только в том случае, если мы понравились господствующей элите. Это одно из наиболее крупных наших противоречии»107.

Дело, следовательно, не в том, что массы признают только низкопробные вещи, а в том, что производство эрзац-культуры обходится дешевле, а целью издателей, кинопродюсеров и т. д. является именно извлечение прибыли. «Мне кажется,— заявил на симпозиуме в американской Академии наук и искусств редактор «высоколобого» журнала «Partisan Review» Уильям Филлипс,— что единственной причиной существования журнала «Look», будем откровенны на этот счет, является то, что он дает прибыль» 108. Не следует забывать и об относительности самого критерия «высоколобости»; снобизм интеллигентской элиты нередко проявляется в нарочитой усложненности формы, специально, чтобы отсечь «непосвященных». Когда же книга становится похожа на ребус, ее охотно обсуждают, но для чтения предпочитают брать

275

детективный роман. Бертран Рассел, которого никто не упрекнет в недостатке вкуса и культуры, прямо говорит, что предпочитает детективы Майкла Иннеса и Агаты Кристи современным романам, так как первые кажутся ему гораздо более реалистичными. Персонажи детективных рассказов все-таки что-то делают, тогда как герои новых романов только думают о деятельности 109. Вероятно, в этом есть какая-то доля истины.

Еще важнее социальный, идеологический момент. Если человек только носитель частичной функции, задавленный однообразным механическим трудом, ему действительно трудно овладеть всем богатством духовной культуры. Последняя может казаться ему излишним и даже раздражающим грузом, который некуда приложить. Потребность в такой культуре возникает тогда, когда человек вступает в борьбу за изменение своих жизненных условий, когда он из пассивного продукта обстоятельств становится общественным деятелем. В этом смысле судьбы культуры тесно переплетаются с судьбами личности.

Вскрывая противоречия современного общества, нужно избегать романтической идеализации прошлого, что нередко чувствуется в рассуждениях западных социологов, противопоставляющих сегодняшней «неустойчивости бытия» социальную и нравственную гармонию средневековья. Конечно, в прошлом жизнь была более стабильной. Но в массе своей люди средневековья имели гораздо меньше возможностей для развития творческой индивидуальности, чем современный человек. Их сознание находилось

276

во власти дремучих суеверий, их социальные возможности однозначно определялись сословной принадлежностью. Можно ли всерьез утверждать, что культурный уровень неграмотных крестьян XVI в. был выше уровня современного обывателя, даже если он не читает ничего, кроме газет и комиксов? Да и «культурная элита» в ту пору была гораздо меньше современной. Конечно, сама фиксированность «принадлежности» человека к сословию, религии и т. п., лишая его возможности выбора, не позволяла ему осознать степень своей скованности, которая переживалась как естественное состояние. Но тем хуже приходилось тому, кто по складу характера или направленности мышления «не укладывался» в заданные рамки. Если люди прошлых эпох не мучились сомнениями относительно ценности собственного Я, то у них были другие неврозы — на почве религиозного фанатизма, «отчуждения» от бога, козней нечистой силы и т. п. Просветители были тысячу раз правы, восставая против подобной «цельности» и «гармонии»!

Да и так ли всеобъемлюща была эта «гармония»? Уже Элоиза писала как о само собой разумеющемся факте, что «в наше время... только в редких случаях благочестие не является лицемерием и ... наибольшими похвалами превозносится тот, кто не вступает в противоречие с общественным мнением»110. История ересей и постоянные жалобы духовенства на апатию верующих говорят о том, что не стоит преувеличивать идеологическое единообразие прошлых исторических эпох, независимо от того, завидуем ли мы этому единообразию или осуждаем его.

Слово «отчуждение» звучит обманчиво, со-

277

здавая впечатление, будто человек когда-то был всесторонним и счастливым, а потом утратил свои лучшие качества. Но всемирная история не повесть о потерянном рае. Речь идет не о том, чтобы вернуть человеку что-то им утраченное, а о том, чтобы он обрел нечто новое, чем он никогда раньше не обладал. Трагедия романтического индивидуализма состояла и состоит в том, что капитализм посулил превратить личность в высшую социальную ценность, но своих обещаний не выполнил. Капиталистическая рациональность, говоря словами Макса Вебера, «расколдовала» мир, и, лишенный прежних чар, он предстал перед людьми в своей холодной жестокости. Так о чем же следует жалеть? О том ли, что с цепей, сковывавших человека, слетели прикрывавшие их розы, или о том, что сами цепи еще не разбиты?

Отмечая романтический характер некоторых современных концепций отчуждения, я отнюдь не хочу этим принизить или дискредитировать их. Неудовлетворенность действительностью, даже если положительная программа еще не вполне ясна,— великая революционная сила. О тех, «кто в святом беспокойстве восторженно жили, гибли трагически, смели и петь и любить», замечательно сказал Валерий Брюсов в стихотворении «Романтикам» 111:

Вышли другие, могучие силой хотений, Вышли, чтоб рушить и строить на твердой земле,

Но в их упорстве был отзвук и ваших стремлений, В свете грядущего — луч, вас манивший во мгле!

Но чтобы строить на твердой земле, недостаточно иметь высокую цель, нужно еще найти действенные средства ее достижения.

278

Либеральные критики «массового общества» находятся в плену традиционного противопоставления личности обществу. Им кажется, что одна может развиваться только за счет другого, что отношение индивида к обществу может быть либо индивидуалистическим, либо конформистским, что, чем больше личность соответствует социальным нормам, тем меньше в ней индивидуальности, и обратно 112. Я уже говорил об оши бочности такого решения. Социальная норма, уже в силу того, что она имеет коллективный характер, всегда остается в какой-то степени «внешней» для отдельного индивида. Требовать, чтобы вся совокупность социальных норм стала сознательным внутренним мотивом поведения индивида, утопично хотя бы потому, что реальный объем общественного сознания всегда шире, чем объем сознания индивидуального. Превращение каких-то норм поведения в привычку освобождает человеческий интеллект для других, более сложных «выборов», количество которых по мере дифференциации общественной деятельности не уменьшается, а возрастает. Современные люди, с их сложной ролевой структурой, гораздо больше отличаются друг от друга, чем члены любой патриархальной «общности», регулируемой вековой традицией.

Беда капитализма — не в «стандартизации» индивидов и «заорганизованности» общества, а в том, что рациональные формы поставлены на службу иррациональным целям (производство ради прибыли, богатство как критерий личного достоинства и т. п.). Капиталистические отношения уже не соответствуют возможностям и тенденциям развития общества, восприни-

279

маются как противоестественные, бесчеловечные. История повторяется. «Человек» символизирует тенденции, заложенные в обществе, но которых не может реализовать существующая социальная структура. Так было при разложении первобытнообщинного строя, когда «человек как мера всех вещей» впервые противопоставил себя богам и общинной традиции. Так было в поздней античности, когда «мудрец» осознал стеснительность рамок полиса и несправедливость института рабства. Так было на заре капитализма, когда система феодальной иерархии и ее идеологическое обоснование подверглись критике в свете «самоочевидных» положений о «неотчуждаемых правах человека». Так происходит сегодня, когда «личность» восстает против «отчуждения», «механической цивилизации» и «капиталистической рациональности». Но чтобы эта социальная критика была плодотворной, необходимо отделить предвосхищение будущего от ностальгии по прошлому, реальную программу деятельности — от несбыточных иллюзий.

280