Глава XXXVII

Это дело мы уладили; потом пошли на задний двор, к мусорной куче, где

валялись старые сапоги, тряпки, битые бутылки, дырявые кастрюльки и прочий

хлам, покопались в нем и разыскали старый жестяной таз, заткнули получше

дырки, чтобы испечь в нем пирог, спустились в погреб и насыпали полный таз

муки, а оттуда пошли завтракать. По дороге нам попалось два обойных

гвоздя, и Том сказал, что они пригодятся узнику - выцарапать ими на стене

темницы свое имя и свои злоключения; один гвоздь мы положили в карман

фартука тети Салли, который висел на стуле, а другой заткнули за ленту на

шляпе дяди Сайласа, что лежала на конторке: от детей мы слышали, что папа

с мамой собираются сегодня утром пойти к беглому негру. Потом мы сели за

стол, и Том опустил оловянную ложку в дядин карман. Только тети Салли еще

не было - пришлось ее дожидаться. А когда она сошла к завтраку, то была

вся красная и сердитая и едва дождалась молитвы; одной рукой она разливала

кофе, а другой все время стукала наперстком по голове того из ребят,

который подвертывался под руку, а потом и говорит:

- Я искала-искала, весь дом перевернула и просто ума не приложу, куда

могла деваться твоя другая рубашка!

Сердце у меня упало и запуталось в кишках, и кусок маисовой лепешки стал

поперек горла; я закашлялся, кусок у меня выскочил, полетел через стол и

угодил в глаз одному из ребятишек, так что он завертелся, как червяк на

крючке, и заорал во все горло; а Том даже весь посинел от страха. И с

четверть минуты или около того наше положение было незавидное, и я бы свою

долю продал за полцены, если бы нашелся покупатель. Но после этого мы

скоро успокоились - это только от неожиданности нас как будто вышибло из

колеи. Дядя Сайлас сказал:

- Удивительное дело, я и сам ничего не понимаю. Отлично помню, что я ее

снял, потому что...

- Потому что на тебе надета одна рубашка, а не две. Тебя послушай только!

Вот я так действительно знаю, что ты ее снял, лучше тебя знаю, потому что

вчера она сушилась на веревке - я своими глазами ее видела. А теперь

рубашка пропала, вот тебе и все! Будешь теперь носить красную фланелевую

фуфайку, пока я не выберу время сшить тебе новую. За два года это уж

третью рубашку тебе приходится шить. Горят они на тебе, что ли? Просто не

понимаю, что ты с ними делаешь, только и знай - шей тебе рубашки! В твои

годы пора бы научиться беречь вещи!

- Знаю, Салли, я уж стараюсь беречь, как только можно. Но тут не я один

виноват - ты же знаешь, что я их только и вижу, пока они на мне, а ведь не

мог же я сам с себя потерять рубашку!

- Ну, это уж не твоя вина, Сайлас: было бы можно, так ты бы ее потерял, я

думаю. Ведь не только эта рубашка пропала. И ложка тоже пропала, да и это

еще не все. Было десять ложек, а теперь стало всего девять. Ну, рубашку, я

думаю, теленок сжевал, но ложку-то он не мог проглотить, это уж верно.

- А еще что пропало, Салли?

- Полдюжины свечей пропало - вот что пропало! Может, крысы их съели? Я

думаю, что это они; удивительно, как они весь дом еще не изгрызли! Ты все

собираешься заделать дыры ж никак не можешь собраться; будь они похитрей,

так спали бы у тебя на голове, а ты бы ничего не почуял. Но ведь не крысы

же стащили ложку, уж это-то я знаю!

- Ну, Салли, виноват, сознаюсь, - это моя оплошность. Завтра же

обязательно заделаю все дыры!

- Куда так спешить, и в будущем году еще успеется. Матильда Энджелина

Араминта Фелпс!

Трах! - наперсток стукнул, и девочка вытащила руку из сахарницы и смирно

уселась на месте. Вдруг прибегает негритянка и говорит:

- Миссис Салли, у нас простыня пропала!

- Простыня пропала! Ах ты господи!

- Я сегодня же заткну все дыры, - говорит дядя Сайлас, а сам, видно,

расстроился.

- Замолчи ты, пожалуйста! Крысы, что ли, стянули простыню! Как же это она

пропала, Лиза?

- Ей-богу, не знаю, миссис Салли. Вчера висела на веревке, а теперь

пропала: нет ее там.

- Ну, должно быть, светопреставление начинается. Ничего подобного не

видывала, сколько живу на свете! Рубашка, простыня, ложка и полдюжины

свечей...

- Миссис, - вбегает молодая мулатка, - медный подсвечник куда-то девался!

- Убирайся вон отсюда, дрянь этакая! А то как запущу в тебя кофейником!..

Тетя Салли просто вся кипела. Вижу - надо удирать при первой возможности;

улизну, думаю, потихоньку и буду сидеть в лесу, пока гроза не пройдет. А

тетя Салли развоевалась, просто удержу нет, зато все остальные притихли и

присмирели; и вдруг дядя Сайлас выуживает из кармана эту самую ложку, и

вид у него довольно глупый. Тетя Салли всплеснула руками я замолчала,

разинув рот, - а мне захотелось убраться куданибудь подальше, - но

ненадолго, потому что она сейчас же сказала:

- Ну, так я и думала! Значит, она все время была у тебя в кармане; надо

полагать, и все остальное тоже там. Как она туда попала?

- Право, не знаю, Салли, - говорит дядя, вроде как бы оправдываясь, - а не

то я бы тебе сказал. Перед завтраком я сидел и читал "Деяния апостолов",

главу семнадцатую, и, должно быть, нечаянно положил в карман ложку вместо

Евангелия... наверно, так, потому что Евангелия у меня в кармане нет.

Сейчас пойду посмотрю: если Евангелие там лежит, значит, я положил его не

в карман, а на стол и взял ложку, а после того...

- Ради бога, замолчи! Дайте мне покой! Убирайтесь отсюда все, все до

единого, и не подходите ко мне, пока я не успокоюсь!

Я бы ее услышал, даже если бы она шептала про себя, а не кричала так, и

встал бы и послушался, даже если бы лежал мертвый. Когда мы проходили

через гостиную, старик взял свою шляпу, и гвоздь упал на пол; тогда он

просто подобрал его, положил на каминную полку и вышел - и даже ничего не

сказал. Том все это видел, вспомнил про ложку и сказал:

- Нет, с ним никаких вещей посылать нельзя, он не надежен. - Потом

прибавил: - А все-таки он нам здорово помог с этой ложкой, сам того не

зная, и мы ему тоже поможем - и опять-таки он знать не будет: давай

заткнем эти крысиные норы!

Внизу, в погребе, оказалась пропасть крысиных нор, и мы возились целый

час, зато уж все заделали "как следует, прочно и аккуратно. Потом слышим

на лестнице шаги - мы скорей потушили свечку и спрятались; смотрим - идет

наш старик со свечкой в одной руке и с целой охапкой всякой всячины в

другой, и такой рассеянный - тычется, как во сне. Сначала сунулся к одной

норе, потом к другой - все по очереди обошел. Потом задумался и стоял,

должно быть, минут пять, обирая сало со свечки; потом повернулся и побрел

к лестнице, еле-еле, будто сонный, а сам говорит: "Хоть убей, не помню,

когда я это сделал! Вот надо было бы сказать ей, что зря она из-за крыс

меня ругала. Ну да уж ладно, пускай! Все равно никакого толку не выйдет",

- и стал подниматься по лестнице, а сам бормочет что-то. А за ним и мы

ушли. Очень хороший был старик! Он и сейчас такой!

Том очень беспокоился, как же нам быть с ложкой, сказал, что без ложки нам

никак нельзя, и стал думать. Сообразил все как следует, а потом сказал

мне, что делать. Вот мы все и вертелись около корзины с ложками, пока не

увидели, что тетя Салли идет; тогда Том стал пересчитывать ложки и класть

их рядом с корзинкой; я спрятал одну в рукав, а Том и говорит:

- Знаете, тетя Салли, а все-таки ложек только девять.

Она говорит:

- Ступай играть и не приставай ко мне! Мне лучше знать, я сама их считала.

- Я тоже два раза пересчитал, тетя, и все-таки получается девять. Она,

видно, из себя выходит, но, конечно, стала считать, да в всякий на ее

месте стал бы.

- Бог знает, что такое! И правда, всего девять! - говорит она. - А, да

пропади они совсем, придется считать еще раз!

Я подсунул ей ту ложку, что была у меня в рукаве, она Пересчитала и

говорит:

- Вот еще напасть - опять их десять!

А сама и сердится, и не знает, что делать. А Том говорит:

- Нет, тетя, не может быть, чтобы было десять.

- Что ж ты, болван, не видел, как я считала?

- Видел, да только...

- Ну ладно, я еще раз сочту.

Я опять стянул одну, и опять получилось девять, как и в тот раз. Ну, она

прямо рвала и метала, даже вся дрожит - до того взбеленилась. А сама все

считает и считает и уж до того запуталась, что корзину стала считать

вместе с ложками, и оттого три раза у нее получилось правильно, а другие

три раза - неправильно. Тут она как схватит корзинку и шварк ее в угол -

кошку чуть не убила; потом велела нам убираться и не мешать ей, а если мы

до обеда еще раз попадемся ей на глаза, она нас выдерет. Мы взяли эту

лишнюю ложку да и сунули ей в карман, пока она нас отчитывала, и Джим

получил ложку вместе с гвоздем, все как следует, еще до обеда. Мы остались

очень довольны и Том сказал, что для такого дела стоило потрудиться,

потому что ей теперь этих ложек ни за что не сосчитать, хоть убей, - все

будет сбиваться; и правильно сочтет, да себе не поверит; а еще денька три

посчитает - у нее и совсем голова кругом пойдет, тогда она бросит считать

эти ложки да еще пристукнет на месте всякого, кто только попросит их

сосчитать.

Вечером мы опять повесили ту простыню на веревку и украли другую, у тети

Салли из шкафа, и два дня подряд только тем и занимались: то повесим, то

опять, стащим, пока она не сбилась со счета и не сказала, что ей

наплевать, сколько у нее простынь, - не губить же из-за них свою душу!

Считать она больше ни за что на свете не станет, лучше умрет.

Так что насчет рубашки, простыни, ложки и свечей нам нечего было

беспокоиться - обошлось: тут и теленок помог, и крысы, и путаница в счете;

ну а с подсвечником тоже как-нибудь дело обойдется, это не важно.

Зато с пирогом была возня: мы с ним просто замучились. Мы его месили в

лесу и пекли там же; в конце концов все сделали, и довольно прилично, но

не в один день; мы извели три полных таза муки, пока его состряпали,

обожгли себе все руки" и глаза разъело дымом; нам, понимаете ли, нужна

была одна только корка, а она никак не держалась, все проваливалась. Но в

конце концов мы все-таки придумали, как надо сделать: положить в пирог

лестницу да так и запечь вместе. Вот на другую ночь мы уселись вместе с

Джимом, порвали всю простыню на узенькие полоски и свили их вместе, и еще

до рассвета получилась у нас замечательная веревка, хоть человека на ней

вешай. Мы вообразили, будто делали ее девять месяцев.

А перед обедом мы отнесли ее в лес, но только в пирог она не влезла. Если

б понадобилось, этой веревки хватило бы на сорок пирогов, раз мы ее

сделали из целой простыни; осталось бы и на суп, и на колбасы, и на что

угодно. Целый обед можно было приготовить. Но нам это было ни к чему. Нам

было нужно ровно столько, сколько могло влезть в пирог, а остальное мы

выбросили. В умывальном тазу мы никаких пирогов не пеклибоялись, что

замазка отвалится; зато у дяди Сайласа оказалась замечательная медная

грелка с длинной деревянной ручкой, он ею очень дорожил, потому что

какой-то там благородный предок привез ее из Англии вместе с Вильгельмом

Завоевателем16 на "Мейфлауэре17" или еще на каком-то из первых кораблей и

спрятал на чердаке вместе со всяким старьем и другими ценными вещами; и не

то чтобы они дорого стоили - они вовсе ничего не стоили, а просто были ему

дороги как память; так вот мы ее стащили потихоньку и отнесли в лес; но

только сначала пироги в ней тоже не удавались - мы не умели их печь, а

зато в последний раз здорово получилось. Мы взяли грелку, обмазали ее

внутри тестом, поставили на уголья, запихали туда веревку, опять обмазали

сверху тестом, накрыли крышкой и засыпали горячими угольями, а сами стояли

шагах в пяти и держали ее за длинную ручку, так что было и не жарко и

удобно, и через четверть часа испекся пирог, да такой, что одно

загляденье. Только тому, кто стал бы есть этот пирог, надо было бы сначала

запасти пачек сто зубочисток, да и живот бы у него заболел от этой

веревочной лестницы - небось скрючило бы в три погибели! Не скоро запросил

бы еды, я-то уж знаю!

Нат не стал смотреть, как мы клали заколдованный пирог Джиму в миску, а в

самый низ, под провизию, мы сунули три жестяные тарелки, и Джим все это

получил в полном порядке; а как только остался один, разломал пирог и

спрятал веревочную лестницу к себе в тюфяк, а потом нацарапал какие-то

каракули на тарелке и выбросил ее в окно.