Николай Константинович михайловский

(1842 - 1904) .

Н.К. Михайловский - социолог и публицист, лите­ратурный критик, Соредактор «Русского богатства». Ми­хайловский был в 1890-х - начале 1900-х годов видней­шим представителем русского народничества.

В 10-м номере «Русского богатства» за 1897 год в от­деле «Литература и жизнь» Михайловский опубликовал обзор, в котором, анализируя книгу Н.М. Минского «При свете совести», рассказал «о наших умственных течениях за полвека». Здесь же были упомянуты фельетоны В.В. Розанова. В обзоре была высказана точка зрения народнического журнала на наследство 60—70-х годов. Статья Михайловского вызвала реакцию В. И. Ленина, написавшего по этому поводу «От какого наследства мы отказываемся?».

Н.К. Михайловский литература и жизнь

...Некоторые оттенки русской мысли и русского настроения или совсем не заявляют себя благодаря разным случайным и внешним обстоятельствам, или заявляют себя слишком слабо сравнительно со своим действительным значением. Сплошь и ря­дом «общество» просто молчит — по равнодушию или по непри­вычке, неумению, невозможности высказаться. Если прибавить к этому обрывистый ход нашей истории, вследствие которого мы, вообще говоря, очень мало знакомы с нашим недавним, чуть не вчерашним прошлым, то получается обширное поле для раз­ного рода оптических обманов, вызывающих и неосновательные ликования, и столь же неосновательные огорчения...

Другое дело в Европе: там идет «хронический спор о добре и зле, о красоте и вечности», и никто против этого «парения за облаками» ничего не имеет. «Вечность» — дело особое, но и об ней, а тем паче о добре и зле и красоте можно вести споры не только «за облаками», а и на земле. Что же касается собственно заоблачных споров, то отрицательное к ним отношение мы не са­ми выдумали, а получили в готовом, вполне разработанном ви­де из той же Европы. Там именно долгий и мучительный опыт, после целого ряда неудачных попыток вырваться за пределы че­ловеческой природы, ускромнил людей, убедил их в ограничен­ности наших духовных сил и в тщете надежд проникнуть в на­веки сокровенную сущность вещей. Правда, в Европе есть «до­сужие» люди, которые продолжают гордые попытки обнять необъятное, но они есть и у нас, хотя, конечно, в гораздо мень­шем числе, пропорционально скудости нашей умственной произ­водительности вообще...

«Пусть противники Михаила Никифоровича вспомнят моги­лу Грозного, а пока пусть посторонятся — Катков опять ожива­ет в своих передовых статьях».

Так патетически восклицает гр. Комаровский в «Московских ведомостях» по поводу издания передовых статей Каткова... Не думаю, чтобы противники Каткова очень встревожились издани­ем его передовых статей. Напротив, они должны ему радовать­ся не только как историческому документу, а и потому еще, что при этом раскроется крайняя изменчивость взглядов знаменито­го покойного публициста. Это целый арсенал аргументов и стра­стной полемики «за» и «против» по разным вопросам. Одно, в чем Катков был всегда себе верен, — это враждебное отношение и недоверие к инородцам (за исключением евреев), в особеннос­ти к полякам. «Польская интрига» виделась ему во всем, что он не одобрял в наших внутренних делах. Но и интриги финлянд­ские, грузинские, армянские преследовались им если не столь часто, то с не меньшею «настойчивостью и неотвязчивостью, ко­торая была одною из самых главных черт его характера» (вы­ражение апологета Каткова, ныне тоже покойного Любимова). Несмотря на то исключительное влияние, которым в свое время пользовался Катков, его идеи отнюдь не всегда совпадали с ка­ким-нибудь общественным течением. Достаточно вспомнить страстную пропаганду классического образования. Но что каса-

20

ется ультранационалистических и грубо обрусительных тенден­ций Каткова, то они, несомненно, если не породили, то укрепи­ли общественное течение, которое лишь в самое последнее вре­мя начинает, по-видимому, ослабевать. А между тем ни эта и ни­какая другая сторона деятельности Каткова не «исходили» из «народолюбия» и не «возвращались» к нему.

Раз зашел разговор о Каткове, я позволю себе привести страницу из одной его биографии, автор которой не преклоняет­ся пред своим героем, как Любимов, но признает за ним боль­шие «достоинства и заслуги: страстную любовь к родине, удиви­тельную силу ума и блестящий литературный талант».

Отметив, что «в круг интересов Каткова не входило до 1856 года изучение политических и юридических наук», г-н Неведенский продолжает: «Что же касается позднейшего теоретического знакомства Каткова с политическим и юридическим строем За­падной Европы, предпринятого в ту пору, когда он уже стал из­дателем журнала, то значение его, конечно, определяется усло­виями, в которых оно происходило. Нельзя ожидать самостоя­тельных результатов от изучения, выполняемого при условиях обременения тяжелым редакторским трудом и вдобавок начато­го уже в зрелом возрасте (около сорока лет), когда склад лично­сти можно считать окончательно установившимся. При всей да­ровитости натуры Катков не мог извлечь из этого изучения окон­чательных, руководящих начал... Главной причиной упомянутого явления в Каткове была, очевидно, индифферент­ность к идеям юридического и политического строя. Он призна­вал в них не руководящие для себя принципы, а только средст­ва. Если средство оказывалось после первого применения не­удачным, то он оставлял его и искал новую почву для новой проповеди».

Это шатание мысли, эта игра юридическими и политически­ми идеями как средствами для достижения минутной цели, про­истекающая отсюда беззастенчивость аргументации или простая замена ее грозными окриками тоже оставили на рыхлой русской почве свой след, даже до сего дня и составляют известное, по своим последствиям весьма важное умственное течение, совер­шенно, однако, упущенное из виду г-ном Минским¹.