Тема. Эволюция «женского вопроса» в ссср и постсоветской России

План:

1. Положение женщин в ссср в 1920-1940-е гг. И формирование образов «идеальной» советской женщины

2. Эволюция «женского вопроса» в 1950-1980-е гг. И оформление советской гендерной системы.

3. Гендерные контракты в ссср и их трансформация в условиях постсоветской России.

1. Положение женщин в ссср в 1920-1940-е гг. И формирование образов «идеальной» советской женщины.

С приходом к власти большевиков с самостоятельностью женского движения в России было покончено, что во многом диктовалось марксистскими установками о том, что подлинное освобождение и равенство в правах женщин с мужчинами принесет только победоносная пролетарская революция. Тем не менее, в первые послереволюционные годы в высшем руководстве компартии возобладала точка зрения А.М.Коллонтай на проблему решения «женского вопроса». А.М.Коллонтай считала, что «женский вопрос» после революции обрел относительную самостоятельность и без создания отдельных женских организаций, находящихся под руководством РКП(б), добиться реального освобождения невозможно, так как революция лишь создала базу для этого, но без реформирования всей системы семейно-брачных отношений равенство в правах останется пустой формальностью.

Весной 1918 г. прошел женский съезд, программа которого впечатляла: продвижение женщин в структуры советской власти, борьба с «домашним рабством» и двойной моралью, охрана женского труда и материнства, проблемы ликвидации проституции и т.д. С приветствием к съезду выступил В.И.Ленин, призвавший женщин содействовать новому режиму. Именно на съезде было принято решение о создании «комиссий по агитации и пропаганде среди работниц» на местах под руководством Центральной Комиссии. На VIII съезде большевистской партии в 1919 г. последняя была реорганизована в Отдел по работе среди женщин (Женотдел) ЦК РКП(б) во главе с И.Арманд.

В 1919-1920 гг. усилиями «женорганизаторов» была создана сеть местных женотделов, развернувших огромную работу не только по агитации и пропаганде, но и по оказанию практической помощи населению: проведение субботников и «дней раненых красноармейцев», шитье нижнего белья, распределение пищи, забота о сиротах, борьба с неграмотностью, предотвращение эпидемий и т.п. В октябре 1919 г. Женотдел определил функции женщин в армии, создав механизм их регулярного набора для участия в боевых действиях. Так, известно о существовании «коммунистических женских боевых отрядов» и «коммунистических женских отрядов специального назначения», поддерживавших порядок в городах. В 1919 г. были созданы ускоренные медицинские курсы для работниц по основам санитарии и оказанию первой медицинской помощи, которые окончили до 6 тыс. женщин в возрасте от 17 до 40 лет. На курсах также обучали обращаться с винтовкой и проводили политзанятия, а некоторые выпускницы были назначены комиссарами военных госпиталей. Попавшие в плен медсестры подвергались зверским пыткам: так, в 1919 г. близ Петрограда трех медсестер повесили на перекладинах полевого госпиталя, приколов к языкам комсомольские значки. Сама И.Арманд работала до изнеможения по 14-16 часов в сутки, а осенью 1920 г. заболела холерой и умерла.

Преемницей Инессы Арманд стала А.М.Коллонтай, и именно на ее долю в 1920-1922 гг. пришлось время расцвета деятельности Женотдела по реформированию семейно-брачных отношений, хотя исходным здесь можно считать принятие в октябре 1918 г. «Кодекса законов об актах гражданского состояния, брачном, семейном и опекунском праве», введшего регистрацию брака в органах загс, предоставившего свободу в выборе фамилии, запретившего любому из супругов вмешиваться в дела, дружеские связи и переписку другого, законодательно закрепившего идею сексуального равенства в браке. Предоставлялась и свобода разводов по инициативе как мужчины, так и женщины. В то же время, Кодекс 1918 г. гарантировал полностью оплачиваемый декретный отпуск продолжительностью 8 недель, перерывы на кормление в течение рабочего дня, оборудованные места для отдыха на фабриках, бесплатное дородовое и послеродовое медицинское обслуживание и денежные выплаты. В дальнейшем, по принятому в 1922 г. Кодексу законов о труде, трудящихся женщин стали делить на две категории: для занимавшихся физическим трудом дородовый и послеродовый отпуск составлял по 6 недель каждый, для занимавшихся умственным трудом – по 4 недели.

Однако не все нововведения можно назвать удачными. Так, к примеру, отмечалось, что брак не создает общности имущества, что дискриминировало неработающих женщин-домохозяек. Упрощение процедуры развода во многом впитало в себя атмосферу революционных экспериментов в сфере семейно-брачных отношений. При взаимном согласии развод производили загсы, при отсутствии согласия одного из супругов дела рассматривались судьей единолично, в случае неявки даже обоих супругов – заочно и без каких-либо объяснений и доказательств с их стороны. Размеры алиментов устанавливались либо по взаимному соглашению бывших супругов, либо, при отсутствии такого добровольного соглашения, судьей – в твердой денежной сумме, без учета прожиточного минимума. При этом дети не имели прав на имущество родителей, как, собственно, и последние были лишены аналогичного права. Кодекс исключил положение об усыновлении, чтобы воспрепятствовать скрытой эксплуатации детей в приемных семьям. Кроме того, «Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа», принятая в начале 1918 г. провозглашала всех детей «детьми Республики», а общественное воспитание детей считалось идеальной альтернативой семейному. В связи с этим, в новых условиях детей-сирот попросту не могло появиться, так как дети, лишенные родительского попечения, автоматически попадали в общественно-воспитательные учреждения.

Надо заметить, что по отношению к детям и женщинам-домохозяйкам большевики проявили своеобразную гуманность. Так, введенная пайковая система распределения продовольствия в городах сохранила кое-какие элементы социальной справедливости в карточной системе. Конечно, лучшие пайки получали рабочие наиболее важных в стратегическом отношении промышленных предприятий («классовый паек»), рабочие топливодобывающей промышленности («особый паек»), железнодорожники и водники («дополнительный паек»). Но в период «военного коммунизма» иждивенцы (дети, домохозяйки, учащиеся) не делились на группы в зависимости от отношения к промышленному производству (как будет позже, в 1930-е гг.). Паек домохозяек зависел от величины их семьи; кормящие матери и беременные женщины должны были получать паек наравне с работавшими в наиболее тяжелых условиях. Детям до 14 лет вне зависимости от их социального происхождения полагался паек рабочих тяжелого физического труда; подросткам, учащимся, безработным и пенсионерам – паек рабочих, занятых легким физическим трудом. Иная картина наблюдалась с системой общественного воспитания; практически полное отсутствие детских домов способствовало росту беспризорности, так как тысячам детей ничего не оставалось кроме, как идти на улицу.

Важным достижением Кодекса стало уравнение в правах законных и незаконнорожденных детей и введение процедуры установления отцовства. В последнем случае мать за три месяца до рождения ребенка могла подать заявление в органы загс с указанием имени и местожительства отца. Если в течение двух недель предполагаемый отец не оспаривал данное заявление, то он автоматически считался отцом ребенка. При рассмотрении дел об установлении отцовства суды, как правило, исходили из презумпции истинности заявления матери, апеллируя к тому, что «матери лучше знать» и «матери же нельзя не верить». Поразительно было и то, что если женщина сожительствовала с несколькими мужчинами и установить отцовство невозможно, то суд взыскивал алименты со всех мужчин-сожителей, полагая, что любой из них в принципе мог оказаться отцом ребенка.

Выполнение статей Кодекса контролировалось как Женотделом, так и Комиссией по охране материнства и детства, созданной при Наркомате здравоохранения. Надо заметить, что здесь было сделано немало даже в условиях разрухи и голода: только в 1918 г. в России было открыто 46 домов ребенка, 66 родильных домов, 59 женских консультаций, 47 молочных кухонь и 409 яслей (для сравнения, в 1913 г. были открыты 9 консультаций для грудных детей и 19 яслей на 550 мест). Охрана материнства и детства не оставалась без внимания и впоследствии: в первой половине 1920-х гг. в Москве открылись специальные научно-исследовательские центры – Государственный институт охраны материнства и детства (с середины 1940-х гг. – Институт педиатрии) и Институт акушерства и гинекологии. С 1928 г. промышленные предприятия, использовавшие женский труд, отчисляли ¼ фонда заработной платы на содержание яслей, а до 10% профсоюзного фонда по улучшению быта рабочих шло прямым назначением на содержание учреждений охраны материнства и детства.

К 1925 г. в стране имелось свыше тысячи детских и женских консультаций, результатом работы которых стало постепенное снижение младенческой смертности до 20% (в 1913 г. – 26%). Основными причинами смертности детей до 1 года являлись желудочно-кишечные заболевания, болезни органов дыхания, болезни новорожденных, «врожденная слабость» и инфекционные заболевания.

Важным достижением в деятельности Женотдела стало принятие 18 ноября 1920 г. совместного постановления наркоматов юстиции и здравоохранения «Об охране здоровья женщины», согласно которому были легализованы аборты. Желающим предоставлялась возможность сделать операцию по искусственному прерыванию беременности в специальном медицинском учреждении бесплатно.

Одновременно Уголовные кодексы РСФСР 1922 и 1926 гг. устанавливали ответственность за аборт, произведенный с согласия женщины лицами, не имевшими специальной медицинской подготовки, либо в антисанитарной обстановке. Отягчающими обстоятельствами при этом признавались постоянная практика абортов, операции без согласия женщины и смерть пациентки. В больнице аборт был относительно безопасен для здоровья женщины, и, как утверждала официальная статистика, опасность заразиться инфекционными заболеваниями при аборте была в 60-120 раз ниже, чем при родах. И все же 15-20% женщин, подвергшихся аборту, получали серьезные осложнения, которые, как правило, приводили в дальнейшем к невозможности иметь детей.

В 1924 г. появилось постановление о формировании абортных комиссий, которые регулировали очередь на операцию по искусственному прерыванию беременности. Любопытно то, что преимущественным правом на аборт пользовались фабрично-заводские работницы, что объясняется здесь не только проявлением классового подхода, но и тем, что женщины из пролетарской среды по привычке прибегали к услугам «бабок» и «самоабортам» с помощью разного рода ядов для вытравливания плода. Основным мотивом аборта была материальная нужда. По этой причине не желали иметь ребенка 52% работниц в Москве, 60% – в Ленинграде и почти 70% – в других промышленных городах страны. Почти половина работниц прерывали уже первую беременность. Интересно заметить, что 80% женщин, делавших аборты, имели мужей, но это обстоятельство вовсе не усиливало их желание стать матерями. Напротив, в пролетарских семьях именно беременность нередко становилась причиной расторжения брака. Так, в 1929 г. в Ленинграде из-за этого распалась почти треть молодых семей.

Вплоть до конца 1920-х гг. советская государственная система достаточно либерально относилась к абортам. Более того, брачно-семейный кодекс 1926 г. утвердил право женщины на искусственное прерывание беременности. Любопытно то, что после официального разрешения таких операций рождаемость не упала, а, напротив, выросла. Так, если в 1920 г. в России на 1000 человек родилось 13,7 младенца, то в 1926 г. – 34,7. В то же время, в 1925 г. в крупных городах страны на 1000 жителей производилось 6 абортов (при этом сам искусственный выкидыш производился без наркоза, что преследовало цель «наказать» женщину за ее решение пойти на аборт). Согласно распространенному тогда среди врачей мнению, аборт считался простой операцией, анестезия требовалась только для «сложных случаев».

В 1926 г. в России было произведено около 103 тыс. абортов, причем на долю Москвы и Ленинграда, где проживало 3,9% населения, пришлось 39% таких операций. На долю областных и районных центров пришлось 30%, малых городов и рабочих поселков – 16%. Тем самым, только 15% медицинских абортов было произведено в сельской местности, где тогда проживало 83% женского населения. Приведенные данные вовсе не означали наличия большего желания у сельских женщин иметь детей, более того в деревне обращение к врачу не могло пройти незамеченным (особенно, для незамужней женщины), и здесь по старинке доверяли только бабкам и повитухам. Неслучайно в том же 1926 г. из всех выявленных криминальных абортов 28% были сделаны в деревне (а такой аборт выявлялся только в том случае, если женщина из-за осложнения оказывалась в больнице). Всего по России 14% больничных коек было занято женщинами после проведения нелегальных абортов.

Тем не менее, Советская республика стала первой в мире страной, узаконившей искусственный выкидыш. И хотя на официальном уровне эта операция квалифицировалась как «социальное зло», тем не менее, А.М.Коллонтай небезосновательно замечала, что исполнение женщиной обязанностей материнства возможно лишь тогда, когда само государство полностью возьмет на себя заботу о детях. В то же время, о такой альтернативе абортов, как контрацепция, никто не задумывался; более того, сами контрацептивы считались зачастую «элементом буржуазного разложения».

Комсомол также стал инициатором проведения так называемых «красных свадеб» и «красных крестин». Так, к примеру, такое описание комсомольской свадьбы, прошедшей в январе 1925 г. в московском клубе «Кожевник», давала газета «Правда». В зале клуба большой стол был покрыт красной скатертью; за стол посадили молодоженов, председателя райисполкома, делопроизводителя загса и членов комсомольской ячейки. На скамейках расположились родные и знакомые молодых с красными бантами. Над столом, напротив приглашенной публики, портрет В.И.Ленина. После того, как председатель исполкома объявил свадьбу открытой, прозвучал «Интернационал» (ставший после революции не только партийным, но и государственным гимном), и новобрачным подарили две книги: «Историю РКП(б)» Г.Е.Зиновьева и «Речи и статьи В.И.Ленина». После ответной речи жениха последовал доклад о новом социалистическом быте, а затем под радостные крики и приветствия собравшихся делопроизводитель зарегистрировал брак. Под занавес вновь прозвучал «Интернационал».

На фабрике «Освобожденный труд» новобрачным были вручены ценные подарки: от женотдела – одеяло, от заводоуправления – отрез сукна, а от политкомиссии – три книжки: «Азбука революции», «Дочь революции» и «Вопросы быта». После торжественной части в клубе был показан спектакль «Драма летчика». Тем самым, «красные свадьбы» стали поводом для начинающих комсомольских функционеров «показать себя» и отчитаться о проделанной работе, однако вскоре юных карьеристов одернули, и печать стала едко именовать их «комсводнями».

Другой любопытный обычай, придуманный комсомольскими функционерами 1920-х гг., – «красные крестины», или «октябрины». Проводились «октябрины», как и «комсомольские свадьбы, в клубах, при большом стечении народа. Открывал «заседание», как правило, секретарь местной ячейки, президиум располагался на сцене, за столом, а молодые родители садились с новорожденным около стола. Новорожденного из рук матери или отца принимал все тот же секретарь комсомольской ячейки, он оглашал перед присутствующими имя ребенка и заворачивал его в красное одеяло. Пионеры становились в почетный караул, и собравшиеся хором пели «Интернационал». Секретарь ячейки давал наказ родителям воспитывать нового борца за мировую революцию и дарил какую-нибудь партийную книжку, например «Манифест коммунистической партии». После него слово для выступления предоставлялось ветерану партии, представителям общественности, а также родителям.

Надо заметить, что «революционным» новшеством стало и появление в 1920-е гг. революционных «святцев» с рекомендуемыми именами для новорожденных. Помимо имен, возвращавших в новую жизнь имена живых и умерших деятелей революционного движения (например, Клара – в честь Клары Цеткин, Роза – в честь Розы Люксембург, Фридрих – в честь Ф.Энгельса), появились и своеобразные «новоязы», отразившие дух «новой» эпохи: Троц (от Троцкого), Бакун (от Бакунина), Луначар (от Луначарского), Черныш (от Чернышевского), Ульян, Солидар, Володар, Лавуаз (от Лавуазье), Сен (от Сунь Ятсена), Молот (от Молотова), Рабфак, Проф, Нэп. Были и куда более изощренные имена: мальчиков советовали называть Ленмаэн (Ленин, Маркс, Энгельс), Вилен (Владимир Ильич Ленин), Вилор (Владимир Ильич Ленин, Октябрьская Революция), Мэлор (Маркс, Энгельс, Ленин, Октябрьская Революция) и т.п.; девочек – Протеста, Револа, Декрета, Энгельсина, Совдепа, Металлина, Пролеткульта, Цика, Октябрина, Ноябрина, Тракторина, а то вовсе Даздраперма (Да здравствует первое мая) или Даздрасмыгда (Да здравствует смычка города и деревни). Встречались имена, не только лишенные смысла, но и вызывавшие смех: Вилорик (В.И.Ленин – освободитель рабочих и крестьян), Вист (Великая историческая сила труда), Ворс (Ворошиловский стрелок), Дележ (Дело Ленина живет), Крармия (Красная армия), Придеспар (Привет делегатам съезда партии), Персострат (Первый советский стратостат), Тролебузина (Троцкий, Ленин, Бухарин, Зиновьев) и др. При этом ребенка не «нарекали», а «звездили». Можно здесь припомнить то, какое имя выбрал себе герой романа «Собачье Сердце» Шариков – Полиграф Полиграфович). Легко можно представить себе какого-нибудь мальчика, прозванного при рождении Троц, после того, как Л.Д.Троцкий был снят со своих постов в конце 1920-х гг., а затем и вовсе выслан из СССР (после этого прошла целая кампания изменения фамилий, и прежние «троцкие» стали в одночасье «троицкими»).

1920-е гг. стали временем «коммунарских» увлечений, считалось, что низовые самоуправляющиеся коммуны, пронизывающие все сферы жизни общества, станут базой для строительства будущего коммунистического общества. Помимо общеизвестных детских трудовых коммун, созданных с целью ликвидации беспризорности, появились производственные, производственно-бытовые, сельскохозяйственные коммуны, строились бытовые дома-коммуны для молодежи и т.д. При этом общий «коммунарский» быт должен был нанести удар и по прежней моногамной семье. Например, комсомольцы московского завода «Серп и молот» в 1926 г. писали в журнал «Смена»: «Половой вопрос просто разрешить в коммунах молодежи. Мы живем с нашими девушками гораздо лучше, чем идеальные братья и сестры. В коммуне девушка, вступающая в половую связь, не отвлекается от общественной жизни. Если вы не хотите жить, как ваши отцы, если хотите найти удовлетворительное решение вопроса о взаимоотношении полов, стройте коммуну рабочей молодежи».

Революция поначалу принесла с собою полную свободу нравов, широкое распространение и популярность, например, получила «теория опорожнения», согласно которой, чем раньше человек вступает в половую жизнь и чем активнее ее ведет, тем меньше глупостей совершает, так как сексуальная энергия перестает «давить» на мозг, и человек получает возможность разумно действовать. Аналогичным образом трактовала свободу нравов и теория «стакана воды», согласно которой в коммунистическом обществе удовлетворить половые стремления и любовные потребности будет также просто, как выпить стакан воды. Полная свобода разводов, когда суды легко расторгали брак даже без согласия или в отсутствие одной из сторон, и уклонение от уплаты алиментов вели к тому, что дети оказывались никому ненужными. На диспутах, посвященных проблемам семьи, звучали весьма революционные лозунги: «Нечего регистрировать брак как торговую сделку на бирже! Брак – пережиток старого быта! Долой росписи и печати! Долой алименты! Долой идиотизм семейной жизни! Регистрация брака унижает человеческое достоинство! Брак – союз добровольный и в регистрации не нуждается!».

Легкость создания и расторжения брачных союзов, развитие практики сожительства под личиной псевдосемьи, накопление брошенных и разведенных женщин, лишенных всяких средств к существованию – все это создавало благоприятную почву для развития проституции в 1920-е гг. По данным обследования московских проституток 1924 г. почти 29,9% имели одного ребенка, 13,8 – двух, 7% – трех и более. При этом лишь 28,7% имели отдельное жилье либо жили с родителями, 64% снимали комнату, остальные же пользовались ночлежкой или ночевали в случайных местах. Согласно исследованиям М.Н.Гернета, в 1926 г. среди проституток вдовы составляли 8,2%, состоящие в фиктивном браке – 0,8, а разведенные – 37%. Уже к 1922 г. численность проституток достигла предвоенного уровня, и только в Петрограде милиция определяла их количество в 22 тыс. человек.

Революционное экспериментаторство поддерживалось и некоторыми большевистскими деятелями: так, к примеру, А.М.Коллонтай полагала, что те же алименты унижают достоинство женщины, а мужчин толкают в объятия проституток. «К тому же, какие алименты может выплатить фабричный рабочий, студент или безработный со своего скудного жалованья, стипендии и пособия?» – вопрошала Александра Михайловна, предлагая вместо алиментов ввести всеобщее обложение в виде налога и создать фонд материнства и младенчества, из которого централизованно выплачивать пособия матерям-одиночкам. Выступал на эти темы и тогдашний нарком здравоохранения Н.А.Семашко (1874-1949), а в 1927 г. вышла его книжка с показательным названием «Против алиментной эпидемии, или На алименты надейся, а сама не плошай».

В середине 1920-х гг. ситуация начинает меняться в обратную сторону. Уже в 1922 г. на смену А.М.Коллонтай в руководстве Женотделом пришла С.Н.Смидович, резко выступавшая против распространения идей сексуальной свободы, а во второй половине 1920-х гг. время «свободы и экспериментов» закончилось. Поворотным стало появление статьи директора Института Маркса-Энгельса Д.Рязанова «Маркс и Энгельс против “вульгарного коммунизма” и половой вседозволенности» (1927).

Официальную поддержку получила «теория революционной сублимации» А.Б.Залкинда, согласно которой «сексуальная невоздержанность ограбляет Революцию». По Залкинду, «коллективистское тускнеет, когда слишком расцветает любовь», отсюда: нужно предотвращать преждевременное развитие сексуальности, а секс должен использоваться по своему «главному предназначению» – воспроизводству потомства. Даже в браке половой акт не должен быть слишком частым, так как сэкономленная сексуальная энергия должна инвестироваться в «классово-ориентированные» предприятия. Так, в работе «Половое воспитание» А.Залкинд утверждал, что «даже обладающие врожденно чрезмерным половым темпераментом, если рационально направлять их социальную, исследовательскую и прочую творческую активности, переключают избыток своей сексуальности на творческие процессы, … используют эту добавочную энергию (в данном случае энергию соков половой железы) в качестве особого, ценного усилителя творческого своего развития».

В работе «Половое воспитание юных пионеров» А.Залкинд, описывая случай «ранней» любви девушки, замечал: «Теперь она по-новому связалась с отрядом, глубже сблизилась с товарищами, вросла в пионерски-комсомольские интересы, и это способствовало, кстати, побледнению ее преждевременного любовного чувства: оказалось, что и ранняя ее любовь была в основном результатом ее одиночества в отряде и школе. Меньше стало одиночества – меньше потянуло на раннюю любовь».

Были сформулированы и «правила» сексуального поведения, приемлемые в новом обществе, а именно: «любовно-половые» эмоции должны быть тесно связаны со «всем содержанием мозговой коры» (идейная близость, единство интересов, общность работы); половые акты должны быть редкими, а само половое влечение являться синтезом объединенного («коркового и чувственно-полового») влечения; никаких половых эмоций и затрат не могло быть в периоды ответственной работы. Только тогда секс примет позитивную направленность, так как «правильно построенная половая жизнь всегда связана с подчинением полового общественному».

Косвенным отражением перемен стало принятие в 1926 г. нового «Кодекса законов о браке, семье и опеке», введшего понятие «фактического брака» посредством признания его равным зарегистрированному по признаку совместного ведения домашнего хозяйства. При этом вместо понятия раздельности имущества супругов вводилось его общность, что защищало права неработающих женщин. Предполагалось, что в случае распада «фактического брака» супруги будут иметь те же права на алименты и раздел имущества, какие предоставлял зарегистрированный брак. Для поощрения же последних упрощалась процедура развода: по обоюдному согласию развод совершался на месте, не выяснялись его причины, а вопрос опеки и помощи детям решался через суд. При этом отменялось понятие «вины» со стороны того либо другого супруга. Более того, при расторжении брака мог присутствовать только один из супругов, второму по почте посылалось извещение об этом акте.

Существенным недостатком Кодекса стала неопределенность с размерами алиментов на содержание ребенка в случае развода родителей: в каждом конкретном случае они устанавливались местным судом вне зависимости от размера прожиточного минимума или минимальной зарплаты. Так, к примеру, крестьянка П.П.Морковина в письме в редакцию «Крестьянской газеты» сетовала: «В нашой Николаевской Губернии судет сут так якобы бросил муж жену сдетями а кормит и недумоя это случей в коммуне бросил жену с девочкой а сам вышел из коммуне и взял себе другую жену акормить девочку и не думае жена подала в суд суд осудил так платить жене задевочку 2 р. 50 к. в месяц вот так судут по моему взгладу на эти деньги нечего ни изделаеш непрокормится если всегда так будут судить и много слышется от мущин что нам мол 2 р. 50 к. смогу заплотить и похохатывають говорять какая нам неволя жит содной женой толи дело имет много и переменои а на женаским здарове сночало берет а потом ненадо токим случими много женьщин теряють здаровя делоють аборт потому что нельзя недеится на токих мужей».

В то же время, закон 1926 г. означал возвращение к предреволюционным ценностям, фактически подразумевая всяческое укрепление нуклеарной семьи, так как критерием «фактического брака» объявлялось совместное проживание и ведение домашнего хозяйства и свидетельские и документальные подтверждения этого. Короче говоря, речь шла о «семейном лице» фактического брака; живущие же в силу объективных обстоятельств раздельно под данную категорию уже не попадали. С другой стороны, важным достижением стало введение 4-месячного отпуска по беременности и родам. Важным положением нового Кодекса стало и восстановление статьи об усыновлении.

По Кодексу была несколько изменена процедура установления отцовства: запись об отце внебрачного ребенка производилась со слов матери, отцу лишь сообщалось о такой записи, которую он в течение года мог оспорить в суде. При этом никаких доказательств от женщины не требовалось, во внимание принимались и такие аргументы, как «внешнее сходство» и «экспертиза крови»; мужчине же следовало доказать обратное, то есть найти реального отца ребенка, что в принципе было невозможно. Тем самым, парадоксом нового кодекса стало то, что, защищая права матери и ребенка, было забыто о соблюдении прав мужчин в этом вопросе.

Такая ситуация порождала недовольство последних, что ярко отразилось в письмах, адресованных в редакции центральных газет и в органы власти и управления. Например, житель деревни Долбилова Орловской области А.Ординарцев в письмах в «Крестьянскую газету» в 1926 г. писал: «Октябрьская революция дала женщине одинаковые права с мужчинами во всем, даже женщине дано больше поощрения, как существу более слабому, нежели мужчина. В некоторых вещах даже так сказать, есть пересол, например, женщина указала на мужчину, что от него появился ребенок в свет, плати этот мужчина на содержание. Это правильно и законно, но здесь иногда бывают неправильности. Женщина забеременела вовсе не от таго мужчины на которого она указывала, а совершенно от другого, который куда либо, подвернулся другой молодец даешь его сюда. …По нашему мнению платить на содержание ребенка нужно тогда, когда установлено показаниями и др. фактами, что ребенок действительно прижит Иваном, а не Федотом, а не по указке только женщины»; «…даже в деревне наблюдаются такие явления: девушка или вдова, замужняя во временном отсутствии мужа забеременеет от парня или какого мужчины, но судом взять с него нечего или парень увертлив, бедой пригрозит, учитывая это беременная не зевает умеет заловить в свои сети парня попроще, посостоятельней, обставит так дело, что есть кому подтвердить о половой связи и дело в шляпе. Время подошло парень отдувается ни за что. В ребенке и капли его отцовства нет, а на содержание отваливай».

Радикальный поворот наблюдается на рубеже 1920/1930-х гг. с началом форсированного промышленного строительства, когда возник дефицит рабочей силы, и женщины стали основным источником пополнения рабочего класса. Так, уже концу 1930-х гг. удельный вес женщин в промышленном производстве составил 40% (в 1928 г. – около 25%). В таких условиях формируется образ идеальной советской женщины, как «работающей матери». При этом на первом месте оказывалась работа, а на втором – материнство, воспитание детей и ведение домашнего хозяйства. В то же время, исследования, проведенные ВЦСПС в 1930-е гг., показывали, что на производстве к женщинам относились как к неполноценным работникам, что вело к существенной разнице в оплате труда (в 1930 г. средний заработок женщины-работницы составлял 67% заработка мужчины), к искусственному занижению разрядов, к использованию женщин на низкооплачиваемых и тяжелых работах.

В этой ситуации под особое подозрение в нежелении трудиться на производстве и «рвачестве» попадали и беременные женщины. Так, в декабре 1938 г. было принято партийно-правительственное постановление «О мероприятиях по упорядочению трудовой дисциплины, улучшению практики государственного социального страхования и борьбе со злоупотреблениями в этом деле». «Нередки факты, – указывалось в постановлении, – когда некоторые женщины, стремящиеся обманным путем поживиться за счет государства, поступают на работу на предприятия, в учреждения незадолго до родов только для того, чтобы получить 4-месячный отпуск за счет государства и больше не возвращаться на работу». В связи с этим с практикой оплаты 4-месячного отпуска по беременности и родам было покончено. Предоставлялись пособия по беременности и родам; причем, оплачивался отпуск по беременности (в размере 35 календарных дней) и отпуск по родам (в размере 28 дней). В то же время, пособия выплачивались лишь тем, кто проработал на данном предприятии не менее 7 месяцев.

С другой стороны, массовые миграции населения привели к распаду семей, росту количества абортов (в Ленинграде в 1928 г. на 1000 жителей – 31,5, в 1934 г. – 42) и падению рождаемости (в Ленинграде в 1934 г. в расчете на 1000 чел. появилось всего 15,5 новорожденных, и эта цифра приближалась к катастрофическому показателю после окончания гражданской войны). Сократить число искусственных выкидышей можно было достаточно просто – увеличив производство контрацептивов, однако власти не торопились налаживать эту область фармацевтической промышленности. К слову, это противоречило и официальным установкам партии: на XVII съезде ВКП(б) И.В.Сталин назвал в ряду важнейших достижений социализма бурный рост народонаселения.

В таких условиях любые средства к искусственному регулированию рождаемости, будь то контрацептивы или аборты, были неприемлемы. Уже во второй половине 1920-х гг. в стране развернулась мощная антиабортная кампания. Так, в 1926 г. были запрещены аборты впервые забеременевших женщин, а также делавших эту операцию менее полугода назад. С начала 1930-х гг. операция стала платной: в 1931 г. она стоила примерно 18-20 р., а в 1935 г. – уже от 25 до 300 р., в зависимости от доходов семьи. Так, если заработок на одного члена семьи составлял от 80 до 100 р., то за операцию брали 75 р., то есть почти ¼ всех семейных доходов. В одном только Ленинграде доходы за первый квартал 1935 г. от «производства абортов» составили более 3,6 млн р. Бесплатно воспользоваться услугами медиков могли только женщины, больные открытой формой туберкулеза, с врожденным пороком сердца, с диагнозами «шизофрения» или «эпилепсия».

В Москве в 1935 г. было произведено 155 тыс. абортов (для сравнения в сельской местности по всей России было сделано около 325 тыс.). При этом большинство женщин в качестве причины решения избавиться от ребенка указывали «материальные условия»; далее шли «стыд», «свобода», «эстетика» и необходимость уделять время и силы уже имевшимся детям. Были случаи, когда женщины делали по 20 и более абортов, что, без сомнения, наносило тяжкий вред здоровью, но абсурдность ситуации при отсутствии контрацептивов вела к тому, что именно аборт превращался в единственно верное средство предохранения от беременности.

В апреле 1936 г. И.В.Сталин в газете «Труд» заявил: «Нам нужны люди. Аборт прерывает жизнь, и поэтому ему не место в нашей стране. Советская женщина имеет те же права, что и мужчина, но это не освобождает ее от великой и почетной обязанности, которой наделила ее природа: она – мать, она дает жизнь. Это, конечно же, не личное дело, а дело государственной важности». Параллельно были похоронены мечтания большевистских феминисток 1920-х гг. (в первую очередь, А.М.Коллонтай) о свободе, равенстве и независимости женщины в браке: в 1936 г. Н.К.Крупская писала, что брак основывается не столько на удовлетворении естественных сексуальных потребностей, сколько на сходстве идеологических взглядов и общей цели – участия в производстве.

В новой ситуации всякие разговоры о свободе и равенстве женщин становились неприемлемыми: еще раньше, в 1923 г., начались нападки на деятельность Женотдела. Так, на XII съезде РКП(б) в 1923 г. была принята специальная резолюция, указывавшая на рост «феминистских тенденций», которые «могут привести к тому, что женский трудовой контингент порвет с общей классовой борьбой». В 1927 г. циркулярным письмом ЦК местным партийным организациям отмечалась неудача в мобилизации женщин вокруг неотложных задач партии. Еще ранее, в 1926 г., был упразднен Международный женский секретариат при Коминтерне, заместителем председателя которого была А.М.Коллонтай. После краткого пребывания С.Н.Смидович на посту председателя Женотдела в 1922-1924 гг. на смену ей пришла К.И.Николаева (1893-1944), а в 1927 г. – А.В.Артюхина (1889-1969), которая и стала последней руководительницей Женотдела, неожиданно распущенного в 1930 г. Роспуск Женотдела вовсе не означал конца женского движения в СССР; попросту сменились приоритеты: на местах имелись «женсекторы» и женские «делегатские собрания», создавались культурные и профессиональные женские организации, существовали женские периодические издания, а Международный женский день (8 марта) оставался одним из трех главных советских политических праздников (кроме 1 мая и 7 ноября). Тем самым упразднение Женотдела стало чисто политическим актом, знаменовавшим собою тот факт, что права женщин отныне будут исходить от партии, управляющейся исключительно мужчинами и подчинившей «эмансипаторские» настроения делу классовой борьбы «пролетариата».

Уже в мае 1936 г. правительство опубликовало проект закона об укреплении семьи, который коснулся 4 основных вопросов: об абортах, разводах, алиментах на детей и пособиях многодетным матерям. Предлагалось запретить аборты, за исключением случаев, когда «существует угроза жизни или здоровью матери», а также наказывать врачей, производящих аборты, и лиц, принуждающих женщин делать аборт, лишением свободы до двух лет. Сами же женщины должны были публично по месту работы подвергаться процедуре «общественного порицания», а при повторном нарушении запрета – наказываться штрафом. Повышалась плата за регистрацию развода: до 50 р. – за первый развод, 150 – за второй, 300 р. – за третий и последующие. Размеры алиментов, по проекту, составляли до 1/3 заработка отсутствующего родителя на одного ребенка, половины – на двух и 60% – на трех и более детей. За неуплату алиментов также предусматривалось лишение свободы на срок до двух лет. Позитивным компонентом проекта стали статьи, посвященные проблеме выплаты пособий многодетным матерям: матери с семью детьми должны были получать пособие в размере до 2 тыс. р. в год в течение 5 лет, с доплатой за каждого последующего ребенка до одиннадцатого включительно до суммы в 5 тыс. р.

Было организовано «всенародное» обсуждение проекта на страницах советских газет и журналов, а также на предприятиях и в учреждениях. Хотя само обсуждение шло под жестким контролем партийно-советских органов, а публикации в прессе неизменно сопровождались редакционными статьями, в которых проводилась твердая линия против абортов, тем не менее, участники обсуждения не соглашались с тотальным запретом операций по искусственному прерыванию беременности. Предлагалось увязывать проблемы деторождения с проблемами жилья, сделать исключения для женщин, уже имеющих 3-4 детей, для молодых женщин, желающих продолжить образование, для женщин старше 40 лет. Часто высказывалось вполне резонное предположение, что запрет легальных абортов приведет к росту числа подпольных абортов и «числа искалеченных женщин». Реакция на другие статьи проекта была более позитивной, хотя смущали большие размеры алиментов.

Именно проблема алиментов стала наиболее актуальной в условиях массовой миграции населения из деревни в город, на промышленные предприятия и новостройки. При сравнительно легкой процедуре расторжения брака мужчины бросали свои семьи, уезжая в новые места и оставляя женщин с детьми на руках:

«К нам приехали строители –

И все холостяки.

Дома женка, два ребенка –

Ну да это пустяки!!

Расчет был прост: запрещение абортов приведет к резкому росту рождаемости, жесткая система алиментов укрепит семью, а введение системы пособий укрепит значимость материнства. Наконец, постановлением ЦИК и СНК СССР от 27 июля 1936 г. аборты были запрещены. Идя навстречу «многочисленным заявлениям трудящихся женщин», правительство поставило задачу «борьбы с абортами». Были введены уголовные наказания за совершение искусственных выкидышей, которым подвергались как врачи, осуществившие такую операцию, так и сами женщины, ей подвергшиеся. Единственная уступка, помимо «угрозы жизни и здоровью», была сделана в отношении женщин с наследственными заболеваниями. Запретительные меры положительно отразились на статистике: в первой половине 1936 г. в ленинградских больницах было произведено 43600 операций по прерыванию беременности, а во второй половине, после принятия постановления, – всего 735. Повысились и показатели рождаемости: с 24,6 младенцев на 1000 горожан и 32,2 на 1000 сельчан в 1935 г. до 38,8 в целом по стране в 1937 г. Однако уже в 1938 г. эти показатели стали снижаться (до 31 на 1000 в городе в 1940 г.).

В то же время, широкое применение карательных мер привело к ужасающим последствиям. Нормой стали криминальные аборты – в том же Ленинграде за весь 1935 г. было зарегистрировано 5824 неполных выкидыша, а за период с августа по октябрь 1936 г. – 7912. В 1936 г. в числе лиц, привлеченных к уголовной ответственности за производство абортов, врачи и медсестры составили 23%, рабочие – 21, служащие и домохозяйки – по 16%, прочие – 24%. Таким образом, операции чаще всего производили люди, не имевшие никакого отношения к медицине. В целом по стране, если в 1935 г. внебольничные аборты составляли 15% всех зарегистрированных операций по искусственному прерыванию беременности, то уже в 1937 г. – 91% (и то только в том случае, если женщина оказывалась на больничной койке после неудачного аборта). Неслучайно в отделениях гинекологии московских больниц и в родильных домах во второй половине 1930-х гг. свыше половины мест были отведены для женщин, пострадавших после криминального аборта. Всего же в столице до 20% женщин не сохраняли беременность.

Широкое распространение получила практика самоабортов. В секретной записке ленинградских органов здравоохранения в обком ВКП(б) (ноябрь 1936 г.) отмечалось, что «лишенные возможности обратиться к врачу женщины использовали для избавления от нежелательной беременности спицы, вязальные крючки, катетеры, йодные спринцевания, карандаши, гусиные перья, березовые лучины». После принятия закона о запрете абортов смертность женщин от сепсиса повысилась в 4 раза. Если же самоаборт заканчивался удачно и женщина, вовремя попав в больницу, оставалась жива, то ее впоследствии ждал суд.

Запрещение абортов не привело и к улучшению ситуации с родовспоможением и охраной здоровья новорожденных. В секретной докладной записке о состоянии родовспоможения в Ленинграде в 1937 г. отмечались скученность и перегрузка родильных домов как факторы, «повлекшие повышение смертности как среди новорожденных, так и среди рожениц». Выросло и число детоубийств, удельный вес которых, начиная с 1936 г., составил более 25% всех убийств в Ленинграде.

В октябре 1939 г. по секретной инструкции Наркомздрава СССР были организованы социально-правовые кабинеты по борьбе с абортами, в обязанности которых входила организация «патроната» над женщинами, которым было отказано в производстве аборта. Тем самым, ни криминальный аборт, ни самоаборт теперь не могли пройти незамеченными. Драконовский закон 1936 г. действовал в СССР вплоть до 1955 г., последствиями его стали страдания, смерть и сломанные людские судьбы.

Что касается иных аспектов закона 1936 г., то была сделана одна существенная уступка в пользу мужчин, а именно снижен размер алиментов до ¼ заработка на одного ребенка, до 1/3 – на двух детей и до ½ – на трех и более детей. Однако доминировавшая в отношении алиментов во второй половине 1930-х гг. юридическая практика приводила к тому, что очень редко удавалось заставить бывших мужей их платить. Во-первых, иски об алиментах рассматривались местными судебными органами как второстепенные, отвлекающие от более важных дел; во-вторых, массовая миграция населения на Урал, Сибирь, Казахстан и Дальний Восток привела к тому, что нелегко было попросту разыскать беглого отца, да и руководители промышленных предприятий, заинтересованные в сохранении рабочих кадров, фактически укрывали алиментщиков. В результате, в том же 1936 г. лишь 17% исков об алиментах были удовлетворены в судебном порядке в размере менее 20 р. в месяц.

Совершенно неясным остался вопрос, связанный с выплатой пособий многодетным матерям: соответствующая статья закона оказалась чисто декларативной, отдав его на усмотрение местных органов власти и управления (как правило, пособие назначалось при рождении седьмого ребенка). Более того, в октябре 1937 г. была издана секретная инструкция Наркомата финансов, запретившая выплату пособий по «многодетности» женщинам, мужья которых разоблачены как «враги народа». При этом линия на поощрение многодетности не дала ожидаемых результатов: так, в 1938-1939 гг. рождение пятого и последующего детей в СССР выросло до 200 тыс. в год, что на 43% меньше, чем, например, в США (350 тыс.) при меньшем числе женского населения.

Одним из главных факторов неспособности поднять уровень рождаемости при запрещении абортов стало слабое развитие сети медицинских учреждений в сельской местности. В 1939 г. на 114,4 млн сельского населения приходилось 7 тыс. больниц, 7503 родильных дома, 14,3 тыс. поликлиник, 26,7 тыс. фельдшерско-акушерских и фельдшерских пунктов.

Тем не менее, 1930-е гг. ознаменовались так называемым «движением женщин-общественниц», во многом унаследовавшим традиции дореволюционной благотворительности. Основу движения составили жены-домохозяйки руководителей предприятий и учреждений, а также инженерно-технических работников. Любопытно то, что само движение родилось под патронатом тогдашнего наркома тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе и поднялось на всесоюзный уровень в мае 1936 г., когда в Кремле состоялось совещание «жен хозяйственников и инженерно-технических работников тяжелой промышленности», на котором присутствовал И.В.Сталин. Подобным же образом организовались жены армейских командиров и администраций железных дорог. Как правило, стимулом к рождению движения общественниц становилась скука, какой томились жены высокопоставленных руководителей: для таких женщин, стремившихся найти себе занятие, движение стало подарком судьбы. Организационным здесь стал производственный принцип (по месту работы мужа), любое местное отделение движения в промышленности обычно возглавлялось женой директора предприятия. Попытки же организации по территориальному принципу (так называемые «уличные комитеты») успеха не имели.

Именно на общественниц возлагалась задача сделать более «культурной» атмосферу заводского поселения: от жен требовалось обставлять рабочие общежития и бараки, организовывать детские сады и ясли, летние лагеря и санатории, курсы ликбеза, библиотеки и общественные бани, инспектировать заводские столовые, сажать деревья и т.п. Труд женщин при этом не оплачивался, а финансирование проектов осуществлялось, как правило, по принципу «домашнего блата»: муж-директор выделял средства из фонда предприятия. Так рождалась частная филантропия «по-советски». Нельзя сказать, что мероприятия общественниц не имели социального эффекта: так, например, в Магнитогорске женщины, возглавляемые женой директора комбината Марией Завенягиной, организовали в местном театре «культурное кафе», в Кривом Роге была открыта пошивочная мастерская, в которой женщины-работницы могли заказать и купить себе платье всего за 7-8 р. Ежемесячно издавался и всесоюзный журнал «Общественница». Образы «новых» женщин, активно участвующих в общественной жизни, активно использовались советской пропагандой: например, летом-осенью 1936 г. 27 женщин-водителей совершили 45-дневный автопробег по маршруту Москва – Челябинск – Петропавловск – Малые Кара-Кумы – Сталинград – Киев – Минск – Москва. Тогда же был организован 52-дневный автопробег по маршруту Чита – Москва (11 тыс. км) с участием 20 женщин – жен комсостава Забайкальского военного округа.

Занимались общественницы и обустройством быта рабочих общежитий, в частности, считалось необходимым разделить грязные и огромные помещения бараков на отдельные комнаты. К примеру, журнал «Общественница» в 1937 г. пытался пропагандировать новые нормы общежития, подчеркивая, что «одна кровать с другой не должны соприкасаться даже изголовьями, совершенно недопустимы общие нары. Сидеть на кроватях или хранить на них какие-либо вещи следует строго воспретить. К каждой кровати нужно оставить свободный проход шириной не менее 0,35 метра; кроме того, вдоль кроватей должен быть общий проход шириной не менее 1,5 метра».

И все же движение общественниц в новых общественно-исторических условиях не смогло стать наследницей традиций российской женской благотворительности, находясь под жестким контролем большевистского режима. Сам журнал движения открыто заявлял: «Мы не занимаемся благотворительностью. Мы проявляем общественную активность». Собрания же местных отделений проходили в полном соответствии с установленными советскими ритуалами: «комната… была украшена цветами и транспарантами. Посреди комнаты стоял стол, покрытый красной скатертью. Весь Женсовет, плюс стенографистки, уже был здесь и ждал нас… Меня посадили в центр стола, и мы сфотографировались… Потом активистки из каждой бригады отчитывались о своей работе». «Великосветские» замашки жен руководящих работников встречали неодобрение: так, работницы ленинградской швейной фабрики «Работница» в своем письме жаловались, что жен местных хозяйственников интересуют только почетные награды и что они тратят государственные деньги и время работниц, заставляя последних вышивать портрет Сталина на кавалерийском параде, который собираются подарить вождю.

В соответствие с требованиями времени менялась и направленность движения: если в середине 1930-х гг. основной акцент делался на благоустройстве предприятий, то уже к концу десятилетия внимание сосредоточилось на теме обучения женщин мужским профессиям и поступления их на работу, что отвечало общим стремлениям советского руководства максимально вовлечь незанятое население (в первую очередь, домохозяек) в сферу общественного производства. Образ женщины, отказывающейся от своей прежней традиционной роли домохозяйки и овладевающей «мужскими» профессиями, получило яркое отражение в советском плакатном искусстве (например, плакат О.Дейнеко «Женщина, на паровоз!», 1939). Сказывалась здесь и атмосфера подготовки к войне, и с 1939 г. тема готовности занять места мужей, ушедших на фронт, стала ведущей на страницах журнала «Общественница». Так, к примеру, 11 общественниц Кузнецкого металлургического комбината отправились тогда в поход в противогазах под девизом «Будь готов в противохимической защите».

Тем самым, движение «женщин-общественниц» ни в коей мере не ставило вопросов женской эмансипации и, конечно же, не имело никакого отношения к феминизму. От женщин требовалось не только стать верными спутницами и соратницами своих мужей, заботящихся о семейном уюте и домашнем очаге и совмещающих личные дела с делами общественными, но и, что более важно, придти на производство и овладеть «мужскими» профессиями. Женщины-трактористки, женщины-бурильщицы, станочницы, бетонщицы и пр. стали неотъемлемыми компонентами советской пропаганды и коммунистического мифотворчества. При этом движение не отражало интересов основной массы женщин-работниц, для которых само представление о «домашнем уюте» было пустым звуком, а куда более насущными являлись проблемы низкой оплаты труда и домашнего насилия. Интересным здесь является и то, что в журналах 1930-х гг. тема обучения женщине работе на станке, тракторе и т.п. обрела ярко выраженную «маскулинную» направленность: как правило, «учителем» и наставником женщины выступал более квалифицированный и старший мужчина-мастер, что косвенно отводило женщине неполноценную социальную роль.

Как уже отмечалось выше, основным объектом воздействия большевистской концепции социального воспитания стало в 1930-е гг. именно молодое поколение, не знавшее ужасов гражданской войны и вступавшее в сознательную жизнь уже в эпоху нового, «социалистического» уклада. При этом под особое подозрение попадало семейное воспитание, именно семья считалась носительницей прежних традиций, противоречивших цели и задачам дела строительства социализма. Именно поэтому особый акцент был сделан на развитии системы общественного воспитания детей, о чем свидетельствуют и данные официальной статистики. Кроме того, решались и вопросы, связанные с дефицитом рабочей силы в народном хозяйстве в условиях формированной индустриализации.

К началу 1933 г., например, только в сельской местности Башкирии, Удмуртии и Оренбуржья насчитывалось 211 детских садов на 8587 мест и 5995 детских площадок, которые посещали 241,3 тыс. детей. В большинстве своем наспех создаваемые детсады не соответствовали ни санитарно-гигиеническим нормам, располагаясь в обычных крестьянских хатах, ни нормам питания и ухода за детьми. Как правило, воспитанием детей занимались полуграмотные крестьянки, не имевшие и начального образования, которые в силу обстоятельств отвлекались от сельхозработ (например, по причине ухода за грудным младенцем). В городской местности дело обстояло несколько лучше – здесь штатным расписанием предусматривалось наличие медицинского работника, а в детсадах, устраивавшихся при заводах и фабриках, вводился круглосуточный режим работы в соответствии со сменным графиком работы родителей. Во второй половине 1930-х гг. развитие получила и сеть загородных летних лагерей и летних городских площадок для детей школьного возраста, остающихся без присмотра во время каникул. Так, например, загородный лагерь при московском Электрокомбинате ежегодно принимал до 750 детей, а летняя городская площадка – свыше 1100.

Развитие системы общественного воспитания детей дополнилось и рядом нормативных актов. В мае 1937 г. было принято специальное постановление СНК «О детских садах», обязавшее все хозяйственные организации и учреждения «соблюдать нормы строительства и содержания детских садов в отношении санитарных норм, объема помещений, питания и медицинского обслуживания детей». В апреле 1938 г. Наркомпрос РСФСР утвердил и разослал на места «Устав детского сада» и «Руководство для воспитателя детсада».

При этом вовсе неслучайным для развития системы общественного воспитания становилось и тщательное раздувание межпоколенческого конфликта «отцов» и «детей». Хрестоматийным в связи с этим является образ пионера Павлика Морозова, донесшего властям на своего отца, якобы прятавшего зерно, а затем убитого озлобленными родственниками. Подобного рода примерами была наполнена советская пропаганда, превозносившая коммунистическую сознательность и активность молодежи в противовес косному, подчас вражески настроенному наследию старого режима. И надо заметить, что разжигание классовой ненависти к «отцам» находило живой отклик у молодого поколения, примером чему может служить письмо юноши в адрес отца-мучителя в начале 1930-х гг.: «Эх ты сволочь такая, тиран, мучитель. Больше не нахожу слов обозвать тебя. Мучил ты с малых лет меня, бил меня, что и скотину так не бьют… Через тебя я не рос. Через тебя я не мог учиться. Ты не давал мне развиваться во всю ширь. Если б не мама, я бы сгинул, как собака, и не пожелал бы своей жизни».

Неоднозначные явления наблюдались в сфере охраны материнства и детства и семейно-брачного законодательства в период Великой Отечественной войны. С одной стороны, в годы войны был незначительно увеличен срок послеродового отпуска (с 28 до 38 календарных дней); снижен стаж, необходимый для назначения пособия по беременности и родам, на рождение ребенка; повышен размер пособия на предметы ухода за новорожденными (так называемое «детское приданое», включавшее в себя хлопчатобумажные ткани, байковое одеяло и белье); введена выплата пособий многодетным матерям при рождении третьего и каждого следующего ребенка; предусмотрена выдача дополнительного продуктового пайка беременным женщинам и кормящим матерям; учреждены «Медаль материнства», орден «Материнская слава» и почетное звание «Мать-героиня» (согласно Указу Верховного Совета СССР от 8 июля 1944 г.). За 1944-1946 гг. в РСФСР звание «Мать-героиня» было присвоено 10186 матерям, награждено орденом «Материнская слава» и «Медалью материнства» еще около 1,1 млн женщин. Почти 2 млн многодетных матерей стали получать государственные пособия (в 1945 г. на эти цели было израсходовано в РСФСР 1174 млн р., а всего за период 1944-1946 гг. – 2362 млн).

С другой стороны, в 1944 г. были приняты поправки к Кодексу о браке, семье и опеке, по которым разводы производились только в судебном порядке, требовались показания свидетелей и становились платными (от 100 до 500 р.). На судебных заседаниях обсуждались мельчайшие подробности семейной жизни бывших супругов, вместе со свидетелями выяснялись нелицеприятные детали в их же присутствии, а сами бракоразводные процессы широко освещались в прессе. Такие причины развода, как «несходство характеров» или «потеря чувства привязанности», во внимание судом не принимались. Как правило, заявления о разводе удовлетворялись лишь в случае, если «брак не дает своих положительных результатов», например, при наличии второй семьи, особенно если там уже появился ребенок.

Отменялась также легальность «фактического брака» с закреплением за ним понятия «нарушения супружеской верности», а дети, рожденные в таком браке, считались «незаконнорожденными», а потому не могли рассчитывать на установление отцовства и получение алиментов. Женщины, не состоявшие в зарегистрированном браке, были лишены не только возможности получать помощь для ребенка от его отца, но и права для ребенка иметь запись об отце в свидетельстве о рождении (вместо нее ставился прочерк). Такая норма коснулась почти каждого четвертого ребенка, рожденного в годы Великой Отечественной войны (в 1945 г. на 2506 тыс. новорожденных пришлось 470 тыс. детей, рожденных женщинами, не состоявшими в зарегистрированном браке). Лишь чуть позже, в марте 1945 г., специальным Указом Президиума Верховного Совета СССР разрешалась возможность признания отцом внебрачного ребенка в случае вступления в брак с его матерью. Очевидно, что восстановление статуса незаконнорожденного и отмена процедуры установления отцовства поощряли половую распущенность мужчин и преследовали целью увеличение численности населения.

Единственное, на что могли рассчитывать матери-одиночки, это право на получение государственного пособия до достижения ребенком 12-летнего возраста (для сравнения, мать ребенка, родившегося в зарегистрированном браке, могла получать в случае развода алименты от отца до достижения ребенком 18-летнего возраста). Но и размеры государственного пособия были смехотворны – 5 р. в месяц, что позволяло просуществовать матери с ребенком всего несколько дней.

Сказывалась здесь и неоднозначность семейной политики Советского государства, оформленная поправками к Семейному кодексу 1944 г. Многие малолетние правонарушители воспитывались в неполных семьях, что было спровоцировано восстановлением статуса «незаконнорожденного», коснувшегося почти пятой части детей, рожденных женщинами, не состоявшими в зарегистрированном браке.

Число родившихся в СССР

Годы	Всего родившихся, тыс.	В т.ч. «незаконнорожденных», тыс.	В % к общему числу
1945	2506	470	18,8
1946	4031	752	18,7
1947	4454	747	16,6
1948	4194	665	15,9
1949	5042	985	19,5
1950	4799	944	19,7
1951	4953	930	18,8
1952	4948	849	17,2
1953	4754	775	16,3
1954	5135	801	15,6
1955	5048	734	14,5

Всего же за 1945-1958 гг. в СССР родилось 10,6 млн детей, в акте о рождении которых не было записи об отце. Мать-одиночку поджидало не только мизерное социальное пособие (5 р. в месяц), но и обструкция со стороны ближайшего окружения. «Аморальность» поведения таких женщин, как правило, была вынужденной, и при любой возможности женщины стремились такую внебрачную связь узаконить. Но здесь на «защиту» мужчин вставали статьи Кодекса законов о браке, семье и опеке с поправками 1944 г., фактически отказывавшие в установлении отцовства и алиментах детям, рожденным вне брака.

В то же время, имелся способ обойти эти препятствия. В ноябре 1950 г. Пленум Верховного суда СССР постановил, что выплата алиментов возможна при наличии факта длительных отношений или при отсутствии у женщины средств к существованию. Именно этими оговорками пользовались матери-одиночки. В результате сложилась практика, когда суды отказывали женщинам в иске о предъявлении алиментов к фактическому отцу, но при доказанном факте «длительных и постоянных» отношений и участия в воспитании ребенка такие иски удовлетворялись. В этом случае мужчина признавался не отцом ребенка, обязанным платить алименты, а «участвовавшим ранее в его воспитании». Кроме того, размер алиментов устанавливался меньше полагавшихся на детей, рожденных в зарегистрированном браке, хотя и был больше 5 р. в месяц государственного пособия.

Лишь постановлением Верховного суда СССР от 14 ноября 1960 г. было отменено «драконовское» положение об отказе в установлении отцовства и выплате алиментов, и показательно, что в первой 1960-х гг. дела о взыскании алиментов на содержание детей составляли до 10% всех судебных исков.

Одновременно наличие прочерка в графе отцовства накладывало клеймо социального изгойства и на детей, рожденных в это время вне брака. Эта проблема время от времени обсуждалась и на высоком уровне. Например, на заседании коллегии Министерства юстиции СССР в мае 1950 г. выступавшие отмечали: «В отношении записи ребенка следует сказать, что, когда ребенок маленький, это не имеет для него большого значения, но, когда наступает школьный возраст и ребенок приходит в школу, он уже начинает понимать, что отца нет. И, чтобы не наносить такую травму ребенку, мы внесли предложение о том, чтобы мать могла сама записать ему какого-то отца, чтобы он знал, что у него есть отец и мать». Но и эти робкие пожелания не были приняты во внимание, и пройдет 18 лет после принятия дискриминационных статей Указа 1944 г., пока они будут отменены.

При этом на мать-одиночку ложилась «двойная» нагрузка, вызванная и обязательностью участия в общественном производстве, и домашними заботами. Такая нагрузка была обычной и привычной для всех советских женщин, а законодательство не работало на включение мужской части населения в заботы по уходу и воспитанию детей. Государство же не отпускало женщин с производства, но и не могло взять на себя бытовые и социальные функции, призванные облегчить домашнюю работу. Но, с другой стороны, трудности закаляли женщин, и ярким примером тому может служить главная героиня фильма «Москва слезам не верит», родившая ребенка вне брака с клеймом «незаконнорожденного», но сумевшая сделать блестящую карьеру и стать руководителем промышленного предприятия. Неслучайной выглядит в фильме и его очевидная феминистская направленность, ориентированная на создание образа независимой и «самодостаточной» женщины.

Но такие случаи оказывались исключением из правила. Оставалось в силе постановление 1936 г., и росло число осужденных женщин за совершение криминального аборта: в 1949 г. – 33722 женщины (1,75% от общего количества осужденных), в 1950 г. – 43213 (2,47), в 1951 г. – 56193 (3,95), в 1952 г. – 64885 (4,48), в 1953 г. – 54195 женщин (4,8%). По сравнению с 1948 г. число осужденных за «производство абортов» в 1949 г. возросло почти на 40%, за так называемые «самоаборты» – на 67%. Часто женщины на суде скрывали имя врача, производившего «криминальный аборт» и брали вину на себя, а суд, не утруждая себя тщательным разбирательством, квалифицировал преступление как «самоаборт». За период с 1940 по 1953 г. количество пациенток, сделавших подпольный аборт и впоследствии осужденных, возросло почти в 6 раз, а врачей, осуществлявших эту операцию «криминально» и осужденных – в полтора раза. При этом речь здесь идет только об официально зарегистрированных абортах, в основном в городах. В 1950 г. многодетная мать обращалась к Председателю Верховного Совета СССР К.Е.Ворошилову: «Я устала, мне нужно отдохнуть, ведь я не машина выпускать в год по двое детей. Нет больше сил рожать и вскармливать грудью. Родить пятого ребенка я не могу и не допущу этого, даже если мне придется рисковать жизнью». Женщины обращались за «помощью» к медикам, и те придумывали всевозможные диагнозы, чтобы сделать аборт по «медицинским показаниям», но все же в 1954 г. 8% женщин было отказано, но из них 40% прервали беременность другими способами. В 1952-1954 гг. только в Москве от внебольничного прерывания беременности умерло 400 женщин. В сельской местности только 4% женщин имели медицинское заключение на операцию по искусственному прерыванию беременности, 96% крестьянок решили эту проблему самостоятельно.

Для сравнения, куда меньше оказывалось уголовных дел, прямо или косвенно связанных с преступлениями против женщин. Например, количество осужденных за изнасилования в 1949 г. составило 3045 чел. (0,16% от общего числа осужденных), в 1950 г. – 3366 чел. (0,19), в 1951 г. – 4021 чел. (0,28), в 1952 г. – 4726 чел. (0,33), в 1953 г. – 5831 чел. (0,52%). Незначительным было и число осужденных мужчин по статье «злостное уклонение от платежа алиментов»: в 1949 г. – 3889 чел. (0,2%), в 1950 г. – 4050 чел. (0,23), в 1951 г. – 3742 чел. (0,26), в 1952 г. – 4793 чел. (0,33), в 1953 г. – 3926 чел. (0,35%). При этом, к примеру, в 1940 г. число осужденных «алиментщиков» составило 14966 чел., или 0.45% об общего числа.

С другой стороны, отсутствие средств к существованию толкало женщин к совершению преступлений, и вместе с ними в лагеря направлялись и малолетние дети. Среди осужденных в 1946-1947 гг. женщины с детьми, следовавшими вместе с ними по этапу, составили около 50%. В результате на 1 июля 1947 г. в исправительно-трудовых лагерях, колониях и тюрьмах вместе с матерями находилось 18790 детей в возрасте до 4 лет, а также 6820 беременных женщин. Число малышей, начинавших свою жизнь за колючей проволокой, втрое превышало вместимость лагерных домов младенца, поэтому часть из них содержалась в малопригодных помещениях и даже в общих бараках вместе с другими заключенными. Дети осужденных вдов старше 7 лет, если их не брали на воспитание родственники, попадали в государственные детдома и дома ребенка. Только в Ивановской области в 1946 г. из всех детей, помещенных в дома ребенка, 17,1% составляли дети осужденных матерей, а в 1947 г. – уже 30%.

Руководство МВД всеми силами пыталось избавить от «детской» проблемы. В июле 1947 г. министр внутренних дел СССР С.Н.Круглов предложил освободить из заключения 15 тыс. женщин, беременных и с детьми до 4-летнего возраста от дальнейшего отбывания наказания. Соответствующий Указ Президиума Верховного Совета СССР был секретно принят 16 августа 1947 г., однако он не распространялся на женщин, осужденных за хищение социалистической собственности (за стрижку колосков и др.), за что отбывали срок большинство колхозниц. При этом он был на руку женщинам, занимавшимся воровством, спекуляцией, мошенничеством. Таким образом, МВД освобождало лагеря, колонии и тюрьмы для женщин, получивших сроки за мелкие кражи государственного и колхозного имущества по июньскому указу 1947 г. Более того, во второй половине 1948 – первой половине 1949 г. начался процесс массового выселения «лиц, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности в сельском хозяйстве, ведущих антиобщественный и паразитический образ жизни». Под данное определение очень часто попадали физически ослабленные женщины из голодающих районов, не выполнившие обязательный минимум трудодней, вместе с которыми было примерно 5-6 тыс. детей в возрасте до 16 лет, преимущественно грудных и малолетних. Уже в конце 1948 г. в местах заключения находилось 503 тыс. женщин, в том числе 9300 беременных и 23790 матерей, отбывавших срок вместе с малолетними детьми.

Опасность превращения ГУЛАГа в «лагерную камеру матери и ребенка» увидели руководители МВД, предложившие в феврале 1949 г. освободить от дальнейшего отбывания наказания в исправительно-трудовых лагерях, колониях и тюрьмах 70 тыс. беременных женщин и женщин с детьми до 7 лет. Соответствующий указ был утвержден Президиумом Верховного Совета СССР 22 апреля 1949 г., но его действие не распространялось на женщин, осужденных за контрреволюционные преступления, за бандитизм, умышленное убийство, за хищение социалистической собственности, совершенное повторно, в составе группы, а также в крупных размерах. Отправка освобожденных женщин с детьми и беременных женщин к местам обязательного поселения производилась группами в течение нескольких месяцев с тем, чтобы не допускать скопления их на вокзалах, станциях и пристанях и не привлекать внимания населения. Всего было освобождено 84217 женщин, в том числе 28560 женщин, имевших малолетних детей вне мест заключения. В то же время, за рамками указа остались женщины, имевшие детей на год-два старше 7 лет. Из них 18 тыс. женщин подали просьбу о помиловании, но получили отказ.

К сказанному выше следует еще добавить и тот факт, что Великая Отечественная война оказала негативное воздействие на качество генофонда нации, что, в первую очередь, сказалось на физическом развитии детей. Так, по данным 1965 г., у детей, рожденных в Москве в 1943-1944 гг. вес в сравнении с рожденными в 1937 г. ко времени достижения ими года жизни был на 650 г, а длина на 1,5 см меньше. Проведенные в 1957 и 1966 гг. исследования показали, что рост мальчиков 4-7 лет в 1945 г. был меньше, чем у детей того же возраста в 1938 г., на 4-5 см, вес уменьшился на 2 кг у семилетних и на 1 кг у четырехлетних. Аналогичная картина фиксировалась и у школьников: у девочек наблюдалось максимальное отставание роста в 11 лет, у мальчиков – в 13-14 лет. Тяжелые условия жизни, некачественное питание и недоедание в первое послевоенное десятилетие порождали дефицит веса и роста у рождавшихся в то время детей, который оставался некомпенсированным в последующие 13-15 лет даже при благоприятных условиях.