Революционное движение.
Понять самих себя и наше отношение к миру - это всего лишь первый шаг к революции. Мы должны применить наше знание к созданию и реализации практической программы действий. Когда я говорю о действии, я не имею в виду еженедельные или ежемесячные события, когда мы, работая в организованной группе, утверждаем наши убеждения в форме демонстрации, или когда мы осуществляем запланированный рейд против средств угнетения. Действие этим не ограничивается. Его можно обнаружить в нашей повседневной жизни, в рутинной (и не очень) деятельности. Когда мы говорим о своих убеждениях в беседах, на работе, за столом, мы действуем. На самом деле, осознаем мы это или нет, все что мы делаем - это действие или серия действий. Осознание этого позволяет нам превратить нашу обыденную жизнь из подавленной и отчужденной в освободительную и революционную.
Роль революционера проста: превратите свою жизнь в миниатюрную модель альтернативного, революционного общества в вашем видении. Вы – микрокоскопическая модель мира, и даже самые простые ваши действия влияют на социальный контекст, частью которого вы являетесь. Сделайте это влияние позитивным и радикальным по своей сути.
Революция стала частью нашего образа жизни, управляемая нашим видением и питаемая состраданием. Каждая мысль, которую мы думаем, каждое слово, которое мы произносим, каждое действие, которое мы делаем, должно быть частью радикальной практики. Мы должны освободить наши желания, постоянно критикуя то, что было нам навязано, в постоянном поиске и стремлении к тому, чего мы действительно хотим. Тогда, когда мы познаем свои истинные желания, мы должны начать действовать в их интересах.
Определив, как работает наше общество, и решив, чего в сущности мы хотим, мы должны начать демонтировать настоящее и конструировать будущее – и мы должны одновременно работать над этими двумя задачами. В то время как мы будем сравнивать с землей развалины угнетения, мы должны также создавать, целенаправленно и спонтанно в одно и то же время, новые формы социальных отношений и отношений с окружающей средой, которым будут способствовать новые социальные институты.
Например, если говорить об экономике, там, где сегодня существует частная собственность, завтра должна возникнуть общественная собственность. Там, где в настоящее время иррациональные рыночные силы диктуют производство, потребление и распределение ресурсов, в будущем должна быть создана рациональная система владения и распределения материальных благ и услуг, основанная на равенстве, разнообразии, солидарности, автономии и тех ценностях, которые определяют наше видение.
Веган видит идеальный мир, как мир свободный от эксплуатации животных. Кроме того, его идеал включает в себя поистине мирные и здоровые отношения между человеческим обществом и окружающей средой. Движение глубинной экологии показало нам, что неживая природа имеет ценность, которая не может быть измерена в экономических единицах измерения, точно также как веганы продемонстрировали ценность животных, которую не смогут подсчитать экономисты, её можно измерить лишь состраданием. Сострадание, которое испытывают к пролетариату социалисты, к женщинам и геям – феминисты, к людям иного цвета кожи и изолированным этническим группам – интеркоммуналисты, к молодежи и старикам – антиеэйджисты, к тем, кто стоит под дулом оружия государства – либертарии, это то же самое сострадание, которое испытывают веганы и радикальные экологи к миру природы. Каждому из нас необходимо стать всеми этими «типами» радикалов – и интегрировать эти идеологии в одну целостную теорию, видение, стратегию и практику – мы больше не можем позволить себе игнорировать этот трюизм. Только видение и образ жизни, основанные на подлинном сострадании, могут уничтожить конструкты угнетения современного общества и начать с чистого листа создавать желаемые отношения и действительность. Это, как мне кажется, сущность анархии. Тот, кто не ведет борьбу против угнетения на всех фронтах, не подходит к моему определению анархиста. Кажется, что этого слишком много, чтобы требовать от человека, но я никогда не перестану требовать этого от каждого человеческого существа.
Послесловие к третьему изданию.
Когда второе издание этого буклета вышло в печать около года тому назад, я присоединил к нему краткое послесловие, разъясняя мой взгляд на некоторые идеи, высказанные в исходном тексте. Вместо того чтобы вносить серьезную правку в содержание эссе, которое как мне кажется, по-прежнему остается цельным трактатом, я предпочел здесь отдельно высказать некоторые из моих последних выводов по теме.
Об освобождении.
Одна из проблем, связанных с моим пониманием термина «освобождение» и его пониманием другими людьми, - описать, что есть на самом деле освобождение животных от эксплуатации и угнетения от рук человека. Я считаю, что освобождение – в большей степени человеческий концепт, основанный на субъективном процессе роста самосознания и приобретения силы. Освобождение личностно, освободить - не означает просто уничтожить материальные оковы. Когда заключенный выходит из тюрьмы, он необязательно освобождается от угнетения авторитаристского общества. Он свободен лишь от материального заключения. Освобождение (возможно недостижимый идеал для любого земного существа) - это нечто, лежащее за пределами возможностей животного.
Можно возразить, что животные, подвергнувшиеся насилию и жестокому обращению (которые очевидно страдают от психологических травм), должны, также как и угнетенные люди, пройти процесс психологической или индивидуальной реабилитации. Но даже личностное восстановление, которое теоретически возможно для многих видов животных, это не истинное освобождение. Потому как освобождение, как я его понимаю, требует роста социального сознания, к которому животные (и некоторые люди) просто не имеют способности, его структура более сложна, чем структура реабилитации.
Это все может показаться предметом чистой семантики. Но я настаиваю на том, что это более чем просто семантика. Слишком долго освобождение людей воспринималось исключительно как социальный/структурный процесс: изменяя социальные условия, мы освобождаемся. Я уверен, что нам следует применять более диалектичный подход. Мы должны освободиться в качестве коллективов или индивидуумов, прежде чем мы сможем перестроить общество таким образом, чтобы оно способствовало освобождению. В то же время, прежде чем мы сможем прийти к личному освобождению (т.е. стать сильными и просвещенными), мы должны перестроить общество и его учреждения (институты). Это кажется порочным кругом, где мы словно кошки, гоняющиеся за собственным хвостом. Но если мы посмотрим на это с диалектической точки зрения, как, например, на постепенный и двусторонний процесс прилива и отлива, теория освобождения уже не кажется столь далекой от реальности.
Люди, называющие себя освободителями животных, обычно искренние и идейные активисты, склонны упускать из виду 2 вещи. Во-первых, человек может освободить только самого себя. Самое большее, что мы можем надеяться сделать для других – избавить их от тех ограничений, которые мешают их самоосвобождению. Во-вторых, только те, кто понимает сложную структуру угнетения, могут бороться против него в процессе освобождения. На протяжении бесчисленных веков лучшие попытки человечества добиться свободы превратились в отчаянную борьбу против авторитаристских ограничений угнетающего общества.
Для животных нам не остается ничего кроме как уничтожить саму клетку. Как бы то ни было, в отличие от животных, мы можем понять, почему существует клетка. Мы знаем, что клеток будет еще больше, и пока мы не уничтожим социальную машину, которая производит клетки (как для людей, так и для животных). В случае с животными самое близкое к освобождению, что мы можем им дать - мгновенную и относительную свободу.