Развитие литературного языка в петровскую эпоху

Важным этапом в истории русского литературного языка явилась Петровская эпоха. Ее считают рубежом Древней Руси и новой России. Наметившиеся ранее процессы получили в этот короткий, но богатый событиями период мощное развитие. Влиянию и значению старого, церковно-книжного языка в этот период нанесен сильный удар. Начавшаяся еще ранее «порча» этого языка приняла теперь большие размеры. Литературный язык на национальной основе, в который продолжают вливаться элементы народной речи, захватывает все новые и новые позиции; язык литературы идет по пути демократизации.

Новый быт, расширяющееся техническое образование, смена идеологических вех – все это требовало новых форм выражения. Новые интеллектуальные запросы общества удовлетворялись с помощью перевода на русский язык понятий, выработанных западноевропейскими языками. Переводы, научные книги живо интересовали Петра I. Редактируя их, он требовал от переводчиков ограничить употребление «высокого, славенского диалекта» и обратиться к «простому русскому языку», вместо «высоких слов славенских употреблять «Посольского приказу слова», т.е. светские, наиболее свободные и далекие от церковно-книжной традиции. Перевод специальной технической и научной терминологии в эту эпоху был сопряжен с почти непреодолимыми трудностями. В русском языке еще не хватало семантических форм воплощения понятий, выработанных европейской наукой и техникой, европейской отвлеченной мыслью. Интересен рассказ Вебера о переводчике Волкове, который покончил жизнь самоубийством, отчаявшись перевести на русский язык французские технические выражения по садоводству. Можно сказать, что церковнославянский язык как цельная, законченная система замыкается в рамках церковной, культовой литературы, изолируется в особый, так сказать, церковный «диалект», не входящий в систему нового русского литературного языка. Проявлением демократических, светских устремлений в письменности может служить и проведенная Петром I реформа азбуки; отказавшись от почти тысячелетней традиции кирилловского полуустава, русские перешли на новую гражданскую азбуку. Книгопечатание постепенно было переведено на новый шрифт, а кириллица оставлена только для церковных нужд. Новая гражданская азбука приближалась к образцам печати европейских книг. Церковнославянская графика переставала быть нормой литературности. Она низводилась в роль иероглифического языка религиозного культа. Изменение графики снимало с литературной семантики покров «священного писания» (ср., например, устранение титл над словами, внушавшими благоговение), представляло большие возможности революционных сдвигов в сфере литературного языка, открывало более широкую дорогу русскому литературному языку к стилям живого устного языка и к усвоению западноевропейских элементов речи. Словом, введение русской гражданской азбуки обозначало упадок церковно-книжной культуры средневековья, утрату церковнославянским языком господствующего положения в структуре русского литературного языка – и вместе с тем намечала пути дальнейшей борьбы за создание на народной основе национального русского литературного языка.

Завершился процесс разрушения церковнославянского языка. Но тем острее встала проблема сохранения в развивающемся литературном национальном языке определенных слоев книжного языка. Развитие литературного языка в первые десятилетия XVIII в. идет под знаком напряженных «поисков» такого литературного языка, который, имея надежную национальную основу, не совсем бы порвал с традицией, вобрал бы в себя то лучшее, что создано в церковно-книжном языке; происходит выработка того, что видный культурный деятель того времени Ф. Поликарпов называл «гражданским посредственным (т.е. средним) наречием» и что имел в виду Петр, когда распорядился перевести некоторые книги «на славенский язык нашим стилем».

«Посредственное наречие» направлено против господства церковнославянского языка, но не только: оно призвано также как-то регулировать и приток народно-разговорной стихии. Элементы книжной традиции в литературном языке и должны выступать таким регулирующим началом.

В этот период резко возросло количество западноевропейских заимствований, преимущественно из немецкого, французского, голландского, английского языков. По наблюдениям Н.А. Смирнова, исследовавшего иноязычную лексику в русском языке Петровской эпохи, приблизительно четвертую часть этих слов составляют «слова административного языка»: новые названия чинов и должностей (администратор, губернатор, министр, президент), названия учреждений (архив, канцелярия, контора, синод, сенот), названия документов, актов (аренда, вексель, ордер, облигация) и т.п.

Больше всего иностранных слов падает на морское дело, затем на военную терминологию (амуниция, армия, баталия, дивизия, капитуляция), термины разных наук и искусств. Вся эта масса иностранных слов проникала в официальный язык и отчасти разговорную речь через непосредственное общение с иностранцами и через переводы.

Кроме прямых заимствований, можно отметить и так называемые кальки, новообразования, сделанные по образцу иностранных (обычно в это время латинских) слов. Так, в философском трактате Тредиаковского «Слово о мудрости, благоразумии и добродетели» встречаем такие неологизмы-термины, как бытность, естественность, разумность, чувственность, чистый разум, рассуждение, самозрительное, сущее, умственная, нравственная, естественная, философия и т.д.

Усвоение русским языком целых серий иностранных слов, которые, по выражению Ф.И. Буслаева, «вторгаются толпами и неуклюже громоздятся в русской речи», в этот период отвечало насущным потребностям развития русской нации, культуры, форм быта и было тесно связано с петровскими преобразованиями. К числу важных реформ эпохи Петра I, которые непосредственно связаны с развитием языка следует отнести и появление первых русских газет. Язык произведений петровского времени поражает своей стилистической пестротой, неупорядоченностью. С одной стороны, лексика и грамматический строй, характерные ранее для деловой письменности, а потом выросшему на ее основе демократическому стилю литературного языка, употребительны в самых разнообразных видах письменности.

Церковнославянизмы в это время представляют собой осколки разбитой, разрушенной системы языка, но осколки эти не выброшены из употребления, они существуют в письменности, совмещаясь с фактами совсем иного рода. Славянизмы, обнаруживающие тенденцию к сохранению в литературном языке как необходимые, и славянизмы, употребляемые только по традиции, практически еще не разграничены, как не нормализованы и просторечные, разговорные факты.

То, что раньше было сосредоточено на разных полюсах языка, могло теперь оказаться бессистемно смешанным в одном произведении. К этому добавился еще и мощный поток иноязычной лексики, что привело к еще большей пестроте письменного языка. Эта пестрота отражается в разных произведениях по-разному. Так, относительно нормализованным был язык виршей, стихотворных панегириков. Эти произведения тяготели к архаическому, книжному стилю, к церковнославянскому языку. Примером этого рода произведений может служить «Епиникион» Феофана Прокоповича.

Иначе выглядит язык деловой литературы, газеты, светской науки. Здесь явно господствуют традиции приказного языка, но несколько осложненного связями с книжной литературой и использующего иностранные заимствования. Церковнославянский налет здесь значительно слабее. В виршах, с одной стороны, и в научно-деловой литературе, с другой, язык представляется относительно упорядоченным. Значительно пестрее выглядит он в публицистике, похвальных словах, проповедях. Пропагандистское назначение этого рода произведений заставляло авторов мобилизовать все средства воздействия на слушателя и читателя, прежде всего средства «высокого», риторического слога с его архаической лексикой и грамматикой, церковнокнижной фразеологией и символикой, с его трудной синтаксической структурой, осложненной еще латинским влиянием. Старокнижные традиции здесь очень сильны. В то же время авторы не чуждаются ставших общелитературными форм живого языка, элементов просторечия, и все это свободно сочетается с европеизмами нового типа, что создает своеобразный и противоречивый стилистический рисунок.

Но наибольшей пестроты и неупорядоченности достигает язык в светских жанрах художественной литературы – повести, лирике, переводных драматических произведениях. Просторечие, элементы народной поэзии, славянизмы, иностранные слова – все это находится здесь еще в более беспорядочном смешении, чем в ораторских произведениях. Картина осложняется еще тем, что в светской литературе развиваются новые, типичные для Петровского времени и отвечающие вкусам европейского читателя стилистические тенденции некоторая щеголеватость тона.

Петровская эпоха обнажила и до крайней степени обострила противоречия в развитии литературного языка, но она не сняла, не разрешила этих противоречий.

В обозрении языка памятников Петровской эпохи мы отметили, с одной стороны, убывающее значение старого церковного книжного языка, который теперь употребляется или в церковной литературе, или в стилистических целях, для создания возвышенности или торжественности тона. Основным для подавляющего большинства памятников Петровской эпохи является тот язык, который в Московской Руси именовался просторечием и отражал общую разговорную речь. В языке литературы встречаются и грубые, отнюдь не литературные элементы и формы.

Войдя в литературу, просторечные элементы разговорного языка очень скоро станут обычными в определенных жанрах литературы, и о таких сочинениях станут говорить, что они написаны низким стилем. Иначе говоря, в Петровскую эпоху все три стиля – и высокий, и средний, и низкий -- уже созданы. Высокий стиль – это старый церковный язык, средний – общий разговорный, низкий – грубое просторечие, включающее диалектно окрашенную бранную лексику.

Петровская эпоха бедна оригинальными памятниками художественной литературы, в это время преобладали сочинения научные и практические. Ведь формирование национального языка в сфере научной, политической, государственной, хозяйственной имеет более решающее историческое значение, чем разработка его в собственно литературе, беллетристике.

Становление норм нового литературного языка, разработка научной, технической терминологии продолжались и после смерти Петра I. Однако сравнительно небольшая часть дворянства отстаивала дело Петра при его преемниках. Самым известным литераторам, поэтом ближайшего за Петровской эпохой времени был А.Д. Кантемир (1708 –1744 гг.). Известны его сатиры, имевшие важное политическое значение. Сатиры Кантемира характеризовались реализмом и разговорной формой общего языка. Язык поздних сатир Кантемира, написанных в Париже в 1738 – 1744 гг., несколько иной: меньше резковатых выражений, что объясняется их философским содержанием. Таким образом, можно говорить о том, что в литературных опытах первых послепетровских десятилетий уже отчетливо намечалось некоторое разнообразие колоритов литературного языка в зависимости от тематики.

Еще больше для обогащения русского языка сделал В.Н. Татищев (1686 – 1750 гг.). В своих переводах и оригинальных трудах он настойчиво стремился к созданию русской национальной научной, технической терминологии. Татищеву принадлежат первые опыты составления такого словаря русского языка, который бы вмещал самые необходимые, известные, общеупотребительные и неоспоримые русские слова.

Продолжателем и защитником дела Петра в 30 -- 40-е гг. XVIII в. выступает и В.К. Тредиаковский. Правда, позже Тредиаковский изменит идеалам молодости и станет одним из врагов петровских традиций.

В 1830 г. в предисловии к осуществленному Тредиаковским переводу любовно-галантного романа французского писателя Поля Тальмана «Езда в остров любви» он выступил со своего рода литературным манифестом, направленным против господства «глубокословной славенщизны» в литературном языке. Свой отказ от «славенского языка» Тредиаковский обосновывает тремя моментами:

1) «... язык славенский у нас есть язык церковной, а/сия книга мирская», т.е. жанром книги;

2. «... язык славенский в нынешнем веке у нас очень темен, и многия его наши читая не разумеют »;

3. «язык славенский ныне жесток моим умом слышится».

Это указывает на значительный сдвиг, происшедший во вкусах, эстетических взглядах определенных общественных кругов. Тредиаковский пишет в предисловии, что он перевел эту книгу «почти самым простым русским словом, то есть каковым мы меж собой говорим». Как выясняется из других его сочинений («О чистоте российского языка», «Разговор об ортографии»), под языком, «каковым мы меж собой говорим», подразумевается язык двора, то языковое употребление, «которое у большия и искуснейшия части людей».

Отказ от книжных традиций лежит и в основе выдвинутого Тредиаковским проекта реформы орфографии – писать «по звонам», т.е. отражая в написании живое (образцовое, разумеется, правильное) произношение.

Взгляды Тредиаковского отличались радикальностью, но они не сыграли какой-либо роли в истории русского литературного языка. Это объясняется тем, что та светско-галантная литература, на которой выросла концепция Тредиаковского, не получила на русской почве никакого развития. Литература пошла по другому пути и повела за собой литературный язык.

Тредиаковский же впоследствии выступил активным защитником «славенского» элемента и обвинял Сумарокова в плохом знании церковнославянского языка, в «площадном» слоге его трагедии. На этом основании часто говорят об отсутствии у Тредиаковского твердых принципов, о том, что он резко изменил свое отношение к славянизмам, и т.п. Однако упрекая Сумарокова в простонародности, Тредиаковский оставался верен своему всегдашнему отрицательному отношению к простонародной, «мужицкой» речи; иная же оценка роли славянизмов явилась лишь естественным следствием обращения к иным литературным жанрам, нового понимания литературного процесса в России. То, что было и оставалось правильным для любовной лирики, для светского галантного романа, не годилось для торжественной оды, высокой трагедии.

На деятельности Тредиаковского ярко сказалась перемена в политических и социальных отношениях середины XVIII в. – отход от политики Петра. Дворянство вернуло допетровские привилегии, освободилось от обязательной службы, принудительного образования, закрыло доступ к высоким государственным должностям разночинцам, усилило эксплуатацию крестьян и отняло все права у купечества и мастерового люда. Эта политическая реакция сказалась и на развитии национального языка. Снова, как и в допетровскую эпоху, дворяне выступают за резкое различие языка господ и холопов. Это проявляется в галломании, в отказе от национального языка. Реакция сказывается и в походе духовенства против прогрессивной литературы, против науки, светской литературы XVIII в.

Все меньше и меньше становится литературы на общенародном национальном языке и, наоборот, все больше литературы церковной и написанной на жаргоне дворян.