А.А. Кизеветтер (1866—1933)

Биография В воспоминаниях «На рубеже двух столе­тий» Александр Александрович Кизевет­тер описал события своей жизни 1881 — 1914 гг. В год рожде­ния сына отец Кизеветтера (юрист по образованию) заведовал архивом Главного штаба. В том же здании была служебная квартира, где родился будущий историк.

Немецкую фамилию Кизеветтер унаследовал от предков из Тюрингии, но немецкий язык знал плохо. Поэтому, когда его выслали из России в 1922 г., он поехал в Прагу, а не в Герма­нию, так как чтение лекций на немецком языке вызывало у него серьезные трудности. Человек русской культуры, А.А. Кизе­веттер был похож на мать, Александру Николаевну. Она при­надлежала к богатому талантами роду Турчаниновых (прадед историка был известным церковным композитором, дед пре­подавал историю в Духовной академии). Из этого родника Кизеветтер черпал свои литературные и ораторские способ­ности. Мать, выпускница Смольного института, аккумулиро­вала то ценное, что вырабатывалось не одним поколением и бережно передавалось детям.

Интерес к истории в семье был глубоким, и в воспитании большое значение придавалось истории.

Отец в чине тайного советника представлял военное министер­ство при Оренбургском генерал-губернаторе. В 1884 г. в Орен­бурге Кизеветтер окончил гимназию. Позднее он вспоминал: «Ближайшим университетским городом к Оренбургу была Казань, и большинство воспитанников Оренбургской гимназии по окончании гимназического курса поступало в Казанский

университет. Но меня неудержимо влекла к себе Москва. Уже в средних классах гимназии я принял твердое решение по­святить себя изучению русской истории, и к Москве меня притягивало, словно магнит, имя Ключевского, тогда только что прогремевшее в связи с его блестящим докторским дис­путом, на котором он защищал диссертацию: "Боярская Дума Древней Руси"». Профессиональные исторические занятия в то время были интересны обществу, и защита докторской диссертации талантливым человеком превращалась в обще­ственное событие.

В момент поступления Кизеветтера в Московский универ­ситет преподавание русской истории было всецело сосредото­чено в руках Ключевского. Кизеветтер вспоминал: «Ключевс­кий блистал ослепительным талантом первоклассного ученого и художника-лектора».

Кизеветтер оказался трудолюбивым учеником: «7 лет по­чти ежедневно просидел я в архиве (Министерства юстиции) от 9 часов утра до 3 часов и накопил такую гору выписок из архивных документов, что для их обработки потребовалось еще около 2 лет». Много времени занимала и преподавательская работа, в том числе ил МБЖК, 0 Коммерчески институте. «Наконец, в 1903 г. была отпечатана моя магистерская диссер­тация под названием «Посадская община в России XVIII сто­летия». Книга получилась в 50 печатных листов. Она была насыщена совершенно новым архивным материалом и рас­крывала полную картину жизненного строя русского города XVIII века». В свое время тема получила одобрение Ключев­ского. Кизеветтер вспоминал: «Ключевский сказал мне на диспуте: «Вашу книгу еще долго надо будет не столько кри­тически разбирать, сколько изучать».

Кизеветтер показал, что магистратские учреждения, скопи­рованные Петром I с иностранных образцов, составили всего только показной верхний слой городского самоуправления, под которым в течение всего XVIII в. вплоть до городской рефор­мы Екатерины II продолжал существовать типичный посад­ский мир, унаследованный от Московской Руси, с его орга­ном — мирским посадским сходом. «Состояние посадского общинного хозяйства в XVIII столетии ярко отразило тяглый, закрепощенный характер посадских общин того времени» — к такому выводу пришел Кизеветтер. «Мечты Петра опере­жали русскую действительность». Личный состав посадской общины определялся двумя началами: наследственностью

посадского состояния и профессиональным характером посад­ского тягла, который «выражался в том, что всем, не вложив­шимся в посадское тягло, запрещалось иметь торговлю и про­мыслы в пределах посада». Для вступления в посадскую общину со стороны требовалась наличность торга и промысла установленного размера.

В качестве источников Кизеветтер пользовался многочис­ленными мирскими приговорами различных посадов, и на ос­новании этого материала он смог начертить подробную кар­тину того посадского самоуправления, которое существовало тогда не на бумаге, не в официальных регламентах, а в дей­ствительности, на практике. Он подробно изучил социальный состав посадского населения того времени (его основные раз­ряды: посадское купечество, цеховые ремесленники, «под­лые» люди — огородники и чернорабочие) и посадские служ­бы, повинности и подати, т.е. посадское тягло. Любивший образно писать, Кизеветтер говорил о господствующих чер­тах социальной физиономии типичной посадской общины XVIII столетия.

Его общий вывод был неутешительным: «Разорение пла­тельщика и недоимка в казне являлись естественным резуль­татом... финансовой системы, представлявшей собой хроничес­кое вытягивание жил из податного населения». Скорбная ситуация Петровского времени несколько облегчается к сере­дине XVIII в., но уже в начале 1760-х гг. «последовал новый пароксизм нажимания податного пресса». В прямой зависи­мости от организации посадского общинного тягла мирское по­садское самоуправление получало резко выраженную олигар­хическую окраску. «Земские по выборному составу, эти учреждения (магистраты) являлись органами бюрократичес­кой централизации в сфере управления по всему кругу при­своенных ими задач». Магистерская диссертация заканчива­лась оптимистическим выводом Кизеветтера о смягчении крепостнического характера посадской общины (автор к тому времени изучил развитие русского муниципального строя до середины 1760-х гг.), который «шел на убыль», причем сам про­цесс готовил почву для коренной реформы муниципального строя в 1780-е гг.

Этот вывод был скорректирован в докторской диссертации, специально посвященной Кизеветтером анализу «Городового положения» Екатерины II 1785 г. Деятельность Екатерины II

не оправдала возлагавшихся на нее Кизеветтером либераль­ных надежд.

Диспут по защите магистерской диссертации Кизеветтера состоялся и декаб|]с 1903 г. Громадная актовая аудитория уни­верситета была «битком»-. Кизеветтера хорошо знали как ,\\-к-тора и автора статей («Иван Грозный и его оппоненты к. onyfr-ликованной в журнале «Русская мысль», г> Домострое, напечатанной и «Русском богатстве*). Его исторические очер­ки печатались в журналах "Обрач^нанне!- и «Журнале для всех*. Однако сам Kj ое в отгер считал главной «приманкой* для публики присутствие на своей защите Ключевского, который должен был выступить официальным оппонентом. «Слушать, как диспутирует Ключевский, было величайшим наслаждени­ем для тонких ценителей научных споров».

Впрочем, защита прошла гладко, у Кизеветтера сложились ервеем иные отношения с Ключевским, чем у Милюкова. -«Все заметили, что Ключевский на этот раз вел диспут совсем не и обычном тоне: совсем не было «игры кошки с мышкой», со­единен ний с легким зкзамеиом диспутанту; Ключевский вел диспут таким тоном, который ясно давал понять всем присут­ствующим, что он признает в своем ученике собрата по науке, и вот этот-то тон его был для меня лучшей наградой за мои долголетние труды», — вспоминал Кизеветтер.

При работе над докторской диссертацией Кизеветтера ин­тересовали источники «Городового положения» 1785 г., его черновые проекты и применение в жнз1ги. Историк показал, как н 1770 1780-х гт Екатерина П проштудировала Елексто-на Проанализирован остзейские, шнедские. нрусскне источ­ники » Городового положения*, особенно «Ремесленное поло­жение», Кизеветтер определил и проанализировал характер заимствований. Екатерина II пользовалась работами Уложен­ной комиссии 1767 г. как подготовительным материалом. Она «накладывала на них штемпель собственной политической идеи». «Идея сводилась к установлению общественных союзов и корпораций, по форме самоуправляющихся, по существу слу­жащих подчиненными органами коронной администрации. Эта идея проходит красной чертой через все крупнейшие за­конодательные акты Екатерининского царствования**. Основ­ной тенденцией екатерининского законодательства было подчи­нение денешпо старых начал государственной жшш* некоторых вводимых ею новых форм государстве иного устройства.

8—2432

«Подновлялся и перекрашивался фасад государственного зда­ния, но все, прикрываемое этим фасадом, лишь в слабой сте­пени затрагивалось вводимыми переменами».

«Россия Петра Великого знала лишь закрепощенные — слу­жилые и тяглые — общественные группы. Вот почему попыт­ки Петра подвести под государственное здание фундамент са­моуправляющихся союзов потерпели неудачу». Усложнение и развитие экономических отношений, повышение уровня город­ской культуры — объективные процессы XVIII в. «Дворянство из служилых людей превратилось в земле- и душевладельцев». Подчеркнув это глубокую «социальную метаморфозу», Кизе-веттер не провел анализа ее взаимосвязи с правительственной политикой.

Кизеветтер испытывал сильнейшее влияние Ключевского. Милюков писал по этому поводу: «Как историк он был подав­лен готовой схемой русской истории в блестящем синтезе Клю­чевского». Это мнение Милюкова не совсем справедливо. Об­ращение Кизеветтера к «локальным» и «мало разработанным историческим проблемам» свидетельствовало еще и о другом. О том, что наука развивается по собственным законам. В кон­це XIX в. она вступала в период углубленной специализации.

Для Кизеветтера история — единый цело-Мировоззренческие стный процесс: «Если местные своеобразия приоритеты западноевропейских стран не препятству­ют им тем не менее принадлежать к едино­му миру европейской культуры, то и наличность в русской культуре местных своеобразий не упраздняет понятия единой европейской культуры». Он представлял себе историческую жизнь человечества в виде ряда параллельных культурных раз-витий, не вытягивающихся в единую линию, но совершающих круг своего развития друг от друга самостоятельно и отвергал идею линейного прогресса.

«Выделение» России из «общеевропейского жизненного процесса» он считал недопустимым, что не мешало ему при­знавать национальное своеобразие отдельных местных исто­рий. Кизеветтер отстаивал понятие общечеловеческой куль­туры и понимал под этим «совокупность некоторых начал и норм, значение которых выходит за пределы местных разли­чий и нормативная сила которых сохраняет свою ценность при всех национальных своеобразиях, будучи связана с основны­ми стихиями человеческой природы и в этих стихиях имея свой подлинный корень. Наличность таких начал в жизни

человечества и придает некоторое единство культурным про­цессам самых различных стран, отнюдь не устраняя в то же время пестрого многообразия национальных развитии».

«...Каждая человеческая личность неповторяема: сколько лиц, столько и отдельных биографий. Но кто же в силу этого станет отрицать единство человеческой природы не только физической, но и духовной? Как ни своеобразны все индиви­дуальные биографии, все же все люди подчинены действию некоторых общих законов в жизни и своих телесных, и своих психических организмов....

Даже гораздо более своенравные, нежели человеческая мысль, человеческие страсти при всем многообразии их по­рывов подчиняются-таки некоторым общечеловеческим за­конам».

Из наличия «национальных своеобразий» Кизеветтер не считал возможным выводить отрицание общечеловеческих элементов в основе отдельных культур. Он подчеркивал связь экономики и политики: «Экономический прогресс в рамках элементарной политической формы — это все равно, что взрос­лый мужчина, втиснутый в детское платье».

Убежденный конституционалист и сторонник парламента­ризма, он видел в нем возможность для населения участвовать в государственной жизни. Кизеветтер стремился выявить в прошлом институты, например городского самоуправления, способные в своем органическом развитии стать опорой кон­ституционного строя.

Кизеветтер рассматривал русскую историю с точки зрения борьбы общественных интересов и правительственных репрес­сий, федерализма и централизации. Двигателем русского ис­торического процесса он считал реформаторство и либераль­ное законодательство.

К XVII в., по мнению Кизеветтера, «старина отживала». Концептуальное отношение к понятию «старины» выражало его отношение к проблеме Россия—Запад в целом. Его содер­жание проявляется сквозь описание исторических характеров действовавших лиц в русской истории. Историк считал, что «у каждой эпохи свой умственный кругозор, свой круг поня­тий». Он пытался определить его для достаточно продолжи­тельного периода XVII — начала XIX в.

И хотя Кизеветтер пишет: «Было бы на лицо бескорыстное стремление к истине, способности отстаивать свои убеждения, и если человек проявил эти свойства, мы признаем в нем брата,

как бы ни были далеки его мысли и стремления от наших соб­ственных понятий», «старина» для него — синоним отсталос­ти и рутины. Так, Д.М. Голицын, несмотря на знание европей­ской культуры и просвещенность (его библиотека насчитывала 6 тыс. томов), для Кизеветтера был ретроградом уже потому, что средствами западной науки и изучением западных госу­дарственных порядков пытался «подпереть и освежить на бу­дущее время любезную его сердцу разрушающуюся родную старину».

Кизеветтер не разделял точки зрения, активно функциони­ровавшей в современной ему исторической и экономической науке, согласно которой на исторический вектор влиял фак­тор древности, предопределявший и содержание генетическо­го исторического кода.

Принятие западных идей и внутренний отказ от русской старины (признание ее чем-то менее развитым) являлись для Кизеветтера синонимом прогресса и тем непременным кри­терием передового, который позволял ему выделять среди ис­торических деятелей самых лучших. На этом основании в число передовых людей был включен Федор Михайлович Ртищев.

«Западные влияния «воздействовали» все в одном и том же направлении, они расширяли свободу и непринужденность действий человека, разнообразили его интересы, сбрасывали с жизни цепи старинной рутины». «Жалостью сжимается серд­це, когда подумаешь, сколько богатых, поистине богатырских душевных сил целиком было растрачено на борьбу за пустые формы и обряды, в которых видели какой-то таинственный оплот национальной самостоятельности», — писал Кизеветтер о старообрядцах и протопопе Аввакуме.

Кизеветтер любил жанр публицистики, что не находило понимания у Ключевского: «Кизеветтер — изфразился (учё­ный-Петрушка)». «Фразы за него мыслят». «Слово подсказы­вает мысль». «Это такая отвлеченная схематизация, такая ди­стилляция спирта, в которой остается только запах спирта без вещества его». «Мысли вслух на Красном крыльце».

Кизеветтер одним из первых заметил, что в русской истории в качестве действенного фактора постоянно присутствует утопия, значимость которой не следует недооценивать.«Историк усмат­ривает в продукте утопических мечтаний одно из средств изуче­ния исторической действительности. Отдельные узоры, ко­торыми украшаются утопические картины будущего, могут

принадлежать к области чистой фантастики, но узоры пред­полагают канву, и на этой-то канве «социальных утопий» ис­торик сосредоточивает свое внимание. Он расчленяет канву на ее составные мотивы, современные изучаемому памятни­ку утопической литературы». Идеальные воззрения, по Ки-зеветтеру, — это неотъемлемая часть «умственного и нрав­ственного капитала, нажитого русским обществом* уже к XVI в. Блестящим источником для анализа исторических уто­пий Кизеветтер считал «Домострой*. Он рассматривал этот памятник в качестве дидактического источника о представ­лениях допетровской Руси, одновременно поучающего и об­личающего порядок семейной жизни.

Сравнивая утопию М.М. Щербатова и утопию А.Н. Ра­дищева. Кизеветтер В<В скрывал своих inпитнческих при­страстии: «Истприя показала, кто из двух утопистов был ближе к и с i прической-правде, что би;кт радикальная уто­пия была наиболее дальновидной, а потому и наименее фан­тастичной».

В XVI в. Кизеветтер видел «время глубокого раздвоения и интересов, и воззрений». Россия переживала страшный кризис, сопровождавшийся во всех сферах жизни острыми, болезнен­ными потрясениями. 11 ьос же эта ;шоха была «временем твор­ческих побегов деятельной мысли*. Господствовавшее литера­турное течение в XVI в. не было механически- компилятивным, оно было, по существу, полемическое, боевое. -Юно ни резюми­ровало продуктов старины, оно стремилось искусственно при­дать вид старины новым веяниям, порожденным событиями те­кущей политической жизни и партийной борьбы».

Развивая подпитую Ключевским тему иарод-

0 народных пых двнжешш в см\чные времена. Кизеветтер движениях п

J федлахал ттледонать их цели. Подчеркивая

здоровое начало в этих движениях, историк не считал, что они являются анархическими. Наоборот, крестьяне выступят за социальную справедливость государственного по­рядка и против процесса закрепощения. Поэтому, считал Кизе­веттер, «самозванщину» следует рассматривать как изобрете­ние общественных верхов, а не социальных низов. Под знамена Тушинского вора стекались бояре и дворяне, посадские и крес­тьяне, холопы и казаки, духовенство, т. е. все недовольные сво­им положением. Однако, убедившись в погромном, разруши­тельном характере тушинщины, крестьяне первыми покинули этот лагерь.

История Кизеветтер воскрешал забытую память о либерализма многих замечательных людях. Это направ­ление своей работы он рассматривал как гражданскую обязанность. В основном Кизеветтер восстанав­ливал историческую справедливость по отношению к пред­ставителям русской либеральной доктрины, к зародышам ко­торой он относил творчество Радищева и его младших современников, вышедших из радищевского кружка, в частно­сти, И.П. Панина.

«Мы можем начинать историю русского либерализма лишь с того момента, когда в составе русского общества впервые обо­значились группы, сознательно противопоставившие свои са­мостоятельные интересы всемогуществу государственного на­чала, когда в рамках государственного союза начали слагаться другие союзы, смотревшие на себя не только как на подпору государственного здания, но и как на самодовлеющие соеди­нения, которым государство обязано предоставить со своей стороны охрану и поддержку, то есть в конце первой четверти XVIII в. после смерти Петра Великого».

Специальные условия русской жизни сделали дворянство застрельщиком либерализма: «Сближение с европейским За­падом сделало свое дело. Влияние западной культуры на ум­ственную жизнь русского человека вскоре вышло далеко за пределы тех первоначальных задач, ради которых русский че­ловек ехал за рубеж своей родины на выучку к иноземцам. Он ехал туда, чтобы научиться воевать и строить корабли. Он воз­вращался оттуда с ученьем рассуждать и строить политичес­кие системы».

Попытка русского дворянина XVIII в. превратиться из холо­па в гражданина, по мнению Кизеветтера, была первым дебютом нарождавшегося русского либерализма: «Почва для появления такой попытки была дана местными условиями общественного развития, но самое осуществление ее не могло обойтись без ус­луг иноземной западноевропейской политической теории».

Концепция Кизеветтера не лишена проти-

Сон или воречий. С одной стороны, он подчеркивал,