Gustav_Shpet_i_sovremennaya_filosofia_gumanitarnogo_znania_2006

методологии, где «сфера разговора» приобретает понятийное оформление5.

Мы не находим у Шпета развернутого обоснования понятия «сфера разговора». Тем не менее, обращение к соответствующим фрагментам шпетовских текстов показывает, что «сфера разго­ вора» — это своего рода метафорический конструкт, позволяю­ щий ему обозначить проблему коммуникативного контекста, в котором не только происходит понимание и интерпретация сло­ ва как знака сообщения, но, как подчеркивает В. А. Лекторский, само Я как «социальная вещь» становится продуктом этого кон­ текста6. Шпет заимствует термин «сфера разговора» из логичес­ ких размышлений А. Бэна и пытается показать, что для полного понимания «отдельного слова» (вплоть до понимания без пони­ мания) требуется «некоторое более обширное целое выраже­ ния...»7. Очевидно, что Шпет, говоря о «сфере разговора», имеет в виду коммуникативную реальность, в которой слово становит­ ся осмысленным.

Но почему все-таки сфера разговора? В разговоре смысл не ста­ тичен, а динамичен и позволяет творить новые предметные фор­ мы мыслимого, т. е. сфера разговора — подвижное смысловое образование, своего рода форма динамичного контекста. Одна­ ко важно иметь в виду, что для понимания и истолкования фило­ софского «слово-понятия» (термин Шпета) важен не просто кон­ текст, не столько сфера обыденного разговора вообще, сколько профессиональный контекст методологического характера. Именно по этой причине Шпет заостряет проблему философ­ ского коммуникативного пространства, разводя социокультур­ ный («сферу разговора») и методологический контекст философ­

5 Замечу, что одним из первыхкисследованиюгерменевтическойметодо­ логии (конкретно —метода Хладениуса) обратился С. Н.Трубецкой в своей работе «Учение о Логосе в его истории», чем оказал влияние не только на Шпета, но и вообще на становление всей русской герменевтической тради­ ции. Среди последнихпубликаций наэтутему, см.: Зейфрид Т.Хайдеггерирус­ ские о языке и бытии // НЛО. 2002. № 53. С. 64-74.

* См.: ЛекторскийВ. А. Немецкая философия и российская гуманитарная мысль: С. Л.Рубинштейн и Г. Г. Шпет // Вопросы философии. 2001. № 10.

7 ШпетГ. Г. Языкисмысл// ШпетГ. Г. МысльиСлово. Избранныетруды/ Отв. ред. и сост. Т. Г. Щедрина. М., 2005. С. 583.

ского исследования: «Аналитический и синтетический методы изложения, фрагментарный, дискурсивный, афористический, на­ конец, просто математический, исторический и пр. методы суть формы контекста, через который мы видим слово как живое ди­ намическое понятие, отражающее в себе всю тонкость и изыс­ канность выражаемого им значения»8. Иначе говоря, методологи­ ческие принципы — суть формы контекста, в котором предмет исследования приобретает свои модальные характеристики. «Чтобы понимать слово, — пишет Шпет, —нужно брать его в кон­ тексте, нужно вставить его в известную сферу разговора. Послед­ няя окружается для говорящего известною атмосферою его са­ мочувствия и мироощущения. Воспринимающий речь понимает ее, когда он вошел в соответствующую сферу, и он симпатически понимает самого говорящего, когда он вошел в его атмосферу, проник в его самочувствие и мироощущение»9. В сфере разго­ вора запечатлевается процесс становления смысла. Она, по сути, есть совокупность контекстов (методологического, психологи­ ческого, исторического и т .д.), в которых мысль понимается. Шпет расширяет значение термина «слово», понимая под ним «комплекс чувственных дат, не только воспринимаемых, но и пре­ тендующих на то, чтобы быть понятыми, т. е. связанных со смыс­ лом или значением»10, и рассматривает его в контексте разгово­ ра, где слово понимается и произносится не как единица речи, но как знак, имеющий значение. Разговор — это контекстуальное поле, в котором приобретает внутреннюю форму предметный смысл слова-знака.

Замечу, что в процессе исследования исторически осуще­ ствившегося опыта мышления мы, как правило, можем иметь дело только с описанием разговора, с выражением разговора, пред­ ставленного в письмах, записях бесед, нарративе (рассказе о раз­ говоре), выполняющем регистрирующую функцию. Единицами анализа в таком исследовании становятся акты коммуникации * выявляемые в процессе соотнесения архивов друг с другом. Происходит своего рода перекрестный анализ архивных доку­

•Там же. С. 654.

•Шпет Г. Г. Эстетические фрагменты // ШпетГ. Г. Сочинения. М., 1989.

С.428.

10 Там же. С. 380.

ментов, позволяющий выявить реальные связи и отношения авторов сообщений.

Действительно, при погружении в исследование непосредст­ венных личных связей русских философов (причем не только в архив Шпета, но и В. С. Соловьева, М. О. Гершензона, А. Бело­ го, С. Е. Фейнберга, Э. К. Метнера, П. Н. Сакулина, а также ряда учреждений, где работали русские мыслители: МВЖК, ГАХН, Ал* феровская гимназия) становится очевидным, что мы можем не только регистрировать их, но и попытаться реконструировать из этого опыт непосредственного общения, то идейное содер­ жание известных философских сочинений, которое явно не выражено, но которое образует смысловой подтекст философ­ ских текстов русских мыслителей. Поэтому, при описании интел­ лектуального созвучия идей различных мыслителей, реконструк­ ция их «разговора» может и не означать, что реальное общение мыслителей имело место, но очерчивает возможность сравнитель­ ного анализа, сопоставления философских позиций, поскольку общение здесь понимается в широком смысле, как процесс по­ нимания (предполагающего проникновение в мысль другого, посредством считывания смысла) и последующей интерпрета­ ции чужого опыта мышления (Г. Шпет — В. Соловьев). Вместе с тем, исследование архива помогает выявить реальные связи и отношения между мыслителями, и тогда мы получаем возможность обосновать само право на сравнение даже несоизмеримых, на первый взгляд, концепции русских мыслителей (Шпет — Шес­ тов)11. На это обстоятельство указывает И. М. Чубаров, говоря о том, что «представители различных философских направлений русской философии начала XX века, несмотря на ожесточенные дискуссии, в ряде парадигмальных пунктов были гораздо ближе друг другу, чем тем фигурам и школам западноевропейской фи­ лософии, с которыми они себя идентифицировали»12. Если об­ щение имело место и нет возможности установить реальный предметный смысл этого общения, то необходим опыт одновре­ менного прочтения и философских сочинений, и «разговора»,

11 См.: СухушинД. В. Традиция—новация. Г.Шпет—Л. Шестов//Г. Г. Шпет. Comprehensio. Третьи Шпетовские чтения. Томск, 1999. С. 210—212.

12 ЧубаровИ. М. Московская феноменологическая школа «Квартет*// Ло­ гос. 1998. № 1. С. 54.

запечатленного в архиве, одновременно. Возникает необходи­ мость реструктуризации смыслового контекста или конструи­ рование нового смыслового уровня, следовательно, предмет изменяется и требует новой методологии. Поскольку разговор не разлагается на составные части, если мы берем его как акт «смыслового генезиса» в «интерсубъективных отношениях», то и получается, что разложение разговора на структурные элемен­ ты (деконструкция) равносилен смерти самого разговора. Это лишь еще одна неудачная попытка оторвать философские идеи от исторического контекста, т. е. разрушить историю философии. Поэтому для описания коммуникативного опыта нужна метафо­ ра («сфера разговора», «собеседник», «общение», «знакомство»), позволяющая сохранить жизненный план, экзистенциальную на­ правленность русской философской мысли, то, о чем прекрас­ но сказал Степун, со свойственной ему силой слова: «Русская фи­ лософия никогда не была чистою, т. е. отвлеченною мыслью, а всегда лишь мыслью, углубленною жизнью. С этим характером русской философии связано и то, почему типичною формою ее выражения редко являлись толстые, заботливо и обстоятельно на главы и параграфы разграфленные книги и так часто письма, отрывки, наброски и статьи лично-исповедального и обществен­ но-полемического характера»15. Проникновение в эту коммуни­ кативную реальность, понимание конкретного смыслового слоя разговоров русских мыслителей становится доступным для ис­ торика философии во многом благодаря именно архивным материалам: дневникам, письмам и даже инскриптам14. Такой ме­ тодологический ход позволяет так или иначе выявить новые по­ вороты в интерпретации тех идей Шпета, которые по тем или иным причинам не были реализованы, остались лишь в возмож­ ности (в архивном материале) и не приобрели форму закончен­ ных философских сочинений. Архивное исследование приобре­ тает в таком методологическом контексте проблемный характер.

15 СтепунФ. А. Прошлое и будущее славянофильстваII Степун Ф. А. Сочи­ нения. М., 2000. С. 326.

14 Именно такой подход к архивному наследию постепенно становится актуальнымдлясовременных публикацийфилософского архиварусскихмыс­ лителей. См.: Исследования по истории русской мысли: Ежегодник за 2001— 2002 годы / Под ред. М. А. Колерова. М., 2002.

Оно перестает быть только «антикварной» или «монументаль­ ной» историей (Ницше), но активно включается в современный философский процесс, поскольку обнаруживает актуальность тех идей, которые в свое время не были услышаны и остались не реализованными окончательно.

В центре историко-философской интерпретации оказывает­ ся повседневный опыт общения русских философов, фиксация которого возможна при тщательном архивном исследовании. Обращение к архивам позволяет раскрыть процесс формирова­ ния философской позиции Шпета в контексте общения идей русских мыслителей начала XX века, т. е. представить в целост­ ности явную часть шпетовской позиции, выраженную в его философском наследии, и неявную, понимание которой становит­ ся возможным благодаря архивным материалам. Его письма, днев­ никовые записи — своеобразные отблески той коммуникативной реальности, «многоголосия» русских философов, которые позво­ ляют увидеть Шпета не «одиноким мыслителем», но находившим­ ся в общем напряженном проблемном культурном и научном поле того времени, в непосредственном общении со своими современниками. Именно архивные материалы, рассматривае­ мые как своего рода коммуникативный контекст, позволяют учесть «невысказанные» в его сочинениях мысли, дают возмож­ ность увидеть его в пространстве русского философского опы­ та мышления. Особый интерес в этом смысле представляет «внутренний разговор» Шпета с Вл. Соловьевым, т. е. созвучие их идей и концептуальных поисков.

Три «разговора» Густава Шпета сВладимиром Соловьевым: исторический контекструсского философского поиска

...Мысуть-разговор иможем слушатьдругодруге.

Шъдерлин

Первый «разговор» Шпета и Соловьева (как своеобразное «знакомство») происходит в конце 90-х годов XIX века. Поводом к этому знакомству послужили не философские произведения последнего» а его пародии на стихи русских символистов. Рас­ сказывая Н. К. Гучковой о своих юношеских поэтических увле­ чениях, Шпет интерпретировал «знакомство» с Соловьевым так:

«Потом вспомнил уже старшие классы, —мое эстетическое вос­ питание шло нелепо и теоретически я продолжал считать, что чем «благороднее», тем красивее, «неблагородных» поэтов я не чи­ тал (помилуйте, Фет — крепостник, Тютчев — цензор, сам Пушкин сомнителен и т.д.) (...) Но «новое» как-то само надвигалось... Пер­ вый меня поразил, пожалуй, Верлен (русские, Бальмонт, Брюсов и др., уже начали писать, но я находился под впечатлением Соловьевской (Владимира) критики, и их не читал...)»15. Замечу, что Соловьев критиковал ранних символистов за отрыв от реаль­ ной действительности, вычурность символов. Но эта критика не помешала символистам считать Вл. Соловьева своим предте­ чей. Его понимание красоты как «чистой бесполезности» и «ду­ ховной телесности»16 было им особенно близко. Бальмонт пи­ сал в своем дневнике: «Безмерность может замкнуться в малое. Песчинка может превратиться в систему звездных миров. И сла­ быми руками будут воздвигнуты безмерные зданья во имя Красо­ ты»17. Ранние впечатления от пародий Соловьева оказали влия­ ние на дальнейшее развитие эстетических взглядов Шпета. Он не заимствует идеи Соловьева, но развивает их. В своих более поздних работах Шпет уже иначе смотрит на символизм, усмат­ ривая в нем «мощное средство для восстановления искусства в своих правах» в борьбе с утилитарным пониманием красоты, знания, творчества. Шпет демонстрирует в «Эстетических фраг­ ментах», «Проблемах современной эстетики», что, несмотря на

15 Письмо № 104 Г. Г. Шпета к Н. К. Гучковой от 29 (16) июля 1912 года // ЧастныйархивсемьиШпета. Шпет имеет ввидуПародии на стихи В. Я.Брюсова, написанные В. С. Соловьевымвсвязи с полемикой, завязавшейся между ними по поводутрех выпусковсборника «Русские символисты» (1894—1895). Пародии Вл. Соловьева на сб. «Русский символизм» впервые напечатаны в ж. «Вестник Европы». 1895. № 10. С. 850—851. Сохранилось и другое «жи­ вое» воспоминание этой полемики. А. Белый писал: «...мы его (Брюсова. — Г. Щ.) впервые «дикие» стихи затвердили и пародии на него В. Соловьева...

(БелыйА. Начало века. М., 1990. С. 171.)

1* Вписьме кА. А. ФетуСоловьевдает следующее определение: «Опреде­ ляю красоту с отрицательного конца как чистую бесполезность, а с положи­ тельного—какдуховнуютелесность» (ПисьмаВладимираСергеевичаСоловье­ ва. СПб., 1909. Т. III. С. 121.

17 БальмонтК. Д. Стихотворения. М., 1990. С. 36.

полемику между символистами и Соловьевым, они были едины в главном: в требовании реальности образа, т. е. действительного во­ площения идеи.

Второй «разговор» Шпета с Соловьевым состоялся в 1912 году. Заметим, что Соловьев внешне «не звучит» в текстах Шпета это­ го времени (нет ссылок на его произведения, нет видимого об­ ращения к его идеям), но обращает на себя внимание шпетовское «идейное созвучие» с Соловьевым, их интеллектуальный параллелизм, общное понимание философских проблем и общие методологические поиски и пути решения этих проблем, т. е. общ­ ное направление соловьевской и шпетовской интерпретации философской проблематики. Тему этого «разговора» можно оп­ ределить как размышление о путях к «истинной философии», которая в свое время (1883) была зафиксирована у Соловьева в образе «философии жизни», а у Шпета (1912) воплотилась в свое­ образной «Philosophia Natalis».

Первая попытка обращения Соловьева к проблематике «фи­ лософии жизни» возникает уже в «Философских началах цель­ ного знания», на это и обратил внимание Шпет, но наиболее чет­ кое и ясное выражение эта проблема приобретает в статье «На путях к истинной философии» (1883), в которой философская работа Соловьева над понятием «жизни» становится его «важ­ нейшим парадигмальным новшеством»18, во многом определив­ шим дальнейшие возможности развития русского философско­ го проекта. Критикуя «чистый механицизм» и «чистую мысль» за их «односторонность» в осмыслении философских проблем, Соловьев пишет: «Выход из этой смуты ума один: отказаться от коренного заблуждения, производящего всю эту путаницу, т. е. решительно признать, что и мертвое вещество и чистое мышле­ ние, и res extensa и res cogitans, и всемирный механизм и все­ мирный силлогизм суть лишь отвлечения нашего ума, которые сами по себе существовать не могут, но имеют действительность только в том, от чего они отвлечены, в чем-то третьем, что не есть ни бездушное вещество, ни бесплотная идея. Чтобы обозна­

18 МотрошиловаН. В. ВладимирСоловьевипоискиновыхпарадигмвзапад­ ной философии последней четверти XIXвека// Соловьевский сборник: Мат-

лы межд. конф. «В. С. Соловьев и его философское наследие». Москва. 28— 30 августа 2000 г. М., 2001. С. 262.

чить это третье не в нем самом, а в самом общем его проявлении, мы скажем, что оно есть жизнь. И чистое вещество, и чистое мышление отличаются одинаково характером безжизненности именно потому, что они отвлечены от жизни. Жизнь есть имен­ но то, чего не достает и чистому мышлению и чистому веществу, (...) необходимо признать полную реальность того, от чего они отвлечены, т. е. необходимо признать полную реальность жиз­ ни и наше объяснение жизни не сводить к ее отрицанию»19. Именно такая интерпретация «истинного пути» философии ста­ новится созвучной шпетовским творческим исканиям этого периода.

Весной-летом 1912 года Шпет находился в заграничной ко­ мандировке в Геттингене, где работал над диссертацией. В это время он писал каждый день письма своей невесте Наталье Гуч­ ковой, в которых пытался контурно, в самых общих чертах, на­ рисовать ей свой образ философии, весьма созвучный соловьевскому. Он писал: «Каждый выбирает ту дорогу жизни, которую считает наиболее достойной, — философия не есть нечто сто­ ящее сбоку или по пути, не есть и средство развлечения, а есть определенная форма самой жизни с вечным углублением и со­ вершенствованием, что для целого общественной жизни такая форма не менее, а более еще необходима, чем те формы, которые на первый взгляд стоят ближе к повседневной заботе человека. Бросить философию, значит бросить жизнь. (...) Да, ты заметила, что важнейшуюроль вмоейфилософиииграет*жизнь”(курсивмой.—Т. Щ.), а источник жизни — рождение, одна из основных, нет, не “одна из...", а самая основная здесь проблема. Теперь смотри, мое рожде­ ние духовное — в тебе! И это обозначено твоим именем! Букваль­ ное значение твоего имени и есть “относящийся к рождению” — Natalis. (...) Моя философия есть Philosophia natalis, но я всегда буду писать с большой буквы: Philosophia Natalis, и это будет — прав­ да...*10.

Это письмо — своеобразное внутреннее, образное подтверж­ дение мысли Шпета, высказанной им несколько раньше в статье

19СоловьевВ. С Напутикистиннойфилософии// СоловьевВ. С. Сочинения:

В2 т. Т. 2. М., 1988. С. 330.

*° Письмо № 69 Г. Г. Шпета к Н. К. Гучковой от 24 (11) июня 1912 года // Частныйархивсемьи Шпета.

<Один путь психологии и куда он ведет» (1912). «Новая филосо­ фия, — писал он, —должна выступать как философия жизни (курсив мой. — Т. Щ.), как оправдание ее, оправдание и утверждение. Мир феноменов есть мир иллюзий, мир вещей в себе — мир за гробо­ вой доской, наш мир есть мир реальных вещей, “дел и дней”, и должен быть оправдан»*1. И далее: «В заключение с сознанием высокой гордости не могу не указать, что нигде так тесно не была всегда связана философия с жизнью, как на нашей родине. Дух философии жизненной, конкретной, цельной, основанной на достоверных данных внутреннего опыта, есть дух нашей фило­ софии»22. Замечу, что такое понимание русской философской традиции наиболее отчетливо выражено у Шпета в работах 1916 го­ да «Философия и история» и «Сознание и его собственник». Не­ сомненно, такое «созвучие» возникло у Шпета в русской фило­ софской «сфере разговора».

Наконец, третий «разговор» с Соловьевым происходит в 1921 году. Это время для Шпета — период, наполненный творчес­ кими, порой мучительными (как внешне, так и внутренне) иска­ ниями, год напряженной работы над «Очерком развития русской философии». В свет вышел только первый том очерка, который завершается главой «Первые ученики», где характеризуется со­ стояние русской философской мысли начала XIX века. Второй том «Очерка...» так и не увидел свет, в архиве остались лишь от­ дельные фрагменты. В процессе сопоставления оставшихся фраг­ ментов «Очерка...» с целостным философским проектом Шпета, являющимся не только внутренней формой его философских произведений, но и учитывающим его эпистолярное наследие, содержащее структурные элементы «Очерка...», отчетливо про­ сматривается шпетовская концепция исторического исследова­ ния русской философской действительности. Второй том или, как Шпет сам говорил, «выпуск» был посвящен исследованию идейного наследия русских мыслителей XIX века. Характерис­ тика философских идей Соловьева должна была быть помещена

21 ШпетГ. Г. Один путь психологии и кудаон ведет// Философский сбор­ никЛьвуМихайловичуЛопатинуктридцатилетиюнаучно-педагогическойде­ ятельности от Московского психологического общества. 1881—1911. М., 1912. С. 264.

и Тамже.

в двенадцатую главу, которая называется: «На своих ногах. За свой страх (Каринский, Соловьев, Дебольский)»23. Возникает вопрос, а как Шпет оценивает философию Соловьева, в чем он видит ее положительное значение, о котором упоминал в своих ранних работах. Мы можем лишь только предполагать и строить гипоте­ зы, обращаясь к архиву Шпета.

В дневниковых записях Шпета, относящихся ко времени ра­ боты над «Очерком...», сохранилась, к сожалению, лишь одна, зато весьма показательная дневниковая запись с характеристикой философии Соловьева: «Лучшие года Вл. Соловьев проплутал около философии. Когда вернулся к ней, не успел ничего сделать. Его заслуга не философская, а историческая: вернул уважение к философии, реабилитировал от упреков в реакционности. Ибо даже метафизика его в отличие от спиритуализма прогрессивна,...·»**. Очевидно, что Шпет придавал значение не столько результатам философских размышлений Соловьева, сколько исследованию его «опыта мышления», методологических поисков, «плодонос­ ности» его идей. Кроме того, историческое значение Соловьева Шпет видел в том, что его философские опыты были продол­ жены в русской традиции, переосмыслены и развиты С. Н. и Е. Н. Трубецкими, Л. М. Лопатиным и др. Именно Соловьев, как полагал Шпет, подхватил идеи своего учителя П. Д. Юркевича, развил их и во многом способствовал формированию традиции «положительной философии» на русской почве. Вместе с тем, русская философская сфера разговора начала XX века, в которой формировалась шпетовская методологическая концепция, гораз­ до шире традиции «положительной философии», поскольку в ней формируются идеи не только сторонников традиции «поло­ жительной философии», но и ее противников. Поэтому интерес­ но увидеть Шпета не только в традиции, но и в коммуникатив­ ном пространстве со своими друзьями, являющимися одновре­ менно его идейными противниками.

** ШпетГ. Г. Материалы к работе над книгой «Очерк развития русской философии»: планработы, конспект с делением наглавы, конспектпо темам книги, спискилитературы по главамкниги (до 1922 г.)// ОР РГБ. Ф. 718. К. 4. Ед. хр. 15. Л. 92.

24 ЗаписнаякнижкаГ. Г. Шпета:записьот21 января 1921 г.//Частный архив семьиШпета.