Gustav_Shpet_i_sovremennaya_filosofia_gumanitarnogo_znania_2006

ятелен, что говорить о других предметах, существующих не для чистого сознания, но наряду с ним, просто не имеет смысла»*.

Получается, что содержание региональных онтологий само по себе не представляет феноменологической ценности. И толь­ ко оказываясь предметом «чистого сознания», региональные онтологии обретают эту ценность. Другими словами, феномено­ лога Гуссерля не интересует, к примеру, история как цепь собы­ тий или история как наука. Шпета как феноменолога, напротив, занимает идея, энтелехия истории, для него «“история” ведь и есть, в конце концов, та действительность, которая нас окружает»4. Пример с историей частный, но он являет нам основной прин­ цип гуманитарного познания вообще.

Можно позволить для сравнения такой образ: феноменолог, как увлеченный археолог, копает вглубь, к основам, оставляя по сторонам памятники своей уникальности в виде всякого рода спецификаций. Но когда копать вглубь становится бессмыслен­ ным, феноменолог (с уже обретенным, «накопанным» багажом знаний и смыслов) начинает озираться вокруг и обращаться ко всему тому, что прежде было им отброшено («заключено в скоб­ ки») как сопутствующая порода, хлам, как то, что доказывало его особенность, уникальность. Так на спецификации, на содержа­ ние региональных онтологий падает «просветленный* взгляд феноменолога. И вот здесь начинается поистине интересная работа, которой и занялся Густав Шпет. Гуссерль был «археоло­ гом». И его роль неоценима. Но его феноменология, всецело со­ средоточившись на методологии, на описании способов и прин­ ципов действия «чистого знания», освободилась, таким образом, от «живого», предметного наполнения. Но парадоксальность фе­ номенологии и заключается как раз в том, что она продолжала претендовать на роль описательной науки, в возможности кото­ рой описать и уразуметь тотальное «Всё», всю действительность. Но действительное, «живое» оказалось в феноменологии про­ блемным во многом из-за пренебрежения раннего Гуссерля к

* БорисовЕ. В. Эволюциятрансцендентальнофеноменологическихоснова­ ний онтологии в работах Э. Гуссерля и экзистенциальной аналитике М. Хай­ деггера: Дис.... канд. филос. наук. М., 1997. С. 7.

4 ШпетГ. Г. История как проблема логики. Критические и методологи­ ческие исследования. Материалы. В двух частях. М., 2002. С. 62.

естественной установке сознания и к содержанию региональных онтологий. Получается, «что при выключении действительного мира при феноменологической установке для нас не встретилось никаких препятствий вместе с “природой”, “человеком" и про­ чее выключить и “действительное”, эмпирическое, животное и человеческое сознание»5. Поэтому и оказывается, на мой взгляд, необходимым «раскрытие скобок», в результате чего становится возможным сделать предметом ту «проиндексированную» об­ ласть действительного, которую прежде в эти скобки заключи­ ли. Возможность осуществить «раскрытие скобок» в рамках са­ мой же феноменологии обусловливается, на мой взгляд, такой способностью «чистого сознания», как интенциональность. Не­ смотря на свою сущность (эйдетическую и идеальную), «чистое сознание» в феноменологической установке все также остается «направленным на...». В том числе — на естественное, на чело­ веческое, прежде вычеркнутое.

Противоречил ли Шпет во «Введении в этническую психо­ логию» своими психологическими опытами основам феномено­ логии? Здесь Шпет наполняет общую философскую категорию «коэффициент сознания» конкретным содержанием, благодаря феноменологической методологии (такой, какой ее понимал и применял Шпет), а также таким понятиям этнической психоло­ гии, как «духовная коллективность», «тип народа» и т. п. «Введе­ ние в этническую психологию» —·это попытка привязать отвле­ ченную философскую концепцию к конкретным, практически ориентированным взглядам. Это еще один способ выйти на спе­ цификацию. «Нужно уметь читать “выражение” культуры и соци­ альной жизни так, чтобы и смысл их понять, и овевающие его субъективные настроения симпатически уловить, прочувство­ вать, со-пережить. Труд и творчество субъектов в продуктах тру­ да и творчества запечатлены и выражены объективно, но в этом же объективном отражено и субъективное. Реально — единый процесс, научные объекты — разные»*.

5 Шпет Г. Г. Явление и смысл // Шпет Г. Г. Мысль и Слово. Избранные труды. М., 2005. С. 82.

* ШпетГ. Г. Введение вэтническуюпсихологию// ШпетГ. Г. Сочинения. М., 1989. С. 480.

Своеобразный синтез идей феноменологии, герменевтики, историцизма Гегеля, марксизма выливается в создание такой фи­ лософской методологии, которая позволяет Шпету в процессе анализа логики истории, а также этнической психологии, язы­ кознания и эстетики подойти к созданию системы смысловой онтологии. И здесь феноменологический метод приобретает наивысшую степень прикладной универсальности.

Признавая положительное значение феноменологии Гуссер­ ля как специфического подхода, предоставившего такие констан­ ты, как «чистое сознание», «чистое Я», «интенциональность», «конституирование» и прочее, невозможно не видеть тупика, в который она зашла благодаря ограниченной («скобками», редук­ цией) онтологии. И только феноменологический взор-усмотре­ ние, направленный на «гетто» смыслов, тем, проблем, предме­ тов, может решить эту тупиковую ситуацию, и тем самым служить на благо гуманитариям.

ГУСТАВ ШПЕТ

В РУССКОМ ФИЛОСОФСКОМ СООБЩЕСТВЕ

НАЧАЛА XX ВЕКА

В. К. Кантор

ГУСТАВ ШПЕТ КАК ИСТОРИК РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ

Шпет и история русской философии

Еще не так давно, в конце 40-х годов прошлого века, Г. Г. Шпет был фигурой не очень осознанной. Воспринимался он всеми как правоверный гуссерлианец, слишком европеец даже среди русских западников, и его философская и историософская пози­ ция не воспринималась как нечто своеобразное, имеющее са­ мобытное значение. Более того, сама жизнь и смерть его были скрыты столь густой завесой, что дало основание Зеньковскому написать такую фразу: «После 1927 г. Шпет, по-видимому, ничего не печатал, и самая судьба его остается неизвестной»1. Но и в 1989 г. в предисловии к первому изданию сочинений (однотомнику избранных работ) Густава Шпета Е. В. Пастернак писала: «К со* жалению, в его родной стране уровень исследования творчества философа находится почти на нулевой отметке; так, двадцать лет пролежала без движения книга работ Шпета по эстетике, состав­ ленная в 1967 году его дочерью Л. Г. Шпет, но, надо надеяться, в связи с рядом намечающихся переизданий интерес к идеям Шпета будет развиваться»*. Этот том был издан в серии «Из истории отечественной философской мысли». В него вошли три рабо­ ты: «Очерк развития русской философии», «Эстетические фраг­ менты», «Введение в этническую философию». Выбор этот объяс­ няется просто: у меня как издателя были только эти книги.

1ЗенъкоескийВ. В. История русской философии: В 2 т. Т. II, ч. 2. Л.« 1991.

С.254.

* Пастернак Е. В. Г. Г. Шпет// ШпетГ. Г. Сочинения. М., 1989. С. 8.

Впрочем, был и другой резон в таком выборе: шпетовская история русской философии признавалась даже таким иронич­ ным по отношению к Шпету исследователем, как о. Василий Зеньковский. Он писал: «Книга Шпета, к сожалению, вышедшая лишь вч. 1-ой, являетсясамым ценным, иосновательным исследованием по истории русской философии (курсив мой. — В. К.). Ч. I обнимает период от на­ чатков философии до начала 40-х годов. Автор — превосходный знаток этого периода, его работа вся основана на первоисточни­ ках, дает почти всегда точное и ясное изложение. К сожалению, книгу очень портит докторальный тон автора, с высоты своей позиции (Шпет — последователь НшвегГя) делающего ироничес­ кие нотации различным авторам. Это лишает автора историчес­ кой вдумчивости, — но при всей неуместности насмешливых, а иногда и презрительных замечаний автора, книга Шпета являет­ ся все же очень ценным трудом по истории русской филосо­ фии*3. Об этой насмешливости Шпета необходимо что-то сказать, но чуть позже, в контексте его взгляда на Россию. Зеньковский, разумеется, был не одинок в своих похвалах-порицаниях этому трактату Шпета. Задолго до него такое отношение уже было ар­ тикулировано в русских эмигрантских кругах. Так, Александр Койре в 1924—25 гг. во Франции читал курс лекций по истории русской философии, который потом был им опубликован пофранцузски в 1929 г. и недавно переведен у нас под названием «Философия и национальная проблема в России начала XIX ве­ ка». Он писал там: «К сожалению, история философских идей в России никогда (или, по крайней мере, до самого последнего времени) толком не изучалось»4. В примечаниях к этой фразе (о «последнем времени») Койре замечал: «Мы имеем в виду пре­ восходный труд Г. Шпета "Очерк развития русской философии” (М., 1922). Шпету можно бросить упрек лишь в связи с его чрез­ мерно суровой оценкой русских философов, да и судит он их с точки зрения, которая никак не могла быть их собственной. Как бы то ни было, “Очерк...” Шпета представляет собой первый понастоящему научный и полный труд о первых этапах филосо­ фии в России»5. А. М. Руткевич в послесловии не без основания

* ЗеньковскийВ. В. История русской философии: В 2 т. Т. I, ч. 1. С. 26—27. 4 КойреА. ФилософияинациональнаяпроблемавРоссии началаXIXвека/

Пер. с франц. А М. Руткевича. М., 2003. С. 117.

# Там же. С. 165.

при этом пишет о Койре, что «иной раз он просто пересказыва­ ет “Очерк развития русской философии” Г. Шпета»6.

Публикуя этот том в нашей серии, мы ходили тогда в дом к Елене Владимировне Пастернак и из семейного архива по рукописным копиям восстанавливали пропуски «Эстетических фраг­ ментов», которые в прижизненную книгу не вошли, были изъя­ ты при первопубликации. Хотя при этом было ощущение, что сохранились лишь отдельные прижизненные издания, и пере­ издать —это максимум того, что мы можем сделать. Но, как оказа­ лось, эта публикация стала началом, далее пошли другие пере­ издания, в том числе и издания архивные. К счастью, архив не пропал. Его начали печатать, в том числе и в нашем журнале «Вопросы философии», — публикации Л. В. Федоровой, Н. К. Гаврюшина, Т. Г. Щедриной и т. д. И вроде бы сожженный ствол вдруг начал распрямляться, оживать, зеленеть. Вышли в свет интерес­ ные работы о Шпете В. Г. Кузнецова, А. А. Митюшина... Четыре года назад опубликована книга В. П. Зинченко: «Мысль и Слово Густава Шпета» М., 2000. Издана замечательная книга Т. Г. Щедри­ ной («“Я пишу как эхо другого...”: Очерки интеллектуальной био­ графии Густава Шпета. М., 2004), рассматривающая творчество философа в контексте русской общественной мысли и русской культуры. И стало понятно (впрочем, это было и раньше некото­ рым понятно, а потом это стало явно для всех), что это большая фигура, крупный мыслитель, что сам Шпет — часть истории рус­ ской философии, о которой он написал свой блистательный «Очерк развития русской философии». И конечно, об этом нельзя забывать, даже говоря о нем лишь как об историке рус­ ской мысли. Не случайно, ему посвящены главы не только в тру­ де Зеньковского, но и в «Истории русской философии» Б. В. Яко­ венко (хотя он не вошел в «Историю...» Н. О. Лосского), в со­ временных историях — И. И. Евлампиева, Б. В. Емельянова и др.

История философии как философия истории

Знаменитая книга Шпета 1922 г. «Очерк развития русской фи­ лософии» —практически первая история философии в после­ революционный период. И это отнюдь не академическое сочи-

нение, несмотря на богатство, даже преизобилие фактического материала, собранного в книге. Честно говоря, потом все мне известные «Истории русской философии» такого количества материала не давали. По сути, это анализ духовного и историчес­ кого развития России, где философия лишь показательразвития России, индексвзрослости национальной культурыкак таковой. То есть появление философии, сама возможность философии — это проверка того, превратилась ли культура из этнографического материала в са­ мостоятельный субъект. Кстати сказать, такой методологический подход дал возможность Шпету осуществить, пожалуй, самую — после Чаадаева — энергийную и мощную самокритику культуры. Дело в том, что, говоря об истории философии в России, Шпет посутиделавыстраиваетсвоюфилософиюрусскойисторииикультуры.

Начнем с простых констатаций. Скажем, те из русских эмиг­ рантов, кто писал о Серебряном веке, представляли русскую философию рубежа веков как русский Ренессанс. Бердяев пи­ сал о «русском культурном Ренессансе начала XX века», когда очевидной стала «эпоха пробуждения в России самостоятельной философской мысли, расцвета поэзии и обострения эстетичес­ кой чувствительности, религиозного беспокойства и искания, интереса к мистике и оккультизму»7. Для Шпета Ренессанса в России просто по определению быть не могло. В 1922 г. в «Эсте­ тических фрагментах» он писал, оценивая символизм как цент­ ральное течение Серебряного века: «Исторически символизм —· время всяческих реставраций и стилизаций. У нас, например, — классицизма, архаизма (славянизма), романтизма, народничества. Но нам теперь, сейчас, не реставрации нужны, а Ренессанс»8. Т. е. для него Ренессанс в будущем, хотя большевиков он не очень жаловал. Почему? Для начала посмотрим, что такое философия для Шпета? И первый ответ будет такой: Густав Шпет полагал, что

философияестьпоказательнепростовзрослости, ноевропеизмакультуры:«Чис­ тый европеизм пробудился в тот момент, когда первый луч реф­ лексии озарил человеку его собственные переживания. Евро­ па, — это умственное напряжение, но не труд, а “досуг”, восторг и праздник жизни; самое дорогое для нее — творчество мысли; и

ТБердяевН. А. Самопознание. М., 1991. С. 139—140.

*ШпетГ. Г. Эстетические фрагменты// ШпетГ. Г. Сочинения. М., 1989.

С.358.

никакая сила, — ни меч, ни моральная проповедь, —не могли унич­ тожить в европейце его страсти мыслить. Европа пережила ска­ зок и мифов, мудрости и откровений не меньше, чем Восток, но она не только их переживала, она их также передумывала»9.

Какова же, по Шпету, судьба философии в России? Вопреки восторгам наших мыслителей софийно-православного толка Шпет смотрел на историю отечественной философии достаточ­ но жестко, поэтому среди прочего и мог стать, по словам Хоружего, «трезвым критиком софийных миражей»10.

В России философия привозной продукт. И главная русская проблема поначалу — проблема усвоения: «Впервые философия проникает к нам, хотя и в скромной, на Западе отжитой, роли служанки богословия. (...) Само возникновение наукообразного богословия уже должно считаться свежим веянием в душном ту­ мане всеобщего невегласия»11. Путь был долог и шел сквозь де­ сятилетия невежества и невегласия. Такая позиция вызывает сомнения у современных ученых. Сошлюсь на доклад Б. Ф. Его­ рова: «Жажда Шпета увидеть свободную национальную интелли­ генцию и отчаяние от деспотических рогаток, мешающих ее ста­ новлению, приводило его к крайним выводам. Ниже он будет также отчаянно и утрированно говорить о своей любимой науч­ ной области: “История русской философии как мысли, проник­ нутой духом утилитаризма, есть история до-научной философской мысли. История философии, которая не познала себя как фило­ софию свободную, неподчиненную, как философию чистую”»12. Дальше Егоров продолжает: «Шпет вообще заявляет нигилисти­ чески: “наш общественный и государственный порядок всегда был основан на невежестве. Создавалась традиция невежества. Наша история есть организация природного, стихийного русско­

9 ШпетГ. Г. Мудрость или разум? // ШпетГ. Г. Философские этюды. М., 1994.С 229.

10 Хоружий С. С. О старом и новом. СПб., 2000. С. 167.

11Шпет Г. Г. Очерк развития русской философии // Шпет Г. Г. Сочине­ ния. М., 1989. С. 24.

12ЕгоровБ. Ф. Г. Г. Шпет о русской культуре XIX века// Творческое насле­ дие ГуставаГуставовичаШпетавконтекстефилософскихпроблемформирова­ нияисторико-культурногосознания (междисциплинарныйаспект): Г. Г. Шпет. Comprehensio. Четвертые Шпетовские чтения. Томск, 2003. С. 322.

го невежества”»15. Мне кажется, что нигилизма у Шпета все-таки не было. Был трезвый и жестокий взгляд на возможность чис­ той философии, философии как знания в России. Надо заметить, что современный мыслитель, как кажется, по взглядам не совсем близкий шпетовскому феноменологизму (я говорю о С. С. Хоружем), тем не менее так определял положение дел с философией в России до Соловьева: «Главной чертой философской ситуации было затянувшееся отсутствие русской философии»14. Почему оно затянулось? Дело в том, что сразу сложиться, выходя из невегласия, философия, разумеется, не могла. Надо было вниматель­ но разглядеть предпосылки этой чистой философии, что Шпет и пытался делать.

По словам Б. Ф. Егорова, философия у Шпета все-таки посто­ янно соотносилась с общественно-политическими проблемами, с литературой, журналистикой, с историческими и биографи­ ческими событиями... Как ни пытался ученый, пишет Егоров, очистить свои объекты от злобы дня, от не-философии, от ути­ литарной российской специфики, но прикосновение к опреде­ ленному типу культуры диктовало свои способы исследования. Зато уж, замечу в ответ, и прошелся он по этой специфике абсо­ лютно беспощадно. После Чаадаева, как я уже говорил, не было такой резкой критики самых основ духовной культуры России: ее утилитарного пафоса, с одной стороны, и самопревознесения своей духовности, с другой. В ответ на это самопревознесение и была написана книга Шпета, представившая развитие филосо­ фии в русской истории как трагедию русского .духа. Отсюда, кста­ ти, и идет его убийственная ирония, насмешка над героями этой трагедии, над тем миром, где возникали эти герои. Дело в том, что он не видел в России почвы, необходимой для произраста­ ния философии.

Язык как проблема России

Вот тут мы переходим к очень важному для Шпета моменту — к проблеме языка. Он писал: «Язык, в полном материальном раз­ нообразии своего развития, тесно связан с образованием “наци­

18 Там же. С. 322.

14 Хоружий С. С. О старом и новом. С. 156.