Глава 2. Что я должен делать?

Я и другие.

ЗАЧЕМ НУЖНА НРАВСТВЕННОСТЬ?

Заметь, мой уважаемый молодой друг, человек никогда не живет один. Разве только в сказке. Помнишь, у Сент-Экзюпери рассказано о Маленьком Принце, который жил на своей маленькой планете, где кроме него НИКОГО не было. Но ему было тоскливо и одиноко, и он полюбил капризную Розу, которая выросла из трещинки меж камней. Даже сказочные герои, умеющие путешествовать с планеты на планету, не выносят одиночества, ищут любви и доверия, стремятся к Другим, несмотря на то, что эти Другие немножко колючие и не всегда понимают тебя с полуслова. Что же сказать об обычном человеке?

Человеческая жизнь — это жизнь сообща, вместе. В одиночку людям попросту не выжить, не развиться, не обрести своего главного достоинства — сознания. И поэтому издревле люди селились кучно, общими усилиями охотились, обрабатывали землю, растили новое поколение, передавая ему навыки культуры. Разумеется, когда люди живут вместе, то между ними возможны конфликты, столкновения, драки, сильные могут обижать и теснить слабых, неупорядоченное соперничество в вопросах власти способно привести к быстрой гибели маленькой общины, противостоящей природе. Именно поэтому в ходе человеческой истории складывались особые формы регуляции отношений между членами племени, рода, народа.

Надо сказать, что у высокоразвитых животных, например, человекообразных обезьян, внутри стада существует сложная система ритуалов, различных способов поведения, регулирующих отношения между особями. Эти регулятивные механизмы передаются биологически, потому что они обслуживают биологическую жизнь обезьяньего стада (а другой, небиологической жизни у обезьян просто нет). У животных сложная сигнализация, включающая не только звуки и прикосновения, но мимику и интонацию, есть специфические позы, выражающие доминирование или подчинение, угрозу или защиту. Однако для развивающегося человека, который вышел за пределы чисто биологических отношений, такой, даже очень развитой регулятивной системы было мало. Новые взаимоотношения, строящиеся вокруг совместного труда, требовали, чтобы новые навыки (как делать нож, как разжигать огонь, как уберечь племя от вырождения) передавались от старших к младшим новыми способами. Умение вытесать каменный топор или вырастить зерно не передается генетически, так же как не передается вера в тотем (обожествленного предка — зверя или растение) или правило хоронить умерших. Чтобы знания и умения могли жить в обществе, не погибая, возникла ТРАДИЦИЯ.

Традиция — это совокупность образцов поведения, которой человек следует потому, что так делали его предки. Подрастая, ребенок видит и слышит, как поступают старшие. Он знает, что поступать надо именно так, ибо «и деды наши так делали». Над традицией человек обычно не задумывается, а просто следует ей, тем более что в традиционном обществе, которое безраздельно доминировало на нашей планете вплоть до XVI—XVII веков, за нарушение традиции обычно сурово карали. Да и сейчас, в наш век стремительных перемен старинные традиции продолжают быть достаточно сильны, особенно в странах, где сохранилась сельская общинность. «Сельский, обычай важнее закона короля», — гласит вьетнамская пословица. Именно традиция и была исторически первым регулятором отношений между людьми. Она определяла, когда надо стоять насмерть, а когда бежать взапуски, кому кланяться, а кем помыкать, Традиция давала человеку четкие характеристики того, что есть добро, а что — зло, и как себя вести, встретившись со злом. Противостоять традиции считалось невозможным. Непокорного просто изгоняли, лишая таким образом, возможности выжить. И по сей день выражение «быть изгоем» означает, что человек отвергнут и отторгнут другими людьми, оставлен без помощи и поддержки. Платой за общность с другими была личная несвобода, согласие принять добро и зло такими, как их рисует традиция.

Со временем, когда возникли государства, в обществе появился еще один способ регулирования человеческих отношений. Это писаный закон, юридическое право. Граждане обязаны поступать сообразно закону, не то власть накажет их так, как того требует закон. У государства есть для этого суд, полиция, прокуратура, тюрьмы — целый арсенал средств, предназначенных для наказания нарушителей общественного спокойствия.

При всей разнице между неписаной традицией и писаным законом, у них есть два очень важных общих момента: Во-первых, и традиция, и закон — это внешние формы контроля. Сила общины или сила государственной власти, обнаружив нарушителя, обрушиваются на него с требованием прекратить запретные действия. Ты можешь не принимать или даже ненавидеть традицию или закон, но ты обязан им подчиняться, или тебя просто заставят. Второй общий момент, объединяющий традиционность и юридическое право, это их узость и жесткая регламентированность. Наказать можно только за то, что написано в законе. Если какое-либо омерзительное деяние в законе не записано, то злодей останется свободен и невредим, кара не настигнет его. Например, если нет закона о рэкетирах, то они могут разбойничать сколько угодно, подпадая разве что под статью о хулиганстве. Нет закона о банковских махинациях, и тысячи людей будут ограблены горсткой мошенников. Традиция также, как закон, не может предусмотреть всех возможных случаев. И если в той же сельской общине случается что-то необычное, чему раньше не было примера, то мудрецы-старожилы оказываются не в силах оценить ситуацию и выработать способ поведения.

Как можно увидеть, у двух ведущих социальных форм регуляции поведения есть недостатки, и весьма серьезные. Наверное, поэтому наряду с ними издавна формировалась третья форма — нравственность. Она вырастала внутри традиции, то совпадая с ней, то отделяясь от нее, а для юридических законов стала неявной основой.

В чем же состоит особенность нравственности как регулятора отношений между людьми?

Прежде всего, в том, что она действует не извне, а изнутри. Когда ребенок растет, его воспитывают. «Нельзя обижать младших!» — говорит мама сыну, когда он таскает за косу маленькую сестрицу. «Ты что же не помог товарищу, когда его закидывали снежками?» — спрашивает отец. — Другу всегда надо помогать!» Каждый из вас знает, как рождается в душе сначала смутное, а потом все более отчетливое понимание того, что такое «хорошо» и что такое «плохо», что надо делать, а чего, напротив, не надо. И главное состоит в том, что это представление о должном и недолжном, о добром и злом остается у нас внутри, становится нашим внутренним голосом, личным достоянием. Нравственные представления эмоционально принимаются нами, мы как бы ставим под ними свою личную подпись, высказываем собственное одобрение и согласие действовать в соответствии с ними.

Вообще-то говоря, понять, является ли конкретный человек нравственным или безнравственным, не так уж и трудно. Вопрос как раз в том, говорит ли в нем добровольный моральный голос. Вот мальчик, с виду паинька, но если учительница отвернулась и внешний контроль снят, он без зазрения совести дает тумака ни в чем не повинному соседу. Он может отобрать ручку у девочки или стащить книжку в библиотеке. Его моральный голос молчит, и, может быть, он совсем не развит. Такого мальчика сдерживает только опасение быть наказанным. Но человек действительно моральный никогда не будет просто так бить другого, никого не ограбит и ничего не украдет, даже если вокруг нет ни одного свидетеля. Нравственному не нужен насильственный внешний, контроль, учитель с двойкой по поведению, судья с законом или полицейский с пистолетом. Его собственный контролер и подсказчик, чуткая система самоуправления всегда с ним — это нравственные привычки, моральное сознание, совесть.

И точно так же как моральный человек не будет совершать втайне скверного поступка, он не станет афишировать и на всех перекрестках рекламировать свои добрые дела. Для него естественно помогать другим, не кичась собственными заслугами, естественно делать добро — а как же иначе?

Вообще мораль не корыстна. Она не приносит сиюминутной пользы, немедленной выгоды. Она не дает богатства, славы и почета. Однако, без нее человеческий род не мог бы выжить. Поэтому, если у вас возник вопрос: «А зачем помогать больным и слабым, они же все равно ничем не в состоянии с тобой расплатиться?», я отвечу на него так: «Помогать надо потому что это морально. Потому что это добро. Потому что вы люди. «Я не скажу вам: «Помоги слабому, и тогда кто-то непременно поможет тебе». А вдруг случится так, что не поможет? В жизни ведь всякое бывает, случается, что за добро никто не воздает. Но если ты делаешь кому-то добро от чистого сердца, от щедрот своей души, то по крайней мере МОЖНО НАДЕЯТЬСЯ, что и сам ведь не будешь оставлен. Моральное поведение создает моральную атмосферу, образно говоря, поддерживает количество добра в мире, содействуя интересам человечества как целого. Поэтому независимо от личной выгоды убивать, унижать, угнетать — всегда плохо, а спасать, любить и помогать совершенствоваться — всегда хорошо.

Моральное регулирование включает в себя такие составные, как запрет и повеление. Запрет наложен на аморальное действие, а повеление велит нам поступать сообразно должному. Но в морали запрет и повеление всегда проходят через нашу способность оценивать их, размышлять, делать выбор. Здесь нет нерассуждающего автоматизма, свойственного традиции, или внешней вынужденности, характерной для юридического закона. Пропуская моральные представления через свою душу, мы можем пересмотреть взгляды, усвоенные с детства или, наоборот, опереться на них в чуждой по моральным взглядам обстановке. Это порой требует мужества, воли, решительности. В трудные годы нашей страны, когда официально поощрялось разоблачительство, а политический донос считался похвальным делом, многие люди, тем не менее, не поддались этому внешнему нажиму, не стали писать подметных писем на коллег и соседей, более того, находили в себе смелость заступаться за безвинно пострадавших или помогать им выжить. И сейчас, когда в нашу жизнь ворвался «дикий рынок» с его «законами джунглей», корыстью и обманом, далеко не все побежали «продавать душу дьяволу», торговать награбленным добром, собой и другими. И сегодня есть множество людей, сохранивших честь и совесть и искренне старающихся цивилизовать наше общество, внести в его жизнь гуманность, честность, порядочность. Но выбирать нравственную позицию — личное дело каждого.

Конечно, выбор происходит не в пустоте. Мораль опирается не на полицию и армию, но у нее есть свое мощное оружие — общественное мнение. «Ах, злые языки страшнее пистолета...»,— было замечено еще в позапрошлом веке. Общественное мнение — огромная сила. Хорошо, когда ваша моральная позиция и общественное мнение совпадают, тогда вы сильны силою всех. Вы свободно - внутри своей души - выбирали и выбрали то же, что и большинство сограждан, вы едины с ними. Так бывает? Бывает. Когда мальчишки Отечественной войны выбирали побег из школы на фронт, они выбирали сознательно, но вместе со всеми. В этом нет ничего плохого. Но бывает и так, что человек выбирает не то, что все. Например, свободомыслие в религиозно-нравственной среде. Или решает помогать презираемым изгоям. Тогда он идет против общественного мнения, нарушает негласные запреты, а это требует смелости. Пожалуй, именно в таких случаях особенно очевидно специфическое ядро морали — свобода внутреннего выбора, способность самоопределяться, а не быть определяемым извне.

Кроме свободного внутреннего самоопределения, у морали есть еще одна особенность, которая делает ее более гибким регулятором, нежели традиция и право. Мораль всепроникающа, она применима к любым сферам жизни, к любым наперед заданным ситуациям, способна оценивать со своей точки зрения все на свете. Например, дружба никак не может быть оценена с позиций закона. Дружба — отношение вольное, хочу — дружу, не хочу — сам по себе гуляю. В былые времена дружба регламентировалась традицией (были обряды побратимства и вытекающие из них обязанности, контролируемые общиной), сейчас этого нет. Если кто-то предал друга, его не посадят в тюрьму. Но мораль стоит здесь на страже. Предавший дружбу будет осужден общественным мнением, и, кроме того, его будет мучить совесть, что, конечно, и есть самое главное. Внутренний контролер и советчик оценит поведение даже там, где никто не в силах его оценить (если, скажем, о предательстве никто не знает). Человек, совершивший аморальный проступок, пожалеет об этом тысячу раз. В этом сила морали, но в этом и ее разрушительные возможности, о которых мы еще поговорим дальше.

Гибкость и универсальность морали выражается также в том, что она выносит свои решения, опираясь не только на рациональную аргументацию, которая всегда требует времени, но и на интуицию, на моральные чувства. Если правосудию нужен писаный закон со многими статьями для того, чтобы осудить убийцу, насильника, вымогателя, то мораль делает это мгновенно, непосредственно эмоционально реагируя на случившееся. Она всегда схватывает целостность факта, подводя его под категорию «добра» или «зла». Порой этого морального «схватывания» мало для того, чтобы восторжествовала справедливость, и юридический анализ необходим, однако некий «нравственный фон» всегда присутствует в любом судебном разбирательстве.

Едина ли человеческая мораль? На этот вопрос следует ответить отрицательно. Во-первых, философы-этики, занятые изучением нравственности, различают «собственно мораль» как совокупность представлений о должном и «этос» — те реальные нравы, которые господствуют в обществе. Этос всегда «не дотягивает» до морали. Если моральные нормы хотя бы частично выполняются всеми людьми, то воплощение в своей жизни морального идеала остается уделом немногих. Нравы, составляющие этос, всегда несут в себе человеческое несовершенство, они включают и добродетели, и пороки. Это значит, что одни люди по преимуществу, безобразничают, лишь иногда попадая в когти совести; другие — и их большинство — стараются соблюдать принятую мораль, но время от времени из-за страстей или по слабоволию допускают отступления; и лишь третьи — избранное меньшинство — становятся прижизненными образцами святости и моральной чистоты.

Человеческая мораль не едина и в культурно-этническом отношении. То есть, у разных народов в разные времена существуют разные представления о добром и дурном, моральном и аморальном. Даже в одной только Европе мораль XIX и XX века оказывается очень различной. Что же говорить о других странах и народах: у кого-то раньше моральным было оставлять стариков в лесу, чтобы не мешали выжить юному поколению, кто-то считал вполне принятым пить вино из черепа врага и т. д. И все-таки общее в морали есть. Эти общие положения выражены во всех священных книгах мировых религий и говорят они о не нанесении зла, благоволении, доброжелательстве. В XX веке, когда благодаря достижениям науки и техники земной шар как бы уменьшился в размерах, и все люди стали гораздо ближе друг к другу, вопрос об общей для всех морали стал все более выходить на первый план. Но к этому мы еще вернемся в последующих разделах нашей главы о нравственности.

НРАВСТВЕННЫЙ ПОСТУПОК

Однако что же такое нравственный поступок? Пока мы говорим о моральных убеждениях человека, о том выборе, который он совершает в глубинах собственной души, мы все еще остаемся на почве внутреннего мира, а поступок совершается лишь тогда, когда тайное становится явным, идеальное — воплощенным. Поступок — это действие. Конкретное, зримое, приносящее определенные практические плоды. Собственно, только тогда мораль и выполняет свою регулятивную роль, когда из фантомов, витающих в головах, нравственные нормы и ценности становятся движущими силами поведения. В противном случае, возникает сомнение, есть ли они вообще у данного человека или он по существу аморален. Если некто полагает себя высокоморальным, но никогда этой моральности во вне не проявляет, всегда находя оправдания для собственной трусости или эгоизма, то, скорее всего, его нравственные качества существуют лишь в его воображении.

Правда, существует мнение о том, что можно поступать и мыслью. Но «поступок мыслью» без его практической реализации — это поступок в крайней ситуации, например, когда за активное действие вам или вашим близким грозит неминуемая смерть. Тогда, не имея возможности ничего изменить практически, человек занимает внутреннюю нравственную позицию, скажем, презрения к врагам, игнорирования их требований, пассивного сопротивления. Однако такие ситуации, к счастью, все же не столь часты. Гораздо чаще мы МОЖЕМ поступить нравственно, и весь вопрос в том, решаемся ли мы это сделать. Например, вашему другу грозит наказание за проступок, которого он не совершал. Вы знаете, что он не виновен и можете доказать это, свидетельствовать об этом. Но вы колеблетесь, не будет ли у вас неприятностей. Душою-то вы на его стороне, жалко друга, зря пострадает, но опасения за себя берут верх. В этом случае ваше сочувствие и внутренняя позиция — не есть нравственный поступок, это «дуля в кармане», мираж вместо реального поведения. В практическом плане такое умолчание об истине будет просто безнравственным поступком, формой сознательного обмана.

Соображения личной безопасности и боязнь навредить себе часто бывает сдерживающим моментом на пути нравственного поведения, когда человек оказывается вовлечен в установление справедливости. Не все следуют императиву³ «этики долга»: ты должен, значит ты можешь. Многие оправдываются. «Я не могу». Но когда нравственное начало сильно, оно выводит на свет другое «не могу»: «не могу молчать!» Истинно нравственный человек чувствует, что, совершая пусть даже маленькую подлость, он разрушает ядро своей личности, перестает уважать самого себя. Для него бывает легче претерпеть неприятности, чем изменить собственным моральным принципам. Это не значит, что каждый, кто морален, — непременно чистоплюй и идеалист, не заботящийся о нормальной жизни. Каждый из нас хочет для себя побольше радостей и поменьше тягостных проблем, но нередко падение в собственных глазах — слишком дорогая плата за сохранение комфорта. Впрочем, здесь каждый выбирает сам.

Важно то, что никто из нас ни в какой момент своей жизни не может уклониться от нравственного выбора и от необходимости ПРАКТИЧЕСКИ ПОСТУПАТЬ определенным образом. Знаменитый писатель и философ XX века Жан-Поль Сартр писал, что человек обречен на свободу, как бы ни желал он уклониться от выбора линии поведения, это все равно ему не удается. Другой философ и литературовед Михаил Михайлович Бахтин выразил это формулой «не-алиби в бытии». У нас нет «алиби», мы не можем укрыться от необходимости проявлять в конкретных ситуациях свое нравственное начало. Даже уклонение от ответа — тоже ответ, даже отсутствие поведения («прикинулся шваброй!») — тоже поступок. Само молчание может быть как знаком презрения, так и знаком согласия.

Итак, вольно или невольно, но мы все время поступаем. Взятый в своей идеализированной форме нравственный поступок — это практическое выражение благоволения и справедливости, это действие, направленное на то, чтобы спасти кого-либо от смерти и страдания или помочь другому человеку в его жизни и развитии (помощь может быть разной: духовной, материальной, организационной, психологической и т. д.). Кроме того, это противостояние злу и противоборство с ним, которое приобретает самые разные формы выражения.

Поскольку моральный поступок — особый род действия, постольку он имеет нравственный мотив (смысловое основание, то, ради чего мы поступаем), конкретную цель (чего мы хотим достигнуть), само поведение и, наконец, результат (что же в итоге вышло). И вот здесь возникают вопросы. Важнейший из них таков: что главное в моральном поступке? Главное — нравственный мотив или результат? На сей счет существует две разные концепции, два подхода.

Один подход — прагматический — говорит о том, что главное — результат. Предположим, тонет человек. Другой, услышав крики о помощи, бросается в воду и спасает тонущего. Все прекрасно, все довольны, поступок нравственный. Или: крупный коммерсант и предприниматель делает пожертвование в пользу детского дома. Детишки ходят в новых башмаках и едят пирожные. Поступок, несомненно, похвальный и нравственный. И при этом неважно, говорят прагматики, из каких именно побуждений были совершены описанные поступки. Главное, что результат получился — на все «пять». Чего же еще желать, зачем копаться в мотивах и побуждениях, в душе поступавшего?

Но, позвольте, отвечают им оппоненты, результаты, конечно, хороши, но нравственность — это реализация определенных намерений. Каковы были глубинные намерения поступавших? Может быть, спаситель извлек из воды тонущего только потому, что тот должен ему три миллиона? А не будь бедняга должен, так и лежать бы ему на дне. Однако тогда мотив внешне-нравственного поступка оказывается корыстным! При чем же здесь высокая мораль? А в ситуации с бизнесменом вполне вероятно, что благодетель захотел себе рекламы. Теперь жующих сирот показывают по телевизору, а наш предприниматель пожинает плоды заботы о собственной известности. Где же тут чистота помыслов?

Эти язвительные вопросы прагматикам опираются на издревле существующую концепцию самоценности нравственности. Основное внимание в ней уделяется мотиву, побуждению, а результат рассматривается как нечто второстепенное. Эту концепцию самодостаточности нравственного порыва, морального устремления в свое время развивали древнегреческие философы-стоики. Мораль уподоблялась у них чрезвычайно серьезной игре, где важен процесс, а не выигрыш, важно соблюдение правил, а не победа. С этой точки зрения наш пример со спасением на воде может быть рассмотрен принципиально иначе. Один человек тонул, а другой кинулся его спасать, но — увы! — не спас. Результат плачевный, однако, достойным и похвальным остается сам нравственный мотив: искреннее желание спасти другого. Благие намерения, не нашедшие реализации, все равно остаются благими; усилие, потраченное на их воплощение — благородно. Поступок, не увенчавшийся успехом, остается истинно нравственным. Очень ярко идея самоценности нравственного мотива выражена в словах Иммануила Канта: «Добрая воля добра не благодаря тому, что она приводит в действие или исполняет; она добра не в силу своей пригодности к достижению какой-нибудь поставленной цели, а только благодаря волению, т.е. сама по себе... Если бы даже в силу особой немилости судьбы или скудного наделения суровой природы эта воля была бы совершенно не в состоянии достигнуть своей цели; если бы при всех стараниях она ничего не добилась и оставалась одна только добрая воля (конечно, не просто как желание, а как применение всех средств, поскольку они в нашей власти), — то все же она сверкала бы подобно драгоценному камню сама по себе как нечто такое, что имеет в самом себе свою полную ценность».

Я думаю, вам понятно, мои друзья, что наилучшим вариантом является тот, когда истинно нравственные побуждения увенчиваются прекрасным результатом. К сожалению, в жизни нередко бывает иначе. Добрая воля может порой завести людей в такие дремучие дебри, куда их не завела бы даже воля очень злая. Это случается тогда, когда на благородных мотивах вырастают нереалистические цели, а для воплощения этих целей выбираются негодные средства. А когда вместо цветов добра в историческом палисаднике вырастают сорняки зла, моралисты — «садоводы» разводят руками, приговаривая: «Мы не того хотели, у нас были благородные намерения!» Стоит опасаться людей, обладающих одной только доброй волей, но не обладающих трезвым разумом и умением предвидеть результаты собственных поступков.

В то же время, человек, объективно совершивший добро, может быть оценен положительно, даже если его мотивы не всегда выступали совершенными. В глубоко моралистических древних мистических учениях, говорящих о переселении душ, полагалось, что если некто при жизни почему-либо улучшал материальные условия других людей, то в следующем воплощении он, по крайней мере, не будет голодным и нищим.

Итак, нравственный поступок в лучшем его варианте - это благородные намерения плюс их успешное воплощение в жизнь. Однако, не все так просто. Во многих случаях нравственный поступок совершается человеком как бы автоматически: в нем срабатывают заложенные моральные установки, он бросается на помощь или, напротив, резко выступает против зла. Но есть ситуации, когда простой нравственной привычки, автоматизма — мало, необходим выбор, иногда мгновенный, но все же выбор, а иногда — выбор по размышлении. В популярных беседах по этике любят задавать задачки типа: если лодка, в которой вы ехали с родственниками, перевернулась, а никто, кроме вас не умеет плавать, кого вы станете спасать первым, вашего отца или вашего ребенка? Представители восточной культуры якобы отвечают: отца, потому что отец у меня один, а дети будут и другие. Представитель западной культуры отвечает: ребенка, потому что отец уже прожил жизнь, а ребенок еще не жил. «А вы как бы ответили?» — задается коварный вопрос. Действительно, что тут скажешь? Видимо, нравственным ответом может быть один: спасу, кого смогу, того, кто окажется ближе. Это тоже выбор, выбор возможного.

Другая ситуация выбора возникает, когда человек оказывается на нравственном распутье вроде былинного богатыря: «Направо пойдешь, коня потеряешь, налево пойдешь, меч потеряешь, прямо пойдешь — самого убьют! Это проблема «меньшего зла». Мы не можем однозначно выбрать добро, потому что выбираем из наличных возможностей, а все они неблагоприятны, и каждый наш выбор будет в чем-то нравственно несовершенен. В одном случае, мы потесним чьи-то права и возможности, в другом — тоже нарушим справедливость. Как ни решай — все плохо. Это тема для серьезных размышлений, вдумчивого взвешивания, поиска того, какой же выход может быть оптимальным. Поиск единственно верного решения — сложная нравственная задача и для ее решения нет рецептов, такое решение всегда конкретно.

ПОДЧИНЕНИЕ ИЛИ СВОЕВОЛИЕ?

Мы выяснили с вами в предыдущих разделах, что мораль возникла как ответ на потребность людей уживаться друг с другом, иметь общие эталоны для поведения. В ходе истории, по мере развития личности, люди стали все более свободно и самостоятельно обращаться с этими эталонами, сделали их своим внутренним достоянием, стали подвергать моральные идеалы и нормы критике и анализу.

С каждым новым веком, с каждым крупным сдвигом в культуре общества человек становился объективно все более свободен. Если, раньше крестьянин в общине находился под неусыпным контролем своих односельчан, если мораль феодала постоянно сопоставлялась знатью с существующим кодексом чести, то, с наступлением буржуазной эпохи, с ростом городов представители всех слоев общества стали все более принадлежать самим себе и распоряжаться сами собой. Это не значит, что мораль исчезла, но она изменила формы своего воздействия, стала более терпимой, гибкой, потеряла свою средневековую религиозную суровость. В большом промышленном городе мало кто контролирует человека, если он не нарушает уголовных норм. Здесь все далеко ездят на работу, живут замкнуто, ничто не решается «миром». Поэтому внутренняя моральная свобода, приобретенная людьми, получила в качестве своего спутника психологическое отчуждение, представление о том, что нравственность — это вовсе не «голос общества внутри человека», а исключительно голос самого человека, свободного изобретать в ходе своей частной индивидуальной жизни любые нормы и любые правила на свой собственный вкус.

Ярким примером такого нового своеобразного осмысления нравственности является учение Жана-Поля Сартра. Сартр справедливо полагает, что человек не есть нечего предзаданное и законченное, вроде, вещи, он — проект, открытый процесс, творец самого себя. Его ведущее качество — свобода, способность не зависеть ни от каких внешних обстоятельств, в любой ситуации говорить «нет». Но в разряд «внешних обстоятельств» у Сартра попадают и общепринятые нормы человеческой нравственности, представления о добре и зле, о должном и запретном. Сартровский герой может позволить себе быть величайшим злодеем, потому что он не считается со «всеобщей моралью», пытается стать над ней, творя свои собственные правила и ценности. И поскольку он все изобретает сам, то и ответственности тоже не несет ни перед кем, кроме самого себя. Одинокий, своевольный «сверхчеловек», крушащий направо и налево, вызывает при чтении неприятие и страх: он попросту выпадает из нормального общества и общения. Идея нравственной самостоятельности и утверждения, индивидуальности, будучи неправомерно преувеличена, превратилась в гротеск, в карикатуру на нравственную свободу.

Более мягкий вариант отстаивания «индивидуальной морали» в противовес «общественной» можно увидеть в работах психоаналитика Эриха Фромма. Он различает «авторитарную совесть» и «гуманистическую совесть». «Авторитарная совесть» опирается на ориентиры, полученные извне, не прочувствованные и не продуманные самим человеком. Это — усвоенный внешний авторитет, хотя он действует изнутри, он все равно остается по сути внешним, потому что отступление от его указаний вызывает страх. Поведения «авторитарной совести» не обсуждаются. Альтернативой этому внутреннему грозному стражу выступает «гуманистическая совесть» — голос нашего истинного «я», которое ориентируется на продуктивное развитие личности, на гармоничность, счастье, благополучение. Гуманистическая совесть не исключает нашей заботы о других, но прежде всего направлена на наше собственное процветание, она не дает сделать из личности покорную рабыню социальных требований.

С Фроммом во многом можно согласиться, хотя остается совершенна непонятным, откуда же в человеке берется это «истинное я»? Не сформировалось ли оно под влиянием все того же противоречивого общества, в результате той доброты, радости, тех идеалов любви и гармонии, которые, конечно же, есть в богатой палитре представлений о нравственности.

Пафос и Сартра, и Фромма направлен против порабощения свободного современного человека жестокой я бескомпромиссной моралью. Такая, мораль действительно существовала столетия, ломая конкретные судьбы, железной рукой подчиняя людей выработанным некогда моральным правилам. За счет подавления немногих выживали все, община строилась на бескомпромиссном следовании принятому стандарту.

Но почему бунт против «авторитарной морали» вспыхнул в современную эпоху, когда западные европейские страны переживали уже совсем другой период: скорее разложения всех старых форм общественной регуляции, чем их упрочения?

Видимо, не последнюю роль здесь сыграл опыт России, установления на шестой части суши советского строя, который предполагал принцип полного подчинения отдельной личности интересам и задачам коллектива. Коллективизм, коллективная мораль, следование принятым образцам, санкции к непослушным— все это было широко распространено в нашей стране, начиная с 20-х годов ХХ века. Деятели организации «Пролеткульт» прямо утверждали, что буржуазный индивидуализм должен быть изжит во всех сферах жизни, и трудящиеся стройными рядами должны идти вслед за своими пролетарскими вождями. В работе «Задачи союзов молодежи» В. И. Ленин писал, что единственный критерий моральности — следование революционному делу пролетариата, из чего автоматически следовал отказ любому другому поведению в возможности называться нравственным. Самое главное, что в отличие от моральных традиционалистов советские идеологи полагали, что именно они и только они знают истинные требования новой морали, только им принадлежит право указывать другим пути к счастью. За ними не было традиций, они рушили прежний мир с прежней нравственностью и устанавливали новую — как они сами ее, понимали — но, тем не менее, одну на всех, без разночтений, «Надо во что бы то ни стало вести человечество той дорогой, которая, с нашей точки зрения, наиболее близка идеалу», — писал А. В. Луначарский.

Это возрождение в XХ веке сурового общинного духа наряду с внедрением в умы «новой единой морали для всех» не могло не вызвать в духовной жизни Европы приступа индивидуализма, хотя этот приступ коренился и в самой европейской почве. Как бы то ни было, противоречие «коллективизм - индивидуализм», «подчинение - своеволие» было сформулировано в наши дни в самой острой и непримиримой форме. А между тем при лобовом столкновении позиций оно вовсе не может быть разрешено. «Подчинение» и «своеволие» будут до бесконечности бодаться как два барана на мостике, пока, сцепившись рогами, не свалятся, в пропасть. Главное, чтобы вместе с этими упрямыми баранами не отправилось на дно ущелья и все человечество.

Человеческий коллектив и человеческая индивидуальность — это две стороны одной медали. Общая мораль - фундаментальное условие для морали индивидуальной; индивидуальная - способ существования общей, коллективной нравственности. Мы не можем жить по своим, ни с чем не соизмеримым законам, потому что должны считаться с другими. В это же время другие обязаны считаться с нами. Выход из противоречия в мере общего и единичного, коллективного и индивидуального. Эту меру всегда можно найти практически, если пожелать.

Когда люди, например, студенты, живут в общежитии, он, и вырабатывают общие правила поведения в комнате для того, чтобы никому не было плохо, чтобы жить вместе не было мукой. Например, они договариваются не звать гостей после одиннадцати вечера или дежурить и убирать по очереди. Это правила, — общие для всех живущих, и никто при этом не чувствует себя их рабом. Но эти общие правила совершенно не означают, что все соседи обязаны давать на чтение коллективу личные письма или делиться зубной щеткой, рассказывать секреты своей семьи или посвящать всех в собственное творчество. Все это дело личное и потому сугубо добровольное.. Так и в обществе в целом; есть нормы и правила, которые охватывают всех, а есть индивидуальные предпочтения. Хорошо, если бы человечество научилось жить вместе хотя бы так, как это делается в хорошем общежитии.

ИДЕАЛ СПРАВЕДЛИВОСТИ

Стремление быть нравственным — это всегда стремление быть справедливым. Справедливость — одно из представлений, которое на интуитивном уровне мы усваиваем раньше других, уже маленький ребенок кричит: «Это несправедливо!», если соседу дают три конфеты, а ему не дают вовсе. Несправедливо наказание невиновных. Несправедливо награждение непричастных к подвигу или просто хорошему важному делу. Но справедливо, когда за преступлением следует наказание, а за подвигом — награда. Это аксиомы.

Однако то, что кажется ясным на интуитивном уровне, оказывается очень сложным, если пытаешься в этом разобраться, так и со справедливостью. Она выступает весьма смутным и туманным понятием, как только мы начинаем ее анализировать, тем более, что справедливость всегда связана с интересами людей, и здесь неизбежно примешивается субъективность.

Справедливость — мерная характеристика. Издревле ее символом выступают весы. Древнегреческая богиня правосудия Фемида держала их в руках, а ее беспристрастность обеспечивалась повязкой на глазах: богине было бы не к лицу подсуживать одной или другой тяжущейся стороне. Вообще-то справедливость часто связывают именно с правом, с законностью, но я думаю, что идея нравственной справедливости более фундаментальная: сами законы мы оцениваем как справедливые либо несправедливые.

Справедливость также неразрывно спаяна с социально-экономическими отношениями, потому что распределение собственности в обществе и место, занимаемое разными людьми в системе общественного устройства, всегда получало нравственную оценку. Кто-то оценивали как «несправедливого богатого», а кого-то как «не по заслугам бедного».

Весы справедливости во все времена пытались уравновесить на своих невидимых чашах деяние и воздаяние, достоинство и вознаграждение. «Что посеешь — то и пожнешь», — говорит народная мудрость, - «Как аукнется, так и откликнется».

Лишь на самой заре возникновения человечества справедливость была уравнительной. Люди жили тогда очень бедно и скудно, и каждый должен был получить равную с другими долю добычи или урожая, чтобы племя могло выжить. Здесь было не до предпочтений. Однако с ходом истории, когда началось разделение труда, стала активно развиваться культура, а общество сделалось сословным, установилось четкое представление о воздающей справедливости, той, что придирчиво взвешивает, кому чего и сколько положено. Другой вопрос, какой именно принцип был положен в основу этого «взвешивания».

В традиционном, сословном обществе (вплоть до Нового времени) считалось, что справедливость обеспечивается наличным общественным порядком, который происходит от богов или от Бога. Крестьянин должен оставаться крестьянином, феодал — феодалом, богатый — богатым, а бедный — бедняком. Это нормально, это — справедливо. Великий древнегреческий философ Платон в своем знаменитом произведении «Государство» развивал идею о том, что боги подмешали в кровь одним людям — золото, другим — серебро, а третьим — медь и железо. Те, у кого в крови золото, должны быть философами и правителями. Те, кто награжден серебром в крови, — воины. А те, в чьи жилы добавлены медь и железо, предназначены вести жизнь ремесленников и земледельцев. И никто не должен претендовать на чужое место: крестьянки не должен лезть в правители, а философу не пристало становиться ремесленником. Такова справедливость, отводящая каждому «свой шесток». Подобного рода справедливость веками можно было наблюдать в Индии, где вплоть до наших дней господствовал кастовый строй, и человек, родившийся в касте шудр {слуг) и помыслить не смел о возможности переместиться в касту брахманов — наиболее почитаемую и обеспеченную социо-культурную группу. Сословное деление с присущей ему «сословной справедливостью» очень долго существовало в России, где разрыв в социальном положении разных групп, их образованности и возможностях развития был огромен. Принадлежность к сословию была пожизненной, кабальной, передавалась от отцов к детям и внукам.

Правда, с возникновением две тысячи лет назад христианства появилось я другое представление о справедливости. Человек мог получить вознаграждение за личные заслуги перед Богом и церковью. Однако это вознаграждение, во-первых, ожидалось лишь зa гробом, а во-вторых, божественная благодать настолько превосходила мерную человеческую справедливость, что награжденным и спасенным мог оказаться и однажды раскаявшийся грешник, в то время как аскет-праведник не получал никаких гарантии награды, сообразной его подвигу.

Будучи традиционно неравны, люди становились неравны и перед законом. За один и тот же проступок крестьянина и барина карали совершенно по-разному. С барина брали штраф, а крестьянина могли запороть насмерть. И это не вызывало массового нравственного возмущения, потому что считалось «в порядке вещей». Лишь Новое время приносит в Европу представление о том, что есть сферы жизни, в которых все должны быть равны, только тогда восторжествует настоящая справедливость.

Для общественного сознания XVII—XVIII веков характерная идея правового равенства граждан и справедливости как соблюдения соглашений. Все должны быть равны перед законом, ни для кого здесь нет привилегий. Одновременно каждый обязан соблюдать данное им слово. Обман, предательство, необязательность должны получать достойную отповедь. Центральная идея воздающей справедливости: «добро за добро и зло за зло» продолжает оставаться ведущей, хотя по мере развития человечества наказания все меньше соответствуют преступлениям по своему содержанию? Принцип «око за око, зуб за зуб» уже не действует в чистом виде, и за выбитый зуб никому не выбивают зуб в ответ. Лишение свободы, каторжные работы становятся формой расплаты за самые разные преступления, в том числе и за нанесение телесных увечий.

В наши дни справедливость действует в обществе одновременно в двух направлениях: равенства и воздаяния. Современное общество ориентировано на защиту прав личности, на создание условий для развития индивидуальности, и все это последовательно приводит к утверждению социального равенства в целом ряде сфер. Все люди имеют право на жизнь, свободу и личную неприкосновенность, могут объединяться с другими для создания организаций, защищающих их интересы, все имеют право на защиту со стороны закона, и никто не должен находиться в рабстве, подвергаться принуждению и бесчеловечному обращению. Кроме того, современные развитые страны создают реальные условия для того, чтобы представители всех социальных групп могли получать образование, медицинское обслуживание определенного уровня, различные формы социальной помощи и поддержки. Это создает относительно равные условия для того, чтобы могли развиться индивидуальные таланты человека, из какого бы слоя общества они ни происходили и к какой расе и религии ни принадлежали бы.

В то же время современный мир считает справедливым воздаяние по заслугам: чем больше ты проявляешь ума, воли, ловкости, настойчивости, чем выше твой профессионализм, тем скорее ты получаешь успех на рыночных бегах. Богатство и статус, как правило, не падают с неба. А даже тот, кому они достались по наследству, может их потерять в условиях жесткой конкуренции. Для того, чтобы хотя бы не отстать от других, надо очень быстро бежать. Ярким примером такого понимания справедливости служит американская культура, где первейшей похвалой является такой отзыв о человеке: «этот человек, который сделал сам себя», то есть проявил выдающиеся деловые качества, за что и получил от жизни искомое вознаграждение.

Разумеется, воздаяние и вознаграждение не всегда бывают справедливыми. Рынок порой оставляет без внимания истинных писателей и глубоких ученых. Он реализует свою справедливость стихийно, и она не всегда совпадает с человеческими нравственными критериями. Да и в человеческих оценках нередко не все справедливо, особенно там, где у оценок нет твердых эталонов, а все решает интуиция (как в науке при оценке нового направления) или вкус (как в искусстве). Но сам принцип воздаяния остается в силе.

Это касается и наказаний. Здесь разработана очень сложная и различная для разных стран система законов, определяющих, какая кара следует за какое преступление. В мире существует движение за повсеместную отмену смертной казни. Честно сказать, я не считаю аргументы сторонников этой отмены весомыми, а саму отмену — справедливой. Человек, в мирное время насильственно отнявший жизнь другого человека или людей, должен поплатиться тем же — своей жизнью. Сохранение жизни преступника-маньяка плодит зло, множит смерти невиновных, оставляет жертвы несчастными калеками. Никакое пожизненное заключение не может быть равной расплатой за это. Отмена смертной казни для злостных убийц нарушает принцип справедливости. Другой вопрос, что кроме справедливости есть иной, превосходящий ее принцип — принцип великодушия. При великодушии прощается порой даже самое ужасной преступление. Однако я сомневаюсь, что великодушие может быть массово, без разбора применимо. Это дело сугубо личное, тонкое. Просить врага и мучителя может только сам пострадавший, только он может быть великодушен — если захочет. Это совсем не дело суда, который не страдал и не подвергался издевательству. Суд обязан быть справедлив. И только.

Важнейший вопрос, который мы должны обсудить, завершая эту главку, это вопрос о том, как быть справедливым? Справедливость — прекрасный идеал, но не так-то легко претворить его в жизнь, в том числе и в собственную жизнь. Думаю, каждому знакомо желание, когда решается какой-то важный вопрос, «потянуть одеяло на себя». «Дайте мне больше! Это справедливо!» Имеется в виду: а другому — меньше! «Не наказывайте меня так сурово! Это несправедливо!» (Накажите-ка лучше другого!) Многие люди видят справедливость только в одном: в том, чтобы их собственные интересы предпочитались интересам других людей. Но ведь это — несправедливо! Стало быть, главная задача каждого, кто желает не только рассуждать о справедливости, но и быть справедливым — научиться смотреть на себя и других объективно, беспристрастно правдиво. Надо стремиться поменьше примешивать к своим суждениям о ситуации собственные страсти в амбиции: они воздают такую пелену, что за ней и вовсе свету белого не вид- но. Человек с резко завышенной самооценкой почти, никогда не бывает справедливым. Ему всегда кажется, что ему все недодают, недооценивают его, несправедливо предпочитают ему других. А он — достойный всех

благ — остается не у дел. Такие люди обычно склонны третировать других, приписывать им дурные качества, бездарность хитрость, коварство. До справедливости ли тут? Если самооценка человека занижена, то он склонен быть несправедливым по отношению к самому себе, всегда отдавать приоритет другим, что выливается для него самого в вечное самоунижение и скверное расположение духа. Потому так важна объективность: стремиться увидеть себя и других такими, как они есть, с достоинствами и недостатками, которые в разных случаях проявляются по-разному.

Не менее важно рассматривать вопрос объективно и всесторонне, когда, вы судите о других людях или других людей, вынося какое-либо решение об их судьбе. Это очень ответственно. Здесь надо сознательно подавлять в себе симпатии и антипатии, чтобы углубиться в суть дела и решить вопрос справедливо: воздать виновному по его вине, а заслужившему - по его заслугам. Если каждый из нас попытается на своем месте быть нравственно справедливым, я думаю, наш сложный и жестокий мир станет хоть немножко совершеннее.

Добро и зло в извечной схватке

ЧТО ТАКОЕ ДОБРО И ЗЛО

Нравственное регулирование отношений между людьми всегда соотносит человеческие поступки и помыслы с двумя полюсами: добром и злом. Мы уже не раз упоминали эти слова на наших страницах. Как и многие другие философские понятия добро и зло — явления, непосредственно ясные любому человеку, который никогда о них специально не задумывался. Однако, тем труднее о них говорить. Получаются или общие туманные фразы, или разбор конкретных случаев. Поэтому давайте рассмотрим добро и зло через те слова, которые приходят на ум, при их упоминании, а также через наглядное представление.

Какие слова вспоминаются, если речь заходит о добре? Добрый: щедрый, веселый, ласковый, помощник, спаситель, друг. Добром называют и нравственное состояние, и то, что помогает человеку жить и процветать в материальной действительности: «нажил много добра». О чем-то крепком, надежном говорит «добротный». О человеке чистом, бескорыстном, отзывчивом замечают «добродетельный человек».

Совсем другой ряд ассоциаций возникает при упоминании зла. Зло: смерть, разрушение, мучение. Злой: жестокий, враг, погубитель.

Точно так же противоположны образы добра и зла, если представить их в человеческом облике. Добро явится нам (совершенно я духе детских спектаклей) прекрасной феей в сияющем светлом наряде, улыбчивой и заботливой. А зло предстанет безобразной ведьмой: кровожадной, клыкастой, наряженной в мрачные багрово-черные тона.

Даже этот наш маленький филологический и художественный эксперимент показывает, что добро для людей — это то, что утверждает жизнь и счастье, помогает совершенству. А зло — разрушительное начало, ведущее к гибели и безысходным страданиям.

На первый взгляд кажется, что все люди едины в понимании добра и зла. Однако это не так. Я хочу прежде всего обратить ваше внимание на два подхода к добру и злу, играющих огромную роль в жизни современного общества — Это безрелигиозная и религиозная их трактовка.

Несомненно, у мировых религий и светского ориентированного на повседневную жизнь сознания есть и общие моменты в понимании добра и зла. Деятели различных конфессий, представители церквей участвуют в политической жизни, в нравственном воспитании людей, обращаясь к этому ценностному единству, отстаивая вместе с неверующими идеалы мира, справедливости, человеческой доброты. Вокруг идеи спасения человечества от ядерной катастрофы, от угрозы экологической гибели объединяются христиане и атеисты буддисты и мусульмане. Вопросы психологического здоровья человека, его внутренней гармонии также объединяют верующих и неверующих. Можно выделить несколько позиций, по которым нет принципиальных. расхождений между теми, кто придерживается исключительно естественнонаучных представлений, и теми, кто ежедневно обращает свой лик к богу, в надежде на вечную жизнь.

Добро. Любовь к другим людям, стремление принести им пользу, способствовать их процветанию считается добром как для верующих, так и для неверующих. Это любовь — благоволение, доброжелательность, диктующая хорошее и внимательное обращение с любым человеком. Любовь — благоволение тесно связана с сочувствием, пониманием другого человека как ранимого, нуждающегося в помощи.

Великой добродетелью полагается терпение и терпимость. Терпимость позволяет очень разным людям и народам жить в мире и дружбе, а мир — добро, он создает условия для всякой гармонии.

Мир и любовь, благоволение и дружеское расположение воспроизводят на земле жизнь. Жизнь — добро, хотя в этом пункте уже начинаются некоторые расхождения между светским и религиозным сознанием. Тем не менее, на уровне массовой проповеди жизнь рассматривается как ценность, о чем говорят и такие молитвы, как «Молитва о живых».

Несомненным добром полагается как самосовершенствование, так и помощь другим в совершенствование себя. Хотя и здесь в слово «совершенствовать» вкладывается разный смысл.

Зло. Ненависть и жестокость, нетерпимость, ведущая к войнам, смерть и разрушение, война — это зло как с точки зрения атеистов, так и с точки зрения людей религиозных. Агрессия, садистское поведение, пожелание бед одинаково осуждаются и той, и другой стороной. Злом считается также попустительство, когда на ваших глазах человек катится вниз, а никому нет до этого дела.

Может быть, можно найти и другие моменты совпадения двух разных подходов, но мы сейчас обратимся к их принципиальному различию, которое уже начало проглядывать, когда мы упомянули несколькими строками выше о жизни и о совершенствовании. Итак, в чем же смысл светского понимания добра и зла?

Для светского сознания добром является все, что способствует процветанию реального эмпирического человека, того несовершенного людского рода, который живет на земле. Это позиция человекоцентристская, гуманизм в собственном смысле слова. Полагается, что земная жизнь — единственная, никакой другой нет и не будет, поэтому каждый должен получить от нее максимум возможного: приятных переживаний, моментов самоиспытания и самоутверждения, радостей земной любви и творчества. Совсем не исключены власть, слава, успех. Хорошо быть здоровым. Хорошо быть богатым. Все это добро. Образ счастливца, доброго малого — это образ человека, который пришел домой после интересного и насыщенного трудового дня, и теперь сидит за веселым и богатым ужином с семьей и друзьями, радуется жизни, выпивает и закусывает, слушает музыку, строит планы на будущее. Здоровяк. Оптимист. Энергичный, свободный, успешный, на всем оставляющий отпечаток своей неутомимой воли. Он вполне телесен и одновременно обладает живым рациональным умом.

Именно такого добра желает светское сознание. Добра, свойственного повседневной жизни. Этому добру совсем не противоречит развитие науки, наоборот, оно создает как можно больше комфорта для отдыха и технических инструментов для познания и освоения Вселенной. Свобода — важнейшее условие этого безрелигиозного добра. Индивидуальная воля должна проявляться, выбирать, решать, вторгаться в мир.

Но что же есть зло для повседневности? Прежде всего, смерть. Она обрывает жизнь вместе со всеми ее перспективами. Затем — болезнь, увечье. Они ограничивают возможности единственной земной жизни и приносят страдания. Страдания — тоже зло. Прежде всего физические мучения не несут ничего хорошего для человека, они разрушительны и их надо ограничивать всеми доступными способами. Злом является потеря материального достатка, монотонное и скучное прозябание, подчиненное положение. Величайшее зло — отсутствие свободы, права проявлять свою волю, утверждать свою индивидуальность. Как бы ни были различны восточная и западная культуры, перечисленные моменты так или иначе свойственны обыденным пластам массового сознания как здесь, так и там. Надо еще добавить такой вид зла, как одиночество, отъединенность от других людей, отсутствие общения, друзей, собеседников.

Все крупные мировые религии придерживаются иного взгляда на добро и зло. Добро для них — это не благо грешного и несовершенного физического человека, вконец запутавшегося в своих преступлениях и иллюзиях, а благо для идеальной человеческой души, Не «человекоцентризм» должен властвовать на земле, а законы высшей светлой силы, Бога, которым человек обязан подчиняться, добровольно следовать, неукоснительно их соблюдать. Светский гуманизм — ошибка и заблуждение, потому что человек в своей гордыне не видит ничего, кроме самого себя. Он слеп. Его исполненное самолюбованием бытие есть зло, умножающее страдания. Именно поэтому стремление людей к материальному богатству, власти, славе, самоутверждению — это зло и претензия самому стать на место Бога. Когда человек погружается в земные радости и утехи, ублажает свою плоть, балует собственное самолюбие, он или умножает число скорбей или просто увлечен богоборческой дьявольской силой. Скорби множатся оттого, что здоровье и молодость проходят, близкие — умирают, богатство и слава рассеивается, как дым. Все земное тленно, изъедено порчей, подвержено времени и разложению. Только Сатана — противник Бога может тащить человека по этому обманному пути. Истинное добро не на земле. Оно в Царстве Божьем. Поэтому смерть — далеко не всегда зло. Для праведника — это путь к Богу, к бессмертию, к блаженству в вечной жизни. Добром является сведение к минимуму своих земных потребностей и желаний, умаление своих страстей, в том числе и страстей, связанных с познанием, с притязаниями рационального ума, науки. Все это — напрасная суета и самообман, но в то же время — и сатанинская гордыня. Чтобы «пребывать в добре», нужно как можно меньше обращать внимание на собственное «я», понять его малость и ничтожность перед лицом Бога, ощутить себя комком грязи.

С религиозной точки зрения страдания не всегда являются тем абсолютным злом, как они представляются светскому сознанию. Напротив, страдания могут возвышать человека, отрывать его от земной тщеты и обращать его сердце к высшим пластам бытия.

Как видите, религиозные и безрелигиозные представления довольно различны. И все же дальше мы будем говорить о добре и зле в их общечеловеческом, может быть, даже обыденном понимании, имеющем отношение прежде всего к эмпирическому повседневному бытию. Наша следующая тема:

ОТКУДА ЗЛО В МИРЕ?

Вот, сидишь ты, мой дорогой друг, вечером у телевизора. Настроение отвратительное. Математичка без конца придирается и ни за что ни про что выгнала с занятий в коридор. Лучший друг Коля позорно бежал, предав тебя в руки хулиганов с соседней улицы. У отца на работе фирма трещит по швам, потому что ее президент улизнул за границу со всеми денежками. Прошлую ночь под окном кого-то били, а, может, даже и убивали. А по телевизору: то война, то маньяки, то жадные политики с оловянными глазами. Откуда зло в мире? И откуда — столько зла?

Вопрос этот не нов. Человечество задает его себе уже много сотен, а быть может, и тысяч лет. Это только в мифах прошлое предстает эдаким золотым веком, где все летали, как ангелы, медово улыбаясь друг другу. На самом деле людская история печальна и кровава, в чем можно убедиться, внимательно полистав любой учебник истории. Бесконечные войны, сметавшие с лица земли целые народы, крушения государств, природные катаклизмы, массовый мор от очередной чумы или холеры, пытки, казни, жестокость — все это зафиксированный в документах, в летописях и археологических находках путь человеческой истории. Невесело, правда?

Ну, предположим, землетрясения, ураганы и цунами — это процессы естественные и от человека не зависят. Как говорится деваться некуда. Эпидемии тоже можно назвать «природным злом», происходящим от качаний климата или активизации солнечной активности. А все остальное?

Рассмотрим версии, при помощи которых философы пытались и по сей день пытаются объяснить существование морального и социального зла, тесно связанных между собой. Но прежде выделим два основных вида морального зла, которые отмечаются в теоретической литературе. Первый вид может быть назван «враждебностью». Сюда входят все варианты агрессивного поведения, насилие, гнев, ненависть, желание гибели другим, стремление к подавлению, разрушительность. Другой полюс морального зла связан уже не с силой, а, скорее, со слабостями человека. Это малодушие, трусость, лень, холопское стремление к угождению сильным, неумение совладать с собственными влечениями; жадностью, похотью. Все это вместе именуют «распущенностью». Совершенно очевидно, что пороки не ходят в одиночку. Холопство оборачивается при случае стремлением к подавлению других, малодушие попустительствует чужой разрушительности, жадность может сделать человека и насильником, и трусом. «Распущенность» тем не менее, это как бы пассивный полюс морального зла, в то время как агрессивность, разрушительность — это активная сторона.

Одна из наиболее древних версий наличия в мире зла, это представление о том, что добро и зло — два равноправных начала вселенной. Они существуют от века, постоянно пребывают в противоборстве и, что самое сложное, все время смешиваются друг с другом, так что в одном «том же явлении оказывается определенная доля добра и некоторая толика зла. Эта версия была высказана некогда в древнеперсидской религии, зороастризме. Доброму богу Ормузду там противостоит злой бог Ариман, и в сражениях между ними разворачивается вся мировая история. Гораздо позже в Европе уже во времена существования христианства появилась манихейская ересь. Ее основатель Мани возродил зороастрийский миф, только теперь двумя фундаментальными силами, противостоящими друг другу, стали христианский Бог и Дьявол. В христианстве Бог — единственное и абсолютное начало, дьявол же — только падший ангел, обезьяна Бога, поэтому манихейская ересь была с возмущением отвергнута официальной церковью.

Вторая точка зрения на зло предполагает Бога как абсолютное благо, потому зло оказывается необъяснимым из Бога. Но как же совместить могучее добро, породившее вселенную и великое разнообразие эмпирического зла? Древнеиндийская ведическая философия исходила в этом вопросе из того, что зло - это иллюзия ограниченной, частной точки зрения. Сам по себе Брахман (объективный дух) — это благо и блаженство, великая нескончаемая радость и мир, в котором он воплощает себя — тоже благо и совершенство. То, что видится с частной человеческой позиции как зло, на самом деле прекрасно вписывается в гармонию вселенной. Как черные нити в ткани ковра участвуют в составлении единого прекрасного узора, так и зло занимает свое место в грандиозном узоре мироздания, и жестокой, несовершенной жизнь видится лишь тому, кто не может заглянуть дальше самой черной полосы,

Я думаю, вы можете заметить, что любому, кто попадал в «черную полосу зла», такое объяснение не придется по душе. Какое дело нам до «мира как целого», если нас самих унижают и терзают? Эмпирическое тело реально для эмпирических существ, и никакая высокая философия не может отменить этого прискорбного факта.

Впрочем, индуистский ведический Брахман лишь воплощает себя в мире, он его не создает как творец свое творение, поэтому для ведической традиции не стоит вопрос теодицеи — богооправдания. Этот вопрос всегда стоял для христианства. Христианский Бог — созидатель, можно сказать, он — автор мира со всеми его трагедиями и несовершенствами. Как же вышло, что вездесущий, всемогущий, всеблагой Бог изваял столь несовершенное творенье? Если он не смог создать лучший мир, в котором бы не было зла, то, выходит, он не всемогущ. А если он попросту не захотел сделать мир лучше, то тогда он не всеблаг, а, напротив, зол. Как выйти из этого опасного парадокса?

Богословами, теологами были предложены разные способы ответа на этот каверзный вопрос. Конечно, самый простой выход — прямо заявить, что человеческий разум слаб, ограничен и не ему любопытствовать о Божьих планах. Зачем зло, да зачем зло? Стало быть, надо. Не вашего ума дело. Однако те же теологи во все времена понимали, что беспокойный разум не удовлетворится таким «отбойным» ответом, нужно какое-то более или менее достоверное предположение, которое одновременно было бы основой для искоренения второго самого морального зла. Приведу вам два варианта ответов, которые дал в свое время один из столпов католической церкви, мыслитель IV—V веков нашей эры Августин Блаженный. Первый его аргумент состоял в том, что Бог творил мир из Ничего, и к полноценному божественному Бытию, которое есть жизнь и благо, и красота, примешалось это самое Ничто. Как ложка дегтя в бочку меда. Божественное Бытие абсолютно и вечно, в нем нет ни трещины, ни червоточины, оно неизменно, не подвержено времени, старению, порче. А Ничто — это небытие, смерть. Смешавшись с Бытием, коварное Ничто сделало мир изменчивым, текучим, стареющим, портящимся. Отсюда — все виды зла: болезни и катаклизмы, войны и пытки, ненависть и коварство. Мы живем в безнадежно испорченном мире, хотя Бог здесь совершенно ни при чем. У него не было другого «материала», кроме упомянутого Ничто.

Вторая идея, высказанная Августином, несет в себе мощный моралистический запал. Моральное зло — результат человеческого выбора. Не следуя непосредственному тексту Августина, рассмотрим этот вопрос несколько шире. Собственно, вначале, согласно Ветхозаветным представлениям, происходит грехопадение одного из божьих ангелов — ангела утренней звезды Люцифера (в славянском варианте — Денница). Люцифера обуяла гордыня — первое проявление зла, он замыслил стать выше своего творца-Бога. Так из гордыни рождается Дьявол. Именно Дьявол потом становится той силой, которая соблазняет человека на непослушание Богу. Однако списать все на дьявола было бы неверным. Дело в том, что Бог наделил человека свободой. Он создал его по своему образу и подобию, сделал его не «оловянным солдатиком», автоматически подчиняющимся приказам, а существом, способным на сознательный выбор. И вот первый человек — Адам — употребляет свою свободу во зло. Он доверяется наущениям змия, которым прикинулся враг рода человеческого, и срывает вслед за Евой плоды с древа познания добра и зла. Нарушает запрет Бога. Так с грехопадения начинается печальная история человечества, насыщенная разнообразным злом. Зло — результат нашего собственного волеизъявления, и печать этой неверно направленной свободной воли лежит на каждом из нас. Таким образом, для христианства у истоков зла стоят гордыня Люцифера и свобода Адама и Евы. Вместе они делают действительность такой, какой мы ее видим.

Надо сказать, что не только религиозные мыслители пытались выяснить причины существования и устойчивости зла. Этим интересовались и философы, нейтрально относящиеся к религии, или вовсе неверующие. Их идеи порой выливались в натуралистические концепции морального зла, то есть приписывающие зло самой природе человека. Так, великий философ и моралист И. Кант полагал, что человек по природе зол. Он — эгоист, заботящийся в первую очередь о себе самом, потакающий своим желаниям и страстям. Другой вопрос, что по Канту люди в силах подниматься над своей природой, преодолевать тяготение к злу и подчиняться нравственному закону. Это в их силах, но далеко не все следуют подобным путем.

Мысль о природной злобности и жестокости человека высказывал и Фридрих Ницше. Для него человек — одно из проявлений всеобщего начала действительности — воли к власти, поэтому, стремясь господствовать над миром и над другими, он бестрепетно идет по пути зла, не смущаясь чужими страданиями и призывами о помощи.

Наконец, концепцию природной склонности человека к злу высказала и показала на фактах русская исследовательница Сабина Шпильрейн. Эта идея впоследствии была развита Зигмундом Фрейдом, выделившим наряду с половым инстинктом человека Эросом второй инстинкт Танатос — тягу к смерти и разрушению, жестокости и убийству. Все натуралистические концепции рассматривают зло как важнейшую струну человеческого поведения, влиятельный механизм, определяющий поступки, который невозможно ликвидировать полностью. Можно создавать ему лишь некоторые противовесы, позволяющие усмирять злые страсти с целью общественного выживания и сокращения страданий.

В XIX веке Карлом Марксом была создана теория, в соответствии с которой социальное и моральное зло выступают преходящим этапом в жизни человечества. По Марксу они порождены тем, что с разделением общества на классы люди стали отчуждены друг от друга, одни сделались эксплуататорами, другие остались эксплуатируемыми, это способствовало развитию ненависти и жестокости. Только ликвидация бедности и богатства как двух полюсов общественной жизни, только установление реального социального равенства может согласно Марксу уничтожить социальное я моральное зло. Пролетарская революция — это жестокий путь устранения жестокости, единственный радикальный способ торжества справедливости. С победы рабочего класса, считал К. Маркс, должна начаться истинная история человечества, которая сменит его предысторию, исполненную зла.

Современные культурологи считают, что моральное зло происходит из противоборства в социокультурной жизни двух начал: иерархического, создающего отношения господства и подчинения, и уравнительного. Стихийное преувеличение иерархического начала приводит к враждебности, к стремлению подавлять и сокрушать других. Гипертрофия уравнительности, переходящей в самоумаление, создает распущеность. То есть у зла все же есть объективные корни, очень серьезные и нуждающиеся в дальнейшем изучении.

Завершая этот небольшой обзор, я хотела бы обратить ваше внимание на обстоятельство, которое само не порождает зла, но поддерживает его и распространяет. Это эстетизация злых сил, когда они начинают выступать для сознания многих людей как привлекательные. В человеке, как мы уже выяснили, и так достаточно скверных наклонностей. В сущности, быть плохим гораздо легче, чем быть хорошим. Для этого надо просто вести себя как попало, следовать всем страстям и страстишкам, потакать собственным капризам, эгоизму, не пресекать дурных мыслей. Чтобы быть нравственным, напротив, нужны личностные усилия, иногда немалые, самоконтроль, воля, ясное сознание. И вот людям, не слишком-то занятым собственным самовоспитанием, начинают изображать зло как нечто эффектное, яркое престижное: вот сейчас приду с большими кулаками и всех погромлю! Или: приеду на танке, никто и не пикнет! Какой герой! Какой супермен! Молотит всех направо и налево — никого не жалко! Физиономия свирепая, бицепсы накачаны, в голове — две извилины, но это не важно. Бесконечные кровавые детективы, фильмы-катастрофы, «ужастики», передачи о маньяках, информация о взрывах и несчастных случаях затопили сейчас наши экраны. Кинематограф соревнуется с жизнью: ну-ка, кто ужаснее, экранная реальность или настоящая? Длинноногие красотки душат шнурками своих незадачливых друзей, а сказочные гномы сноровисто сдирают кожу с живых. И мы к этому привыкаем. Мы привыкаем к злу, поданному в яркой обертке и на фоне красивых пейзажей. Зло становится домашним, как собака-ротвейлер, но от этого оно не перестает быть злом и точно так же, как эта собака, может в любой момент растерзать хозяев. Юноше, который тысячу раз видел убийство на экране (крупным планом, садистски подробно), гораздо легче взять в руки автомат и пойти убивать. Его сердце покрылось шерстью, одичало, и от этого одичания он перестает понимать, что у реального человека нет в запасе пяти жизней, как у персонажа из электронной игры, и с ним нельзя обращаться как с танцующей на экране мишенью. Эстетизация зла — бич нашего времени.

Однако всегда ли мы способны однозначно отличить добро от зла?

ТРУДНОСТИ СУДЕЙСТВА

При ближайшем рассмотрении оказывается, что добро и зло — вещи отнюдь не очевидные, и люди часто путаются, принимая черное за белое, а белое за черное. Это касается не только маленьких детишек, совсем еще не искушенных в жизни, но и вполне зрелых мужей, в чьей опытности не приходится сомневаться. Миссия судьи нелегка. Давайте взглянем, в чем трудности понимания добра и зла, происходящие из самой природы этих сложных социокультурных явлений, и, чтобы не запутаться, пронумеруем все позиции.

1. Прежде всего, представления о добре и зле различаются по эпохам и культурам. «Добро вообще», так же, как и зло «вообще» — не более чем абстрактные понятия. То, что хорошо, полезно и являет собой добро для эскимоса, может совсем не быть добром для папуаса просто в силу других условий его жизни, иных обстоятельств и иной культуры. Однако обратимся к содержательным примерам. В наши дни в развитых странах несомненным добром считается равноправие полов, личная свобода в выборе супруга, право женщины выбирать себе профессию, в том числе заниматься творчеством, наукой, руководящей деятельностью. Однако два-три века назад столь же определенно одобрялось зависимое положение женщины, ее реальное бесправие, подчинение воле родителей и мужа. Российским «Домостроем» ей вообще отводилось место личного имущества супруга наряду с коровой и лошадью. Муж должен был держать жену в страхе. Недаром возникла пословица «Бьет — значит любит». Любая попытка противостояния этому рабскому положению расценивалась как зло, аморальность и подрыв социальных основ. Западное феминистское движение, имеющее свои крайности, сложилось как борьба против зла дискриминации, которое все время считалось добром. Развитие культуры определило новое видение ситуации, позволило добиваться тех свобод, которые большинство населения стало воспринимать как добре.

Аналогичный пример можно привести уже не в отношении временных периодов (что думали раньше и что считают теперь), а в отношении культур. Если взять в самом широком смысле западную и восточную культуры, то мы увидим, что их ведущие ценности (а, значит, и представления о добре) — противоположны. С точки зрения западного человека личностная индивидуальность — величайшее добро. Надо быть личностью, уникальной, неповторимой. Это — и практическая и нравственная цель. Добром считается также активность человека, его способность внедряться в природу, переделывать ее сообразно своим потребностям и целям. Человек-деятель, человек-завоеватель и покоритель — вот достаточно устойчивый идеал западного сознания. Наконец, разум — великое добро в западном понимании. Но все это представляется отъявленным злом восточному сознанию. Для него неприемлем западный индивидуализм, желание все время делать себя «пупом земли». С точки зрения Востока стремление к утверждению и закреплению своей уникальности — роковая ошибка, самое настоящее зло, уводящее человека от истинной реальности безличного духа. Западный активизм, калечащий природу, бесцеремонное вмешательство в сбалансированные естественные процессы — тоже зло, как и частичный, однобокий разум, на основе которого западная цивилизация разрушает гармонию естества. То есть, как видите, то, что в одной культуре проходит под знаком «плюс», в другой получает недвусмысленный «минус». Это затрудняет процесс взаимопонимания представителей разных культур, выработку ими единого взгляда на добро и зло. Правда на современном этапе истории, именуемом глобализацией, западные ценности (западное понимание добра) все более проникают в глубь Востока, но до возникновения неких единых представлений все равно далеко.

2. Представление о добре и зле тесно связано с субъективными и объективными моментами. То, что вам субъективно представляется в данный момент злом, может быть объективно добром. Например, когда утром вас поднимают в семь утра и велят непременно делать зарядку, приучают убирать в квартире и строго выполнять режим дня, это может переживаться как зло, раздражать, сердить. Но объективно это дает здоровье и опыт самоорганизации, житейские умения, которые вскоре очень пригодятся в самостоятельной жизни. Недаром говорят «Тяжело в учении — легко в бою» Зло подготовки оборачивается добром реальной деятельности.

Однако, возможно и иное переворачивание ситуации, когда субъективное переживание добра есть объективное зло. При употреблении наркотиков люди могут испытывать невыразимое блаженство, оцениваемое ими как добро, но объективно пристрастие к дурманному зелью вызывает психическую и физиологическую деградацию, человек перестает руководить сам собой, происходит то, что медики называют «расстройством желаний». Именно поэтому наркотики во всем мире оцениваются как огромное зло.

3. Трудности отличения добра от зла связаны со способностью зла рядиться в одежды добра, то есть с самым настоящим обманом. Здесь уместно вспомнить классическую детскую сказку про волка и Красную

Шапочку, где волк, обещая девочке веселую игру в то, «кто дойдет до домика быстрее», на самом деле намерен съесть и девочку, и бабушку. Лицемерие, коварство, демагогия — все это виды сокрытия зла под личиной добра. Вам обещают помощь, а на самом деле подставляют ножку. Дают «добрый совет», а он ведет к вашему поражению. Рассказывают про «горы золотые», а вместо них подсовывают дырку от бублика.

Правда, в обыденной жизни обман разоблачается довольно скоро, как только истинные намерения обманщика становятся очевидны. Но за это время хитрецы могут обвести вокруг пальца целый народ, например, пообещав всем «прекрасное будущее», а создав его только для самих себя. Наша многострадальная страна постоянно покупается на завернутые в виде конфетки пустые бумажки, которые затем можно только выбросить, ибо сладкое содержимое кто-то стоящий у власти уже давно положил в свой карман.

Христианская религия вообще полагает, что враг рода человеческого, сам господин Сатана любит являться загримированным под прелестное созданье. Простаку кажется, что это душка-ангел, а это Дьявол собственной персоной. Поэтому христианские святые постоянно занимаются борьбой с обманными видениями, в которых зло обряжено как добро и нуждается в квалифицированном разоблачении.

Я не думаю, конечно, что в каждом шаге любого доброжелательного человека надо подозревать «бесовскую прелесть». Но определенная бдительность нужна, чтобы в случае чего заметить кривые рожки, выглядывающие из-под сияющего покрывала благодетельства.

4. Добро и зло имеют еще одну очень важную особенность: они относительны того, кто выносит оценку. Если одна сторона победила другую в войне, то для победителей их победа — добро, а для побежденных — зло. (Разумеется, я говорю о той ситуации, где победа не «Пиррова», то есть не является скрытым поражением). То же самое касается эксплуатации. Тот, кто приобретает богатство за счет чужого труда, полагает это добром и обосновывает свою точку зрения, тот, кто трудится, не получая за это должного вознаграждения, естественно считает сложившийся порядок злом.

Разумеется, можно попытаться подняться над этими крайними противоположными позициями и выработать единое понимание добра, что, собственно, и делается на уровне существующей общечеловеческой морали, однако действительность будет постоянно и упорно возвращать нас к разноречивым интересам, которые в каждом конкретном случае утверждают «свое добро» и часто выдают его за всеобщее. В этом смысле выражение «Кому война, а кому мать родная» имеет под собой вполне веские основания.

5. Иногда одно и то же явление в одних ситуациях рассматривается как добро, а в других — как зло. Например, убийство. Казалось бы, оно резко осуждено человечеством и во всех священных книгах мировых религий названо как грех. Однако во всех странах мира военнослужащих награждают за поражение большого числа противников, и, скажем, отличному снайперу дают орден. А что делал снайпер? Прицельно убивал. Точно так же лишение жизни убийцы-рецидивиста оценивается массовым сознанием как явное добро: люди вздыхают спокойно, не опасаясь больше за свою судьбу и судьбу своих детей. Значит, из общего морального правила «убийство — зло» бывают исключения? Быть может, это исключения по принципу «большее зло или меньшее зло»? Убийство — зло, но казнь одного преступника меньшее зло по сравнению с гибелью десятков, а может быть, и сотен жизней, которые он может отнять. Таким образом, меньшее зло становится кордоном от большего. Меньшее зло — «как бы добро».

Многие философы-моралисты считают, что зло никогда не может быть добром. И. Кант писал, что красть — аморально, если ты умираешь от голода и вынужден украсть хлеб, то кради, но не называй свой поступок нравственным. Ф. М. Достоевский в «Братьях Карамазовых» говорит о том, что вся мировая гармония не стоит слезы одного ребенка. Дурными средствами не делаются добрые дела. Как только в дело вмешивается зло — насилие, жестокость, убийство, так сразу все добрые цели и намерения искажаются. Поэтому принцип «цель оправдывает средства» в корне порочен. Зло плодит только зло, какие бы благородные задачи ни ставились поначалу. Действительно, на примере насильственных революций мы видим, что вместо свободы, равенства и братства, которые начертаны на революционных знаменах, в действительности получаются тирания, бюрократические государства, много крови и много лицемерия. Однако, с другой стороны, принцип «добрые дела всегда без применения силы» пока не срабатывает в реальной истории человечества.

Принцип «не убий», если рассматривать его как руководство к действию, в некоторых учениях был доведен до его логического предела. Так, монахи-джайнисты метут перед собой дорожку, чтобы какое-нибудь насекомое случайно не попало им под ноги. Есть и такие, что готовы кормить червей собственным телом, дабы не уничтожить их жизнь. Они исходят из того, что истинное добро — благоговение перед всякой жизнью. Но здесь-то и начинаются парадоксы, потому что ради жизни червей такой монах жертвует собственным бытием, а ведь он тоже явился в мир как живое существо, да еще и обладающее сознанием, отчего же его жизнь должна быть отдана червям?

Видимо, подход «меньшее зло — как бы добро» все-таки работает в нашем несовершенном мире, хотя нравственным идеалом, конечно, является положение, при котором можно избежать любого, даже маленького зла, и уж во всяком случае надо перестать давать ордена за убийства.

6. Очень часто в нашей повседневной жизни является ситуация, когда одно и то же событие, вещь, качество или явление выступают одновременно как добро и как зло, но в разных отношениях. Например, современная наука. В некотором отношении она, конечно, добро, так как несет в себе возможности совершенствования человеческой жизни. Она дает нам комфорт, лекарства от болезней, отодвигает старость, позволяет быстро перемещаться в пространстве, видеть и слышать на расстоянии, глубоко познавать мир. Однако та же наука выступает теоретической основой производства оружия массового уничтожения, порождает экологическую проблему (загрязненный воздух и отравленные океаны, продырявленный озоновый слой и истощенные полезные ископаемые), способствует рационалистическому перекосу в сознании человека, когда он теряет способность эмоционально отзываться на чувства других.

Одновременно добром и злом оказывается рост материального благосостояния. Добром он является потому, что создает хорошие условия жизни, широкий круг возможностей для поддержания здоровья и молодости, перспективы самореализации в самых разных сферах, наконец, условия для отдыха и развлечений. Однако то же самое материальное благосостояние может оборачиваться злом в отношении духовной жизни личности. Каждый из вас, вероятно, видел осатаневших потребителей, совершенно «зацикленных» на приобретении вещей, бегающих, как белка, в порочном кругу нескончаемых «продаж-покупок» с глазами, щелкающими, как кассовый аппарат. Современное западное общество во многом построено на интересах такого Потребителя с большой буквы. Именно для таких потребителей созданы магазины на любой вкус. Вы можете хоть сегодня зайти в магазин, где продаются открытки на все случае жизни. Их сотни и тысячи, и что самое интересное, они уж содержат тексты. Так что вам надо только вписать имя адресата и поставить свою подпись. Ваши мысли, чувства, душевный труд совсем ни к чему. Профессионалы за деньги уже написали для вас и поздравление дяде к 5О-летию, и соболезнование тете по поводу кончины ее любимого кота, и пожелания к очередному Новому году. Выбирай! Только выбирающий в таком магазине вряд ли будет настоящим живым человеком с мыслями, отзывчивой душой, культурой литературного стиля. Он всего лишь потребитель. А это уже не добро. Это зло.

7. Начав говорить о потребителях, мы по существу перешли к еще одному важному сюжету, касающемуся добра и зла. Это вопрос о мере. Всякое качество, переходящее определенную меру, выливается в свою противоположность. Так, переизбыток некоторого конкретного «добра» немедленно оборачивается злом, и отнюдь не только в тех случаях, где речь идет о «добре» материальном. Конечно, самый простой пример напрашивается именно из материальной сферы. Тот, кто переел в детстве сладких пирожных, может так разболеться, что потом всю жизнь будет обходить кондитерские дальней стороной, а сахару в рот не брать. Кулинарное «добро» вылилось в «зло» — болезнь и отвращение. Но то же самое может быть и с любым другим предметом. Можно пресытиться музыкой, переразвлекаться, перетрудиться, и всякое «пере» — будет означать переход положительного в отрицательное, желания — в отказ, созидания — в разрушение. Это в огромной степени касается личных взаимоотношений между людьми. Например, забота о другом человеке — добро? Добро. Но когда забота переходит некоторый предел, она становится гиперопёкой, суперухаживанием и начинает переживаться другим как попытка украсть у него его свободу, повязать по рукам и ногам. Такая забота вызывает яростное сопротивление, отношения портятся, добро переходит в зло.

Но работает и обратный принцип. Некое зло, доведенное до предельно малой дозы, превращается в добро. Это очевидно на примерах прививок, где малая доза смертельно опасных микроорганизмов вводится в организм с целью профилактики и приучения его к негативному воздействию. По такой же схеме воздействует на пациента гомеопатия. В какой-то мере это, видимо, применимо и к морали. Человек, не испытавший негативных эмоций, не «прорепетировавший» свой гнев или свой страх, не сможет управляться с этими эмоциями, если они внезапно захватят его, неподготовленного, не успевшего выработать ответных реакций. Вот почему «воспитание в вате», исключение растущего человека из всякого негативного опыта может быть злом, а не добром.

Я попыталась развернуть для вас спектр проблем, связанных с разноречивым пониманием добра и зла, с их объективной сложностью и противоречивостью. Мне не хотелось бы, чтобы у вас создалось впечатление о полной релятивности, текучести представлений о добре и зле. В общечеловеческое понимание добра входят идеи мира, порядка, справедливости, любви, взаимопонимания. Единство взглядов на добро (и, сообразно этому, на зло) существует, другой вопрос, что очень трудно привести в соответствие этим представлениям живые разноречивые интересы. Но это все-таки делается, хотя долго и трудно, с откатами назад, с отступлениями. Человечеству, если оно хочет выжить и полноценно жить дальше, просто придется находить взаимное согласие в вопросе о всеобщем добре. Это согласие должно неутомимо создаваться каждый день.

КАК БЫТЬ ДОБЫМ?

Эта главка — очень маленькая. Всего несколько строк. Я думаю, что если человек хочет быть добрым, то обязательно будет. Для этого он прежде всего должен не позволять себе злых мыслей. Мысли всегда предваряют действие, как бы готовят его. Потому тот, кто купается в злых мыслях, разжигает в себе темные страсти, наслаждается собственным гневом, где-нибудь да сорвется во зло будто в пропасть. Быть добрым — это растить в своей душе добро. А для этого надо понять, что ты — часть огромного мира, ты связан со всеми миллионами незримых нитей, стук твоего сердца слышен во всей Вселенной. А если это так, то не ищи и не создавай врагов. Когда в своей душе братаешься с миром, и он отвечает тебе по-братски. Это не спасает от всех невзгод, но это позволяет твердо стоять на стороне добра.

Долг или любовь?

ЭТИКА ДОЛГА

Как вы уже поняли из предыдущих страниц, нравственность ограничивает свободу человека, не дает разгуляться стихии страстей, анархическому беспределу. Она стремится направить помыслы и поступки в русло добра, создать такие условия, при которых культура и человечество могли бы устойчиво существовать и продуктивно развиваться. Одним из инструментов морального воздействия выступают запреты: нельзя убивать, нельзя красть, нельзя посягать на честь и достоинство других людей, нельзя предавать, нарушать данное слово. Но запреты отрицательны, они еще ничего не вменяют, не дают четкой ориентации, как же поступать человеку, чтобы быть моральным. Эту ориентацию обеспечивают императивы, которые говорят: будь гуманным, честным, уважительным, надежным товарищем. Императивная сторона нравственности показывает нам, что же мы должны, каковы наши обязанности по отношению к другим людям и самим себе. Если запреты предназначены к тому, чтобы, по возможности, отсечь зло, разрушительные моменты в общении, то императивы сплетают позитивную канву, тот каркас, на котором строится человеческое общежитие. Мы все можем надеяться на помощь, поддержку, защиту, благоволение других, только выполняя свой долг по отношению к ним. Недаром народная мудрость говорит: «Долг платежом красен». Это не о деньгах, это о человеческих отношениях.

Поскольку каждый из нас входит в состав многих социальных групп, то наш долг многообразен: долг семейный (по отношению к родителям, детям, супругам), долг патриотический (перед родиной, народом, государством), долг служебный, долг товарищеский, долг просто человеческий. Вот этот последний «просто человеческий долг» обычно и называют моральным, в широком смысле слова. Это тот долг, который способен подниматься над частными человеческими интересами, склонностями, привязанностями. Он выводит людей за пределы этнонациональной, клановой, корпоративной замкнутости и ориентирует на то, что к любому человеку следует относиться как к человеку. Например, патриотический долг повелевает солдату отстаивать интересы своей страны, но человеческий долг велит ему быть максимально гуманным: не трогать мирное население, не пытать военнопленных. Товарищеский долг может вменять человеку искать все способы спасения друга, но человеческий долг будет твердить ему: только не за счет невинных жизней других людей! Родительский долг станет толкать мать к тому, чтобы уберечь сына от любых жизненных невзгод, но человеческий долг подскажет ей, что ребенку нужна свобода, возможность проявлять себя, быть личностью, а не только «сыном».

Суть человеческого долга была еще в древние времена выражена в «золотом правиле морали, которое звучало следующим образом: «Поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобою».

Хочу сразу подчеркнуть для вас, друзья, что моральный человеческий долг — это не какое-то внешнее предписание, которое висит над головой как дамоклов меч, и вы вынуждены ему подчиняться, ибо деваться некуда. От формального долга, который исполняется, скрепя сердце, бегут как только прекращается принуждение. Так делают солдаты, бросающие поле боя, и матери, оставляющие своих детей, и друзья (это слово лучше было бы поставить здесь в кавычки), которые при первых же испытаниях, постигших дружбу, немедля убираются восвояси. У всех этих людей моральный долг не стал частицей их «я», потому в обстановке трудностей они поступили с другими людьми совсем не так, как хотели бы, чтобы в случае чего поступили с ними. Чтобы моральный человеческий долг (как и все другие виды долга) действовал, он должен быть внутренне принят, глубоко усвоен, прочувствован как внутренняя необходимость. Именно тогда внутренняя необходимость оказывается равна свободе, и человек выбирает долг, а не своекорыстный интерес, не потому, что его заставили, а потому, что для него естественно быть моральным, естественно относиться к другим людям уважительно и доброжелательно.

Идею о том, что долг — это сердце морали, развивал в XVIII веке Иммануил Кант. Он сформулировал категорический императив — моральный закон, которому должны подчиняться все люди, если они претендуют на статус нравственных существ. Первая формулировка категорического императива практически совпадает с «золотым правилом морали». Вторая гласит: «Поступай так, чтобы максима твоей воли могла послужить основой всеобщего законодательства». Максима — это правило, принцип. По Канту, таким образом, наше волеизъявление должно строиться так, чтобы оно не нарушало ничьих интересов и прав, не ущемляло ничьего достоинства. Третья формулировка приблизительно такова: «Относись к человечеству в своем лице и в лице всякого другого не как к средству, а как к цели». Для Канта человек — всегда цель, сам по себе, к нему нельзя относиться как к средству для достижения чего-то иного, низводить его до уровня предмета.

Стремление к счастью, полагал Кант, не может быть основой нравственности, потому что счастье все понимают по-разному. Кроме того, сообразно его ригористическим (суровым) взглядам, к нравственному поступку вообще не должна примешиваться какая-либо склонность, симпатия, интерес. Если я нравственен, то буду точно так же уважать достоинство своего самого лютого врага, как и достоинство лучшего друга. Я буду относиться к другому как к цели не потому, что я его люблю, а потому что иначе и быть не может. Там, где есть склонность, симпатия, удовольствие, там, полагал Кант, нет чистой нравственности. Нравственность и счастье — вещи разные. За это положение Канта много критиковали и даже смеялись над ним. Фридрих Шиллер написал эпиграмму, где показывает, что Кант якобы призывает делать добро с отвращением и презрением, а если отвращения нет, так это уже не добро, а склонность... Но, думается, И. Кант стремился выделить в чистоте именно то, что отличает нравственность от всякого другого отношения: от интереса, дружеского расположения, привязанности, А это ядро нравственности и выражается в моральном долге: относиться не только к человеку, но и к любому разумному существу бескорыстно и справедливо. «Две вещи, — писал Кант, — наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, — это звездное небо надо мной и моральный закон во мне. И то и другое мне нет надобности искать и только предполагать как нечто окутанное мраком или лежащее за пределами моего кругозора; я вижу их перед собой и непосредственно связываю их с сознанием своего существования». Этика Канта— этика долга, потому что он считает возможным выполнять моральный долг независимо ни от каких конкретных обстоятельств. Нельзя уступать антинравственности, страстям и влечениям, интересам и страхам, иначе человечество может скатиться к поистине бесчеловечному состоянию.

Надо сказать, что положения кантовской этики по сей день вызывают достаточно бурные споры и дискуссии. Многие современные психологи и психотерапевты считают, что именно повышенное чувство долга вызывает у западного человека неврозы и эмоциональные расстройства. Речь идет, конечно, не о категорическом императиве, а о самых разных конкретных «долгах»: я должен не огорчать своих родителей, я должен обеспечивать своих детей, я должен любить, должен заботиться, должен сдерживать свои чувства... Долг становится неподъемным для человека. Из его жизни выветриваются остатки радости и непосредственности, потому что он все время ощущает на своих плечах груз многочисленных обязанностей, от которых нельзя и некуда скрыться хотя бы ради отдыха. Как же быть? Психотерапевты дают весьма радикальный совет: «Скажите себе, что вы никому ничего не должны».

Те, кто последовал «мудрому совету», действительно, испытывают временное облегчение. Какая-нибудь школьница Таня Иванова, побывав на приеме у «доброго психотерапевта» может сказать «Я никому ничего не должна», наорать на бабушку, не сделать уроки, не оставить ключа от квартиры младшему брату, после чего под тем же девизом рассориться с подружкой, «чтоб не загружала своими проблемами». Однако, очень скоро окажется (а врач, давший совет, об этом предупреждал), что если ты никому ничего не должен, то никто ничего не должен и тебе. Поэтому бабушка не сготовит обеда; учительница поставит двойку; брат не даст смотреть по телевизору очередной мексиканский сериал, а врубит магнитофон так, что в ушах зазвенит, а подружка ни за что не станет слушать, как на Таню Иванову смотрел Петя Петров из параллельного класса. Скучно так жить! Тот, кто пытается решительным толчком сбросить с себя все человеческие долги, связывающие нас воедино, остается в блестящем одиночестве. Поэтому, выход, наверное, не в отказе от долга, а все же в сближении и смешении его с любовью, доброжелательством, активной приязнью. Все то, что И. Кант отверг, стремясь найти «чистое ядро» нравственности, помогает ей выжить в реальной жизни. Нравственность — тоже радость, тогда она становится непобедимой и справляется с самыми трудными и суровыми обстоятельствами.

Однако следует поинтересоваться:

ОТКУДА ВЗЯЛСЯ МОРАЛЬНЫЙ ДОЛГ?

В соответствии с древними эзотерическими учениями, пришедшими из Индии и Египта, моральный закон, предписывающий людям «золотое правило морали», свойственен одушевленному космосу как целому. Закон добра, не причинения зла, любви и благорасположенности управляет взаимоотношениями между существами и сущностями, обитающими в бескрайних просторах Вселенной. Нарушение этого закона, влечет за собой беды для того, кто посмел бросить в мир пучок ненависти, злобы, гнева. Современные эзотерики довольно подробно описывают ситуацию, возникающую при нарушении морального закона. Дело в том, что результат всякого действия возвращается обратно к человеку. Словно мяч, отскакивающий от стены или бумеранг, брошенный умелой рукой, добро вернется к тому, кто сделал добро, а зло ударит своего создателя, причем в самый неожиданный момент и в самой неожиданной форме. Плодящий зло действует против самого себя, своих близких, своих потомков. Наказание может прийти не сразу. Злодей может некоторое время считать себя победителем. Но для эзотерического сознания жизнь не ограничивается пределами земного существования, она продолжается и за гробом, где также есть наказания. Она продолжается и в новом воплощении души, которое тоже может стать расплатой. Содеявший зло получит зло. Если раньше процесс воздаяния шел медленнее и удар приходился по потомкам, то теперь земные ритмы как бы ускорились, и расплата приходит в скором времени непосредственно к тому, кто принес беды другим.

Очень важно то, что космический моральный долг повелевает человеку не причинять другим зла даже в мыслях. Именно мысль выступает исходным пунктом всякого поступка. Тот, кто злобствует в душе, по существу, уже готов к злому действию. Но мысль имеет еще и самостоятельное значение, она способна жить как отдельное существо, зажигая в умах других людей аналогичные мысли и чувства. Потому первейший контроль — над собственными мыслями. Думая о плохом, мы притягиваем несчастья. Моральный долг предписывает нам также избегать обид. Обижаясь на кого-то, мы наносим другому невидимый удар, и это тоже нарушает баланс добра и зла во Вселенной.

Другим источником морального долга, названным в истории мысли, является Платоновский «мир идей». Долг как непререкаемый свод моральных правил не может происходить из текучего «мира мнений». Среди людей все зыбко и ненадежно, человек исходит всякий раз из своих собственных интересов, а интересы эти изменчивы. Источником морали может быть только сфера абсолютных, неизменных сущностей, эйдосов, которые не зависят от капризных человеческих настроений. Вечные образцы совершенства вменяют и нам тянуться к совершенству добра, быть нравственными, благожелательными, требовательными, не позволять собственной душе лениться и распускаться.

С возникновением христианства источником морального долга становится в глазах европейского общества Бог. Бог триедин, три его лика — Бог-отец, Бог-сын и Бог-дух святой — составляют целое, но все же олицетворением нравственного поведения, образцом морали выступает фигура Христа. С приходом Христа возникает новая мораль. Прежде среди людей господствовало «талионное право», выражавшееся знаменитой формулой «оке за око, зуб за зуб». Евангельское учение говорит о том, что люди не должны платить злом за зло, они обязаны проявлять кротость и смирение, следуя примеру Иисуса. В Евангелии от Матфея сказано: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас». Моральный долг христианина — не противиться злу насилием, и таким образом избегать упрочения и увеличения зла, потому что насилие рождает насильственный ответ.

Некоторые современные комментаторы идеи христианского долга, например, один из крупных эзотериков XX века Петр Демьянович Успенский, утверждают, что поучения Христа не распространялись на всех людей, так как обычный человек, живущий повседневной жизнью, не в состоянии выполнять долг, понятый таким образом. Эти поучения предназначались узкому кругу посвященных, в значительной степени ушедших от мирской жизни с ее заботами и страстями. Однако официальная церковь всегда считала и считает выполнение евангельских заповедей делом каждого человека, а обращение Христа — обращением ко всем, желающим прикоснуться к истине и узнать путь в Царство Божье. Христианство считает долгом каждого «возлюбить ближнего своего как самого себя» и уметь прощать другим их скверные поступки, вину и прегрешения. Вот отчего сказано в молитве: «И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим». Враждебность, мстительность, желание расплаты — тяжелый грех, нарушение христианского долга. Поскольку христианский моральный долг исходит от Бога, от святыни, от высшей всевидящей и всевластной инстанции, постольку его нарушение чревато тяжелыми переживаниями, страхом и трепетом.

В Новое время источником нравственного долга начинают считать человеческий разум. Собственно, упомянутая нами нравственная концепция И. Канта полностью строится на представлении о том, что в отношения морального долга люди вступают как разумные, интеллектуальные существа, способные силой своего ума выйти за пределы конкретных обстоятельств и связанных с ними интересов и эмоций и взглянуть на положение дел с общечеловеческой точки зрения. Та же идея ранее содержалась в учении Бенедикта Спинозы, утверждавшего, что человек, подверженный страстям, не может быть ни разумным, ни нравственным. Нравственность существует на основе разумного понимания законов мироздания. Моральный долг познается разумом и диктуется разумом; только спокойный, взвешенный умственный подход может помочь людям жить и общаться по-человечески, уважая друг друга. Моральный долг — долг разумных существ.

В светских учениях наших дней источником морального долга называют обществе, человеческую истерию, вырабатывающую в своем движении единые нормы общежития. Этот подход рассматривает мораль как один из элементов текучей повседневной жизни, и потому долг не имеет здесь некоего онтологического надмирного начала, он не укоренен ни Космосе, ни в Боге, и оттого лишается ореола святости. В то же время моральный долг как благоволение, не причинение зла, уважение других реально свойственен и людям неверующим, если они воспитаны в представлении о том, что «к любому человеку надо относиться по-человечески», не быть злым и жестоким. Конечно, светское представление о моральном долге более изменчиво, подвержено конкретно-историческим колебаниям, чем поучения, записанные в священных религиозных книгах, и все же смысловое ядро и тут, и там остается одно и то же. Гуманистически воспитанный атеист может быть реально более моральным, терпимым, снисходительным к другим людям, чем свирепый религиозный фанатик, готовый за истину о «непротивлении злу насилием» быстренько истребить два-три десятка несогласных. В конце концов, главное в моральном долге — это практическое следование ему, а не выяснение вопроса, откуда он пришел в наше сознание. Тема источника морального долженствования — тема, по преимуществу, для теоретиков. Выполнение общечеловеческого морального долга — задача каждого, к какой бы конфессии он ни принадлежал, какой бы точки зрения он ни придерживался.

ДОЛГ, ВИНА РАСКАЯНИЕ

Когда человек, глубоко усвоивший повеления нравственного долга, ведет себя безнравственно, он испытывает множество негативных переживаний. Во-первых, ему бывает стыдно. Стыд — это страх перед порицанием со стороны других людей. Боятся неодобрения, боятся насмешек, когда провинившийся оказывается под пристальным вниманием окружающей публики и как бы ниже ее: на нем лежит пятно позора, пятно нарушенного долга. Например, парень струсил, бежал, когда его товарищи были в опасности, и теперь ему стыдно: друзья глядят на него с презрением, упрекают, не хотят больше с ним водиться. Стыдно бывает, когда что-либо сугубо личное, интимное, что принято скрывать в глубине души, оказывается обнародовано. Если человек, не удержавшись, внезапно проявляет чувства, которые должно прятать от посторонних глаз, он тоже испытывает стыд. Стыд всегда предполагает круг тех людей, которые выступают нашими судьями, стыдят нас, укоряют, дают язвительные комментарии по поводу нашего поведения. Потому стыд используется бездарными воспитателями как кнут. «А ну-ка не капризничай, — говорит детсадовская няня маленькому мальчику, — а то поведу в младшую группу и там посажу на горшке посреди комнаты»! Сидеть на горшке посреди комнаты, да еще в младшей группе, конечно, стыдно! Мальчик навсегда запомнит: надо вести себя так, чтобы тебя не карали публично, но не известно, станет ли он от этого хорошим человеком или озлобится и затаится, ведь унижение не проходит даром!

Стыд — внешний контроль, он не абсолютен, недаром возникли поговорки: «Плюй в глаза — божья роса» или «Стыд не дым, глаза не выест». Бесстыдство, конечно, указывает на безнравственность, особенно там, где речь идет о нарушении закона благоволения, но стыд все же— не единственный и не самый тонкий инструмент нравственной регуляции. Есть еще совесть.

Мы уже говорили в предыдущих главках о совести как о чутком внутреннем контролере человека. Ее тихий голос может быть настоящим тираном, неуклонно напоминающим о том, что нравственный долг нарушен. Проступка никто не видел, некому стыдить, пенять, язвить, наказывать розгами или ставить в угол, однако человек не находит себе покоя. Совесть — понимать ли ее как голос общества или как голос нашего «высшего я» — властно свидетельствует о моральном непорядке, призывает исправить содеянное зло, раскаяться, повиниться, восстановить добро любыми морально дозволенными способами. Если по каким-то вопросам совесть часто терзает человека, у него создается устойчивое чувство вины, собственной внутренней испорченности, своего несоответствия моральным требованиям.

Специалисты-культурологи выделяют два вида культур: культуры стыда и культуры вины. Культура стыда обычно характеризует примитивное общество, где моральная регуляция идет прежде всего через внешние формы наказания и порицания. Культуры вины существуют в развитых обществах, где регулирование осуществляется внутренними нравственными механизмами. Европейская христианская культура — типичная культура вины.

С точки зрения христианства человек — греховное существо, он виновен от самого своего рождения, потому что несет в себе первородный грех Адама и Евы, ослушавшихся господней воли. Нет младенцев в полной степени невинных. Живя, человек продолжает грешить, умножая свою вину перед Господом. Он весь запятнан, весь источен греховными мыслями, желаниями и делами. Даже сам его способ воспринимать мир посредством земных чувств — греховен. Поэтому верующий в молитве, посвященной ««вседневному исповеданию грехов, просит Вседержителя простить все его прегрешения, в том числе те, что содеяна чувствами; зрением, слухом, обонянием, вкусом, осязанием. Ощущение собственной бытийной виновности, обреченности на грех и невозможности стяжать Царство Божье терзало и тяготило многих верующих, в том числе крупных писателей, мыслителей, религиозных деятелей.

Если в ситуации реальной вины и нарушения нравственного долга мучения, которые приносит совесть, нормальны и уместны, то при ощущении онтологической укорененности чувства вины оно становится основой тяжелого невротического расстройства, постоянного страха, депрессии. Эти терзания тем более бесплодны, что человек так или иначе продолжает жить реальной жизнью, иметь желания, удовлетворять их, но каждая собственная мысль и каждый поступок вызывают в нем очередной приступ самобичевания.

Как видим, и здесь превышение меры оборачивается злом. Ценнейшее человеческое качество — совесть — делается орудием самоунижения, тревожности. Надо сказать, что «комплекс вины», сформировавшийся на основе христианства, стал важнейшей составной европейской культуры, и современные психологи часто сталкиваются с тем, что люди не только не умеют прощать других, но не умеют прощать и себя. Они годами и десятилетиями продолжают носить в душе груз реальной или иллюзорной вины, которая не побуждает их к добрым делам, не поднимает на новую нравственную высоту, а только угнетает, делая мрачными, угрюмыми, нервозными.

Надо оказать, что в отношении переживаний по поводу конкретных жизненных грехов церковь всегда предлагала прекрасное средство — покаяние. Ты не можешь в полной мере смыть с себя первородного греха, но покаяться в собственных безобразиях и преступлениях против морального долга тебе под силу. Была бы добрая воля к раскаянию.

Однако что такое покаяние? Это не посыпание головы пеплом, не вырывание волос, не причитания о собственном несовершенстве. После такого спектакля можно пойти и начать грешить сначала, что частенько и делается по принципу: «не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься». «Каяться и грешить, грешить и снова каяться — путь весьма двусмысленный. Истинное покаяние предполагает искреннее чистосердечное сожаление о недолжных поступках и мыслях. Одновременно это добровольное согласие принять наказание за свой грех, ибо только так может быть восстановлен нарушенный баланс справедливости. Наконец, покаяние — это твердое решение о том, что аморальное поведение никогда не повторится. Решение, которое будет неукоснительно выполняться благодаря вашему нравственному усилию, какими бы соблазнами не манило вас зло.

Искреннее раскаяние доступно не только верующим, которые каются перед лицом своего Бога, но и человеку безрелигиозному, неверующему. Он может каяться перед собственной совестью, перед людьми, перед теми своими близкими, кому он доверяет и чье нравственное мнение имеет для него большое значение. Тот, кто покаялся в собственной безнравственности, кто прошел на этом пути через муки совести, через преодоление собственной гордыни (а признавать свое несовершенство ой как непросто!), тот выстрадал самопрощение. Он не только может, но и должен простить самого себя, потому что без этого ему не подняться, не стать другим, более совершенным человеком. Чтобы взлететь, надо иметь крылья, а крылья вырастают лишь у того, кто не прикован к земле тяжестью самообвинений.

Тот, кто, раскаявшись, умеет простить себя, сможет простить и других, и в этом смысле также выполнить свой моральный долг.

ДОЛГ И ЛЮБОВЬ

По Канту «чистый моральный долг» противоположен любви, он основан на разумном понимании объективно существующего достоинства других людей. Мы обязаны считаться с этим достоинством, относясь даже к самому отъявленному негодяю все же как к человеку. Но, как мы уже замечали на предыдущих страницах, такой сухой и прохладный интеллектуализм не выдерживает напора реальной жизни, человеческих эмоций и страстей. Чувству можно противопоставить лишь чувство, потому все в том же христианстве речь никогда не шла просто о «долге», говорилось о христианской любви к ближнему». В индийской философской и религиозной традиции также есть понятие, близкое к христианской любви — «ахимса». Ахимса — это сострадание ко всему живущему, недопущение убийства, сочувствие и доброжелательство. Реально следовать ахинее может лишь духовно чистый, сильный и мужественный человек. Только он способен отказаться от убийства другого даже в ситуации смертельной опасности для себя. Убивают обычно из страха, из трусости. Ахимса — не просто интеллектуальная установка, это — переживание, мироотношение, способность чувствовать чувства других и принимать их во внимание. Ахимса — образ жизни.

Но вернемся к европейской культуре. Каковы черты христианской любви, взятой не в узко религиозном смысле слова, а как мощного нравственного явления? В чем ее особенность?

Прежде всего, христианская любовь может происходить только от вашего внутреннего нравственного богатства. Она глубоко бескорыстна, не просит ничего в ответ. Собственно, она есть стремление любить так, как любит Бог созданный им мир — от полноты и от избытка, ради самой любви. Ведь Бог мог и вовсе не создавать мира, но все же создал исключительно ради своей любви к собственным тварям и из стремления научить людей любить так же. Поэтому Бог ничего у нас не просит, это мы просим и зависим от него в каждом поступке и в каждом дыхании. Любить по-христиански не означает копировать Бога (да мы бы этого и не смогли!), но это означает стремление излить на других людей всю радость бытия, какой вы обладаете сами, подарить им возможность светлого видения действительности, раскрыть для них их собственные возможности, ничего не требуя взамен. Христианская любовь - прямая противоположность обмена «баш на баш». Но, разумеется, если ты собрался бескорыстно дарить другим духовные блага, ты сам должен уже обладать ими. Нищий душою ничем не может поделиться со своими собратьями.

Вторая важнейшая черта христианской любви-благоволения это то, что она не избирательна. В Евангелии от Матфея Христос говорит: «Да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари?» (Мытари — сборщики податей).

Избирательная любовь, когда одного выбирают из многих и одаряют его особым вниманием и заботой, издревле носила название «эрос». Эрос — это не просто тяготение полов друг к другу. У Платона такое имя носит также стремление к миру идей, притяжение высоты, жажда идеала. Эрос выбирает в любимые лишь того, к кому можно тянуться, до кого следует взлетать, он никогда не почтит своим вниманием недостойного, неинтересного, ничтожного. Эрос требует и взаимной любви, страсти, привязанности, и совершенства.

Эросу противоположна «агапе» — любовь-сострадание, любовь-жалость. Это жалость ко всем, к любому, самому скучному, низкому, порочному. Любой человек, как бы грешен, злобен, безобразен он ни был, нуждается в любви-жалости и достоин ее. Эта жалость не унижает, потому что она дается не свысока. Напротив, она, основана на принципиальном равенстве людей, на том, что все — божьи дети, только одни идут по верному пути, а другие — заблудились, сбились с дороги. Об этих заблудших, заблудившихся, погрязших в мерзости греха, надо неустанно молиться. Они более, чем кто-либо другой нуждается в сострадании, в протянутой руке. Это не значит, конечно, что с любым преступником надо лобызаться и не наказывать его за его разбой и грабеж. Но человеческое наказание не должно сопровождаться ненавистью, потому что ненависть делает суд несправедливым, неправедным.

Любовь-благоволение (агапе, ахимса) составляет основу человеческого общежития, она - то прекрасное, белое, сияющее полотно, на котором индивидуальная любовь-эрос может ткать свой неповторимый рисунок. Но если индивидуальной любви нет, то христианская любовь не крайней мере, не дает человеку погибнуть, она всегда спасает, дает надежду, укрепляет для дальнейшего пути,

ПРОСТО ЛЮБОВЬ

А что же индивидуальная любовь? Как вообще она соотносится с моральным долгом, она, вольная, свободолюбивая, та самая, у которой «как у пташки крылья» и поймать ее, согласно песенке, никак нельзя? Давайте посмотрим, в чем любовь свободна, а в чем нет, потому что, когда мы переходим определенную грань, нарушаем меру свободы, то от любви остается всего лишь тень или хуже того — карикатура на любовь.

Итак, свобода любви, ее неподвластность воле, приказу, команде заключается в том, что мы не можем никого принудить полюбить или разлюбить. Можно силой заставить другого человека подчиняться вам, можно купить за деньги и блага видимость сердечного расположения; но вызвать исключительно по собственной воле искренние нежные чувства другой стороны — нельзя. Как писал об этом Жан-Поль Сартр, любовь требует вклада со стороны Другого, свобода другого должна сама добровольно играть роль страстной одержимости и быть захвачена этой ролью. Если Маша Иванова сказала себе: «Петя Петров непременно меня полюбит!» и с утра во вторник пошла в наступление, то это совсем не означает, что она достигнет успеха. Можно «принять боевую раскраску», соблазнять своего любимого разнообразными радостями материального, духовного и физического свойства, можно заинтересовывать и дразнить, добиваясь на этом тернистом пути ответного движения, но беда том, что если в душе Пети Петрова сам по себе не загорелся огонек, усердная Маша Иванова получит совсем не то, чего желала. Она может получить физическую близость, расчетливое приятельство, желание обладать ею как престижной вещью, но не получит любви. Полюбить человек может только сам, за него нельзя сделать этого, как нельзя дышать вместо другого.

Точно так же нельзя самого себя заставить полюбить кого-либо. «Хорошая девушка, Маша Иванова, ну-ка влюблюсь-ка я, в нее с завтра на послезатра! Хорошая девушка... Нос у нее прямой. Папа — начальник. По математике одни пятерки... Влюблюсь. Только не завтра и не послезавтра, а с понедельника! Понедельник же день тяжелый, так пусть все проблемы сразу...» Ах, не получается, не получается любить по волевому решению!

Впрочем, с «разлюбить» все точно так же выходит, никакой долг здесь и не ночевал! Причем тут «долг», когда любовь свободна: сама пришла, сама ушла. Или наоборот: не хочет приходить и уходить, упирается, кап-ризничает, своевольничает.

Однако попробуем разобраться, что же происходит, если «любовь пришла», да еще и по счастью, взаимно; какие метаморфозы происходят тогда с человеческой душой, каковы отношения, которые мы без скидки можем именовать ЛЮБОВЬЮ?

Страстная и избирательная любовь-эрос это всегда утверждение бытия другого человека. Когда мы любим, то хотим, чтобы наш любимый жил, существовал, никогда не умирал, именно он, единственный, не похожий на других. Мы утверждаем индивидуальность и уникальность того, кого любим, любуемся его чертами, интересуемся его интересами. Все, с чем соприкасается любимый, вызывает повышенное внимание, рядом с ним любая мелочь приобретает особый смысл, как бы освещается новым светом. Таково переживание любви, особенно в первой ее фазе — фазе влюбленности. Потом у этого едва возникшего чувства есть две возможности. Одна — путь разочарования, когда влюбленный убеждается, что он увлекся исключительно собственной фантазией, сочинил образ, которого нет на самом деле. Разочарование гасит влюбленность, и люди расстаются. Хорошо, если к этому моменту они еще не успели связать друг друга обязательствами, выходящими, за рамки любви двоих. Когда рождаются дети, возникает долг иного характера, появляются родительские обязанности, а это уже совсем другая история.

Ну вот, разочарованные расстались и ожидают, когда новая влюбленность осенит их своими крылами, а любящие, напротив, с каждым днем становятся все ближе и роднее. Здесь-то и начинается та самая любовь, вопрос о которой мы поставили несколькими строками раньше. Но в чем она выражается? «В объятиях и поцелуях» — скажете вы, — в ласке, нежности, взаимной радости. Не стану возражать, все это так. Но есть еще ряд очень серьезных практических, моментов, без которых даже самый большой восторг скоро сменяется мукой, а нежности и ласки грозят перейти в конфликты и ссоры. Дело в том, что любовь — это не только переживание, это также определенный вид поведения, содержание которого прекрасно раскрыл современный психоаналитик Эрих Фромм в работе «Искусство любить».

Первая черта истинной любви, которую называет, Фромм, это забота. Да-да, самая обыкновенная забота. Любить — это значит заботиться о своем любимом: о его здоровье, комфорте, благополучии, хорошем настроении. Забота связана с трудом. Тот, кто любит, всегда готов потрудиться для любимого, затратить свое время, силы для того, чтобы доставить другому радость и удовольствие, помочь, поддержать. Такой труд — не тягота, он — естественное проявление любви. Приятно трудиться для любимого, отдавать ему через заботу часть своей души, своего тепла. Некоторые люди считают, что любовь — это тогда, когда любят их самих, потому они всегда ищут «Кто бы меня полюбил? Кто бы обо мне позаботился?» Нередко их поиски остаются безрезультатными, и тогда они мрачно констатируют: «Любви на свете нет». Они хотят только брать, не давая, это такое своеобразное душевное потребительство: все заглатывать как космическая черная дыра, а назад ничего не отпускать: ни тепла, ни света. Но потребительство, оно и есть потребительство, при чем тут высокие чувства? Любовь — всегда отдача, дар, радостное отдавание себя другому, такая трата своих сил и чувств, от которой сам дарящий только богатеет.

С заботой тесно переплетается ответственность, которую чувствует любящий. Как стрелка компаса, поворачивается его душа в сторону любимого, стремясь понять: не плохо ли ему, не нужна ли помощь? Забота и ответственность — естественный внутренний долг любящего. Этот долг не диктуется извне, он происходит из самой любви, из неотступного желания содействовать счастью любимого.

Вторая важнейшая черта настоящей любви — уважение. Уважать любимого означает принимать его таким как он есть, не пытаясь полностью перекроить, переделать его на свой лад. «Стань таким, как я хочу!» — поется в старой песенке, однако пожелание это не слишком уважительно по отношению к тому, кого «любят». Все та же Маша Иванова, влюбившись в щупленького Петю Петрова с очками на носу и астрономическим справочником в кармане, воображает его в своих мечтах «крутым качком» — бизнесменом, хотя очки, ладно уж, можно оставить, только оправу помоднее подобрать, И беда бедному Пете, если волевая Маша попытается сделать его тем, кем она его хочет видеть. Он же другой природы! Из него «это» — не сделать. Уважение к другому как раз и выражается в том, что из него не пытаются делать чего-то такого, что ему не свойственно. Хотя в ходе общения любящие, конечно, влияют друг на друга, корректируют какие-то личностные черты, «притираются» для совместной жизни.

Уважать любимого — это значит признавать за ним право собственного выбора, собственного пути развития, личностной свободы. Забота не должна переходить в гиперопеку, в настойчивое стремление все контролировать во все вмешиваться, везде поправлять, поучать и диктовать. У психологов есть понятие «разумная дистанция», оно означает, что, уважая любимого человека, мы не навязываем ему себя, не утомляем его своей интервенцией во все уголки его души, во все закоулки его мыслей и чувств. Если другой захочет — он сам поделится впечатлениями, мечтами, планами. Нужно показать свой интерес, проявить внимание, но не более того. И уж, конечно, нельзя пытаться отрезать нашего любимого человека от всего остального мира. Любимый — не вещь, которую можно запереть в шкаф или в верхний ящик стола и никому не показывать. Он — такой же человек, и так же желает полноты жизни, общения, новых впечатлений. Если вы хотите, чтобы тот, кто, как вам кажется, дорог для вас, ни с кем не общался, никого, кроме вас не любил, ничем не увлекался, а в ваше отсутствие только и делал, что страдал и тосковал, то существует большое подозрение, что вы любите не его, а только себя (да и себя как-то ущербно).

Наконец, уважение — это взгляд на другого без тех шор, которые надевают нам на глаза наши претензии и амбиции, обиды и темные страсти. Если одна сторона все время говорит другой: ты мне не обеспечил, недодал, не сумел, не успел, я обижен (обижена) оскорблен (оскорблена), я не того от тебя жду — это значит, что уважения нет, а есть типичная эксплуатация, использование «любимого» как средства для удовлетворения собственной жадности, тщеславия, достижения каких-то превходящих целей. Например: встречаться с красивым молодым человеком, чтобы им гордиться перед подругами (цель — подразнить подруг). А если у красавца прыщ на носу вскочит, то пусть он дома сидит, какая ж гордость с прыщавым гулять? Жениться на «положительной девочке», чтобы сделать ее домашней работницей, служанкой? «Ты что, дальше учиться хочешь? Я зачем тебя брал?» Выйти замуж за искренне любящего «чтобы всегда любил»: «Я-то думала, ты меня всю жизнь на руках носить будешь! А ты — то к родителям, то к друзьям... »

Уважение — важнейший внутренний долг тех, кто любит, иначе теряется сама любовь.

Третий важный момент истинной любви — знание любимого. Глубокое, чуткое внимательное прислушивание к его индивидуальности, вечное удивление перед неисчерпаемостью чужого внутреннего мира, всегда таящего нечто такое, что нам неизвестно и недоступно. Этот охранный барьер постоянно присутствует в чужом «я», в том числе в «я» тех, кого мы любим: любимый — это другой человек, никогда не раскрытый до конца, отъединенный в своей субъективности. Мы не можем слиться с ним до конца. Не, может быть, это и хорошо, потому что любовь — это отношение между двумя, разными, непохожими. Очень важно пытаться понять любимого, не стараясь разрушить барьера его субъективности, его уникальности, принять его вместе с этой естественной преградой, всегда отделяющей других людей от нас. И, тем не менее, мы можем знать вкусы другого, его привычки, его предпочтения. Уважение возможно только на основе знания, интуитивного схватывания чужой индивидуальности, которую мы в качестве любящих вызвались хранить и развивать.

Таковы вкратце основные характеристики «любовного поведения». Как видите, все они связаны с внутренним долгом. Что будет, если любовь, желая оставаться «порхающей пташкой» станет пренебрегать всеми ими? «Не стану заботиться, пусть сам о себе печется!» В чем дело? Разве я за кого-нибудь отвечаю? Я никому ничего не должен!» «Долг уважения? Ха-ха-ха! Будет по веревочке ходить как миленькая! А не захочет — пусть на все четыре стороны отправляется!» И так далее и тому подобное. Я думаю, вы уже поняли, что приведенные здесь высказывания не имеют к любви никакого отношения.

Да, к сердечной любви нельзя принудить, но когда она родилась, ее можно растить, лелеять и сохранять, помогать ей переживать невзгоды, беречь от ударов, преодолевать вместе с нею жизненные кризисы. И во всем этом не последнюю роль играет моральный долг, свободно принятый на себя и радостно выполняемый. Оттого-то любовь всегда зачисляется не только по рубрике «коммуникация» или «секс», или «семья», но и еще по разделу «мораль».

Рассмотрев, зачем нужна нравственность, познакомившись с добром и злом, долгом и любовью, мы подошли вплотную к теме «счастье». Обратимся коротко к тому, как же понимают его люди.

Что такое счастье?

РАЗНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О СЧАСТЬЕ

В 1869 году появилась отнюдь не самая широко известная, но чрезвычайно интересная работа немецкого философа Людвига Фейербаха «Эвдемонизм». В ней Фейербах продолжает старую как мир тему, коренящуюся еще в философских дискуссиях античности — тему счастья. С огненной страстью, вполне соответствующей его фамилии (Фейербах — «по-немецки» огненный ручей»), автор доказывает читателю, что главная сила, движущая всеми живыми существами и человеком в том числе — это стремление быть счастливым. Всякая воля, всякое желание есть воля к счастью и желание счастья, собственно, никакой иной воли и никакого желания и не существует. На целом ряде примеров Фейербах показывает, что даже те поступки и действия людей, которые на первый взгляд преследуют вовсе иные цели, на самом деле выражают все то же самое стремление, только само счастье понимается по-разному. Так, самоубийца, добровольно расстающийся с жизнью, хочет смерти не потому, что стремится принести себе зло, а потому что это — единственное для него средство избавиться от несчастий, поработивших его жизнь. Так, буддист, желающий угасить свою волю, ищет в нирване лучшей доли, чем та, которая выпадает людям на источенной страданиями земле. Так, аскеты, пытающие свое тело голодом и болезнями, на самом деле тоже стремятся к счастью — к тому необыкновенному загробному блаженству, которое они надеются заслужить прижизненным религиозным усердием, муками и лишениями. Но как же понять тех, кто добровольно разделяет чужое несчастье, кто сострадает, стремится помочь, быть может, утесняя и ограничивая в чем-то самого себя? И здесь все объяснимо; я не могу быть счастливым, не могу полноценно радоваться, когда другие рядом со мной страдают, оттого сострадание совсем не противоречит стремлению к счастью.

Важнейшая идея Фейербаха состоит в том, что счастье и нравственность вполне совместимы. Как вы уже знаете, И.Кант полагал, что истинно нравственное поведение опирается на интеллектуально принятый долг, а не на склонность и пылкие чувства. Он не отрицал стремления к счастью, просто не считал его собственно моральным, люди должны заботиться о своем счастье лишь в силу того, что это поможет им выполнять долг (несчастному трудней благоволить к другим). Фейербах же утверждает, что кантовская мораль придумана не для людей, а «для всех возможных разумных существ». Может быть, делать долг высшей целью и весьма педагогично, но это не соответствует сущности человека, который всегда устремлен к счастью. Добродетель — это не унылое следование долгу, не умственное усилие, а мое собственное счастье. Оно, однако, чувствует себя счастливым только в связи с чужим счастьем. Ради счастья других я могу в случае чего даже пожертвовать своей жизнью, если оно значит для меня больше, чем я сам для себя значу. Вывод Фейербаха прост: главное человеческое стремление — стремление к счастью — нравственно тогда, когда наше счастье не строится на несчастье других, а напротив, создает со счастьем других людей радостное единство. Мне кажется, мы вполне можем принять этот вывод.

Нравственная природа счастья стала для нас очевидна благодаря Фейербаху, и, признав счастье достойным уважения, мы можем теперь поставить вопрос о том, что же именно можно назвать «счастьем»? Если это такая ценность, к которой стремятся так или иначе все люди, то в чем ее содержание? Тот же Фейербах показывает нам, что счастье весьма разноречиво, да и из обыденной жизни мы знаем, что один жаждет покоя, другой — острых ощущений, третий — творчества, четвертый — любви, а пятый — вкусненько покушать и ничего больше не надо! Но все говорят о счастье.

Польский автор Владислав Татаркевич написал во время второй мировой войны книгу, полностью посвященную проблеме счастья.

Там он собрал множество определений, сопоставил разные подходы к теме счастья, которые существовали с античности до наших дней, и в дальнейшем рассуждении, мы будет опираться на его фундаментальное исследование.

Первое понимание счастья, которое заинтересованно обсуждалось еще в древности, связывает счастье и удовольствие. В 4 веке до н. э. философы из греческого города Кирены (киренаики) утверждали, что счастье и телесное удовольствие — это одно и тоже, причем получать удовольствие можно даже от самых безобразных вещей. Знание — всего лишь путь к удовольствиям, а соблюдение приличий вовсе не важно. Правда, уже киренаики понимали, что нужно благоразумие: всякий чрезмерный разгул тут же наказывается самим организмом... Философ Эпикур, напротив, считал, что удовольствия надо подвергнуть разумному ценностному анализу, духовные радости — выше физических, а род избираемых удовольствий свидетельствует об индивидуальности человека. Сам же Эпикур в конечном счете пришел к выводу, что истинное счастье — это безмятежность, независимость от страстей и удовольствий. Мудрый пребывает в атараксии — невозмутимости, счастье — это покой, отсутствие страданий и волнений. Как можно видеть, уже античность в лице Эпикура сделала недвусмысленный вывод о том, что удовольствия — вещь неверная и скоропреходящая, сменяющаяся нередко великими неудовольствиями. Вся последующая философия придерживается аналогичного мнения. Да и в самом деле: когда говорят о счастье, то имеют в виду нечто более стабильное и многогранное, нежели изменчивый ряд ощущений, хотя и очень приятных. Это касается не только переживаний чисто физических, физиологических, но и эмоциональных, душевных. Короткий экстаз верующего, восторг влюбленного, упоение любителя музыки на концерте - все это прекрасные, но короткие состояния. Они могут быть просто светлыми вкраплениями в жизнь, которая в целом оценивается как несчастная, маленькими передышками в череде испытаний и бед.

Не могут быть названы счастьем и те приятные и привлекательные для людей переживания, которые вызываются искусственными средствами; алкоголем, наркотиками. Как только алкоголик или наркоман выныривают из своей противоестественной эйфории, он тут же попадает в реальность, которая представляется ему адом не только потому, что она я вправду трудна, а еще и из-за физиологических последствий самого приема наркотизирующих веществ.

Надо сказать, что современная электронная техника создает новые возможности для получения людьми «суррогатов счастья» — искусственных переживаний, оторванных от действительного мира и его проблем. В уже довольно давнем американском фильме «Косильщик лужаек» показана техника, способная создавать «виртуальные миры» — возможные варианты реальности. Подключаясь к компьютеру, человек может сам строить фантастическую реальность, обладающую цветами, запахами, звуками, дающую тактильные ощущения: холод, тепло, давление, все виды прикосновений. В этой «действительности», возникающей между человеком и компьютером, можно путешествовать бесконечно, получая радости на свой вкус. Можно имитировать общение, дружбу, любовь. И не исключено, что найдутся люди, которые не смогут оторваться от электронной машины, как наркоман от анаши, станут бродить в иллюзорных рощах, беседуя с миражами, в то время как реальная жизнь и реальное счастье будут безвозвратно потеряны.

Итак, удовольствие — не счастье, хотя оно может быть моментом счастья и иногда весьма важным. Иллюзорное удовольствие или радость - совсем не счастье, ибо у них нет реальных оснований, это, скорее, беда. Каково же второе важное представление о том, что такое счастье?

Оно таково: счастье — это обладание неким высшим благом или благами. Для человека, живущего повседневной жизнью и полностью погруженного в эмпирический мир, образ счастья может вырисовываться как сытая, богатая, благополучная жизнь, когда все здоровы, все ладят друг с другом, нет никаких несчастий, все идет своим чередом. Для других людей, также не занятых «высокими материями», счастье ассоциируется со славой, властью, для третьих — с любовью, творчеством. Тот же Фейербах говорит, что полнота и богатство человеческих отношений, любовь и дружба — как раз и составляют счастье человека. Таким образом, те, кто ориентирован на ценности посюсторонней реальности, выбирает и образ высшего блага тоже из этой реальности, в рамках культуры и традиций, в которых они воспитаны. Например, потомственный военный может считать для себя счастьем возможность служить родине, для него высшее благо — выполнение воинского долга. А, скажем, традиционно воспитанная женщина почитает высшим благом материнство, и для нее не может быть счастливым дом, где не слышен голосок маленького ребенка: в семье должны все время подрастать дети. Художник, в свою очередь, ищет счастья в процессе своей работы; как бы ни сложились другие стороны его жизни, будь он даже беден и неизвестен, он предпочтет высшее благо творчества, отказавшись от роли бизнесмена, чиновника или военного.

У людей верующих или глубоко увлеченных познанием высшее благо, а, значит, и счастье оказываются иными. Так, для настоящего христианина единственное высшее благо — божья благодать, непосредственное приобщение ко Всевышнему, переживание богообщения, постоянный духовный контакт со светлыми силами бытия. Святой как бы изнутри полнится божьим светом, излучает его из себя на все существующее, несет счастье в собственной душе, щедро изливая его на окружающих. Для древних стоиков высшим благом была свобода от желаний, достижение апатии — невозмутимости, спокойствия, равнодушия к перипетиям окружающей жизни. По Канту высшее благо — выполнение морального долга, и следование долгу есть счастье само по себе.

Приобщение к высшему благу, обладание им — дело не одной минуты или одного часа. Это — устойчивое состояние, пребывание, тесная связь с тем, что делает человека счастливым. А поскольку жизнь длится, проходит разные этапы, постольку в различные периоды человек то соприкасается и долго не расстается с тем благом, которого жаждет, то бывает отнесен в сторону от того, чего он желает и ищет больше всего на свете.

Как можно определить счастье, учитывая и этот момент приобщенности к некому высшему благу, и участие радостей и удовольствий в нашей жизни, и фактор времени? Видимо, можно сказать, что счастье — это постоянное, достаточно полное и обоснованное удовлетворение жизнью, когда положительные переживания доминируют над отрицательными.

В судьбе каждого человека бывает много трудностей и горестей, неприятностей и бед, но если «общий баланс жизни» оказывается положительным, то можно сказать, что человек счастлив. Вернее, сказать так может прежде всего он сам. Иногда полагают, что счастливым можно быть лишь тогда, когда не знаешь об этом. Наивность, безмятежность, отсутствие рефлексии, свойственное маленьким детям, принимают за счастье, Говорят, что счастье — как воздух, которым мы дышим, мы ведь не задумываемся о нем, пока он не стал полон ядовитых испарений, мешающих нам дышать. Так и счастье: о нем мы узнаем лишь тогда, когда его теряем. Однако лично мне такой взгляд кажется сколь мрачным, столь и безосновательным. Как только человек начинает хоть немножко размышлять, он в состоянии уловить собственное настроение, отметить свои переживания, осознать свои ценности. Поэтому, на мой взгляд, о счастье, напротив, можно говорить лишь когда оно осознано, когда мы понимаем, что счастливы. Явленность счастья нашему сознанию — непременное условие самого его существования. Так же как осознание, переживание несчастья делает человека несчастным. Можно по определенным меркам жить очень плохо, но если ты не знаешь об этом, не переживаешь свою жизнь как «плохую», то не почувствуешь себя несчастным. Так бывает с людьми, которые не знают другой жизни, кроме той, которую ведут. Человек с низким уровнем потребности и притязаний, удовлетворяющийся хлебом и квасам, баней по субботам и водкой на праздник не ощущает своей «несчастности», пока ему не покажут удобств и деликатесов. Безвыездно сидящий в своем селе не станет страдать по этому поводу, пока не узнает, что все остальные ездят по миру взад и вперед. То же и со счастьем. Осознание делает нас счастливыми, в том числе и осознание того, чего могло бы не быть в нашей жизни. Так счастье любящих часто сопровождается рефреном: «Если бы я не встретил тебя, я был бы несчастлив. А сейчас счастье — со мной!»

Как видим, счастье активно включает в себя субъективный момент, оно во многом - характеристика внутреннего мира. Поэтому следующая наша главка посвящена вопросу!

КАК БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМ?

Вы уже поняли, очевидно, что состояние счастья зависит от того, какие ценности мы хотим реализовать, что именно для нас дорого и значимо, поэтому объективное положение дел не всегда играет решающую роль. Вот пример: человек здоров, богат, достиг высокого положения в обществе, у него примерная семья, очаровательная жена, воспитанные дети, он может ездить по миру, отдыхать в фешенебельных отелях и ни в чем себе не отказывать. То есть, если смотреть со стороны, то он должен быть абсолютно и полностью счастлив. А он — такой-сякой! — несчастлив. Какого ж рожна ему не хватает? Но ведь душа человека — потемки. Быть может, он собирался стать учителем, а стал — чиновником; или женился не на той женщине, о которой мечтал; или дал себе в юности клятву, посвятить себя религии, да так и не выполнил. Или у него не хватает времени на творчество, которое заставляет его на деловых совещаниях не вовремя отвлекаться и записывать свои стихи на коробках из-под сигарет, которые потом теряются. Да мало ли что! Несчастлив, и все тут!

А другой — неудачник неудачником: ни в чем не преуспел, беден, как церковная крыса, ни семьи, ни достатка, перебивается кое-как, зато всегда бодр, весел, песенки насвистывает, всякого подбодрит, сам — в хорошем настроении, будто он — король. И радоваться нечему — а радуется: солнышко сегодня яркое, а вчера дождь был — замечательный! Чудак, да и только.

Еще более разительный пример представляют монахи и аскеты, которые счастливы, страдая, истязая плоть, соблюдая суровые посты и нося вериги. Так знаменитый Франциск Асизский, основавший орден странствующих монахов, жил в глубокой бедности, ходил в рубище, тяжело болел, но светло и радостно воспринимал весь Божий мир, называя даже осла «брат мой осел».

Объективный достаток и внешнее благополучие не всегда влекут за собой счастливое и благодатное восприятие мира.

Впрочем, ради справедливости надо сказать, что для любого человека, ориентированного на повседневную жизнь, а не на потустороннее, всегда необходим определенный минимум материальных благ. Старая шутка гласит: «Лучше быть богатым, но здоровым, чем бедным, но больным. «Чтобы чувствовать себя счастливым нужен некий уровень комфорта, когда нет явного «плохо». И это касается как условий жизни, так и здоровья.

А теперь обратимся к тому, как одни и те же явления действительности, одни и те же события рассматриваются людьми по-разному в силу их установки. Например, приходят два учителя в один и тот же класс, где сегодня занята только половина мест. «Класс наполовину пуст», — мрачно констатирует един. «Ну что вы! Класс наполовину полон» - бодро отвечает другой. Или: две подруги— пессимистка Катя и оптимистка Маша — получили по тройке, хотя обе учатся на «пять» и «четыре». Как они реагируют на ситуацию? Катя рыдает. Она приходит домой и говорит, что злая-злая-злая Анна Ивановна ее не любит; что ее не любят все педагоги; что она сгубила на письменную работу целый вечер и не посмотрела нового фильма по телевизору, а его больше никогда не покажут; что она не может запомнить этих противных правил, зачем их только выдумали; и наконец, что лучше потяжелее заболеть и вовсе не ходить на занятия! А Маша ведет себя совсем иначе: «Ну как же это я? Наверное, отвлеклась. Ну, ничего, чуть-чуть позанимаюсь и другой раз на пятерку напишу. Все равно итоговая оценка будет хорошая». Отличия налицо.

Пессимизм и оптимизм — два способа смотреть на мир. Пессимизм — взгляд через черные очки, когда во всем происходящем видятся только дурные, темные стороны: у розы — одни колючки, на стекле — только грязь, в Других людях — сплошные недостатки. Помните, в сказке Андерсена тролли разбили волшебное зеркало, осколок которого угодил в глаз Кая? После этого все стали видеться Каю смешными, безобразными, омерзительными — По-моему, это было пессимистическое зеркало, правда, с некоторым добавлением сарказма. В глазах пессимистов тоже есть такое коварное «стеклышко», искажающее в скверную сторону облик реальности.

Оптимизм обычно называют «взглядом через розовые очки, когда полосатая зебра-жизнь видится сплошь светлой - без черных участков, да еще и приятно розовой как летняя утренняя заря или как конфета-леденец. Оптимисты — весельчаки, энтузиасты, романтики, во всем усматривают плюсы, даже во время землетрясения верят, что «все утрясется». Если пессимист, нюхая коньяк в рюмке, говорит, что он пахнет клопами, то оптимист, давя клопа на стене, замечает: «Коньячком пахнет!» Все-то у них хорошо, все идет к лучшему,

Два разных взгляда. Две точки зрения. Две позиции. Кто же все-таки, прав? И есть ли «правда», не зависящая от «черных» и «розовых» очков?

Чтобы понять истинный смысл пессимизма и оптимизма, нужно, я думаю, оставить обычное представление об «очках» и по-другому истолковать смысл пессимистической и оптимистической установки, так как истолковал их выдающийся философ XX века, врач и гуманист Альберт Швейцер.

По Швейцеру пессимизм — это отсутствие воли к жизни, а оптимизм — не «розовые стекла», а воля жить, которая проявляется в преодолении трудностей.

Пессимизм, полагая, что мир безнадежно плох, предлагает уйти от мира, уклоняться от желаний, как бы свертываться внутрь себя будто пожухший лист. Все равно счастья нет и не будет. Правда, существует такой вариант пессимизма, как трагическое мировосприятие. Человек трагического склада бунтует против «плохости» мира, но поскольку он не верит в возможность улучшения, то его бунт — бессмыслен и несет ему самому одни страдания. А это делает его взгляд еще более мрачным. «Трагический человек» живет не из «воли к жизни», а как бы из упрямства: раз уже дали эту гадкую жизнь, буду ее влачить всем назло, в том числе и самому себе! Я же не просил, чтоб меня на свет рождали. Нет, забросили-таки в мир... Приходится теперь есть, пить, книжки читать... Эх, начну гулять по буфету, небу жарко станет! Бей круши, все равно все умрем... Тоска зеленая... Лучше бы вовсе не родиться».

В отличие от пессимизма и трагизма оптимизм видит в жизни благо, прекрасный дар и стремится прожить жизнь от начала до конца. Оптимисты — это люди, стремящиеся как можно полнее реализоваться, много брать от действительности и так же много ей возвращать. Их не страшат трудности, хотя боль, горе, потери им знакомы так же, как и их мрачным товарищам и современникам. Воля к жизни ведет их через жизнь, которая несет смысл сама в себе. Она сама — счастье.

Рассмотрим некоторые мировоззренческие позиции, по которым пессимизм и оптимизм занимают прямо противоположные точки зрения.

Пессимист: Мир несовершенен. Он никогда не улучшится. Кругом землетрясения, войны, разруха. Люди хотят одного, а получают совсем другое. Bсe грубияны. Я вчера с работы шел — в трех местах поругался. С древних времен люди знали, что золотой век уже прошел, а, может, его и не было вовсе. Нет, не уговаривайте меня! В будущем нас ждут одни катастрофы: экологическая, продовольственная, демографическая...

Оптимист: Конечно, мир несовершенен. Он же реальный: в нем и хаос есть, и случайности. Он и материальный к тому же, вещественный, а все вещественное может портиться. Только это совсем не означает, что его нельзя улучшать. Для чего у нас существуют идеалы? Чтобы осторожненько, без спешки мир совершенствовать. Не топором, конечно, и не сплеча. Это уже было в России, когда разом общество переделывали, только пессимистов в итоге наплодили! И землетрясения можно предсказать, и войн избегать, и вежливости народ научить. Я тот, сам вчера за день ни разу не чертыхнулся! Глядишь, и начало положено.

Пессимист: О чем вы, мой романтик распрелестный! О каком начале? Конец, сплошной конец! Нас же всех смерть ждет. Злющая такая, с косой. Вчера зa моей канарейкой приходила, а завтра за мной придет. За канарейкой — маленькая, а за мной — большая... И никому не избежать! Только начал великое дело делать, а тут тебе кирпич на голову — крак! А раз так, то пускай себе зло торжествует, Почему я должен быть добрым, если завтра — в ящик?

Оптимист: Смерть нас, конечно, ожидает, а этим кто же поспорит? Только откуда вы взяли, что она за вами завтра придет? Наделаете, не дай Бог, зла, а потом до девяносто пяти жить будете. Ой, как трудно будет столько лет за зло стыдиться и расплачиваться! Уж лучше только добром заниматься. И потом, вы не думаете, что могли бы и вовсе не родиться? У вас есть брат? Нет брата. Вот он не родился, ему куда хуже. А вы уже сколько радостей получили, и впереди их — без счета. Надо и молодость, и зрелость, и старость пройти, а там видно будет. Может быть, за жизнью — другая жизнь начинается, еще интереснее этой.

Пессимист: Но ценности, ценности рушатся... Где мужество мужчин, где скромность женщин? Где классическая музыка? Где Лев Толстой? Где чистота нравов? Ответьте мне, кому это все мешало? Почему кругом разврат, а вместо благозвучных песнопений одни кошачьи вопли?

Оптимист: Ценности не рушатся, они меняются. Они всю историю человечества меняются, как бы линяют, сбрасывают старую шкуру, а ведь смысл, глубинная основа — остается. Жизнь, мир, человечность, любовь — по-разному «одеты» в разные эпохи, но как тогда, так и теперь всем понятны. А если что-то конкретное действительно рухнуло, подумайте, так ли оно было хорошо? Может, ему и надо было рухнуть, чтоб могло родиться новое? Это новое для нас непривычно, но ведь его тоже можно понять, принять и полюбить. Зачем отвергать с порога?

Пессимист: Все-то вы хотите принять, всему порадоваться... Но человек одинок. Как он может радоваться чему-то, если другие не понимают его и никогда не смогут понять? Мы все заперты в камере-одиночке нашего тела, все закуклены в коконе души. Вы — один, и я — один, и никакого мостика. Никто меня не любит, никто обо мне не заботится! Я уже столько лет ищу, кто меня полюбит, кто меня поймет, кто пробьет панцирь одиночества?

Оптимист: А вы сами попробуйте полюбить кого-нибудь, вдруг получится? Это ведь очень здорово, когда начинаешь любить сам! Не надо ждать, томиться, надеяться. Сам любишь, сам о другом заботишься, сам одиночество преодолеваешь. А тот, кого ты любишь, тебе поможет. Вот увидите, тут же откликнется. И душа раскроется, и сердце запоет, и одиночества — как не бывало. Вы говорите, что любить некого? Есть такая поговорка: «если тебе нечего любить, люби что имеешь». Есть же у вас родственники, знакомые. Присмотритесь к ним поближе, они, наверняка, достойны любви и понимания, и заботы.

Глядишь — и вам отзовутся.

Пессимист: Отзовутся, как же! Мне вообще в жизни страшно не везет. Я — как одинокая сосна на скале: все ветры меня хлещут, все дожди заливают... В школе золотой медали не дали, дали серебряную... Это все, конечно, условности, но ведь кому-то золотая досталась! А в институте на студенческих конференциях — одни вторые места. А еще меня девушка любимая кинула. Сказала: ты эгоист, ты только про себя разговариваешь... А про кого же мне разговаривать? Я же интересней их всех, только очень невезучий.

Оптимист: Ну, иногда и про других поговорить можно. Это, знаете, очень от грусти отвлекает...

Пессимист: Я знаю, что вы хотите сказать, догадываюсь. Намекаете так, намекаете... А я сообразительный. Сам знаю, что не достоин разговоров. Я себя не люблю, ох, не люблю, иногда прямо ненавижу! Гляну в зеркало: так бы и врезал по мерзкой физиономии! Один раз даже зеркало от злости разбил. Может, оно и лучше, что кругом — сплошь катастрофы. Такие, как я, знаете ли, светлой жизни не достойны, хоть и с серебряной медалью... Вот, сижу целые дни и об этом думаю, то так подумаю, то эдак, и как ни поверну, все одно и то же получается. Мир плох, я плох и никакого просвета.

Оптимист: Да с чего ж это вы на самого себя так взъелись? Человек как человек, все на месте. Отнеситесь вы к себе трезво, благоразумно! Кто вам сказал, что вы светлой жизни не достойны? Выдумка это, да и только! Живите, радуйтесь. А плохое настроение — это груз. Сбросьте его, улыбнитесь себе, улыбнитесь другим, поборитесь за собственный характер! Не жуйте свою «мировую тоску», это не жвачка, лучше купите ту, что на лотке продают, она хоть зубы сберегает. Оглянитесь вокруг: солнце сияет для всех, и для вас тоже.

Я думаю, дорогие друзья, что из этого разговора пессимиста и оптимиста мы можем сделать с вами некоторые выводы о том, как надо (и как не надо) смотреть на мир, чтобы быть счастливым.

Во-первых, не надо подступать к действительности с чрезмерно идеализированными требованиями. Когда человек хочет, чтобы в жизни «все было идеально», этим он готовит собственное психологическое крушение. В мире много добра и красоты, его можно улучшать, но ни одно реальное улучшение не сравнится с идеализированной моделью, оно всегда будет иметь какие-либо изъяны и «недотянутости». Нет «идеального общества», «идеальных возлюбленных», «идеальной справедливости». Добро и зло действительно смешаны, и единственное, что мы в самом деле можем, это увеличивать количества добра, стремясь к идеалу как к линии горизонта, которая, тем не менее, всегда отодвигается дальше. Поэтому для счастья жизнь надо принять такой, как она есть, со всеми ее противоречиями и трудностями. Только любя этот мир как несовершенный, неидеальный, можно стараться улучшить его, находя радость в самом процессе совершенствования.

Во-вторых, тот, кто хочет быть счастливым, не должен истерически цепляться за преходящее. Конечно, всем нам дороги ценности, которые мы впитали с детства, и для многих они остаются святы на всю жизнь. Конечно, наша личная история всегда с нами и мы не должны никому позволять перечеркивать ее или насмехаться над нею. Но всякий здравый человек понимает: что прошло, то прошло. Нельзя жить вчерашним днем: прежними мыслями, чувствами, отношениями, Их просто больше нет, они изменились, утекли в прошлое, трансформировались. И не горевать надо, а принимать сегодняшний день, открывать ему дверь как дорогому гостю. Прежнее надо помнить. Настоящим надо жить.

В-третьих, для счастья надо уметь отвлекаться от самого себя и как можно больше расширять круг своих интересов, захватывая в него самые разные сферы. Когда человек сосредоточен только на своем «я», озабочен им, то все мелочи, относящиеся к себе, вырастают для него в гигантские проблемы и начинают закрывать небо. Как писал когда-то В. Маяковский: «Гвоздь у меня в сапоге страшнее фантазии Гете». Гвоздь в сапоге штука, конечно, неприятная, и может изрядно отравить жизнь, но с фантазиями Гете относительно мирозданья он все же равняться не должен. Эти вещи следует разделять: гвоздь гвоздем, мирозданье — мирозданьем. А человек эгоцентричный, преувеличивающий собственные обиды, недовольства, страдания, автоматически переносит негативные эмоции на всю вселенную сразу. Расширение кругозора и общение способствуют счастью, так как отвлекают от самого себя. Значимость обид и страданий сразу снижается, поскольку страдалец перестает ощущать себя центром земли и может с одной стороны, видеть, что его дела не хуже, чем у других, а с другой — на первый план выдвигаются совсем иные проблемы, которым теперь и отдается время, силы, эмоции.

В-четвертых, для счастья надо спокойно и с достоинством принимать самого себя. Любой человек заслуживает благоволения, понимания, сочувствия. Стоит принять себя как любого другого и к самому себе проявлять уважение, ответственность, заботу, знание. Необходимо знать себя и спокойно, без истерики утверждать собственное бытие. Разумеется, не за счет других, а в согласии с другими. Только тот, кто принял себя, поставил себе человеческий «плюс», ощутил в себе душевное богатство, может дарить любовь другим. Ибо дарят — от щедрот, когда есть, чем делиться. Принятие себя — условие гармоничной, здоровой любви к другим людям, а такая любовь и возникающее в ней глубокое взаимопонимание — очень важный компонент счастья. Чтобы выть счастливым, надо любить. Какое счастье без любви?

И, наконец, в-пятых, не жуйте плохое! «Не пилите опилки» — советует Дейл Карнеги. «Уберите ненужный хлам из вашей души — рекомендует прекрасный американский психотерапевт Луиза Хей. Пессимистическая жвачка создает «несчастливый мир». Прежде всего, надо не сожалеть о том, чего нет, а радоваться тому, что есть. В этом и состоят суть оптимизма: быть счастливым от того, что уже имеешь, всегда верить в лучшее и проявлять волю к жизни. Я желаю всем моим читателям следовать этим добрым пожеланиям.

Мы завершаем главу «Что я должен делать?», Я пыталась рассказать, что мы должны выполнять долг благоволения, верить в добро и помогать ему, должны любить, должны быть счастливыми. Но каковы наши надежды? На что мы можем рассчитывать? Что ждет нас впереди, в том числе и за теми последними воротами, которые когда-то перешагивает каждый? Об этом наша следующая глава.

Дополнительная литература:

1. Апресян Р.Г. Добро и польза // Этическая мысль. М., 1991.

2. Гусейной А.А. Этика М. 2007.

3. .Гусейнов А.А., Дубко Е.Л. Этика М. 2007.

4. Кант И. Основы метафизики нравственности // Соч. в 6-ти тт., т. 4. М., 1965.

5. Льюис К. Любовь // Льюис К. Любовь, страдание, надежда. М., 1992.

6. Сартр Ж.-П. Экзистенциализм — это гуманизм // Сумерки богов. М., 1989.

7. Франкл В. Человек в поисках смысла. М., 1990.

Творческие задания:

1. Проведите дискуссию на тему : «Зачем нужна нравственность и можно ли без нее жить?»

2. Напишите краткое эссе на тему «Причины зла в мире».

3. Сделайте доклад на тему « Как понимают счастье в разные эпохи»

4. Напишите философское письмо на тему « Любовь в современном мире» и обсудите его в группе.