Глава 5. Куда и как идет история?

НЕОБХОДИМЫЕ ИНСТРУМЕНТЫ

Эта глава посвящена важнейшему традиционному разделу философского знания — философии истории.

Все вы, начиная с младших классов, так или иначе, прикасались к изучению истории нашей страны, других стран, всего человечества. И чем занимается наука «история», наверное, представляется вам ясным. «История» — это наука, изучающая прошлое; ее задача — реконструировать, воспроизвести дела давно минувших дней», при этом весьма желательно отделить реально происходившие события от «преданий старины глубокой». История изучает, как жили люди раньше, какие деяния они совершали, чего достигли. Она фактически создает коллективную память о том, что происходило, помогает сохранять целостным во времени самосознание народов и человеческого рода как единства. Из реальной протекшей истории «извлекают уроки» — она служит настоящему и будущему людей, давая возможность осмыслить ошибки прошлого. Именно поэтому задача любого историка — воспроизводить обстоятельства такими, как они были на самом деле, не допускать искажений, лжи, обмана, субъективного истолкования.

Чем же занимается философия истории? Она изучает многие проблемы, выходящие за рамки компетенции самих историков, занятых исследованием следов прошлого.

Прежде всего, философов интересует, подчиняется ли объективный исторический процесс каким-либо законам подобно тому как подчиняются законам явления природы, или же он являет собой поток случайностей, никак не связанных между собой и ничем не детерминированных⁶. Что представляет собой история: упорядоченный «космос» событий или же беззаконный хаос? Если законы истории существуют, то каковы они и возможно ли их познать, чтобы не блуждать в потемках и не совершать новых и новых оплошностей.

Следующая важная тема — целостность истории. Вправе ли мы говорить об «истории человеческого рода» или только об истории отдельных этносов, государств, племен, культур? История — это единое полотно или лоскутное одеяло, где каждый лоскуток связан с другим только мыслью самого исследователя?

Третий вопрос: куда идет история? Есть ли у исторического процесса некая направленность, а если она есть, то к добру она ведет человечество или ко злу? Чего нам ждать от будущего? К чему готовиться грядущим поколениям? И если впереди маячат тяжелые испытания, то как облегчить собственную участь и вынести их достойно?

Однако мало понимать вектор движения, необходимо еще выяснить, какие силы движут вперед исторические события, что является определяющим в развертывании социальных и духовных процессов. Являются ли такими «движителями» сами люди, и если «да», то какие именно: вожди, короли, интеллектуалы, жрецы религий? А, может быть, это сам многомиллионный народ без различия чинов и званий толкает общими усилиями телегу истории? Впрочем, вполне возможно, что не люди, а какие-то безличные отношения или сверх естественные существа «командуют парадом» на историческом плацу. Было бы излишней самоуверенностью заявлять, что ответы на эти вопросы уже найдены.

Важнейшей темой философии истории, прямо вытекающей из предыдущего вопроса, является проблема соотношения в истории субъективного и объективного, свободы и необходимости. Каковы границы волевого человеческого вмешательства в объективные обстоятельства? Достигнем ли мы своих целей, придем ли к гармонии, если будем пытаться рационально влиять на ход исторического процесса? Не обернется ли наше вмешательство против нас самих?

Философия истории интересуется также, возможно ли изучать чисто событийный ряд без учета того, как осознавалась текущая жизнь самими людьми — участниками исторических перипетий. Видимо, нет. Там, где хроники пишутся объективистски, то есть социальная действительность изображается по аналогии с безличными природными процессами, не остается места сознанию, хотя, именно оно и только оно способно одушевить прошлое и сделать его понятным для современного человека. Без понимания того, как мыслили наши предшественники, что они чувствовали, какой смысл вкладывали в то или иное действие, невозможно постигнуть былые эпохи. Поэтому философия и историческая наука создают своеобразный синтез, особую смысловую призму, взгляд через которую способен оживить и возродить минувшее.

Еще одна важная и непростая тема — смысл истории. Существует ли он? Откуда он берется? Предзадан он или должен быть найден? А, быть может, история бессмысленна, как и вся человеческая жизнь? Маячит ли впереди некая высокая цель или история просто течет, как большая река, чтобы в конце концов раствориться в море забвения, в океане вечности?

И, наконец, многие вопросы философии истории соприкасаются и граничат с проблематикой, которую обычно называют «социологией познания». Здесь возникают серьезные каверзы, важнейшая из которых звучит так: «Можно ли вообще познавать историю? Не выступают ли исторические описания и тем более концепции только произвольными конструкциями нашего ума? Существует ли «историческая правда» или историческое знание всегда глубоко субъективно, и каждый участвует в «своей собственной истории»?

Все дело в том, что сама история есть сугубо человеческое создание. Здесь не лишне вспомнить известное высказанное К. Маркса, который писал в работе «Святое семейство»: «История не делает ничего, она «не обладает никаким необъятным богатством», она «не сражается ни в каких битвах!» Не «история», а именно человек, действительный, живой человек — вот кто делает все это, всем обладает и за все берется. История не есть какая-то особая личность, которая пользуется человеком как средством для достижения своих целей. История не что иное, как деятельность преследующего свои цели человека, являясь плодом человеческих деяний, история является и результатом мнений, пониманий, истолкований, где каждая очередная интерпретация⁷ становится источником новых действий и событий, а грянувшие события совсем по-разному осмысливаются их разными участниками. Поэтому увидеть историю «такой как она есть» чрезвычайно сложно. Всякий раз возникает вопрос о том, чья точка зрения выражена в историческом свидетельстве, через призму каких интересов преломились описанные события. Сама история — не субъект и ответить не может. Историческую истину (и правду) совместно ищут люди усилиями своего ограниченного ума, ошибаясь, заблуждаясь и перетолковывая уже понятое.

Для того чтобы исследовать вопросы, поднимаемые философией истории, необходим интеллектуальный инструментарий, который помог бы ученым пробраться через гигантское нагромождение исторических фактов и выйти к конструктивным смысловым решениям. И такой инструментарий, конечно, есть. При всем различии и разнородности существующих философско-исторических подходов, можно выделить ряд крупных понятий, которые так или иначе применяет всякий, кто берется рассуждать о судьбах истории.

Прежде всего, надо упомянуть понятие исторического закона, вокруг которого по сей день продолжаются споры. Европейская философия Нового времени полагала, что общество так же, как природа, подчинено строгому внутреннему порядку, и задача человеческого ума — понять этот порядок, чтобы не действовать против необходимости, не пытаться пробить лбом стену. Хаотичность и суета внешних событий — лишь пелена, за которой скрываются тайные пружины, предполагающие внутреннюю логику, четкую, недвусмысленную и лишь до времени сокрытую от пытливого человеческого взгляда. Представление о глубинной упорядоченности исторического процесса находит яркое выражение в трудах Гегеля, видевшего за внешними зигзагами событий могучий замысел Абсолютного Духа, преследующего собственные цели. История движется по законам диалектики, воспроизводит схему «тезис — его отрицание (антитезис) — «синтез», в результате чего общество развивается по спирали, время от времени возвращаясь к якобы исходной форме, хотя историческое содержание оказывается совершенно новым, впитавшим в себя опыт предшествующих фаз.

Идея исторического закона активно разрабатывалась в марксизме. Именно здесь возникло представление о том, что познанные законы истории можно практически применять для преобразования социальной жизни. Мало знать закон, надо содействовать его реализации. Здесь проявилось важнейшее противоречие марксизма, породившее впоследствии разные его практические интерпретации: Ленинскую (революционаристскую) и социал-демократическую.

По К. Марксу в обществе действуют объективные законы-тенденции. Это значит, что множество людей живут своей частной жизнью, трудятся, рожают детей, ставят и достигают свои маленькие цели, но из их совокупных действий вырастет некая равнодействующая, которая создает социально-исторические связи и отношения, уже не зависящие от воли и сознания тех, кто ее породил. Объективно обстоятельства складываются так, что заставляют людей действовать определенным образом, подчиняют их себе. Так, сложившиеся в деятельности законы рынка определяют характер взаимоотношений в буржуазном обществе, и эти взаимоотношения постоянно воспроизводятся. Воспроизводятся частная собственность, отчуждение, эксплуатация. Однако, считает Маркс, у буржуазного общества есть объективная тенденция к историческому самоисчерпанию. Оно идет к своему концу. И если мы разглядели, что общество перевалило в своем развитии через высшую точку и клонится к закату, если мы поняли разумом, что объективная тенденция ведет мир к новой фазе, то отчего нам не помочь старому несправедливому обществу поскорее закатиться? Ведь общественные законы реализуются только через действия людей! Значит, поняв, к чему клонится дело, можно сорганизоваться и ускорить социальные процессы. Они хоть и объективные, но подвержены все же субъективным влияниям. Надо сделать наше социальное знание инструментом преобразования действительности. Если старый мир падает, надо его подтолкнуть, а на его месте создать новый, справедливый социальный строй, потому что по законам диалектики эксплуататорское общество должно смениться обществом без эксплуатации.

Маркс — рационалист. Он считал, что если, зная законы природы, можно создать паровоз, то, зная законы истории, можно совершить революцию и построить новый мир. Он не учел только, что его суждение о закате капитализма может быть ошибочным, и его нельзя проверить в лабораторных условиях, как проверяется знание природных явлений. Как горько пошутили впоследствии, Маркс принял детские болезни капитализма за старческие немощи. Но это обнаружилось куда позже. А вся вторая половина XIX века прошла в Европе под знаком социально-исторического рационализма, когда казалось, что исторические законы — вещь совершенно реальная, да еще и способная быть орудием практики.

Впрочем, так казалось далеко не всем. Генрих Риккерт, философ, принадлежащий к Баденской школе неокантианства⁸, сосредоточил свое внимание на принципиальном отличии методов ученого-естествоиспытателя от методов историка-гуманитария. И если для Маркса истории — это естественноисторический процесс, в котором разум ученого находит объективные законы, то для Риккерта история — последовательность индивидуальных, неповторимых событий. Каждое событие однократно, уникально, не имеет аналогов. Его нельзя воспроизвести, продублировать. Именно поэтому к истории не применимы те обобщения, которые получены при изучении природы, в том числен понятие закона. Мы, конечно, можем его применить, но тогда сама суть истории ускользнет от нас через крупные ячейки обезличенных научных обобщений. Поэтому Риккерт говорит о «генерализующем» методе естествознания и «индивидуализирующем» методе историка, направленном на описание однократных, единичных явлений.

В XX веке страсти вокруг понятия исторического закона разгорелись в связи с опытом революции в России. Знаменитый философ-позитивист Карл Поппер написал книгу «Нищета историцизма», где старался доказать, что предсказать будущее на основе знания социальных законов невозможно. Главным объектом его критики выступила марксова теория материалистического понимания истории, которую он назвал «истори-цизмом». Согласно Попперу историцизм — это представление о социальных законах, изменяющихся от одной фазы жизни общества к другой, и о том, что, зная тенденции изменений, можно предвидеть качественные характеристики нового этапа. Поппер подчеркивает, что стремление к такого рода пророчествам характерно для исследователей, охваченных активизмом, желающих вмешаться в исторический процесс и вносить в него революционные изменения. Но все попытки предсказать будущее, считает Поппер, несостоятельны. Предсказания логически противоречивы, так как они или создают то будущее, которое предрекают, или самим своим существованием вызывают к жизни силы, стремящиеся противодействовать прогнозу. Не надо строить конструкций, проецировать их на будущее и пытаться подгонять под них жизнь, называя все это «законом истории». Нет никакого закона, предопределяющего грядущий день, и он в принципе не предсказуем. Поэтому лучшее, что могут сделать люди, это не начинать революций с целью перевернуть мир якобы «согласно историческому закону», а потихонечку совершенствовать текущее настоящее. Вообще чем меньше вмешательства будет в естественно происходящий процесс — тем лучше. «Социальные технологии» должны быть сберегающими, изменения будут происходить «поэлементно», не ломая целостности социального организма, главное их условие — постепенность, неспешность.

Ключевое понятие философии истории — «исторический закон» нуждается в дальнейшем анализе и прояснении.

Два важнейших понятия, которыми постоянно пользуются философы при осмыслении проблем истории — это «всемирная история» и «человечество». Они тесно связаны между собой. Если ученый-историк может ограничиться изучением судьбы конкретной страны, народа, государства или даже отдельного города, деревни, узкой социальной группы, то философы обращены к судьбам всего людского рода. Именно многоликое и изменчивое человечество, воспроизводящее в поколениях способность сознания и культуру, является предметом изучения философов истории. Как бы ни разнились конкретные племена и народы, культуры и цивилизации, в своей совокупности они все же могут быть понятны как единый субъект, Какова же судьба этого субъекта? Каковы пути единой мировой истории?

Некоторые авторы полагают, что история далеко не всегда была «всемирной», человечество долгие тысячелетия жило раздробленно, розно, и люди на разных континентах вовсе ничего не знали друг о друге и не вступали в реальный контакт. Общая, единая для всех история начинается лишь с определенного момента, периода. Сам этот период разные философы оценивают по-разному. Так, Карл Ясперс, немецкий философ XX века, считает, что конец «мифологической эпохи», характерной своей раздробленностью культур, наступает в середине первого тысячелетия до нашей эры. Он называет это время «осевым временем истории». В эту эпоху, — пишет он, — были разработаны основные категории, которыми мы мыслим по сей день, заложены основы мировых религий, и сегодня определяющих жизнь людей. Во всех направлениях совершался переход к универсальности». Человечество становится единым, двигаясь к монотеизму, противопоставляя локальным культам и местным предрассудкам единого Бога и единство рациональной мысли. Люди начинают жить общей историей.

Этот же период (время универсализации, возникновения философии, рождения космополитических идей) другой немецкий философ нашего столетия Мартин — Хайдеггер считает периодом утраты человечеством «истинного бытия», живой непосредственности, тесной связи с внерациональными, сокровенными пластами реальности.

Однако как бы то ни было, всемирная история возникла, человечество давно живет как единый организм, а в наш век с каждым годом становится все более координированным образованием. Современная глобализация – яркое проявление этой всемирности.

Именно в связи с судьбами единого людского рода философия истории создала три версии путей, — которыми идет род homo sapiens. Их тоже можно выразить в понятиях. Первое понятие — «цикличность», второе — «линейное движение» и третье — «синергизм».

О том, что пути человечества цикличны, так же как цикличны пути всего мировоззрения, говорит древнеиндийская философия. Космос проходит цикл рождения, развития, расцвета, заката, упадка, и когда грехи живых существ переполняют мир, то он сгорает в очистительном всемирном пожаре, после чего все начинается сначала. В рамках космического цикла есть множество меньших циклов, которым подчинена история. После упадочной «Кали-юги» всегда наступает фаза восхождения — «Сатья-юга» и дает импульс началу нового исторического цикла, новым надеждам и возможностям. Идея цикличности в развитии конкретных культур была в XX веке высказана О. Шпенглером, который считал, что «детство», «юность», «зрелость» и «старость», завершающаяся смертью, характерны для всякой качественно единой культуры, которая вянет, как роза, уступая место новому культурному организму с присущими ему циклами.

Развитие, понятое как циклическое, вызывает ощущение бессмысленности и монотонности. «Вечное возвращение», хождение по кругу делает лейтмотивом истории самоповтор, пугает безвыходным воспроизведением одного и того же, «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем: говорят: «Смотри, вот это новое»; но ЭТО было уже в веках, бывших прежде нас», — написано в книге Екклесиаста⁹. И чуть выше: «Идет ветер к югу и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги своя». Коловращение мира и истории приводит человека к тому, что «все — суета и томление духа». По крайней мере, европейский ум под влиянием идеи цикличности впадает в глухой пессимизм подобно библейскому Екклесиасту. Европа создала другую модель исторического процесса — модель линейного развития.

Мы уже говорили в одной из предыдущих глав о том, что христианская история — это история, имеющая начало, вектор движения и предзаданную цель. Она движется от создания человека и Адамова грехопадения к Страшному суду. Приход на землю Христа — промежуточная инстанция на этом достаточно длинном и целенаправленном пути. Ни о каких циклах речь не идет. Екклесиаст — мудрец прошлого — остается в Ветхом Завете вместе со всеми своими переживаниями по поводу круговорота бытия. Евангелия указывают прямую и однозначную дорогу, которой идет и впредь будет идти падшее, но все же не до конца потерянное человечество.

Идея линейного развития истории была естественно подхвачена светским сознанием Нового времени. Здесь она получила конкретизацию и развитие в понятиях «прогресса» и «регресса». Прогресс — это развитие, идущее по восходящей линии, движение от простого — к сложному, от низшего — к высшему. Соответственно регресс — движение понятное, ухудшение и упрощение, в конечном итоге — распад. Эпоха Просвещения была эпохой исторического оптимизма, XVIII век искренне надеялся на лучшее. Развитие человечества рассматривалось как увлекательное восхождение к вершинам социальной гармонии, при этом основные надежды возлагались на разум, способный помочь правильно понять и, природные, и социальные законы. Просветители верили, что наука и техника создадут на земле истинный рай, а в обществе восторжествует рационально принятые к исполнению мораль и право. Этот исторический оптимизм был серьезно поколеблен XIX и тем более XX веком. Оказалось, что земной рай никак не вытанцовывается, у. то разум наплодил множество смертоносного оружия, а основанное на научных принципах производство завалило планету отбросами. Поэтому разговоры о прогрессе приутихли.

В настоящее время все чаще речь идет не о прогрессивном характере человеческой истории, а о подчиненности ее синэргетическим законам. Наука синэргетика говорит о всяком развитии как о процессе в значительной степени неопределенном. Может пойти по восходящей, а может очень даже и в сторону занести. Или вовсе назад отбросить. Это как обстоятельства сложатся! Весь вопрос в том, что перевесит в решающий момент, какой фактор станет «последней каплей», способной развернуть историю в ту или иную сторону. Туман-туман, сплошная пелена! Впрочем, ученые и философы не отчаиваются! Уповать на разум входит в их профессиональную установку, поэтому есть надежды, что пусть не сегодня, но мы все же поймем, как и куда движется наша общая человеческая история.

Следующая группа понятий, применяемых в философии истории, это понятия «формации», «культуры» и «цивилизации», предназначенные для выражения этапов, ступеней, неких «целостных фрагментов» единого исторического процесса. О них подробнее мы будем говорить в главе «Единое и многое».

Наконец последнее понятие, уже не раз примененное нами на страницах этой книги, это понятие «смысла истории». Вопрос о смысле истории принципиально по-разному ставится в религиозно-эзотерических и в светских учениях. Для христианина смысл истории: предзадан Богом, он состоит в том, чтобы пройти путь возвращения ко Всевышнему, попытаться подняться над своей греховной природой, дабы явиться к Страшному суду чистым и незапятнанным. История — испытание падшего человечества, его наказание и шанс заслужить прощение. Для эзотеризма история — учебный класс, где в конкретных социальных обстоятельствах души приобретают опыт, играя то роль властелинов, то «простых тружеников», то монархов, то воинов. Всякая душа проходит через разные исторические периоды, воплощается в разных социальных классах, приобретает разные убеждения, чтобы создать из своих впечатлений концентрат переживаний и знаний, чтобы научиться жить и действовать истинно по-человечески. Для такого духовидца, как Даниил Андреев, смысл истории заключен в том противоборстве добра и зла, которое не очевидно для обычного глаза и развертывается на тонких планах действительности. Однако, во всех перечисленных случаях «смысл истории» онтологичен, он существует объективно, предваряет человеческое бытие. Смысл дан заранее и надо только открыть его, увидеть, не пройти мимо.

Гораздо сложнее решить проблему смысла светскому безрелигиозному сознанию. Оно само должно выработать смысл и, как правило, это смысл не всей истории, а лишь определенного периода, связанного с жизнью ныне живущих поколений; История как целое выглядит здесь бессмысленной, просто объективным процессом, нерефлексивной жизнью, воспроизводящей саму себя из биологического желания жить. Порой смысл истории усматривают в достижении гармоничного общества, в создании новой «породы людей», сверхчеловеков, обладающих широким спектром необычайных способностей. Но, как бы то ни было, все эти смыслы создаем мы сами на свой страх и риск. У светского сознания по сравнению с сакральным, религиозным есть здесь только одно преимущество: если прежний смысл истории обветшал и не удовлетворяет современного человека, то можно пуститься в поиски нового, который придаст жизни пафос и вдохновение.

Таковы некоторые из понятий философии истории. Конечно, это далеко не весь инструментарий, применяемый в философско-исторических изысканиях. Я пыталась показать вам лишь те термины, которые представляются мне главными. Однако в дальнейшем изложении мы коснемся целого ряда других важных терминов, понятий и идей. Уже название следующей главы вводит новое понятие и сразу ставит к нему знак вопроса:

ЧТО ТАКОЕ ИСТОРИЧЕСКИЙ ФАКТ?

Можно и должно даже расширить этот вопрос: что такое социально-исторический факт? Насколько выражены в нем реальность и истина? Собственно, все наше социально-историческое знание, существующее как в виде описания процессов, так и в форме концепций, определенным образом основано на жизненных фактах, относящихся к прошлому и настоящему. Если просто измыслить некую теорию истории, то никто в нее не поверит, нужно, чтобы теория вырастала из фактов и была ими подтверждена. Историческое описание это тоже воспроизведение в первую очередь фактической стороны дела, на которую как на основу накладываются последующие истолкования и оценки. Итак, без фактов невозможно знание истории и знание общества, это суждение представляется неоспоримым. Трудности возникают тогда, когда к этому «крепкому фундаменту» теоретических знаний начинаешь присматриваться поближе. Тут-то оказывается, что все не так просто и «крепкий, достоверный исторический факт» начинает колебаться, зыбиться, превращаться в летучий неуловимый призрак.

Лет двадцать-двадцать пять назад, как и в течение всего периода Советской власти, только ученым-историкам в нашей стране была понятна эта проблема. Да и то не всем. Массовое сознание формировалось таким образом, что никакого сомнения в достоверности исторических фактов, изложенным в учебниках, не возникало. С младших школьных классов детей целого ряда поколений обучали тому, что Октябрьская революция — это начало истинной истории человечества, конец эксплуататорского общества, что все деяния партии и ее лидеров были справедливы и благотворны, а если встречались отступления от коммунистической нравственности, то лишь потому, что новый путь труден, противоречив и тернист. В исторических книгах излагались — подчеркиваю! — факты прогрессивности, гуманизма и заботы власти о народе, так же как факты героизма, энтузиазма и самоотверженности народа на пути к прекрасному новому будущему. А потом все перевернулось. И в небольшой исторический срок длиною в пять-шесть лет журналы, газеты, книги стали отрицать прежние факты и извлекать из исторических запасников факты совершенно иного рода; или же так перетолковывать прежние события, что они наполнялись смыслом, прямо противоположным предыдущему. Именно тогда возникла горькая шутка о том, что Россия — страна, с непредсказуемым прошлым. Эфемерность, фантомность, исторического факта стала тогда непосредственно понятна всем от старика до подростка. Рассмотрим же подробнее проблемы, связанные с неоднозначностью социально-исторической «фактичности», потому что без такого анализа нельзя понять всей сложности реконструирования и осмысления исторического процесса.,

Прежде всего, что означает само слово «исторический факт»? Им может быть обозначено реальное, объективное событие, то, что произошло, случилось, «имело быть». Однако о существующем мы всегда узнаем с помощью своего восприятия, значит, факт — это то, что было кем-нибудь видено, слышано, пережито и описано в словах. Если мы рассуждаем о «нечто», которого никто не видел, не слышал и не чувствовал, если о таком «нечто» ничего невозможно прочитать в исторических документах, то вряд ли позволительно вести речь о факте. Стало быть, факт — это не чисто онтологическая характеристика, не просто «кусок бытия», а такой «кусок бытия», который воспринят, осмыслен и описан субъектом.

Этот субъект может быть очевидцем и участником тех фактов, которые он помнит, описывает и пересказывает. Социально-исторические факты возникают прежде всего из живого свидетельства людей, непосредственно задействованных в события. Конечно, существуют и факты археологические, когда по предметным останкам прошлого ученые восстанавливают какие-то особенности культуры, например, характер технологии или детали быта, и все же свидетельствующий голос современника куда более важен, ибо дает объемную, разностороннюю, собственно человеческую информацию. «Писаная история» с самого своего начала представлена через «голоса современников»: документы эпохи. Это могут быть приказы и письма, бухгалтерские книги и медицинские прописи, наконец, собственно исторические тексты, ставящие своей целью запечатление текущих событий: летописи, хроники, мемуары.

Ученый-историк, если он изучает свой век, еще может опираться на собственный опыт и на впечатления людей старших поколений, условно говоря, «дедушек и бабушек». Однако тот, кто желает постигнуть былые эпохи, должен изыскивать прежде всего письменные источники, которые станут для него резервуаром фактов. Спросить ведь больше некого: былые поколения ушли и уже не в состоянии отвечать на наши вопросы. «Источниковедение» — важнейшая составная исторической науки, ибо оно разрабатывает вопросы о том, каким источникам можно, а каким нельзя доверять, каковы условия достоверности исторического знания, как сравнивать и синтезировать знания о фактах, полученные из разных источников.

Итак, можно считать, что социально-исторический факт — это объективно произошедшее событие, выраженное в описаниях — письменных или устных, а возможно, в тех и других. Говоря о факте, обычно подразумевают его истинность, го есть имеется в виду, что описание соответствует объективному положению дел, отображает историю такой, как она происходила, без лжи, обмана и искажений. Такое значение фактов — идеал исторической науки, ибо любые обобщения, концептуализации, оценки, прожекты и прогнозы строятся на данных, которые должны быть достоверными. Если факты сплошь перевраны и подтасованы, не будет реальной картины, изображающей уже протекшую и ныне идущую историю, а значит, не будет правильного понимания проблем общественной жизни и верных установок на будущее.

Теперь представим себе самого честного и благонамеренного историка, какой только может быть (предположим, что по совместительству он также философ истории и человек, не чуждый гносеологическим проблемам и социологии знания). Этот историк замыслил воссоздать как можно более объективно и правдиво историю двух последних веков, то есть периода не столь уж далеко от нас отстоящего, а частично — продолжающегося ныне. Эта история при всех теоретизациях вокруг нее должна быть построена на фактах. И вот, начав свой титанический труд, он условно делит факты на пять видов, чтобы всякий раз скрупулезно проверить истинность того, о чем идет речь. Пять видов фактов таковы: 1. Экзистенциальные факты, отвечающие на вопрос «существовало ли то, о чем идет речь?»; 2. Квалифицикационные факты — описания того, что же именно происходило; 3. Количественные факты — точные данные о количественной стороне происходящего, то есть, участвовало в событии три человека или три тысячи; 4. Темпоральные и пространственные факты, сведения о том, где и когда происходили события; 5. Факты мотива и следствия — утверждения историка о том, чем руководствовались исторические деятели и какие результаты повлекли за собой их деяния.

Уже при первом взгляде на разные виды фактов возникает впечатление, что первая их группа является «наиболее объективной», самой «фактичной», а последняя — наиболее «субъективной», поскольку судить о чужих мотивах трудно, ибо проникнуть в чужую голову и выяснить, какие там бродят мысли, совершенно невозможно. Так думал и наш старательный историк, пока не столкнулся с тем, что сложное переплетение объективного и субъективного начинается уже с первой выделенной графы — «экзистенциальные факты».

Экзистенциальные факты отвечают на вопрос «было некое событие или не было?» Например, существовал ли Иван Иванович Иванов-Ванькин? На первый взгляд кажется, что все очень просто, если «да», то «да», если «нет», то «нет». О том, что такой человек существовал, мы можем судить по его документам, по документам, упоминающим его и по рассказам людей, знавших его лично. Однако не все так просто. Даже ныне живущий и здравствующий гражданин не всегда способен удовлетворить свою личность и доказать окружающим, что он — это он. Например, его документы утрачены в военных действиях (что происходило совсем недавно с сотнями и тысячами людей!) Нет ни паспорта, ни свидетельства о рождении, ни удостоверения, ни дипломов об образовании. Человек оказывается никто. Его личность под вопросом. А вдруг он совсем не тот, за кого себя выдает? Разве так не бывало? На самом деле Петров, а говорит, что Иванов-Ванькин. На самом деле слесарь, а говорит, что академик или наоборот. Попавший в подобную переделку честный гражданин оказывается в весьма затруднительном положении, которое точно передается старой формулой «Без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек». Конечно, можно опереться на свидетельства других людей, лично знакомых с тем, чью личность устанавливают, а если таких людей нет?

При исторических исследованиях мы сталкиваемся с ситуацией, когда все живые свидетели нередко умерли, а документы, удостоверяющие личность, тоже утрачены. Есть косвенные свидетельства, упоминания в разных источниках, возможно, письменные воспоминания, порой — устная молва. Иногда история сохраняет только имя. В этом случае так и остается неясным: был ли человек на самом деле или существовал только миф о нем? Такова фигура Гермеса — Трисмегиста, такова фигура Христа. Кроме того, не стоит забывать о разнообразных мистификациях, на которые были большими мастерами наши предки. История литературы и искусства полна псевдонимов, за которыми скрываются неведомые лица, розыгрышей и сознательного введения в заблуждение общественного сознания. До сих пор ведется опор о том, существовал ли Шекспир, Из собственной истории мы знаем фигуру Козьмы Пруткова, за которой стояла целая группа авторов-литераторов, а Франция XX века породила Никола Бурбаки — собирательный псевдоним математиков-единомышленников.

Когда начинаешь размышлять на эту тему, вспоминается один из эпизодов романа М. Горького «Жизнь Клима Самгина». В детстве главного героя один из его знакомых мальчиков, пробегая зимой по льду реки, проваливается в полынью и уходит, под воду. Окружающий народ суетится, пытается, искать, сует в воду шест, и кто-то произносит недоверчивое: «А был ли мальчик? Может, мальчика-то и не было?» Клим в ужасе, он хочет крикнуть «Был!» и не может. В аналогичную ситуацию нередко попадает историк, когда он задается вопросом: «А был ли мальчик?»

Все сказанное касается не только личностей, но и любых событий, вплоть до крупных и значительных. В романе Габриэля Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества» описывается эпизод, который может служить здесь хорошим примером. Один из персонажей Хосе-Аркадио Второй оказывается на вокзале городка Макондо во время расстрела массовой демонстрации. Пулеметы открыли огонь по толпе, и Хосе-Аркадио очнулся лишь в поезде и обнаружил, что лежит на трупах. Гигантский поезд без огней, полный мертвых тел, шел к морю, чтобы сбросить там под покровом ночи свой страшный груз. Сам не зная как, Хосе-Аркадио выбрался из поезда и под проливным дождем добрался до Макондо. Здесь, обогревшись у огня в доме приютивших его людей, он попытался поделиться впечатлениями. Вот как пишет об этом Маркес: «Там было, наверное, тысячи три, — прошептал он. «Чего?» «Мертвых, — объяснил он, — Наверное, все люди, которые собрались на станции». Женщина посмотрела на него с жалостью. «Здесь не было мертвых, — сказала она. — Со времени твоего родича полковника Аурелиано Буэндиа в Макондо ничего не случалось». В трех кухнях, где побывал Хосе-Аркадио Второй, прежде чем добраться до своего дома, ему сказали то же самое: «Не было мертвых». Он прошел через привокзальную площадь, увидел нагроможденные один на другой столы для фританги и не обнаружил никаких следов бойни. Улицы под непрекращающимся дождем были пустынны, в наглухо закрытых домах не было заметно даже признаков жизни. Единственным свидетельством того, что здесь есть люди, был звон колоколов, призывающих к утренней мессе».

Вернувшемуся Хосе-Аркадио никто не верит, тем более, что поступило официальное сообщение о мирном разрешении конфликта и согласии профсоюзов сократить свои требования.

Последние десятилетия жизни нашей собственной страны показали, что эпизод, описанный Маркесом, отнюдь не преувеличение, не гротеск, он достаточно типичен. В 1993 году не в Макондо а в центре Москвы происходили события, о которых никто ничего не мог и до сих пор не может сказать достоверно. Грохотали пушки, стреляли снайперы, погибали люди. Кто стрелял по кому и зачем? Сколько людей погибло? Куда делись тела? Страна была полна слухами, домыслами, паническими фантазиями и свидетельствами, противоречащими друг другу. Об одних и тех же эпизодах одни люди говорили «было», а другие — «не было».

Хорошо эзотерикам, которые обладают способностью считывать информацию с так называемой «хроники Акаши». «Хроника Акаши» это нечто вроде вселенского эфира, на котором раз и навсегда отпечатываются все происходящие события. Это хранилище «настоящей истории» по крайней мере в смысле «экзистенциальных фактов», потому что оно хранит следы событий, такими, как они были на самом деле, а не теми, что виделись с тех или иных частных позиций. Однако приобщение к информационному банку Вселенной — прерогатива Посвященных, Адептов, Учителей, а светский историк и философ, не обладающие паранормальными способностями, должны исходить из тех возможностей, которыми они располагают в рамках обыденной жизни.

Исторические факты являются достаточно зыбкими не только в том смысле, что по поводу произошедшего можно сделать вид, будто его вовсе не было. Возможен и обратный процесс. Все та же русская литература рассказывает нам о поручике Киже — фантоме, возникшем из описки чиновника и приобретшего статус онтологической реалии. Киже «как бы есть», в связи с ним принимаются решения, которые можно применить только к реальному человеку, хотя на самом деле он не существует, он — лишь порождение неряшливо оформленного документа.

Возникновение Киже — случайность, а наша современность буквально творит факты, которых на самом деле нет и не было, иногда творит их практически из ничего. (Здесь сразу возникают ассоциации со слоном, которого старательно раздувают из мухи. Как сказал сатирик: «Он делал из мухи слона и торговал слоновой костью»).

«Сотворение фактов» в наши дни стало делом средств массовой информации. Действительно, о том, что где-то совершилось какое-то событие, тем более претендующее на статус «исторического», мы узнаем из передач радио и телевидения. Порой возникновение «события» готовится заранее, массовое сознание «рыхлится» для того, чтобы семена информации быстро взошли. В философии и методологии есть такой термин «эффект Эдипа» или самосбывающееся пророчество. Если днями и неделями по всем каналам телевидения на разные голоса рассказывать, что в определенном регионе страны со дня на день должна начаться война или массовые волнения, если красноречиво размышлять вслух, какие силы и по каким причинам готовят сие событие, то скорее всего в ближайшее время что-нибудь действительно разразится. На уровне бытового жаргона это называется «подначивать». Одни обидятся, другие возмутятся, третьи поймут, что их поощряют, и беды не миновать. События и факты возникнут словно по заказу, намеренно или бессознательно вызванные самой ворожбой вокруг темы, ее муссированием, которое разжигает страсти и порождает проекты.

Впрочем, возможен и другой способ «создания фактов». Когда что-то случилось, можно выхватить одну сторону случившегося, опустив все остальные, и сделать из этой одной стороны «полнокровный факт». Например, человека ударили, а он дал сдачи. Момент удара опускается, зато «сдачу», отснятую на кинопленку, многократно крутят на экране, сопровождая причитаниями о том, как ужасны ЭТИ (дальше можно перечислять и подставлять любое слово: коммунисты, анархисты, монархисты и т. д.) Для массового сознания становится фактом, что такая-то группа людей плоха и аморальна, потому что ее члены «дерутся». У французов есть ироничная поговорка: «О, это такое злое животное! Когда его бьют, оно кусается!» «Создатели фактов» обычно игнорируют эту иронию, потому что их задачи «сделать такой факт, который нужен».

Описанная ситуация совсем не безобидна. Мы живем в мире, где многие события не «случились», не «произошли», а в полном смысле слова созданы, организованы, построены и подстроены. Они становятся фактами нашего сознания, фактами истории и культуры, они формируют настоящие и будущие оценки и способы видения. Если в историю культуры вошло имя Шекспира (и чья-то мистификация удалась!), то потомкам, в общем-то, все равно, откроют ли узкие специалисты истинного автора. Шекспир останется для них Шекспиром. Если имя Сальери стало синонимом зависти и таким вошло в культуру, тем хуже для бедного Сальери, который ни сном, ни духом не желал смерти Моцарта. В качестве «символа зависти» он вписан в историю, хотя этот грех лежит на совести литераторов. Мы часто помним не то, что «было на самом деле», а то, как оно предстало в глазах общества.

Наш разговор, по сути дела уже переместился в область рассмотрения «квалификационных фактов», потому что, когда мы говорим о том, что «нечто было», (или не было), мы сразу же даем квалификацию «что»: о каком конкретно событии идет речь, а описание события уже включает его оценку.

Квалификационные факты делятся методологами истории на «феноменологические», то есть те, что просто описывают явление, и «эссенциальные», которые указывают на сущность происходящих событий, дают им одновременно наименование и оценку. Очень часто описания сразу включают в себя сущностную оценку, в противном случае они оказываются бессвязными и лишенными смысла. Приведем три примера характеристики одних и тех же событий, где в первом случае дается «чистое описание», а в двух других — прямо противоположные сущностные оценки, включенные в- описание.

1. Три недели люди в городе собирались на площади, где одни выступали, а другие слушали. Потом все громко кричали. По улицам ходили группы мужчин с винтовками. На базарной площади повесили большой транспарант красного цвета, призывающий к смене власти.

2. Прошло три недели с того дня, как бунтовщики начали свои провокационные митинги, которые завершались ревом возбужденной толпы. По улицам рыскали вооруженные банды. Базарная площадь была обезображена кумачом с призывами расправиться с законной властью,

3. Уже три недели восставшие рабочие вели на базарной площади агитацию, которая находила отклик в сердце народа и отзывалась сотнями сочувствующих голосов. Передовые отряды революционных бойцов маршировали по городу, готовясь к решительному сражению. Алое полотнище на базарной площади звало трудящихся освободить собратьев от гнета и эксплуатации.

Первый пункт — чисто описательный — является безэмоциональным и безоценочным. Он просто фиксирует ситуацию: люди ходили, говорили, слушали, кричали, несли оружие и т. д. Вопросы о том, хорошо это или плохо, кто прав и кто виноват, каково значение речей и лозунгов, остается в данном случае за кадром. Призывали к смене власти — ну и что? Может, и надо ее убрать, а может, и не надо.

Во втором пункте события описываются как бунт, — дело противоправное и скверное, разбой и безобразие.

В третьем пункте представлена прямо противоположная позиция, воссоздающая ситуацию как героическую попытку восставших масс установить справедливость путем смены изжившей себя жестокой власти.

Подчеркиваю, что во всех случаях речь идет об одном и том же. Надо честно признать, что исторических описаний типа первого варианта — как если бы писал объективный марсианин, не включенный в земные проблемы — бывает очень мало. Современники непосредственно участвуют в событиях и излагают их, как правило, с собственной «заинтересованной» точки зрения. Даже исследователи, отъединенные от событий десятками, а то и сотнями лет, нередко симпатизируют в силу разных конкретных причин одной какой-то стороне и как бы отстаивают ее интересы. Интерпретация сразу же закладывается в речь через употребляемые термины, через слова, окрашенные позитивным или негативным чувством: разведчик — шпион, демократия — анархия, твердая власть — тирания, вооруженный народ — банды уголовников, забота о повседневной жизни — обывательщина, жизнелюбие — разнузданность нравов и т. д.

Нет «квалификации» исторических событий без их интерпретации, которая выражена уже в самом назывании события: «битва» или «бойня», «восстание» или «мятеж», «цивилизаторские усилия» или «измена национальным интересам». Самое интересное, что при попытке хотя бы на мгновенье стать на «объективистскую позицию, нередко в какой-то мере справедливым оказывается и то, и другое из противоположных суждений. Весь вопрос в том, какое посчитать ведущим в оценке событий.

Интерпретативный характер исторических описаний-оценок связан с целым рядом причин, из которых назовем хотя бы три, наиболее очевидные.

Во-первых, человек смотрит на любое событие с точки зрения собственной личной судьбы, своего жизненного благополучия и благополучия своих близких. Его позиция — неизбежно частная, односторонняя. Она является односторонней и в прямом смысле слова, просто потому, что, наблюдая, к примеру, поле битвы, я вижу только. один его небольшой фрагмент, тот, что непосредственно находится передо мной. Этот прием, кстати, часто используется кинематографистами и писателями, желающими показать, как из частных, индивидуальных, единственных в своем роде точек зрения складывается полотно исторических событий.

Во-вторых, кроме личных интересов, всегда связанных с родственными отношениями и отношениями избирательной личной приязни, есть социальная и этническая канва поведения, представления об интересах группы. Мы — дворяне, мы — крестьяне, мы — русские, мы — татары и т. д. Все события видятся через призму потребностей и стремлений таких коллективностей, и то, что противоречит их интересам, автоматически получает негативную оценку даже тогда, когда автор старается показать себя нейтральным наблюдателем.

В-третьих, кроме непосредственных групповых интересов, свойственных социальным и этническим образованиям, существует еще собственно идейная точка зрения, которая может быть светской или религиозной, но всегда включает представление о путях истории, целях и идеалах человечества. Поэтому историк может интерпретировать события и давать им оценку не с точки зрения внутренних проблем конкретного народа или общественного класса, а с позиций того, «возобладал ли в мире христианский идеал» или «продвинулись ли народы по пути пролетарской революции». Там, где «не возобладал» и «не продвинулись», историк будет давать критическое описание в терминах «застой», «регресс», «прозябание», «историческая отсталость», «ложный путь», «вырождение», «упадок», «засилье дьявола» и все в этом духе.

В реальном историческом описании все три отмеченные точки зрения переплетены и слиты, так же как слиты они в душе человека, взявшегося реконструировать для нас пути истории.

Не проще обстоит дело с количественными, темпоральными и пространственными фактами. В ходе реальных событий далеко не всегда есть возможность сразу же зафиксировать, сколько именно людей в них участвовало, каковы количественные показатели, касающиеся разных сторон жизни. Да что там отдаленная история! В начале 90-х годов, с началом реформ, когда экономика России начала «падать», разные газеты и журналы стали приводить экономические выкладки, прямо противоречащие друг другу. В одних излагались одни цифры, которые расценивались как обнадеживающие данные, а в других — другие, оцениваемые как симптомы близящейся катастрофы. Исчисления проводились по разным методикам, и нарисованные разными экономистами «картинки» настолько не совпадали, словно речь шла о двух совершенно разных странах. А ведь и те и другие аналитики были люди ученые и, хоть в какой-то мере (несмотря на политическую ангажированность) все-таки желали увидеть объективное положение дел.

Даже, там, где количественные данные бесспорны и точны, нередко трудно понять, что они обозначают на самом деле. Здесь вспоминается старая шутка о том, что один волос на голове — это мало, а один волос в супе — это много. Все зависит от системы отсчета. Тысяча рублей — это мало или много? Раньше было много, потому что на эти деньги было можно приобрести много вещей. Затем - очень мало, потому что суммы исчислялись миллионами. Теперь это небольшая сумма, по покупательной способности близкая к советским пятидесяти рублям.

Не стоит забывать и о том, что народ не сложил бы зря шутки: «Есть ложь малая, есть ложь большая и есть статистика». Деятельность профессионалов, специально занимающихся количественной стороной социальной жизни, часто подчинена конъюнктуре, политическому заказу. Одни данные утаиваются, другие рекламируются, третьи приуменьшаются, четвертые преувеличиваются. А наивный историк листает себе статистические справочники, надеясь извлечь из этих лукавых столбцов и схем числовое выражение исторической истины! О настоящих количественных данных во многих случаях приходится судить, лишь сопоставив многие косвенные характеристики общества, проведя сложный и многоступенчатый анализ.

Факты, связанные с пространством и временем, более или менее достоверны применительно к недавним историческим срокам, но чем дальше мы уходим назад по шкале веков, тем эфемернее и размытей они оказываются. Знание становится все более приблизительным, неточным: «примерно там...», «примерно тогда...» Порой это «примерно» относится к десяткам лет и даже к векам. Что же делать, если археологических находок нет, а рассказать точнее давно уж никто не может!

Наконец, откровенно субъективными выступают соображения историков по поводу мотивов поведения исторических лиц и последствий определенных событий. Здесь вновь вступает в силу личность самого исследователя, его убеждения, взгляды, симпатии и антипатии, его представления о путях истории и линии прогресса.

«Но как же быть»? — спросите вы меня, мои юные друзья. — Неужели вся история — это лишь испарение многих фантазий, наложившихся друг на друга и создавших «облако исторического знания»? Фантазия, порожденная точкой зрения очевидца (говорят: «врет как очевидец»), становится фундаментом для фантазии летописца, их совместная выдумка толкуется последующим историком, который может еще и приврать, и так растет ком искажений и нелепостей, баек и анекдотов, обманов и сплетен, которые потом называют «историей»? Плетется велеречивая литературная нить, немногим отличающаяся от «романа с приключениями»? Неужели?

Не хочу вас обманывать, но спешу утешить. Отчасти это так, хотя и не совсем. Оценка писаной истории как выдумки также; была бы субъективным искажением, не соответствующим действительности. На самом деле наука «история» столь же «субъективно-объективна», как и сама реальная социальная действительность, в которой огромную роль играют идеи, чувства и мысли людей, их ценности и оценки. При всех погрешностях, связанных с личностными позициями людей и частными интересами, историкам всего мира удается совместными усилиями изобразить подлинную картину истории, которая складывается из многих и многих взаимодополнительных точек зрения. Но именно общими усилиями. Даже в самой лучшей отдельно взятой книге вы не прочтете «истории как она есть», для постижения «целостной исторической истины» нужны все исторические исследования планеты, которые, тем не менее, должны быть помножены на ваш личный опыт.

«Ну вот, — скажете вы, — кто ж это может все на свете прочитать? Это же абсурд!» Еще раз хочу успокоить вас. Люди умеют понимать друг друга и договариваться о том, что считать истиной, действительностью, исторической правдой. Когда в одной точке сходятся объективные вещественные (или археологические) свидетельства, письменные источники, освещающие предмет с разных сторон и созданные разными людьми, устные впечатления (если речь идет о недавней истории), разнообразные косвенные данные, то формируется общезначимая картина, с которой согласны как ученые, владеющие историческими методиками, так и «обычные граждане», бывшие участниками и свидетелями событий (опять-таки, когда предмет исследования не отстоит на века). Историческая истина рождается как интерсубъективная. Она полагается объективной, соответствующей действительности, когда все заинтересованные в познании лица согласны, что проделанная реконструкция верна.

Это не означает, конечно, что новые поколения не могут подвергнуть сомнению исторические истины минувших лет. Могут. И тем не менее, историки вырабатывают ту бесспорную основу для понимания прошлого, без которой невозможно понять судьбы человечества.

Завершая эту главу, я хочу подчеркнуть, что специально старалась показать вам сложность и неоднозначность складывания исторических знаний. Молодые не должны быть наивны.

МОДЕЛИ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА

Всякая попытка осмыслить исторический процесс включает в себя ряд вопросов, на которые ученые ищут ответ.

Вопросы «Почему и куда идет история?» ставят проблему глубинного источника развития общества, а также той цели, к которой оно движется.

Вопрос «Как, каким образом осуществляется ход истории?» требует осмысления конкретного механизма, посредством которого идет развертывание событий. В рамках этой постановки можно выделить две крупных подпроблемы:

1. Стихийно или сознательно действуют люди в истории? 2. Кто играет главную роль в событиях: широкие слои населения, элитарные группы или отдельные личности?

Еще один тематический пласт, входящий во всякую модель истории, связан с единством и многообразием культур и цивилизаций на нашей планете, с тем, как связаны между собой их судьбы.

Рассмотрим эти вопросы один за другим, выявляя альтернативные позиции, характерные для философов.

ПРИЧИНЫ И ЦЕЛИ ИСТОРИЧЕСКОГО ДВИЖЕНИЯ

Всякое ли общество развивается? Исследования современных этнографов и социологов показывают, что нет. На нашей планете по сей день существует целый ряд так называемых «холодных обществ», обитающих в дебрях джунглей или на островах. Эти общества находятся на уровне родоплеменного строя, тысячелетиями воспроизводят один и тот же образ жизни, одну и ту же технологию охоты или обработки земли, все те же верования, родившиеся в незапамятные времена. Истории в нашем понимании у них нет, поскольку нет качественных изменений социальной действительности. Но для того, чтобы обнаружить такие «внеисторические народы», еще в прошлом веке совсем не обязательно было ездить в дебри Амазонки или на острова Океании. Вся огромная Юго-Восточная Азия была типичным «традиционным обществом», неподатливым для изменений, бережно хранящим издревле сформировавшийся уклад.

Историческая пружина, тугая и звонкая, начала раскручиваться в Европе в период античности и. эллинизма. Христианство принесло с собою идею исторической «стрелы времени», направленности общественных процессов, провиденциальной¹⁰ цели, маячащей впереди. К нашим дням динамически развивающаяся, глубоко историчная Западная цивилизация вовлекла в свое могучее движение практически весь мир, и абсолютное большинство народов оказалось вольно или невольно втянутым в стремительно несущийся и бурлящий водоворот всемирной истории.

Почему, зачем, куда несутся народы Земли? Какой неутомимый мотор заставляет их совершать новые и новые усилия, меняя привычное, нарушая и разрушая сложившиеся порядки?

В XIX и XX веках на сей счет сложились по крайней мере три крупные точки зрения.

Великий немецкий мыслитель Георг Вильгельм Фридрих Гегель полагал, что источником исторического развития выступает Абсолютный Дух. Абсолютный Дух — единственная и исходная реальность, вечная, преданная. Однажды Дух начинает как бы испытывать беспокойство, смутную тревогу — он хочет познать себя, понять, кто он. Дух — деятельное начало, полное активности, поэтому он рьяно принимается за работу самопознания. Но познать себя можно только одним единственным способом — воплотив, опредметив себя в чем-то, на что можно взглянуть, что можно самому себе противопоставить. Нужны зеркала, чтобы в них отразиться. Являясь исходно тождеством субъекта и объекта, Дух выделяет из себя объекты и познает их, желая понять, выражают ли они его во всей полноте. Создав природу, Дух не находит в ней своего подлинного лица. Природа не развивается, она воспроизводит все время одни и те же формы и законы, крутится все в том же привычном колесе, именно поэтому Дух уповает на человеческую историю: она с ее динамикой, живым движением, гораздо лучше выражает суть Абсолютного Духа. По самому своему существу Абсолютный Дух свободен, поэтому движение человеческой истории выступает как «прогресс в сознании свободы».

«Сознание свободы» выступает для Гегеля критерием развития человечества, характеристикой этапов его духовного восхождения. Духи конкретных народов составляют как бы ступени лестницы, вехи пути. Древние восточные народы не сознавали, что все духовное — свободно, они полагали, что свободен лишь один — тиран, властелин, а удел остальных — рабство, оттого свобода превращается здесь в произвол, дикость, насилие. Древние греки делают шаг вперед и начинают сознавать, что свобода — не прерогатива одного лишь деспота, но они считали, что свободны лишь некоторые, а не все. Только христианство приводит, по Гегелю, к пониманию того, что свобода духа лежит в самом основании человеческой природы.

Впрочем, Гегель полагает, что свобода индивида это осознанная необходимость. Индивиды должны принять, что в их сознании выражается логика саморазвития Абсолютного. Духа, что они — лишь частицы его могучего и неудержимого самодвижения. Собственно, история человечества начинается для Гегеля только с возникновения государства и идет к созданию идеального государственного устройства, в философском сознании которого Дух и находит свое адекватное выражение. В поисках этой идеальной для себя формы проявления Мировой Дух «делает чудовищные затраты возникающих и гибнущих человеческих сил; он достаточно богат для такой затраты, он ведет свое дело en grand, у него достаточно народов и индивидов для такой траты». Повышая сознание свободы от ступени к ступени, Дух равнодушен и беспощаден по отношению к отдельным индивидам, которые представляют собой лишь «сырой материал» для его поисков, безжалостно отбрасываемых в случае ненадобности.

Не только индивиды, но и народы в философии истории Гегеля восходят и заходят, рождаются и умирают. Впрочем, их гибель их не является зряшной: всякий народный Дух, так же как Абсолют, стремится познать собственную суть, он узнает, каков он, видит свои пределы, собственную ограниченность, и, уступая дорогу другим народам, передает им свой драгоценный опыт — опыт осознания. Так идет исторический прогресс: возвращение Духа к самому себе, но возвращение на новой ступени — по всей полноте самосознания и самоосмысления.

Стоит отметить, что Гегель полагал: его философия и есть конечный пункт самоосознания Абсолютного духа. Прусская монархия - это идеальное государство, а мировая история, по сути дела, завершена, потому что именно сейчас, в гегелевской философии Дух обрел самого себя.

Итак, для Гегеля самодостаточное духовное начало лежит в основе истории, является ее источником, ее «мотором», и дает человечеству сверхзадачу: сослужить Мировому духу службу, стать его зеркалом, позволяющим Абсолюту подняться для самого себя на новую ступень.

Принципиально иную картину целей и причин исторического движения дает критик и последователь Гегеля Карл Маркс. Маркс — материалист, и для него неприемлемо представление о Духе, определяющем судьбы мира. Все ранние работы Маркса посвящены едкой критике гегелевского идеализма, который является по Марксу сугубо идеологической позицией, затемняющей суть вещей в угоду господствующим классам. История это продолжение естественного, природно-материального развития, но на качественно новом уровне. Жизнь общества — естественноисторический процесс, который складывается стихийно, объективно в ходе человеческой деятельности.

Человек отличается от животных тем, что творит «вторую природу» — культуру, ставит между собой и действительностью орудие труда, помогающее ему преобразовать мир сообразно своим потребностям. Человек должен есть, пить и одеваться, он стремится к осуществлению возникающих у него целей и для этого он создает технические приспособления: топоры и лопаты, пилы и колеса, мотыги и скребки. История начинает развертываться потому, что, создав определенные средства труда, которые помогают им охотиться, строить дома, выращивать урожай, люди не успокаиваются на этом, не останавливаются. Они накапливают опыт, который существует сначала в субъективной форме (как умение хорошо что-то делать), а потом выливается в преобразовании орудия труда. Новые орудия, новая техника постепенно меняют весь облик общественной жизни. Так, изобретение колеса явилось величайшим переворотом в существовании человечества, ибо оно обеспечило «овладение временем», увеличение скорости передвижения, возможность перемещать большие тяжести, что не могло не сказаться на всей культуре. (Как не вспомнить здесь рассказ современного тибетского ламы Лобсанга Рампы, который в одной из своих книг отмечает, что культура Тибета не включает колеса. Единственным стуком колес до оккупации Тибета китайцами был стук специальных молитвенных барабанов, на которые накручиваются свитки с обращениями ко Всевышнему. По Тибетскому поверью приход колеса будет означать разрушение тибетской культуры, ориентированной на вечное, на тайны человеческого бытия, на оккультные умения. Там, где крутятся колеса повозок, нет места Вечности и сокровенному, там начинается История, череда изменений, утрата традиций, бег вперед, в неизвестность.).

По Марксу источником и причиной исторического развития по сути дела выступает технический прогресс, естественно рождающийся из трудового опыта. Именно он непрестанно толкает человечество, помещает его в новые ситуации, создает условия для коренного изменения, отношений, складывающихся вокруг труда, собственности, взаимодействия групп. Производительные силы — центральное понятие в теории Маркса — это активные люди в соединении с созданной ими техникой. Развитие производительных сил облекается в форму производственных отношений — отношений владения (другими людьми, землей, скотом, постройками, фабриками, заводами и т. д.), распоряжения и пользования. Так, пока труд оставался по преимуществу ручным, пока крестьянин трудился при помощи плуга, а ремесленник создавал каждую вещь от начала до конца, сохранялись отношения личной зависимости между основными владельцами земли — феодалами и всем остальным населением. Но когда развитие производительных сил (человека и техники) породило первые мануфактуры с разделением трудовых операций, прежние формы собственности стали оковами для движущегося вперед производства. Создание фабрик, развитие рыночных отношений дало жизнь сословию буржуазии, которая, завоевав в борьбе с феодалами политическую власть, совершенно переменила характер производства и образ жизни европейских стран. История Европы сделала очередной шаг вперед. Переход, который мы обозначили здесь в двух словах, составлял большую и сложную эпоху со многими бурными событиями, войнами и революциями, обнищанием масс и катаклизмами в духовной жизни. Шла история, сметала со своего пути все отжившее, устанавливала новые правила и порядки.

Согласно Марксу развертывание истории западно-европейских стран было во многом результатом некогда возникшей частной собственности на средства производства. Размышляя в ряде работ о так называемом «азиатском способе производства», Маркс показывает, что в тех азиатских странах, где возобладало общинное владение землей (как главным средством производства), сложились застойные, традиционные отношения, которые не менялись веками. История вроде бы шла (в том смысле, что какие-то события происходили), и в то же время как бы и не шла, ибо не совершалось крупных качественных изменений. Иное дело Европа. Частная собственность, с одной стороны, породила отчуждение между людьми, сделала отношения ущербными и жестокими, но с другой — создала соревновательность, конкуренцию, подстегивающую развитие техники, а значит и движение истории. Дальнейший ее ход Маркс тоже связывает с преобразованием техники и технологии, которые позволят создать все условия для подъема человечества на качественно новый уровень.

Глубинная внутренняя цель истории по Марксу — достижение коммунистического общества. Эта цель не задана извне Богом или Духом. Она вырастает из технико-технологического развития передовых народов, как дерево вырастает из плодородной почвы. Маркс считает, что, сослужив в свое время важную службу историческому прогрессу, частная собственность впоследствии изживает себя и становится оковами на теле цивилизации и истории. Блага, создаваемые совокупными усилиями миллионов, оказываются во владении немногих, это несправедливо, тормозит прогресс, разбазаривает уже созданные богатства. Поэтому необходима революция — коренной переворот, который вернет массам то, что ими создано, отдаст в их руки не только сами блага, но, что особенно важно, средства их созидания. Высокий (высочайший!) технико-технологический уровень, всепроникающая рационализация, «онаучивание» труда являются основными условиями возникновения нового коммунистического общества. Это общество, где не будет ни частной собственности, ни эксплуатации чужого труда, ни классового противостояния, а свободное развитие каждого станет важнейшим условием для свободного развития всех. Именно такое состояние общественной жизни является для Маркса подлинной целью всего предшествующего развития. Вообще-то говоря, настоящей истории у людей еще не было. Все минувшие тысячелетия — лишь предыстория человечества — полагает Маркс. Лучшее — впереди. Его концепция фактически оказывается (так же как у Гегеля) финалистской, то есть предполагает достижение обществом некоторого идеального состояния, земного благолепия и благодати, настоящего рая, в рамках которого люди припеваючи заживут в последующие за революцией годы и века.

Подводя итоги сказанному, отметим: для Маркса и марксизма причина самодвижения истории в развертывании технического прогресса, а конечный пункт движения — идеальное общество, коммунизм.

Третья модель истории, которую необходимо представить, изложена ученым и философом XX века, нашим соотечественником Львом Николаевичем Гумилевым. Гумилев впитал в себя целый ряд традиций, это естественнонаучные представления, идеи «философии жизни», географического детерминизма, но на базе их создал свою оригинальную концепцию, не очень доказательную в строго-научном смысле, но дающую целостный взгляд на механизмы истории. Огромные историко-культурные и этнографические исследования, знания истории народов, населявших в былые времена территорию нашей страны, позволили ему широко иллюстрировать историческими примерами его концепцию исторического процесса. Что же она собой представляет?

Главная теоретическая работа Гумилева называется «Этногенез и биосфера земли». Историю человечества он понимает как историю рождения и гибели этносов неких устойчивых коллективов, которые противопоставляют себя всем остальным и диктуют своим членам единые образцы поведения. Выражаясь другим языком, можно сказать, что гумилевские этносы — это прежде всего народы с их конкретной культурой, обычаями, традициями, сохраняющие целостность и не растворимые в инокультурной среде. Жизнь этносов, постоянно сменяющих в истории друг друга, не обладает никакой целью, так же как нет цели (или конечного пункта движения) у человечества. Этносы рождаются, живут и умирают, как живые организмы, как звери и насекомые, без всякого предназначения исключительно в соответствии с законами природы. Свою задачу Гумилев видит в том, чтобы с точностью и хладнокровием естествоиспытателя выяснить, почему, собственно, одни народы ярко расцветают и начинают доминировать над другими, в то время как эти «другие» никнут и увядают, склоняются перед чужой властью или вовсе рассеиваются по свету, словно облачко пыли, развеянное ветром.

Совершенно очевидно, что для Гумилева единой человеческой истории нет, а есть лишь возникновение и взаимодействие разных сил, не имеющих общей направленности, четкого вектора.

Чтобы можно было воскликнуть «Этнос родился!» из безграничных глубин космоса должен последовать энергетический толчок. Человек — часть биосферы, и этнос возникает как биофизическое явление. Внутри какого-либо региона в короткий период начинают рождаться люди, обладающие свойством пассионарности. «Пассионарность» Гумилев производит от «passion» — страсть. Пассионарии отличаются повышенной энергией, страстностью, горячностью. Они добиваются поставленных целей любой ценой. Ради идей (в том числе фантастических), которые ими овладевают, они готовы не раздумывая пожертвовать и своей собственной жизнью, и жизнями других. Именно эти «экстремальные особи» организуют этнос в единство, завоевывают для него территорию, создают его особую, неповторимую культуру. Влечение пассионариев к деятельности, предпочтение торжества идей собственному благополучию Гумилев понимает как разновидность, инстинкта, такого же неумолимого, как тот, что гонит за сотни километров саранчу или заставляет некоторые виды рыб идти на нерест, чтобы сразу после этого погибнуть. Пассионарии — ядро народа, они создают определенный уровень «пассионарного напряжения», заражают других своим энтузиазмом и энергией. Энергетический толчок, создавая пас-сионариев, прокатывается по определенной территории и упирается в ее естественные границы, созданные ландшафтом: горы, море, другие преграды, лежащие между человеческими поселениями.

Внезапное появление пассионариев вызывает консолидацию этноса и всесторонний его подъем. Это или период военных побед и завоеваний, или расцвет культуры, искусства и науки, или и то, и другое. Этнос достигает фазы «акмэ» — расцвета. Его биофизическая энергия сильна и позволяет побеждать во всем. Но затем, когда максимум пройден, начинается «фаза надлома». Стоит отметить, что пассионарии быстро погибают, и хотя они, как правило, успевают оставить потомство и передать ему свой «биофизический заряд», общая энергетика начинает все же убывать. Массу населения теперь составляют «гармоничные особи», хорошо поддерживающие обыденную жизнь, но не способные на подвиги, фанатизм и геройство (они скорее приспособятся, подстроятся под других, чем погибнут за идею). Постепенно увеличивается и количество «субпассиона-риев» — существ, ориентированных прежде всего на собственное удовольствие, и достаточно беспринципных и никчемных.

Следуют фазы нисхождения, а за ними гибель этноса. Его или завоевывают другие народы или же он сам постепенно распадается на составные части, теряет свою этническую индивидуальность, смешиваясь и сливаясь с другими этническими группами. Когда ведущий в определенном регионе этнос терпит крушение, его, в качестве ведущего, сменяет один периферийный, находящийся в фазе своего восхождения.

Таковы основные идеи Льва Гумилева, увидавшего в человеческой истории, аналог судьбы популяций птиц, рыб, животных. Не гордитесь, люди, своим сознанием! Вас ведет неумолимый и незримый объективный закон, который вы можете толковать как вам заблагорассудится, но одолеть который вы не в силах.

Этот нелицеприятный для людей вывод логично подводит нас к следующей теме:

КТО И КАК ДВИЖЕТ ИСТОРИЮ?

Каким бы объективным ни был исторический процесс, он все же не может осуществляться без человека, без субъекта. Дух, энергетический толчок или технико-экономический закон могут получить свое проявление только через деятельность и поведение реальных людей, которые обладают сознанием, ставят свои маленькие, но важные цели и в большинстве совсем не задумываются над теми глубинными процессами, поверхностью которых является их жизнь. Впрочем, может быть, все наоборот? Никаких «глубин» нет без самого человека и все эти «глубины» — лишь конструкции исследующего ума?

Так или иначе, но история без людей невозможна. Именно в нашей деятельности сплетаются в Историю с большой буквы многочисленные ниточки частных жизней. Поэтому очень важно понять, как действуют люди - свободно или по необходимости? Стихийно или сознательно создают они мир культуры и истории.

На первый из этих вопросов следует ответить противоречиво. И свободно, и по необходимости. Когда люди живут, трудятся, общаются, они созидают сумму обстоятельств: определенный тип производства, обычаи, традиции, знания, зафиксированные в разных формах, правила поведения, верования, архитектуру и искусство и тому подобное. Тот, кто родился, застает все это как готовое условие своего развития и не может по своему произволу выбрать другие обстоятельства: другой век, иную культуру. Более того, каждый их собственный шаг создает новые обстоятельства, определяющие объективные условия, в которых придется жить и действовать дальше. Таким образом, момент необходимости в историческом действии очень велик: то, что сложилось до нас и то, что уже «сложили» мысами, диктует нам «правила игры». Но в действии и поведении каждого человека есть моменты, когда он поставлен в ситуацию выбора и может по своей воле решать, как ему строить свою жизнь, а вместе с ней и историю своей семьи, страны, народа. Например, сложившиеся обстоятельства вызвали разрушения в экономике, привычные формы деятельности ушли в прошлое, возникла глубокая необходимость решать: что делать дальше? Можно уехать за границу и попробовать обжиться там. Можно стать мафиози, рэкетиром, разбойником с большой дороги. Можно попробовать заняться предпринимательством или коммерцией или еще чем-нибудь «некриминальным». Можно удариться в политику, начать организовывать свою партию и бороться за установление иного порядка жизни. Можно спиться и умереть. Как видите, путей много. Из того, что по своей воле выбирают люди в объективных ситуациях, складывается общий ход событий, которые впоследствии, уже совершившись, вновь будут необходимым условием нашей собственной жизни и жизни тех, кто придет после нас.

Но понимают ли люди, что именно они выбирают? Отдают ли они себе отчет в том, что, выбирая свою судьбу, одновременно выбирают и «путь истории», причем какой-то конкретный путь. Чаще всего — нет. И это говорит об историческом процессе как стихийном, спонтанном, в чем-то слепом. Каждый преследует свои собственные цели, реализует усвоенные им ценности и давние мечты, но из всего этого сплетается историческая равнодействующая, сеть социальных отношений, которую не планируют и не охватывают своим сознанием конкретные люди. Да им это и не нужно, если они не специалисты-гуманитарии, сделавшие общество и человека предметом своих забот, если они не социологи, чьей задачей является понимание социальных отношений и советы властям по их корректировке. В этом смысле история выступает как бы «побочным продуктом» частной жизни, обычной человеческой повседневности.

История не может развертываться полностью «сознательно» потому, что она, как мы уже отмечали, не есть единый субъект, а является результатом взаимодействия многих тысяч и миллионов людей. Однако, полная стихийность чревата лобовым столкновением интересов, борьбой не на жизнь, а на смерть, непродуманными действиями отдельных общественных групп, которые в погоне за корыстью, преследуя собственные цели, могут поставить все остальное человечество на грань военной, экологической и духовной катастрофы.

И нравственность, и право в свое время возникали как способы гармонизации и рационализации человеческого поведения, укрощения разрушительных и эгоистических страстей. Однако ход истории показал, что прежние мораль и право не решают современных проблем, и историческое движение должно стать более сознательным.

Что включает такого рода сознательность? Понимание не только ближайших, но и достаточно отдаленных последствий собственного поведения. Осознание того, что действия, совершенные тобою, казалось бы, в частном порядке, на самом деле становятся одной из красок, которые составляют общественно-историческое полотно. Умение достигать цель и выполнять поставленную задачу максимально «сберегающим» способом, не — разрушая ни природы, ни жизней других людей, ни сознания. Таким образом, сознательность означает ответственность, помноженную на понимание внутренних законов окружающего человеческого и природного мира.

Социальное устройство всегда представляет собой пирамиду, где в основании находятся миллионы «pядовых тружеников», созидающих все основные культурные блага, а над ним возвышается иерархия властных структур, занятых делом управления, выработкой социальных стратегий, определением политики. Возможно ли сделать исторический процесс менее болезненным и более сознательным, если народ — это только бессмысленное и безгласное стадо, а верховные власти — глава правительства, король, президент, вместе с приближенными к ним лицами претендуют на роль «сознания наций»? Они знают «как надо», а рядовой человек — не знает. Если не знает, пусть слепо подчиняется. Видимо, такой подход к нам всем — обычным людям — не создает благоприятной возможности для повышения сознательности в истории. Опыт нашей многострадальной родины показал, что когда на статус «отцов народа» и «учителей жизни» посягают люди, не желающие слушать ничьих мнений, кроме своих собственных, очень скоро оказывается, что они-то и есть самые безответственные лица, сеющие разлад и разор, несправедливость и хаос, даже если все это до времени прикрыто красивыми словами о разуме, прогрессе и торжестве научности.

Повышение уровня сознательности в ходе спонтанного исторического развертывания обеспечивается только повышением культуры и ответственности всех — каждого человека на его «едином и единственном месте». Дисциплина и старательность, дальновидность и умение учитывать чужие интересы нужны каждому от вахтера и дворника до президента и его помощников, от рабочего до генерала и ученого. Собственно, это мы и видим в относительно гармонично развивающихся странах, таких как Дания, Канада, Германия, Швеция, Финляндия, Япония. Культура и ответственность руководства сочетается здесь с культурой и ответственностью каждого рядового работника. Именно поэтому там хорошо поддерживается общественный порядок, принятые законы выполняются, техника и технология развиваются под экологическим контролем, а, права человека ревностно отстаиваются всеми предназначенными для этого организациями и общественностью. «Низы» не делегируют свою сознательность «верхам», не впадают в умственную и душевную спячку, а проявляют разум, совесть и гражданские чувства на своем, пусть небольшом месте, в ареале собственных возможностей: в профессии, в добровольном союзе, в рамках улицы, поселка, небольшого городка. Многочисленные кооперативы и формы самоуправления способствуют тому, чтобы сознание проникало во все поры идущей истории и делало жизнь людей не только сносной и терпимой, но приятной и радостной.

В то же время, стоящее у «государственного кормила» руководство, чьи возможности действовать на события поистине огромны, обязано обладать утроенной управленческой интуицией и ответственностью, ибо гармония и сознательность — вещи в нашем мире хрупкие. И если рядовой человек не обязан отслеживать глобальные процессы и может обойтись «локальной сознательностью», разумным поведением в рамках собственной жизни и деятельности, то крупномасштабные управленцы добровольно взваливают на себя обязанности «глобально мыслить», отвечать за мировые события, действовать, влияя на судьбы миллионов. Ах, если бы, если бы они всегда соответствовали своему месту и предназначению, насколько лучше стала бы наша жизнь! Если бы капризная социальная стихийность не выносила наверх самовлюбленных эгоцентриков, беспринципных властолюбцев, мелких обывателей, жадных до денег и славы! Но, увы! Ни одна страна, даже в самом деле демократическая, не ограждена от выскочек, вынесенных на политическую поверхность волею судьбы и собственным честолюбием. И нередко именно эти, отнюдь не лучшие представители рода человеческого, становятся «историческими личностями», накладывают неизгладимый отпечаток на порядок вещей и ход событий.

Но кто же все-таки движет историю? Личности? Массы? Элиты?

На сей счет есть несколько точек зрения.

Прежде всего надо отметить: практически все, кто рассуждает об истории, признают, что в ее живом движении участвуют и широкие народные слои, творцы всех материальных и духовных благ, и крупные, знаменитые личности, оказывающие Значительное воздействие на судьбы стран и народов; и элиты — группы «избранных», влиятельных лиц, непосредственно причастных к власти (именно из их рядов нередко выдвигаются ведущие политические фигуры). Если с «великими людьми» и «массами» все понятно, то термин «элиты» может включать в себя весьма разнородные представления. Элиты бывают политические, экономические, интеллектуальные, религиозно-духовные и иные, а нередко один и тот же человек может быть одновременно причастен к разным элитам: например, интеллектуальной и политической. В наши дни элиты формируются большей частью в связи с наличным богатством и реальным социальным статусом, в то время как нa прошлых этапах истории они возникали в силу причастности к какой-нибудь группе по рождению. Так наследственная аристократия, даже растерявшая свои богатства, считалась элитой.

Итак, историю творят все, но кто «больше всех»? Кто определяет ее качественно новые пути, приводит к фундаментальным изменениям? При ответе на этот вопрос акценты могут быть расставлены по-разному. Так, в течение долгого периода времени историки писали по преимуществу о деятельности монархов, отцов церкви, полководцев, порой — выдающихся художников и философов. Примером может служить популярный гимна-зический учебник дореволюционного периода «История средних веков» А. А. Васильева. История изложена здесь прежде всего как цепь политических событий, возглавляемых крупными фигурами: королями, Римскими Папами, императорами. Мысль о том, что история движется великими людьми, героями, выдающимися личностями четко и определенно высказана писателем-моралистом XIX века Томасом Карлейлем. «...всемирная история, история того, что человек совершил в этом мире, — пишет он, — есть, по моему разумению, в сущности, история великих людей, потрудившихся здесь, на земле. Они, эти великие люди, были вождями человечества, воспитателями, образцами и, в широком смысле, творцами всего того, что вся масса людей вообще стремилась осуществить, чего она хотела достигнуть...». И Карлейль рассматривает Героя как божество, пророка, поэта, пастыря, писателя и вождя. Вообще противопоставление героя и толпы, великого человека, творящего историю, и массы, которая влечется за ним или восстает против него — излюбленная тема размышлений в романтизме как литературном и философском направлении.

Однако сколь привлекательной ни выглядит романтизация героев и титанов, для пристального аналитического взгляда очевидно, что ни одна великая личность, будь то великий избавитель или великий злодей, ничего не может совершить в истории в одиночку. Говоря языком Л. Гумилева, «пассионарий» должен излить свою энергию на других, увлечь за собой тех, кто подхватит, разовьет и продолжит затеянное им дело. Необходима среда, которая не погасит крупных начинаний, а поймет, оценит и поддержит, нужен круг единомышленников и соратников. Великие люди появляются в истории, как правило, в окружении других, выступая в звездной плеяде светилом первой величины. Крупные исторические деятели выступают как представители элиты — того окружения, немногочисленного, но мощного, которое вырастило их самих или которое они создали в ходе жизни своими усилиями.

В сущности, элита — всегда в том или ином смысле существует «до» великой личности и «помимо» нее. Великие индивидуумы могут родиться или не родиться, явить свету свои таланты или остаться безвестными, но элитарные группы, способные выдвигать крупных деятелей есть у всех народов и во все времена, как бы ни менялось их внешнее проявление. Элита, как правило, включает «отборных индивидов»: наиболее образованных, волевых, умных, обладающих реальной властью, благодаря богатству или месту в социальной иерархии. Многие авторы и идейные направления нашего столетия склоняются к тому, что именно элитам принадлежит первое слово в созидании истории и общественной жизни, они — реальные творцы нового, способные не только сфантазировать социокультурные изменения, но и последовательно провести их в жизнь.

Идея элитарного характера власти владела в прошлом столетии Фридрихом Ницше. Она вполне гармонировала с идеей Сверхчеловека, поскольку именно Сверхчеловек должен в конечном счете дать начало новой элите способной подняться над слабостями и иллюзиями, над потребностью в Боге и противоборством добра и зла. В тринадцатом году нашего века испанский философ Ортега-и-Гассет не без влияния трудов Ницше выпустил в свет работу под названием «Восстание масс», где подверг резкой критике современного ему европейского «массового человека». С точки зрения Ортеги массы избалованы высоким уровнем жизни, материальным комфортом, они самодовольны, бесцеремонны и разрушительны. Массы не «творят историю», а лишь пользуются ее плодами, они притязают на все, чего не заслужили, в том числе на государственную власть, сообразную их собственным представлениям. Вот откуда, считает Ортега, возникают такие явления, как большевизм и фашизм. И хотя Ортега не раз повторяет, что «массовый человек», то есть усредненное существо с узким сознанием, может принадлежать к любому классу и любой социальной группе, его элитарный пафос, тем не менее, очевиден. Только элита способна создать подлинную демократию и бережно воспроизводить культуру, массы на это не способны.

Надо сказать, что тема элитарности, аристократизма и власти «немногих» часто связана с ностальгией по средневековой социальной иерархии, в которой каждый человек занимал строго отведенное ему место. Поэтому сугубо элитаристской выступает социальная концепция современного традиционализма, у истоков которой стоят мусульманский эзотерик Рене Генон и его сподвижник Юлиус Эвола. Традиционалисты считают, что в обществе должна быть восстановлена сословность, запрещающая «всем претендовать на все». Никакой уравнительности, ложной демократии, никаких прав человека. Каждая группа имеет свои права и обязанности, а во главе теократического государства (то есть государства, где советская власть подчинена религиозной, священной) должна стоять духовная элита, составленная из посвященных эзотериков, верных некогда подаренной людям Интегральной традиции.

Интересно то, что представление о «элите, творящей историю», не обошло и марксизм, который всегда клялся в верности широким народным массам и поднимал как знамя лозунг о возрастании их роли. Дело в том, что ленинская партия нового типа, партия большевиков, коммунистов с самого начала возникла как интеллектуальная и организационная элита, призванная решать за неграмотных рабочих и крестьян, что именно им нужно для счастливой жизни. Ленин не раз подчеркивал, что сами трудящиеся могут выработать только экономическое сознание, они борются за улучшение условий эксплуатации, и не понимают, что главная их задача — революция. Революционное сознание вносит в массы партия — политическая элита, куда могут быть приняты после многократных испытаний особо доверенные лица. Впоследствии, когда партия стала массовой, она как бы выделила из себя верхушечный партийно-бюрократический слой, который и оставался властвующей элитой до середины восьмидесятых годов.

Действительно ли элиты «делают историю»? И да, и нет. Да, потому, что воздействие их на события на самом деле велико. Оно не всегда может быть явно замечено, но существует постоянно. В 1957 году вышла книга «Властвующая элита», написанная американским социологом Р. Миллсом. Автор показывает, что политика современной Америки во многом определяется интересами и решениями узких кланов, сосредоточивших в своих руках богатство и влияние, политико-экономической элитой, на службе которой находится элита интеллектуальная: научная, художественная, организационно-управленческая.

Отмечая элитарность власти в современном мире, не надо, тем не менее, забывать, что элиты «повиснут в пустоте», если их деятельность не найдет отклика и отзвука в самых широких слоях населения. История творится народами, выступающими как целое, и потому не приходится говорить о «хорошем народе» и «плохих властях» или, напротив, об «умных и прогрессивных властях» и «плохом народе». Обычно элиты стоят своих масс, а массы — выдвинутых ими элит. Историческую ответственность за пути развития нельзя снять ни с тех, ни с других, хотя вне всяких сомнений, элиты и возглавляющие их индивидуумы объективно больше влияют на качественные изменения общественной жизни, чем рядовые граждане. Элиты определяют «правила игры», создают те условия, в рамках которых разворачивается деятельность масс, и на долю последних нередко остается задача приспособления и выживания, сохранения обыденности и быта, воспроизводство потомства и сбережение духовности и культуры. Это в том случае, если массы не поднимают в рост как разбуженный великан и не сбрасывают зарвавшиеся элиты в реку забвения. Впрочем, новые элиты не замедлят появиться, выражая интересы определенных исторических восходящих социальных групп и пытаясь вести диалог со всем остальным обществом. Так и движется история во взаимодействии масс, элит и индивидов, впоследствии называемых новыми поколениями «исторические личности».

ЕДИНОЕ ИЛИ МНОГОЕ?

Один из фундаментальных вопросов философии истории звучит так: история человечества — это единый взаимосвязанный процесс или просто конгломерат замкнутых цивилизаций, разрозненных культур, случайных и ничем не связанных государств и народов?

Как и водится в таких случаях, философы разделились в ответе на него.

Еще в прошлом веке Карлом Марксом, стоящим на позициях единства человечества и его исторических судеб, была разработана концепция основных ступеней развития, которые проходят народы, двигаясь вперед под воздействием технико-экономической необходимости. Они были названы формациями и выделялись в зависимости от вида собственности на средства производства. Это первобытно-общинный строй, рабовладение, феодализм, капитализм и социализм, перерастающий в коммунистическое общество. «Пятичленная схема» особенно хорошо прослеживалась на примере европейской истории, однако Восток со своим «азиатским способом производства» не очень удачно в нее помещался, ломая стройную схему единого развития человечества. Может быть, поэтому Маркс пытается предложить более универсальное видение единой мировой истории и выдвигает идею трех основных фаз, через которые необходимо движутся все народы. «Первичная формация», где отношения достаточно примитивны и господствует общинная собственность вместе с уравнительностью. Она основана на низком уровне развития производства. «Вторичная формация», где на базе роста производительности труда возникает частичная собственность и весь комплекс отношений, ее сопровождающих. В Азии или Европе, Америке или Африке при всех культурных и исторических модификациях, частная собственность всегда связана с отчуждением и эксплуатацией, с делением на бедных и богатых. Вершины своего развития эта фаза достигает при капитализме, который по Марксу выступает кануном новой «третичной формации» — социализма или коммунизма. Этот третий этап, возникающий на высоком технико-технологическом уровне, несет всем народам мира освобождение от угнетения, и справедливости и изобилие на базе общественной собственности. Маркс не сомневался в том, что все народы так или иначе, раньше или позже вольются в единое глобальное движение к коммунизму, потому что никто не волен обойти общественно-исторический закон.

В прошлом столетии представления о едином развитии человечества связаны прежде всего с именами Олвина Тоффлера, Раймона Арона и Даниэла Белла. Все они развивают идею технологического детерминизма, то есть представления о том, что именно прогресс техники и сопровождающих ее научных знаний определяет единые пути всемирной истории. По Д. Беллу для понимания исторических путей мы должны выделить в качестве центральной «ось технологии и знания». По этой оси мы можем выделить три главных этапа в наличной истории: доиндустриальное общество (в другой терминологии — «традиционное общество»), индустриальное и постиндустриальное. Тоффлер в свою очередь говорит об аграрной цивилизации, индустриальной цивилизации и цивилизации третьей волны, которая должна быть экологической, демократической и опираться на «мягкие технологии».

Сторонники «технологического детерминизма» подчеркивают, что их периодизации общественного развития — только теоретические модели, «идеальные типы», а жизнь гораздо сложнее и многообразней, и все же они выстраивают историю человечества вдоль некой единой линии. Одни народы ушли по ней далеко вперед, вступив уже в XX веке в «информационное общество», другие еще не вышли из индустриализма, а большой доиндустриальной деревни. Судьбы стран и государств оказываются сопоставимы, взаимосвязаны, их можно мерить общей мерой.

Прямо противоположные взгляды развил в XX веке немецкий философ и культуролог Освальд Шпенглер.

Его книга «Закат Европы» (или как еще ее переводят «Падение Запада»), вышедшая в свет в 1918—1922 годах, получила бурный отклик интеллектуальной публики и оказала серьезное влияние на идеи и настроения последующих философов истории. Для Шпенглера отдельные человеческие культуры — это самозамкнутые организмы, проживающие свою собственную жизнь, единственную, неповторимую. По земле прошло семь Крупных культур: египетская, индийская, вавилонская, греко-римская, византийско-арабская, майя и западноевропейская. Каждая из них обладала уникальным хозяйством, государством, наукой, правом, искусством, мировоззрения, у каждой — как и у человека — было свое неповторимое лицо. Их нельзя сопоставлять, соизмерять, сравнивать, их «культурные языки» никогда до конца не переводимы. Как проживает жизнь и клонится к закату отдельный, неповторимый человек, так и культуры, когда приходит их срок, увядают словно цветы. Именно тогда они вступают в фазу «цивилизации». В терминологии Шпенглера «цивилизация» — это последняя фаза умирающей культуры, последний период бытия деградирующего организма.

Довольно близких Шпенглеру взглядов придерживается другой крупный мыслитель англичанин Арнольд Тойнби. Человеческая история складывается для него из тех практических Ответов, которые дают народы и культуры на Вызов, посылаемый им Богом, Логосом, глубинной основой бытия. Каждый Вызов — словно заданный урок, который должен быть выполнен определенным народом. Если Вызовы постоянно остаются без Ответов, социальное формирование в конце концов теряет жизнеспособность и исчезает с исторической арены. Посылая разные Вызовы, высшие силы формируют разные цивилизации — замкнутые общества, не похожие одно на другое. Впрочем, Тойнби не отказывает человечеству в некотором единстве, потому что монады-цивилизации при всем своем различии охватываются мировыми религиями, которые несут высшие ценности, Общие для всего людского рода.

Но как понять, кто на самом деле прав: сторонники единства мировой история или те, кто видит в ней лишь различные лица не сопоставимых культур?

Я думаю, говорить о разнородности и несравнимости народов и обществ мы можем применительно к минувшим эпохам. В былые времена не только племена, страны и государства, но и целые континенты жили порознь, порой вообще ничего не зная друг о друге. Естественно, что культуры складывались как замкнутые, самобытные, ни на кого не похожие. Но времена изменились. Нынешняя эпоха делает все культуры тесно взаимосвязанными, активно взаимодействующими. Они движутся в едином потоке событий, впечатлений, представлений. Самолеты и радио, телевидение и компьютеры, проникают повсюду: на север и на юг, на запад и на восток. Современное человечество едино. Люди разных народов учатся и уже научились понимать друг друга, несмотря на различие языков, обычаев и традиций. Идет всесторонняя универсализация производства и стиля жизни. Хорошо это или плохо? Наверное, плохо, когда индивидуальность теряется, и в любом уголке мира мы находим все того же американского Микки-Мауса и все тот же бутерброд «хот-дог». Но, наверное, и хорошо, ибо не только запад проникает на восток, но и наоборот. Хорошо, когда культуры обмениваются своими достижениями и открытиями, обогащая друг друга.

Современная история — единая и многая — движется через XXI век, говоря на разных языках, обсуждая проблемы, заключая международные браки и рождая детей всех оттенков, с младенчества считающих своей родиной сразу две, а то и три страны. Но каково оно, наше будущее? К чему движемся мы все со скоростью 24 часа в сутки? Давайте бросим короткий взгляд вперед и обсудим вопрос:

ЧТО ПРЕДСТОИТ ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ?

БУДУЩЕЕ КАК ПРОБЛЕМА

На предыдущих страницах мы уже упоминали имя Карла Поппера, стремившегося обосновать в своих работах положение о невозможности и логической противоречивости предсказаний будущего. Однако, сколько ни доказывают строгие ученые, что попытка заглянуть в грядущее бессмысленна, их категоричные утверждения никогда не принимаются в расчет людьми, извечно желающими заглянуть за таинственную завесу времени. Что поделаешь! В самой человеческой природе заключается свойство забегания вперед — пусть только актом целеполагания, планом или мечтой.

В древние времена человечество пользовалось предсказаниями оракулов, пифий, ясновидцев, магов и колдунов. Собственно, оно пользуется ими и сейчас. Астрологи, гадалки и экстрасенсы — каждый на свой лад — описывают нам то, что будет через год, два или десять лет. Правда, многие из них вполне в духе науки отмечают вероятностный характер хода событий, указывают на процветание соотношения возможного и невозможного. Впрочем, другие считают, что дело не в вероятности, а в точности считывания «информации из будущего», ибо для «более высоких слоев реальности» от прошлого и будущего в нашем понимании, и все события там сосуществуют одновременно, словно уже отснятый на кинопленку фильм. Трудно до конца понять, какова природа этого предугадывания грядущих событий, к тому же у него есть два существенных ограничения. Первое состоит в том, что разные ясновидцы нередко предрекают разные вещи, и одни пророчества сбываются, а другие — нет. Видимо, здесь играют немалую роль личностные, субъективные свойства предсказателей. По современным представлениям предсказатель умеет выйти в единое космическое энерго-информационное поле и почерпнуть оттуда интересующие «заказчика» сведения. Но вместо объективной информации — особенно если сам предсказатель заинтересован в конкретном исходе — вполне возможно спроецировать на будущее собственные желания или страхи. Тогда ответ придет именно такой, какого ожидаешь, но не имеющий отношения к объективному ходу событий. Второе серьезное ограничение внерациональных пророчеств состоит в их научной недоказуемости, возможно, в прошлом это было даже плюсом, потому то никто не искал критерия истины в области рациональной аргументации, но наш буквально помешанный на логике мир не принимает никаких утверждений без иx скрупулезного доказательства. Остается одно — ждать, когда назначенный час пробьет, и предсказаннoe свершится или не свершится.

Честно сказать, научные попытки предвидеть будущее не слишком далеко ушли от оракульских пророчеств, хотя и используют целый арсенал современных средств, статистику, сложный математический аппарат, компьютеры, позволяющие логически или наглядно моделировать процессы.

Попытки «заглянуть за горизонт» научными методами включают два основных вида прогнозов: поисковые и нормативные. Поисковый прогноз должен установить, какой будет та или иная сфера деятельности через определенный промежуток времени. Нормативный прогноз призван указать возможные пути решения проблем, те способы, которые помогут сделать. развитие оптимальным¹¹, безболезненным. Например, демографический поисковый прогноз устанавливает, сколько людей будет жить на земле к 2020 году, какие районы планеты окажутся особенно перенаселены. Нормативный же прогноз вырабатывает средства, которые должны помочь избежать драмы перенаселения, когда человечеству станет нечего есть и нечем обогреться. Выполнение тех или иных нормативов поведения и деятельности призвано обеспечить корректировку картины будущего, ее улучшение, создание благоприятных условий для дальнейшей жизни людей.

Каким образом делаются научные прогнозы? Первый путь — экстраполяция, то есть перенесение тенденций, имеющихся в настоящем на будущее. Если сегодня, к примеру, бурно растет загрязнение воздуха в больших городах, то вполне логично допустить, что при сохранении наличного промышленного производства, его расширении и росте загрязнение будет происходить в будущем еще интенсивней, и дышать скоро станет совершено нечем.

Второй путь связан с созданием упрощенных моделей изучаемого процесса — математических или просто описательных. Так же как в авиации можно при помощи электронно-вычислительной техники испытывать модель нового самолета, варьируя его поведение в разных предполагаемых условиях, возможно построить и испытать модели общественной жизни. Экономматематика строит таким образом модели экономической сферы и может прогнозировать возможный ход событий при различных условиях. Создать прогностическую математическую модель общественной жизни как целого пока практически невозможно, ибо здесь в события вплетается множество непредсказуемых субьективных моментов. Человеческая психология, идеологические влияния, культурные мотивы, образуют «среду», в которой вязнет математика с ее точными и четкими определениями. Поэтому моделирование социальной жизни чаще всего совершается как формирование ряда «сценариев», описываемых на обычном человеческом языке, хотя и с включением количественных данных. Движение общества по тому или ному пути ставится в зависимость от того, совершатся или нет другие процессы, составляющие условия реализации сценария. О конкретном предсказании определенного пути можно говорить с большей или меньшей вероятностью.

Третий путь прогнозирования — путь экспертных оценок. Специалисты в области экологии (науки о биосфере и месте в ней человека), демографии (науки о народонаселении) или экономики высказывают свои мнения о дальнейшем ходе событий. Облик будущего зависит здесь в огромной степени от опытности специалиста, его профессиональной интуиции, способности увидеть всесторонне и даже от его политических убеждений и эмоционального настроя — пессимистического или оптимистического.

Прогнозирование социального будущего было бы сложным, но вполне точным и эффективным процессом, если бы мы действительно могли судить о завтрашнем дне по дню сегодняшнему. Специалисты, моделирующие «завтра» всегда находятся в «сейчас», при условии прямых и непосредственных причинных связей сегодняшний шаг мог бы однозначно определять последующий. Если бы основным законом развития мироздания был механический детерминизм, наука прогностика не знала бы хлопот: знай выводи следствия из причин! Даже если бы космосом правила знаменитая диалектика, то и тут каждый крупный этап социальной действительности можно было бы точно предвидеть: по закону диалектического отрицания определенный этап социальной истории сменялся бы своей зеркальной противоположностью, воспроизводящей на новом уровне предыдущую ступень развития. Но нет! Даже такой поистине великий фантаст прошедшего столетия как Станислав Лем, с горечью признался, что пришел к убеждению: будущее непредсказуемо. Никакой человеческой фантазии не хватит, чтобы упредить все прыжки и ужимки реальной истории. А дисциплина синергетика, изучающая неравновесные системы, подтвердила: когда общество «сошло со старой колеи», оно вступит в полосу неопределенности, где самая незначительная и случайная вещь может оказаться решающей и повлечь за собой лавинообразную цепь событий, которые не снились ученым прогностикам ни в каком сне.

Правда, эзотерики говорят, что мы просто не знаем причин, расположенных в «тонком мире», и скачки истории лишь кажутся нам непредсказуемыми и случайными... Возможно так, но коли причины от нас сокрыты, то они для нас как бы и не существуют. Факт тот, что прогнозирование — всегда риск, всегда загадка, всегда стремление проникнуть в тайну времени и охранить человечество от гибели и бед.

И, тем не менее, люди упорно заглядывают в будущее. Прогнозы событий ближайшего периода — первой половины текущего XXI века тесно связываются всеми предсказателями с судьбами современной цивилизации, ядром, сердцем которой выступает техника. Вокруг технического развития и его последствий строятся все грозные предупреждения и мечты, все проклятия и надежды. Именно техника «вытягивает» за собой определенный характер экономики, образ жизни, тип сознания. Начнем с самых мрачных апокалиптических предсказаний, продолжим свое рассмотрение утопическими надеждами, и завершим наш небольшой обзор попыткой реалистического взгляда на проблемы и перспективы обозримого будущего.

ЭЗОТЕРИКИ О КОНЦЕ СВЕТА

Эзотерическая мысль самых разных направлений, несмотря на благополучное преодоление рубежа 2000 года, продолжает пророчить нам конец света. Можно было бы с улыбкой отмахнуться от этого и припомнить, что две тысячи лет тому назад первые христиане тоже ждали Страшного суда, но ожидание затянулось; можно успокоить себя тем, что апокалиптические настроения всегда были свойственны религиозной и оккультной мысли; однако кризисное состояние человечества, признанное всеми вполне светскими учеными, заставляет внимательней отнестить к словам пророков и ясновидцев.

Согласно древней мудрости, идущей от священных Индийских гимнов Вед. жизнь Вселенной делится на крупные циклы Манвантары. В каждой Манвантаре — четыре «юги», образно говоря, четыре века, четыре периода, каждый из которых проходит путь восхождения, расцвета и гибели. Первый период — Крита (или Сатья) — юга — это «золотой век». В это время на земле господствует гармония и духовность. Численность человечества невелика, а духовная энергия людей мощная и чистая. Однако постепенно начинается ухудшение обстановки, и через 25920 лет происходит ряд природных катаклизмов, в результате которых грешники погибают, а праведники начинают новый период, Трета-югу, но они все же не идут в сравнение с теми, кто стоял у истоков Манвантары. Второй период можно назвать Серебряным веком. Здесь уже присутствуют порок и разрушение, но в небольших долях, Через 19440 лет приходит срок Бронзового века — Двапара-юги. Здесь добродетель и порок выступают на

равных в овладении сердцами расплодившихся на планете людей. Еще 12960 лет длится эта эпоха духовно-нравственной половинчатости, и наконец после очередного маленького потрясения, унесшего нечестивцев в низшие тонкие миры, на космическую вахту заступает наш мрачный Железный век — Кали-юга. Его срок 6480 лет.

Обратите внимание, дорогие друзья, что вся наша писаная история охватывает как раз этот период. Конец Кали-юги совпадает с концом Манвантары и сопровождается по традиционным эзотерическим представлениям ужасными катаклизмами: бурями, ураганами, потопами, гигантским пламенем, сметающим все с лица земли, сжигающим падшие во зло многочисленные народы. В обозримом будущем нам подстерегают извержения вулканов и разрушительные землетрясения; не исключены взрывы ядерных арсеналов, которые испепелят деградировавшее человечество и таким образом очистят мир священной силой огня. Некоторые современные прорицатели утверждают также, что в один момент земля перевернется и полюса поменяются местами, отчего все океанские воды поднимутся — и падут на землю. Поверхность планеты станет иной, основная масса населения, отягощенная грехами, отбудет для дознания и осуждения в тонкие миры, а в теле продолжат жить только праведники, они будут спасены чудесной силой Провидения и дадут начало новому человечеству, которое откроет Новую Сатья-югу и новую Манвантару.

Как ни печально это осознавать, но по эзотерическим представлениям нам с вами выпала не лучшая эпоха. Впрочем, грех роптать, в конце концов, Кали-юга со всеми ее безобразиями — это тоже часть естественного процесса развития космоса, и деградация человечества, очевидно, включена в планы Вседержителя.

Известный мусульманский эзотерик Рене Генон пишет в своих трудах, что прежде человечество следовало Интегральной Традиции, восходящей к самым истокам духовного. Общество было едино, иерархично, каждый неукоснительно соблюдал все положенные установления. Науки и искусств?» были сакральными, души людей — возвышенными, обращенными к Богу. Никто не претендовал на чужие роли. Но по мере развертывания исторического процесса Традиция все более игнорировалась и забывалась людьми. От Духа они обратили свои очи к низменным земным интересам, полностью погрузились в материальное. Древние великие идеи и заповеди подверглись интерпретациям, стали толковаться по-разному, между интерпретаторами возникли споры и несогласия. Теперь уже никто не может понять, где же настоящая вечная Богоданная истина. Возник материализм, вовсе отвергнувший Бога. Человечество забыло о необходимости соблюдать священную иерархию и подчиняться Посвященным. Современность — эпоха окончательного распада прежнего стройного единства. Атомизированные индивиды находятся в бесконечном броуновском движении, каждый претендует на все. Возобладала уравниловка, смешение, хаос и распад. Явились на свет самые причудливые и нелепые формы мышления и отношений. Нынешняя жизнь — чудовищная мозаика, где чернь беспрепятственно творит зло. Дробность, эклектика, засилье низшего психизма — черных страстей и пороков — вот что такое человечество на пороге нового цикла восхождения. Гром должен грянуть.

Впрочем, тот же Генон как бы несколько успокаивает нас, осуждая слишком рьяных пророков, запугивающих публику жуткими сценами гибели и страданий. Конец мира не совсем конец. Генон пишет: «На самом деле, можно насчитать, таким образом, множество «концов мира», поскольку существуют циклы очень различной длительности, неким образом друг в друге заключающиеся... и в этом отношении следует признать, что тот, который мы здесь рассматриваем, несомненно обладает большей важностью, чем многие другие, поскольку он есть конец Манвантары в целом, то есть временного существования того, что собственно можно назвать человечеством, что, повторим еще раз, никоим образом не означает, что это будет конец земного мира самого по себе, поскольку через «восстановление», которое осуществится в последний момент, сам этот конец непосредственно станет началом другой Манвантары». Современная техническая цивилизация, стремящаяся к распаду, будет по Геному, конечно, устранена, она исчезнет, центробежные силы обернутся вспять, и в обновленном мире вновь засияет Традиция: Дух, Единство и Иерархия.

По мнению других эзотериков, грядущая мировая катастрофа также должна быть не столько «концом света вообще», сколько концом зла и концом тьмы, в результате чего светлые силы победят, а в сохранившемся праведном человечестве безраздельно возобладают тонкие духовные энергии.

Не знаю, мои читатели, утешает ли вас такая «смягченная перспектива»? Нам, «профанам», людям, живущим обыденной жизнью, не всегда возможно понять, какова будет в этих поистине космических событиях наша собственная судьба. Кто мы с точки зрения Духа и чего именно заслуживаем? Поживем - увидим. Хотя лучше все-таки не следовать русской поговорке «пока гром не грянет, мужик не перекрестится». В сущности помнить о духовном надо всегда, не ожидая планетарной гибели и не пытаясь наскоро замолить грехи и выклянчить прощения у Высших сил.

НАДЕЖДЫ ТЕХНОКРАТИЗМА

Альтернативой апокалиптических видений выступили в начале 80-х годов прошлого века концепции технико-технологического оптимизма, предполагающие, что новая эра информационного общества спасет человечество от старых болезней. В США наряду с другими проектами будущего развития вышла тогда книга Дж. Нейсбита «Мегатренды: десять новых тенденций, трансформирующих нашу жизнь». Она была посвящена анализу изменений, которые должно претерпеть американское общество под влиянием компьютерной революции. Эти изменения понимались и толковались автором как собственно-позитивные процессы, позволяющие человечеству подняться на качественно новую ступень развития и утвердить с еще большей определенностью гуманизм, индивидуальность и свободу.

По представлению оптимистов-технократов обозримый период времени станет для человека переходом от индустриального общества к информационному, где именно информация будет играть решающую роль, станет фактором номер один. В этом судя по всему, предсказатели не ошиблись, ибо уже лет десять исследователи непрестанно говорят о выдвижении информации на первое место в делах как экономики, так и политики. Переход к информационному обществу будет означать создание «гуманистических технологий», ориентированных на человека. Мир культуры должен стать «человекоразмерным», как бы подстраиваться под реальные возможности и физических данных, и психики человека. В этом должны сыграть немалую роль такие науки, как бионика, инженерная психология, широкий спектр гуманитарных дисциплин. Ну, а нанотехнологии, оперирующие с микроскопическими объектами, можем добавить мы сегодня, способны вообще перевернуть человеческую жизнь.

От национальной экономики произойдет переход к экономике глобальной, где все страны и народы окажутся во взаимной связи между собой. Это, собственно говоря, уже происходит, хотя в глобализации (а, точнее, вестернизации) есть не только плюсы, но и минусы: потеря рядом народов этнокультурной идентичности, массовые миграции, протестное движение тех, кто не желает унифицирующих, а порой и кабальных отношений с лидирующим западным миром.

Но вернемся к технократическим проектам. От краткосрочного планирования и социальной инженерии, вносящей в ход жизни лишь мелкие частные коррективы, общество перейдет к долгосрочному планированию, успешно «заглядывающему вдаль», что станет возможным благодаря высокой рационализации всех сфер общественной жизни.

От централизации управления и обеспечения процесс пойдет к децентрализации, к «самообеспечению» и «самозанятости» граждан. Это найдет свое выражение в исчезновении крупных предприятий, промышленных конгломератов и возникновении «электронных домиков». На базе высоких технологий производство окажется способным как «распыляться», благодаря чему смогут исчезнуть «технические монстры», разрушающие среду. Исчезнут также такие социальные институты, как образование и здравоохранение. Люди будут способны эффективно заниматься «самообразование» и «самопомощью», неся персональную ответственность за состояние собственного здоровья. Все «вертикальные» социально-экономические структуры уступят место «горизонтальным», власть потеряет форму пирамиды, а демократия станет непосредственной. Зачем выбирать куда-то представителей, чтобы те выбирали новых представителей, если при помощи электроники высказать свое мнение и принять участие в решении проблем сможет каждый конкретный человек.

В подобных условиях города-супергиганты, огромные урбанизированные комплексы должны перестать существовать. В них просто не будет необходимости. Идеальной моделью проживания сделаются маленькие уютные городки, органично вписанные в природу, небольшие «электронные поселки», где люди могут непосредственно общаться, образуя свободные формы коллективности.

Любое социально-экономическое решение будет приниматься с учетом пожеланий всех заинтересованных сторон, при этом каждый раз на обсуждение будут выносить не два, а много предложений.

Эта идиллия увенчивается надеждой на торжество «культурного плюрализма», при котором исчезнет всякая конфронтация между представителями разных народов и странным утверждением о том, что семья как ячейка общества исчезнет и первичной ячейкой сделается индивидуальность, личность, обладающая всеми возможностями для свободного самовыражения.

Таковы ведущие идеи «технократического рая». Здесь, разумеется, есть с чем поспорить, но самое главное состоит в том, что прожекты, выдвинутые технократами почти полтора десятилетия назад, относились прежде всего к Соединенным Штатам Америки, которые, конечно же, не идентичны всему остальному человечеству. Исторический опыт последнего периода показывает, что бурное развитие одних стран оборачивается обнищанием других, бедные становятся беднее, а богатые — богаче, рост жизненного уровня развитых стран совершается за счет повышенной эксплуатации тех, кто отстал на путях технического прогресса. Поэтому вряд ли можно выдавать описанное Нейсбитом или Тоффлером будущее за перспективу всего населения земли.

«Ставка на технику и технологию» имеет еще один аспект, который на первый взгляд кажется совершенно фантастическим, но при некотором размышлении уже не представляется столь нереальным. Это проблема качественного изменения самого человеческого рода. Такое изменение возможно через «киборгизацию» соединения в целостный синтез человека и машины, человека я компьютера.

Протезирование отдельных частей человеческого тела существует в культуре довольно давно. Нас совсем не удивляют очки и линзы, зубные протезы и слуховые аппараты, искусственные руки и ноги. Мы знаем, что удобнее тот протез, который наилучшим образом воспроизводит необходимые телесные функции. XX1 век вплотную подошел к практике искусственной почки и искусственного сердца. А что, если все изношенные органы заменить новыми, сделанными из совершенных материалов, да еще снабдить такую конструкцию превосходно действующими микрокомпьютерами? А если пойти еще дальше и с помощью новейшей супертехники перенести на рукотворный синтетический субстрат ¹² всю информацию, составляющую индивидуальное человеческое «я»? Вот тогда человек перестанет быть человеком, а превратится в невиданное доселе существо, обладающее феноменальными возможностями скорости передвижения, длины жизни, физической силы и быстроты переработки информации. Человек исчезнет, родится киборг.

Есть и иной путь трансформации человеческой природы. Уже сейчас в ряде лабораторий мира ведутся опыты по внедрению в эмбрионы одних живых существ информации из «программы развития» других живых существ, в результат чего возникают причудливые монстры со смешанными качествами. На этом пути также возможны самые невероятные метаморфозы.

Проблему изменения родовых качеств человека под влиянием развития науки и техники обсуждает знаменитый фантаст нашего столетия Станислав Лем в своей работе «Голем XIX». Лем предвидит, что человек не остановится ни перед чем, стремясь до бесконечности совершенствовать и изменять свое тело, а научный прогресс любезно предоставит ему для этого все возможности. Сначала, быть может, будет сохраняться привычная форма человеческого тела, начиненная элктроникой, но потом она может показаться ограниченной и возникнут прежде невиданные конструкции, включающие совсем иной внешний облик, например, восемь ног или жаберный механизм. Новое, совершенное, бессмертное существо не может больше быть человеком и не является прямым преемником человечества. Оно будет просто другое, станет по-иному соотноситься с миром. Религия, нравственность, духовные ценности, составляющие человеческую культуру, потеряют для него всякий смысл. Так Лем рисует мрачную картину человеческого самоотрицания и смиряется перед нею, полагая, что экспансию разума и стремления воплотить познанное не могут сдержать никакие силы.

Как видите, технократические планы и мечты вновь оборачиваются какой-то не слишком привлекательной стороной. Поэтому давайте оставим попытки заглянуть за горизонт, и посмотрим на будущее прямо из сегодняшнего дня: из тех реальных проблем, решать которые необходимо здесь и сейчас.

ПУТИ И УСЛОВИЯ ВЫЗДОРОВЛЕНИЯ

Бить тревогу по поводу своего будущего человечество начало в 60-х годах нашего века. В 1968 году возник Римский клуб — международная неправительственная организация, которая поставила целью изучение глобальных проблем, проистекающих из широкомасштабного вмешательства людей в окружающую природу. Его организатором был Аурелио Печчеи — итальянский бизнесмен, экономист, в годы войны боровшийся против фашизма, а теперь посвятивший все свои силы пробуждению человечества oт самодовольной технократической спячки. Именно Римский клуб стал регулярно собирать симпозиумы и семинары, посвященные изучению экологической и демографической проблеме, вопросам, связанным с нехваткой ресурсов, неравномерным развитием разных стран, угрозой ядерной войны. В его работе приняли участие ученые и политики всего мира.

В 1972 году, почти 40 лет назад, под руководством американского кибернетика Денниса Медоуза был осуществлен исследовательский проект, доложенный в Римском клубе под названием «Пределы роста». В нем речь шла о том, что если сегодняшние тенденции в экономической и технической экспансии человечества сохранятся и в будущем, то это приведет к неконтролируемому кризису и краху цивилизации. Земля всего лишь небольшая планета, ее возможности выдерживать человеческое вмешательство не беспредельны, она не в состоянии переработать все отбросы современного производства и предоставить жадному человечеству бездонные источники сырья. Пределы поджидают повсюду разгулявшийся технико-экономический разум, и он должен считаться с ними, учитывать грозную опасность, нависшую над самой жизнью на земле.

Люди загрязняют воду и воздух в таких масштабах, что биосфера, вся совокупность живых организмов не в состоянии справиться с напластованиями инородных веществ. Гибнут целые виды растений и животных, изменяется климат. Действие аэрозолей разрушает озоновый слой, давая ход жестокому космическому излучению, крайне пагубному для живых существ. Мощная энергия, используемая заводами и тепловыми станциями, перегревает атмосферу, что может вызвать и уже вызывает таяние льдов на полюсах, грозя очередным великим потопом. Полезные ископаемые стремительно истощаются, сжигаясь в бесчисленных печах «производства ради производства». В результате хаотической хищнической вырубки лесов, как тропических, так и таежных, планета теряет вырабатываемый ими кислород, и запасы его все уменьшаются, так как миллионы автомобилей затмили небеса всех континентов выхлопными газами.

А что же сам человек, «технический гений», все еще продолжающий «покорять природу» как будто она его злейший враг? Хорошо ли ему в созданном им техногенном мире? Нет, и ему несладко. Люди, живущие в мегаполисах — гигантских городах — подвержены постоянным стрессам, они вечно спешат, задыхаясь на отравленных бензином улицах, испытывают физические и психические перегрузки, часто болеют. Природа «мстит», как умеет, своему поработителю. Почти каждый год мы становимся теперь свидетелями наводнений в самых цветущих и наиболее технически развитых европейских странах, потому что там почти не осталось «свободной земли», все забетонировано, все загнано в асфальт, и рекам стало некуда разливаться, они не добираются до «настоящей почвы», и идут на города, врываются в человеческие жилища. Чума современного мира СПИД — тоже результат широкого вмешательства науки и техники в природу — в человеческий организм, который стал испытательным полигоном для химико-фармацевтической промышленности. Многие сегодняшние болезни вызваны к жизни... лекарствами! Жизнь человечества погружается в невероятный хаос, который во многом проистекает от культурной незрелости, от социальной разобщенности людей, от их близорукости, не позволяющей видеть дальше собственного носа.

Однако, как выходить из того грязного угла, в который загнала нас несущаяся на всех парах техническая цивилизация? Как преодолеть склонность общества к экономическому и экологическому расточительству, к потаканию своим капризам, за счет самой жизни?

Значительность перестройки, перед необходимостью которой мы стоим, ничуть не меньше, чем роль двух крупных поворотов в истории человечества, произошедших в далекие времена. Первый произошел и палеолите и привел к возникновению системы моральных и социальных запретов, которые направили человечество по пути культуры, ограничив чисто биологические формы регулирования отношении. Это были запреты на кровосмешение и на убийство соплеменников. Второй крупный поворот совершился в неолите, когда человечество освоило земледелие и скотоводство, перейдя к собственно-культурному способу бытия — при помощи постоянного воспроизводства средств к жизни. Нынешние проблемы не уступают прежним по значению. Сейчас, как и тогда, стоит вопрос о выживании рода, об обретении им нового места среди других живых существ, как говорят ученые, своей «экологической ниши». Нынешняя культура должна выработать свои спасительные запреты, свои «экологические императивы», которые позволяют прекратить уничтожение всего окружающего и привести в действие уравновешивающие, компенсаторные механизмы, способные превратить современное развитие в гармоничный, сбалансированный процесс.

Без такой смягчающей «буферной» программы, без ее практического воплощения нас действительно ждет скорый и бесславный конец.

Возникшее как реакция на доклады Римского клуба движение «трансформистов» выдвинуло ряд идей, способных привести нас к новой цивилизации, которая должна резко отличаться от современной западной, как бы желающей весь мир превратить в свое «неорганическое тело». Эти идеи таковы:

1. Необходимо сократить свои «аппетиты»: отказаться от «псевдопотребностей», начиная от вооружений и кончая наркотиками, перейти к умеренному рациональному питанию и скромной гигиеничной одежде. Отказаться от химизации сельского хозяйства, перейти к стирке и уборке без химических препаратов, не использовать предметы одноразового применения, так как они слишком дороги в экологическом отношении.

2. Необходима дезурбанизация. Крупные города должны уступить место компактным поселкам, где люди живут в домах с хорошей теплоизоляцией (чтобы не тратить лишней энергии). Жители будут работать на садово-огородных участках, выращивая для себя экологически чистые продукты. Надо, чтобы широкое распространение получили гелиоустановки, мини-ветряки и маленькие ГЭС, чтобы обеспечение быта стало энергосберегающим. В целом в народном хозяйстве нужно увеличение доли «чистой энергетики», которую можно получать без загрязнения окружающей среды.

3. Свертывание средств транспорта. Замена автомобиля велосипедом, увеличение возможностей для пешеходов. Это потребует, конечно, соответствующей планировки: магазины, больницы, школы должны находиться на таком расстоянии, чтобы до них можно было добраться пешком. Важно также создать телевизор, который давал бы эффект присутствия на любом зрелище, ибо благодаря этому не надо садиться в автомобиль и отправляться за тридевять земель.

4. Создание безотходного производства с замкнутым циклом. Все отходы должны вновь перерабатываться и идти в дело.

5. Важно установить культ гармонии между человеком и природой. Это возможно» если основная доля населения будет занята не экономическим ростом, а педагогической, оздоровительной и природоохранной работой. Культ здоровья и сохранения окружающей среды должны поддерживать и создавать философия, наука, искусство, мораль, право, политика и религия. Условием создания такой ориентации является широкое участие населения в решении общественных дел.

Прекрасная программа трансформистов, получившая конкретизацию в деятельности партии «зеленых», страдает одним существенным недостатком: она не говорит, как именно в разорванном противоречиями современном мире достичь согласия для спасительных совместных усилий. Понятно, что ни отдельным партиям, ни отдельным государствам и народам не справиться с задачей остановить цивилизацию, сползающую в пропасть. Здесь необходимо единство всемирной политической воли и некие еще не открытые механизмы, которые, помогли бы преодолеть «экономический императив» обогащения, погони за прибылью, ненасытной жадности, который прямо-таки въелся во все поры западного мира, влекущего род людской к катастрофе. Важно также, чтобы разные народы и культуры, населяющие нашу Землю, не воевали друг с другом. Только единство поможет справиться с общей проблемой и отодвинуть угрозу техногенного «конца света».

Сейчас очень популярен тезис о «цивилизационных разломах», о том, что западный мир, Юго-восточный регион и страны, где господствует мусульманство, так сильно разошлись в образе жизни и культурных ценностях, что между ними как бы пролегает пропасть. Решение проблем, которые вызваны непониманием и конфронтацией, могут стать вооруженные конфликты вплоть до применения ядерного оружия. О каком экологическом спасении можно говорить, если повсюду пойдет война? Ее просто нельзя допустить.

Итак, пути к процветанию человечества существуют, и разум открывает их, но они извилисты и тернисты. И все же не будем падать духом! Пока мы еще живы, и видим солнечное небо, и весной из-под снега пробивается трава. И моему, и вашему поколению придется, наверное, приложить немало усилий, чтобы спасти все это, чтобы потом наши внуки и правнуки могли прийти в радостный и приветливый мир. Но ведь «игра стоит свеч», не правда ли?

Дополнительная литература:

1. Данилов А.Н. Переходное общество. Проблемы системной трансформации Минск 1998.

2. Ивин А.А. Философия истории М. 2000.

3. Рузавин Г.И. Основы философии истории М. 2001.

4. Русакова О.Ф. Философия и методология истории в ХХ веке Екатеринбург 2000.

5. Сергейчик Е.М. Философия истории СП-б 2002.

6. Чумаков А.Н. Глобализация (контуры целостного мира) М. 2005.

Творческие задания:

1. Проведите дискуссию на тему: «Насколько история – наука, а насколько – мифология?»;

2. Напишите эссе: «Прошлое и мы: возможности понимания»;

3. Сделайте доклад о моделях исторического процесса и обсудите, какая именно модель реализуется в современных условиях ( или имеют место разные модели).

4. Проведите обсуждение темы «Глобализация: плюсы и минусы» ( по дополнительной литературе).