3. Новые концепции безопасности

Как уже говорилось выше, исследовательский арсенал, связанный с — осмыслением проблем безопасности и выработкой теоретических основ для практических решений в данной области, оказался не приспособленным к новым, послехолодновоенным реалиям. Возникла острая необходимость его пересмотра и выработки новых, более эффективных концептуальных средств, способных преодолеть этот недостаток. По мнению ряда экспертов и профессионалов в области безопасности, такую роль могли бы сыграть концепции кооперативной и человеческой безопасности, первые упоминания о которых в специальной литературе относятся уже к началу 1990-х гг. Кроме того, все больше внимания привлекает теория демократического мира.

Подчеркнем, что в основе всех этих концепций лежат положения либерально-идеалистической парадигмы (в обеих ее разновидностях — и канонической, и неолиберальной). Доминирование неолиберализма проявляется, таким образом, не только в сферах экономики и политики современного глобализирующегося мира. В международных

отношениях (и в практике, и в теории) неолиберализм также стремится взять реванш над политическим реализмом, который длительное время оказывал определяющее влияние на формирование подходов науки. Рассмотрим содержание названных концепций более подробно.

Концепция кооперативной безопасности

Будучи основанной на постулатах либерально-идеалистической пара­дигмы, данная концепция имеет несколько разновидностей. Наиболее распространенными являются две из них. Одна апеллирует к между­народным институтам и правовым нормам и, соответственно, относится, по терминологии М. Уайта, к «гроцианской» (или «рационалистской») традиции. Другая настаивает на универсальности моральных норм и соблюдении прав личности как основном критерии безопасности и тем самым соответствует «кантианской» (или «революционарист-ской») традиции. Различия между ними настолько велики, что, по существу, речь идет о двух разных концепциях. Поскольку в первой из них уделяется значительное внимание необходимости создания самого широкого сообщества безопасности, в котором могли бы принять учас­тие все заинтересованные страны, то эта разновидность рассматриваемой концепции иногда называется еще «партиципативной безопасностью». Во второй версии сообщество безопасности фактически ограничено достаточно узким кругом его членов.

«Гроцианская» концепция кооперативной безопасности

Можно без преувеличения сказать, что у истоков разработки данной концепции с конца 1980-х гг. стояли ученые из Брукингского универ­ситета США, сообщество которых нередко называют «брукингской группой». Приведем основные элементы содержания кооперативной безопасности, отстаиваемой этими учеными.

«Кооперативная безопасность, — пишут они, — это механизм сдер­живания агрессии через создание встречных угроз и нанесение пора­жения тому, от кого она исходит» (Саг1ег е1 аШ. 1992. Р. 7). Меры, направленные на достижение кооперативной безопасности, должны формироваться скорее на основе согласия, чем навязываться силой, а сама система кооперативной безопасности должна исходить из таких предпосылок, которые могли бы восприниматься широкой обществен­ностью как легитимные. Такие меры должны быть также инклюзивными в том смысле, что все страны имеют право на присоединение к ним.

Эти страны должны, в свою очередь, соответствовать духу кооператив­ной безопасности и участвовать в установлении ее правил.

Авторы особо подчеркивают, что кооперативная безопасность не должна принимать форму отдельного всеобъемлющего политического режима или соглашения по контролю вооружений. Так же она не должна стремиться к созданию международного правительства. Кооперативная безопасность, в понимании «брукингской группы», не претендует на то, чтобы уничтожить все вооружения, предотвратить все фермы насилия или гармонизировать все политические ценности. В фокусе ее интересов — предотвращение накопления средств для серьезной, преднамеренной, организованной агрессии. «Сосредоточиваясь на сокращении организованных военных приготовлений, кооперативная безопасность сама по себе не адресуется непосредственно к субгосударственному насилию, которое является главным источником хронических конфликтов и человеческой нищеты в мире. Но кооперативная безопасность дает международному сообществу основу — дей­ствительно необходимую основу — для организации ответов на граж­данское насилие» (там же. Р. 11). Далее авторы перечисляют основные компоненты кооперативного порядка. Это такие компоненты, как опыт ядерного устрашения, и кооперативная денуклеаризация; оборонитель­ная конфигурация обычных сил; согласованный международный ответ на агрессию; снижение военных инвестиций и распространение ОМП; транспарентность всех мер.

Отмечая, что понятие «кооперативной» или «партиципативной безопасности» получает все более широкое распространение, француз­ский международник Д. Коляр видит ее суть в том, что «...идя сверху, она делает акцент на предупреждении конфликтов, на разумной доста­точности, на стабильности и мерах транспарентности, доверия и кон­троля» (Со1атй. 1998. Р. 197). В рамках данной концепции термин «со­общество безопасности» включает в себя всеобъемлющую систему коллективной безопасности (содержание которой было описано выше) и сопровождается правилами поведения, вырабатываемыми в процессе переговоров (см., например, кодекс военно-политического поведения, одобренный Будапештским саммитом в декабре 1994 г.), а также «нор­мативной основой» (представленной, в частности, Заключительным Актом СБСЕ 1975 г., Парижской Хартией для новой Европы 1990 г. и

др.).

Близкие взгляды высказывает австралийский исследователь Д. Дымитт (Бе^Ш. 1994). Опираясь на инициативы, выдвинутые в сентябре 1990 г. на собрании ГА ООН представителем Канады Дж. Кларком, Д. Дыоитт считает главным для системы кооперативной безопасности наличие трех элементов: во-первых, направленность не на устрашение агрессора, а на создание твердых гарантий предупреж­дения агрессии; во-вторых, альтернативность политике союзов или, как крайний случай, сосуществование наряду с ними и, в-третьих, продвижение в области не только военной, но и невоенной безопасности. Важно отметить, что в представлении автора система кооперативной безопасности должна охватывать не только государственных, но и негосударственных, транснациональных акторов. Не нуждаясь в специальных формальных институтах или механизмах, она и не исключает возможности их создания, если этого хотят ее участники. Наконец, формирование системы кооперативной безопасности предполагает, что участвующие в ней государства «обязательно должны уделять внимание улучшению своей внутренней ситуации» (там же. Р. 8).

По утверждению Д. Коляра, «совокупность мер, предлагаемых дан­ной концепцией, может вылиться в подлинный режим безопасности», главной миссией которого должна стать диагностика потенциальных кризисов и подготовка превентивной дипломатии, а также необходимых публичных или гуманитарных действий (Со1агй. 1998. Р. 197). Он считает также, что реорганизация системы безопасности на Старом континенте должна руководствоваться новыми подходами, с тем чтобы избежать впадания в некое подобие иного варианта холодной войны, включающего систему блоков, равновесие террора, сферы влияния и т.п. Путь к созданию подобной системы был открыт процессом СБСЕ еще в 1975 г. (там же. Р. 198).

«Кантианская» концепция кооперативной безопасности

С такой позицией, однако, не согласны сторонники другого, «кантиан­ского», варианта кооперативной безопасности. Их объединяет общее мнение о неэффективности ООН и основанное на нем убеждение в необходимости действовать в условиях изменившейся среды безопас­ности не на основе имеющихся международных норм и принципов, а исходя из защиты гуманитарных ценностей и идеалов. Во-вторых, сто­ронники данной концепции обосновывают право стран — членов сис­темы кооперативной безопасности на «гуманитарное вмешательство», а по сути — на применение военной силы за пределами этой системы. Наконец, в-третьих, если опустить нюансы, главным инструментом до­стижения безопасности они считают НАТО¹.

Наиболее радикальная версия вышеназванного варианта коопера­тивной безопасности дана Ричардом Коэном. Он представляет коопе-

Подробнее о концепциях кооперативной безопасности см.: Цыганков. 2000.

ративную безопасность в виде синтеза коллективной безопасности, коллективной обороны и нового подхода, связанного с сотрудничеством в решении конфликтов нового поколения (см.: Коэн. 1999). Кол­лективная безопасность направлена вовнутрь организации суверенных государств с целью их защиты от агрессии со стороны друг друга, а коллективная оборона «в своем стремлении защитить своих членов от внешней агрессии смотрит далеко за рамки своей организационной структуры». Что же касается кооперативной безопасности, то, соеди-няяй-себе элементы двух первых типов, она включает в себя еще один, который состоит в активном содействии и проецировании стабильности в те прилегающие к «пространству кооперативной безопасности» зоны, которые могут негативно влиять на безопасность всей организации или ее членов.

Далее автор приводит описание системы кооперативной безопас­ности. Оно состоит из шести элементов. Три первые касаются вопросов, призванных приблизить концепцию к решению сугубо прагматических вопросов, сделать данное описание не только, и даже не столько концептуальным инструментом для дальнейшего исследования вопросов безопасности, сколько своего рода инструкцией, или даже уставом, которым следует руководствоваться при решении конкретных проблем. Три последние элемента, по сути, повторяют то, что было сказано о соотношении коллективной безопасности, коллективной обороны и кооперативной безопасности. Завершается описание системы коопера­тивной безопасности утверждением о том, что единственной в мире,ее рабочей моделью является НАТО.

Автор в самом начале своего труда заявляет, что кооперативная безопасность «указывает на отход от узконаправленных стратегий «хо лодной войны», которые были нацелены лишь на достижение одно значной победы, и на переход к широким и светлым перспективам мира и гармонии». Но при этом трудно отделаться от впечатления, что речь идет о безопасности для узкого круга избранных государств, ко торые ради сохранения (или продвижения?) своих общих интересов не остановятся перед применением силы по отношению к странам — нечленам данной системы. Во всяком случае права человека здесь упо минаются только один раз, да и то в контексте операции НАТО в Ко сово, которая, по мнению автора, «представляет собой наиболее амби циозную попытку проецирования стабильности и утверждения прав человека на территории, не входящей в систему кооперативной без опасности НАТО».

Таким образом, оставаясь в рамках либерализма, позиция Р. Коэна вплотную примыкает к реализму. Однако он заимствует совсем не луч­шие черты последнего. Р. Коэн игнорирует такие требования к между­народной политике, которые для реализма считаются обязательными: умеренность и осторожность, необходимость принимать в расчет пос­ледствия политических решений и действий, максимально учитывать законные интересы других акторов и т.п.

Концепция человеческой безопасности

Она очень близка «кантианской» концепции кооперативной безопас­ности. По мнению одного из ее приверженцев, канадского министра иностранных дел Ллойда Эксуорти, безопасность индивидов имеет в настоящее время тенденцию к снижению, особенно по причине расту­щего числа внутренних конфликтов (см.: Лхм>ог1у. 1999. Р. 333). Новые гражданские конфликты и массовые нарушения прав человека, рост насильственных преступлений, распространение наркотиков, терро­ризма, болезней и деградация окружающей среды требуют новых стра­тегий в области безопасности. Ее исходным пунктом должно стать опровержение гипотезы, согласно которой безопасность индивидов вытекает из безопасности государств. Автор предлагает шесть состав­ляющих такой стратегии (там же. Р. 339—341).

Во-первых, когда обстоятельства это оправдывают, необходимо энергично вмешиваться, чтобы защитить цели человеческой безопас­ности. Человеческая безопасность может включать использование принудительных мер, включая санкции и военные вмешательства, как в Боснии или Косово.

Во-вторых, существенно важно оценить совершенно определенным образом человеческие издержки стратегий, которые имеют целью про­двинуть безопасность государства и международную безопасность.

В-третьих, политика безопасности должна быть гораздо более тесно интегрирована в стратегию поддержки прав личности, демократии и развития.

В-четвертых, принимая во внимание сложный характер современных вызовов, поставленных безопасности индивидов, инициативы в этой области должны быть обращены ко всей гамме акторов, включая государства, многосторонние организации и группы гражданского об­щества. Поскольку проблемы, угрожающие безопасности личностей, имеют транснациональную природу, то только многостороннее сотруд­ничество позволяет найти эффективные решения.

В-пятых, эффективность решений будет зависть от усиления опе­рациональной координации. Например, успешные операции по под­Держанию мира включают множество измерений и основываются на тесной координации усилий разных акторов, включая политических переговорщиков, «голубые каски», наблюдателей за правами личности и ответственных за гуманитарную помощь.

В-шестых, возрастающую роль в продвижении человеческой без­опасности играют НПО — организации гражданского общества, — ко­торые во многих случаях были в высшей степени эффективными парт­нерами в защите безопасности индивидов.

Разумеется, Л. Эксуорти во многом прав. Справедливость идеи че­ловеческой безопасности и благородство целей защиты прав индивида не может вызывать никаких сомнений. В то же время есть два момента, которые вызывают вопросы. Первый из них связан с категоричностью, с которой безопасность индивида противопоставляется безопасности государства. Автор сам опровергает этот свой тезис, когда пишет, что феномен насилия непосредственно связан с эрозией авторитета госу­дарства (там же. Р. 334). Что касается второго вопроса, то он, как и в случае с кооперативной безопасностью, касается правового статуса и последствий вооруженного вмешательства во внутренние конфликты.

Теория демократического мира

Рассмотренные выше взгляды на кооперативную безопасность в ее кантианской версии во многом исходят из презумпции, получившей широкое хождение в литературе, согласно которой чем более демокра­тичны государства, тем меньше вероятность того, что они будут воевать друг с другом (о теории демократического мира см.: Кулагин. 2000).

Гипотеза «демократического мира» в чем-то очень напоминает тео­рию, имевшую хождение в СССР, согласно которой социалистические государства, будучи миролюбивыми и гуманными по их глубинной сущности, не склонны к войне вообще (за исключением оборонительных войн против империалистического агрессора) и исключают войны друг против друга. Методологически сходными являются и доказательства. Во многом они сводятся к тому, что, если демократические страны были замечены в войне или в вооруженном противостоянии друг с другом, это значит, что они обе еще не вполне демократические (например, Греция и Турция), или же не совсем демократическая одна из них (Аргентина в конфликте с Великобританией за Фолклендские острова), или же речь идет не о войне, так как войной считается вооруженный конфликт между государствами, в котором гибнет не менее 1 тыс. человек. Вооруженное вмешательство США (например, Гренада, 1968) или же группы стран НАТО (Югославия, 1999) во внутренние дела других государств объясняется необходимостью восстановления демократии. Как тут не вспомнить похожие аргументы по поводу во­оруженных конфликтов между странами социализма, например между Китаем и Вьетнамом в 1970-е гг.: по официальной версии и исходя из комментариев советской публицистики, конфликт стал возможен по­тому, что обе участвовавшие в нем страны еще не достигли уровня развитого социализма. В свою очередь, вторжение советских войск в Венгрию в 1956 г. или в Чехословакию в 1968 г. обосновывалось необ­ходимостью спасения социализма.

По сути, обе гипотезы — и «социалистического мира», и «демокра­тического мира» — имеют известные основания в том, что Р. Арон называл одними из структурных измерений международной системы. С точки зрения Арона, гомогенные системы (системы с высокой степенью однородности с точки зрения политических режимов входящих в них государств, типа экономики, разделяемых ими идеологических взглядов, культуры и т.п.) являются более стабильными и менее чреваты вооруженными конфликтами, нежели гетерогенные. И действительно, по мере роста гомогенности, например, Западного мира в целом и Западной Европы в частности, конфликты между соответствующими странами становились все более редкими. Сегодня трудно представить себе вооруженный конфликт между такими странами, как Франция, Германия, Великобритания, Испания и Португалия и т.п., нередко сталкивавшихся друг с другом на протяжении истории. И все же делать на этой основе широкие теоретические обобщения вряд ли возможно. Как пишет П. Аснер, «можно без колебаний говорить об упадке меж­государственных войн между развитыми странами». Однако, продолжает он, «признание этой явной тенденции должно сопровождаться бдительностью, с тем чтобы не поддаться двум искушениям: генерали­зации указанной тенденции, ее экстраполяции на всю планету или же на все формы насилия, и объяснению на основе одного-единственного фактора, в качестве которого выступала бы демократия» (Наззпет. 2000. Р. 383). Один из выводов первооткрывателя в области науки о мирных отношениях Льюиса Ричардсона также заключался в том, что невозможно охарактеризовать государства по их сущности как воин­ственные или миролюбивые (см. об этом: КаззеЫ & 81атт. 1981).

Однако, это не помешало Джеймсу Ли Рэй заявить о том, что, «по­разительная простота гипотезы демократического мира и равным об­разом впечатляюще простые доказательства в ее поддержку в значи­тельной степени объясняют проявляемое к ней внимание» (Кау. 1997. Р. 51).

В свою очередь, Б. Рассет и X. Старр отмечают необоснованность утверждений о большем миролюбии какой-либо конкретной формы организации общества, экономики или правительства. Они показыва­ют, что различные исследования ситуации, характерной как для XX в так и для XVIII и XIX вв., не установили причинно-следственной связи между тем, насколько часто участвует государство в международных войнах, и, например, наличием демократического или авторитарного политического строя, рыночной или социалистической экономики (Камей & 81агг. 1981). Куинси Райт, один из крупнейших специалистов в области исследований войн и вооруженных конфликтов утверждал^ЛЕдва ли можно ссылаться на статистику, чтобы показать что демократии бывали реже вовлечены в войны, чем автократии. Франция была почти такой же воинственной, и когда она была республикой, и когда она была монархией или империей. Великобритания занимает видное место в списке воинственных стран, хотя она по форме своего правления в течение наиболее длительного времени приближалась к демократии... Более убедительную статистическую взаимосвязь можно установить, сравнивая тенденцию к демократии в периоды всеобщего мира и отхода от демократии в периоды всеобщей войны. Эта взаимосвязь может, однако, доказать, скорее, что мир порождает демократию, чем то, что демократия порождает мир» ( )Угщк1. 1965. Р. 841). Последнее замечание особенно важно, поскольку, теория демократического мира предполагает, что достижение мира требует всемерного распространения демократии.

Так, например, Р.Дж. Руммель утверждает: «Нам следует осилить нищету, расширить взаимопонимание, насадить общечеловеческие ценности, способствовать переменам, децентрализовать правительство, заострить внимание на стремлении меньшинства к самоопределению, институализировать разрешение конфликта и пр., и пр.» (Китте1. 1997. Р. 1).

Однако зададимся вопросом, как могут способствовать становлению безопасного, а тем более кооперативного мира действия, направленные на децентрализацию правительств суверенных государств. Могут ли они относиться, например, к Франции — стране, гораздо более централизованной, чем Соединенные Штаты? Или к Китаю, где централизация й однопартийность являются принципами государст­венного управления? Представим себе, что США «заостряют внимание» на стремлении квебекских националистов к отделению от Канады... Вполне очевидно, что имеются в виду другие страны, в одном случае менее дружественные, а в другом и менее мощные: например страны СНГ. Эти страны, каждая из которых имеет, конечно, свои особенности, переживают трудный период/перехода от тоталитаризма к демократии. Многие раздираются серьезными внутренними конфлик" тами, а в некоторых (например, Россия, Таджикистан, несколько ранее — Грузия, Молдова) такие конфликты принимают характер во-

оружейных столкновений. Повсюду обострены национальные чувства, повсюду есть недовольство этнических меньшинств. Иначе говоря, во всех этих странах переход к демократии сопровождается дестабилиза­цией всей системы политических и общественных отношений. Вмеша­тельства извне с целью поспешного «насаждения общечеловеческих ценностей» вряд ли помогут изменить ситуацию к лучшему. В России, например, элементы подобного вмешательства способствовали консо­лидации националистических сил в политическом классе страны и антизападных настроений среди населения, замедлению движения к рыночным отношениям и либеральной демократии, которое вначале затормозилось, а затем подверглось серьезной корректировке.

Таким образом, даже если вывод о демократическом мире действи­тельно верен (хотя его теоретические основания и эмпирические кон­нотации все еще нуждаются в дальнейшем исследовании), опыт стран, находящихся в стадии перехода к демократии, говорит о том, что такой переход чреват конфликтами. «Следовательно, — пишут Дж. Снайдер и С. Ван Эвера, — американская политика распространения демократии фактически может скорее способствовать распространению воору­женных конфликтов в мире, нежели наоборот. ...Вместо бездумного распространения демократии в глобальном масштабе Соединенным Штатам следует определять условия, при которых мирный переход к демократии наиболее осуществим, и содействовать обеспечению таких условий в демократизирующихся государствах» (8пуёет, Уап Еуета. 1998. Р. 52).

В рассматриваемом контексте неизбежно возникают и вопросы, связанные с юридическими аспектами подобного вмешательства и «проецирования стабильности и утверждения прав человека на терри­тории, не входящей в систему кооперативной безопасности». Рассмот­рению этих и других вопросов правового регулирования международ­ных отношений посвящена следующая глава.

ЛИТЕРАТУРА

Богатуров АД. Великие державы на Тихом океане. М., 1997.

Внешняя политика и безопасность современной России: Хрестоматия. Т. 1, 2. М., 1999.

Косолапое НА. Национальная безопасность в меняющемся мире // Мировая экономика и международные отношения. 1992. № 10.

Концепция национальной безопасности Российской Федерации // \у\у\у.па.ш 14 января 2000

г. Коэи Р. Кооперативная безопасность. Структурная схема для лучшего будущего? //Терроризм и антитсррористическая деятельность. Ч. 1. Колледж по изучению вопросов безопасности и международных отношений. Гармиш-Партенкирхен, 1999.

6. Кулагин ВМ. Гипотеза «демократического мира» в контексте альтернатив мирового развития // Полис. 2000. № 1.

7. Михалка М. Концепции кооперативной безопасности // Вести. Московского ун-та. Серия 18. Социология и политология. 2000. Л1> 3.

8. Ротфельд А. Д. Международная безопасность: формирующаяся повестка дня // Вооружения, разоружение и международная безопасность. Ежегодник СИПРИ. 1997.'

9. Стратегия для России: повестка дня для президента — 2000: Глава 2. Российская внешняя политика перед вызовами XXI века // Ьйр//тетете. Ьоок 2000.ги

10. Хартия Европейской безопасности // Ьйр://тетете. пе.ги/теог1й/1999-11-23/6 Ьаг-!1а.Ь!т1

11. Цыганков ПА. Безопасность: кооперативная или корпоративная? // Политические исследования. 2000. № 3.

12. Айап Р. Ьа сотр1ехпу, 1е Ьазагй е1 Гтй1у1йи йап§ 1а йюопе роЬйдие т!егпа!юпа1еи// М1сЬе1 О1гагй (й1г.) Ье§ тй1у1йи§ йап§ 1а ро1пщие т!егпа!юпа1е. Р., 1994.

13. Ахм>ог(у Ь. Ьа §ссип!е Ьитате: 1а §ссигпе йе§ тй1у1йи§ йап§ ип топйе еп ти!а!юп // РоШдие е!гапдеге. № 2. Е1е 1999.

14. Байге Б. Ь'Е1а1 1трогге. Е§§а1 §иг Госс1йеп!аЬ§а!юп йе 1'огсИс роЬйдие. Р., 1995.

15. СаНег А., Репу №. апй 8ШпЪгипег 3. А Мете Сопсер! оР Соорегайуе 8есип!у. ТЬе Бгооктд т§!пи!юп, ХУавЫпдпоп, 1992.

16. Со1агйО. Ьа §ос1е!е т!егпа!юпа1е арге§ 1а Оиегге Рго1йс. Р., 1998.

17. Оем>Ш О. 'Соттоп, СотргеЬеп§1уе апй Соорегайуе 8есигпу' // ТЬе Рас1Р1с Кеу1ете. 7:1. (1994).

18. Зохе А. К.ерге§еп!а!юп йе§ аШапсе§ йап§ Ьз поиуе11е §!га!е§1с атег1са1пе // Ро1пщие

е!гапдеге. № 2. Е!е 1997.

19. Кар1ап К. ТЬе Сотте АпагсЬу // ТЬе АНапИс Моп!Ь1у. Vо1. 273, № 2. 1994. РеЬгиагу.

20. КеоИапе К., Ыуе 3. Ротеег апй Ьйегйерепйепсе. 1989.

21. Ре(егя К. Тле сиНиге оР Ри!иге СопРЬс! // Рагате!ге§. ХУийег 1995/96.

22. Катопей. Сап 2000// Ьйр.тетете. топйе-й1р1ота!1дие. Бес. 1999.

23. Кат§е§ 2000. Ь'еп!гее йап§ 1е XXI-е §с1ес1е. 8ои§ 1а й1гес!1оп йе ТЫеггу йе Моп!Ъпа1 е! Р1егге Тасдие!. Бипой, 1999.

24. Китте1 К. Ротеег КШ§: Бетосгасу а§ а Ме!Ьой оР >)опую1епсе. Мете Бгип§те1ск; Ь., 1997.

25. Кау 3. Ь. Тле Бетосгайс Ра!Ь !о Реасе //^Тоигпа1 оР Бетосгасу. 1997. Арг11.

26. Зепагйепя Р. йе. МошНаН§а!юп, §оиуегатс!е е! !Ьеопе§ йе ге1а!юп§ т!егпа!юпа1е§. Р., 1998.

27. 8тои(я М.-С. (яоия 1а йгг. йе). Ье§ поиуеПе§ ге1а!юп§ т!егпа!юпа1е§. Рга!1дие§ е! !Ьеопе§. Р., 1998.

28. 8пуйег 3., Уап Еуега 8. Бетосгасу апй №аг. Ейиса!юпа1 ргодгат. 8еттаг XXI: Роге1дп РоЬ!1с§, т!егпа!юпа1 Ке1а!юп§, апй Ма!1опа1 т!еге§!. М১асЬ觧с!§ т§!пи!е оР ТесЬ-по1оду. Сеп!ег Рог т!егпа!юпа1 8!шИе§. 1998.

29. №аИ8.М. ТЬе Оп§т§ оР АШапсея. Согпе11 Ш1уег§пу, ПЬаса, 1987, 1990.

30. №а\1 8.М. ТЬе Т1е§ ТЬа! Ргау. №Ьу Еигоре апй Атепса аге БпРтд Араг! // ТЬе Ма!юпа1 т!еге§!. № 110. №т!ег 1998/99.

31. №п§Ы д. А 8!ийу оР №аг. СЫсадо, 1965.