Проблема "исцеления" и "задавнивания" ничтожности

Можно привести и другие примеры, когда российская доктрина или судебная практика отступает от классического учения о ничтожности. Так, Гражданским кодексом допускается возможность "исцеления" (конвалидации) некоторых видов ничтожных сделок, а именно сделок малолетних и недееспособных и сделок, совершенных с нарушением нотариальной формы. Несмотря на пороки, эти сделки при определенных условиях могут быть по суду признаны действительными Пленумов Верховного Суда и Высшего Арбитражного Суда, которые допустили исцеление ничтожных сделок акционерных обществ путем их одобрения советом директоров или общим собранием акционеров Еще один пример отхода судебной практики от классического понимания ничтожности связан с проблемой применения к негационным притязаниям исковой давности. Как мы уже видели, согласно классической доктрине никакое время не в состоянии исцелить ничтожность, поэтому к требованиям о признании ничтожных сделок недействительными исковая давность неприменима <327>. Однако Пленумы Верховного Суда и Высшего Арбитражного Суда заняли иную позицию, установив, что такие требования "могут быть предъявлены в суд В п. 1 ст. 181 ГК специальный - 10-летний (а сейчас общий) срок исковой давности был предусмотрен не для требований о признании сделок ничтожными, а для требований о применении последствий их недействительности, что не одно и то же.

Мнение о том, что иски о признании сделок недействительными подлежат давности, иногда основывают на отрицании их установительного характера. Именно так, в частности, решался этот вопрос сторонниками теории права оспаривания. Отвергая деление сделок на ничтожные и оспоримые, они все иски о недействительности рассматривали как конститутивные (Годэмэ) либо исполнительные (иски о присуждении) - виндикационные, кондикционные, договорные и др. (Жапьо). Поэтому и в вопросе применении исковой давности они не делали для этих исков каких-либо исключений <345>. Но аналогичная позиция Пленумов Верховного Суда и Высшего Арбитражного Суда, учитывая признание ими же самостоятельности негационных притязаний <346>, представляется непоследовательной. Примечательно, что Президиум ВАС при рассмотрении в порядке надзора конкретного дела по негационному иску занял прямо противоположную и совершенно правильную позицию. Он согласился с судом первой инстанции в том, что доводы ответчика об истечении исковой давности неосновательны, и указал следующее: "Ничтожная сделка является недействительной независимо от признания ее судом таковой. Для того чтобы такую сделку считать недействительной, не требуется обращения в суд и, следовательно, на эти требования НЕ РАСПРОСТРАНЯЕТСЯ СРОК ИСКОВОЙ ДАВНОСТИ" <347> (выделено мной. - Д.Т.). Для скорейшего утверждения этой правильной позиции в судебной практике были бы целесообразны соответствующие разъяснения высших судебных инстанций по рассматриваемому вопросу или же прямое указание на установительные притязания в перечне требований, на которые не распространяется исковая давность.

Могут, впрочем, указать, что судебное признание недействительности ничтожных сделок возможно не только по иску заинтересованного лица, как в случае оспоримости, но и вследствие простого возражения другого участника спора, а также по собственной инициативе суда независимо от заявлений сторон или иных лиц, участвующих в деле. Однако это различие, хотя и важное само по себе, не является определяющим в вопросе разграничения оспоримости и ничтожности. Данные категории имеют прежде всего материально-правовое значение, а в материально-правовом смысле вряд ли есть существенная разница между сделкой, до решения суда действительной, и сделкой, которая до того же момента в силу установленной презумпции должна считаться таковой. Эта грань исчезает совсем, если по поводу сделки не возникает никаких споров и она не становится предметом судебного рассмотрения.

В случаях, когда при разрешении спора об истребовании имущества из чужого незаконного владения выясняется, что право собственности истца основано на оспоримой сделке, - говорится в разъяснении, - АРБИТРАЖНЫЙ СУД НЕ ВПРАВЕ В ТОМ ЖЕ ПРОЦЕССЕ ПРИ ОТСУТСТВИИ ВСТРЕЧНОГО ИСКА ОТВЕТЧИКА ДАВАТЬ ПРАВОВУЮ ОЦЕНКУ СДЕЛКЕ И ПРИЗНАВАТЬ ЕЕ НЕДЕЙСТВИТЕЛЬНОЙ, поскольку оспоримая сделка может быть признана недействительной только по иску ограниченного круга лиц, указанных в главе 9 ГК РФ" <388> (выделено мной. - Д.Т.). Другим возможным вариантом мог бы стать переход на германскую систему внесудебного оспаривания, суть которой кратко была изложена выше. При этой системе оспаривание хотя и требует от управомоченного лица проявления инициативы, однако выполнение данного требования совершенно необременительно, поскольку не связано даже с соблюдением установленной для оспариваемой сделки формыИменно так подходит к вопросу, например, итальянский ГК, устанавливающий правило о том, что оспаривание может быть осуществлено не только посредством предъявления иска об аннулировании, но и путем выставления одноименного возражения

Думается, что институт возражения об аннулировании, хотя и несколько сглаживает разграничение между ничтожностью и оспоримостью, все же не является несовместимым с классическим учением, которое, если вспомнить, развилось благодаря интерпретации прежде всего такого преторского средства, как exceptio Проблема природы оспаривания

Иск об аннулировании оспоримой сделки (ресциссорный иск), или, как его называет закон, "иск о признании оспоримой сделки недействительной" (п. 2 ст. 181 ГК), является по своей природе преобразовательным <397>. В отличие от негационного иска, он направлен не на констатацию недействительности, а на уничтожение правового эффекта сделки, вследствие чего сделка становится недействительной. Таким образом, решение суда выполняет здесь функцию материально-правового юридического факта, с которым закон связывает аннулирование порочной, но до этого действительной сделки и прекращение возникшего из нее правоотношения.

По замечанию Миттайса, если бы общепринятые разграничительные признаки между двумя формами порочности "были правильны в том смысле, что в каждом случае ничтожности или оспоримости они должны были бы проявлять себя все без исключения, то вряд ли имелись бы какие-либо разногласия в систематике нашего учения" <412>. Между тем, отмечал он, в полном составе эти признаки имманентны только "чистой" ничтожности (в понятие которой автор не включал, как указывалось, случаи относительной ничтожности <413>), что же касается понятия оспоримости, то приписываемые ему отличительные признаки "не всегда встречаются в каждом случае оспоримости, и многие явления оспоримости имеют черты, которые обыкновенно приписывают ничтожности" <414>. "Итак, в пределах оспоримости существуют совершенно различные степени, которые не поддаются единому определению; следовательно, налицо собирательное определение. Таким образом, от полной ничтожности - единственного точного явления в данной области - до полной валидности (Gultigkeit) <415> оспоримость создает целый ряд переходных звеньев. Каждое позитивное право будет создавать здесь другие формы, поэтому систематика может быть дана лишь в отношении каждого позитивного права в отдельности"

Традиционное разграничение ничтожности и оспоримости сделок прошло испытание временем и продолжает сохраняться в доктрине и законодательстве многих государств <426>, хотя иногда указывают, что оно не является точным и "чрезвычайно упрощает реальные условия" <427>, что оно "дает слишком схематически представление о постепенности и различной интенсивности, с которыми эти две фигуры оказывают влияние на действительность акта" <428>, что "социальные учения значительно смягчают логику и резкость этого деления" <429> и т.п. Однако на основании неизбежных исключений вряд ли можно делать общие выводы об отсутствии самого принципа. Как отметил Дернбург, "подобные выводы не подвигают решения вопроса. В отдельных случаях историческое развитие римского права, действительно, могло чисто случайно установить границы между ничтожностью и оспариваемостью. Но в общем самое различие имеет свое основание в существе дела и сохраняет свое значение и до сих пор"

Этого недостатка по видимости удалось избежать другому направлению, также оперирующему критерием интереса, однако противополагающему частный интерес не интересу оборота, а публичному интересу. Данный подход использовали и русские дореволюционные юристы <441>. "...Если сделка нарушает нормы, охраняющие права лиц и запрещающие известные действия в интересе общественном или государственном, т.е. нарушает права публичные, - писал, например, Н.Г. Растеряев, - то нарушение этих норм поражает сделку ничтожностью; если же сделки нарушают нормы, охраняющие интересы частного лица, т.е. право частное, признать сделку недействительной можно лишь по требованию потерпевшей стороны"

"Государство, - писал И.Б. Новицкий, - выделяет в одну группу более важные случаи, когда сделка нетерпима с точки зрения интересов государства (например, сделка, направленная к явному ущербу для государства), и относит в другую группу случаи, признаваемые государством менее важными с точки зрения интересов социалистического общества Еще одним критерием, предложенным для разграничения ничтожных и оспоримых сделок, является степень распознаваемости нарушения. Его сторонники исходят не из характера или значимости затрагиваемых сделкой интересов, а из того, насколько порок сделки заметен для окружающих. Так же, как и критерий интереса, он был известен и русским дореволюционным юристам. Критерий распознаваемости не может быть принят уже потому, что очевидность или неочевидность нарушения являются вопросом факта. То, что при одних обстоятельствах заметно каждому, при других может быть скрыто и не бросаться в глаза. Как уже было отмечено, выдвигавшиеся до сих пор теории "сущностного" разграничения ничтожных и оспоримых сделок, имеющие целью объяснить природу данного деления на базе действующего законодательства, не выдерживают критики и заранее обречены на неудачу уже вследствие неверной постановки ими вопроса. И все же, подходя к предложенным ими критериям с правильных методологических позиций, следует признать, что наиболее близко к раскрытию сути деления недействительных сделок на ничтожные и оспоримые подошла теория, основанная на критерии публичного и частного интереса, хотя и она не смогла избежать отмеченной ошибки в объяснении феноменов ничтожности и оспоримости, вследствие чего отстаиваемый ею критерий точно так же, как и другие, не имеет и не может иметь того универсального значения, на которое он претендует.

Как уже было показано <485>, цивильному праву Древнего Рима с его формализмом механизм оспаривания известен не был. В рамках этой системы сделка могла быть либо действительной, либо ничтожной (несуществующей), но если за ней признавалась юридическая сила, то отменить ее цивильными средствами было уже невозможно. Она порождала обязательство, которое могло быть прекращено не иначе как исполнением или иными предусмотренными ius civile способами. Лишь преторские средства, такие, как in integrum restitutio и - косвенно - непредоставление иска и различные эксцепции, могли привести к устранению ее юридического эффекта в плоскости ius honorarium. Таким образом, преторское право, подчиняясь требованиям справедливости и постепенно складывающимся в обществе прогрессивным нравственно-социальным представлениям, не только установило новые основания недействительности сделок, неизвестные цивильному праву, но и - что не менее важно - непроизвольно посеяло семена чуждого последнему юридического механизма, позволяющего наиболее полно и адекватно учитывать подлежащие защите частные интересы, нарушенные при совершении таких сделок. Именно объективным соответствием данного механизма введенным претором основаниям недействительности объясняется и частичное совпадение последних с основаниями оспоримости юридических актов во многих современных правопорядках. И это, думается, еще раз с очевидностью подтверждает ценность и актуальность классического учения для современного права.