Деспотия

Идея деспотиисвязана с непосредственной дополитической властью-потестарностью. Отсюда фундаментальное противопоставление деспотической и политической власти, совершенного и несовершенного общения у Аристотеля. Не менее принципиальна и связь между ними, ибо основой и источником политической организации как раз и оказывается потестарность. Иными словами, деспотическая стихия становится источником и антитезой полисного, а с ним и политического начала. Трудно вообразить, как могла бы вообще возникнуть политика без того, чтобы люди, пережив «болезни» деспотии, обрели к ним иммунитет. Однако по тем же причинам деспотия справедливо оценивается как нечто недостаточное и даже враждебное правильному (вполне проявившему свою сущность) политическому устройству.

Возникновение протогосударственно (статуарно) оформленного и властно (потестарно) подкрепленного организационного порядка, а тем самым и понятия о нем, теряется в глубочайшей древности. Генезис такого порядка связан с дифференциацией собственно политической функции. Исходная прокреативная функция воспроизведения рода предполагает выделение моментов целедостижения, а также установления и поддержания устойчивой (статуарной) организации.

Первые деспотии-протополитии представляли, видимо, крупные межродовые, а то и межплеменные объединения или т.н. вождества [Service; Sahlins].При этом многое зависело от того, что именно в первую очередь обеспечивало воспроизводство и развитие общности — оформление нормативной основы порядка или его ресурсная поддержка. Ресурсные (потестарные) и нормативные (ритуальные) аспекты организации, как позволяют судить, например, индоевропейские данные, концептуализируются по-разному уже с древнейших времен. В общеиндоевропейской лексике различаютсярекс-раджа (этимон *reg-с реконструируемым смысломрезать, чертить, совершать ритуальный обряд)как «священный царь», правитель, установитель порядка, права, прямизны и ритуала, а такжевластитель-об(в)ладатель(этимон *uel, о котором см. в очерке «Воля») как держатель ресурсов, включающих силу, чреватую принудительным насилием. Аналогичные различия прослеживаются и за пределами индоевропейской ойкумены.

Представления об объединении власти и институтах объединенной власти уже в древнейшие времена не сводятся к различению ресурсно-силовой и нормативно-ритуальной составляющих. Намечаются и другие когнитивные схемы для осмысления и обозначения протополитий-деспотий. Среди них важнейшее место занимает идея «дома» как единства вместе живущих людей [Бенвенист, с. 196—204,Гамкрелидзе и Иванов, с. 741—742]. Отсюда непосредственно происходит и идея деспотии как «власти в доме». Еще точнее, деспот —это порождающая мощь дома. Реконструируемые и.-е. *potisи *potnia (*potnih),в славянских языках сохранившиеся какпан ипанна,представляли собой пару родителей, созидающих большую семью.Домже (и.-е. корень *de/om)как раз и означал такую семью. Фактическидомоказывается исходным понятием как для протополитической организации, так и для протосоциетального общения-общности. Это понятие лежит в основе четырехуровневой организации индоевропейцев, реконструированной Бенвенистом:

«Она состоит из четырех концентрических кругов..., начиная с самой маленькой единицы и кончая всем обществом в целом. Эти круги обозначаются (на древнеперсидском —М.И.)следующими терминами: 1) dam- ... семья, дом; 2)более широкий круг обозначается термином visрод, в котором объединены несколько семей (ср. рус.весьи гр. oikos —М.И.); 3)далее идет zantu племя, ...совокупность лиц, связанных общим рождением; 4)и наконец, dahyu;этот термин можно перевести как страна. ...Иранская номенклатура социального членения унаследована от общеиндоевропейского прошлого. Четыре названных древнеиранских термина фигурируют в сложных словах, обозначающих главу (pati)каждого социального подразделения: dmana-paiti, vis-paiti, zantu-paiti, dahyu-paiti.Эта иерархия ...идет из глубокой древности. Два из четырех терминов мы обнаруживаем в состоянии, предшествовавшим иранскому, также в составе сложных слов. Авестийскому demana-pati-соответствует как вед. dam-pati-хозяин, глава дома (скр. dam-patih —М.И.),так и гр. despotes(то же), а авестийскому vis-pati-глава рода соответствует как вед. vis-pati-, так и лит. ves-patsглава рода, затем господин [с. 197].

Существенно, что домобразует самый узкий и верхний круг четырехуровневой протополитической организации. Ему противопоставлен самый широкий круг, обозначавшийся словами с корнем *des,который, как уже отмечалось, мог иметь смыслсвязи, связывания.В авестийском этот корень дал слово dahyu —страна,в санскрите — dasyu,что означаетварвары, враги,наконец, в греческом семантическое развитие привело к образованию слова doylos — раб.Замыкание этих двух уровней в непосредственном господстве как раз равнозначно деспотии —уравнивание домашних (dmos —раб в гомеровском языке, дословно домашник, принятый, а не родной член семьи) и насильно завоеванных (doyle — уГомера пленница, ставшая служанкой и наложницей завоевателя), а вместе и подобно им —членов других кругов-уровней организации.

Показательно, что по мере того, как греки и римляне последовательно уклонялись от архаично-варварской интерпретации протополитической организации и развивали полисные (собственно политические) начала, они обращались не к уравниванию, а к дифференциации статусов в социетальном (общностном) плане и ролей —в политическом при сохранении общей четырехуровневой схемы. Так, первоначальная полисная организация Афин предполагала членение на 4филы (phyleот глагола phyo

— рождать, творить, однокоренного с русскими быть, буду, быот и.-е. *bhu —возникать, расти и постольку быть живым), каждая из которых в свою очередь делилась на 3фратрии (phratria —дословнобратство),а те

— на 30родов (genos —тот же корень, что и у древнеперс. zantu,лат. gens),а фактически семей-домов, поскольку каждый род представлял один полноправный гражданин —отец семейства. Лишь после реформы Клисфена (509—507до н.э.) естественные деления были сознательно заменены искусственными. Афинский полис был разделен на 10новых фил, имевших, как правило, 3 разные территориальные базы (городскую, приморскую и внутриаттическую), но не фратрии (те сохранились как культовые общности), а также примерно на сотню народов или демов (demoi —ед.ч. demos),заменивших прежние роды-геносы и дома.

В Риме полисная организация в целом, именовавшаяся civitas (res publicaв узком смысле), первоначально делилась на три трибы (tribusот глагола tribuo -делить, как считали сами римляне, или, более вероятно, дательного падежа числительного три — tres) —рамнов, собственно римского происхождения, титиев —сабинянского, луцеров —альбанского, или этрусского. Трибы делились на курии(сипа *co+viria,т.е. дословно со-мужество, сообщество отцов семейств) —по 10в каждой трибе. Каждая же курия в свою очередь состояла из 10патрицианских родов (gentes —ед.ч. gens)отцов семейств. С усложнением социального членения и политической организации количество триб и курий умножалось. В патрицианских родах со своим номеном (родовым именем) появились более дробные подразделения —фамилии(familiae,ед.ч. familia)со своим, как правило, когноменом (прозвищем).

Таким образом прежняя относительно однородная варварская организация оказывается вне собственно полисной (политической) —дифференцированной. Крайние моменты прежнего членения (*domи *des) связываются с неполисной (неполитической) организацией и властью: либо чисто домашней, внутрисемейной с включением сюда домашних рабов, либо однородного семейно-домашнего братства полноправных (обычно вооруженных) мужчин —прямая военная демократия. С точки зрения политизированных эллинов и римлян между этими крайностями не было существенной разницы. По сути дела они сливались в едином типе непосредственного, ничем не ограниченного господства силы —в деспотии.

Для концептуализации деспотии принципиально важно отождествление политической организации с войском (подробнее см. очерк «Полк»), а тем самым с непосредственно и ярко выраженной потестарностью. В таком отождествлении явственно заметны формально-институционные основы понятия в отличие от естественно-непосредственных (земля, род, язык). Характерно, что форсированное огосударствление деспотий нередко осуществлялось как раз деспотиями-полками, способными захватить и удержать легко проходимые войском пространства. Нередко подобные завоевания, особенно если они охватывали территории с высокой плотностью политической организации, включая уже возникшие и получившие развитие полисы, вели к ускоренному, форсированному образованию имперских структур. Тогда, в соответствии с общим правилом переноса на новое явление названий устаревших, «позапрошлых» функциональных аналогов, полисы или номы начинают именовать свою новую общность и верховную власть просто «большим домом» (ср. наименование державы властителей и самих властителей Нового царства в Древнем Египте —пер-'о или большой дом, откуда, собственно, и произошло само греческое словофараон[ИДМ, т.1, с. 156]).

Весьма нередкие суждения о преступном происхождении власти и государства не лишены оснований, как и сопоставления разбойничьей и политической организации —самое знаменитое из них принадлежит Св. Августину. В любом случае для завоевательных образований верно правило: чем ярче проявляется их военное, насильственное возникновение и последующее воспроизведение, тем в меньшей мере проявлено в деспотиях-полках политическое начало. Нередко они практически не обладают никакими существенными институциональными признаками государственности [Хазанов]. Эту сторону дела отмечал авторитетный исследователь монгольского общественного строя академик Б.Я. Владимирцов: «Нельзя тогдашних (XI—XIIвв. —М.И.)монгольских хаанов считать государями, царями, ханами и т.д. Это были эфемерные вожди неопределенных групп с неопределенной, всегда оспариваемой (в силу прямого демократизма деспотии-полка —М.И.)властью. Власть древнемонгольского хаана была властью захватнической... «Власть» и «права» древнемонгольского хаана до известной степени напоминают то, что обычно является прерогативой атамана разбойничьей шайки» [Владимирцов, с.80].

Показательно в данном плане описание возвышения Тимура автором «Повести о Темир Аксаке» (около 1402—1408гг.): поначалу он собрал подобных себе «числом яко сто», которые «нарекоша его над собою старийшину разбойникомъ», стало их до тысячи «князем его зваху», стало их еще больше, захватили «грады и цесарства», тогда «царя его у себя именоваху» [Памятники 1981,с.232]. Это описание отражает восхождение по лестнице исторических типов власти:«Старейшина —слово из родового быта,князь —владетельный феодал (в смысле феодализма героических веков, т.е. деспот, но не представитель договорного феодализма —М.И.), царь —верховная власть государства (точнее империи —М.И.)» [Колесов, с.272]. При таком стремительном возвышении, сопровождавшемся завоеванием многих градов и царств, не просто объяснимо, но фактически неизбежно перенесение отношений и способов общения, характерных для потестарности, для простейшей и исходной деспотии на сметенные военным натиском грады и царства.

Деспотизация политических структур ведет к тому, что и в их осмыслении, концептуализации начинают проявляться архаические черты. Фигура завоевателя, сопутствующий ей деспотический тип власти, отличный от трех «классических» типов, которые описал М. Вебер, приобретают решающее значение. Осуществление или симуляция завоевания позволяет деспоту узурпировать традицию и претендовать на харизму, устанавливая тем самым некий мифологический праобраз рациональной легальности. Естественно, одновременно идет персонификация политических образований. Целые «цесарства» начинают мыслиться как личное достояние властителя. Намечается явная, хотя и не прямая, перекличка с концептуализацией первых политий-протогосударств. Они мыслились как уникальные индивиды и отождествлялись с тем или иным реальным человеком или вымышленным героем из-за свойственной мифологическому мышлению персонификации политических начал. Отсюда происходят и собирательные названия-имена собственные: Рим —от Ромула, Пергамон —от Пергама, Киев —от Кия и т.п.

Одним из древнейших проявлений политики является регулирование отношений с «чужими». Властная мощь, распространяемая на гостей (*ghosteis) —принятых ли под покровительство или вступивших в противоборство,—это господство [Гамкрелидзе и Иванов, с. 754—755]. Гостеприимство, включая обмен заложниками, является архетипической формой не только урегулирования межплеменных отношений и образования протогосударственных связей в союзах племен, но и политики в целом. Установление порядка «дома», в среде своих, дополняет господство, и наоборот. Тут возникают отношения взаимной дополнительности. Однако до тех пор, пока дома не станут проводиться разделения, позволяющие осуществлять регулирование отношений между своими на основе архетипа гостеприимства, непосредственно «домашняя» потестарность будет вновь провоцировать внутреннюю деспотизацию с теми же последствиями, что и описанная ранее деспотизация завоеваний.

В современном словоупотреблении синонимом деспотииявляетсятирания.Эллины, однако, четко различали эти понятия. Тирания (tyrannis)концептуализовалась по типу получения власти: не по закону и не по наследию. Деспотия —по характеру власти, типу обращения с нею. Единственное, что сближает их, —это непосредственность, произвольность, а значит, скорее потестарность, чем полисность обретения власти в одном случае и ее осуществления —в другом. Можно оказаться тираном, но не стать деспотом и, наоборот, можно вовсе не быть тираном, но превратиться в деспота.

Неполисную и дополисную суть деспотии Аристотель связывает с различными типами несовершенного общения, различая, например, в «Политике» (1253в): власть над домашними (рабами), или деспотическую власть (despotike arkhe);над детьми, или отеческую власть(patrike arkhe);над женой, или супружескую власть(gamike arkhe).Последняя, по его мнению, ближе всего к политической власти (politike arkhe),или власти над свободными (1259в). Можно допустить, что власть-начало (arkhe)отличается свойствами всеобщности и нераздельности, тогда как власть-главенство (kratos)предполагает отчетливое различение властвующих и подвластных, а также определение способов и процедур порядка главенства [Ксенофонт, с. 182]. Отсюда ориентированность монархии как на начальствование потестарное, до-полисное, так и на начальствование имперское, гиперполисное. Между ними же, в промежутке, получает развитие полисное главенство, осуществляемое гражданами из числалучших(аристократия), из общегомножества (oi polloi)или формально организованного в демы (демократия), как в Афинах, или в цензовые группы (тимократия, плутократия). Ряд комментаторов считают правдоподобным, что в несохранившемся сочинении «О колониях» Аристотель рекомендует своему ученику Александру управлять греками как предводитель (hegemon), а варварами —как деспот [Richter 1973,p. 3].

В Риме понятие тирана получило расширенную трактовку. Тиран отождествляется со вполне законным царем-рексом, возможно, под воздействием мощной антимонархической традиции. Рассуждая о деспоте, Цицерон пишет: «Вот именно такого владыку над народом (dominus)греки и называют тираном» [Цицерон 1966, с. 46].Усиление имперского начальствования ведет к постепенной реабилитации монархии. У Сенеки царь-рекс уже противопоставляется тирану. Официально титул до-минуса, равнозначный греческому деспоту, первым принял Аврелиан (214—275),один из «солдатских императоров». С Константина Великого (272—337)утверждается титул кюриоса (kyrios),а с императора Ромейской империи Юстиниана (482—565) —деспота. Последний титул уже в условиях Византии был перенесен на властителей вассальных княжеств на Балканах, более потестарных в основаниях своей власти, чем даже претерпевшая несколько волн внешней и внутренней деспотизации Ромейская империя.

Варварские королевства Западной Европы концептуализировали усиление деспотического начала в германских терминах родового владычества (king, Konig *kuningaz,владыка рода герм. *kuni)или романизовали ту же идею (roi, rey, rex).Однако по мере усиления политических начал королевское правление (regimen regis) стали противопоставлять тирании как беззаконному и чисто силовому господству. Такое отождествление тирании и деспотии, как отмечает М. Рихтер [1973], опиралось на авторитет Блаженного Августина («О Граде Божием», V,19) и Исидора Севильского («Источники или этимологии», IX, 19).

Фома Аквинский в трактате «Королю Кипра о верховном правлении» (De rigimine principium ad Regem Cypri) [Thomas Aquinas]проводит весьма тонкое, хотя местами и не очень отчетливое, различение господства(dominium),правления (regimen)и способа управления(modus gubernandi).Господство наиболее примитивно, но служит источником, основой правления (правление вытекает из господства). Способ управления —еще более политически рационализированная категория. В свою очередь, каждая из этих ступеней очищения от потестарности может соотноситься с классической моделью властвованияодного(монархия и тирания),немногих(аристократия и олигархия) имногих(полития и демократия). При этом тирания становится своего рода образцовой моделью для других извращенных разновидностей властвования: олигархия отличается от тирании только множественностью (sola pluralite a tiranno differentes),а демократия есть тирания целого народа (populus totus).Само же имя и природа тирании связываются с силой: «...такой правитель (rector)зовется тираном, именем происходящим от твердости (a fortitudione),поскольку, увы, угнетает с помощью силы (per potentiam opprimit),но не правит с помощью справедливости (per iustitiam regit)»[с. 225 —перевод мой —М.И.).

Таким образом, потестарность обретает у Фомы Аквинского две ипостаси. Ее первородно греховная, естественная стихия очищается по мере восхождения от господства ко вполне христианскому способу управления. Одновременно индивидуальный произвол и своеволие (утверждение частного блага одного, немногих или множества над общим) порождает искусственную или вторичную потестарность, которая оборачивается тиранией.

Существенный вклад в прояснение томистского различения типов насильственной власти внес Уильям Оккам, который вслед за Аквинатом выделял правление в интересах общих и частных. Монархическое правление в общих интересах именуется королевским, регальным и включает два типа: подчиненность правителя только естественному закону; его связанность также позитивным правом и обычаями. Правление же монарха в собственных интересах оборачивается или деспотией, властью над добровольно подчиняющимися ей рабами, или тиранией, правлением вопреки воле подданных. Оккам также утверждал несовместимость деспотической власти с высшими, христианскими формами верховенства (principatus).В развитии ключевой политической идеи служения (ministerium)он утверждал, что Спаситель завещал апостолам служенническое верховенство, а не деспотическое, что верховенство над людьми благороднее верховенства над зверьми.

Политическая рациональность схоластических построений была в полной мере использована Ж.Боденом. Он различает монархию королевскую, сеньоральную и тираническую [GG, bd.6, s.672—673].Четкое противопоставление естественного (непосредственного) господства и политического (институционализированного) правления проводили Гуго Гроций [1957] —властвование хозяйское (imperium herilis) vs.властвование гражданское(imperium civilis),а также Томас Гоббс [1965] —господство отеческое и деспотическое (dominium paternum et despoticum) vs.политическое господство (dominium politicum).Развивая некоторые идеи Бодена, Гроций и Гоббс, а вслед за ними Самуэль Пуфендорф установили связь между правом завоевателя и господской властью, но при условии согласия (подчинения) завоеванных: «право господства над побежденным дает поэтому не победа, а собственное согласие побежденного» [Гоббс, с. 226]. Тем самым была обоснована и включена в политическую традицию Нового времени описанная выше модель внутреннего и внешнего завоевания-деспотизации.

Данная модель позволяет Гоббсу рассматривать суверенитет как унаследованное и очищенное путем институционализации абсолютное верховенство отеческого господства-завоевания. В связи с этим британский мыслитель считает тиранию всего лишь уничижительным названием суверенитета. Признавая естественность попыток завоевателей и их наследников оправдывать завоевания и осуждать дело покоренных, Гоббс констатирует, что «вряд ли есть какое-нибудь государство в мире, начало которого можно было по совести оправдать», и что ни оправдание завоевания, ни порицание завоеванных «не входит в обязанность покоренных» [с.671].

Дальнейшее развитие концепта деспотии связано с приближением «седловинного времени». Намечаются две линии переосмысления и переворачивания понятия потестарно-домашней власти, которые условно можно назвать прогрессистской и консервативной.

Консервативная линия намечена уже Р. Филмером, который в книге «Патриархия, или естественная власть королей» (опубликована в 1680г., написана между1628—1632гг.) в отличие от Гоббса осмысляет патриархию —отеческое, но одновременно богоданное господство в духе библейских патриархов —как безусловно правовое, сакрально санкционированное правление королей, противостоящее неправовому, секуляризованному своеволию подданных. Королевское правление, добавлю в порядке интерпретации, опирается на традицию и культ, а потому традиционно и культурно. Оно противостоит варварству отвергающих санкцию культа, а потому некультурных (нецивилизованных, неполитичных) разрушителей традиции. Таким образом, деспотия под именем патриархии оборачивается институционализированной политией с безусловным признанием суверенитета властителя и суверенитета закона. Патриархии противопоставляется разрушающая институты, культ и традицию, а потому абсурдная, с точки зрения Филмера, претензия на суверенитет народа.

Прогрессистская линия связана со смысловой редукцией потестарно-домашнего правления до системы жестокого политического произвола. Различие начинает проводиться не по принципу непосредственность/опосредованность властных отношений, а на основании признака жестокости. Джон Локк, например, отличает естественную отеческую власть и договорную политическую власть от абсолютной деспотической власти, основанной только на военной силе. Деспотическая власть проявляется в завоевании, узурпации и тирании. В результате парадоксальным образом совершается нечто зеркально-аналогичное филмеровскому выворачиванию: деспотией, переименованной П. Бейлем и Ф. Фенелоном в деспотизм, оказывается институционализированная система неограниченных (абсолютных) репрессий, которой противостоит естественный человек с его непосредственным чувством справедливости. Опираясь на него можно и должно бросить вызов системе институтов, называемых деспотизмом, тиранией и абсолютизмом. При данной ре-концептуализации понятий происходит, таким образом, утрата тонких и полезных различий, введенных схоластами. Полное отождествление деспотизма, тирании и абсолютизма ведет к дерационализации, новой мифологизации понятия. Возникает концептная эрозия, становящаяся важной, хотя и не единственной идейной предпосылкой революций в Америке и Франции.

Дерационализация понятия деспотизм позволила употреблять его фактически произвольно, оруэллиански манипулируя им. Так, один из самых радикальных прогрессистов-демократов М. Робеспьер оправдывал революционное правление (террор) тем, что это деспотизм свободы, но направленный против тирании [Robespierre, р.357]. Впрочем, Робеспьер отнюдь не был первым соединителем казалось бы несоединимого. Уже физиократы предложили концепцию просвещенного деспотизма — теорию, которую они на деле не разделяли (a theory they did not really mean) [Krieger, p.24].Выражениепросвещенный деспотизмохотно использовали также Г. Рейналь и П. Гольбах, хотя в их построениях было больше пыла и знаков горячей любви к просвещению любой ценой, чем понимания фундаментального противоречия между деспотическим и политическим началами, равно как между дерационализацией и рационализацией. Подобная благожелательная трактовка деспотизма была не случайна, а вытекала и из признания его естественным (с этим согласился бы Аристотель), и из свойственной просветителям апологии и даже прославления естественности. Еще Гельвеций в своем знаменитом труде «О духе»(1758),хотя и отрицал возможность происхождения просвещенности из деспотизма (с этим как раз Аристотель не согласился бы, настаивая на переходе несовершенного общения в совершенное), тем не менее утверждал, что желание каждого быть деспотом коренится в любви к удовольствиям, а посему в самой человеческой природе [Цит. по Krieger,р. 42].Физиократ В. Рикети, маркиз де Мирабо (1715—1789)в «Эссе о деспотизме» (2-е изд.1776)писал: «Желание быть деспотом столь же естественно для человека, включенного в общество, как и ненависть к деспотам того, кто не был лишен естественности рабством. Человек по природе добр и все же склонен к деспотизму, который является постоянным устремлением человеческой природы» [Цит. по Krieger, p.42].

Противоречие между естественностью как деспотизма, так и его отрицания попытались преодолеть с помощью незамысловатых, но достаточно четких и рациональных построений физиократы П. Мерсье де ла Ривьер (1720-1793)и П. Дюпон де Немур (1739-1817).Они различили понятия легального и произвольного деспотизма. Хотя легальный деспотизм связан с осуществлением воли монарха, ее направляют как законы природы (разум), так и законы людей (традиция).

Дальнейшая судьба авторитарно-консервативного понятия деспотии-патриархии связана с развитием полицеистской версии правового государства. Последующая либерально-консервативная мутация дала более привычную нам трактовку понятия —самоограниченное правовое государство. Эта версия продолжает существовать до сих пор вопреки очевидным и неразрешимым в ее логике смысловым парадоксам и противоречиям. Несмотря на поверхностное, чисто словесное заимствование этого понятия, у нас оно, по существу, остается непонятым и крайне приблизительно трактуемым в духе некоего идеально-справедливого правления, что ведет к откровенной мифологизации сложного и противоречивого концепта.

Обоснованность прогрессистского понятия деспотизма/тирании как системы жестокого подавления личности оказалась весьма проблематичной из-за высокой дерационализированности. Характерно, например, что вполне здравая посылка Жермены де Сталь «деспотизм избавляет от необходимости (точнее, при деспотизме такой необходимости еще нет —М.И.)учиться политическим наукам, подобно тому, как сила избавляет от необходимости приобретать знания» (ср. русскую пословицу «сила есть —ума не надо» —М.И.)остается не только без развития, но ведет к отказу от знания и обращению к силе хлесткой запретительной формулы: «...деспотизм не подлежит научному исследованию» [Сталь, с.329]. Спасти от подобной иррационально-мистической мутации прогрессистскую трактовку понятия деспотизма можно лишь ценой его уточнения, конкретизации и удаления от поверхностного публицистического дискурса. Удачна попытка С.В. Кулланды [с.381—390], связавшего деспотизм с заменой протополитии-полка более сложной конструкцией центра, дисциплинирующего с помощью постоянного войска фактически или символически завоеванную периферию —более широкие общности.

В этом случае деспотизм становится связующим звеном между чистой потестарностью и вполне развитой имперской авторитарностью. Он оказывается одновременно постпотестарностью и протоавторитарностью. Это, в свою очередь, позволяет использовать триаду потестарность — деспотизм — авторитарностьне столько описательно-исторически, сколько универсально-типологически, подразумевая градацию уровней институциональной закрепленности, а значит и ограничения принудительного насилия. Некую аналогию можно увидеть в политологической классификации политических режимов —тоталитарный, деспотический, султанический, авторитарный и т.п.

Другая попытка связана с разграничением деспотизма, тирании и диктатуры. Диктатура становится универсальным обозначением вполне институционализированной и даже рациональной системы принудительного насилия. Тирания трактуется исторически как явление преимущественно европейское (или связанное с европейской цивилизацией), тогда как деспотизм все больше привязывают к Востоку и к варварству.

Истоки идеи восточного, точнее, варварского деспотизма можно проследить с античных времен, однако только в постреформационный период с возникновением раннего современного европейского государства Восток как точка отсчета для Запада становится определенно дифференцируемым и характеризуется как деспотический [Springborg, p.1].В середине XVIIIв. Н.-А. Буланже в «Исследовании о происхождении восточного деспотизма» (посм. публ. 1761г.) последовательно проводит концепцию-миф об особой деспотической природе неевропейских народов. В отличие от своего предшественника Ш. Монтескье, фактически сформулировавшего идеальный тип деспотизма, но добросовестно отмечавшего в «Размышлениях о причинах величия римлян и их упадка»(1734)его условность и отклонения от абстрактной чистоты в практике той же Персии и Турции, Буланже исходит из провозглашения всей действительности Востока деспотической по определению, а затем лишь подбирает подходящие примеры. Безосновательность подобного рода построений и их популяризации просветительским прогрессизмом показал еще младший современник Буланже А.-Г. Анкетиль-Дюперрон. На основании собранных в ходе пребывания в Индии и изучения языка «Авесты» и других памятников конкретных данных о культурах и политических системах Индии, Персии и Турции ученый убедительно доказал в книге «Восточное законодательство» (1778),что т. н. признаки деспотизма представляют собой грубые нарушения самих конституционных систем Востока. Деспотизм в монтескьевском смысле оказался дисфункцией перенапряженных имперских систем, где бы они ни возникали.

Несмотря на последующее накопление ориенталистикой обширных знаний о развитии и функционировании политических систем за пределами Европы, о вкладе Востока в развитие самой Европы, а также об опережающем развитии многих политических институтов, например, имперских, на Востоке [подробнее см. Springborg], самодовольный евроцентризм, граничащий с шовинизмом, не только не отступил, но упрочил позиции. Постулат об изначальной неполноценности народов вне западно-христианского (романо-германского) мира был неожиданно подкреплен экономическим детерминизмом. Первой ласточкой стала теория четырех стадий А. Смита[Meek; Pocock 1981; Hont].Преувеличение роли экономики и превращение культуры, политики и социетальности лишь в обслуживающую базис надстройку привели к тому, что взятая в качестве образца манчестрианцами, а за ними марксистами, позитивистами и их эпигонами экономоцентричная конфигурация четырех указанных субсистем (экономика, политика, социетальность, культура), типичная для последовавшего за промышленной революцией экономического периода развития в общем-то преимущественно политической по своей сути цивилизации Западной Европы, стала в конечном счете трактоваться как универсальная схема или даже объективный закон природы для всех времен и народов. Иные конфигурации, свойственные в том числе европейскому средневековью и античности, не замечались или объявлялись превращенными формами. Слабость экономической функции и, напротив, развитость «надстроечных» —интерпретировалась как аморфность (отсутствие «обязательных» структур казалось бесструктурностью) и неразвитость (индустриализация —единственный критерий развитости).

Евроцентристский прогрессизм демонизирует общину и общинную собственность, объявляет доминирование культурных норм религиозным обскурантизмом, а политической организации —юридическим идиотизмом и политической схоластикой. Не обнаруживая соответствующей экономики, которая должна была бы определять такую «неожиданную» для себя надстройку, однолинейный экономический детерминизм приписывает восточным, а заодно античным и средневековым политиям модель «внеэкономической эксплуатации». Эта модель оказывается превращенной формой многообразных типов реальных экономик, скромно обслуживающих доминирующие субсистемы и занятых вовсе не детерминированием предзаданной линии исторического прогресса, а тем, что и является их функциональным императивом —ресурсной адаптациейкомплексных систем человеческого существования.

Упрощенные версии базисно-надстроечной модели окончательно мифологизировали и так не отличавшуюся рациональностью идею (не понятие) восточного деспотизма. В результате, например, у К. Виттфогеля и его последователей, особенно у современных отечественных идеологов, выражение «восточный деспотизм» утратило всякую определенность и фактически превратилось в миф, т.е. в самоочевидность, которая не требует никакого обоснования, но зато полностью объясняет все. Из-за произвольного смешения и неразличения экономических, культурных, социетальных и политических факторов в современных сочинениях о восточном деспотизме рационализация этого псевдопонятия-мифа становится делом практически безнадежным.