Республика

Республиканская идея не появилась в совершенном виде, как Афина из головы Зевса, а вызревала внутри концепта политии,точнее, его версии, связанной со смешанным правлением, и только в последние полторы-две сотни лет претерпела своего рода огосударствление, сузившись до понятия одной из форм современного государства. Поскольку главный интерес данной книги составляет не столько обобщенный результат концептного развития, сколько его извивы, включая и нереализованные возможности, то данный очерк логично нашел свое место среди описаний различных версий понятия политической системы.

Как уже отмечалось (см. очерк «Политая»), в античные времена словопонятие республикабыло римской версиейполитии сособым акцентом на ее вещный и публичный характер. В средние века европейцы также прибегали к этому понятию (repubblica, republique, commonwealth, Gemeinwohl, rzeczpospolita, etc.)для обозначения диапазона явлений от всей своей вертикальной империи (res publica popoli Christiani)до отдельных корпораций. «Республика необходимо принимает (debet accipi)четыре модуса, —отмечал Бартоло да Сассоферрато (1314—1354). —Первый относится к целому (pro toto),например, к Империи; второй —к Республике Римлян, третий —к республике любого сообщества (cuiuslibet civitatis),четвертый —к республике любого поселения (cuiuslibet municipii)» [GG, bd.5, s.561].

В своей замечательной книге «Макиавеллистское воздействие» Джон Покок [1975]показал, как рационализация принципов смешанного правления, в частности, разделения и балансирования различных аспектов политической системы, была связана с развитием итальянских городов-государств, с их концептуализацией как республик, самостоятельных и органичных политических тел. В этом контексте столкновение многообразных интересов, среди которых устремления монархов-узурпаторов были лишь одним из частных моментов, позволили сформулировать идею обобщенного интереса политического целого илигосударственного расчета — ragione distato(этому понятию посвящен особый очерк «Ratio status»).В конечном счете, как уже отмечалось, оформилась -оппозиция разномасштабных явлений: целостного, интегрального республиканского правления и частичного (и частного) монархического правления. Такая оппозиция, впрочем, не вела к антимонархизму, а наоборот, обусловливала признание монархии естественной частью республики.

Фундаментальный характер в связи с этим приобретает противопоставление частной, индивидуально-личностной ограниченности монархии и безграничной всеобщности республики. Современник Макиавелли Джованни Кавальканти подчеркивает, например, изменчивость и ограниченность «любви» и самой жизни властителя, тогда как республика устойчива (la Repubblicaecontinua).Сущность этой устойчивости составляет любовь к свободе, защита (guardia)которой как раз и обеспечивается, как показал уже Франческо Гвиччардини (1483-1540гг.), преимуществом, отдаваемым законам и общественным актам (le legge ed ordini publici),перед интересами частных лиц (appetito delli uomini particulari). Часто прилагательное субстантивируется и говорится вообще о «частниках» — particulari,под которыми в первую очередь понимаются именно властители. Другими средствами защиты устойчивости республики становятся участие (participazione)граждан в политических делах, а также свободный и политический образ жизни (vivere libero e politico).

В то же время итальянские политические мыслители XVI — XVIIвв. не отрицают и значение частного интереса. За ним признается позитивная роль, если он может быть направлен на достижение общего блага. Более того—личная доблесть (virtu),предусмотрительность (prudenzia)и жажда чести (onore, chiarezza) —качества, которыми обладают немногие, получают высокую оценку. Тот же Гвиччардини предлагает четко разделять тех, кто стремится к занятию выборных должностей и к служению республике (они должны обладать жаждой чести, но одновременно делать всю свою жизнь «прозрачной» для оценки сограждан), и тех, кто только голосует на выборах. Последних вовсе не должны отличать ни доблесть, ни стремление к чести (формально это выражается по преимуществу в их отказе от занятия выборных должностей), однако это ограничение компенсируется полной дискретностью их частной жизни.

Осмысление политики в подобной логике становится первым приближением к идее разделения властей и вообще признания полезности и функциональности структурной дифференциации внутри республики. Особенно серьезно эта тема разрабатывалась в связи с обобщением опыта Венецианской республики, наиболее устойчивой и формализованной политической системы не только Италии, но всей тогдашней Европы. В связи с этим в незавершенной, к сожалению, работе Донато Джаннотги «Книга о республике венецианцев»(1525—1527) анализируется вычленение четырех институциональных основ: Большого Совета (Consiglio Grande),Совета Призванных (Consiglio de’ Pregati),Коллегии (Collegio)и Дожа, хотя на самом деле дифференция и специализация институтов Венецианской республики была значительно богаче и подвижней [Климанов]. Как бы параллельно, но в иной плоскости Джаннотти выделяет другую четверицу, относящуюся уже к политическим функциям: образование должностей (creatione de’ magistrati);обсуждение вопросов войны и мира (deliberationi della расеe della guerra);законотворчество (introdutione delle leggi),а также обжалование политических решений(provocazioni).

Одновременно с аналитическим выделением универсальных функций республики как политической системы итальянские теоретики обсуждают и вопрос о функциональной специфике этапов осуществления политики. Гвиччардини был озабочен проблемой предотвращения узурпации власти амбициозными «частниками» и присвоения права принимать решения людьми, не обладающими доблестью (virtu).Он настаивает поэтому на необходимости различать функционально совершенно разные этапы политики: обсуждение (deliberatione)и принятие решения (approvazione).Первое открыто для «множества»,второе —только для обладателей доблести и выборных должностей. Джаннотти идет дальше, выделяя три стадии —обсуждение (consultazione),выбор решения(deliberatione)и его исполнение (esecuzione).В конечном счете именно подобные специализированные субсистемы и функции, как сказали бы современные исследователи, дают возможность ставить вопрос о характере их соединения (сочетания, смешения — il temperamento), т.е. о том, что составляет основу понятия конституции. Но пока тот же Джаннотти, обсуждая конституционное устройство Венеции, говорит о «форме, составе и соединении этой республики» (la forma, la composizione, il temperamento di questa Repubblica).

В конечном счете на итальянской земле были сформированы две концепции республики как смешанного правления, обобщавшие сильные стороны флорентийского vivere libero e politicoи венецианского конституционного формализма. Одна (условно ее можно назвать флорентийской) заключалась в том, что сложное устройство республики должно содействовать тому, чтобы позволить доблести и другим республиканским добродетелям в полной мере служить политическому сообществу. Другая концепция (условно —венецианская) состояла в том, что республиканские институты должны нейтрализовать человеческие пороки и сделать действия людей необходимо полезными для политического сообщества.

Средневековая итальянская традиция, и в первую очередь флорентийский республиканизм, как подчеркивает Покок, дала импульс (moment),став важной вехой(moment)развития идеи республики. Во всяком случае, принципы территориальности, народного суверенитета, самостоятельности верховного правителя и конституционности выражены здесь уж вполне отчетливо. В целом намечена и проблематика разделения властей, создания системы сдержек и противовесов. К сожалению, Контрреформация с ее революционной редукцией политической практики привела к заметному спаду политической мысли в Италии.

Эстафету развития республиканизма берет на себя Британия, чья традиция «закона земли» (Law of the Land),или конституционных обычаев и политических свобод [Pocock 1987],была весьма созвучна идее республиканизма. Бурная политическая история «трех британских революций» [Three British Revolutions]значительно обогатила концепт республики. В течение двух столетий: первого (1588—1688гг.), открытого «елизаветинским компромиссом» [Siegel]и разгромом «Непобедимой армады», отмеченного гражданской войной 40-х годов и завершенного Славной революцией; и второго (1689— 1789гг.), историческими границами которого стали британский Билль о правах и Конституция США с первыми10поправками, возникло огромное разнообразие трактовок концепта республики. Они включали как его расширенные версии целостной политической системы с интегральным и смешанным правлением-конституцией, так и суженные, предполагавшие реализацию принципа народного суверенитета и развитие соответствующих форм народовластия, вплоть до прямой демократии.

Начать обзор развития британского, или атлантического (термин Дж. Покока), республиканизма уместно с обращения к «Максимам государства» (1618)сэра Уолтера Роли (1552—1618гг.). Книга посвящена описанию различных типов правления. Это монархии, аристократии и народные государства (popular states),среди которых выделяются абсолютные и смешанные разновидности, основанные на завоевании или на исконной традиции, на выборах или на формальном наследовании. Для народных государств характерно номинальное господство т.н. множества (multitude)или большинства населения. Одной из разновидностей такого устройства является республика (a common-wealth)как «искажение(swerving)или обеднение (deprivation)свободного или народного государства (a Free, or popular State),или же правление всего низкого и беднейшего множества (the whole Multitude of the base and poorer sort)без признания (without respect to)всех других сословий (the other Orders)» [OED, v.2, p.696].

Перспектива утверждения на британской земле подобной «республики» возникла в результате политического кризиса, спровоцированного попытками Карла I править единолично и абсолютно. И хотя в июне 1642г. король признал конституционный принцип разделения полномочий между тремя «состояниями» (estates) —королем, лордами и общинами —в «Ответе на 19предложений парламента» [Weston],инерция конфронтации была слишком велика, а военные приготовления зашли столь далеко, что гражданская война разразилась через два месяца.

Отталкиваясь от политической завязки Великого мятежа 40-х годов, Филипп Хантон в «Трактате о монархии» (1643)обращает внимание на то, что при конфликте между конституционными властями —королем и парламентом —ни одна из этих властей не может претендовать на его разрешение, ибо это означало бы претензию на абсолютную роль. «В этом случае, который выходит за рамки конституции (beyond the Government), —пишет Хантон, —необходима апелляция к обществу (the Community),как если бы никакой конституции (no Government) вовсе не существовало» (Цит. по [Hanson D.W.]).

Из-за революционного разрушения политической системы восстановление конституции в Британии во всей полноте и без промедления было невозможно. Требовалось начинать как бы заново, используя простейшие, примитивнейшие формы. Такими формами явились самодеспотизация, завоевание Британии революционной армией во главе с Кромвелем и одновременно «апелляция к обществу». После решительной военной победы «армии святых» первые дни 1649г. стали моментом создания республики как бы на пустом месте. 4января «охвостье» парламента заявляет, что «народ является источником всей справедливой власти». После этого учреждается Высокий суд над Карлом Стюартом. 27января ему выносится смертный приговор, который через три дня приводится в исполнение. 17марта формально упраздняется само королевское звание и положение. Еще через два дня ликвидируется палата лордов. Фактическое разрушение республики, или политической системы, теперь и формально оказывается признанным. Начинается фаза воссоздания.

21марта 1649г. «охвостье» парламента издает «Декларацию, выражающую основы его последних обсуждений и устанавливающую (setting)нынешнее правление(the present Government)в виде свободного государства(in the way of a free State)».Это стало началом практического утверждения республиканизма во вполне новом смысле. Теперь республика/ полития (commonwealth) рассматривается не с вершины достигнутой «осенью средневековья» сложной смеси обычного права и юридической схоластики, а с примитивного уровня tabula rasa современности с ее идеальными и весьма бедными абстракциями естественного права и здравого смысла. На практике новый британский республиканизм исходным моментом берет народный суверенитет и прямую демократию тех, кто вооруженной рукой революционера взял власть.

Ключевым моментом становления нового республиканизма стало 19мая 1649г. В этот день актом парламента было утверждено следующее: «Да будет провозглашено и введено в действие нынешним парламентом и при помощи его же власти (authority),что народ Англии, равно как все ей принадлежащие доминионы и территории являются и будут являться, а также данным актом(hereby)конституированы (Constituted),созданы(Made),установлены (Established)и закреплены (Confirmed)в качестве республики (a Commonwealth)и свободного государства (Free State);и будут в дальнейшем управляться как республика и свободное государство высшей властью этой нации (by the Supreme Authority of this Nation),представителями народа в парламенте и теми, кого они назначат и конституируют (constitute)в качестве исполнителей (Officers)и служителей (Ministers)блага народа, и все это без какого бы то ни было короля (without any King)или палаты лордов».

Дальнейший ход политической жизни, несомненные способности и чувство ответственности людей, оказавшихся у власти, вели к тому, что новая республика как бы спонтанно начала воспроизводить рациональные черты республики старой. К счастью, английские «святые» оказались прагматичнее строителей «новых иерусалимов» Джироламо Савонаролы (1452—1498гг.), Яна Матиса (1500-1534гг.) и Яна Бёкельза (1509-1536гг.) и не стали бороться за идеальное «совершенство» своей новой республики, а допустили ее компромиссную самореставрацию в старую.

Наследие британского республиканизма послужило основой для республиканизма создателей Соединенных Штатов Америки. Реализация политической утопии в Новом свете стала возможной благодаря тому, что вобравшая в себя уроки европейской истории политическая мысль смогла прагматически приземлить и придать жизненную основательность «третьей британской революции». Отцы-основатели североамериканской республики были кем угодно, но только не людьми утопически ограниченными. В своем прагматизме они пошли дальше республиканцев кромвелевской эпохи.

Еще до «Бостонского чаепития» 1773г. поборникам американской независимости была ясна нелепость разрушения политической системы до основания ради возведения нового, идеального здания республики. Гораздо более привлекательной была идея замены отдельных блоков политической системы на функционально эквивалентные, но более рациональные и совершенные, а также выявления более четких, ясных и рациональных связей между отдельными ее блоками. Такому подходу способствовали два обстоятельства: высокий уровень образования и уважения к теории политики, а также навыки свободных британцев, сохраненные и приумноженные в Новом свете вопреки противодействию властей.

Не возникало и проблемы, что брать за образец, — брали то, что было. Здесь прагматика (понимание обреченности и бессмысленности любых книжных или внешних образцов) была удачно подкреплена теорией: британская политическая система, при всем недовольстве правлением ГеоргаIII,признавалась не просто наиболее совершенной из всех существующих в Европе, но и самой близкой к республиканскому образцу. Характерно, что в своей «Защите конституции правительства США» (1787)будущий второй президент страны Джон Адамс (1735—1826гг.) писал: «Конституция Англии — это на деле республика и в качестве таковой всегда воспринималась иностранцами и наиболее учеными и просвещенными англичанами» [GG, bd.5, s.592].Политическую систему Британии американский политик характеризует какмонархическую республику (monarchical republic),т.е. еще вполне в духе флорентийских республиканцев. Развивая идею смешанного политического устройства, Адамс делает вывод: «Ограниченная монархия, особенно когда она ограничена двумя независимыми ветвями власти —аристократической и демократической —опирающимися на конституцию, по праву может носить это имя» [ibid.].С республикой связывал Адамс господство права, когда в 1776г. писал: «Самое точное определение республики это «империя (также во вполне архаичном смыслеверховной власти — М.И.) законов, но не людей» [GG, bd.5, s.594],склоняясь, по сути дела, к венецианской версии республики.

На первых порах, однако, в создании американской республики возобладала флорентийская модель. Энтузиазм борьбы за независимость дал простор республиканским добродетелям. Однако и здесь удалось избежать многих крайностей. Об институциональной стороне дела не забывали, чтобы не допустить опрометчивых разрушений несущих конструкций политической системы. Те институты самоуправления колоний, судебной системы, которые существовали к моменту провозглашения независимости, были сохранены. Предпринимались усилия по созданию новых институтов, необходимых для восполнения недостающих и/или выпавших в результате провозглашения независимости блоков, прежде всего центральных исполнительной и законодательной властей.

При осуществлении всех преобразований отцы-основатели США намеренно не навязывали ни штатам, ни отдельным общинам единообразной схемы, а полагались на инициативу граждан. Они справедливо считали, что это не только позволит улучшить процесс отбора наиболее разумных политических форм, но и будет способствовать проявлению республиканских добродетелей. Впрочем, издержки флорентийского подхода со временем становились все яснее, что заставило первого президента США Джорджа Вашингтона (1732—1799гг.) признаться: «Мы, пожалуй, были слишком хорошего мнения о человеческой природе, когда формировали нашу конфедерацию» (цит. по [HansonR.,p. 65]).В конституировании республики произошел поворот к венецианской модели с ее упором на политический и юридический формализм и с известными чертами аристократического синдрома.

Такой поворот курса основателей США во второй половине 80-х годов XVIIIв. был сопряжен с жесткой рационализацией и упрощением концепта республики, с переносом центра тяжести на формальную сторону, или структурную рациональность политического устройства. Его осуществили т.н. федералисты, противопоставившие свой революционный прагматизм довольно разнородной группе [Hatson]оппонентов. В политической полемике их уничижительно назвали антифедералистами (ср. наших «антиреформаторов»), хотя в эту группу попали совсем разные люди —«классические республиканцы»[Ball1988b],либералы [Storing],а также сельские популисты [Wood],если учитывать только наиболее крупные группировки. Всех их в конечном счете объединяло нежелание или неспособность отринуть флорентийскую модель республики с ее упором на роль гражданских добродетелей и с немалой толикой стихийного демократизма.

Редуцируя политическую проблематику до «судьбоносного выбора» между правильным и неправильным, Джеймс Мэдисон (1751—1836гг.) различает в 10-м номере «Федералиста»чистую демократию(«под каковой я разумею общество, состоящее из небольшого количества граждан, собирающихся купно и осуществляющих правление лично») иреспублику(«под которой я разумею правительство, составленное согласно представительной системе» —точнее, «форму правления с использованием определенной системы представительства» a Government in which the scheme of representation takes place)[Федералист, с 83]Здесь любопытен не вольный, видимо, акцент наобществе —в случаедемократиии направительстве —в случаереспублики Сходным образом проведено им различение и в публикации 14-го номера «Федералиста» «при демократии народ собирается купно и осуществляет правление лично, тогда как в республике съезжаются и управляют страной его представители и уполномоченные на то лица» (дословно «они —народ —собираются и управляют ею —республикой —своими представителями и уполномоченными» they assemble and administer it by their representatives and agents)[Федералист, с 104]

Подобная трактовка республики, ее противопоставление демократии имеют свои преимущества Обыденное сознание, склонное оперировать антитезами (т.н. черно-белое мышление),легко проникается такой схемой В результате победы федералистов было осуществлено крупное историческое свершение —в 1787г принята Конституция США Доведя конституционный формализм до венецианского совершенства, они, по существу, исчерпали свою историческую миссию Игра на поверхностных антитезах республики и демократии разбилась о прочно укоренившееся в сознании американцев широкое представление о республике, плохо совместимое с упрощенной схемой централизованного представительства В результате президент-федералист Дж. Адамс проиграл в1800г выборы демо-республиканцу Т. Джефферсону(1743—1826гг.)Размышляя позднее, в 1819г.,о формуле Мэдисона, никогда не чуждавшегося флорентийской модели и вполне закономерно перешедшего в конечном счете в лагерь «демократической республиканской партии», Адамс приходит к выводу «Различение республики и демократии мистером Мэдисоном не может быть оправдано Демократия на деле и есть республика, как дуб является деревом, а храм —зданием» [Farr, p. 32]

Постепенно концепт демократии реабилитируется и начинает теснить концепт республики Интересные данные на этот счет приведены Р. Хансоном [1985, 1988] Дело, однако, было не только в высвобождении лишь временно скованного юридическим формализмом федералистов стихийного либерализма и демократизма американцев, но и в том, что концепты республики и демократии стали неоправданно сближать и даже отождествлять. В конечном счете это привело к тому, что понятие современной демократии, столь популярное ныне и в политологии, и в публицистике, фактически вобрало в себя содержание концепта республики. Дуб стал больше, чем деревом, храм —больше, чем зданием. Однако это уже иной сюжет концептной истории, выходящий за рамки данного очерка.

Понятие нации-государства к XVIIIв. с завершением своего становления к концу XVIIIв., решительно и повсеместно вытесняет более широкий концепт республики как политического сообщества вообще. Соответственно, и республика начала обозначать специфическую форму статуарной организации более или менее равноправных граждан как в прошлом, так и в настоящем. Характерно, что в Британии, например, эта перемена была отмечена постепенным забвением автохтонной формы «общего блага (дела)», или commonwealth,и ее вытеснением романизованной формой republic.Это не было простой заменой. Фактически кристаллизуется новая версия концепта республики как осуществляемого сообществом равноправных граждан представительного правления с выборными органами власти, включая избираемого, а не наследственного главу государства.

Несколько раньше, обобщая исторический смысл понятия республики, Ж.-Ж. Руссо (1712—1778)в своем «Общественном договоре» выдвинул тезис, что всякое легитимное правление является республиканским [Руссо1939,с. 95].Философскую аргументацию этого тезиса осуществил И. Кант (1724—1804).Сначала он обосновывает вывод об условном, но необходимом характере идеи первоначального договора: «Этот договор естьвсего лишь идеяразума, которая, однако, имеет несомненную (практическую) реальность в том именно смысле, что он налагает на каждого законодателя обязанность издавать свои законы так, чтобы онимоглиисходить от объединенной воли целого народа» [Кант 1994,с.303]. Вместе с тем философ считал, что данная логика относится к правителю, а не к подданным, но в то же время отмечал, что «во всякой общности (in jedem gemeinen Wesen — так именуется «старый» концепт республики —М.И.) необходимоповиновениемеханизму государственного устройства (Staatsverfassung)по принудительным законам (имеющим в виду целое), но вместе с тем необходим идух свободы» [с. 327].

Разрешение фундаментальных противоречий между императивом безусловного поддержания политического порядка и духом свободы намечается в знаменитой работе «К вечному миру» (1795).Кант обращает внимание на внутреннюю динамику политической системы. Ее простейшие, деспотические формы предполагают «принцип самовластного исполнения государством законов, которые оно само себе устанавливает» [с.381]. Внутренняя же дифференциация приводит к утверждению республиканизма или государственного принципа отделения исполнительной власти от законодательной [там же]. Тем самым республиканизм, как и деспотизм, оказывается этапом развития формы правления. В этом качестве он «касается основанного на конституции (на акте общей воли, благодаря которому толпа становится народом) способа, каким государство распоряжается полнотой своей власти» [с.379—381]. Республиканизм позволяет отделить публичную волю от частной воли правителя, которые смешиваются в условиях деспотизма.

Окончательно смысл республиканизма как высшего этапа правового развития политической системы Кант формулирует в «Метафизике нравов» (1797): «...дух первоначального договора (anima pacti originarii)налагает на устрояющую власть обязательство делатьспособ правлениясоответствующим идее первоначального договора и, если этого нельзя добиться сразу, последовательно и постепенно (т.е. без революционного покушения на безусловное подчинение всякой существующей власти — М.И.)так изменять это правление, чтобы онопо своему действиюсогласовывалось с единственно правомерным строем, а именно со строем чистой республики, и чтобы старые эмпирические (статуарные) формы, которые служили лишь к тому, чтобы способствоватьпокорности народа, превратились в первоначальную (рациональную) [форму] —единственную, делающуюсвободу принципом, более того, условием любогопринуждения, которое необходимо для правового государственного строя в подлинном смысле этого слова и которое в конце концов приведет к результату, соответствующему и букве [первоначального договора]» [Кант 1965,с.267].

Нетрудно заметить, что Кант, по сути, отстаивает республиканскую идею от ее извращения и выхолащивания идеологами Французской революции, которые низвели ее до одной из форм господства —фактически даже не демократического, а скорее антимонархического. К сожалению, последующая история республиканизма на континенте оказалась подавлена якобинским воздействием (Jacobinic moment),ставшим антитезой макиавеллистскому воздействию (Machiavellian moment).Произошло как бы выворачивание республиканизма наизнанку. Вместо усложнения и обогащения происходит его упрощение и даже опошление.

Редукционистская антимонархическая версия республиканизма (правление нации при условии ликвидации власти монарха и двора)возобладала в ходе революций первой половины XIXв. с их кульминацией в 1848г. Этот момент стал одновременно и началом новой, уже двойной редукции концепта. Окончательно формируется идея демократической республики (правление народа, т.е. низших, «демократических» слоев, при условии отстранения от власти аристократов и элит).Вполне логичным шагом стала не заставившая себя ждать очередная, уже тройная и наиболее последовательная редукция концепта —в виде пролетарской республики (правление трудового народа, эксплуатируемых классов при условии отстранения от власти эксплуататоров).

Отечественная политическая мысль тоже поддалась искушению простоты. Деятели революционного движения попросту копировали и упрощали и без того примитивные схемы республиканизма. Их оппоненты воспринимали это всерьез и тратили немало сил ради сопоставлений монархии и республики, которые из-за исходных редукционистских посылок получались однобокими и все более примитивными.

В политическом дискурсе советского и постсоветского периода республика вообще оказалась приниженной до понятия административно-территориального элемента имперской системы. В своем собственном качестве она была попросту отвергнута. Вспомним резкую реакцию политических руководителей и даже истерические протесты партийно ангажированных публицистов и незадачливых депутатов против идеи «Союза Суверенных Республик». О возможности реабилитации понятия республикапутем его рационализации и усложнения никто даже не задумался.

Эта возможность тем более заслуживала бы внимания, поскольку концептуализация постсоветских политических систем в качестве нацийбыла и остается затруднена явственной и, вероятно, пока непреодолимой гегемонией вульгарного этнополитического смысла во всех случаях, когда используется кореньнац-.В подобных условияхреспубликаскорее, чем что-либо иное, могла бы выражать смыслцелостного единства суверенного государства и гражданского общества —пусть даже совершенное состояние этих политических образований остается только потенциальным и желаемым. Движение к ним, их институционализация были бы облегчены предварительной концептуализацией. Осуществилось же нечто прямо противоположное декларируемым интенциям реформаторов-демократов (соответствующее, однако, их фактическим, вероятно, неосознанным устремлениям)—переход от СССР к СНГ оказался простой заменой империи зла набором суверенных (подразумевалось — всевластных)государств (на делеправительств, начальства).При этом гражданское общество или даже его скромные зачатки были всего лишь досадной помехой такой «суверенизации», а потому последовательно игнорировались.

Что же касается развития идеи республиканизма в атлантической традиции, то здесь, как уже указывалось, произошло отождествление понятий демократии и республики через концептное подобие синонимии. Это, естественно, также не могло не вызвать упрощений и вульгаризации, нанесших ущерб как одному, так и другому концепту. Логичным выходом стало возникновение понятия полиархии,которое было введено в современную политологию Р. Далем [Dahl 1956; 1971;1989]. Смысл и развитие понятия описаны самим Далем в статье «Полиархия, плюрализм и пространство» [Dahl 1984;Даль 1994]. Это понятие позволяет рационализовать реальный смысл институциональной основы того, что Кант как раз и называл «истинной республикой».