16 См.: Poincaré h. Science et Méthode. P., 1908. См. Также: Papert s. The Mathematical Unconscious // Aesthetics in Scien­ce. Р. 105.

[222]

Полученный результат передается на уровень сознания эстетическим путем, так как математическая красота слу­жит критерием оценки идеи. На заключительной стадии происходит сознательная оценка результатов. Роль цензо­ра здесь исполняет эстетический критерий. Таким обра­зом, работой математика движет эстетическое начало, иг­рающее эвристическую роль на высшем уровне математи­ческого творчества.

Полемика Пуанкаре с редуционизмом Рассела, теоре­тической семантикой Тарского и другими логическими тео­риями, настаивавшими на автономности и самодостаточ­ности математики, игнорировавшими феномены красоты, удовольствия, эстетического начала в математической на­уке, имела существенное значение для представителей точных наук, психологов, преподавателей, воспитателей. Его идеи были развиты Бурбаки, разработавшими генети­ческую теорию математического знания. Подчеркивая не платоновский — формально-логический, не зависящий от человеческого ума и деятельности, — а глубоко личност­ный характер математики, Бурбаки сранивали ее генезис с естественным, внелогическим конструированием реаль­ности ребенком. В современный период сходные взгляды высказывает В. Мак Калош, настаивающий на неразрыв­ности математики и математика как личности.

Одна из отличительных черт постнеклассического зна­ния — осознание полезности интеллектуальной красоты как источника творческого вдохновления, эвристической ценности. Вместе с тем красота в науке, в отличие от ис­кусства, является не целью, но методом поиска истины. Признаки красоты в науке — гармоничность, интеллекту­альная ясность, экономность, простота, глубина, целост­ность, доступность, элегантность.17 Из такого понимания вытекает сопоставление эстетического начала в математи­ке и формалистическом искусстве как сферах формально­го соотношения элементов, высокой абстракции.

17 См.: Osborne H. Mathematical Beauty and Physical Science / / The British Journal of Aesthetics. 1984. Vol. 24. № 4. Р. 295.

[223]

Связи эстетики с естественными науками — биологи­ей, ботаникой, зоологией, геологией — представляются специалистам наиболее тесными. Обширная литература посвящена исследованию непосредственных влияний, вза­имодействий, параллельных тенденций, аналогий между ними.18 Так, становление возвышенного в качестве одной из основных эстетических категорий связывается с повы­шенным интересом к геологии в XIX веке; викторианская эстетика — с изучением папоротников; эволюция декора и европейской моды XVIII-XIX веков — с последователь­ным освоением мира птиц, рыб, бабочек, раковин, водорос­лей и так далее; смена живописных стилей — с развитием оптики. При таком подходе специалистам в области эсте­тики не всегда удается избежать вольного, метафоричес­кого обращения с научными понятиями. Так, К. Леви-Стросе в свое время пытался применить биологическое понятие трансформации к анализу живописи и музыки и в то же время придать универсальное значение эстетичес­кому понятию стиля, распространив его на природу в це­лом и каждый из ее элементов — молекулу, кристалл и т. д. Такие ведущие пансемиотики, как Д. Далиган, Б. Дюваль, Р. Шондер, рассматривали космос как тотальную теорию знаков, где материя представала глобальным означающим, а ее энергия (сила, душа, дух) — бессознательным озна­чаемым. В семиофизике физические явления рассматрива­лись в качестве результата взаимодействия видимых и неви­димых универсальных форм; М. Фуко исследовал “микро­физику власти” и т. д.

Целью преодоления “лунатизма” культуры постмодер­низма, на ощупь ищущей новый образ мира, задаются ис­следователи, утверждающие приоритетную роль науки, предопределяющей, по их мнению, пути развития искус­ства и эстетики. Сторонники этой второй тенденции в дис­куссиях об эстетическом начале в искусстве и науке исхо­дят из того, что художественная сфера всегда ограничена