10.3 Взаимодействие цивилизаций. Сценарии будущего

В.Д. Зотов

Зотов, Виктор Дмитриевич (р. 1931)

— спец. по соц. философии; д-р филос. наук, проф. Окончил МГИМО (1954). В течение 20 лет работал в Туркменистане, был зав. кафедрой филос. Туркменского гос. ун-та, зам. директора по науке Ин-та истории партии при ЦК компартии Туркмении. В 1975 переведен в Академию МВД СССР на должность нач. кафедры обществ. наук. С 1987 — проф. кафедры филос. АОН, с 1991 — проф. кафедры филос. Росс. академии управления. С 1994 г. и по настоящее время — профессор кафедры политических наук РУДН.

В центре науч. интересов З. — проблемы соц.-полит. развития общества, идеологии нац.-освободительных движений, особенно на Востоке. Руководитель авторского коллектива и один из авторов книги «Очерки социальной философии». Всего им опубликовано около 200 научных работ общим объемом свыше 320 печатных листов, в том числе 15 книг и монографий.

Осн. соч.: «Социалистические концепции развивающихся стран и идеологическая борьба», 1971; «Исторический материализм. О проблемах единства и многообразия общественного развития Запада и Востока», 1985; «Очерки социальной философии. Учебное пособие для студентов вузов», 1994; «История политических учений» (в соавт. с Л. В. Зотовой), 2005.

Реквием по Западу

В 2002 г. в США вышла книга П. Бьюкенена «Смерть Запада», которую американская пресса сразу же назвала «шокирующим бестселлером». Что это — подражание Освальду Шпенглеру, автору книги «Закат Европы», будоражившей многие умы весь XX век; попытка усилить мрачные прогнозы грядущего: если О. Шпенглер говорил о «закате», то П. Бьюкенен говорит о «смерти», первый — о Европе, второй — о всем западном мире, включая США?

Любой задающий такие вопросы сам же скажет, что книга Шпенглера писалась в годы Первой мировой войны и вышла в свет в мае 1918 г., когда для исторического оптимизма в Европе было немного оснований. Другое дело сейчас, когда Европа предстаёт в новом, объединенном — экономически и политически — качестве. Когда США, возглавляющие Запад, выиграли «холодную войну» с СССР, примирились с новой Россией и представляют единственную сверхдержаву в современном мире. Когда американские вооруженные силы способны эффективно действовать на суше, на море, в воздухе и космосе, причем многократно превосходить коалицию своих гипотетических противников на каждом из названных направлений.

Что же случилось с Европой и Америкой — богатой, очень заботящейся о себе, о своём здоровье нацией, какой смертельный недуг поразил организм Запада? Может быть, все-таки это какое-то иносказание или просто фраза, рассчитанная на слабонервных людей? Ни то, ни другое.

Патрик Бьюкенен — известный американский политик и серьезный исследователь. Он был главным советником трех американских президентов от Республиканской партии, дважды — в 1992 и в 1996 г. — его кандидатура была в числе возможных претендентов на должность президента от Республиканской партии, а в 2000 г. он выдвигался на должность президента США от Реформистской партии. <...>

Диагноз Бьюкенена о смерти Запада, в том числе и Америки, основан на следующих констатациях. Западные нации, начиная с середины 60-х гг., перестали воспроизводиться, их численность неуклонно уменьшается. В то же время в Азии (особенно в исламских странах, а также в Индии, Китае), Латинской Америке и Африке численность населения быстро растет. Это не западное население, испытывающее голод и нищету в своих странах, хлынуло в богатую Европу и в ещё более богатую Америку в поисках лучшей жизни. Не отказываясь от своей культуры, веры, своих ценностей, эти иммигранты — инородцы (foreign born) не просто деформируют западную цивилизацию, а уничтожают ее. <...>

«Культурная революция» и ее идейные провозвестники

Большевистская революция, начавшаяся со штурма Зимнего дворца в Петрограде в 1917 г., хотела создать нового социалистического человека и построить коммунизм, отмечает Бьюкенен, но из этого ничего, кроме установления режима полицейского террора и воспитания детей в духе ненависти к Западу, не получилось. Но вот другая революция (Бьюкенен называет ее «культурной», иногда «культурной и социальной»), начавшаяся в 60-х гг. в студенческих городках Запада (кампусах) и нацеленная на разрушение традиционных культурных, моральных и даже религиозных ценностей и жизненных ориентации, быстро набрала силу и в итоге стала доминирующим фактором всей жизни Запада — и частной, на уровне семьи, и общественной, на уровне государства. Бьюкенен так формулирует свою задачу: «В книге «Смерть Запада» я хочу описать эту революцию — за что она выступает, откуда происходит, как захватывает нашу молодежь и что предвещает ее триумф» (р. 8). И в другом месте: «Смерть Запада — это не предсказание или прогноз того, что будет; это описание того, что происходит сейчас. Нации «первого мира» умирают» (р. 23).

Бьюкенен приводит такие данные. В 1960 г. мировое народонаселение насчитывало 3 млрд. человек, в том числе народы европейского происхождения, включая американцев, австралийцев, канадцев — 750 млн., или 1/4. В 2000 г. численность мирового народонаселения удвоилась и составила 6 млрд. Этот прирост дали в основном народы Азии, Африки и Латинской Америки. Численность народов европейского происхождения, подвергшихся с середины 60-х гг. «культурной революции», возросла всего на 250 млн. человек, составив таким образом 1 млрд человек, или 1/6 мирового народонаселения. Согласно расчетам, за период 2000—2050 гг. мировое народонаселение возрастет еще на 3 млрд. и составит 9 млрд. человек. Доля народов европейского происхождения снизится до 1/10, т.е. произойдет не только относительное, но и абсолютное уменьшение численности народов «первого мира». О недалеком будущем своей страны Бьюкенен говорит как об «Америке третьего мира», а о будущем Европы — как о «континенте третьего мира».

Итак, те процессы, которые деформируют и ведут к гибели американское и все западное общество, Бьюкенен называет «культурной революцией». Главное проявление этой революции он видит в уменьшении рождаемости в странах Запада и, соответственно, численности их населения. Молодые представительницы прекрасного пола не хотят жить так, как жили их матери. Получив образование, они стремятся сами, без мужей и их материальной поддержки, встать на ноги, предпочитают жить без семейных уз и забот.

Идею «не иметь мужей и детей» Бьюкенен связывает с тлетворным влиянием представителей «западного марксизма» — Д. Лукача (1903—1969) и А. Грамши (1891—1937) и Франкфуртской школы «неомарксизма» — Т. Адорно (1903—1969) и Г. Маркузе (1898—1979). Были, конечно, и другие идеологи, как, например, М. Хоркхаймер, М. Хайдеггер, Э. Фромм, но первые четверо — главные виновники «культурной революции», укладывающей Запад на смертное ложе.

Все они европейцы, хотя Адорно и Маркузе, спасаясь от гитлеровского режима, ряд лет жили и работали в США и потому считаются «немецко-американскими» философами. Они отвергли тот марксизм, согласно которому «классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата» (К. Маркс), как и тот, который провозглашает «первенство политики над экономикой» и другими сферами общественной жизни (В. И. Ленин).

У Маркса и предшествовавших социалистов они взяли только одно — критическое отношение к буржуазному обществу и, перенеся эту критику на «поздний капитализм», выдвинули два главных положения. Первое. Движущей силой революции является не пролетариат, который обуржуазился и врос в это общество, а «аутсайдеры», люмпены, безработные, преследуемые национальные и сексуальные меньшинства, а также радикальные слои студенчества и гуманитарной интеллигенции, в международном плане нищие массы «бедных» стран, противостоящие «богатым». Второе. Слабое звено буржуазного общества — не власть, не государство (это, напротив, самые сильные звенья), а система духовных ценностей: культурных, моральных, религиозных и определяемых ими семейно-брачных отношений. Бьюкенен приводит слова Лукача о том, что «всемирный переворот в ценностях не может произойти иначе, как путем уничтожения старых ценностей и создания революционерами новых ценностей». Бьюкенен пишет, что Лукач в 1919 г., будучи народным комиссаром культуры Венгерской советской республики, инициировал введение в венгерских школах радикальной программы полового воспитания, в соответствии с которой детям преподносились идеи свободной любви, устарелости моногамной семьи, тех религиозных предрассудков, которые лишают человека всех удовольствий. Женщины призывались к восстанию против существовавших семейно-брачных отношений. Согласно Бьюкенену, эти идеи Лукача получили реализацию через полвека в период «сексуальной революции» на Западе (см. р. 75).

Грамши, основатель и руководитель Коммунистической партии Италии и деятель Коминтерна, которого фашистский диктатор Муссолини много лет держал в тюрьме, тоже, как выясняется, приложил руку к будущей «культурной революции» в Европе и США. Бьюкенен делает акцент на идее Грамши, содержащейся в его «Тюремных тетрадях», о том, что марксистам в союзе с творческой интеллигенцией необходимо постепенно — тихо, мирно, без какого-либо насилия — овладеть учреждениями культуры, образования, средствами массовой информации. И когда это будет сделано, сознание людей изменится. Тогда и власть упадет прямо в руки «культурным революционерам» как созревший плод.

Процесс перевода марксизма на термины культуры продолжили деятели Франкфуртской школы социальных исследований. Если для старых марксистов врагом номер один был капитализм, то для «неомарксистов» таким врагом стала западная цивилизация, победа над которой предполагала умерщвление христианской веры в душе западного человека. Если Маркс криминализировал класс капиталистов, то теоретики Франкфуртской школы криминализировали «средний класс», видя в нем источник и опору фашизма. Единственное, что сближало старых и новых марксистов, это понимание морали: все, что способствует революции, — морально, что препятствует ей — аморально.

С началом вакханалии фашизма в Германии главные теоретики Франкфуртской школы как евреи и марксисты предпочли «упаковать свою идеологию» и переехать в Америку. Там, в Нью-Йорке, с помощью Колумбийского университета они основали новую Франкфуртскую школу и, как пишет Бьюкенен, «перенацелили свои таланты и энергию на подрыв культуры страны, которая предоставила им убежище» (р.80).

В США Адорно и его сотрудники провели социологическое и психоаналитическое исследование разных типов личности с точки зрения предрасположенности к принятию демократического или авторитарного руководства. По его результатам в 1950 г. вышла книга «Авторитарная личность», которую Бьюкенен оценивает как самый популярный труд Франкфуртской школы, ее «запрестольный образ», как священный текст.

Пребывая на американской земле, деятели Франкфуртской школы создали новое оружие — «критическую теорию», которая представляла собой «деструктивный по своему существу критицизм всех главных элементов западной культуры, включая христианство, капитализм, власть, семью, патриархат, иерархию, мораль, традиции, патриотизм, сексуальные ограничения, лояльность, национализм, наследственность, этноцентризм, обычаи и консерватизм» (р.80).

Самой беспощадной критике подверглась традиционная семья во главе с отцом-мужчиной. В этом усмотрели не просто неравенство полов, а политическое неравенство. Такая семья рассматривалась как «авторитарная», представляющая собой «авторитарное государство в миниатюре», где «семейный империализм воспроизводит национальный империализм». Согласно Э. Фромму, который стал фактическим основателем феминизма в США, «разница между полами является фикцией западной культуры». А Адорно дошел до того, что объявил патриархальную семью «колыбелью фашизма» (р.87). Масло в огонь «сексуальной эмансипации» подлил Маркузе. В своей книге «Эрос и цивилизация» он объявил «принцип получения удовольствия» главным принципом жизни, что было с энтузиазмом встречено в студенческих кампусах Европы. Маркузе стал «культовой фигурой», отмечает Бьюкенен. Не случайно во время студенческих выступлений в Париже в 1968 г. развевались знамена с надписью «Маркс, Мао, Маркузе» (р.86). И хотя позже Маркузе отказался от наиболее нигилистических положений своей концепции, слово было сказано и продолжало находить свои жертвы как в Европе, так и в США. Причем жертвами стали не только люди — молодые поколения, но и сложившиеся системы ценностей и отношений.

Смертоносные проявления «культурной революции» в Америке

Бьюкенен приводит много цифр и фактов, характеризующих культурную революцию в Америке. Иногда он повторяет некоторые сюжеты и определения, констатируя, что ни одна нация в мире не подвергалась столь масштабным и кардинальным демографическим, культурным, религиозным и другим изменениям, как США. Да и еще в столь короткий срок. «Всего за полжизни одного поколения, — пишет Бьюкенен, — многие американцы увидели своего Бога развенчанным, своих героев оскверненными, свои ценности и культуру развращенными, свою страну захваченной, а самих себя демонизированными экстремистами и слепыми приверженцами верований, которых придерживались поколения американцев» (р.5).

В этих категоричных и безжалостных определениях, раскрывающих содержание культурной революции, явно звучит глубокая скорбь Бьюкенена по поводу происходящего и уже происшедшего в его стране. В приводимых им цифрах тоже.

Все социальные и культурные индикаторы указывают на то, отмечает Бьюкенен, что идея «не иметь мужей и детей» все шире распространяется среди молодого поколения женщин Америки: если в 1970 г. только 36% женщин в возрасте от 20 до 24 лет были незамужними, то в 1995 таких стало уже 68%, а процент женщин от 25 до 29 лет, которые «никогда не были замужем», поднялся с 10 до 35 (см. р.37).

Настоящим бедствием американского общества стали аборты. Если до середины 60-х гг. в США ежегодно фиксировалось 6 тыс. абортов, то в 1970 г., после подписания губернатором штата Нью-Йорк Рокфеллером и губернатором Калифорнии Рейганом самых либеральных в Америке законов об абортах, их число увеличилось до 200 тыс. А в 1973 г., когда Верховный суд США объявил о том, что право женщин на аборт защищено Конституцией страны, число абортов достигло 600 тыс. С тех пор, несмотря на осуждение Папой Иоанном Павлом II всех искусственных средств контроля над рождаемостью как аморальных для католиков, ежегодное число абортов составляет 1,5 млн. (см. р.26, 27).

В результате такого понимания гражданских прав женщин рождаемость в США упала до 1,4 ребенка на одну женщину, тогда как для воспроизводства населения требуется 2,1 ребенка («коэффициент рождаемости»).

Другой составляющей этой революции является происходящее национально-этническое и расовое преображение американского общества. В 1960 г. только 16 млн. американцев не имели своих предков в Европе. Сегодня их число составляет 80 млн. (см. р.3). В 1960 г. белые составляли 88,6% населения США, в 1990 г. — 75,6%, т.е. за 30 лет численность белого населения относительно небелого сократилась на 13%. Сегодня в США 31 млн. иммигрантов. Половину из них составляют выходцы из Латинской Америки, четвертую часть — из Азии, остальные — из Африки, Среднего Востока и Европы. Бьюкенен предупреждает, что если не будет изменена нынешняя иммиграционная политика, то к 2020 г. процент белого населения в США может упасть до 61, а к 2050 г. евро-американцы как самая большая на сегодняшний день и наиболее лояльная часть электората будут в меньшинстве (см. р.136,141).

«Америка не обладает иммунитетом от сил сепаратизма, — пишет Бьюкенен. — Все шире распространяется ощущение того, что Америка тоже разрывается по этническим и расовым швам... Не только в этническом и расовом, но и в культурном и моральном отношениях мы уже не составляем один народ или одну нацию под Богом» (р.5).

Идеологической составляющей процесса смерти Запада является, согласно Бьюкенену, «война против прошлого». «Среди американцев нет больше согласия в вопросах ценностей, истории или героев, — пишет он. — То, что одна половина Америки считает славным прошлым, другая половина считает позорным. Колумб, Вашингтон, Джефферсон, Джексон, Линкольн и Ли — все эти герои старой Америки ныне подвергаются нападкам. Даже такие наиболее американские слова, как равенство и свобода, понимаются по-разному разными американцами» (р.145). «Новые американцы», которые выросли после 60-х гг., не любят старую Америку, считая ее «фанатичной, реакционной, репрессивной и скучной страной».

В этом же направлении действует процесс «дехристианизации» Америки, возвращения к язычеству (р.180). Небезынтересно отметить, что дехристианизацию США Бьюкенен объясняет не столько фактором иммиграции, т.е. тем, что приходит в его страну извне, сколько факторами внутренней политики: секуляризацией школ («там, где торжествует секуляризм, население начинает сокращаться и вымирает») и особенно деятельностью Верховного суда США, который в последние десятилетия попал под влияние «узаконенных идеологий». Согласно последним, то, что раньше считалось противоправным, осуждалось и осуждается сейчас христианской религией, становится вполне правомерным.

Бьюкенен считает, что «устранение Бога из американской общественной жизни было осуществлено не демократическим, а диктаторским путем». В роли диктаторов выступают малоизвестные и вовсе неизвестные американскому народу члены Верховного суда, с которыми Конгресс не хочет конфликтовать. «Если Америка перестает быть христианской страной, то это потому, что она перестает быть и демократической страной. Это настоящий государственный переворот (р. 188).

Политический «раздрай» значительно усиливается иммигрантским фактором. Иммигранты, естественно, предпочитают голосовать за тех кандидатов (в президенты или губернаторы), которые способствуют получению ими американского гражданства. В результате возникает не только зависимость высших должностных лиц от иммигрантов. «Выдвигается новая элита, которая захватывает ныне командные высоты.

Овладев институтами, формирующими и передающими идеи, мнения, верования и ценности — телевидением, искусством, увеселительными заведениями, образованием, эта элита создает новый народ... Миллионы людей (американцев) стали чувствовать себя чужаками в своей стране», — пишет Бьюкенен. Он вспоминает слова древнегреческого трагедийного поэта Еврипида (V в. до н.э.) о том, что «нет большей печали на земле, чем потеря родины».

«Европа — ходячий мертвец»

Это значит, что если в 2000 г. во всей Европе — от Исландии до России — проживало 728 млн. человек, то к 2050 г. количество европейцев (без учета новой иммиграции) уменьшится по разным подсчетам до 600—556 млн., а к концу 2100 г. до 207 млн. человек (см. р.12). К тому же население Европы сильно постареет. Бьюкенен приводит слова известного французского демографа А. Сови о том, что Европа становится континентом «старых людей в старых домах со старыми идеями».

Что будет с европейскими народами, Бьюкенен более конкретно показывает на примере Германии в перспективе к 2050 г.:

• численность населения сократится с 82 млн. до 59 млн. человек;

• количество детей в возрасте до 15 лет уменьшится до 7,3 млн.;

• треть населения составят люди старше 65 лет, количество пожилых людей более чем в два раза превысит количество детей;

• население Германии составит около 0,67% мирового народонаселения, только один из каждых 150 человек на земле будет немцем, и немцы будут среди самых старых народов в мире.

Есть и более долгосрочные прогнозы, на 2100 г., исходящие от ООН: если рождаемость в Германии сохранится на нынешнем уровне, а иммиграции не будет, то численность ее населения сократится с 82 млн. человек до 38,5 млн., т.е. на 53% (см. р.12—15).

Но иммиграция есть и будет. Причем она, легальная и нелегальная, приняла, как и в США, массовый характер. Уже сейчас в Германии миллионы турок, во Франции миллионы алжирцев. В Лондоне этнические меньшинства составляют 40% населения, а к 2010 г. меньшинством будут белые люди. «Дни Европы сочтены, — пишет Бьюкенен. — Массовая иммиграция из исламского мира изменяет этнический состав старого континента... Население Европы становится все более арабским и исламским...» (р. 109).

В том, что в этих словах нет преувеличения, убеждает статья в «Известиях» от 1 февраля 2003 г. под названием «Бельгийский халифат». Ее автор, Э. Гусейнов, пишет, что скоро в Европе, на территории Бельгии, может появиться новое государство — арабское. Его официальным языком будет, естественно, арабский, а религией — ислам. Во всяком случае, уже сейчас улицы Антверпена — четвертого по величине порта мира и самого богатого города Бельгии — наравне с полицией патрулирует сегодня одетая в черное мусульманская милиция, составленная из молодых марокканцев. Здесь действует радикальная организация, называемая Европейской арабской лигой, которая требует не только квоты для мусульман в государственных учреждениях, но и, главное, официального прекращения политики интеграции иммигрантов-мусульман в бельгийскую жизнь. Над молодыми марокканскими милиционерами, следующими в кварталах иммигрантов по пятам за полицией с плакатами «Плохие полицейские, Европейская арабская лига следит за вами», можно было бы посмеяться, если бы речь не шла об очень серьезных вещах, а именно о попытке арабских иммигрантов создать параллельные государственным структуры власти. В статье говорится, что ответственность за создавшееся положение несут социалисты, которые правят Антверпеном. Именно они в течение десятков лет потворствовали переселению в Антверпен иммигрантов из Марокко и некоторых других стран Северной Африки.

Россия: «Catastroika»

Делая обстоятельный анализ предсмертной агонии Запада, Бьюкенен не обходит стороной и Россию. Не отделяя ее от Запада в цивилизационном отношении, американский политик видит в ее организме те же процессы. Положение дел в России он называет точным и горьким для нас словом — «катастройка», составленном из двух слов — «перестройка» и «катастрофа». Бьюкенен приводит данные, согласно которым на декабрь 2000 г. численность населения России составляла 145 млн. человек, коэффициент смертности на 70% превышал коэффициент рождаемости. Даже массовая иммиграция в Россию русского и русскоязычного населения из бывших советских республик не спасает положения. Уже к 2015 г. численность населения России снизится до 123 млн., к 2050 г. до 114 млн. человек (р. 17,102).

Бьюкенен обращает внимание на то, что три четверти огромной российской территории находятся к востоку от Урала, а на Дальнем Востоке проживает всего 8 млн. человек. На Чукотке, территория которой в три раза превышает территорию Англии, в 1990 г. проживало 180 тыс. человек, в 2001 г. — 65 тыс., а через 5 лет останется всего 20 тыс. «Небольшое число россиян занимает северную половину самого большого континента в мире, территория которой превышает территорию США и представляет собой кладовую самых жизненно важных ресурсов — лесоматериалов, нефти, золота», — констатирует Бьюкенен (р. 102).

Он не говорит о стремлении США превратить Россию в эколого-сырьевой придаток Запада, о том, что значительная часть природных богатств России уже принадлежит транснациональным корпорациям, замкнута на воспроизводственные процессы, приносящие доходы не россиянам, а народам западных стран.

Зато благодаря Бьюкенену мы узнаем об опасностях, грозящих России с Юга, особенно со стороны Китая. Он напоминает, что численность населения Китая составляет 1250 млн. человек и что Китай рассматривает некоторые части Сибири как свои «утерянные территории». Так, порт Владивосток, нынешняя военно-морская база Тихоокеанского флота России, был основан в 1860 г. на территории, принадлежавшей до того китайцам. В условиях, когда Россия потеряла территории Средней Азии и Кавказа, Пекин заявит о своих территориальных претензиях к России. Бьюкенен называет даже время, когда это произойдет — ближе к середине этого века (см. р.103).

Другую опасность, грозящую России с Юга, представляют, по мнению автора книги «Смерть Запада», бывшие советские республики Центральной Азии — Казахстан, Узбекистан, Кыргызстан, Таджикистан, Туркменистан. Как и на всем Востоке, численность их населения быстро растет: в 2000г. она составляла 55,9 млн. человек, в 2025 г. составит 72,4 млн. К этой группе государств Бьюкенен добавляет и Афганистан, численность населения которого за тот же срок возрастет с 22,7 до 44,9 млн. человек (см. р.105).

Единственное спасение для России как европейской и христианской страны Бьюкенен видит в союзе с Западом. Повторяя эту мысль в нескольких местах своей книги «Смерть Запада», Бьюкенен как бы не замечает возможного вопроса — а какой прок России от союза с мертвецом?

Бьюкенен о внешней политике США

Из 10 глав книги «Смерть Запада» нет ни одной, специально посвященной вопросам внешней политики США. Но эти вопросы волнуют Бьюкенена не меньше, чем внутреннее положение, складывающееся в США. Бьюкенен не относится к тем политикам, которые, как, например, Зб. Бжезинский, считают мир «великой шахматной доской» и рассчитывают на то, что в течение нескольких ближайших десятилетий произойдет «узаконение» роли Америки «как первой, единственной и последней истинно мировой сверхдержавы». (Подчеркнутыми нами словами заканчивается известная книга Зб. Бжезинского «Великая шахматная доска. Господство Америки и его геостратегические императивы». М., 1999, с.254.) Примечательно, что Бьюкенен даже ни разу не упоминает имени своего «визави» из числа демократов, который был советником президента Дж. Картера по вопросам национальной безопасности. Не упоминает, но фактически спорит с ним по всем основным вопросам внешней политики США.

Прежде всего, Бьюкенен, ссылаясь на историю, показывает несостоятельность чьих-либо претензий на мировое господство: будь то империя Александра Македонского, Римская империя, Арабская империя, Британская империя или Советская империя. Все они рано или поздно разваливаются и гибнут. О мировом «господстве Америки» в настоящем или ближайшем будущем Бьюкенен, естественно, не говорит, ибо Америка, как и весь Запад, «умирает». Что касается «геостратегических императивов» Америки, то они тоже выглядят у Бьюкенена совершенно в другом свете.

Так, в расширении НАТО на Восток, ближе к границам России, изображаемого официальной американской пропагандой и теми, кто делает внешнюю политику США, как естественный и никому не угрожающий процесс, Бьюкенен видит складывание «неоимпериалистического блока». Действуя якобы от имени демократии и защиты прав человека, этот блок утверждает свое «суверенное право» карать такие небольшие государства, как Сербия. «Отцам-основателям Америки было бы очень стыдно за то, — пишет Бьюкенен, — что сделали Клинтон и Олбрайт с сербами — маленькой нацией, которая не нападала на нас, не угрожала нам, не искала войны с нами. А мы сокрушили Сербию так же жестоко, как Гитлер» (р.242).

Бьюкенен предлагает вывести все сухопутные войска США из Европы и Азии, пересмотреть обязательства перед другими странами, принятыми в период «холодной войны».

По-новому предстает и проблема отношений США с двумя ключевыми странами района Персидского залива — Ираком и Ираном, которые, по мнению Вашингтона, представляют «средоточие зла» и против которых можно и должно применять военную силу. Бьюкенен пишет, что с самого начала он выступал против войны США в Персидском заливе (1991 г.), мотивируя свою позицию следующим образом: победа Америки неизбежно возложит на нее имперские обязанности по поддержанию порядка в Кувейте и всем регионе. Но долго это продолжаться не может. Через какое-то время американцам это все надоест и они вернутся домой. Так же поступят англичане. И тогда Кувейт будет поглощен Ираком или Ираном, демографический потенциал которых быстро возрастает. Вот данные Бьюкенена: население Ирака в 2000 г. — 23,1 млн. чел., в 2005 г. — 41,0 млн. чел.; население Ирана соответственно — 67,7 млн. чел. и 94, 5 млн. чел. (см. р. 107).

Тогда аргументация Бьюкенена не возымела действия. «Мы проиграли дебаты и Америка выиграла войну, но сегодня эта аргументация выглядит еще более неотразимой», — подчеркивает американский политик (р. 107). Он значительно усиливает критику внешней политики США, особенно в отношении исламских стран, хорошо понимая, что «буря в пустыне» отозвалась трагедией в США. «То, что случилось 11 сентября 2001 г., является прямым следствием интервенционистской политики США в исламском мире, где никакие угрозы нашим жизненным интересам не оправдывают нашего массивного вмешательства», — пишет он. И дальше: «Мы республика, а не империя. И до тех пор, пока мы не будем придерживаться во внешней политике принципа, завещанного нам нашими отцами-основателями — быть в стороне от раздоров и войн в других странах, — не будет конца войне, не будет безопасности и мира в нашей собственной стране» (р.242).

У Бьюкенена явно звучит сомнение в том, сможет ли Америка, проводящая в отношении Ирака и Ирана политику «двойного сдерживания», справиться со своей задачей, тем более если у Ирана, уже имеющего баллистические ракеты, будет к 2025 г. и атомная бомба. Он говорит, что северные корейцы демонстрируют всему миру, что даже небольшая страна, обладающая ядерным оружием, заставляет Америку считаться с собой.

Постскриптум

Нельзя сказать, что мнение П. Бьюкенена о начавшейся агонии Запада преобладает в американских научных и политических кругах. В 1998 г. в журнале «Свободная мысль» (№8) под рубрикой «Переосмысливая грядущее» были опубликованы ответы ведущих американских социологов (П. Дракера, Л. Туроу, М. Голдмана, Д. Гэлбрейта, Ф. Фукуямы) на вопросы о противоречиях и перспективах мирового развития. Из шести предложенных вопросов четыре относились к положению дел на Западе и были сформулированы весьма конкретно (например, «Какое десятилетие — 60-е гг., 70-е гг., 80-е гг. или 90-е гг. — отмечено наиболее значимыми социальными изменениями, происшедшими в западных обществах после Второй мировой войны, и почему?» и «Можно ли определить складывающийся сегодня в западных странах социальный порядок в позитивных терминах или же следует и далее пользоваться определениями, основанными на применении префикса "пост-"?»). Ответы, естественно, были разными, но никто из американских ученых, «переосмысливая грядущее», а также вторую половину XX в., не затронул проблемы П. Бьюкенена. Только П. Дракер, автор известной книги «Посткапиталистическое общество» (1995 г.), в самых общих фразах сказал о том, что «основные события ожидают нас в демографической сфере».

В 2000 г. в США вышла книга «Власть в глобализирующемся мире» (редакторы — Д. Най и Д. Донахью). В главе, посвященной социальной и культурной глобализации и роли Америки в этом процессе (ее автор — Н. Розендорф), тоже нет ни слова о социальной и культурной революции, несущей смерть Америке и всему Западу. Напротив, все выдержано в бравурных и оптимистических — во всяком случае для Америки — тонах.

Заключая повествование о книге Патрика Бьюкенена «Смерть Запада», очень хотелось бы высказаться в том духе, что ее автор, как исследователь, слишком увлекся негативом, «перегнул палку», что он одинок в своем пессимизме. Но это не так. И на Западе, в том числе и в США, есть немало людей, чьи взгляды на будущее близки взглядам Бьюкенена. Есть они и в России.

В 1997 г. в интервью «Независимой газете» выдающийся российский математик, один из главных создателей советской ракетной техники, признанный авторитет в области теоретической механики академик Б. В. Раушенбах сказал следующее:

«Я разделяю самые пессимистические представления, хотя по натуре я оптимист, и душой и сердцем хотелось бы верить во все самое лучшее. Мне уже за восемьдесят, я на склоне жизни и говорю прямо — у меня такое предчувствие, что мои внуки вряд ли будут жить так же, как жили мы как представители некой расы великой культуры. Все это уйдет в прошлое, а дело будут делать — и хорошее дело! — желтые, хотя им абсолютно чужда «белая» культура. Вот такой у меня прогноз. Причем я не утверждаю, что это будет нападение, нет, это будет врастание, мы просто вымрем. А на пустые места придут китайцы и другие народы, которые успешно плодятся. Все будет происходить нормально и естественно».

Ю.Г. Сумбатян

Проблемы современной цивилизации

Проблемы цивилизации начали рассматриваться еще два столетия назад представителями французского Просвещения — Вольтером, Монтескье, Руссо, Дидро, Гельвецием, Гольбахом, Тюрго и др. Они ставили своей целью свести воедино огромный умственный опыт человечества, осмыслив и обосновав с позиций материализма шаткость феодально-монархического абсолютизма и необходимость замены его гражданским обществом, под которым они понимали цивилизацию. Все они были убеждены в том, что цивилизованное общество представляет собой социальный строй, базирующийся на началах разума и справедливости. Цивилизация, по их мнению, противостоит средневековому варварству, по отношению к которому она является несомненным прогрессом.

Большой интерес представляют взгляды просветителей на государственное устройство. В основном сочинении «О духе законов» Монтескье дает классификацию трех типов буржуазных государств: монархического, деспотического и республиканского. Пригодность и жизненность каждого типа государства, по мнению Монтескье, обусловлены прочностью принципов: в монархии — чувства чести; в деспотии — чувства страха; в республике — чувства любви к отечеству. Если «старшее поколение французских просветителей» — Монтескье, Вольтер и другие стояли на конституционно-монархических позициях, то «младшее поколение» — идеологи мелкой и средней буржуазии — Руссо, Дидро и другие — на республиканско-демократических. И не удивительно, что их общественные идеалы оказали огромное влияние на ход французской буржуазно-демократической революции. Во Франции в свое время не без основания говорили, что если бы не было Руссо, не было бы и Великой французской революции 1789—1794 гг.

Большой вклад в концепцию «цивилизации» в последующем внесли представители критического утопического социализма Ш. Фурье, К. А. Сен-Симон, Р. Оуэн. Они считали, что подобно человеческому организму, капиталистическая цивилизация проходит четыре фазы: детство, юношество, возмужание и старость. Причем, строй буржуазной цивилизации становится тем отвратительнее, чем ближе его крушение. По мнению Фурье, без уничтожения варварства и старой цивилизации не создать новой, действительно отвечающей природным основам человека. Но разрушить старую и создать новую цивилизацию могла только социальная революция, которую Фурье называл «вулканом», уничтожающим устоявшийся порядок.

Обстоятельно и разносторонне рассматривали проблемы цивилизации и русские революционные демократы (Белинский, Герцен, Чернышевский, Добролюбов и др.). Они были последовательными борцами против самодержавия и крепостничества в России, отстававшей от возникающей европейской цивилизации, и ждали гибели царского режима, который, как отмечал А. И. Герцен, не дал русскому народу ничего, «кроме слез, нужды, невежества и унижения». В письме Н. В. Гоголю В. Г. Белинский 12 июля 1847 г. писал: «Вы не заметили, что Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности».

Не только представители русской революционной демократии, но и критически мыслящие ученые России, служившие капиталистическому строю, признавали ограниченность буржуазной цивилизации. Известный русский историк и философ, исповедовавший теологический идеализм, представитель либерально-оппозиционного движения B. C. Соловьев констатировал, что эта цивилизация породила и питает индивидуализм, способствующий господству эгоизма во всех сферах жизни общества. В этом обществе «каждый для себя все и ничто для других». По мнению Соловьева, индивидуализм и эгоизм приводят общество в патологическое состояние. Этот ученый не принимал социализм, несовместимый с его нравственными позициями, но и капитализм, превративший человека в раба вещей, не вселял в него оптимизма.

К. Маркс и Ф. Энгельс исследовали проблему цивилизации, опираясь на диалектический и исторический материализм. Характеризуя сущность цивилизации, они связывали ее с общественным разделением труда, классовой дифференциацией общества, возникновением государства. А все эти социальные феномены, по их мнению, были сопряжены с социальной революцией. Они трактовали цивилизацию как историческую ступень социального развития, пришедшую на смену варварству. «Переход к цивилизации, — писал Энгельс, — означает несомненный прогресс человеческого общества, восхождение его на качественно новую, более высокую ступень».

Цивилизация — это, по словам Маркса и Энгельса, исторический продукт «длительного процесса развития, ряда переворотов в способах производства и обмена».

Цивилизованный мир, на наш взгляд, это мир, достигший больших высот в уровне и качестве жизни, экономическом, политическом, социальном и духовном, культурном развитии. В этом плане значительных успехов сегодня добились США, развитые страны Западной Европы, а также Канада и Япония. Ряд государств современного мира, в том числе и Россию, можно было бы охарактеризовать как страны, имеющие намерение пополнить цивилизованный мир.

Такова реальность сегодняшнего мира, стремящегося к новой цивилизации, созданию гражданского общества, правового государства, общества с высоким уровнем экономической, социальной, политической и духовной жизни.

Для формирования новой цивилизации необходима капитальная реконструкция всего мирового сообщества в направлении демократизации и гуманизации общественных структур, где бы в центре был человек, его экономические, социальные, политические и духовные потребности.

Во-первых, при рассмотрении данной проблемы мы должны анализировать реальные процессы, происходящие в мире в начале XXI в. Суть их в том, что мир переживает кризис, который охватил все страны мирового сообщества вне зависимости от их социально-политического строя. Этот кризис еще более углубился в результате возникновения мировых глобальных проблем.

Во-вторых, при анализе формирования новой цивилизации мы должны исходить из приоритетов общечеловеческих подходов, интересов и ценностей над классовыми, т.е. рассматривать человека как «меру всех вещей», как важнейший критерий социального прогресса, как самоцель общественного развития.

В-третьих, необходимо рассмотрение цивилизации как социокультурной организации, которая включает в себя не только общественный, но и личностный аспект, а также предполагает развитие культуры и как исторического наследия, и как человекотворческого элемента в ее материальном и духовном бытии.

Если основываться на этих трех методологических «китах» при анализе формирования новой цивилизации, то мы будем вынуждены пересмотреть существующие взгляды на общественно-политическое развитие мирового сообщества. Необходимо учитывать, что государства мирового сообщества имеют различную социальную направленность развития, многовариантность политического строя. При этом, несмотря на специфику различных экономических, социальных, политических структур, культурных традиций, религиозных верований, всему мировому сообществу присущи новые интеграционные тенденции.

На пороге третьего тысячелетия одной из важнейших проблем современного мира выступает проблема диалога между цивилизациями. В связи с этим возникает прежде всего вопрос: в чем его суть?

Диалог цивилизаций — это взаимопонимание и партнерство между различными государствами современного мира, главное средство предотвращения конфликтов и столкновений между ними для успешного решения глобальных проблем, стоящих перед человечеством в XXI в.

Мир многообразен. Можно условно разделить его на две цивилизации: одна воспринимает многообразие как угрозу, другая видит в нем перспективу мирового развития, рассматривая взаимодействие цивилизаций вне складывающейся на сегодняшний день политической ситуации в мире.

По мнению многих современных как отечественных, так и зарубежных ученых, межкультурные и межрелигиозные взаимодействия (и противодействия) ряда крупнейших цивилизаций будут в дальнейшем во многом определять параллели развития всего мира.

Большинство западных, прежде всего американских, геополитиков чаще всего придерживается двух концепций будущего мира. Одна из них — концепция американского ученого С. П. Хантингтона, так называемая неоатлантическая модель, которая фиксирует восемь макроцивилизаций. Это:

— атлантическая (Северная Америка и Западная Европа);

— латиноамериканская (Центральная и Южная Америка);

— славяно-православная (Россия и ряд стран Восточной Европы);

— исламская (государства Магриба, Ближний и Средний Восток);

— индуистская (Индия и ее окрестности);

— конфуцианская (Китай);

— японская (Япония);

— африканская (Африка южнее Сахары).

Межцивилизационные различия, по его мнению, фундаментальны по своей природе. Народы разных цивилизаций имеют различные представления о взаимоотношениях между Богом и человеком, группой и индивидом, гражданином и государством, о соотношении прав и обязанностей, свободы и власти, равенства и иерархии. Эти различия порождены многовековой историей. Они более глубоки, чем различия политических идеологий и режимов.

Хантингтон предполагает усиление в будущем цивилизационных, прежде всего культурных, идеологических, религиозных, противоречий между выделенными им макроцивилизациями. По его мнению, это может привести к столкновению цивилизаций, к увеличению числа «горячих точек» и даже появлению очагов возможных глобальных конфликтов.

Вторая модель была предложена Ф. Фукуямой, известным американским геополитиком. Его концепция будущего мира была основана исключительно на западных, атлантических ценностях, с единым «мировым правительством». Она получила название «мондиализм» (от франц. Monde — мир) и предрекает скорую абсолютную интеграцию всех стран мира и переход к единому планетарному государству.

Глобальная интеграция — это единственно возможный для человечества путь дальнейшего развития. Однако возникновение единого государства, возглавляемого мировым правительством, задача далекого будущего. Слишком сильны межцивилизационные и межрелигиозные противоречия, слишком различны пути развития современных государств и интеграционных центров для решения этой проблемы в ближайшие несколько столетий.

Признавая правомерность неоатлантической модели мира Хантингтона, хотелось бы отметить высокие темпы развития постиндустриальных стран, и прежде всего США. Новая доктрина США («доктрина Буша») предусматривает сохранение и закрепление их положения в системе международных отношений в XXI в. в качестве единственной сверхдержавы, не имеющей равного по мощи соперника. В течение последних лет темпы роста американского ВВП составляли 3,6% в год, что в 1,5 раза выше темпов роста мировой экономики. США являются единственной страной в мире, способной осуществлять глобальное военное вмешательство. Военные расходы США в 2003 финансовом году должны достигнуть 400 млрд. долл. Вся эта экономическая и военная мощь должна быть направлена против международного терроризма и «оси зла» (Ирак, Иран, Северная Корея). Этому приоритету должна быть подчинена как внутренняя, так и внешняя политика США. Помимо США к постиндустриальным государствам, где наиболее высока степень цивилизации, необходимо отнести Канаду и государства — члены Европейского Союза.

Чем быстрее развивалась западная цивилизация, тем очевиднее становился разрыв в уровне развития между Западом и Востоком. Запад, набрав колоссальный темп в изменении собственной жизни в значительной степени за счет внешних ресурсов, далеко вырвался вперед. Восток, и прежде всего «третий мир», фактически раскололся на весьма различающиеся части. С одной стороны, группа успешно развивающихся стран, в том числе «азиатских тигров» (Япония, Китай, Индия, страны Юго-Восточной Азии). С другой страны, застывшие в своем политическом, а главное, социально-экономическом развитии (государства Африки, Южной Азии (за исключением Индии) и ряда стран Ближнего и Среднего Востока), которые находятся на грани нищеты, голода, в условиях конфликтов, политической нестабильности и социальных кризисов.

Разрыв в уровнях доходов богатых и нищих, «золотого» и нищего миллиардов планеты стремительно увеличивается — с 13:1 в 1960 г. до 60:1 в конце XX в. По сравнению с серединой прошлого столетия совокупный объем потребления, по оценке ООН, вырос приблизительно в 6 раз. Вместе с тем 86% его приходится на 1/5 часть населения, на остальные же 4/5 — оставшиеся 14%. Но эти показатели не отражают весь драматизм ситуации. Доля мирового дохода, остающаяся в распоряжении беднейшей части человечества — а в настоящее время примерно 1,3 млрд. людей живут в условиях абсолютной нищеты — еще на порядок ниже и составляет менее 1,5%. Около миллиарда людей в мире оторваны от производительного труда, миллиард — неграмотны. Почти каждый третий житель Земли все еще не пользуется электричеством. Примерно 1,5 млрд. человек не имеют доступа к безопасным источникам питьевой воды, 2 млрд. — прозябают в антисанитарных условиях, 840 млн. человек, в том числе 200 млн. детей, голодают или страдают от недоедания. В бедных странах ежегодно умирают 14 млн. детей от неизлечимых болезней и 500 тыс. женщин при родах.

Таким образом, в новое тысячелетие мировая цивилизация вступила с тяжелым грузом старых проблем и «новых вызовов и угроз». Одним из них, наряду с нищетой, голодом, конфликтами, необходимо назвать международный терроризм — «чуму XX века», как окрестили это явление многие политические деятели и исследователи.

Международный терроризм использует любое слабое звено в цепи борющихся с ним государств. Его расширяющиеся связи с транснациональной организованной преступностью, наркобизнесом, отмыванием денег, закупкой большого количества современного оружия и боеприпасов, а также ядерных, химических, биологических и других опасных материалов вызывают большую тревогу мирового сообщества. После взрывов и гибели нескольких тысяч граждан в США 11 сентября 2001 г. стало очевидно, что международный терроризм стал глобальной проблемой.

Каковы же перспективы развития цивилизации в XXI веке? Ускорение развития обществ восточного типа возможно путем модернизации. Наиболее масштабная модернизация развернулась после Второй мировой войны, причем разными путями. Один из вариантов — это внедрение и приспособление элементов прогрессивного развития к собственным условиям в полном объеме: рынок и все, что ему сопутствует, т.е. демократия и правовое государство. Реализация этого варианта позволила странам кардинально измениться, но сохранить при этом свои цивилизационные особенности. Другой вариант — внедрение рыночных отношений при сохранении общественной системы восточного типа стран, имеющих богатые природные ресурсы, например нефть (Саудовская Аравия, ОАЭ). Существует также вариант использования организационно-технической структуры индустриального общества при отрицании политической демократии (Китай, Северная Корея), здесь главную роль играет не индивидуализм, а традиционный для Востока коллективизм.

Модернизация обществ восточного типа способствует их развитию по пути социального прогресса, укреплению государства и сохранению духовных ценностей, в том числе менталитета, в сфере традиционных и религиозных приоритетов (особенно в мусульманских странах), ограничению западного влияния.

Признавая, что мир многообразен, не будем забывать, что он и взаимозависим. В резолюции 56/6 Генеральной Ассамблеи ООН подчеркивается: «Единая человеческая семья объединяет все цивилизации и дает возможность прославлять великолепную гамму наивысших достижений этого многообразия цивилизаций, и вновь подтверждает, что достижения цивилизаций являются коллективным наследием человечества».

Н. Винер

Движется ли Вселенная к концу

В системах, не находящихся в равновесии, или частях таких систем энтропия не должна возрастать. Она может фактически уменьшаться в отдельных местах. Возможно, это отсутствие равновесия в окружающем нас мире представляет собой только ступень на пути к выравниванию, которое в конечном итоге приведет к равновесию. Рано или поздно мы умрем, и очень вероятно, что вся окружающая нас Вселенная, когда мир будет приведен в состояние единого громадного температурного равновесия, где не происходит ничего действительно нового, умрет в результате тепловой смерти. Не останется ничего, кроме скучного единообразия, от которого можно ожидать только небольших и незначительных местных отклонений.

Однако пока мы не являемся наблюдателями последних ступеней смерти Вселенной. В самом деле эти последние ступени не могут иметь никаких наблюдателей. Следовательно, в мире, с которым мы непосредственно соприкасаемся, существуют стадии, которые, хотя и захватывают незначительную часть вечности, имеют огромное значение для наших целей, ибо здесь энтропия не возрастает, а организация и ее коррелят — информация — находятся в процессе созидания.

Сказанное мной об этих участках возрастания организации не относится только к организации, представленной живыми существами. Машины также способствуют местному и временному созиданию информации, несмотря на свою грубую и несовершенную организацию по сравнению с человеческой. <...>

Мы погружены в жизнь, где мир в целом подчиняется второму закону термодинамики: беспорядок увеличивается, а порядок уменьшается. Все же, как мы видели, второй закон термодинамики, хотя и может быть обоснован в отношении всей замкнутой системы, определенно не имеет силы в отношении ее неизолированных частей. В мире, где энтропия в целом стремится к возрастанию, существуют местные и временные островки уменьшающейся энтропии, и наличие этих островков дает возможность некоторым (из нас доказывать наличие прогресса. <...>

Таким образом, вопрос о том, толковать ли второй закон термодинамики пессимистически, зависит от того значения, которое мы придаем Вселенной в целом, с одной стороны, и находящимся в ней местным островкам уменьшающейся энтропии — с другой. Запомним, что мы сами составляем такой островок уменьшающейся энтропии и живем среди других таких островков. В результате обычное перспективное различие между ближайшим и отдаленным заставляет нас придавать гораздо большее значение областям уменьшающейся энтропии и возрастающего порядка, чем Вселенной во всем ее объеме. Например, очень возможно, что жизнь представляет собой редкое явление во Вселенной, что она ограничена, по-видимому, пределами солнечной системы или даже, если мы рассматриваем жизнь на любом уровне, сравнимом с жизнью, которой мы главным образом интересуемся, — только рамками Земли. Тем не менее мы живем на этой Земле, и возможное отсутствие жизни где-либо еще во Вселенной не очень-то нас беспокоит, и, конечно, оно не волнует нас пропорционально подавляющим размерам остальной части Вселенной.

Далее, вполне допустимо, что жизнь ограничена определенными рамками времени, что до самых ранних геологических эпох она не существовала и что, возможно, придет время, когда на Земле вновь не будет жизни, что она превратится в раскаленную или остывшую планету. Для тех, кому известен чрезвычайно ограниченный диапазон физических условий, при которых могут происходить химические реакции, необходимые для жизни в известных нам формах, вывод, что тому счастливому случаю, который обеспечивает продолжение жизни на земле в любой форме, даже без ограничения ее форм чем-нибудь подобным человеческой жизни, придет полный и ужасный конец, представляется само собой разумеющимся выводом. Все же нам, возможно, удастся придать нашим ценностям такую форму, чтобы этот преходящий случай существования жизни, а также этот еще более преходящий случай существования человека, несмотря на их мимолетный характер, можно было бы рассматривать в качестве имеющих всеобщее значение.

Мы в самом прямом смысле являемся терпящими кораблекрушение пассажирами на обреченной планете. Все же даже во время кораблекрушения человеческая порядочность и человеческие ценности не обязательно исчезают, и мы должны создать их как можно больше. Мы пойдем ко дну, однако и в минуту гибели мы должны сохранять чувство собственного достоинства. <...>

Прогресс создает не только новые возможности для будущего, но и новые ограничения. Кажется, что как будто бы сам прогресс и наша борьба против возрастания энтропии, по существу, должны окончиться на ведущей нас к гибели стезе, с которой мы стараемся сойти. Но это пессимистическое настроение обусловлено только нашей слепотой и бездеятельностью, так как я убежден, что раз мы осознали вызванные новыми условиями жизни новые потребности, а также имеющиеся в нашем распоряжении новые средства удовлетворения этих потребностей, то может еще пройти длительное время, прежде чем погибнут наша цивилизация и наша человеческая раса, несмотря на то, что погибнут они столь же верно, как и любой из нас рожден для того, чтобы умереть. Однако между перспективой конечной смерти и полным крушением жизни большая дистанция, и это одинаково верно для цивилизации и для человеческой расы, как и для любых ее индивидуумов. Мы найдем в себе мужество, не дрогнув, встретить гибель нашей цивилизации, как мы находим мужество без страха смотреть в лицо несомненному факту нашей личной гибели. Простая вера в прогресс является убеждением не силы, а покорности и, следовательно, слабости.

Кибернетика и общество. М., 1958.— С. 43, 44, 49, 51, 52, 58.

Владимир Малахов

.1958 г Окончил Философский факультет Ленинградского государственного университета. Аспирантура Института философии АН СССР

кандидат философских наук, 1987 г.,доктор политических наук, 2003 г.

Исследовательская деятельность в университетах Тюбингена и Лейпцига, Институте наук о человеке (Institute for Humanities) и Международном центре наук о культуре (Internationales Forschungszentrum fuer Kulturwissenschaften) в Вене, в Центральном Европейском Университете в Будапеште, в Лондонской школе экономики и политических наук.

Выступал с лекциями и докладами в Гейдельберском университете, Свободном университете в Берлине, Ратгерском государственном университете (США), в университетах Фленсбурга (ФРГ) и Фрибурга (Швейцария), Северном Институте Исследований Региональной Политики (NordREFO) в Стокгольме, Школе Высших Исследований (Ecole des Hautes Etudes) в Париже, а также в Центре Карнеги в Москве и Европейском университете в Санкт-Петербурге.

Профессор факультета социологии и политологии Московской высшей школы социальных и экономических наук, Visiting Professor Международного центра наук о культуре (Internationales Forschungszentrum fur Kulturwissenschaften) в Вене.

Научное руководство в аспирантурах Института философии РАН, Государственного университета гуманитарных наук и Московской высшей школы социальных и экономических исследований.

ГЛОБАЛЬНЫЕ КОМПИЛЯЦИИ

Д. Хелд, Д. Гольдблатт, Э. Макгрю, Д. Перратон. Глобальные трансформации. Политика, экономика и культура. М.: Праксис, 2004. 576 с.

С термином «глобализация» в 1990-е годы случилось то же, что в 1980-е с «постмодернизмом», а в 1970-е с «модернизацией». Он превратился в нечто вроде гносеологической отмычки, которой поддаются все двери. И сколько бы сомнений ни высказывалось относительно способности этого термина нечто описать и тем более объяснить, поток публикаций, выносящих его в заглавие, только ширится.

Если рецензируемая книга чем-то выделяется в этом потоке, то, пожалуй, лишь своим объемом и стилем. Редкий читатель доберется до ее середины. Вязкий, тягучий текст способен повергнуть в уныние самых пытливых искателей знаний. В остальном же работа Дэвида Хелда со товарищи вполне традиционна.

Авторы добросовестно реферируют то, что написано их предшественниками (многие из которых, заметим, либо вообще обходились без слова «глобализация», либо не придавали ему концептуального веса). Сжатие пространства и времени (Дэвид Харви), сетевое общество и информационализм (Мануэль Кастельс), возрастающая взаимозависимость в международной политике (Роберт Кихейн), полицентрический мир, возникающий под влиянием транснациональных акторов (Джеймс Розенау), укрепление государства в промышленно развитых странах (Майкл Манн), детерриториализация лояльностей (Арджун Аппадураи). Местами жанр реферата плавно перетекает в автореферат, поскольку одна из ключевых формул в соответствующей литературе — «космополитическая демократия» — прочно закреплена за одним из членов четверки, Д. Хелдом.

Словом, представленный компендиум дает достаточно полную картину литературы, выросшей вокруг «глобальной» тематики между 1987 и 1997 годами. Те, кто сталкивается с подобного рода литературой впервые, найдут в нем массу информации, а искушенная публика — подтверждение уже известного (причем многократное, ибо авторы ничуть не боятся повторов).

В этой ситуации странновато выглядит притязание авторов на статус если не первопроходцев, то создателей некоей общей теории глобализации. Во введении черным по белому начертано: «Несмотря на обширную и все растущую литературу, не существует — что весьма удивительно — ни убедительной теории глобализации, ни даже систематического анализа ее главных особенностей» (с. 1). Можно, конечно, допустить, что у Д. Хелда и его коллег были причины не счесть убедительными концепции глобализации, предложенные Робертом Робертсоном, Самиром Амином, Энтони Гидденсом, Полом Хирстом и Грэхемом Томпсоном, Робертом Гилпином и еще полудюжиной крупных исследователей. Но совершенно неясно, что авторы имели в виду, говоря об отсутствии «систематического анализа ее [глобализации. — В. М.] главных особенностей», если вспомнить труды Малколма Уотерса, Лесли Склэра и Ульриха Бека, которые как раз систематическим анализом глобализации и занимались[1].

Но не будем докучать почтенным авторам подобными мелочами. В конце концов, М. Уотерс проживает в далекой Австралии, книга У. Бека вышла по-немецки и на английский была переведена лишь сравнительно   недавно, а Л. Склэр — рядовой преподаватель в Лондонской школе экономики, тогда как Д. Хелд там профессорствует.

Обсудим, в чем состоит притязание книги на оригинальность. Как мы уже упомянули, в выработке метапозиции по отношению к существующим опытам осмысления глобализации. Такой позиции, однако, в обсуждаемом сочинении не обнаруживается. И логически, и эмпирически есть всего три понимания глобализации. Согласно первому (вслед за авторами книги назовем его сторонников «скептиками»), дескриптивный и аналитический потенциал термина «глобализация» ничтожен; для осмысления происходящих социальных трансформаций этот термин не нужен; вполне достаточно уже существующих понятий: «интернационализация», «регионализация», «капитализм», «модернизация», «зависимое развитие» и т. д. Согласно второй позиции (ее приверженцев авторы именуют «гиперглобалистами»), то, что происходит с человечеством в течение нескольких последних десятилетий, беспрецедентно и не может быть понято иначе как абсолютно новое и уникальное, самым адекватным концептуальным выражением этой новизны служит категория «глобализация». Третья позиция («трансформисты») основана на компромиссе. Изменения, переживаемые человечеством под влиянием информационных технологий, транснациональных корпораций и безграничной мобильности финансового капитала, достаточно серьезны. Однако это еще не повод трубить о «девальвации суверенитета», «конце национального государства» и тому подобных сомнительных и не выдерживающих критики вещах. Термин «глобализация» может быть весьма полезным, если не превращать его в универсальную и самодостаточную интерпретативную схему.

Никакой четвертой позиции авторы сюда не добавляют. Нельзя же всерьез утверждать, что им удалось это сделать, только потому, что каждый из трех перечисленных подходов они подвергают критике, или потому, что изложение любой темы — от финансов до миграции — они предваряют пространным историческим экскурсом.

Что касается притязания на систематичность, то попытки систематизации иногда отдают курьезом. Так, на с. 11, сопоставляя друг с другом три вышеописанных подхода, авторы выделяют следующие основания сопоставления: «что нового?», «доминирующие черты», «доминирующий мотив», «движущие силы глобализации», «концептуальное осмысление глобализации», «исторический путь развития» и т. д. Вопрос об основательности этих оснований оставим в стороне. А вот мимо сравнения трех позиций по такому критерию, как «доминирующий мотив», пройти нельзя. Вот как оно выглядит.

Скептики — национальный интерес

Гиперглобалисты — Макдональдс, Мадонна и т. д.

Трансформисты — трансформация политического сообщества

Впрочем, попытка закамуфлировать компилятивный характер собственного сочинения простительна: надо же как-то продвигать товар на интеллектуальном рынке[2]. Может быть, стоит закрыть на это глаза и отнестись к данному сочинению как к энциклопедическому справочнику? Так сказать, лоцману в море информации? Но относительно надежности этого лоцмана есть некоторые сомнения.

В частности, эти сомнения вызываются тем фактом, что в книге недостаточно полно или недостаточно корректно представлен целый ряд фигур. Так, в ней полностью проигнорирован И. Валлерстайн. Другие марксисты или близкие к марксизму исследователи (С. Амин, А. Г. Франк, С. Гилл), удостоившиеся упоминания, изложены откровенно карикатурно (если вообще можно вести речь обизложении, уместившемся в три строки). «Марксисты, объясняя глобализацию, обращаются к совершенно несовместимым понятиям, таким как, например, расширение монополии капиталистического империализма или наоборот, радикально новая форма глобализированного капитализма» (с. 3). Авторам труда, претендующего на энциклопедическую всеохватность, нелишне знать, что империализм и капитализм несовместимыми понятиями не являются.

Игнорируют авторы и социал-демократическую литературу. Если по отношению к книге Ганса-Петера Мартина и Харальда Шумана[3] это еще можно объяснить (авто   ры — журналисты по профессии), то с работами Клауса Оффе[4] такое обращение не оправданно.

Есть и другое обстоятельство, девальвирующее опус британской четверки. Он устарел уже к моменту выхода в свет. Хотя книга датирована 1999 годом, основной текст был завершен не позднее половины 1990-х. Иначе не объяснить, почему в главе, посвященной экологической проблематике, примеры успешного международного сотрудничества в деле защиты окружающей среды заканчиваются конференцией в Рио-де-Жанейро (1992), а о Киотском протоколе (1997) не сказано ни слова. Не объяснить и того, почему, говоря о новых социальных движениях, авторы не упоминают о Всемирном социальном форуме, начало которому положил антиглобалистский съезд в Сиэтле (1999).

Итак, на роль энциклопедического справочника сочинение Д. Хелда & Со. не годится. Стоит предположить, что его настоящая целевая группа — студенты. В самом деле, если отнестись к книге как к учебному пособию, не отпадет ли большинство выдвинутых претензий? Возможно. Но тут же возникнут новые.

Чему может научить студентов текст, в котором хромает логика? Например, в одном месте утверждается (кстати, абсолютно голословно), что конфликт между промышленно развитым «Севером» и отсталым «Югом» отходит на второй план, а сами понятия «Север» и «Юг» вообще теряют смысл (с. 507), а восемью страницами ниже, где дается итоговая таблица, эти понятия снова используются как теоретически нагруженные.

Далее. Полезно ли неокрепшему уму на протяжении всего изложения иметь дело с явным и неявным гипостазированием? Я имею в виду превращение аналитической категории в вещь. Глобализация для авторов книги — самостоятельная сущность, автономно живущее нечто, которое куда-то движется, выступает «основной движущей силой» (с. 8), что-то «учитывает» (с. 32), сталкивается с проблемами (с. 510), обладает какими-то свойствами (с. 26–27). Она бывает «поверхностной», «глубокой», «диффузной», «экспансивной» и т. д. (см. диаграмму на с. 29).

В заключение несколько слов о языке книги. Он напоминает язык, каким писали советские академики. Кажется, что более всего авторы боятся быть пойманными на каком-то определенном — и, не приведи господь, спорном — тезисе. Отсюда обтекаемость суждений и бесконечное нагромождение банальностей. «Соответственно, описания глобализации, допускающие, что это процесс дифференцированный, могут оказаться более приемлемыми при объяснении ее форм и динамики по сравнению с теми подходами, которые этой дифференциации не замечают» (с. 14). Даже если бы переводчики не приложили здесь руку, мысль авторов вряд ли обрела бы бoльшую оформленность. Надо сказать, что неотредактированный русский перевод делает чтение этого путаного текста еще более мучительным занятием. О том, что книга вообще не редактировалась, свидетельствует, помимо обилия опечаток, разнобой в терминологии. Welfare state предстает то как «государство всеобщего благоденствия», то как «государство всеобщего благосостояния». От главы к главе «распределительные воздействия» меняются на «дистрибутивные» и обратно, экологические проблемы оборачиваются «инвайронментальными», а «мультикультурное общество» — «мультикультуральным», Янг (Young) становится Юнгом, межрегиональные отношения — «межобластными», а международные — «межнациональными». Не все смогут разглядеть за К. Вальцем Кеннета Уолтса, а за «теорией мировых систем» — теорию миросистемы (World System Theory).

Местами читателю предлагается набор слов, продраться к смыслу которого вряд ли удастся с первой попытки. Пример: «Мы считаем, что глобальные экологические опасности и угрозы в конце ХХ в. оказали значительное институциональное, дистрибутивное и структурное влияние на развитые капиталистические страны, а также на их сферу принятия решений. Действительно, вопросы, связанные с характером суверенитета и автономии даже самых крупных и мощных капиталистических государств, они ставят с большей ясностью, чем к какой бы то ни было другой форме, которую принимает процесс глобализации» (с. 482). No comment.   

[1] Waters M. Globalization. London; New York: Routledge, 1995; Sklair L. S. A Sociology of the Global System. London: John Hopkins University Press, 1991 (2nd edition — London: Prentice Hall, 1995); Boeck U. Was ist Globalisierung? Frankfurt am Main, 1998. Все три работы имеют достаточно высокий индекс цитирования, так что их отсутствие в списке использованной литературы объясняется скорее сознательным игнорированием, чем неведением.[2]Маркетинговая стратегия Д. Хелда и Э. Макгрю (два более молодых и менее «весомых» автора здесь играли явно вспомогательную роль) состояла в том, чтобы вслед за этим опусом выпустить хрестоматию под тем же названием. Надо ли говорить, что в хрестоматию, наряду с текстами, ставшими на тот момент классическими, вошли и фрагменты из книги, о которой идет здесь речь. См.: Global Transformations. Reader / Ed. D. Held and A. Mcgrew. Cambridge: Polity Press, 2000. [3] См.: Мартин Г. П., Шуман Х. Западня глобализации. Атака на процветание и демократию / Перев. с нем. М.: Издательский дом «Альпина», 2001.[4]Немецкий политолог К. Оффе имеет международную известность. Из числа переведенных на английский язык его трудов к нашей теме имеет отношение следующий: Offe C. Modernity and the State: East, West. Cambridge: Polity Press, 1996.

Бауман З. (род. В 1925 г.) Он является автором таких книг, как «Индивидуализированное общество», «Мыслить социологически», «Глобализация. Последствия для человека и общества», «Свобода». В настоящее время Бауман является профессором университетов Лидса и Варшавы, почетным доктором университета Осло, обладателем престижных научных премий (европейская премия Амалфи по социологии и социальным наукам, премия Теодора Адорно, премия фонда супругов Гавлов «Vize 97»).Оригинального философа, к тому же еврея по происхождению, много раз вынуждали эмигрировать. В начале второй мировой войны - из Польши в Советский Союз, в 1968 году - в Израиль (интеллектуально-диссидентские взгляды), затем - в Великобританию, где он и живет до сих пор, получив английское гражданство.

Нам удалось встретиться с Зигмундом Бауманом, и мы предлагаем вашему вниманию разговор с легендарным ученым.

- Расскажите нашим читателям простыми словами, в чем суть глобализации.Что в ней хорошего и что плохого?

- Я вряд ли сделаю это лучше, чем Иммануил Кант, который сказал, что Господь неспроста поместил нас именно на круглую планету. Он должен был подумать о том, что если вы живете на сфере, то вы просто не можете жить отдельно от других людей. Как только вы удаляетесь от людей в одном направлении, вы приближаетесь к людям в другом направлении. Все это абсолютно неизбежно, нам придется делить эту планету и развиваться вместе,это было понятно еще в 18 веке. Нам следует быть гостеприимными и уживаться друг с другом - это хорошо. Некоторые вещи, такие, как, например, терроризм, капитал, наркотики - уже глобальны. Между тем закон, политика и юрисдикция - не глобальны. Это плохо. Вы знаете, что количество денег, потраченных на оружие в 2005 году во всем мире, в 15 раз больше, чем количество денег. Потраченных на гуманитарную помощь? Вот в чем проблема глобализации - фрагментаризация мира, в котором терроризм глобален, а защита от него - нет. С одной стороны, это повод бояться, с другой -надеяться. Как и предсказывал Кант.

- В настоящее время мы наблюдаем два одновременных процесса. С одной стороны это глобализационные процессы, то есть стирание границ, с другой - все нарастающая стремление самоопределения маленьких наций, таких как баски, курды, каталонцы... Не противоречат ли друг другу эти два процесса? Какой из них можно назвать более интенсивным?

- Эти процессы совсем друг другу не противоречат, как раз наоборот - они взаимосвязаны. Дело в том, что эти тенденции вызывают одни и те же причины. Границы перестали хранить государство от проникания иных культурных образцов, капиталов, информации и много чего другого. Границы стран как таковые потеряли свое значение, а в итоге и государства многое потеряли из своей независимости. Сейчас даже очень сильным государствам стало весьма трудно сохранить контроль над экономическими, культурными и социальными условиями жизни своих граждан. Этого от них и не требуется: условия приобретения суверенитета стремительно понизились с конца второй половины XX века. Отсюда вывод - приобрести статус независимого государства сейчас значительно легче, чем это было 50 или 100 лет назад. Процессы строительства самостоятельных государств издревле проистекали в жестокой борьбе, и маленькие страны даже не могли мечтать о том, чтобы получить признание мировой общественности, так как они не были вполне состоятельны в культурном и экономических планах. Теперь все очень изменилось. Даже мощные государства не могут утверждать, что они достаточно самостоятельны. Их главная задача сейчас состоит в том, чтобы самим приспособиться к меняющимся условиям. Это раздробление, фрагментаризация политических делений в мире будут продолжаться, поскольку это прямой результат глобализации и уничтожения охранной функции государства.

- Не кажется ли вам, что глобализация провоцирует индивидуализм как философию? Вы бы сказали, что связи между людьми становятся крепче или слабее?

- Дело в том, что старые политические структуры больше не работают, потому что власть и политика, в течение последних веков интимно сосуществовавшие друг с другом, разводятся. Между ними было полное соответсвие и содействие- вся власть была внутри, а политические институты ее регулировали. Теперяшняя глобализация приводит к обратному результату. Власть испаряется, улетает в, как я его называю, экстерриториальное киберпространство, а политика при этом остается территориальной. Политика остается на месте, власть же идет своим путем. На лицо диссонанс. Это приводит меня к выводу, что то, что мы наблюдаем сегодня - это негативная глобализация, которая подрывает границы и мощь отдельных государств, глобализация, разделяющая территории.

- А чего нам ждать от позитивной глобализации и существует ли она?

Зигмунд Бауман (Фото: ЧТК)- Для этого понадобится придумать такие глобальные законы, которые обяжут всех жителей планеты... и так далее. Мы даже еще не начали строить такие институты. Но - изменились приоритеты, традиционные политические задачи. Получается, что сейчас мы находимся в ситуации, когда человеческие индивидуумы должны брать на себя многое из того, что раньше было в ведении общественных институтов. О том, что люди вынуждены индивидуальными средствами решать проблемы, созданные обществом, говорил еще немецкий социолог Ульрик Бек.

- Как на этом фоне выглядят семейные ценности?

- Призывы, которые вы часто слышите от политиков о возврате к семейным ценностям, о том, что семья - это основная ячейка общества, всего лишь означают, что государство расписывается в собственном бессилии. Оно не в состоянии решить общественные проблемы и с радостью перекладывает их на плечи отдельных людей. Ни к чему хорошему это привести не может, потому что институт семьи (во всяком случае в западном обществе) сейчас переживает кризис. Это то, что я называю «Liquid Modernity» - нечто нестабильное, временное. Ведь модель долговременных человеческих отношений выражена во фразе, которая произносится священником во время бракосочетания«...в радости и в горе, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит нас».В действительности партнеры предпочитают быть вместе только до той поры, пока это устраивает обоих. Как только кого-то одного отношения перестают удовлетворять, он оставляет за собой право разрушить этот союз. Получается, что по воле одного из партнеров все может быть аннулировано, тогда как для начала отношений необходимо согласие обоих. Оба живут в постоянном страхе, что кто-то из них вдруг решит, что с него хватит. Это делает институт семьи очень хрупким. Поэтому я к этим призывам возврата к семейным ценностям отношусь без оптимизма.

- Можно ли назвать кризис самоидентификации, который проживают сегодня тысячи людей, тоже результатом глобализационных процессов?

- Это не результат глобализации, а просто глобальный процесс. Вы же не думаете о самоидентификации, если у вас в этом плане все хорошо? Точно так же, как начинаете думать о воздухе только тогда, когда вам его не хватает. В молодости 70 лет назад я зачитывался Сартром, который выдвинул концепцию«projet de la vie». Её суть в том, что, будучи в нежном возрасте, вы выбираете свой жизненный путь и стараетесь ему следовать. Сегодня молодые люди знают - все меняется так резко, что они могут не успеть даже что-то спланировать, не то, что осуществить. Завтра будет стыдно за то, чем сегодня можно гордиться. И вы к этому готовы! Культура, идеология, стиль жизни - все меняется безумно быстро. Индивидуальность как таковая остается единственной точкой опоры в этом мире, поэтому проблема самоидентификации - это действительно большая проблема. Кто я, где мое место в жизни? Эти вопросы вы не можете просто решить сами для себя - выведенная вами формула должна еще быть принята обществом, в котором вы живете. Вы обязаны выразить свою жизненную позицию в таких терминах, которые будут понятны другим. И эти критерии меняются. Вам придется делать это больше одного раза...

- Как вы определяете понятие «постмодернизм»?

Наше общество - это не то, что мы описываем, называя «современным обществом». Что-то изменилось. Причем изменилось настолько, что нам понадобился новый термин. А вскоре понадобится еще один. Поэтому я говорю о «liquid modernity» в отличие от «solid modernity».

- Объясните разницу

- Знаете, Карл Маркс в возрасте 26 лет писал о том, что новые условия капитализма растапливают все наработанное и стабильное. Наши предки меняли стабильное с целью сделать из него еще более стабильное - то, что поменять будет уже нельзя. Другими словами, они меняли мир с целью сделать его неизменным. Такова была идея идеального общества. Например, коммунистического. Сегодня мы продолжаем менять мир, ни на что уже не надеясь. «Постмодернити» я определяю как «модернити без иллюзий».

- То есть, мы уже не хотим идеального общества?

- Мы уже знаем, что люди, утверждающие, будто знают, что такое идеальное общество, совершили много диких преступлений. Ричард Рорти, один из выдающихся современных американских философов, различает такие понятия, как «movement politics» и «campaign politics». Первый тип - у вас есть конечная цель (идеальное общество), к которой вы идете и которую вы четко представляете. В этом случае цель оправдывает средства. Второй тип - вы просто боретесь против всякой несправедливости, которую видите. Видите нелегалов-мексиканцев, которые эксплуатируются на апельсиновых плантациях Калифорнии? Боритесь за их право вступать в профсоюзы. Если у вас получится, вы уничтожите одну маленькую несправедливость. Видите гомосексуалистов, которым не разрешают жениться? Боритесь за их права. У всех есть нормальные партнерские отношения, а у них нет. Это же несправедливо. Выберите себе особо мерзкого диктатора и боритесь с ним в отдельно взятой стране. Рорти надеется, что со временем второй тип заменит первый. Иллюзии - это когда вы думаете, что имея 1000 проблем и решив одну из них, вам остается решить 999. На самом деле решая одну проблему, вы создаете несколько новых. И нет этому конца.

Конспект Баумана

1. В современном мире скорость движения нарастает. Капитал, т. е. деньги и другие ресурсы, необходимые для того, чтобы делать еще больше денег и еще больше вещей, — движется быстро; достаточно быстро, чтобы на шаг опережать любую (территориальную, как всегда) политию, которая могла бы попытаться ограничить и перенаправить его перемещения.

2. Европейские фирмы сокращают рабочие места в Европе и Америке и западно-европейская промышленность в значительной своей части перемещается за пределы Западной Европы, создавая рабочие места в Азии, Восточной Европе и Латинской Америке.

3. В мире, где капитал не имеет постоянного местопребывания, а финансовые потоки большей частью находятся вне контроля национальных правительств, многие рычаги экономической политики уже не работают.

4. Национальное государство, видимо, подвергается эрозии, а может быть, и «отмирает». Силы эрозии транснациональны. «…формирующие мир силы транснационального характера по большей части анонимны и потому с трудом поддаются идентификации. Они не образуют единой системы или порядка. Они являются агломерацией систем, которыми манипулируют по большей части “невидимые” акторы… Данные силы не обладают ни единством, ни целенаправленной координацией… Pынок — это не столько договорное (bargaining) взаимодействие конкурирующих сил, сколько перетягивание каната (push and pull) между манипулируемым спросом, искусственно созданными потребностями и желанием быстрой наживы».

5. На наших глазах происходит отмирание национальных государств. Этот процесс не поддается контролированию. Коротко говоря: контроля, судя по всему, сейчас нет ни у кого.

6. До коллапса коммунистического блока случайная, хаотическая и капризная природа глобального положения дел не столько не существовала, сколько была заслонена поглощавшим все силы и мысли ежедневным воспроизводством равновесия между мировыми державами. Раскалывая мир, блоковая политика одновременно формировала образ целостности. Мир был целостностью постольку, поскольку ничто в нем не могло ускользнуть от такой роли и, следовательно, ничто не могло быть безразлично с точки зрения баланса между двумя силами, которые присвоили значительную часть мира, но и на оставшуюся часть отбросили тень этой собственности. Все в мире имело смысл, и смысл этот вытекал из расколотого, но все же единого центра — из двух гигантских блоков, сцепившихся, скованных, прилипших друг к другу в тотальной борьбе. С прекращением Великого раскола мир уже не кажется целостностью; он больше похож на поле рассеянных и разрозненных сил, сгущающихся в самых неожиданных местах и набирающих ход; как его остановить — никому не известно.

7. Глубинный смысл, заложенный в понятии глобализации, — неопределенность, неуправляемость и автономность мировых процессов; отсутствие центра, пульта управления, комитета директоров, менеджерского офиса. Глобализация — это «новый мировой беспорядок». Этот аспект, неотделимый от образа глобализации, радикально отличает ее от другого понятия, — от понятия «универсализации». Идея «универсализации» внушала представление о замысле, надежде и решимости навести порядок; в дополнение к тому, о чем говорили другие термины этого семейства, она означала универсальный порядок — наведение порядка в универсальных, поистине глобальных масштабах. В понятии глобализации, как оно сложилось в нынешнем дискурсе, всего этого уже нет. Новый термин отсылает прежде всего к глобальным последствиям, как известно — непреднамеренным и непредвиденным, а не к глобальным инициативам предприятиям.

8. Смысл «глобализации» — не то, что все мы— или, по крайней мере, те из нас, кто располагает самыми большими ресурсами и предприимчивостью, — хотим или надеемся сделать. Ее смысл — то,что со всеми нами происходит. Идея «глобализации» эксплицитно отсылает к «анонимным силам» фон Вригта, действующим на бескрайней — непроглядной и непролазной, непроходимой и непобедимой — «ничейной земле» и неподвластным чьей-либо планово-деятельной способности.

9. Происходит нарастание слабости и даже бессилия упорядочивающих институтов – государств. Идея государства и «территориального суверенитета» стали в современной теории и практике синонимами. Наведение порядка в какой-то части мира стало означать создание государства, облеченного суверенитетом для такого наведения. Оно также неизбежно означало и стремление реализовать определенную — предпочтительную — модель порядка за счет других, конкурирующих, моделей. А это можно было осуществить, лишь приобретя корабль государства или захватив штурвал уже существующего.

10. Что такое государство?

Макс Вебер: государство - это орган, претендующий на монополию на средства принуждения и на их применение в пределах территории его суверенитета.

Корнелиус Касториадис: государство обозначает определенный способ распределения и концентрирования социальной власти,  причем подразумевающий как раз увеличение способности к «наведению порядка. Оно устроено в форме Государственного Аппарата — что предполагает отдельную “бюрократию” — гражданскую, церковную или военную, пусть в самом рудиментарном виде: иными словами, иерархическую организацию с разграничением сфер компетенции. Эффективная способность к наведению порядка была немыслима, если не опиралась на способность эффективно защищать территорию против вызовов со стороны иных моделей порядка, как извне, так и изнутри данной территории, на способность вести бухгалтерию Nationaloekonomie [народного хозяйства], и на способность мобилизовать достаточно культурных ресурсов, чтобы поддерживать идентичность и своеобразие государства посредством своеобразной идентичности его подданных.

11. При таких условиях «глобальная сцена» стала театром межгосударственной политики, которая — посредством вооруженных конфликтов, договорных процессов или того и другого сразу — имела первоочередной и первостепенной целью начертание и поддержание («международное гарантирование») границ, отделявших и огораживавших территорию, где действовал законодательный и исполнительный суверенитет каждого государства. Целями «глобальной политики» — постольку, поскольку внешняя политика суверенных государств вообще имела глобальное измерение, — служили прежде всего охранение принципа полного и безусловного суверенитета каждого государства над своей территорией, стирание немногочисленных «белых пятен», еще остававшихся на карте мира, и борьба с угрозой неоднозначности, к которой приводили случавшиеся иногда пересечения суверенитетов или чрезвычайные территориальные притязания. Образ «глобального порядка» свелся, короче говоря, к сумме стольких-то локальных порядков, каждый из которых эффективно поддерживался и эффективно контролировался одним и только одним территориальным государством. Предполагалось, что все государства должны объединяться для защиты контролирующих прав друг друга.

12. Постепенно, но беспощадно внедрялся новый принцип — в политической практике быстрее, чем в политической теории, — принцип над-государственной интеграции. «Глобальная сцена» все больше рассматривалась как театр сосуществования и соревнования между группами государств, нежели между самими государствами. Перемены эти касались, прежде всего, роли государства. Все три ножки «треножника суверенитета» непоправимо подломились. Военная, экономическая и культурная самодостаточность — более того, самостоятельность — государства, всякого государства, перестала служить реалистической перспективой. Чтобы сохранить свою способность поддерживать правопорядок, государствам пришлось искать союзов и добровольно уступать все большие доли своего суверенитета. А когда занавес наконец был сорван, за ним открылась непривычная сцена, населенная странными персонажами.

13. Обнаружились государства, которые — отнюдь не принуждаемые к отказу от своих суверенных прав — активно и страстно старались их уступить и молили, чтобы суверенитет у них отняли и растворили в надгосударственных образованиях. Обнаружились никому не ведомые или давно забытые локальные «этносы» — давно почившие, но снова возродившиеся, или никому не ведомые прежде, но кстати изобретенные — часто слишком маленькие, бедные и неспособные пройти ни одну из проверок на суверенитет, но тем не менее требующие собственных государств — государств с полным антуражем политического  суверенитета и с полномочиями законодательствовать и поддерживать порядок на своей территории. Обнаружились старые или новые нации, которые вырвались из федералистских клеток, куда их заточила ныне покойная коммунистическая сверхдержава, — но лишь затем, чтобы употребить вновь обретенную свободу принятия решений для растворения своей политической, экономической и военной независимости в Европейском рынке или блоке НАТО.

14. Функция, которую традиционное государство выпустило — или дало вырвать у себя — из рук самым наглядным образом, — это поддержание того «динамического равновесия», которое Касториадис описывает как «примерное равенство между ритмами роста потребления и производительности» — т. е. та задача, ради которой в разные периоды суверенные государства вводили импортные или экспортные запреты, таможенные барьеры или кейнсианские стимулы для внутреннего спроса.

15. Самым существенным стал слом экономической опоры. Уже не способные вести бухгалтерию, руководствуясь исключительно политически артикулированными интересами населения в сфере своего политического суверенитета, национальные государства все больше превращаются в исполнителей и уполномоченных тех сил, которые они нисколько не надеются контролировать политически.

16. «Глобализация» — не что иное, как тоталитарное распространение их [финансовых рынков] логики на все аспекты жизни». Государства не обладают достаточными ресурсами или свободой маневра, чтобы противостоять этому давлению — по той простой причине, что «нужно всего несколько минут, чтобы рухнули и предприятия и сами государства».

17. Благодаря безоговорочному и безостановочному распространению правил свободной торговли и, прежде всего, свободному перемещению капитала и финансов, «экономика» все больше освобождается от политического контроля. Всем, что осталось от политики, должно, как и в добрые старые времена, заниматься государство — но ко всему, что связано с экономической жизнью, государству прикасаться воспрещено: всякая попытка в этом направлении встретит незамедлительные и яростные карательные меры со стороны мировых рынков. И тогда с новой очевидностью проявится экономическое бессилие государства к ужасу управляющей им в данный момент команды.

18. Для свободы перемещения и для ничем не стесненной свободы добиваться своих целей глобальные финансы, торговля и информационная индустрия нуждаются в политической фрагментации — morcellement — мировой сцены. Все они, можно сказать, сделали инвестиции в «слабые государства» — т. е. в такие государства, которые слабы, но тем не менее остаются государствами.

19. Распахивание настежь всех дверей и полный отказ от автономной экономической политики — это предпосылка и смиренно принимаемое условие финансовой помощи от всемирных банков и валютных фондов. Слабые государства — это именно то, в чем нуждается Новый мировой порядок, слишком часто подозрительно похожий на новый мировой беспорядок, для своего сохранения и воспроизводства. Слабые квазигосударства легко сводятся к (полезной) роли местных полицейских участков, обеспечивающих ту долю порядка, какая требуется для ведения бизнеса, но не представляющих угрозы в качестве эффективных тормозов свободы глобальных компаний.

20. Сам политический фактор как таковой — «способность принимать и реализовывать коллективно обязательные решения» — стал проблематичным. «Вместо того чтобы спрашивать, что делать, мы с большей пользой могли бы исследовать вопрос, а есть ли хоть кто-нибудь, способный сделать что бы то ни было». Поскольку «границы стали проницаемы» (разумеется, крайне избирательно), то «суверенитеты стали номинальными, власть — анонимной, а ее локус — пустым».

21. Одно из самых важных последствий новой глобальной свободы перемещения— то, что становится все труднее, а может быть, и вообще невозможно переплавить социальные проблемы в эффективное коллективное действие.

22. Вывод Мишеля Крозье: любое господство сводится к применению принципиально единой стратегии — оставлять как можно больше простора и свободы маневра господствующей стороне, налагая одновременно как можно больше ограничений на свободу выбора стороны подчиненной.

23. Вывод: политическая фрагментация и экономическая глобализация не сталкиваются и не воюют друг с другом, а, напротив, являются близкими союзниками и соучастниками.

24. Интеграция и парцелляция, глобализация и территориализация — это взаимно дополнительные процессы. Точнее говоря, это две стороны единого процесса — процесса всемирного перераспределения суверенитета, власти и свободы действовать, процесса, запущенного (хотя ни в коей мере не направляемого) радикальным скачком в технологии скорости. Совпадение и переплетение синтеза и разложения, интеграции и распада нимало не случайны; и в еще меньшей степени — исправимы.

25. Сегодня мы наблюдаем процесс всемирной рестратификации, в ходе которого складывается новая социокультурная иерархия во всемирных масштабах.

26. «Глокализация» (удачный термин Роланда Робертсона) разоблачающий неразрывное единство между «глобализирующим» и «локализирующим» давлением. Глокализация - это процесс концентрации капитала, финансов и всех прочих ресурсов выбора и эффективного действия, но также — а может быть, и в первую очередь — концентрации свободы перемещаться и действовать.

27. Глобализация — это парадокс: будучи очень выгодна для очень немногих, она не затрагивает или маргинализует две трети населения земли.

662