Н.Д.Арутюнова к проблеме функциональных типов лексического значения

ТИПОЛОГИЧЕСКИЙ ПОДХОД К ЛЕКСИКЕ

<…>1. Проблема типологии лексических значений (вне связи с семантикой частей речи и словообразовательных типов) была поставлена в 1953 г. В.В.Виноградовым. Предложенная им теория лексических типов была направлена на решение практических задач лексикографии. <…>

Концепция В.В.Виноградова оказала определяющее влияние на последующие идеи в области лексической типо­логии. В ходе дальнейшего развития этих идей некоторые ее положения были расширены, другие — модифицирова­ны, но большинство исследователей придерживалось тех принципов выделения лексических типов, которые были использованы В.В.Виноградовым.

Подводя итоги типологических разысканий в области лексической семантики, О.П.Ермакова сводит используе­мые в этой сфере понятия к трем противопоставлениям: 1) прямое—переносное значение, 2) номинативное—неноминативное значение, 3) свободное — несвободное (фра­зеологически связанное и синтаксически ограниченное) значение.

Подходя к проблеме лексической типологии с функцио­нальных позиций, мы заинтересованы в том, чтобы разоб­раться в природе последнего из названных противопостав­лений, связывающего лексический тип с синтагматической позицией, а не со способом номинации объекта.

К числу фразеологически связанных принято относить значения определений в таких сочетаниях, как круглый дурак, кромешный мрак, с одной стороны, и таких, как гнедая кобыла, вороной конь — с другой.

В первом ряду можно выделить два типа сочетаний. К одному из них относятся такие, как круглый дурак и полный невежа. Фразеологическая обусловленность каса­ется в этом случае не значения слова, а его употребления. Выражаемые прилагательным круглый и полный значения едва ли позволительно считать связанными. Оба прилагательных указывают на полноту признака, его высо­кую степень и могут быть интерпретированы через такой свободный в своей сочетаемости синоним, как абсолютный (ср. абсолютный невежа, абсолютный дурак). Как явству­ет из приведенного примера, некоторые интенсификаторы закреплены в своем употреблении за конкретными опреде­ляемыми. Они находятся между собой в отношении допол­нительности. Если в них и присутствовал семантический компонент, указывающий на специфику модифицируемого признака, то его подавило значение интенсификации.

В другом типе сочетаний усиление производится с уче­том специфики признака или класса признаков, ср. закоре­нелый холостяк (прилагательное здесь усиливает скорее психологическую, чем социальную характеристику лица). То, что интенсификатор в этом случае не пуст, подтвержда­ется неупотребительностью сочетания закоренелая старая дева. Разница в сочетаемости соответствует разнице в при­чинах закоренелости: холостяк закореневает сознательно, вследствие упорства в обороне, старая дева — скорее вслед­ствие неудач в наступлении. Слово холостячка лишено этой коннотации, оно связывает состояние несемейности со склонностью натуры, а не с неудачами. Поэтому говоря­щий выбирает для целей интенсификации этих синонимов разные прилагательные: закоренелая холостячка, но без­надежная старая дева. Прилагательное закоренелый относится, таким образом, к качественным именам лица, ука­зывающим на сознательное упорство в сохранении опреде­ленного статуса. Интенсифицирующее прилагательное заядлый относится к именам, указывающим на увлечение некоторыми видами активности, ср. заядлый курильщик, за­ядлый спорщик и т.п.

Несмотря на комбинаторную ограниченность назван­ных прилагательных небольшим кругом имен, следует го­ворить не о фразеологической связанности их семантики, а о наличии у них особого значения, характеризующего признак, выделимый лишь в определенной категории (или категориях) понятий, при повышении содержания признака в объекте принимается во внимание его специфика, ср. также азартный игрок, белый день, густой мрак и т.п.

Способы интенсификации противоположных или резко различных признаков, поэтому, часто не совпадают. Ассо­циируя определение кромешный с представлением о тем­ноте, ночи, мраке, говорящий не соединит его с понятиями света и дня. Рознятся также способы нагнетения положи­тельно и отрицательно оцениваемых признаков, ср. блестя­щий ум. но не блестящая глупость, заклятый враг, по не заклятый друг. Хотя утраты, казалось бы, должны прино­сить облегчение, а находки и приобретения — ложиться на человека грузом, говорят о тяжелой утрате (потере), но не о тяжелой находке (выигрыше, приобретении).

То, что в языке существуют способы градуирования признака безотносительно к его специфике и оценке (ср. большой умник и большой дурак, очень красивый и очень уродливый), не свидетельствует о том, что интенсифициру­ющие прилагательные и наречия в принципе лишены инди­видуального семантического содержания.

К фразеологически связанным относят значения таких слов, как гнедой, буланый и т.п. Но и эти значе­ния характеризуются узкой сферой приложимости. Они обозначают весьма специфический признак, присутствую­щий в однородной категории объектов: окраска лошадей своеобразна, причем их масти дифференцируются не прос­то по преобладающему цвету корпуса, а с учетом цветового разнобоя. <…>

При расширении области объектов, к которым приме­няются эти прилагательные, их значение теряет семанти­ческую специфику. Обычно из него исключается расцветка хвоста и гривы, что вполне естественно, ср. у М. Булгако­ва: На остров обрушилась буланая открытая машина.

В сущности, семантический статус названий лошадиных мастей близок к статусу, например, глаголов членения, в значении которых фиксируется субстанциональная струк­тура членимого предмета (ср. рвать. разбивать. ломать).

Таким образом, в категорию фразеологически связан­ных значений зачисляются, с одной стороны, случаи фра­зеологической обусловленности употребления (но не зна­чения) слова, а с другой - значения ограниченной облас­ти приложимости.

К фразеологически связанным иногда относят еще и третью категорию — элементы фразеологизмов. Исследова­тели стремятся осмыслить такие слова методом вычитания из общего значения фразеологизма значения другой его части с ясной семантикой. Получающийся в результате этой операции семантический остаток считают фразеологи­чески связанным значением и приписывают его соответст­вующему компоненту фразеологизма. <…>

Итак, контекстная зависимость отражает либо смысло­вую специфику слова, либо отношения дополнительности в использовании равнозначных слов, либо семантическую неавтономность слова.

Существование синтаксически (позиционно) связан­ных значений представляет особый интерес для решения проблем лексической типологии в духе функционализма. Поэтому следует более подробно рассмотреть механизмы синтаксических ограничений, отделив от общих закономер­ностей частные запреты, диктуемые грамматической сис­темой того или другого языка.

Исследователи русского языка отмечают неупотре­бительность в именной части сказуемого: 1) причастий настоящего времени, 2) относительных прилагательных, 3) имен непрофессионального, актуального действия.

В первом случае ограничение объясняется резким раз­межеванием в русском языке синтаксических функций действительного причастия и личных форм глагола: при­частие ориентировано на позицию определения, личные формы – на позицию сказуемого. Первое входит в струк­туру словосочетания, второе — в структуру предложения, ср. Я увидел идущеего человека и Я увидел, что навстречу мне идет человек. Между этими формами, выражающими одно лексическое значение, существуют отношения допол­нительности. Позиционное ограничение выявляет в дан­ном случае специфику русской грамматической системы, в частности синтаксическую распределенность глагольных форм, но не типологическую специфику лексических зна­чений.

По-видимому, более сложны причины неупотребитель­ности в предикатной позиции относительных прилагатель­ных, ограниченных функцией определений в атрибутивных сочетаниях. Последние, однако, могут выполнять в предло­жении разнообразные функции, в том число и функцию именной части сказуемого. Нельзя сказать Этот стол оре­ховый (письменный, обеденный), но можно Это ореховый стол. Этот стол орехового дерева (сделан из орехового дере­ва), Этот стол—из ореха. Относительное прилагательное удовлетворяет номинативной функции, но не функции ха­рактеризующей. Можно предположить, что такое ограниче­ние связано не с недопустимостью предикатом реляцион­ных значений, а с нежелательностью формального смеще­ния значений качественных и относительных.

Хотя в предикате свободно выражаются любые дейст­вия и признаки, русские наименования лиц в именной час­ти сказуемого могут передавать только значение постоян­ного признака или профессионального действия. Это семантическое различие носит внутрипредикатный характер. В каждом языке вырабатываются свои механизмы различия постоянного признака и состояния, профессиональной активность и окказиональной акции. В русском языке глагол и прилагательное могут выражать любое действие и любой признак. Существительное же в функции предиката обозначает только постоянное свойство субъекта, ср. Ты лжешь и Ты лгун, Он бос (босой) и Он босяк.

Если отвлечься от частных грамматических ограничений на замещение позиции сказуемого, то следует всячески подчеркнуть особую роль этого компонента предложения в формировании лексических типов. И качество и количество значения диктуются функциональной организацией речи и прежде всего наиболее коммуникативно важными позициями субъекта и предиката, обеспечившими кристаллизацию двух важнейших типов значения – значения предметного и признакового, положенных в основу выделения классов слов. <…>

3. <…> Если развернуть начало текста в монофункциональные высказывания, то можно представить себе следующее распределение последовательно вводимых типов значения:

1) собственно экзистенциальному высказыванию соответ­ствует имя со значением чистой, никак не охарактеризо­ванной предметности, «нечто», логическая переменная (су­ществует нечто), 2) первичному суждению (собственно предсуждению) соответствует таксономическое имя (Это — белка), 3) номинативному (именующему) высказыванию соответствует имя собственное (Эта белка—Белка, Эту белку зовут Яшка), 4) предложению характеризующей (логической) предикации соответствует признаковое значение (Яшка пушист и весел; Яшка прыгун, и весельчак). Основные номинативные средства языка формируются в соответствии с этапами развертывания текста. Дальней­шее продолжение текста выявило бы более сложные се­мантические типы, соответствующие более высоким логи­ческим порядкам, но эта область выходит за пределы на­стоящей главы.

<…> Для формирования определенного типа лексического значения существенна, таким образом, референция имени и прежде всего два ее типа — экзистенциальная (интродуктивная) и конкретная, соотв. отнесенность имени к предмету, известному говорящему, но не знакомому адресату, и отнесенность имени к предмету, знакомому и говорящему и адресату. Референция первого типа опре­деляет формирование таксономических значений, рефе­ренция второго типа стимулирует возникновение имен ин­дивидов.

Указанные типы референции имени оторвались от оп­ределенной синтаксической позиции и от определенной коммуникативной функции (темой сообщения может быть не только известное, но и новое). Они не ограничены также участием в выражении логического суждения; име­на конкретной референции замещают позиции термов в предложениях субстанциального тождества.

Поэтому, если, говоря о нереферентном (признаковом) значении, мы связывали его с функцией логического пре­диката, т.е. с центральной категорией мыслительной деятельности человека, то характеризуя типы предметного значения, мы связываем их прежде всего с типом референ­ции имени, его отношением к внеязыковой действитель­ности, удовлетворяющим логико-коммуникативному зада­нию идентификации предмета. Эта функция соотносит предложение с миром; функция предикации, выражая «сказуемое» о мире, принадлежит говорящему субъекту. Полярные семантические типы, входя в состав предложения, позволяют ему соединить мир и человека. Значения, обращенные к миру, формируются в ходе осуществления языком дейктической функции. Область антропоцентрической семантики создается в ходе осуществления языком когнитивной функции.

Суть предиката состоит в обозначении и оценке статистических свойств и динамических проявлений предметов действительности, их отношений друг к другу. В области предикатов дифференцируются значения, шлифуется система понятий. Идентифицирующая семантика обращена к пространственному параметру мира, предикатная организована временной осью. Между этими семантическими типами нет пропасти – их соединяет мост. перекинутый процессами транспозиции, взаимообменом, созданием суждений разных степеней абстракции. Все эти вторичные, надстроечные процессы не должны, однако, затемнить основные функциональные типы значения, ярко проявляющие себя в рамках конкретных предложений.

Предмет и признак, конкретное и абстрактное, пространство и время, синтез и анализ, портрет (образ) и отдельный мазок, диффузность и расчлененность, таксономическая иерархия и иерархия семантических «расстояний», автономность и зависимость – таковы некоторые параметры, определяющие поляризацию двух типов значений, первое из которых определяется отношением к миру, а второе – к человеческому мышлению о мире.

ЗНАЧЕНИЕ И МИР

Элементы лексикона, функционально ориентированные на мир, стремятся упрочить свои номинативные возможности, укрепить связь с объектами действительности, способность их выделить из окружающей среды.

Идентифицирующее значение

Существуют три ступени формирования идентифицирующего значения, соответствующие трем этапам познания предметов: их вычислению, отождествлению и классификации. Каждому этапу могут быть сопоставлены определенные черты, отличающие идентифицирующее зна­чение от противопоставленной ему предикатной семантики.

1. Язык дискретен и это предполагает дискретность отраженного в нем мира.

Процесс познания предмета начинается с его вычле­нения из окружающей действительности и его отделения от пространственного фона.

Для того, чтобы познать и поименовать предмет, не­обходимо перерезать пуповину, соединяющую его с моно­литом природы. Есть вещи, обособленные самой природой: живые существа, небесные тела, отпадающие или «вися­щие на ниточке» предметы (плоды, листья, и т.п.). Изна­чальной отдельностью обладают артефакты и их детали. Другая часть объектов получает самостоятельное бытие в результате трудовой и «разбойничьей» (потребительской и деструктивной) деятельности человека (ср. палка, по­лено, дрова и т.п.). Географический континуум (мест­ность) членится, и весьма нечетко, по своей конфигура­ции: гора. холм, пригорок, долина, равнина, плоскогорье, ущелье, балка и др.

Компоненты «неразборного целого» получают отдель­ный статус в качестве функциональных деталей организма (нога, хвост, палец, нос, рука и пр.) или его «топографи­ческих» единиц («пространства): талия, «подложечка», бок, грудь, спина, щека, темя, затылок и т.п.

Предметные имена не всегда с абсолютной точностью воспроизводят картину естественного членения мира. Это­му препятствует ряд обстоятельств, в частности действие семантических процессов, затемняющих раздельность и границы предметов. К таким процессам относится мето­нимическое расширение референции имени. Например, су­ществительные окно и дверь могут относиться и к проему в стене, и к закрывающим его створам, и к совокупности того и другого, т.е. и к целому и к его составляющим, ср. различие в референции существительного окно в соче­таниях вымыть окно и прорубить (открыть, закрыть) окно.

Между естественной дискретностью мира и ее отраже­нием в языке нет полного тождества, но между ними не­обходимо существует соответствие, без которого язык не мог бы выполнить своего коммуникативного назначения. Люди делают сообщения об объектах, подвижная диспозиция которых создает бытовую, социальную и природную среду человека, и язык не может обойтись без недвусмыс­ленных способов идентификации этих объектов. Наличие в материальном мире естественных границ обусловливает известный универсализм его языкового членения. Разуме­ется, языки и в этой области дают примеры специфического подхода к миру и это более всего заметно в расчленении целостных объектов по «топографическому» принципу, ср. русск. шея, горло (в этой паре шея обозначает и целое и тыловую часть целого), затылок.

И тем не менее идентифицирующая лексика обнару­живает меньше национальной специфики в вычленении отдельных предметов, т.е. в отборе номинантов, чем при дифференциации понятийного (признакового) континуума, и в особенности при отвлечении признаков от субстанции. Народы более сходятся в выборе предметов сообщения (как отдельных сущностей), чем в проведении границ, разделяющих между собой участки идеального.

Другим следствием того, что способ членения задан языку жизнью (природой и деятельность человека) является относительная автономность идентифицирующего значения, его независимость от окружения, создаваемого семантически однородным полем. Подобно тому, как автономны имена собственные (если отвлечься от фиксируемых ими семейных и родовых отношений), клички, прозвища и тому подобные идентификаторы индивидов, взаимно независимы и имена классов предметов. <…>

Будучи семантически aвтoнoмными единицами лексикона, идентифицирующие имена получают референцию к предметам действительности самостоятельно, безотносительно к другим именам, установлением прямой связи с миром: эта картина, картина, та тетрадка, дай мне ножницы, принеси транзистор, собери с того куста малину. Такой способ установления референции, который прини­мает в расчет только отношение к говорящим и обстанов­ке речи, будем называть прямым, или абсолютным.

Однако, уже на стадии членения предметного мира и выделения языковых номинатов между этими последними, возникают определенные виды отношении, которые, с од­ной стороны, вносят элемент произвола в членение суб­станции, а с другой - идут в ущерб автономности иденти­фицирующих значении и влияют на способ выражения референции имени. Очень важны для системной организа­ции идентифицирующей лексики партитивные отношения, т.е. отношения целою и его частей. Эти отношения выра­жают наиболее простую форму иерархии — иерархию то­пографического, конфигурационного и функционального членения целого.

Названия частей всегда воспринимаются как зависящие от обозначения целого, через указание на которое и до­стигается их референция: ствол этой березы, голова богини Лики, руки Венеры Милосской. Такой способ актуализации имени будем называть относительной (синтагматически связанной) референцией. Напротив, названия целого сохраняют автономность. Партитивные отношения имеют, таким образом, односторон­ний, однонаправленный характер. Они в семантическом плане не обоюдны — целое не получает наименования по отношению к своим частям (как «носитель» части), что привело бы к его чрезмерной многоименности; так, гово­рят о крыле птицы, а не о крыле крылатого, о кормиле корабля, а не о кормиле кормилоуправляемого.

В своем стремлении к конкретной референции имена частей и имена целого впрочем постоянно оказывают друг другу взаимные услуги: референция партитивного имени осуществляется через указание на отношение к целому, ср. нос майора Ковалева; как только нос был отчужден от майора, связь имени нос с носом стала прямой. Референ­ция к целому может достигаться через указание на инди­видуализирующую деталь, т.е. через отношение к части, (ср. нос вместо носатый человек, носач). В последнем слу­чае нужды референции обусловливают саму номинацию объекта, преобразуя относительный способ актуализации имени (человек с большим носом) в абсолютный (нос). В этом и состоит сущность метонимии и, прежде всего, той её разновидности, которая называется синекдохой.

Вариантом партитивных отношении можно считать отношения членства, устанавливающиеся между ансамблями (объединениями однородных или неоднород­ных предметов в колеблющиеся по составу конгломераты — наборы, сервизы, гарнитуры, коллективы, учреждении и пр.) и их составляющими. Референция имен к целому обычно автономна, а референция компонентов осуществля­ется отсылкой к объединению. В русском языке она выра­жается обычно несколько иначе, более далекой и слабой связью, чем при собственно партитивных отношениях: тарелка из этого сервиза, письменный стол из (от) гарни­тура «Профессор»…

Близки к отношениям партитивности, но отличны от них, отношения между именами смежных, соотнесенных предметов: берег и водоем (река, море, пруд и т.п.), опушка и лес, футляр и контрабас. В отличие от ситуации партитивности координационная иерар­хия ориентирована не на целое, а на свой основной, кон­ституирующий элемент. Члены координационных отноше­ний в общем случае не образуют четко отграниченного и поименованного целого. Референция главного члена таких отношении имеет автономный характер, а соотноситель­ный с ним компонент актуализуется с опорой на доми­нанту: берег этой реки, опушка леса.

Выше речь шла об относительно стабильных отноше­ниях, связанных с вычленением предмета и его номинаций. Но существуют еще два вида отношении между объектами действительности, которые в силу своей подвижности, имеют слабые рефлексы в области языковых номинаций, но в то же время существенны для выраже­ния референции конкретных имен. Это отношения локальные, характеризующие объект по его пространст­венному положению и ориентации, и отношения посес­сивные, указывающие на принадлежность (в широком смысле) предмета: Принеси мое пальто, Дай со стола чаш­ку; комната отца, кресло бабушки.

Таким образом, для выражения референции идентифи­цирующих имен существенны четыре вида однонаправлен­ных отношении: партитивные (отношение части к целому и члена к ансамблю, конгломерату), координационные (соотносительные), посессивные и локальные. Все эти типы отношений не симметричны.

Итак, уже на первой стадии формирования идентифи­цирующего значения, соответствующей «языковому» (но­минативному) членению мира, создаются некоторые его особенности. Конкретные (идентифицирующие) имена выказывают черты универсализма в выборе номинатов, и это находит себе объяснение в обращенности иденти­фицирующего значения к естественно и практически чле­нимому миру. Идентифицирующие значения автоном­ны, взаимно независимы. Это свойство предопределяет наиболее характерный для них способ референции: пря­мое, без опоры на другие имена отнесение к предмету (абсолютная референция). Наконец, на этой стадии выри­совываются и определенные типы отношений, существен­ные для организации конкретной лексики, а именно, партитивные, координационные, посессивные и локальные отношения, создающие пункт соприкосновения идентифи­цирующих значении с реляционными и влияющие на референцию имени.

2. На второй ступени «номинативного покорения» ма­териального мира происходит отождествление предметов, установление их идентичности самому себе. Этот процесс выявляется в единстве или множественности номинаций, относящихся к разным формам и фазам существования предмета — от зарождения до исчезновения. Если первая стадия — вычленение предмета — задана пространственным параметром мира, то необходимость в ступени отождеств­ления более обусловлена временной осью, на которой от­кладываются метаморфозы предметов, их внешние и внут­ренние преобразования, их развитие.

Субстанциональное тождество не составляет решающе­го фактора для идентификации предмета и соответственно идентичности его имени. Представление о единстве пред­мета, рассматриваемого в качестве номината, создается его внешними опознавательными чертами. Материальная иден­тичность, или, точнее, единство организма, а иногда даже химического состава — не могут заставить говорящих счи­тать яйцо и курицу, икру, малька и рыбу, гусеницу, кокон и бабочку, личинку и насекомое, семя и растение, воду, снег, лед, иней и пар одним номинатом. И хотя тождество самим себе живых существ, прежде всего человека, созда­стся единством личности (духовного начала, самосознания, психической структуры), в любом языке есть имена, от­ражающие периодизацию их жизни, (ср. щенок и собака, лошадь и жеребенок, рыба и малек, человек и ребенок, дитя и т.п.).

Эти имена часто бывают разнокоренными, чем усугуб­ляется нетождество номинатов. Хотя обычно одно из имен выдвигается в качестве общей номинации объекта, безраз­личной к стадии его бытия, употребление такого имени не становится универсальным, независимым от условий речи. Так, говоря о маленьком ребенке, его не называют ни человеком, ни мужчиной. Нельзя сказать У Маши ро­дился мужчина (человек, Петр); У Альмы родилось пять собак. <…> Появление единой номинации объекта, впрочем, очень существенно в том смысле, что оно может оттеснить частные номинации из зоны идентифицирующей лексики в область семантических предикатов, ср. Миша еще ребенок, где имя ребенок вы­полняет функцию качественного (характеризующего) пре­диката со значением «мал, малолетен» или «ребячлив, наивен».

Имена собственные более, чем нарицательные, ориен­тированы на единство организма, но и они не только до­пускают, но и требуют варьирования по мере продвиже­ния человека по жизненному пути, что впрочем зависит и от прагматического момента, а именно от формы обраще­ния к человеку — ребенку, подростку, юноше, взрослому.

Другим важным условием, позволяющим пренебречь единством субстанции, является функциональный подход к определению тождества предмета. Различия в функции при идентичности субстанции совершенно достаточно в иных случаях для того, чтобы одно субстанциальное «древо» распочковалось в несколько номинатов (ср. поле­но и чурбан, ствол и бревно, балка, стропило). Этот про­цесс, впрочем, более характерен для обозначения людей, нежели предметов. Социальные и иные функции наносят гибельный удар единству человеческой личности, расщеп­ляя её на ряд номинатов. Меняя свои роли, следуя разным моделям поведения, совершая множество разнообразных действий и поступков, человек в своих разнонаправленных проявлениях становится референтом многих функциональ­ных, реляционных и других имен и, хотя большинство из них имеет статус семантических предикатов, т.е. обозна­чает признаки, роли, действия лица, его отношение к дру­гим лицам, многие из них регулярно выполняют в пред­ложении идентифицирующую функцию и постепенно втя­гиваются в зону идентифицирующих имен, приближаясь к ним по характеру своего значения. Часть таких имен первообразна, что сближает их с идентифицирующей лек­сикой (мать, отец, дочь, сын). Подобные имена в сущности слабо семантически соотнесены с прилагательными и гла­голами. Иногда, наряду с ними, появляются собственно функциональные (признаковые) номинации, ср. рожени­ца и мать.

Часть имен лица занимает промежуточное между иден­тифицирующей и предикатной лексикой место. С первыми их объединяет семантическая комплексность, со вторы­ми—выделенность в их значении ведущего семантического компонента, имплицирующего наличие в референте ряда других — физических, психических, поведенческих и со­циальных свойств, семантические «отголоски», которых хорошо прослушиваются. Так, в предложении Ты мне не дочь (сын, мать, отец) в общераспространенном его прочтении отрицается наличие не кровного родства (оно составляет необходимую пресуппозицию такого высказы­вания), а его поведенческих производных.

Таким образом, уже на стадии отождествления объек­тов действительности, с одной стороны, складываются предпосылки для однореферентного употребления иденти-фицирующих имен в тексте, а с другой стороны, возникает взаимодействие идентифицирующих имен с признаковыми словами (семантическими предикатами).

3. Следующим и наиболее важным шагом в образовании идентифицирующих значений является сведение предметов в классы большего или меньшего объема, проведение границ референции имени, установление области его при­ложимости к предметному миру (его экстенсионала).

Таксономический характер предметной лексики отме­чался в очень ранних грамматиках, строящихся на логи­ческих основаниях <…>.

Между тем отсутствие специальных грамматических категорий, соответствующих родо-видовым отношениям, вполне согласуется с принципиальной взаимной независимостью идентифицирующей лексики.

<…> Очень существенная для формирования идентифицирующей лексики таксономическая ступень вносит в ее организацию ношения включения (гипонимию) и пересечения областей референции, вследствие чего возникает возможность разной номинации одних и тех же предметов действительности через их отнесение к классам разного объема, т.е.через изменение интервала абстракции при идентификации. Эта особенность конкретной лексики отвечает коммуникативной задаче варьирования количества информации, включаемой в сообщение (ср. ткань, шелк, атлас).

Классическим образцом идентифицирующей лексики являются имена естественных родов, обязанные своим существованием способности природы повторять неповторимое, ср. дуб, клубника, кора и т.п. На их примере лучше всего обнаруживает себя таксонимическая специфика идентифицирующих значений.

<…> важным фактором образования идентифицирующего значения, определяющим круг его приложимости, становится тем самым понятие сходства. <…> Сход­ство часто определяют через понятие рода: объекты подоб­ны, если они принадлежат одному роду. Род определим через подобие: род есть объединение таких объектов, между которыми существует больше сходства, чем между ними и любым объектом вне данного объединения.

Дар человека чувственно улавливать между предмета­ми нечто общее имеет объективное основание в «серийном производстве» природы, наделившей естественные объекты способностью творить по образу и подобию своему, созда­вая нечто, труднее различимое, чем отождествимое.

Имена естественных классов проследуют более всего идентифицирующие цели. Для них акт идентификации мало чем отличается от акта классификации. Установить принадлежность к тому или другому классу цветка, бу­кашки, насекомого, птицы, зерна, вещества и значит его идентифицировать. Поэтому с именами естественных родов ассоциируются прежде всего внешние, чувственно воспринимаемые признаки объектов.

Идентифицирующая лексика в значительной степени отвечает созерцательному отношению к миру, восприни­маемому как «бытие в покое» <….>.

Для осуществления идентифицирующей функции «на­ружная сторона» вещей весьма важна. Поэтому, идентифицирующие имена в известном смысле соответствуют образу предмета или стереотипу класса. Когда мы слышим такие имена, как ель, медведь, песок, дерево, крокодил и др., перед нашим мысленным взо­ром прежде всего встает внешний облик, картинка, изобра­жающая очень обобщенный образчик соответствующего класса естественных или иных объектов. Б.А. Серебрен­ников говорит в этом случае об «инвариантном образе предмета». <…>

Способность имен естественных реалий вызывать образ предмета объясняет суеверие, согласно которому даже непризывно произнесенным именем можно накликать его носителя, суеверие, повлекшее за собой табуирование имен «исчадий» природы и человеческой фантазии. <…>

Итак, имена естественных реалий, входящих в мир говорящих на данном языке и эмпирически (или через изображение) им знакомых, представляют собой «образ мира, в слове явленный», и это подтверждается тем, что этот пласт лексики составляет основу образных средств языка — метафоры и фразеологизмов. Идентифицирующие значения по природе своей дескриптивны, «портретны». <…>

4. В основе употребления конкретных имен лежит номинативная конвенция, а не конвенция семантическая, т.е. договор об именовании, а не договор о значении. Анализ значения (употребления) идентифицирующих имен не равен анализу соответствующего понятия, и было бы бесполезно искать в их употреблении разгадку интуитив­ных, стихийно сложившихся концептов, как это делается по отношению к таким категориям, как причина, время, вечность и пр.

В употреблении таких слов, как долг, обязанность, вина, совесть, правильный и т.п. можно искать ключ к этическим представлениям того и другого народа, но из употребления слов слон, носорог нельзя извлечь наивной концепции фауны. Как только эти слова получают метафорическое применение, т.е. предикативизируются, они обнаруживают, если не представ­ление, то определенное отношение к тем или другим кате­гориям естественных объектов, их восприятие, связывае­мые с ними суеверия и т.п.

<…> компетенция в области идентифицирующих имен создается знанием их референции. Это знание может быть приобретено разными способами, например: 1) остенсивным путем, т.е. путем прямого указания на объект — представитель данного класса или его изображение; этот путь предполагает способность отождествления объекта с другими членами данного номинативного объединения и владение техникой перехода от частного к общему, от имени индивида к имени, класса, 2) через описание сте­реотипа класса, 3) для веществ — могут быть сообщены сведения о составе и способе их получения; 4) для не­наблюдаемых сущностей необходимы сведения об их про­явлениях (например, болезни идентифицируются но их симптомам).

Поскольку для идентифицирующих имен, ориентиро­ванных на мир, важна четкость области референции, само их значение формируется в зависимости oт этой последней. Путь к значению конкретных имен лежит через их референцию. Если у семантических предикатов значение определяет и регулирует их употребление, их приложи­мость к предметному миру, то у идентифицирующих имен, напротив, употребление (референция) определяет и фор­мирует их значение. Это особенно очевидно при обращении к именам собственным. Пока имя собственное не закреп­лено за конкретным объектом, оно незначимо, но коль скоро оно получило своего носителя, оно окутывается сетью ассоциации, создающих образ референта имени. С именем начинают связываться разнородные сведения о номинате, впечатления от него, его внешний вид, эмо­циональное отношение, им вызываемое и т.п. Естественно, что эти ассоциации у разных лиц существенно различны. Совершенно аналогична природа идентифицирующих имен. Их значение представляет собой рикошет от их референ­ции. Оно гетерогенно и складывается из представления, обобщенного образа (стереотипа класса), разнохарактер­ной информации о классе предметов, случайных впечатле­ний, сведений утилитарною толка, и т.п.— словом всего того, что может связываться в сознании человека с предметным миром. Характерно, что метафорическое переос­мысление конкретной лексики может основываться на любой ассоциации, стимулируемой предметом, в том числе ложной, случайной и необоснованной, а вовсе не только на существенных признаках, предположительно образующих понятие класса.

Ассоциативный комплекс, прикрепленный к конкрет­ным именам, не стабилен. Он не членится на четкий набор семантических компонентов, т.е. не эквивалентен сумме предикатов, истинных относительно данного класса объек­тов. Это легко подтвердить тем, что общие суждения о клас­сах естественных объектов выражают не аналитическую (априорную), а эмпирическую истину (истину a poste­riori). Говорящие воспринимают как семантически нор­мальные не только предложения типа Медведь—млекопитающее (косолап, живет в лесах, проводит зиму в спячке и пр.), но и такие, как Медведи любят мед, Шиповник ко­люч (покрыт шипами). При­знак, положенный в основу наименования естественных реалий и, шире, конкретных объектов, как бы «улетучи­вается» за ненадобностью, поскольку не он обеспечивает идентификацию предмета (класса предметов). Это свой­ство объединяет конкретные имена с именами собствен­ными <…>. Адресат как бы «пропускает мимо ушей» смысл рефе­рентного имени, принимая в расчет лишь его номинатив­ную функцию.

Сказанное с достаточной очевидностью свидетельству­ет о том, что позиция индивидного субъекта не только не благоприятна для развития значения имени, но в некотором роде ему противопоказана: сигнификат имени, составляю­щий промежуточное звено между именем (номинацией) и индивидом, в сущности мешает установлению между ними прямой номинативной связи и может выпадать.

Определенная референция стремится «погасить» смысл имени.

Отсутствие четкого компонентною состава, диффузность, семантическая нестабильность, зависимость от опы­та, степени информированности и уровня теоретического (научного) знания семантики конкретных имен, нисколь­ко не делает расплывчатыми границы их референции. <…>

Референтная определенность характеризует прежде всего видовые имена (гипонимы). Она идет на убыль по мере расширения области приложения терма, которое обычно бывает следствием использования критериев науч­ной таксономии, т.е. преступает границы естественных родов. Чем шире и вариативнее класс именуемых объектов, тем более необхо­дима для правильной референции имени точность выра­жаемого им понятия (сигнификата). В этом случае смысло­вая неопределенность прямо пропорциональна неопреде­ленности зкстенсионала.

5. Если значение конкретных имен расплывчато и не стабильно, если оно принимает малое участие в определе­нии предмета речи, то что же обеспечивает идентифици­рующим именам определенность экстенсионала?

Попытки разрешить этот вопрос делались в последние годы представителями той новой школы в логической се­мантике, которая, отрицая наличие четкого понятийного содержания (сигнифнката, интенснонала) у конкретных имен, сосредоточила свое внимание на проблемах референ­ции.

<…> новая теория референции сводится к следую­щим основным положениям: имена собственные представ­ляют собой жесткие десигнаторы объектов; имена естест­венных реалий сходны с ними по способу референции; акт референции обусловлен каузальными цепочками, а не зна­чением имени. Все эти тезисы обратны тому, что утверж­далось в традиционных логико-философских теориях зна­чения. Оценка адекватности противопоставленных друг другу концепций должна учитывать их отношение к язы­ковому материалу. Природа значений слов далеко не оди­накова. Есть существенная разница между качественными именами (типа начальник, подлец, холостяк, резчик по дереву, учитель и т.п.) и именами идентифицирующего типа (орел, блоха, муха, медь). В первом случае имеется в виду класс предметов, выделенный по определенному, познанному человеком свойству, во втором случае сущ­ность объектов, объединенных природой в один класс, всегда остается в известной степени непознанной.

Имена тина холостяк прилагаются ко всем лицам, отвечающим их значению, т.е. ко всем неженатым и не бывшим в браке мужчинам зрелого возраста. Если бы говорящие распространили употребление этого имени на незамужних женщин, то это не было бы результатом эмпирического открытия, касающегося женщин и холостяков, а явилось бы следствием изменения значения имени. Слова этого типа предикатны. Идентифицирующие имена относятся к природному объединению предметов и опираются на стандарт класса. Они референтны. Если традиционные логические теории достаточно адекватно отражали природу атрибутивного типа значения, то описанная выше концеп­ция более отвечает существу и назначению идентифици­рующей лексики.

Однако, проблема значения конкретных имен не сво­дится к вопросу о способах их референции. Она имеет еще и другую сторону. Значение субъекта должно обеспечить не только идентификацию предмета речи, но и понимание сопоставляемого ему предиката.

В ходе коммуникации всегда предполагается, что со­беседники обладают некоторыми общими сведениями о классе, которому принадлежит предмет речи. Поэтому такие предложения как «Кот Сысой млекопитающее (имеет хвост, умеет мяукать, покрыт шерстью и пр.)», если и не выражают аналитической истины, то по крайней мере не могут быть восприняты как информативные. Каждый го­ворящий в общем случае более или менее верно отличает информацию о свойствах класса от информации о свойствах индивидов, входящих в данный класс, а также о воз­можностях варьирования этих свойств. Предикаты, отно­симые к конкретным предметам, семантически ограничены дефиницией класса.

Предложение «Сысой замяукал» имеет разный смысл в зависимости от того, является ли Сысой человеком, котом или попугаем. Если же Сысоем зовут собаку, то приведен­ное высказывание не может не быть ложным или относящимся к фикции<…>.

Можно думать, что даже если предмет, о котором идет речь, присутствует в ситуации общения, но его принад­лежность к классу не улавливается адресатом или ему сов­сем неизвестна, смысл сообщения не может быть им усвоен в полном объеме. Так, например, если об артефакте или веществе таинственного предназначения будет сказано «Это опасно (испорчено, полезно, нужная вещь, не имеет запаха, стоит дорого, большая редкость и т.п.)», смысл такого сообщения должным образом не воспринимается адресатом. Адресат вынужден будет спросить говорящего «Что это?».

Не случайно, поэтому, что в нормальных условиях ком­муникации всякому сообщению о свойствах незнакомого адресату предмета должно предшествовать экзистенциальное предложение (или его эквивалент), включающее в себя имя таксономического типа, ср. Знал я одного человека; Прочел я недавно одну книгу. При отсутствии такой интродукции естественно спросить «О чем ты говоришь?». Ответ на такой вопрос обычно содер­жит указание на принадлежность предмета речи к опреде­ленному классу реалий: «Я говорю об одном человеке (ко­не, городе, соборе и пр.). Ответы тина О чем-то; Об одной вещи; Я имею в виду нечто едва ли удовлетворят собесед­ника, который непременно снова поинтересуется, какому классу (виду, роду) принадлежит это «нечто».

Таким образом, при отсутствии у адресата таксономически структурированных знаний о предмете сообщения, говорящий должен их ему предоставить. Без этого не мо­жет быть адекватно воспринята предикация. Даже имена собственные различных объектов, если и не всегда, то в тенденции, таксономически дифференцированы: имена лиц, городов, стран, учреждений либо сами по себе отличаются друг от друга, либо включают в свой состав категориальное существительное (ср. город Горький, улица Горького, Буренка, фабрика «Красная Роза», остров Саха­лин, Метрополь, Художественный кинотеатр, Сретенка и т.п.).

Таксономический предикат, относящийся к «глобально­му» субъекту, т.е. к предмету, мысленно не членимому на определенные аспекты или параметры (форму, цвет, вкус, динамику и пр.), служит целям параметризации: он задает те аспекты, по которым может быть охарактеризован пред­мет. В последующих за таксономией суждениях предикаты обычно относятся уже не к глобальной, а к параметризо­ванной субстанции. Они характеризуют определенные сто­роны субъекта в диапазоне допустимого варьирования признаков, т.е. в заданном спектре. Таксономическое предложение Это — мед открывает в объекте параметры консистенции, цвета, вкуса, запаха, источника (сырья), движения, эффекта при употреблении и др. Мед может быть густым, прозрачным, жидким, твердым, вязким, золо­тистым, ароматным, липовым, полезным при про­студе и т.п. Мед, кроме того, может капать, расплываться, течь, просачиваться, засахариваться, застывать и т.д.

Если атрибут своим лексическим значением не указы­вает на характеризуемый им параметр предмета, то этот последний должен быть эксплицирован, ср. Картина осо­бенно хороша по колориту (рисунку, композиции); Он — ловкий делец (картежник, фокусник, наездник и пр.); Он был узок в плечах (в бедрах); ср. также приятный на вкус, на ощупь, для глаза, на слух, по запаху, в обращении, во всех отношениях. Ограничительность ча­сто связывается с реляционной и функциональной сторо­ной объекта, ср. Я говорю тебе это как отец, Он приезжал к нам в качестве ревизора, Я ценю его как уче­ного и как человека. Необходимость в ограничитель­ном компоненте особенно велика при переносе признака от части к целому: широкий в плечах, быстрый разумом. Указание на параметр практически неизбежно, когда в субъекте выделен идентифицирующий признак, не служа­щий основанием оценки: Эта продавщица мне нравит­ся к а к женщина, Твой брат мне приятен как собе­седник.

Характеризующий предикат должен войти в отношения конъюнкции с признаками соответствующего класса объ­ектов. Этим объясняется тенденция средневековых логиков дополнять предикативные прилагательные именем класса, расшифровывая предложения типа Дуб покрыт листвой как Дуб есть покрытое листвой дерево. Этим же можно объяснить и предпочтение, часто отдаваемое языком, так­сономической по форме предикации, сравнительно с собст­венно характеризующей, ср. Это была просторная комната (вм. Эта комната была просторной}, Ваня непослушный мальчик (им. Ваня непослушен).

Связь с предикатом осуществляется не только через родовые признаки, присущие субъекту, но и через его индивидные черты. В субъекте, поэтому, часто эксплици­руются те именно свойства индивида, которые должны обеспечить понимание или должную оценку поступающей о нем новой информации, ср. Тут все замолкли, чтобы по­слушать, что говорит эта петербургская мадонна, княгиня или еще кто, эта юная дама из другого мира, глазастая, недоступная, эта счастливая путешественница с насмешливыми губами, которой нет дела до их тризн и до их карна­валов (Б. Окуджава). <…>.

Таким образом, понимание сообщения может нуждать­ся в знании не только родовых, но и индивидных призна­ков предмета

7. Для того, чтобы лучше понять семантические свой­ства конкретных имен, следует подробнее остановиться на их употреблении в роли классифицирующего предиката.

Если выполнение собственно идентифицирующей функ­ции опирается либо на прямую связь имени с денотатом, либо на его способность стимулировать у адресата образное представление и лишь в последнюю очередь на знание признаков предмета, то функция таксономического преди­ката выводит в фокус не столько образное представление, сколько ассоциируемые с именем энциклопедические зна­ния. Значение конкретной лексики в зависимости от вы­полняемой ею логико-коммуникативной функции кренится в разные стороны: идентифицирующая функция тянет его к денотату (предмету), а таксономическая—к сигнификату (понятию).

Таксономический предикат может выполнять разные, причем не вполне четко дифференцированные, функции, ср. Прежде я знал, что это божья коровка,— и ничего дру­гого о ней, кроме того, что она божья коровка, я не знал. Ну, скажем, я мог бы прийти к заключению, что имя у нее несколько антирелигиозное (Ю.Олеша). Из приведенного предложения трудно заключить, какими именно знаниями располагал автор и на какой пробел в них он сетует. Ско­рее всего он умел отождествить этот вид насекомых и знал, как он называется, но не имел о нем энциклопедической информации. Сообщение о вхождении в класс может ка­саться и номинации, и идентифицирующих признаков, и энциклопедических данных.

С другой стороны, таксономические предикаты сопри­касаются с характеризующими. Стоит появиться в пози­ции предиката имени с определением или имени с выде­ленным, акцентированным семантическим компонентом, как таксономическая предикация превращается в харак­теризующую, ср. Это интересная книга; Он учитель.

Хотя предикатная позиция высвечивает в таксономиче­ских именах сигнификат, понятийное (отвлеченное) со­держание, семантическая специфика их настолько сильна, что между характеризующим и таксономическим преди­катом существуют принципиальные различия.

Прежде всего следует заметить, что конкретное имя осуществляет ту форму первичной предикации, которая может сопоставляться неидентифицированному субъекту, т.е. субъекту, выраженному дейктическим местоимением (Это — карандаш, а то — линейка). Таксономический пре­дикат подобно идентифицирующим предложениям в общем случае лишен видо-временных форм. Он обозначает только ингерентные свойства. Прошедшее время в нем указыва­ет не на временное ограниченно присутствия признака в субъекте, а относится к общему плану повествования, ср. Я увидел вдали черную точку. Подойдя ближе я уви­дел, что это был куст.

Подобную ситуацию можно объяснить только тем, что, попадая в предикатную позицию, таксономическое имя не утрачивает предметности. Конкретное таксономическое предложение содержит сообщение о вхождении объекта в некоторый класс, его идентичности одному из членов множества, ср. Этот цветок незабудка. Таксономический смысл таких предложений эксплицируется в развернутой форме, иногда употребляющейся при характеристике лиц. <…>

Показательно, что предложения таксономической преди­кации лишены кратчайших номинализаций, построенных на производном от предиката абстрактном существи­тельном. Это свидетельствует о том, что классифицирую­щий предикат не вовлекается (или в слабой степени вовле­кается) в процесс адъективации, к которому должна была бы предрасполагать его позиция, предназначенная в общем случае для непредметных значений. Нет абстрактных имен со значением «свойство быть васильком, зерном, песком, рожью, лимоном». Как только с конкретным именем на­чинает связываться определенный признак, все те процес­сы, которые были блокированы семантической диффузностью, получают возможность реализации: метафориче­ское значение может иметь производное имя качества (ср. свинство), но классифицирующий предикат не может им воспользоваться, ср. Это животное — свинья  * Свин­ство этого животного не вызывает сомнений.

Языки обычно не создают прилагательных (предика­тов) от конкретных имен, которые, различаясь синтакси­чески (позиционно), были бы с ними идентичны по значению. Конкретные имена служат основой для образова­ния лишь относительных прилагательных, выражающих тот или другой вид отношений между предметами, но не совокупность признаков, присущих данному классу: дере­вянный означает «сделанный из дерева (древесины)», но не «обладающий всеми признаками дерева, являющийся деревом». Относительные прилагательные, поэтому, не­употребительны в функции таксономического предиката. Неподатливость к приобретению собственно признакового (отвлеченного) значения свидетельствует о том, что кон­кретные существительные лишены четко определимого, анализируемого на компоненты содержания, которое, осво­бодившись от значения предметности, могло бы быть транспонировано в предикат.

Таким образом, попадая в контрастную но отношению к субъекту позицию предиката, идентифицирующая лексика сохраняет в ней свои основные семантические харак­теристики, не переходит в категорию семантических пре­дикатов.

8. Несмотря на то, что знания о классе объектов энциклопедичны, а не лингвистичны по своей природе, хотя они колеблются в объеме и гетерогенны по характеру (от чувственного образа до научной абстракции), хотя с этими знаниями могут сливаться разные эмоциональные, эстетические, оценочные и символические коннотации, хотя они по-разному соотносятся с жизненным опытом говорящих, необходимость для правильного осуществления коммуникации в таксономическом минимуме сведений о предмете речи, позволяет говорить о том отрезке идеаль­ного, который ассоциируется с конкретными именами как об особом типе языковою значения.

Важно подчеркнуть, что отмеченная гетерогенность идентифицирующего значения, обеспечивающая возмож­ность его употребления в идентифицирующей и таксоно­мической позиции, имеет принципиальный характер: она обусловлена тем, что данные первого типа более оператив­ны для идентификации предмета речи, а сведения второго типа более необходимы для правильного понимания пре­дикации.

Если первая часть значения, обеспечивающая правиль­ную референцию имени, не зависит от уровня теоретиче­ского знания, то вторая его часть, обеспечивающая аде­кватное понимание сообщений о данном объекте, меняет свое содержание (или, по крайней мере, свои импликации) в зависимости от глубины познания мира и информиро­ванности говорящих в соответствующей области.

Только понимание функционального дуализма конкрет­ной лексики и семантического дуализма позиции конкрет­ного субъекта, может привести к пониманию двойственной (образно-ассоциативной) природы конкретных значений. Обе указанные функции ведут к миру, т.е. к образным представлениям и энциклопедическим знаниям об объек­тах действительности. Это не должно отпугнуть лингвиста. Если он и не может превратить энциклопедическую или дескриптивную дефиницию конкретных имен в дефиницию собственно лингвистическую, если только практическая цель описания и чувство меры подсказывают ему, где поставить предел детализации, из этого не следует, что он бессилен выявить семантическую специфику конкретной лексики, и в этом состоит собственно лингвистическая за­дача ее анализа.

Для идентифицирующих имей характерцы следующие черты: 1) производность значения от референции имени (значение в этом типе есть функция референции), 2) со­ответствие номинативного членения мира его естественно­му членению и, как следствие этого, универсальный харак­тер номинатов, 3) относительная автономность значений, 4) принципиальная невозможность установить объем зна­чения, 5) смысловая неопределенность, нечленимость на четко разграниченные семантические компоненты, 6) ге­терогенность семантической природы, огладывающейся из чувственных данных (обобщенного образа предмета), абстрактных сведений, эмоциональных, эстетических, оце­ночных и символических ассоциаций, данных личного опыта, 7) ориентация одной части значения на идентифи­кацию объекта, а другой на связь с предикатом, 8) опре­деленность границ референции (экстенсионала) при неоп­ределенности смысла (интенсионала), 9) таксономический принцип системной организации: отношения включения (гипонимия), пересечения и совпадения (гетеронимия) областей референции, 10) функциональная эквивалент­ность как совпадение областей референции (гетеронимия), 11) партитивные отношения как принцип иерархической организации, 12) выражение референции имени либо пря­мым отнесением к предмету (абсолютная референция), либо через несимметричные отношения партитивности, посессивности, координированности и локальности (отно­сительная референция), 13) первичность функции субъ­екта и других референтных членов предложения, 14) вторичность функции предиката и особый тип предикации (включение в множество, таксономия), 15) отсутствие семантически эквивалентных прилагательных, 16) отсут­ствие прямых номинализаций (абстрактных существи­тельных), 17) отсутствие логической антонимии при на­личии «пространственной антонимии», фиксирующей диаметральность в расположении объектов (пол — потолии, подвал — чердак, старт — финиш), 18) внемодальность, 19) неградуированность, 20) объективность, социальность семантических норм употребления при индивидуальном варьировании вызываемого представления, 21) обусловлен­ность удельного веса значения (сигнификата) характером референции имени, 22) открытость денотативных классов.

Функциональное значение

Очень своеобразное и во многих отношениях колеблю­щееся, промежуточное место в лексической семантике за­нимает функциональный тип значения, обнаруживающий, с одной стороны, черты сходства с предикатным, иденти­фицирующим и реляционным значениями, а с другой — большую внутреннюю неоднородность, обусловленную как собственно лексическими факторами (положением в лек­сической системе), так и спецификой денотируемых клас­сов объектов. Функциональная семантика социологична в том смысле, что в закономерностях ее развития и упо­требления обнаруживается прямая зависимость от прак­тической жизни общества,

1. Говоря об этом типе значения, необходимо разли­чать функциональный принцип номинации, отраженный внутренней формой слова (щелкунчик, зажигалка, скоро­варка, поднос и пр.), и функциональный принцип объединения объектов в номинативные классы, позволяю­щий называть имеющие одинаковое предназначение пред­меты одним именем, независимо от тех их признаков (внешней формы, материала, размера, веса, цвета и пр.), которые не обусловлены функцией, составляя по отноше­нию к ней переменные, относительно независимые ве­личины.

Под функциональным принципом номинации имеется в виду прежде всего обозначение объекта по целенаправ­ленному действию, которое он выполняет или орудием ко­торого служит. Наименование, хотя и связанное с дейст­вием объекта «при исполнении служебных обязанностей», но не эксплицирующее его цель, функциональным не является. Так, имя регулировщик (движения) отвечает функциональному принципу номинации, а такие сущест­вительные, как светофор, вертушка (о турни­кете, телефоне), хотя и относятся к предметам, объединяе­мым в класс по функциональному критерию, к собственно функциональным номинациям не принадлежат. Только глаголы, обозначающие действие (абитуальное или окка­зиональное) по его цели, порождают функциональные номинации предметов.

Можно считать также отвечающим функциональному принципу обозначение лиц по их отношению к объекту целенаправленного действия (электрик, водопроводчик, стекольщик и пр.). Функциональный предикат с той или другой степенью определенности имплицируется отноше­нием между субъектом и объектом действия, ср. зеленщи­ца == та, что выращивает пли продает зелень; морожен­щик = тот, кто производит или продает мороженое.

Круг функций, через который могут конкретизоваться субъектно-объектные отношения, присутствующие в име­нах этого разряда, ограничен и сводится к предикатам производства (реже, уничтожения), продажи, исправления (ремонта), «любви» или коллекционирования («предикат хобби», ср. книголюб, балетоман) и некоторым другим. Еще определеннее предикат, импли­цируемый именами вместилищ, сосудов, предназначенных для локализации (помещения, храпения) предметов того или другого класса (конфетница, сахарница, сеновал и т.п.). Реляционная номинация в этом случае может быть приравнена к функциональной.

Покажем взаимодействие функционального принципа номинации и функционального критерия классификации объектов на следующем примере. Категория предметов, служащих для закрывания и открывания верхнего (нахо­дящегося на верхней грани) отверстия вместилищ (сосу­дов, резервуаров и пр.), обозначается именем крышка. Внутренняя форма этого имени фиксирует назначение соответствующего класса предметов. Под это наименова­ние могут быть подведены почти все предметы, служащие указанной цели, независимо от их плоскостной формы (крышки могут быть круглыми, квадратными, прямоуголь­ными, трехугольпыми и пр.), прикрепленности или неприкрепленности к сосуду, герметичности или негерметичности прилегания к нему, совпадения или несовпадения по цвету и материалу с самим сосудом, размера закрывае­мого вместилища и других черт. Нефункциональные признаки предмета, хотя и не оказывают существенного влияния на выбор номинации, в то же время и не совсем для нее безразличны. Так сосуды с узким горлом (бутыл­ки, колбы, пробирки и т.п.) закрываются не крышкой, а пробкой, отличающейся от крышки размером и парамет­ром глубины (или высоты, длины?). Пробка, сделанная из пластмассы или резины, а не коры пробкового дерева. не перестает быть пробкой. Но к нетвердой (мягкой, ком­кающейся) «преграде», используемой в данных целях окказионально, будет применено скорее имя затычка, чем пробка. Аналогичный предмет, специально предназначен­ный для того, чтобы служить преградой для вытекания из организма крови или иной влаги, называется тампоном. Различаются также глаголы, обозначающие стандартные манипуляции с крышками и пробками. Крышку снимают, пробку вытаскивают или вынимают. То же различие соблю­дается и при ориентированности действия па сосуд: банки закрывают и открывают, бутылки закупоривают и отку­поривают, но также затыкают, закрывают и открывают (обычно при отсутствии герметичности).

Форма существенна и в других случаях. Сколь ни важ­на функция (вернее, функции) стола, это имя не будет применяться к любому предмету, приспособленному к тому, чтобы служить соответствующим целям (например, ящи­ку): служить столом не значит быть столом. Все, что сло­жит столом как раз им не является. Глагол служить ука­зывает на функциональное тождество между классом специализированных предметов и не предназначенной для выполнения данной функции конкретной вещью. Имя специализированного класса в таком употреблении нере­ферентно. Оно преобразовало в предикат. Глаголы типа служить чем-либо, использоваться (применяться) в каче­стве чего-либо (как что-либо) и под. регулярно соединяют референтные имена с нереферентными и это сближает их со связкой. Назначение этих глаголов актуализировать в семантике предметного наименования функциональный компонент. Это своего рода операторы функциональной предикативизации. Они существенно изменяют семанти­ческую структуру имени. Употребление с указанными глаголами свидетельствует о семантической предрасполо­женности функциональных имен к предикатному преобра­зованию. Из этого не следует, разумеется, что функциональ­ный компонент значения достаточен для семантической характеристики слова. Объясняя употребление имени стол после связок типа служить, он не объяснит его значения после связок типа быть. В этом последнем случае функ­циональное существительное является таксономическим предикатом. <…>

2. <…> Предпочтение функционального принципа номинации артефактов другим приемам семантической техники объясняется, таким образом, стабильностью именно этого при­знака в именуемом классе объектов при возможности варьирования прочих их черт.

Но можно поставить вопрос иначе: почему в семанти­ческой структуре функциональных имен сохраняется выделенность функционального компонента значения, в ущерб прочим его чертам, сближающая номинацию пред­мета с предикатным семантическим типом? Ответ на этот вопрос следует искать, видимо, не только в возможной фи­зической изменчивости номинатов, но и в особенности употребления имен, выражающейся в наиболее типичной для них референции. Во многих жизненных ситуациях ока­зывается безразличным, какой именно конкретный пред­мет того или другого специализированного класса выпол­нит требуемую функцию, т.е. какой конкретной ложкой, вилкой, стаканом, иголкой, и т.п. будет осуществлена соответствующая акция. В бытовой речи имена артефактов употребляются в общем случае с неоп­ределенной референцией, т.е. имени сопоставляется лю­бой предмет соответствующего класса, ср. Дай мне иголку (щелкунчик, открывалку, пепельницу и т.п.); Где у тебя спички?

Наиболее распространенный вид референции обусловил и наиболее широко используемый способ номинации — обозначение по функции. Естественность функционально­го обозначения проявляется в частности в том, что в раз­говорной речи номенклатурные имена артефактов активно заменяются функциональными номинациями. Более того, в повседневной речи часто встречаются описательно-функ­циональные эквиваленты имени, которые могут быть отне­сены не только к объекту определенного класса, но и к лю­бому из его суррогатов, заместителей, способных взять на себя выполнение требуемой функции, ср. Принеси на что положить; У нас нет чем мясо отбивать; Чем писать захватила?

Можно отметить, что такое употребление встречается и тогда, когда речь идет о вполне конкретном предмете, выделенном своей единичностью в данной ситуации. Иначе говоря, даже при конкретности предмета дело может быть представлено так, как будто имеется в виду любой объект с данной специализацией. Так, например, говоря Давай вытащим в чем спать (о спальном мешке); Дай чем мясо отбивать обычно имеют в виду вполне определенный, извест­ный обоим собеседникам предмет.

3. Функциональный принцип применяется не только к артефактам, хотя последние составляют основную часть предметной области приложения этой семантической тех­ники, но и к двум другим категориям объектов — споради­чески к естественным реалиям (растениям, реже живот­ным) и регулярно к лицам. Семантическая структура функциональных наименований этих категорий объектов отлична от семантической структуры имен артефактов, и это демонстрирует, с одной стороны, влияние на семан­тический тин слова обозначаемого объекта (для естествен­ных реалий), а с другой — важность для структуры значе­ния слова его положения в общей семантической системе языка, взаимодействие с другими именами, приложимыми к тем же объектам.

<…> Семантическая структура функциональных наименова­ний естественных родов близка к идентифицирующему (дескриптивному) типу, и эта близость, несомненно, обу­словлена неизменностью их видовых характеристик и несущественностью функционального признака, отражаю­щего использование объекта человеком, но не его предна­значение, для целей идентификации.

4. Совсем другое дело функциональные обозначения лиц (ср. чистильщик, полотер, переплетчик, водовоз, пере­водчик и пр.). Если аналогичные наименования артефак­тов и естественных родов представляют собой единствен­ные cпос6ы их номинации, то функциональные наимено­вания лиц сосуществуют с многими другими способами обозначения, в том числе именами собственными. Артефакты и естественные объекты редко входят в серию пере­секающихся между собой разрядов; лица же всегда вклю­чаются одновременно во многие — крупные и мелкие, социальные, родственные и характерологические объеди­нения, каждое из которых выделяется по одному (или немногим) признакам. Этим определяется близость част­ных номинаций лиц, в том числе и их функциональных обозначений, не к идентифицирующему, а к предикатному типу.

<…> Хотя наименования профессий далеко не всегда следу­ют функциональному принципу (ср. заимствования: секре­тарь, слесарь, маляр, модистка), функциональность самой номинативной таксономии выделяет тот компонент значе­ния, который отражает социальную нагруженность обозна­чаемой категории лиц. И здесь, как и среди наименований артефактов, принцип классификации, независимо от прин­ципа номинации, обусловливает структуру значения. Если функция артефакта во многом предопределяет его другие характеристики (ср. зависимость формы штопора от его назначения), то для лиц таких импликаций (если оставить в стороне проблему способностей и признания) меньше. Это предусматривает более предикатный (стремящийся к моносемности) характер функциональных наименований лица, сравнительно с именами артефактов.

Но и область имен лица не вполне однородна. В ней обозначения, данные по окказиональному действию, более близки к предикатам, чем имена профессий, отражающие абитуальную, постоянную деятельность лица. Так, отве­чающий семантически (но не синтаксически) более пре­дикат, чем ответчик, а ответчик ближе к предикатному типу значения, чем, например, судья (ср. также обвиняющий, обвинитель и прокурор). Это естественно вытекает из того факта, что окказиональное действие характеризует лицо только одним признаком, профессиональная деятельность относится к комплексу обязанностей, а иногда имплициру­ет присутствие или отсутствие других (физических и пси­хологических) черт. В этом смысле еще большую близость к идентифицирующему типу, по-видимому, обнаруживают имена должностей (директор завода, главный инженер, референт, секретарь ученого совета, и под.), относящиеся к многоаспектной деятельности и обрастающие многими коннотациями.

5. Таким образом, имена, в которых использован функ­циональный принцип обозначения объекта, распределяют­ся между предикатным и дескриптивным типами семанти­ческой структуры: к первому ближе имена лиц, ко второ­му—имена естественных объектов, серединное между ними положение занимают имена артефактов. Семантиче­ская неравномерность функциональных наименовании обусловлена реальными различиями в ситуациях практи­ческой жизни, а также давлением лексической системы (наличием или отсутствием однореферентных, т.е. относя­щихся к одному объекту, имен).

Использование функционального критерия классифи­кации объектов является определяющим для семантики имени. Вне зависимости от принципа номинации во всех тех случаях, когда происходит распре­деление объектов по специализированным классам, в се­мантике имени на первый план выдвигается функциональ­ный компонент, т.е. значение моделируется по предикатному (или, в известной степени, приближающемуся к предикатному) образцу.

К лицам функциональный критерий классификации применяется как вторичный, вспомогательный, к артефак­там — как основной. Среди естественных реалий им поль­зуются как для более широких объединений (ср. типологизацию лекарственных растений: жаропонижающие, по­тогонные и пр.), так и для внутривидовых различий (ср. «профессии» собак: гончие, сторожевые, ищейки и пр.).

Во всех случаях утилитарная растасовка естественных объектов не совпадает с природной таксономией мира. Поэтому везде, где она применена, происходит отвлечение от «форм природы» (т.е. от прочих свойств объектов) и обозначение приобретает предикатный характер (им часто служат атрибутивное словосочетание, субстантивированное причастие или прилагательное). Иначе говоря, чем менее «естественен», вторичен положенный в основу классификации природных объектов критерий, чем больше он отражает человеческое (потребительское, эстетическое) отношение к миру, тем ближе значение к предикатному типу. Напротив, чем больше следует человек естественному критерию таксономии, тем ближе значение к идентифицирующему (дескриптивному) шаблону.

Часть имен функционального значения, именно те из них, которые фиксируют объектно ориентированное дей­ствие, обнаруживают черты сходства с реляционной семантикой, т.е. значением, в состав которого входит компонент «отношение». Такие имена артефактов, как пробочник, орехокол, картофелечистка и др., а также названия приспособлений, данные по конечному продукту операции (напр. соковыжималка), обозначают предмет по действию, направленному на объект. К этой же категории принадлежат и многие имена лиц, ср. лесоруб, водитель троллейбуса, дровосек, продавец и пр. Реля­ционный компонент значения присутствует и у всех отыменных производных (типа сапожник, ко­фейник, автопарк и т.п.).

Функциональные обозначения отличаются от собствен­но реляционных существительных, обязательным свойством которых является способность устанавливать отношения между именами, отнесенными к конкретным предметам, ср. Петров — отец этого мальчика. Между тем функцио­нальные номинации не передают отношений между кон­кретными предметами. Имя объекта всегда относится к классу. Нельзя сказать Этот щелкунчик (для) этих орехов; Это чистильщик этой пары туфель. Помещенные в позиции предиката, функциональные имена выполняют только классифицирующую функцию, напр., Это — щелкунчик. Они открывают одно синтаксическое место для субъекта. Функциональное значение, в отличие от реляционного, по­глощает объект (второй термин отношения), который мыслится как величина постоянная, неизменная. И чи­стильщик сапог и продавщица мороженого и нож для консервов есть сложные наименования. Если они утрачивают указание на объект, то этим не освобождается синтаксическое место, которое можно было бы занять другим именем: значение объекта входит в семантику имени: чистильщик значит то же, что чистильщик сапог, щелкунчик —то же, что орехокол.

Этим определяется и различие в способе актуализации функциональных и реляционных номинаций. Если реля­ционные имена получают отнесенность к предмету через указание на термин отношения (мать моего приятеля, поливка цветов), то функциональные номинации этому методу не следуют. Нельзя сказать штопор этой бу­тылки, чистильщик этих сапог или их чистильщик. Функциональные номинации в общем случае актуализируются либо прямым отнесением к предмету — этот щелкунчик, тот поднос, либо указанием на ту систему, в рамках которой объект выполняет свою функцию (т.е. через указание на целое, частью которого считается данный объект), ср. сек­ретарь этого отдела. Последний способ эффективен при уникальности данной функциональной «детали» в рамках системы.

Исключение составляют обозначения окказиональных акций, которые можно в равной мере причислить и к функциональному и к реляционному типу значения. Референ­ция таких имен достигается указанием на объект действия, ср. податель сего, поджигатель этого сарая, автор этого письма (романа, произведения) при невозможности писатель этих произведений. Единичность действия всегда имплицирует определенность актантов (субъекта и объекта). Поэтому обозначение лица по разовому действию используется в идентифицирующих целях, и это сближает их с реляцион­ными предикатами, ср. отец Коли и автор «Бесов». Связь окказиональных обозначений лица с соответствующими реляционными предикатами остается живой. В то же время окказиональные номинации не могут в общем случае выполнять функции реляционного предиката, ср. некорректность предложений типа Петров — податель сего. Меж­ду функциональным и реляционным типами значения есть не только различия, но и общие черты. Так, среди функ­циональных имен наблюдаются отношения конверсии (ср. покупатель и продавец).

6. Обращение к функциональной семантике позволяет ясно увидеть зависимость семантического типа слова от социальной практики, с одной стороны, а с другой — про­цесс преобразования идентифицирующего (дескриптивно­го) значения в предикатный (или близкий к предикатно­му) тип, обусловленный применением в классификации предметов однопризнакового (в данном случае функцио­нального) критерия.

Таким образом, изучение функциональных значений и их языкового поведения представляет чрезвычайный ин­терес в том отношении, что обнажает возникновение значения предикатного (стремящегося к монопризнаковости) на базе конкретно-предметной лексики. Стимулом к такого рода преобразованию является более всего производствен­ная деятельность, в ходе которой в классах предметов вы­деляется существенный для этой деятельности аспект — функция предмета. Соответственно в значении слова функциональный компонент занимает доминирующее по отношению к другим признакам класса положение. Семан­тическая структура получает четкую иерархическую орга­низацию, обнаруживающую себя в нормах сочетаемости слова. Так, именно функциональный тип значения обладает наибольшими сочетаемостными потенциями по отношению к оценочным определениям, основывающимся на утилитар­ном критерии, причем такого рода соединения не оставля­ют сомнений в том, к какому компоненту значения эта оценка относится, ср. хорошие ножницы, превосходная ко­фемолка, замечательный пылесос, отличный портной.

ЗНАЧЕНИЕ И ЧЕЛОВЕК

В сферу «человеческой семантики» входят все слова, обозначающие признаки, т.е. обладающие непредметным значением. Область семантических предикатов есть итог общенародного и общедоступного познания мира. В ней за­крепляются все те понятия, которые сложились у каждого народа в ходе его познавательной, трудовой, социальной и духовной деятельности и которые предопределяют наблю­дения, суждения, мнения и оценки, выражаемые и языке и сообщаемые говорящими друг другу. <…>

Область признаковых значений велика и разнообразна. Если даже не выходить за пределы тех концепций, кото­рые могут быть отнесены к материальным объектам и со­ответствуют понятийной сетке, зафиксированной в языке параметрической лексикой (типа цвет, форма, размер и т.п.), позволяющей дать языковую (лексическую) клас­сификацию предикатов, то и здесь видна их большая неоднородность. Предикаты первой степени могут обозна­чать физические признаки предмета (его цвет, форму, раз­мер, плотность, способность быть объектом разных дейст­вий и пр.), его пространственную ориентацию, механические действия лиц и сил природы, социальную активность человека, его духовную деятельность и душевные состоя­ния, его физические ощущения, речевое поведение, психи­ческую структуру и эмоциональные реакции, утилитарные и эстетические оценки, интерперсональные отношения и многое другое.

Различаясь по областям приложения к материальному миру и по своим источникам (соответствию определенно­му способу познания), предикатные слова очень различны по своим семантическим свойствам.

Ниже будут рассмотрены некоторые из общих семанти­ческих характеристик предикатной лексики в сопоставле­нии со значениями идентифицирующего типа, а именно: 1) отношение значения семантического предиката к спосо­бу восприятия свойств предмета, 2) отношение предикат­ных значений к происходящему на оси времени (потоку событий), 3) значение предиката и идентификация ситуа­ций, 4) объем экстенсионала предикатных значений, 5) оценочность в значении предиката, 6) семантическая комплексность предикатных значений. Специальный раз­дел посвящен статусу реляционного компонента в значе­нии предикатов.

Признаковые и оценочные значения

1. Поскольку все предикатные значения ориентирова­ны на человека, они формируются в известной зависимости от «каналов связи» человека и мира, от того, какому спо­собу познания отвечает значение слова.

Семантика предикатов не просто соотносится с опре­деленным способом познания мира, но обладает в зависи­мости от этого некоторой спецификой. Последняя заметна уже при обращении к предикатам, отвечающим чувствен­ному восприятию объектов действительности. Осязание, вкус и обоняние направлены по преимуществу на обнару­жение статических свойств предметов. Порождаемые ими предикаты — в русском языке это обычно прилагательные — стативны и семантически просты; в их значение входит лишь указание на один признак: гладкий, липкий, шершавый, горячий, душистый и др. Каждый ряд предикатов обладает в свою очередь собствен­ными характеристиками. Так, например, для прилагатель­ных, обозначающих вкус и особенно запах, очень важна «вкусовая оценка», разделяющая приятное и неприятное, для «осязательных» прилагательных она имеет меньшее значение.

Слуховое восприятие отвечает только динамическому аспекту мира. Оно дает языку прежде всего процессуаль­ные глаголы: шуметь, стучать, звенеть, трубить, пищать, грохотать и др. Большинство из них склонно к фазисным изменениям (запищать, отгрохотать и т.п.). Семантика таких предикатов часто создается через указание на субъект, орудие и способ осуществления действия.

Зрительное восприятие мира может в равной степени охватывать и статику и динамику. Статические предикаты монопризнаковы; в них зафиксирован либо цвет, либо фор­ма, либо размер предмета, либо его отношение к свету. Напротив, динамические предикаты, обозначающие меха­нические действия, дескриптивны, синтезируют в себе це­лый комплекс признаков. Значение этих глаголов часто от­ражает то, как производится действие или протекает процесс.

<…> Расчленение динамического признака на общее и спе­цифическое ведет к увеличению объема пропозиции за счет сокращения объема глагольного значения, ср. скакать и идти вскачь. При этом дескриптив­ное значение передвигается в позицию обстоятельства об­раза действия, формирующую наречия. Таким образом, трасса дескриптивного значения пролегает вдоль пропози­ции: имя естественного предмета (субъект пропозиции) — характерное для естественного предмета проявление в действии (предикат пропозиции) — специфический для данного субъекта способ осуществления действия (обстоя­тельство) , ср. воробей — чирикать — петь (говорить) чири­кая; человек — идти — идти пешком; конь — скакать — идти вскачь. По мере этого движения степень семан­тической диффузности уменьшается, и в то же время расширяется область характеризуемых объектов.

Среди значений, порожденных чувственным восприя­тием мира, наиболее развиты и тонко дифференцированы понятийные эквиваленты зрительных впечатлений. Зри­тельное восприятие мира играет огромную роль в форми­ровании понятийной сферы и соответственно языковой се­мантики. Громадный пласт предикатной лексики относит­ся к зрительно воспринимаемым свойствам — статическим и динамическим — объектов действительности. «Зритель­ная» семантика достаточно четко расчленена. Напротив, значения, относящиеся к результату слухового, и в осо­бенности, вкусового, обонятельного, осязательного восприятия материи, в большей степени диффузны, внутренне недискретны.

Показательно, что предикаты, обозначающие три по­следних вида ощущений не употребляются в функции гла­голов пропозиционального отношения (пропозициональный глагол вкуса n русском языке вообще отсутствует). Человек мало продвинулся в разложении на элементы это­го рода восприятий. <…>

Таким образом, предикаты, отвечающие чувственному восприятию мира, демонстрируют зависимость своей се­мантической структуры от тех «каналов», через которые осуществляет человек свое знакомство с объектами дейст­вительности.

2. Специфика предикатных значений в существенной мере обусловлена особенностями членения мира по времен­ной оси, производимого языком.

Значение динамического предиката – это кадр, выхвачен­ный из киноленты жизни. Оно воспринимается на фоне мелька ситуаций и в их контексте. Для него важен прежде всего объем введенной в поле зрения ситуации, т.е. сте­пень отдаления объектива, дистанция, определяющая круп­ный пли общий план. Так, в кадр, репрезентируемый предикатом ехать, не входит ни отправной пункт, ни пункт назначения; в кадр, обозначаемый предикатом приезжать, должен войти пункт прибытия; в кадр, к которому может быть отнесен предикат уезжать, должен быть включен пункт отправления <…>.

Глаголы начала, вступления в силу или прекращения какой-либо ситуации противопоставляют маркированную (содержательную) ситуацию немаркированной («пустой»), наличие позитивного признака его отсутствию, ср. полю­бить и разлюбить, понравиться и разонравиться. Отсылку к противопоставленной ситуации содержат и такие парные предикаты, как мокрый и сухой, говорить и молчать, полный и пустой.

Отношение к норме, аналогия, сопоставление — эти важнейшие механизмы познания оказываются в то же время важнейшими факторами формирования предикат­ной семантики, обусловливающими соотносительность предикатных значений, ведущую к их системной органи­зации, в частности, к возникновению отношений ан­тонимии.

Особенно ярко прослеживается связь и взаимодействие событий в значении предикатов, относящихся к психиче­ским состояниям, интерперсональным отношениям и адре­сованным действиям. Это естественно объясняется тем, что психические реакции не могут быть отделены от вызвав­ших их стимулов. Специфика психического состояния столь же прямо соответствует субъективной оценке моти­вирующего ею события, как и последняя — вызываемому состоянию психики.

Предикаты типа отомстить, отблагодарить, наказать, свести, счеты, компенсировать, возместить, отругать, сде­лать выговор, упрекнуть, ответить тем же, извиниться, все обозначения рикошетных акции включают в свое значение отсылку к прошлому событию как к мотиву, причине дей­ствия. В значение предиката обычно входит лишь субъек­тивная оценка мотивирующего события с точки зрения его отношения к интересам говорящего (субъекта). Поэтому полнота сообщения требует конкретизации мотива, и гла­гол открывает синтаксическое место для событийного до­полнения. Так, лексическая структура глагола предопре­деляет синтаксическую структуру предложения.

С другой стороны, в предикате могут быть так тесно объединены указания на психическую и физическую реак­цию человека, а физическая реакция оказывается столь комплексной, что создаются лексикографические трудно­сти, связанные с выбором родового понятия. Ср. определе­ние слова смех в словаре под ред. Ушакова: «Короткие и сильные выдыхательные движения при открытом рте, сопровождающиеся характерными прерывистыми звука­ми, возникающие у человека, когда он испытывает какие-нибудь чувства (преимущественно при переживании радо­сти, веселья, при наблюдении или представлении чего-нибудь забавного, нелепого, комического, а также при некоторых нервных потрясениях и т.п.)». В словаре С.И.Ожегова в определении этого слова на первый план выдвинуты стимулирующие смех эмоции: «Выражающие полноту удовольствия, радости, веселья или иных чувств отрывистые характерные звуки, сопровождающиеся ко­роткими и сильными выдыхательными движениями». Если в первом определении смех подведен под родовое понятие «движение», то во втором — смех трактуется как разно­видность звуков. Можно думать, что выбор родового поня­тия для этого вида «озвученной» мимической реакции че­ловека на определенные раздражители (более всего на «то, что кажется смешно») не отвечает существу данного явления. Мы уже не говорим о том, что определение смеха как вида движения плохо согласуется с определением гла­гола смеяться, интерпретируемого как «издавать смех». Более последовательная формулировка — «делать смех» (ср. «делать выдыхательные движения») — своей некор­ректностью обнаружила бы ошибку в таксономии смеха.

До сих пор речь шла о событийных реминисцен­циях в лексическом значении глагола. Это уже мотивы психических состояний могут относиться как к прошлому, так и к будущему. Это дает о себе знать в том, что психи­ческие предикаты дифференцируются по признаку оценки будущего события, ср. бояться, появления милиционера и надеяться (рассчитывать) на появление милиционера. То же можно сказать о таких «вперед смотрящих» глаголах как обещать, угрожать, предупреждать, сулить, одалжи­вать и т.п. «Воспоминания о будущем» присутствуют и у глаголов целенаправленного действия; освободить, опу­стошить, обезопасить, выучить, вычистить, сшить и т.п. (ср. выучивать — учить, чтобы знать или помнить, вычи­щать = чистить, чтобы было чистым и пр.).

<…> Роль событийных связей, в особенности человеческих действий и их мотивов, более существенна для формиро­вания предикатных понятий, чем роль материальных свя­зей и пространственных отношений для формирования предметных значений. Отношения номинации, определяю­щие поведение идентифицирующих имен, стремятся к уста­новлению четких границ между называемыми предметами. Для отношений собственно семантических, т.е. для обра­зования отвлечённых понятий, напротив, связи и мостики между стимулом и реакцией, причиной и следствием, мо­тивом и поступком, основанием и выводом, действием и его целью и т.п. не только не препятствуют, но скорее спо­собствуют созданию адекватных действительности понятий.

Таким образом, отсутствие четкого, «непроходимого» членения ситуаций, сознание их взаимообусловленности, понимание специфики многих ситуаций по сравнению с другими ситуациями, все это определяет относитель­ный (лучше было бы сказать соотносительный) характер семантики многих предикатов, свойство, отличающее предикатные значения от идентифицирующих. Первые стремятся к взаимосвязанности, вторые — к взаим­ной независимости, автономности. Для первых типична от­носительность, для вторых — абсолютность.

Тяготение к автономности предметных значений и связанность значений предикатного типа, большая систем­ность последних но сравнению с первыми, обусловлены но только очевидными различиями в возможностях членения и классификации предметного мира и мира событийного, не только особенностями их познания, но и различиями в природе субъекта (темы) и предиката сообщения. Если тема сообщения в общем случае «заинтересована» в том, чтобы были четко обрисованы все контуры, чтобы предмет речи был бы отделен от других предметов, то предикат, напротив, входя в связный текст, стремится к семантиче­скому сцеплению с другими предикатами, ср.: Он ушел но вскоре вернулся; Он молчал, но вдруг заговорил (пре­рвал молчание); Она очень волновалась, но нам удалось ее успокоить.

Фактор семантической соотнесенности определяет, та­ким образом, не только взаимодействие предиката и его актантов, но и взаимодействие предикатов в связном тексте.

Конечно, и предикатные значения, как и значения предметные, обнаруживают тенденцию к отрыву от при­знаков, непосредственно не входящих в данную ситуацию, т.е. от событийного предтекста. Вследствие этого, напри­мер, из семантически сложного, «реминисцентного» пре­диката выталкивается и получает самостоятельное выра­жение сема «ретро», конкретизирующаяся в таких слонах, как снова, еще, опять, еще раз, вторично и т.п., характе­ризующих события, действия, состояния по их отношению к предыстории и выражающих связь между происходящим в разные периоды времени.

Чем более обобщенным становится значение предика­та, тем активней развиваются его синтаксические валентности, и тем необходимей становится их замещение. Лек­сический анализ всегда чреват синтаксическим синтезом. Все то, что было разорвано, должно быть вновь соединено. Все синтаксические связи порождены процессами дробле­ния, расчленения лексических значений, обеднения семан­тики предикатных слов. Отрыв признака от предмета дает возможность в дальнейшем соединить их атрибутивной связью, отрыв предмета от пространственного фона откры­вает в предложении обстоятельственную позицию, разрыв событий но оси времени ведет к развитию временных и логических отношений. В значении предиката (глагола) уже предчувствуются типы синтаксических связей.

Семантическая насыщенность и относительная авто­номность предметных значений оборачивается слабым развитием их синтаксических валентностей, системы под­чинения. Напротив, смысловая утомленность и неавтономность предикатных значений обеспечивает большинству из них разветвленную систему сочетаемости. Синтаксиче­ские связи глагола богаче синтаксических связей конкрет­ного имени.

Очевидно, что всякое приобретение есть в то же время потеря. Упрощение (расширение) значения глагола ведет к усложнению структуры пропозиции. Поэтому в языке вырабатываются механизмы, компенсирующие утраты, восстанавливающие исчезающие семантические типы. Так, вычленив объект или орудие действия из значения глагола, язык дает ему возможность возврата, ср. пригвоздить, намылить, застеклить, обезво­дить и т.д.

Таким образом, выталкиванию семантических компо­нентов из значения предиката, развивающему синтагма­тику, противостоит их поглощение, усложняющее значение и имеющее своим следствием упрощение структуры пред­ложения при том же объеме информации.

Дескриптивная лексика отвечает особой цели языка — точнее, речи — вызывать в воображении адресата опреде­ленные картины, образы, а не обогащать (или обременять) его новой информацией. Стремление языка (речи) апел­лировать скорое к воображению, чем к знанию сохраняет в том или другом участке предикатов синтетические, по­липризнаковые значения. Языки, в которых физические действия слабо обобщены, обозначаются совместно со спо­собом их осуществления, всегда более живописны, но в то же время семантически излишне щедры, но всегда могут регулировать количество передаваемой информации.

3. С проблемой членения динамического «содержания» мира связан вопрос идентификации событии. Отнесение событий к одному классу в определенных условиях про­исходит с учетом тождественности или нетождественности их участников. В значение предиката может быть вклю­чена отсылка к ситуации, предшествующей данному со­бытию и предполагающей тождество всех его участников, тождество только субъекта действия и, наконец, тождество только объекта действия. Это видно при обращении к гла­голам повторного действия. Так, глаголы типа перечитать (в значении ‘прочитать еще раз’) предполагают тождество как субъекта, так и объекта действия. Глагол переписать (в смысле 'снять копию') предполагает тождество объек­та, но не субъекта действия: переписчики одного и того же текста могут меняться. Глагол писать обозначает в этом случае только механическое действие, причем личность того, кто его осуществляет, безразлична <…>.

Семантика предикатов серийных действий может имплицировать кванторные характеристики актантов. Так, например, глаголы типа пересмотреть, перебить имплицируют нетождество объектов или субъектов серийных акций. Предполагается, вместе с тем, что объекты образуют некоторую совокупность, все члены которой или большинство из них претерпевают на себе данное действие. Это заставляет избегать употребления таких глаголов в настоящем времени. Естественным для данных глаголов является следующий контекст: Он пере­читал все книги в библиотеке, Мальчик переломал все игрушки. Выражение перебирать в памяти, составляющее исключение к этой закономерности (ср. Я перебираю в памяти их имена, Я перебрал в па­мяти несколько имен), будучи стандартизованным оборо­том, лишенным бесприставочного коррелята, выпало из данного видового противопоставления.

Возможна и обратная ситуация: субъект действия варьируется в пределах некоторого множества, которое должно быть исчерпано, а объект сохраняет тождество, ср. Все ученики перечитали эту книгу.

Таким образом, для формирования семантики преди­катов, означающих повторность действий, важен фактор тождества или нетождества актантов, а для предикатов со значением серийных действий существенны их кванторные характеристики.

4. Семантическое своеобразие предикатов в большой мере определяется широтой или узостью характеризуемых ими классов объектов. Последние могут выполнять по от­ношению к глаголу функции субъекта, объекта и орудия действия. <…> такого рода ограничения имеют своим след­ствием усложнение компонентного состава значения глагола.

Так, понятие движения дифференцируется в зависимо­сти от характера движущегося объекта, ср. сыпаться (о зернистой массе), течь (о жидкости), катиться (о шаре, цилиндре или колесе), бежать (о живом существе).

Осложненность семантики глаголов показателями ре­ферентных ограничений, создающая значения узкой сферы приложимости, определяется в этом случае недостаточ­ной обобщенностью значения предиката, не оторвавшего­ся от других свойств объектов данного класса. Так, разде­лив понятие движущейся массы на понятие субстанции и понятие движения, язык продолжает связывать характер движения с субстанциальными свойствами материи.

С другой стороны, предикаты узкой области сочетаемо­сти возникают в экспрессивных, характерологических це­лях, ср. употребление субъектно ограниченных синонимов глагола напиться: настегаться и наутюжиться (о портном), постукаться (о сапожнике), наканифолиться (о музыканте), нализаться (о лакее), налимонигься (о барине), употребить (о солдате).

В этом случае ограничения на сочетаемость обычно легко расшатываются. Включение в семантику глагола показателя отнесенности лишь к определенному классу предметов может проистекать также из осознанного не­желания «ставить на одну доску» разные типы субъек­тов — обычно человека и животное (ср. есть и жрать).

5. Если предикаты, фиксирующие итог чувственного восприятия мира, обладают достаточно четким экстенсионалом, то для предикатов, включающих в свое значение оценочную сему, характерен наибольший отрыв от объек­тивных свойств предметов; их содержание прямо обус­ловлено основанием оценки. Оно представляет собой переменную величину: хороший учитель и хороший ху­дожник, красивая девушка и красивая природа различны но своему референтному содержанию. В этом смысле можно утверждать, что значение оценочных предикатов не является функцией их референции.

<…> Высказывания с оценочными предикатами стремятся оторваться от свойств референта. Оценка обусловлена субъективными вкусами, интересами и взглядами (социальными, этическими и эстетическими) говорящего, группы говорящих, опреде­ленной части общества и только по отношению к ним оце­ночное высказывание может рассматриваться как истин­ное или ложное. Оно лишено параметра объективной истинности. Ср. примеры противоположной оценки одних и тех же явлений: Как это все назвать, господа? Лакейст­вом или деликатностью перед Европой? (Достоевский); «Петербургская газета» назвала этот факт комическим. К сожалению, я ровно ничего не вижу комического, а, на­против, очень много досадного и портящего кровь (Досто­евский). Как видно, оценка в большей степени выражает субъективное отношение к объекту (явлению, факту, свой­ству и пр.), нежели его объективные характеристики.

Оценка — это отношение, выдаваемое за признак оце­ниваемого объекта. Оценочные пропозиции могут соеди­няться не только с пропозициональными глаголами мне­ния, но также отвечать другим коммуникативным зада­ниям, обычно не эксплицируемым, таким как похвала, лесть, говорение комплементов, нанесение обиды и т.п. Подобная коммуникативная направленность в той степени, в какой она имплицирует преувеличенную позитивную оценку, обычно предполагает неискренность со стороны автора речи, а в той степени, в какой она имплицирует преувеличенную отрицательную оценку, предполагает искренность говорящего.

Отрицательная оценка, по-видимому, обладает большей тенденцией к отрыву от свойств референта, чем оценка положительная. Окончательный отрыв от действительности превращает отрицательную оценку в ругательство (имеет­ся в виду ругательство-определение, а не ругательство-по­желание или ругательство-побуждение). Ругань выражает только отрицательное отношение говорящего к объекту оценки (обычно адресату). Она не нуждается ни в основа­нии, ни в критерии оценки. Отличие бранного определения от оценочного состоит в том, что его экстенсионал нахо­дится в полной и абсолютной независимости от его интенсионала, вследствие чего этот последний часто вовсе исчезает.

6. Семантическая структура предикатов может иметь, подобно значению идентифицирующих слов, составной характер. В значение предикатов может входить целая серия семантических довесков, относящихся к (1) ситуа­ции, предшествующей обозначаемому действию, (2) по­следующей ситуации, (3) физическим или иным признакам объекта действия, (4) физическим или иным признакам субъекта действия, (5) типу инструмента или орудия действия, (6) способу действия, (7) мотиву действия, (8) цели действия, (9) интенсивности действия или гра­дации признака, (10) кванторным характеристикам субъ­екта или объекта, (11) оценке.

<…> Одни из названных семантических довесков характе­ризуют предикаты физического действия, другие — преди­каты, относящиеся к внутреннему миру людей, третьи — предикаты с событийными актантами. Удельный вес в се­мантике предикатов такого рода довесков очень различен. В одних случаях они не препятствуют возникновению между глаголами отношений синонимии (ср. есть и жрать, напиться и нализаться). В других, напротив, различие в дополнительном компоненте значения определяет очень глубокий семантический разрыв. Так, надеяться и бояться едва ли можно считать синонимами.

Таким образом, дескриптивность семантики глагола определяется количеством «довесков» к собственно вер­бальной семантике. В отличие от дескриптивного значения в области имен, значение конкретных глаголов, будучи многопризнаковым, не является в общем случае диффузным. Оно членится на достаточно определенные иерархически организованные семантические компоненты. Дескриптивность значения в среде предикатов обусловлена речевым заданием, создания описательного текста, в то время как дескриптивность существительных связана с синтаксическим заданием идентификации предмета речи. Разные назначения соответствуют разным типам дескриптивности.

Область предикатной семантики строится по шкале от объективных, относящихся к наблюдаемому миру значений, до значений субъективных. Она может быть разделена, хотя и очень огрубленно, на три зоны: 1) предикаты, обозначаю­щие чувственно воспринимаемые признаки, состояния и действия; образуемая ими пропозиция обычно вводится (или может быть введена) глаголами чувственного восприя­тия (я вижу, я слышу, я ощущаю); 2) предикаты, относя­щиеся к ненаблюдаемым и чувственно не воспринимаемым признакам, засвидетельствованным на основании косвен­ных данных; образуемые ими пропозиции вводятся (или могут вводиться) такими глаголами пропозиционального отношения, как я верю, я полагаю, я думаю, я знаю; 3) оценочные предикаты, отражающие эмоциональное, эстетическое или утилитарное восприятие предмета; пропозиции, образуемые этими предикатами, со­относятся с пропозициональными глаголами мнения: я счи­таю (нахожу). Но и входящие в эти обширные зоны предикаты не обнаруживают семантической однотипности.

Семантические характеристики предикатной лексики, таким образом, менее стабильны, чем свойства идентифи­цирующего типа значения. <…>

Реляционное значение

1. Термин «реляционное значение» может применяться в узком и широком смысле. Понимаемое узко реляционное значение соответствует некоторому охарактеризованному пли неохарактеризованному отношению между двумя объектами, их связи. Оно, следовательно, по определению обладает двумя семантическими валентностями. Собствен­но реляционное значение подчиняется законам логики: оно соединяет однородные сущности. Так, пространствен­ные отношения могут быть установлены только между предметами, временные и логические отношения соединя­ют между собой факты, события, положения дел и суждения.

Если дескриптивные (идентифицирующие) значения непредсказуемы и неисчислимы, образуя открытый класс, то значения собственно реляционные (пространственные, временные, логические) ограничены и исчислимы. Так, временные отношения могут, в силу природы этого пара­метра мира, выражать только предшествование, одновременность и следование. Локальные отношения указывают на взаиморасположение предметов, возможности которого лимитированы трехмерностью пространства. Логические отношения сводятся к отношениям причинности, следственности, уступительности, условности, целенаправленно­сти, в основе которых лежит гибридизация каузальной связи с разными модальностями и разными направлениями отношения. В круг логических отношений могут быть включены также отношения сопутствия, благоприятство­вания или неблагоприятствования, отношения конъюнкции и дизъюнкции и отношения тождества.

Под реляционным значением в широком смысле пони­мается любое лексическое значение, в состав которого входит реляционный компонент. Способность к внутри­словной сочетаемости составляет одну из особенностей реляционной семантики. Реляционный компонент активно присоединяет к себе значения, характеризующие термины отношений или их идентифицирующие. Выступая в чи­стом (или по крайней мере менее осложнённом) виде в классах союзов, предлогов и некоторых глаголов, реля­ционное значение охотно объединяется с другими типами значения в классах прилагательных, существительных и глаголов. Следствием такого рода гибридизации являются реляционно-идентифицирующее и реляци­онно-характеризующее значения.

2. Реляционно-идентифицирующее значение возникает в результате соединения реляционного компонента с одним из термов. К этому типу принадлежат значения отно­сительных прилагательных, образованных от имен собст­венных (американский, тибетский, Сашин), де­скрипций (отцов, отцовский, бабушкин, городской, мест­ный, ресторанный), дейктических местоимений (тамошний, здешний, тепе­решний), а также притяжательных местоимений (мой, твой, его и т.д.). Хотя основным для прилагательных и местоимений, созданных от имен лица, является значение принадлежности, обнаруживающее себя в предикате (пред­ложение Эта книга — моя, отцова сообщает о принадлеж­ности, но не об авторстве), они могут выражать и многие другие виды связей между объектами действительности, ср. мой трамвай = трамвай, на котором я обычно езжу и пр. Прилагательные названных типов указывают одновременно и на отношение и на один из терминов этого отношения. Собственно реляционное и предметное значения распределены в их словообразовательной структуре — тер­мин отношения соответствует основе, а реляционное значение — суффиксу. Относительные прилагательные открыва­ют только одну синтаксическую валентность, вторая семантическая валентность реализуется внутри слова. Реляционно-идентифицирующее значение, таким образом, характеризуется нарушением соответствия семантических валентностей синтаксическим позициям, асимметрией се­мантической и синтаксической структур.

Реляционно-характеризующее значение наблюдается в сфере глаголов. Оно возникает вследствие гибридизации значения отношения (чаще всего каузативного) со значе­нием признака (состояния, действия) одного из терминов отношения. Глаголы типа уговаривать, упрашивать, убеж­дать объединяют в своем значении компонент каузации (логического отношения) и признак субъекта (способ воз­действия). Глаголы типа радовать, веселить, красить, бе­лить сочетают значение каузации с указанием на резуль­тирующий признак объекта. Глаголы типа кормить соче­тают значение каузации с указанием на два признака — субъекта (давать пищу) и объекта воздействия (есть).

Объем значения глагола колеблется — он охватывает либо один признак (субъекта или объекта), либо два предиката — субъекта и объекта. Этим определяется коли­чество и характер синтаксических валентностей, открывае­мых глаголом. Если глагол включает в себя значение при­знака субъекта, то он должен открывать валентность на слово, эксплицирующее признак объекта (ср. уговаривать сделать доклад). Если глагол включает в свое значение признак объекта, то он должен открыть валентность на каузирующее событие — признак или действие субъекта (ср. веселить смешными рассказами). Чем больше семан­тический объем глагола, тем меньше объем пропозиции, выражающей ту же информацию, ср. белить стену и покры­вать стену белой клеевой краской, побелкой.

Впрочем вхождение некоторого значения в семантику глагола не закрывает соответствующей ему позиции в строе предложения. Последняя может быть названа позицией детализации. Так, глаголы типа уговаривать сохраня­ют при себе место орудийного обстоятельства, предназна­ченное для сведений, уточняющих способ словесного воз­действия. (Ср. уговаривать нежным голосом, ласковыми словами). Между значением глагола и обстоятельством «образа воздействия» соблюдается семантическое согласо­вание, так, было бы некорректно «убеждать побоями» и «уговаривать тумаками».

Если для реляционно-идентифицирующего значения типична семантико-синтаксическая асимметрия, то среди значений реляционно-характеризующих наблюдается се­мантическая асимметрия термов. <…>

Если отвлечься от различий между фактами, событиями и процессами, то остается несомненным, что логические отношения, в том числе и отношения каузативные, принадлежат к межсобытийному, а не межпредметному типу, Реляционный компонент связывает между собой тем са­мым единицы, в принципе членимые на две составляю­щие — субъект и предикат, из которых второй занимает доминирующую позицию. Формула типа aRb, примененная логиками к многоместным предикатам, т.е. переходным глаголам естественных языков, в сущности не отражает их логического строения; она скрывает за собой более раз­вернутую логическую структуру, затемненную границами лексических значений: (S есть Р) R (S есть Р), в которой отношение R может быть расшифровано как импликация. В более современной записи: P(a)  Q(b).

Таким образом, значение переходных глаголов, порож­денное двусторонним характером многих действий, невоз­можностью расчленения потока происходящего на элемен­тарные односубъектные события, представляет собой двупредикатный (двупризнаковый) тип семантики. Не случайно переходные глаголы являются источником деривации причастий и прилагательных активных (обозначаю­щих признак или действие субъекта) и пассивных (обозна­чающих признак или действие объекта), ср. чи­тающий, читавший, прочитавший — читанный, прочитан­ный, читабельный; ломающий, ломавший — ломающийся, ломкий, сломанный и т.п.

Особенность внутрилексических каузативных отноше­ний, отличающая их от отношений союзной каузации, состоит в том, что они перспективны, т.е. обозначают це­леустремленное действие. Каузативное отношение в них «запланировано», предусмотрено агентом действия. «Про­грессивная каузация» обращена к будущему, к результату действия, его цели, последующему событию. Для значения этих глаголов не столь важно обозначить факт наличия между некоторыми событиями отношений причинности (эти отношения часто бывают очевидными, заданными); сколько факт результативности или нерезультативности действия, т.е. осуществленности или неосуществленности последующего (второго) события, относящегося к объекту действия. Поэтому язык должен располагать механизма­ми, сигнализирующими о том, осуществились ли оба со­бытия (субъектное и объектное) или только одно из них - субъектное (каузирующее). Полнота действия (его эффективность, результативность) определяется модальностью реляционного компонента значения, суть которой заклю­чается в том, что она имплицирует отношение к действи­тельности результирующего события (признака объекта действия). Ее, поэтому, можно с известной долей услов­ности назвать импликативной модальностью.

Импликативный компонент значения переходных гла­голов образует крепкий лексико-грамматический узел, соответствующий в славянских языках основному значе­нию категории вида — результативному способу действия. Импликативный вид функционирует в следующих си­туациях, различающихся по семантическому объему пре­диката (глагола): 1) в ситуации аффективного воздейст­вия на объект-лицо; глагол обозначает признак объекта, ср. Мальчик огорчил своих родителей; 2) в ситуации воз­действия на волю, сознание или поведение объекта-лица; глагол обозначает признак субъекта: Я прошу тебя замол­чать; Родители заставили сына пойти в школу; 3) в ситуа­ции активного субъекта и неактивного объекта действия; глагол обозначает признаки как субъекта, так и объекта действия, ср. Маляр белит стену; Мать накормила детей; Петя побил Ваню. Глаголы этой группы обозначают два события — действие и его резуль­тат — нерасчлененно.

Понятие результата действия тесно связано с понятием цели. Оно, следовательно, прямо зависит от того, обозначает ли глагол целеустремленное, намеренное действие субъекта или относится к не предполагающей данного эффекта акции. Различие этих двух видов действий не всегда бывает четко выражено в лексической семантике глагола и часто имеет конситуативный характер. Обуслов­ленность семантики вида значением намеренности или не­преднамеренности действия, т.е. его направленности или ненаправленности на достижение некоторого результата, подтверждается глаголами аффективного воздействия (I группа).

Эмоциональное состояние представляет собой спонтанную реакцию человека на события (агентивные и безагентные) внешнего мира. Источником эмоциональных впечат­лений часто бывают люди и их поступки. Однако, из этого не следует, что поведение людей специально направлено на достижение чьей-либо эмоциональной реакции. Глаго­лы аффективного воздействия, такие как радовать, сме­шить, огорчать, печалить даже при личностном субъекте не обозначают намеренного действия. Первичным для них является препозитивный (событийный) субъект, ср. Твое поведение возмутило всех.

<…> Важно подчеркнуть, что вид в глаголах данной семан­тики связывает себя по преимуществу с характером каузи­рующего («первого») события — его единичностью или абитуальностью, повторностью, его отнесенностью к прош­лому или будущему. Хотя само лексическое значение гла­гола относится к результирующему («второму») событию, а отрицание — к реляционному компоненту этого значения, вид, напротив, эксплицирует свойства каузирующего («первого») события.

Глаголы эмоционального воздействия могут обозначать сознательное, целеустремленное действие: аффективное давление на адресата может входить в намерения субъек­та, ср. (нарочно) злить, дразнить, стращать, запу­гивать. При таком значении глаголов первичен личностный субъект. Введение в семантику глагола значения предна­меренности прямо сказывается на содержании видовой оппозиции: и значение видовой пары и значение отрица­тельных форм изменяется. Видовое противопоставление организуется не значением единичности / абитуальности действия, а значением результативности/нерезультативности. Несовершенный вид при этом получает отмечаемое аспектологами значение попытки достичь определенного эффекта. Это делает возможным противопоставление пози­тивного несовершенного вида негативному совершенному: Петя всех смешил, да не рассмешил, Петя нас пугал (за­пугивал), но не напугал (запугал). Совершенный и несо­вершенный виды глаголов целеустремленного действия совместимы в последовательном тексте: Петя долго всех смешил и, наконец, рассмешил, т.е. Петя делал попытки рассмешить и ему в конце концов это удалось.

<…> Изучение реляционного типа значений существенно не только в аспекте лексикологии; оно во многом проясняет проблемы синтаксиса, словосочетания и предложения. Внедряясь в лексическую семантику глаголов, реляционное значение распространяет оттуда свое влияние на его грамматические категории и структурную организацию предложения.

В связи с исследованием реляционного компонента в составе глагольных значений возникает целый комплекс проблем. Назовем основные: типы реляционно-характери­зующего значения и соединяемых им термов, степень соответствия реляционного значения понятию отношения в логике, комбинаторные возможности реляционно-харак­теризующего значения, проблема асимметрии терминов отношения, референтная асимметрия (т.е. различие в ре-ференции терминов отношения) и ее логико-семантические последствия, соотношение объема реляционного значения и значения пропозиции, проблема обратимости реляцион­ного значения в ее отношении к лексике и грамматике, реляционное значение и переходность, реляционное зна­чение и вид, реляционное значение и коммуникативная организация высказывания, реляционное значение и проблема разграничения простого и сложного предложения.

Реляционное значение в глаголе столь «дальнобойно», что составляет ключевую проблему в области изучения взаимодействия синтаксиса и лексической семантики.

3. Выше были рассмотрены некоторые проблемы, ка­сающиеся реляционного компонента в составе значения прилагательных и глаголов, теперь следует коротко остановиться на реляционных существительных.

Соотносительность имен объектов возникает в силу наличия между ними опосредующего реляционного пре­диката, ср. врач (лечить) пациент, родители (родить) дети, автор (создать) произведе­ние, раб (принад­лежать) господин.

Как видно из приведенных примеров, реляционный компонент может входить в состав функциональных но­минаций, если выполняемая лицом функция объектно ориентирована.

Все названные выше пары основаны на несимметрич­ных отношениях. К симметричному реляционному типу принадлежат такие имена как собеседник, собутыльник, сослуживец, сотрудник, соученик, однокашник, соавтор, однополчанин, соратник, друг, компаньон и др. Реляционное значение наслаивается у большинства этих имен на функциональный принцип обозначения, подчиняя его себе. Подавленность в их семантике функционального компонента заметна уже потому, что занимая позицию реляционного предиката, они не могут присоединять оценочное определенно, характеризующее объект по функции, ср. * Петр замечательный (хороший, превосходный) сослу­живец (соученик, собеседник) Андрея. Имена этой серии обозначают объекты (лица) по «соучастию», т.е. по вхождению в одно функциональное (обычно за­нятое в совместной деятельности) множество. Относясь ко всем членам множества, эти имена обозначают симметричные отношения, конверсия которых но меняет реального содержания высказывания, а следовательно, не отра­жается на его истинностном значении, ср. Андрей соавтор Петра = Петр соавтор Андрея.

Симметричные отношения требуют, чтобы их термины были обозначены одним именем, вследствие чего возможно двухсубъектное синтаксическое построение: Андрей и Петр соавторы.

Реляционные номинации предметов включают в свое значение, наряду с компонентом отношения, еще и другие семы, указывающие на пол лица, его функцию, обычное действие пли иное свойство. Включение в семантику имени признаков денотата связано с выполнением им идентифицирующей функции.

Реляционные существительные употребительны как в именных (идентифицирующих) позициях (субъекта, объектов, обращения), так и в предикате, причем для имен, имплицирующих «уникальное» отношение к объекту (отец, мать, учитель, хозяин), идентифицирующая функция выдвигается на первый план. Референция имени в этом случае выражается через указание на «партнера», соотносительный объект, но не на соотносительное имя, ср. отец Маши, но не отец (своей) дочери, начальник Пет­ра, но не начальник (своего) подчиненного. Референция относительного имени поддерживается собственно иденти­фицирующим существительным, а его дефиниция опирается на соотносительный с ним термин. Первая не допускает семантического «замыкания», вторая не может без него обойтись <…>.

Употребляясь в функции предиката, реляционные име­на претерпевают семантическую редукцию: в их значении сохраняется только собственно реляционный компонент. Денотативно ориентированные семы (указание на пол лица) легко устраняются. Поэтому в предикате часто употребляется немаркированная форма мужского рода, ср. Она мой друг (реплика Войницкого из «Дяди Вани» А.П.Чехова). Однако, если отношения мыслятся как несимметричные, то пол, обусловливающий асимметрию, выражается и в позиции предиката, ср. продолжение при­веденной реплики: Астров. Уже? Войницкий. Что значит это «уже?» Астров. Женщина может быть другом мужчины лишь в такой последовательности: сначала приятель, потом любовница, а затем уже друг (Чехов). Из приведенного примера явствует, что симметричные реляционные преди­каты (приятель, друг) могут оставлять пол невыраженным, между тем как обозначение лица как члена несим­метричных отношений требует, чтобы связанная с полом асимметрия нашла свое выражение и в предикате: любов­ница, а не любовник.

Сохранение в предикате только реляционного компо­нента значения проявляется в изменении области его при­ложимости сравнительно с его референцией в термах. Такие имена, как сын, отец, дочь, дядя, бабушка и т.п., употребленные в субстантивной позиции, применимы толь­ко к лицам. Поставленные в предикат, они могут быть от­несены и к животным, ср. Рекс — сын Тарзана и Джерри.

Удерживая в своем значении только реляционный компонент, предикат статического отношения избегает определений, квалифицирующих денотат имени. Нельзя сказать Петр Иванович — молодой (усатый, чер­новолосый, толстый, заботливый, занятой, снисходительный и т.п.) отец Васи. Допустимы лишь определения, модифицирующие сам вид выражаемых име­нем отношений: Петр Иванович — неродной (приемный) отец Васи; Катя—сводная (единоутробная, единокровная) сестра Коли. Ограничения на сочетаемость реляционных преди­катов тем более показательны, что нереляционные имена, характеризующие лицо по его семейному положению, обладают большей свободой комбинирования, ср. Петр Ива­нович — убежденный (педантичный, угрюмый, нелюдимый, скупой и т.п.) холостяк.

Статические отношения в строгом смысле не градуиро­ваны. Они, поэтому, категорически не допускают оценочных определений. Нельзя сказать Петр Иванович—хоро­ший отец Маши. Оценка может быть отнесена только к производным от отношения качествам или действиям лица. При этом реляционное имя выполняет функцию ско­рее характеризующего, чем реляционного предиката, и это выражается в отпадении или ином синтаксическом оформ­лении второго термина отношений, ср. Петр — хороший отец; Она была мне плохой дочерью.

Сообщения о наличии между объектами статических отношений может вводиться только пропозициональными глаголами знания, ср. Я знаю (подозреваю, сомневаюсь), что Петр — отец Маши. Такие сообщения не выражают мнения говорящего. Нельзя сказать Я считаю, что Петр — отец Маши.

Если же отношение соответствует градуированному (не фактуальному) концепту, то оно допускает оценку и может вводиться пропозициональными глаголами мнения, ср. Я считаю, что он мой верный (преданный) друг; Я твой верный раб. Но даже в этом случае лучше сказать Он всю жизнь был мне верным другом; Ты был мне хорошим товарищем.

Таким образом, значение и сочетаемость реляционных имен в предикате отличны от их значения и сочетаемости в субстантивных позициях, приближающих их к именам идентифицирующего типа.

Печатается по кн. Арутюнова Н.Д. Аспекты семантических исследований. М., 1980. С.156-249.