1.2.4. Человеческое тело сегодня

Сегодня мы уже практически живем в начале «золото­го века» биотехнологии и, наверное, должны этому радо­ваться. Облегчение страданий, излечение многих заболе­ваний, продление жизни — ее дары людям. Однако многое уже сейчас вызывает тревогу и беспокойство.

Обратимся к одному из диалогов Платона и знаменито­му вопросу Менона к Сократу.

Можешь ли ты мне сказать, Сократ, можно ли обучить человеческому совершенству? Или ему обучить нельзя, и оно должно быть обретено в ходе тренировки? Или же его нельзя обрести ни в практике, ни в процессе обучения, и оно присуще человеческим существам по природе или каким-то иным образом?

Мудрый Сократ отказался дать ответ Менону, как обре­тается совершенство, поскольку, он не знал ответа на воп­рос: что такое человеческое совершенство. А мы знаем?

Не претендует ли современный человек на роль Бога, обладая знанием совершенства и способами его достиже­ния не только для себя, но и для всего человечества? В человеке неискоренимо стремление к усовершенствованию, а если к этому добавляется еще и коммерческий интерес?

Не есть ли это форма высокомерного и опасного самооб­мана?

О каких возможностях биотехнологии сейчас уже мож­но говорить всерьез?

Уже можно регулировать плодовитость; инициировать зарождение жизни в лабораториях; скринировать гены не только у взрослых людей, но и у эмбрионов; оценивать и отбирать зарождающуюся жизнь на основе генетических критериев; усиливать мышечную активность и выносли­вость; заменять части тела естественными или механиче­скими органами; переделывать пол и прочее. Сегодня в принципе уже возможно влиять на процессы биологичес­кого старения. Инъекции гена фактора роста используют­ся при выведении сильных мышей и супер-крыс. А вскоре подобная практика возможно станет реальностью при ле­чении мышечной дистрофии и слабости мышц в пожилом возрасте. Это представляет интерес и для спортивных тре­неров и тех людей, которые каждый день накачивают мыш­цы, формируя фигуру. Что касается старения, то недав­ние открытия показали, как, изменив всего один ген, можно увеличить в два-три раза максимальную продолжитель­ность жизни у червей и мух. Подобный ген есть и у млеко­питающих.

Но почему такие перспективы вызывают тревогу у ду­мающей части человечества? Что неправильно в стремле­нии усовершенствовать человеческую природу?

Ну, во-первых, очевидно, что ни один биологически активный препарат, используемый в качестве самосовершен­ствования не будет полностью безопасным. Организм — вы­соко сложное и, вместе с тем, интегрированное целое, лю­бое вмешательство неминуемо повлечет за собой опреде­ленные изменения. А понравятся ли они нам и готовы ли мы к ним?

Во-вторых, биомедицинские технологии относятся к тем ресурсам, которые не могут быть общедоступны и будут •давать не всем известное преимущество. Допинг или сте­роиды у спортсменов, стимулирующие препараты перед экзаменами у студентов и другие возможности улучшения нарушают принцип равенства возможностей людей.

Третьим аргументом должен стать аргумент естествен­ности человеческой природы. Разве не противоестествен­ны такие вмешательства, которые позволят семидесяти­летним вынашивать детей или профессионально заниматься спортом; или, что еще отвратительнее, механических им­плантантов, позволяющих мужчинам кормить ребенка грудью или загружать в мозг человека целиком многотом­ную энциклопедию. За этим отвращением стоит мудрость понимания того, что для человека достойно, а что нет.

И последний аргумент, (этический). Опять обратимся к философам прошлого — к М. Монтеню, который объяс­нял, почему именно закат и увядание позволяют нам при­нять собственную смерть:

По моим наблюдениям, втягиваясь понемногу в бо­лезнь, я вместе с тем начинаю естественно проникаться известным пренебрежением к жизни. Я нахожу, что об­рести решимость умереть, когда я здоров, гораздо труд­нее, чем тогда, когда меня треплет лихорадка. Посколь­ку радости жизни не влекут меня больше с такой силой, как прежде, ибо я перестаю пользоваться ими и полу­чать от них удовольствие, — я смотрю и на смерть ме­нее испуганными глазами. Это вселяет в меня надежду, что чем дальше я отойду от жизни и чем ближе подойду к смерти, тем легче мне будет свыкнуться с мыслью, одна неизбежно сменит другую... Я не думаю, что мы смогли бы снести подобное превращение (наступление дряхлости), если бы оно свалилось на нас совершенно внезапно.

Но Природа ведет нас за руку по отлогому, почти не­приметному склону, мало-помалу и шаг за шагом, пока не ввергнет в это жалкое состояние, заставив исподволь свык­нуться с ним. Вот почему мы не ощущаем никаких потря­сений, когда наступает смерть нашей молодости, которая, право же, по своей сущности гораздо более жестока, чем кончина еле теплящейся жизни, или же кончина нашей старости. Ведь прыжок от бытия-прозябания к небытию менее тягостен, чем от бытия-радости и процветания к бытию-скорби и муки». (Монтень М. «Опыты»)

Эти рассуждения Монтеня не только о мудрости времени и нашего его восприятия, но и о том, что жить с осо­знанием собственной конечности — условие многих заме­чательных вещей в человеческой жизни. Подлинное чело­веческое преуспевание коренится в устремлениях, рожден­ных из ощущения нехватки чего-то. Если бы человек жил вечно — торопился ли бы он наполнить каждый свой но­вый день какими-то свершениями, ведь все еще впереди? Этот аргумент применим и против продления максималь­ного срока жизни, особенно при хорошем здоровье, тем более полученным в «подарок» без наших сознательных усилий.

А как выглядели бы отношения между поколениями, если бы никак не наступал момент, когда сын превзойдет своего отца в силе и энергии? Какой стимул существовал бы для старика уступить свое место молодому, если ста­рик крепок и у него нет оснований думать о покое? Не будет ли даже умеренное продление энергичной жизни удлинять период взросления молодых?