26. Персональная история

Уже древнейшие авторы в жанре биографии выражали не только историческую конкретику, в которой жили их персонажи, но характер и важнейшие идеи эпохи (Ксенофонт, Плутарх), а в величайших книгах буддизма, иудаизма и христианства - вечные истины. Последние несколько десятилетий казалось, что научный жанр биографии не только состоялся (взять хотя бы рубрику "Исторические портреты" "Вопросов истории"), но и застыл в классической форме. В действительности за недвижимостью жанровых форм крылась борьба направлений научной мысли, которая сегодня привела к весьма серьезному их расхождению.

Обоснование перспектив метода "персональной истории" в XXI в. дал составитель сборника, плодовитый и оригинальный историк Д.М. Володихин. Его размышления в контексте теоретических исканий главным образом западных историков XX в. привлекательны здравым учетом проблемы востребованности жанра в сообществе ученых и потребителей их творчества. Оценка практических мотивов решений чисто методологических, казалось бы, вопросов, привлекает здравомыслием и отсутствием цинизма. Историкам старшего поколения может показаться несколько чрезмерным энтузиазм, с которым автор оценивает перспективы ряда направлений, местами превращая свою статью в манифест. К счастью, суждения в духе Экклезиаста не свойственны лучшей части нового поколения российских и западных историографов, с работами которых хотелось бы связать надежду на новый расцвет исторических исследований.

Академическое исследование "феномена женской дружбы" в светском обществе России второй половины XVIII в. предложила О.И. Елисеева - ведущий специалист по проблемам взаимоотношений "в верхах" этого периода. Для профессионала в этом очерке важны не только богатое фактическое содержание, тонкие наблюдения и аналогии, но в еще большей степени -- открытые автором ракурсы духовной жизни "века просвещения" и элегантные средства их доказательного освещения. Всем авторам, со времен И.Е. Забелина пытающимся мотивированно осветить положение и поведение женщины при дворе, знакомы сложные, подчас неразрешимые проблемы сочетания, как сейчас выражаются, "гендерного" анализа с источниковедческим: в этом очерк является весьма полезным образцом.

Блестящий очерк Елисеевой представляет собой "окно" в светский мир XVIII в. через тонкости внешних, общественных - и личных, даже интимных взаимоотношений Е.Р. Дашковой и Екатерины Великой. Оригинальная же работа Н. Иртениной является попыткой погружения во внутренний мир Ф.И. Тютчева с помощью доступных нам внешних отражений этого мира: таково своеобразие "закрытых" источников. Этот труд не повторяет обстоятельные биографии поэта и приятно отличается от них сосредоточенностью на сущностных чертах Федора Ивановича, совершенно выделенных из событийности.

Известный историк мировых религиозный учений Г.А. Елисеев представил в сборнике труд о великой и загадочной фигуре русской мысли. Изучение, а тем более внятное изображение "портрета" духовного мира Василия Васильевича Розанова -- само по себя является подвигом крупным, на грани невозможности, то есть вполне в духе Елисеева. Насколько реально удалось автору прорваться сквозь свистопляску розановских масок, сказать не берусь (и кто возьмется!), но полученная система представлений выглядит достоверно. Особенно любопытна аргументация выбора источников анализа внутреннего мира Розанова "для себя" в контрасте с Розановым-журналистом (в худшем смысле этого слова) и Розановым-монстром в глазах соперников-эпигонов. По содержанию и объему очерк Елисеева равен монографии, но читается как захватывающее эссе.

Научная биография М.А. Осоргина (Ильина), основанная на всем круге его изданных работ и архивных фондах (ГАРФ, ЦИАМ, РГАЛИ, РГБ), предлагается Л.В. Поликовской впервые. Классический жизненный путь интеллигента: из замечательной дружной семьи провинциального юриста в эсеры, ссылку, эмиграцию, вновь в предреволюционную и революционную Россию - и в эмиграцию окончательную, -- отличен своеобразием взглядов писателя и публициста, всегда оказывавшегося "не в струе" (не путать с И.А. Ильиным). События глазами их участника, смотревшего "извне", и его "внутренний круг" русской масонской эмиграции - любопытнейшие страницы предложенного исследования.

Публицистический очерк С.В. Кизюкова об Эдуарде Багрицком (Э.Г. Дзюбе) является, на мой взгляд, хорошим примером неудачного использования жанра "персональной истории". Персонаж, необходимый автору лишь для развития собственных взглядов, смотрит на него с немым укором. Обличительный пафос, "привязанный" к личности в трагических обстоятельствах, оставляет впечатление издевательства и вызывает отрицание позиции автора даже там, где он, быть может, прав. Биографический жанр требует безусловного сочувствия персонажу, сопереживания гению и злодейству, -- в противном случае он жестоко мстит автору, разрушая его замысел и выставляя его на посмешище.