Плоть стала словом.

Эволюционные преимущества использования речи — и самые явные, и самые тонкие. В рождении человеческого языка сошлись многие необычные факторы. Речь, конечно, облегчает общение и познавательную деятельность, но она, возможно, оказала на все человеческие дела непредвиденное влияние.

Отдельные нейрофизиологи выдвинули гипотезу, что звуковая вибрация, связанная с использованием человеком языка, способствует своего рода очищению спинномозговой жидкости. Наблюдалось, что вибрации могут способствовать осаждению и концентрации малых молекул в спинной жидкости, которая омывает и непрерывно очищает мозг. Наши предки, может быть, осознанно, а может быть, и неосознанно обнаружили, что звук голоса вычищал “химическую паутину” из их голов. Практика эта, возможно, повлияла на развитие у нас тонких костей черепа и наклонности к языку. Такой простой саморегулируемый процесс, как пение, мог вполне иметь положительные преимущества для адаптации, если он к тому же еще способствовал и эффективному удалению из мозга химических отходов.

Эта необычная идея поддерживается в следующем отрывке.

Вибрации черепа у человека, создаваемые громкой вокализацией, оказывают на мозг эффект массажа и облегчают вымывание продуктов метаболизма из мозга в спинномозговую жидкость... Мозг неандертальцев был на 15 процентов крупнее нашего, тем не менее они не выжили в соревновании с людьми современными. Мозг их был более загрязнен, поскольку их массивный череп не вибрировал, а следовательно, мозг недостаточно очищался. Для развития современных людей важно было утончение черепных костей. / К. F. Jindrak and H. Jindrak, “Mechanical Effect of Vocalization of Human Brain and Meninges”, Medical Hypotheses 25 (1989), pp. 17—20/

Как уже говорилось, гоминиды и галлюциногенные растения должны были долгое время находиться в тесной связи, в особенности в свете того допущения, что реальные физические изменения в генах человека произошли от этой связи. Строение мягкого неба у ребенка и согласованное небное опускание — это недавняя адаптация, которая облегчает овладение языком. Ни у одного из прочих приматов эта характеристика не выявлена. Это изменение, возможно, было результатом избирательного давления на мутации, первоначально вызванные новой всеядной диетой.

Женщины и язык.

Женщины-собирательницы в характерном для Архаичного равновесии охотников и собирателей подвергались гораздо большему давлению обстоятельств, требовавших развития языка, чем муж чины. В охоте — прерогативе мужчин как более сильных физически — поощрялись сила, осторожность и умение выжидать. Охотник мог вполне обходиться весьма ограниченным набором языковых сигналов, как это происходит и до сих пор среди охотничьих племен вроде кунгов или маку.

У собирателей же ситуация была иная. Женщины с самым большим репертуаром передаваемых образов пищи, ее источников и секретов приготовления несомненно оказывались в преимущественном положении. Язык вполне мог возникнуть как некая таинственная способность, которой обладали главным образом женщины, проводившие вместе большую часть времени своего бодрствования и обычно разговаривающие друг с другом. Женщин во все времена считали склонными к общности, к группе, в отличие от образа одинокого мужчины — романтизированной версии ведущего самца отряда приматов.

Лингвистические достижения женщин определялись необходимостью запомнить и описать друг другу все многообразие мест произрастания, сопутствующих приметных знаков, а также многочисленные таксономические и структурные детали, касающиеся растений, которые надлежало собрать или, наоборот, которых надо было избегать. Сложная морфология естественного мира направляла эволюцию языка к моделированию мира зримого. По сей день одно таксономическое описание растения вызывает при прочтении истинно джойсовский трепет: “Кустарник, высотой от 2-х до 6-и футов, совершенно гладок. Листья — сидячие, линейно-ланцетовидные или ланцетовидные, острые или заостренные — обычно расположены на одной высоте друг против друга, кое-где по три или верхний отдельно. Цветы — одиночные в пазухах, желтые, с запахом — расположены на ножке. Чашечка колокольчиков - видная, лепестки скороопадающие, обратнояйцевидные” и т.д., еще на много строк.

Та языковая глубина, какой достигли женщины-собирательницы, привела в конечном счете к важному открытию: к открытию земледелия. Я называю его важным из-за его последствий. Женщины ясно понимали, что могли бы попросту сами выращивать какие-то растения. В результате они изучили особенности тех растений, которые обеспечивали оседлый образ жизни, а всю остальную природу, которую когда-то знали так хорошо, стали постепенно забывать.

С этого момента начался отход от естественного мира и возникла двойственность: человек и природа. Как мы вскоре увидим, местность, где умерла культура древней богини, — Чатал-Хююк в нынешней турецкой Анатолии, — и есть та самая местность, где могло впервые возникнуть земледелие. В таких местах, как Чатал-Хююк и Иерихон, люди и их одомашненные растения и животные стали впервые физически и психологически обособленными, отделенными от жизни дикой природы и страшного неведомого. Использование галлюциногенов могло быть санкционировано лишь в обществах охотников и собирателей. Когда же эти растения потребляли земледельцы, они не в состоянии были подняться на рассвете и выйти обрабатывать поле. На этом этапе зерно злаков и вообще зерно становятся богами — богами, символизирующими одомашненность и тяжкий труд. Они замещают древних богинь вызываемого растениями экстаза.

Земледелие приносит с собой возможность перепроизводства, что ведет к избытку продуктов, накоплению и торговле. Торговля порождает города. Города изолируют своих обитателей от мира природы. Как это ни парадоксально, но более эффективное использование растительных ресурсов с помощью земледелия привело к отходу от симбиотических отношений человека и природы. Я говорю об этом вовсе не метафорически. Скука современности — это следствие нарушенной квазисимбиотической связи между нами и природой Геи. Только восстановление в какой-то форме этой связи, способно привести нас к полной оценке нашего права по рождению и нашего ощущения себя истинно человеческими существами.