11. Постмодернизм в философии и науке.

Перечислим ряд концепций, прямо или косвенно повлиявших на постмодернистское смещение в научно-теоретической и эстетической плоскости. Это семиология Р. Барта и авторов, объединявшихся вокруг журнала «Тель Кель» (прежде всего Ю. Кристевой); «имморализм» Ницше; «теоретический антигуманизм» Л. Альтюссера; «деструкция метафизики» у позднего Хайдеггера; теория дискурса и генеалогия власти М. Фуко; учение о «языковых играх» Л. Витгенштейна; «методологический анархизм» П. Фейерабенда; «деконструкция» Ж. Деррида; «шизоанализ» и «ризоматика» Ж. Делеза и Ф. Гваттари; постфрейдовский психоанализ Ж. Лакана. Таким образом, можно сказать, что постмодернистский круг идей охватывается постструктурализмом.

Термином «постструктурализм» обозначают интеллектуальное течение, которое было вызвано к жизни осознанием ограниченности структурализма, в том виде, как он сложился в этнологии, литературоведении и искусствознании в 60 - 70-е годы. Суть структуралистской доктрины - поиск в любых областях реальности устойчивых порядков (структур), обнаружение которых дает ключ к познанию самых разных явлений природы и социальной жизни. Выявить структуру того или иного феномена означает выявить тайну его устройства и соответственно алгоритм функционирования. Уже в конце 60-х годов саморефлексия структуралистского движения приводит к тому, что его виднейшие представители (Ж. Деррида, Ж. Делез, Ж. Лакан) отходят от установок структурализма.

Их отмежевание от первоначальной программы движения выражается в критике самого понятия «структура». На место поиска «структур» приходят более гибкие исследовательские стратегии, позволяющие избежать иерархического упорядочивания реальности. Деррида, например, говорит о «диссеминации», а Ж. Делез и Ф. Гваттари выдвигают термин «ризома». Если одной из базовых метафор прежней (в том числе и структуралистской) философии была метафора дерева (что предполагало наличие основного ствола и отходящих от него ветвей), то ризома - это корневая система, в которой, как в грибнице, нет главного корня, здесь все - главные.

Для мыслителей, называемых постструктуралистами, при всем несходстве их подходов и целей, характерна одна общая черта. Это критика основных концептов классической западной философии.

Постмодернистские влияния затронули не только сферу культуры, но и науку, прежде всего социальные и политические науки. Исследования М. Фуко в области «археологии» знания продемонстрировали, как знание приобретало современную форму на протяжении веков. Фуко сопоставлял молчаливые допущения о том, что является знанием или истиной на протяжении различных исторических эпох и в разных областях науки. Он обнаружил, что в эпоху Ренессанса люди считали, что истина содержится в самих словах, а уже в семнадцатом веке они использовали слова не как истину, а как знаки, указывающие на истину.

Согласно Фуко, это изменение в способе представления знания говорит о том, что знание не просто отражает природу вещей, но вместо этого создает систему, которая заставляет людей думать, что высказывания определенного рода и есть истина.

Таким образом, структура знания соответствует структуре властных отношений. Власть знания подавляюща, она принуждает людей вести себя определенным образом. Гуманитарные науки, включая философию, с точки зрения Фуко, представляют собой способ распространения власти. Они являются частью «воли к знанию», желания контролировать мир и других людей, устанавливая определенный режим истины.

Фуко надеялся на то, что вместо больших, сильных структур, распространяющих знание на каждого, возникнет множество небольших групп, структурирующих определенную область знания, предоставляя возможность субъекту познания следовать несколькими путями. Изучение философии может помочь людям понять способы, которыми идеи влияют на сознания людей и на их поступки, дав им тем самым возможность действовать по-другому.

Другое направление касается исследования нарративной природы знания. Постмодернистский тезис гласит, что всякое знание есть в конечном итоге наррация - история, повествование, рассказ. Это значит, что носители знания (историки, теологи, социологи, политологи, культурологи, специалисты по теории управления или по политической экономии и т.д.) в действительности ничем бесспорным не обладают. То, чем они на самом деле заняты, это рассказывание нам историй, плетение нити повествования, фабула которого ими самими (или их дисциплиной) придумана. Верить, будто эти наррации представляют собой верное отражение некоторой реальности, значит попадать в ловушку иллюзии.

Содержание этого провокативного тезиса не столько в скепсисе по отношению к знанию и науке, сколько в радикальном недоверии к идеологии. В той мере, в какой сама наука является идеологией, она также должна быть подвергнута скепсису.

Это недоверие отчетливо сформулировал Ж.-Ф. Лиотар в книге «Ситуация постмодерна». Лиотар нацеливает свою критику на так называемые Большие наррации, или метанаррации - идеологические системы, притязающие на монопольное обладание истиной. Таковы, в частности, наррация спасения (например, христианство) и наррация эмансипации (например, марксизм). Метанаррации претендуют не только на то, чтобы быть истинными, но и на то, чтобы быть справедливыми. Они присваивают себе знание о том, как должно быть устроено общество. Результатом такого притязания неизбежно оказывается насилие: те, кто не согласны с данным идеалом общественного устроения, подлежат перевоспитанию (Просвещение) или уничтожению (тоталитаризм).

Единственный способ избежать насилия - это отдавать себе отчет в том, что время метанарраций прошло. Место единой Истории давно занято множеством историй. Мир, в котором мы живем, есть пестрое многообразие «нарраций» - способов мышления (мировоззрений) и способов поведения (образов жизни, типов культуры) - которые только в том случае смогут мирно сосуществовать, если ни одна из них не станет претендовать на мета-статус.

Данная теоретическая концепция получила свое воплощение в постмодернистской критике исторической науки, осуществляемой через отождествление истории с художественным творчеством. Наиболее разработанной идея истории как гуманитарного дискурса выступает в концепции Х. Уайта, который не только рассматривает особенности исторического нарратива, но и уравнивает его с литературным.

Исторические нарративы, по мнению X. Уайта, – это «не только модели событий и процессов прошлого, но также метафорические заявления, устанавливающие отношения сходства между этими событиями и процессами и – типами историй, которыми мы согласительно пользуемся, чтобы связать события нашего существования со значениями, закрепленными культурой... Исторический нарратив служит связующим звеном между событиями, которые в нем описаны, и общим планом – структурами, конвенционально используемыми в нашей культуре, для того, чтобы наделять смыслами незнакомые события и ситуации» . Здесь исторический нарратив выступает как автономная реальность, не имеющая никакой связи с прошлым.

В «Метаистории» Х. Уайта историографическая практика предстает как литературный нарратив, не имеющий отношения к производству объективной научной истины. Исторические труды, прежде всего, являются видом литературного творчества, который функционирует в рамках определенных риторических правил: «Пока историки продолжают использовать обычные грамотные речь и письмо, их репрезентации феноменов прошлого, равно как и мысли о них, останутся «литературными» – «поэтическими» и «риторическими» – отличными от всего, что считается специфически «научным» дискурсом» . Историческое сочинение, в трактовке Х. Уайта, есть словесная структура в форме повествовательного прозаического дискурса. Природа же исторического сочинения является «неизбежно поэтической», и конституирование исторической реальности, о которой повествует историк, есть поэтический акт.

Историк описывает некоторые сущности («Римская империя», «Наполеон» или «феодализм»), существовавшие в прошлом, создавая в процессе описания объекты знания специфического типа. Объект исследования преобразуется в предмет дискурса в большей степени при помощи воображения и особого типа использования языка, чем путем рационализации, считает Уайт, и такое преобразование есть художественный аспект историографии.

Воображаемой конструкцией является не только нарративная интерпретация фактов, но и сами факты, которые Х. Уайт отличает от событий (как происшествий, случившихся во времени и пространстве). Факты концептуально конструируются в мысли, языке или дискурсе, и, таким образом, исторические явления полностью создаются историком. Следовательно, «историческое знание – это всегда знание второго порядка, то есть оно основано на гипотетических конструкциях возможных объектов исследования, требующих толкования с помощью процессов воображения, имеющих больше общего с «литературой», чем с какой-либо наукой» . В этой особенности истории Х. Уайт видит неудачу попытки профессиональных историков сделать из исторических исследований науку. Осознав невозможность достижения идеала ясности, буквальности и логической последовательности, историки вернулись к нарративу, – к метафоре, фигурации и построению сюжета. Здесь видно, что, отказывая истории в праве быть наукой, Х. Уайт опирается на классический идеал научности.

И в этой ситуации, считает Уайт, стремление историка рассказать истину ничего не меняет: «Историки и хотели бы говорить буквально и ничего, кроме истины, не рассказывать об объекте своего исследования, но невозможно повествовать, не прибегая к фигуративной речи и дискурсу, который по своему типу является скорее поэтическим (или риторическим), нежели буквалистским» . Буквалистски можно создать только хронику, но не историографический дискурс, нацеленный на конструкцию правдоподобного повествования о серии событий: «повествование налагает на реальность форму и содержание такого смысла, который встречается только в историях» . Таким образом, стремление к истине и осуществление процедур верификации и фальсификации есть только способ концептуализации исторического дискурса