- •Теория гипертекста и гипертекстовые практики в Рунете
- •Глава I. О понятии электронного гипертекста 11
- •Глава III. Гипертекст как специфическое явление компьютер- ного дискурса 78
- •Глава IV. Структура и композиционные единицы гипертекста.... 154
- •Глава V. Типология русскоязычных интернет-гипертекстов 225
- •Глава I. О понятии электронного гипертекста
- •В. Буш и его концепция Мемекса
- •Д. Энгельбарт и его система nls / Augment
- •Первая компьютерная «мышь» д. Энгельбарта
- •Принципы представления письменного текста в проекте «Ксанаду» Теодора Нельсона
- •Практические разработки в области гипертекстовых систем
- •Письменный текст в Интернете сегодня
- •Специфика гипертекста как объекта лингвистического анализа
- •Метафоры гипертекста
- •Определение электронного гипертекста
- •Глава II. Принципы электронного гипертекста в свете теоретических концепций XX века
- •Стратегии гипертекста в аспекте диалогической теории м. М. Бахтина
- •Гипертексты книжные и электронные (типология межтекстуальных связей ж. Женетта)
- •Глава III. Гипертекст как специфическое явление компьютерного дискурса
- •О специфике компьютерного дискурса
- •Пользовательский интерфейс интернет-браузера как знаковая система
- •Графическая неоднородность как категория электронного гипертекста
- •"Гипертексты оо ту и эту стороны
- •1. Аналогия с традиционными средами
- •2. Замечания
- •3. Примеры
- •Боннер как элемент структуры интернет-текста
- •Интерактивность
- •Литературные игры в Интернете
- •Изменение отношений «автор — читатель» в гипертекстовом пространстве
- •О понятии гипертекстуальности
- •Глава IV. Структура и композиционные единицы гипертекста
- •О нелинейности гипертекста
- •Текстовые единицы гипертекста
- •I. Определение гипертекста п. Гипертекстуапьность и постмодернизм ш. Вне-компьютерные гипертексты. История. Гу.
- •Классификация гипдзтекстов.
- •Название как элемент структуры информационной единицы
- •Принципы описания и классификации гипертекстовых ссылок
- •«Первые страницы»
- •I Литература
- •I Она может состоять, например, в том, чтобы побудить слушающего включить еще одну лампочку или перейти в более
- •Глава V. Типология русскоязычных интернет-гипертекстов
- •Принципы классификации русскоязычных интернет-гипертекстов
- •Специфика гипертекстовой интерпретации учебной информации
- •Учебные курсы в Рунете, подготовленные с использованием гипертекстовых технологий
О понятии гипертекстуальности
Термин гипертекстуальность, который в настоящее время становится все более распространенным, так и не нашел своего однозначного толкования, подобно тому, как многообразен в приписываемых ему значениях и сам гипертекст.
Наиболее широкое толкование термина позволяет ряду исследователей использовать его в качестве обозначения процессов, происходящих в современной интеллектуальной и культурной жизни. Так, Е. Г. Мущенко называет гипертекстуальностью ироничность, смысловую неопределенность, вовлечение читателя в игру, характерные для постмодернистской модели нарратива [Мущенко 1998]. Мущенко пишет в терминах «гипертекст», «гипертекстуальность» о том, что современная литература тяготеет к множественности интерпретаций, заложенной в тексте, и это, по его мнению, не более чем попытка удержаться «на грани искусства» [Мущенко 1998: 8]. Находясь под впечатлением негативных последствий подобных тенденций, автор рассматривает их как попытку ухода от реальности, что ведет к созданию собственной, по его терминологии, «гиперреальности» [Мущенко 1998: 7].
Употребление термина может не носить столь оценочного характера, но, тем не менее, его значение не становится от этого более определен-' ным. Гипертекстуальность понимается не как совокупность текстуальных характеристик, а как некое достаточно абстрактное явление, спровоцированное самим фактом перенесения письменного текста на экран компьютерного монитора. Многие авторы склонны придавать огромное значение компьютерным сетям как новой среде бытования письменного текста, не уточняя при этом само понятие гипертекстуальности и не описывая конкретных форм ее проявления. Статья В. П. Гриценко и Б. С. Есенькина «Глобалистика в контексте традиций отечественного мессианизма и гипертекстуальности» демонстрирует специфику подобной трактовки термина [http://www.globalistika.Wp_rg3.htm]. С точки зрения авторов, в настоящее время гипертекстуальность стала «органичной формой современных информационно-компьютерных технологий», в результате чего она приобрела «статус методологической и гносеологической формы». В качестве проявлений понимаемой подобным образом гипертекстуальности называются «создание всевозможных баз данных, компьютеризацию библиотек, перевод информации в электронную форму, распространение Интернет».
Неопределенность в толковании термина гипертекстуальность усугубляется попытками его сопоставления с понятием интертекстуальность. Параллели между употреблением терминов и, соответственно, между реалиями, ими обозначаемыми, с нашей точки зрения, не всегда являются обоснованными. Ряд автор проводит аналогии между гипертекстуальностью и интертекстуальностью, ориентируясь во многом на схожесть внутренней формы самих терминов. Это неизбежно приводит к терминологической путанице и к смешению самих понятий.
Так, А. Ульберт в статье, посвященной преимуществам гипертекстовой формы в современной дидактике, пишет о том, что «гипертекстуальность есть естественное свойство Текстуального Пространства», подразумевая под этим возможность любого текста вступать в определенный вид отношений с другими текстами [Ульберт]. Автор не видит принципиальной разницы в значениях терминов гипертекстуальность и интертекстуальность и, соответственно, в текстовых реалиях, ими обозначаемых. С его точки зрения, термин гипертекстуальность оказывается даже предпочтительнее, так как он лучше передает иерархические смыслы «вертикального» расположения в некоем текстуальном пространстве двух соотносящихся текстов. Возможность использования соотнесенного термина гипотекст позволяет передать, по мнению автора, пространственную, вертикальную «снизу-и-вверх» направленность отношений двух текстов. Видимо, термин гипотекст А. Ульберт заимствует у Жерара Женетта, хотя в статье нет прямых ссылок на классификацию межтекстуальных связей, предлагаемую французским ученым. Но если обратиться к обоснованию теории интертекстуальности в уже ставшей классической работе Юлии Кристевой «Бахтин, слово, диалог и роман», то можно убедиться в том, что термин гипертекстуальность как обозначение «пространственной, вертикальной» направленности отношений разных текстов является избыточным. Ведь изначально термин интертекстуальность и, соответственно, понятие, им обозначаемое, по Кристевой, базируются на важнейшем тезисе о том, что любое слово в тексте имеет различные проекции. У слова есть определенные способы сочленения с другими словами предложения, те же его функции реализуются на уровне более крупных синтагматических единиц. В свете такой концепции в непрерывном диалоге находятся три «инстанции» — «субъект письма, получатель и внеположные им тексты». Причем «в этом случае статус слова определяется а) горизонтально (слово в тексте одновременно принадлежит и субъекту письма, и его получателю) и б) вертикально (слово в тексте ориентировано по отношению к совокупности других литературных текстов — более ранних или современных)» [Кристева 2000: 429]. То есть, термин интертекстуальность изначально предлагался как обозначение многомерного пространства, пронизанного разнонаправленными межтекстовыми связями.
Более распространенной является точка зрения на гипертекстуальность как на реализацию интертекстуальности при помощи компьютерных технологий. Так, для Е. Г. Соколова гипертекстуальность — это материализованная интертекстуальность для непосвященных, «нищих духом» [Соколов 2000: 146], т. е. для тех читателей, интеллектуального и культурного потенциала которых недостаточно для самостоятельной расшифровки авторских аллюзий. При этом появление технически оснащенной гипертекстуальности автору представляется негативным явлением, дискредитирующем эстетическую и информативную сущность текста. Он называет гипертекстуальность «обузданием трущоб», «метафорой убежища от тексто-интертекстуальности» [Соколов 2000: 146].
Сопоставление понятий интертекстуальности и гипертекстуальности присутствуют в работах многих современных авторов. Причем само понятие интертекстуальности при попытках найти аналогии в этих явлениях или же, наоборот, противопоставить их, в отличие от гипертекстуальности, представляется гораздо более определенным. Как было продемонстрировано выше, гипертекстуальность может оцениваться как характерное свойство любого компьютерного представления текста. При этом в других концепциях, наоборот, гипертекстуальность оценивается как некая тенденция, связанная со специфической эстетикой определенных произведений традиционной литературы. Так, например, Г. Хазагеров в статье «Семантика названий в свете учения о достоинствах речи» пишет о том, что гипертекстуальность есть «лицензия на свободное плавание» [http://publisher.rsuh.ru/tpz_khazagerov_2004.htm], данная автором читателю. Предлагая подобную образную трактовку гипертекстуальности, автор определяет интертекстуальность вполне традиционно — это «всякая отсылка... к иному тексту», «позиционирование... текста в мире других текстов».
Попытки найти признаки гипертекстуальности в произведениях традиционной «книжной» литературы осуществляются достаточно последовательно в работах целого ряда авторов. В качестве примера подобных сравнений можно привести мнение Е. А. Чемодановой: «Вспомнив слова Екклезиаста: "Говорят, смотри — это новое, но было уже в веках", — такому специфическому сетевому литературному приему, как гипертекст, можно подобрать аналогию, давно реализованную в бумажной литературе — ссылки, сноски и комментарии к основному тексту как бы погружают читателя в другой слой произведения». Автор считает, что «многие произведения хотя и писались как сугубо "бумажные", по сути несли в себе несомненные признаки гипертекстуальности» [«На крыльях паутины»; http://www.bibliograf.ru/index.php?addcomment=l&id=398]. По-144 добная точка зрения является достаточно распространенной. В ряде случаев она является настолько очевидной, с авторской точки зрения, что просто констатируется как данность: «Гипертекстуальность как таковая не является изобретением Интернета...» [Литневская, Бакланова 2005: 47]. В других же работах, напротив, универсальный характеР гипертекстуальности как специфической текстовой категории последовательно доказывается. В отечественной критике одним из первых подобную позицию аргументировал М. Визель (о чем мы уже писали). Приведем его высказывание по этому поводу: «Элементы гипертекстуальности щедро разбросаны по всей мировой литературе» [Визель. Поздние романы Итало Кальвино...]. В качестве иллюстрации этого тезиса приводится целый ряд произведений (причем их перечень переходит из одной работы в другую, не только М. Визеля, но и других авторов). Традиционно называются такие произведения, как роман В. Набокова «БлеДное пламя», состоящий из «поэмы» и занимающего большую часть всего текста «построчного комментария» к ней; роман Итало Кальвино «Замок скрещенных судеб», где непредсказуемое развитие сюжета как бы зависит от раскладывания карт таро. Среди авторов, склонных, по мнению исследователей, к подобной книжной гипертекстуальности, фигурируют также Джеймс Джойс, Умберто Эко, Реймон Кено, Хулио Кортасар, Хорхе Луис Борхес, Льюис Кэролл. Проявления гипертекстуальности А- Генис увидел и в (Архипелаге Гулаге» А. Солженицына: «Он переШел от замкнутой романной структуры, которая свойственна его ранние вещам, к разомкнутому, как словарь, "Архипелагу". Эта книга предусматривает сложнейшую корневую систему ссылок, комментариев, индексов- В сущности это — гипертекст о Гулаге. Жанровая новизна позволяет назвать "Архипелаг" предтечей интернетовской словесности. И если это сравнение не кажется очевидным, то потому, что Солженицын гораздо талантливее Интернета, который пока мало чем отличается от забора» (цитируется по [http://ww.bibliograf.ra/index.php?addcomment=l&id;=398]). Из произведений отечественных писателей последних лет гипертекстуальным называется роман Дмитрия Галковского «Бесконечный тупик». Галковский начинает с комментариев к Розанову, потом комментирует комментарии к Розанову, потом про Розанова и вовсе забывает, комментирует уже собственные комментарии и т. д.
Но все же, если речь идет о проявлениях «книжной» гипертекстуальности, ее непреложным образцом считается роМан Милорада Павича «Хазарский словарь». Повествование строится из отдельных статей, подобных словарным, вокруг так называемой хазарской полемики IX в. Хазарский каган увидел сон о том, что его народу наД° принять новую религию, и он послал за представителями трех великих религий: Константином Философом, исламским проповедником и раввином. Соответственно «Хазарский словарь» составляют три книги: Красная — это христианские источники о хазарском вопросе, Зеленая — исламские источники и Желтая — иудейские. В произведении представлены три временных среза: конец IX в., XVII в. (история жизни и смерти кира Авраама Бранковича), XX в. (цареградская конференция о хазарах 1982 г.). Автор (издатель) указывает в предисловии, что «Словарь» можно читать в абсолютно произвольном порядке. В послесловии он пишет: «При использовании книги ее можно чтением вылечить или убить. Можно сделать ее более толстой или изнасиловать, из нее постоянно что-то теряется, между строк под пальцами исчезают последние буквы, а то и целые страницы, а перед глазами вырастают, как капуста, какие-то новые. Если вы вечером отложите ее в сторону, то назавтра можете обнаружить, что в ней, как в; остывшей печке, вас не ждет больше теплый ужин».
Все это дает основание многим авторам видеть в этом и других произведениях Милорада Павича квинтэссенцию гипертекстуальности. Действительно, фрагментарность, дисперсность композиционной структуры, представление событий в различных временных и идеологических ракурсах, кажущаяся случайность эпизодов «Словаря» — подобная эстетика делает роман чрезвычайно близким современным принципам электронного текста. Но вместе с тем констатация полной аналогии — это искажение и специфики электронного текста, и самого романа. С нашей точки зрения, абсолютно прав В. Руднев, который пишет о том, что «компьютерная» эстетика романа — это всего лишь постмодернистский жест, поскольку в «Хазарском словаре» присутствует «сложнейшая и до последнего "сантиметра" выверенная композиция» [Руднев 2001: 540]. Соответственно, читать его следует как обычную книгу, то есть подряд, статью за статьей.
Близость книжных текстов принципам электронной текстуальности в ряде случаев является не более чем совпадением, причем достаточно формальным. Так, ставшие уже традиционными параллели между электронным текстом и Библией — это всего лишь одна из метафор гипертекста. В других случаях — как мы видим на примере Павича — это сознательная авторская стилизация, постмодернистские эксперименты с формой. Вместе с тем, если мы обратимся к анализу черновиков писателей, фиксирующих сложный и временами противоречивый процесс порождения текста, мы убедимся, что параллели между традиционной текстуальностью и гипертекстуальностью могут быть более многочисленны. Вот как, например, Ю. М. Лотман описывает свои впечатления от чтения черновиков Достоевского:
«Как только намечается тенденция к изложению, нарративному построению, мы становимся свидетелями растущего внутреннего сопротивления этой тенденции... Текст фактически теряет линейность. Он превращается в парадигматический набор возможных вариантов развития. И так почти на каждом повороте сюжета. Синтагматическое построение сменяется некоторым многомерным пространством сюжетных возможностей. При этом текст все меньше умещается в словесное выражение: достаточно взглянуть на страницу рукописи Достоевского, чтобы убедиться, насколько работа писателя далека от «нормального» повествовательного текста. Фразы бросаются на страницы без соблюдения временной последовательности в заполнении строк или листов. Никакой уверенности в том, что две строки, расположенные рядом, были написаны последовательно, чаще всего, нет. Слова пишутся разными шрифтами и разного размера, в разных направлениях... Многие записи — не тексты, а мнемонические сокращения текстов, хранящиеся в сознании автора. Таким образом, страницы рукописи имеют у Достоевского тенденцию превращаться в знаки огромного многомерного целого, живущего в сознании писателя, а не последовательное изложение линейно организованного текста. К тому же записи эти разноплановы: здесь и варианты сюжетных эпизодов, и призывы к самому себе, и общетеоретические рассуждения философского характера, и отдельные, не нашедшие себе еще места слова-символы, которым предстоит развернуться в будущих, еще не созданных фантазией автора эпизодах, Прибегая к разнообразным средствам выделения: подчеркиваниям, написанию более крупными буквами или печатным шрифтом, Достоевский... фиксирует интонацию, как бы подчеркивая, что графика — не текст, а лишь его проекция. [Лотман 1996; htrp://wvw.litera.rWslova/viesel/viesel.htm].
Нетрудно заметить, что в этом описании присутствуют многочисленные формальные признаки гипертекстуальности электронного текста, превращающие рукописный текст в «огромное многомерное целое». Но с нашей точки зрения, все же нет достаточных оснований полностью уподоблять эти и подобные факты черновых рукописей специфике электронного текста. Дело в том, что рукопись в ее первозданном виде не тиражируется в пределах традиционной книжной коммуникации. Фототипические издания рукописей являются не более чем дополнением к тексту печатному. Функции подобных публикаций могут быть сравнимы с присутствием в печатном тексте иллюстраций, которые являются весьма условным и обособленным (с формальной и семантической точки зрения) дополнением, не меняющим текстовой сущности. В любом случае мы не видим достаточных оснований называть эти весьма разнородные явления гипертекстуальностью. Для обозначения определенной специфики традиционных произведений, в силу тех или иных причин напоминающих нам текст электронный, представляется удачным использование понятия квазигипертекстуальность, предложенного Дж. Ландау. Оно позволяет, с одной стороны, указать на близость некоторых специфических черт данных произведений принципам электронного гипертекста, с другой — не смешивать эти понятия.
В Рунете есть интересный факт, наглядно демонстрирующий, что интернет-гипертекст и книга, сколь бы ни были близки их композиционные стратегии, все же остаются разными феноменами письменной коммуникации в целом и художественного дискурса в частности — их взаимная конвертация не столь проста, как это могло бы показаться. В разделе Библиотеки Мошкова, посвященном творчеству Владимира Набокова [http://www.lib.ru/NABOKOW/], размещен роман «Бледное пламя» (в других переводах известный как «Бледный огонь»), который традиционно рассматривается как образец «внекомпьютерного» гипертекста. Роман включает в себя одноименную «поэму», но конечно, его центральная часть — пространный построчный комментарий к поэтическому произведению. Отдельная композиционная часть романа — указатель. В результате все текстовое пространство пронизано множественными межтекстовыми переходами на основе авторской системы отсылок. Казалось бы, «публикация» произведения в Сети просто и естественно должна была бы осуществиться в форме электронного гипертекста. Даже внешне электронная версия романа выглядит как гипертекст: в ней есть выделенные источники гипертекстовых ссылок. Но эти зрительно опознаваемые источники ссылок на самом деле таковыми не являются, что, естественно, вызывает недоумение и разочарование у читающего. Один из переводчиков романа и его электронный «издатель», С. Ильин, сам в этом признается: «К сожалению, ссылки на комментарии некликабельны — сил их поправить у меня нет» [http://www.lib.ru/NABOKOW/palefire.txt]. В результате сетевой вариант романа, подобно книжному, остается линейным. И если при чтении книги существует определенная вероятность того, что читатель будет следовать нелинейным путем (то есть многократно переходить от текста самой поэмы к комментарию и, соответственно, обратно), то в электронной версии такая версия прочтения практически исключена. Это крайне обременительно и некомфортно при чтении масштабного текста, оформленного в виде одного файла. Кстати, С. Ильин не усматривает в композиционной специфике произведения влияние компьютерной стилистики (вряд ли это было бы возможным, так как роман увидел свет в 1962 г.) и называет другие источники. «В романе "Бледное пламя" соединились воедино набоковские интересы и пристрастия различных эпох. С одной стороны, как и "Под знаком незаконнорожденных", "Бледное пламя" вобрало в себя осколки последнего незавершенного русскоязычного романа "Solus Rex". С другой — избранная сложная наукообразная форма: предисловие комментатора Чарльза Кинбота, поэма из 999 строк, авторство которой, по-видимому, принадлежит Джону Шейду, пространный комментарий и указатель, составленные опять-таки Кинботом, напоминает о рождавшемся в те годы масштабном труде Набокова — комментированном издании "Евгения Онегина", включавшем в свой состав предисловие, текст перевода, комментарии, указатель и факсимильную версию первой прижизненной публикации пушкинского романа» [Люксембург, Ильин]. Необходимо отметить, что и сам роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин» в ряде случаев рассматривается как «гипертекст» (см., например, [Морозов 2000]). И эти, и другие возможные примеры докомпьютерных книжных гипертекстов, при всей их композиционной и стилистической специфичности, являют собой произведения, обладающие категориями начала и конца, традиционным членением и стабильным порядком следования элементов. Поэтому данная специфика должна быть обозначена как квазигипертекстуальность.
Неоднозначность термина гипертекстуалъность, присутствующая в современных исследованиях, определяется не только недостаточной изученностью гипертекста как формы электронного текста, но и тем, что сама лингвистика текста также находится в процессе своего становления. Текстуальность, глобальные текстовые категории — эти понятия в лингвистике текста являются дискуссионными. Несмотря на огромное количество работ, посвященных различным аспектам изучения текста, так и остается неясным до конца, что превращает определенную последовательность речевых высказываний в текст. Предпринятое нами исследование не имеет в качестве одной из своих задач изучение общих вопросов теории текста, поскольку объектом нашего анализа является электронный гипертекст — явление столь специфическое, что прямые аналогии с традиционными текстообразующими категориями, с нашей точки зрения, не всегда оправданы. Но современные знания о традиционных текстовых категориях должны стать некой отправной точкой в описании гипертекста, поскольку в сравнении с ними становится более очевидной специфика последнего.
С середины прошлого столетия можно наблюдать, как, подчиняясь призыву В. Скалички к разработке лингвистики «1а раго1е», исследователи проявляли все возрастающее внимание к тексту, поскольку он представлялся высшей формой речи. В отечественной лингвистике «текстовый бум» (выражение М. Я. Дымарского [Дымарский 2001: 5]) начался со второй половины 1970-х гг., что ознаменовалось выходом VIII выпуска «Нового в зарубежной лингвистике». В предисловии к этому тому, не менее интересном и актуальном, чем сами статьи, Т. М. Николаева анализирует первые итоги западноевропейского и американского «текстовых бумов», которые происходили немногим раньше [Николаева 1978]. Автор демонстрирует, как менялось само понимание текста. Пионерам этой области текст представлялся как лингвистика речи, о необходимости которой писал Ф. де Соссюр («текст есть язык в действии» — М. А. К. Хэлли-дэй; «под лингвистикой текста мы понимаем научную дисциплину, цель которой — описать сущность и организацию предпосылок и условий человеческой коммуникации» — X. Вайнрих [Николаева 1978: 9, 19]). Но постепенно, по мере развития лингвистики текста, все более очевидным становилась нетождественность текста и «1а parole». Большинство современных лингвистов также склонны констатировать разницу между текстами устной и письменной форм речи. Так, Дж. Лайонз пишет о том, что речь следует отличать от письма (а продукты речи — от продуктов письма), несмотря на то, что «'высказывание' и 'текст' прилагаются как к продуктам речи, так и к продуктам письма» [Лайонз 2003: 274]. Стремление разграничить эти явления может привести к тому, что термин текст ста
новится обозначением только текста письменного. В отечественной лингвистике эту точку зрения наиболее последовательно излагает И. Р. Гальперин. В его концепции, «текст... является графическим отображением "кусочка действительности"», «он — порождение письменного варианта языка» [Гальперин 2004: 5]. В основе такого подхода к сущности текста — идея о том, что «в результате длительного процесса формирования письменный язык выработал особенности, которые постепенно приобрели статус системности» [Гальперин 2004: 14]. Только в письменной речи текст реализуется как результирующая данность некоего процесса, а не как сам процесс порождения текста. В этом смысле представляет интерес другое определение текста, предлагаемое исследователем: «Текст — это произведение речетворческого процесса, обладающее завершенностью, объективированное в виде письменного документа, литературно обрабо* тайное в соответствии с типом этого документа, произведение, состоящее из названия (заголовка) и ряда особых единиц (сверхфразовых единств), объединенных разными типами лексической, грамматической, логической, стилистической связи, имеющий определенную целенаправленность и прагматическую установку» [Гальперин 2004: 18]. Эта точка зрения на текст не стала общепризнанной, но, тем не менее, нашла своих сторонников. Среди последователей этих идей можно назвать 3. Я. Тура-еву, автора одной из первых отечественных монографий по лингвистике текста [Тураева 1986]; она также полностью исключает устную речь из сферы интересов данной научной дисциплины. Вместе с тем, если отвлечься от идеи правомерности и терминологического статуса словосочетания устный текст, то можно увидеть, что в рамках указанного подхода к сущности текста формируется важное понимание того, что необходимо разграничивать письменные тексты и устные тексты как разные объекты исследования. Письменный текст, в отличие от простого акта речепроизводства, высказывания, — свершившаяся данность, чья завершенность и формальная отграниченность от других текстов практически не могут оспариваться, поскольку они материально реализованы. Поэтому, с нашей точки зрения, прав М. Я. Дымарский, который считает, что «отождествление текста и речи, которое на каком-то этапе было, может быть, даже продуктивно, сегодня представляется устаревшим и не просто непродуктивным — тормозящим мысль исследователя» [Дымарский 2001: 18].
Последние десятилетия, прошедшие под знаком самого пристального внимания к тесту как основной единице письменной коммуникации, продемонстрировали, насколько сложным объектом исследования он является. К тексту в полной мере можно отнести слова Дж. Лакоффа, высказанные им в дискуссии о продуктивности идеи дихотомии при анализе явлений языка (с его точки зрения, стремление неукоснительно следовать принципу бинарного противопоставления существенно обедняет наши представления об исследуемом объекте). «Мы убедились в том, что невозможно установить искусственные границы и исключить из науки о языке такого рода факты, как человеческую возможность размышлять, контекст, социальное взаимодействие, дейксис, размытость, сарказм, типы дискурса, обрывки, вариативность и т. д. Каждый раз, когда мы устанавливаем искусственную границу, мы находим какое-то явление, которое показывает, что она должна быть снята. Этим я не хочу сказать, что в нашей науке нет границ. Я только сделал предположение, что в настоящее время границы ежедневно исчезают и не нужно удивляться, если область исследований будет продолжать расширяться» (цитируется по [Parret 1974: 178]). В процессе определения системных, онтологических и функциональных категорий текста, при решении вопроса о том, что превращает некую последовательность предложений в текст, и было выработано понятие текстуальности. Его смысл заключается в выявлении и изучении «закономерностей, действительных для всех текстов» [Brinker 1992]. Но, несмотря на огромное количество работ, посвященных этой тематике, текстуальность так и не получила однозначного определения.
Мы не претендуем на исчерпывающий анализ термина текстуальность, столь популярного в современных текстологических работах. Как мы уже отмечали, этот термин, а также реалии, им обозначаемые, интересуют нас как одна из возможных проекций понятия гипертекстуальность. В современных работах, посвященных лингвистике текста, в качестве наиболее «бесспорного» признака текстуальности описывается связность (когерентность). Помимо этого, ряд исследователей выделяет такую текстологическую категорию, как связанность (когезия). Количество критериев текстуальности в различных текстовых теориях может варьироваться и существенно возрастать, например, до семи — в концепции Р. А. де Богранда и В. Дресслера [Beaugrande de, Dressier 1981].
При обсуждении текстуальности нам представляется продуктивным предлагаемое И. Р. Гальпериным деление категорий текста, ее обеспечивающих, на содержательные и формально-структурные. Правда, это деление, весьма важное в теоретическом плане, на практике не всегда легко осуществить, поскольку «формально-структурные категории имеют содержательные характеристики, а содержательные категории выражены в структурных формах» [Гальперин 2004: 5]. И хотя Гальперин предложил свою концепцию почти за два десятилетия до широкого распространения электронного текста, именно практика электронного гипертекста и формируемая ею гипертекстуальность убеждают нас в правомерности подобного подхода к анализу текстовых категорий. Организация текстового пространства, определяемая — среди прочих факторов — и характером носителя, оказывается непосредственно вовлеченной в формирование смысла. В этом смысле литература, вопреки традиционным представлениям, не может существовать вне своей материальной формы точно так же, как и другие виды искусства.
Электронный гипертекст убедительно доказывает, что анализ графического пространства письменного текста не должен исключаться из сферы интересов лингвистики текста. Это надо учитывать хотя бы потому, что графическое пространство письменного текста является важнейшим средством поддержания его композиционной структуры.
Гипертекстовые практики в Рунете наглядно подтверждают, что формальные и содержательные категории текста тесно связаны. Изна-; чально деление текста на ограниченные в объеме композиционные единицы было продиктовано спецификой восприятия зрительной информации с компьютерного монитора. Но со временем, по мере формирования сетевой стилистики, это привело к коренным отличиям в организации не] только формального, но и семантического текстового пространства, а как; следствие — и к трансформации таких текстовых категорий, как завер-? шенность, семантическая когерентность (связность), формальная когезия (связанность), контекст.
Выводы
Итак, термин гипертекстуальность, с нашей точки зрения, должен, стать обозначением специфических изменений, которые претерпел пись- ; менный текст, перемещенный сначала на экран монитора, а затем попавший в «электронные сети». В этом смысле кажется более удачной проекция гипертекстуальности именно на термин текстуальность, чем попытки ее обсуждения в рамках терминологической парадигмы, образованной при помощи латинских префиксов интер-, мета-, архи и т. д. и т. п.
Понимаемая подобным образом гипертекстуальность формируется такими текстовыми категориями, как:
—- нелинейность (как следствие дисперсности структуры и композиционной нестабильности);
мультимедийность;
интерактивность.
Совокупность проявлений этих категорий ведет к изменению авторской деятельности. Автор утрачивает такие традиционные способы выражения своих интенций, как композиция, начало и конец произведения (в их традиционных формах), более условной становится авторская суверенность. Но взамен он обретает новые возможности: мгновенные межтекстовые переходы, включение в свой текст высококачественных изображений, видео и мультипликации, звука. В результате специфических изменений в способах «публикации» и тиражирования текстов автор оказывается гораздо ближе к собственному произведению, в его конечном виде.
Последствия смены парадигм письменной коммуникации, свидетелями которой мы являемся в настоящее время, анализируются М. Мак-люэном в широко известной статье «Средство само есть содержание». С его точки зрения, «азбука и книгопечатание поддерживали и поощряли процесс разъединения, специализации и обособления», электронная же техника, наоборот, «питает и поощряет процесс объединения и спутывания»; не зная действия новых средств коммуникации, невозможно понять общественные и культурные изменения, происходящие в обществе. Электронная связь низвергла господство «времени» и «пространства» и втягивает нас немедленно и беспрестанно в заботы всех других людей. Она «перевела диалог на глобальные масштабы» [Маклюэн]. Новые средства коммуникации, изменяя нашу повседневность, вызывают в нас необычные соотношения чувственных восприятий. А расширение любого чувства изменяет образ нашего мышления и деятельности, нашего восприятия мира.