32.)Русская философия первая половина 19 века

Философия в России, если руководствоваться таким критерием, начинается не в XI — и даже не в XVIII вв. (как можно прочитать во многих статьях и монографиях), а в XIX столетии (в полную меру — во второй половине его).

Но это было поистине великое начало: Достоевский, Тол­стой, Вл. Соловьев. В их лице и в их творчестве философ­ское самосознание народа заявило о себе «на весь мир» — уже не как подражание Западу (византийцам, французам, немцам), а как совершенно самостоятельный голос, вно­сящий свою собственную тему и свою собственную то­нальность в многоликий диалог культур, в сложную духов­ную полифонию человеческой цивилизации.

Для России (как и для Запада) веком классики стал XIX в. Классическим — не только по совершенству, т. е. развитости сотворенных им форм и новообразований духа. Русская философская классика XIX в., как и наша клас­сическая литература, несли миру глубоко выстраданную опытом поколений истину: нет и не может быть такой цели, ради которой была бы допустима жертва хотя бы в одну человеческую жизнь.

Русская философия выступила как философия Преду­преждения. Ее лейтмотив — нравственное вето на любой социальный проект, на любой «прогресс», если только они рассчитаны на принуждение, насилие над личностью. Провидческое Слово великих гуманистов XIX столетия было обращено к нашему времени. Глубокие исследователи, подлинные знатоки истории нашей отечественной философии (Н. А. Бер­дяев, Г. Г. Шпет, Н. О, Лосский, А. Ф. Лосев) всегда под­черкивали, что способ и характер русского философство­вания не является чисто рациональным и связывали его обычно с православием, с восточно-христианским миро­восприятием и мироощущением славянской души. Нетрудно догадаться, какой философии (и кому из философов) противопоставляется — при такой точке зре­ния — русская мысль и русская духовность. Их антипод более чем узнаваем: это европейский рационализм и его вершина — Гегель. Буржуа, торговец, предприниматель — отрицательный тип в классической русской культуре XIX в. В 40-е гг. — это проходимец Чичиков, в 50-е — купец-самодур из «тем­ного царства», к концу века — циничный, малокультур­ный губитель «вишневого сада» и «дворянских гнезд». Даже Штольц из «Обломова» не внушает симпатий чита­телю, как не внушают нам симпатий ни Васса Железнова, ни Егор Булычев, ни Прохор Громов. Не случайно, что в русской лирической поэзии «деловым людям» и самому их «делу» просто не нашлось места — настолько неприв­лекательным, невдохновляющим оно было в глазах обра­зованной, высококультурной части общества. Русская философия — в лице самых великих представителей своих — выдвинула и защитила иную си­стему ценностей, иные цели и идеалы, чем просвещенная, цивилизованная Европа. Рациональному знанию и ирра­циональной воле (высшим, самым зрелым проявлениям . западного духа) русская философия предпочла «несвое­временные мысли» и «архаичные» понятия любви, стыда, совести. В этом была безусловная «слабость», но и вели­чайшая сила мыслителей и художников, не устрашивших­ся, может быть, и разлада со своим временем. Разлада по­тому, что социально-экономическое развитие страны все больше и все определеннее вовлекало ее в мировую сис­тему западного, т. е. капиталистического хозяйства.