6. Одежда и язык

Я исходил из предположения, что люди в течение длительных периодов времени говорили формально. Не является ли это чем-то совсем неве­роятным? Для современного сознания это именно так. Древние счита­ли очевидным, что вся история - это краткая беседа между творящи­ми и подлежащими спасению участниками. Я был ошеломлен, когда обнаружил, что Мартин Лютер в 1517 г. буквально отвечал на те утвер­ждения, которые в 1202 г. были высказаны папой (36). Иисус был на­зван вторым Адамом, поскольку он, как Адам, должен был отвечать на приказания Бога, но отвечал самозабвенно. Взаимодействие наций и возникающая из этого философская диалектика интересовали Гегеля и Маркса. Но вообще-то эта вера у нас не на хорошем счету. Если это «Происхождение языка» в качестве ряда изменчивых ответов само по себе призвано обладать некоторым правдоподобием, то мы должны обосновать наш тезис с помощью другого доказательства. Это доказа­тельство можно привести. Наши праотцы находили пути и средства для того, чтобы говорить в течение одного часа или одного дня и при этом все же включать в этот процесс всю жизнь. Формальный язык охваты­вал в прошлом и будущем промежутки времени продолжительностью от одного года до тысячи лет, и все же те предложения, которые эти вза­имосвязанные моменты времени объединяли в качестве обетования и исполнения, произносились и соотносились друг с другом в течение значительно более коротких периодов времени. Наши праотцы прибег­ли к помощи средства, которое в качестве языка широко распростране­но среди всех людей: к помощи одежды.

Одежда выражает обусловленную временем социальную роль. Одеж­ду можно рассматривать как униформу, костюм, маску или роль. Она обладает свойствами всего этого. Но не существует ни одной человечес­кой группы без одежды (37). И эта одежда выражает новый уровень жиз­ни. Одеяния не только закрывают собой тело, но и замещают его собой (38). Английский художник, посетивший Новую Зеландию, нарисовал много портретов туземцев, и среди них был один портрет старого вождя, лицо которого было покрыто спиралевидной татуировкой, что было ти­пично для его положения. Художник показал свою картину модели и ожидал горячего одобрения. Старик посмотрел на портрет, а затем отверг его со словами: «Это не то, что я собой представляю». Тогда художник попросил вождя, чтобы тот сам нарисовал свой портрет. Когда вождь вручил белому человеку рисунок со словами: «Вот что я собой представ­ляю», тот увидел не что иное, как татуировку вождя, которая указывала на его положение в племени (39).

Нет никакого смысла смеяться над иллюзией вождя, поскольку это не иллюзия, а основной закон его клана. Лишь он позволяет вождю быть вождем и вести себя соответствующим образом. Никого не обманывают, ни у кого нет никаких иллюзий. Вождь достиг того типа существования, которого нет в физической природе, но который все же является совер­шенно реальным.

Никто не может стать отцом семьи до того, как кто-то не назовет его так и не присвоит ему знаки отличия женатого мужчины. В условиях чрезвычайного события - женитьбы - брак должен утверждаться по­средством ритуала. Мир в доме зависит, как мы говорили, от праздников племени, а основой всякого праздника племени в качестве постоянного свидетельства служит одежда. Правила жизни базируются на исключи­тельных моментах, а ее времена учреждаются, исходя из времен высше­го торжества (Hoch-zeiten).

Там, где этого не замечают, возникают удивительные представления. Один из наших крупнейших этнографов, Артур Кребер, пишет о племе­ни зуни, что он вынужден признать факты, указующие на основопола­гающую роль их кланового устроения. Но, как он раздраженно воскли­цает, он не может в это поверить. Ибо это означало бы, что клан с его промискуитетом и его аморальными оргиями старше, чем семья. Кребер вместе со своей школой не видит роли языка и одежды. Естественно, мы не стоим перед альтернативой выбора между неупорядоченной жизнью клана и упорядоченной жизнью семьи. Напротив, «не подчиняющаяся правилам» праздничная жизнь дает законы повседневной жизни, предо­ставляя имена и одежду. Клан порождает семью точно так же, как он предоставляет мужчинам имя и одежду. Факты, свидетельствующие в пользу первичного характера клана, и защита Кребером первоначальной роли семьи полностью совместимы друг с другом. В одежде находят вы­ражение временные роли, которые отводятся нам посредством языка. И столь же часто, как мы меняем один костюм на другой, мы меняем и наши социальные и политические роли.

Одежда сделала нас способными к изменениям. Наш физический организм в каждом поколении должен реорганизовываться в новых со­циальных формах. Беспомощность наших тел побуждает нас создавать из их пластического материала новые группы в том постоянном потоке, ко­торый мы называем историей. История - это постоянное возникнове­ние и разрушение ограниченных во времени социальных порядков, ог­раниченных по территории мирных договоров, определенных областей, в которых артикулированные языки или литературы пользуются довери­ем. Одежда дает людям свободу усовершенствовать свою телесную при­роду посредством того, что они в данное время и в данном месте органи­зуются социально. Одежду надевают и снимают. Мы занимаем различ­ные места в зависимости от того, носим ли мы докторскую мантию, су­тану священника или униформу Красного Креста.

Эта «многоликость» людей с самого начала является подлинной тай­ной. Человек чувствовал, что он должен надеть на себя орлиные перья, львиную гриву или слоновый хобот и, тем самым, в течение некоторого времени играть в обществе роль соответствующих существ.

Дарвинизм ложен не потому, что учит, будто человек произошел от обезьяны. Зоологии недостает лишь того понимания, что именно множе­ственность наших ролей делает нас людьми. Homo - humus - это древнее сравнение, на многое раскрывающее глаза, если только мы призна­ем, что каждый из нас обязан быть чем-то наподобие податливой глины для совокупности видов службы, характеров, ролей и званий.

Я готов признать, что кусок ткани согревает меня или защищает от какого-нибудь нападения. Между тем, одежда - это не только кусок ма­терии. Нагие индейцы надевают набедренные повязки и наносят на свои тела татуировки, поскольку целью одеяний является у них не непосред­ственная полезность, а социальное костюмирование. Одежда предостав­ляет точку опоры в жизни общности. Большинство дискуссий в этом пункте прекращается, и поэтому связь между одеждой и языком остает­ся непроясненной. Но при более внимательном рассмотрении комплек­сная цель использования одежды становится ясной. Этот комплексный характер обусловлен тем обстоятельством, что человек, принадлежащий к некоей группе и носящий орлиные перья, не только сам выделен сре­ди других, но и оказывает определенное воздействие на тех. кто на него смотрит. Эти перья вызывают в людях определенное ожидание: «Вот орел», и их ожидания на самом деле служат основой его власти разыгры­вать из себя орла! Должна быть подвергнута анализу трехсторонняя связь между носящим одежду, зрителем и самой одеждой. Ибо просветители 1750 - 1950 гг. всякий раз вместо трех анализируют два отношения.

Присвоение социальной роли дает некоторую силу. Вождь обретает свободу вести себя как вождь благодаря своему облачению точно так же, как диаконисса обладает свободой вести себя как диаконисса. Человек обретает свободу и силу благодаря своему облачению. Человек, чью го­лову сопровождающая его свита украсила перьями, получает свободу рук. Всякое одеяние, всякая мантия, предоставляемая личности, пролагает путь свободному действию в той социальной области, которая определе­на одеждой. Одежда делает нас способными осуществлять социальные функции свободно и в качестве наделенных силой Одежда в сфере вре­мени является тем, чем является в области пространства документ на право владения. Она - законное обозначение долгого, исполненного превратностей пути сквозь время.

Таким образом, одежда, которую мы в наши дни с легкостью меняем, первоначально предназначалась для носки в течение всей жизни. Это время обычно начиналось с инициации. Это было не физическое, а по­литическое и духовное время жизни, но в ходе этих церемоний облаче­ния якобы доисторические люди проявляли намерение и способность создавать органы общества и, таким образом, организовывать группы так, чтобы они существовали в течение длительного времени. Одежда и татуировка дикарей служат подтверждением нашего положения, что люди в своих человеческих действиях проявляли заботу, в первую оче­редь, о больших периодах жизни, которые связывали друг с другом це­лые поколения. Одежда служила не нескольким минутам, проведенным в ночном клубе, а различным общественным должностям, исполнение которых продолжалось всю жизнь. Церемония коронации британского короля - один из последних остатков первоначального облачения и формального языка, которые еще сохранились у нас, людей Запада. Здесь существенны оба момента - и первоначальное облачение, и строгая язы­ковая форма.

Теперь одежда может послужить нам ключом для понимания того, как в языке формируется промежуток времени. Коронация - это праз­дничное событие, праздничный акт. Оно конденсирует задачу всей жиз­ни в промежутке времени, длящемся несколько часов. Символы корона­ции в течение короткого дня осеняют все области королевского опыта и в условиях мира, и в условиях войны. Король увенчивается как законо­датель, добрый правитель, командующий армией, великий адмирал, им­ператор Индии, защитник веры. Он «чествуется», а чествование означа­ет сосредоточение и сгущение в коротком мгновении событий длитель­ного периода времени. «Праздник» (Feiertag) и «пир» (Fest) происходят от индогерманского корня, означающего «установление», «устав». По­средством коронации грамматика жизненных связей может присутство­вать в настоящем времени. Весь язык первоначально был церемонией, которая в пределах короткого промежутка времени сосредоточивала те действия, которые выражали значение всего срока жизни.

Я прошу читателя выписать на одну страницу своего рода духовной основной книги всю болтовню, все те напевы и рассказы, которые он услышал в своей жизни, а на другую страницу внести свое собственное имя, свою фамилию, список своего имущества и все, что имело значение для него или по отношению к нему в течение того же промежутка вре­мени. Если это будет сделано добросовестно, то можно будет заново от­крыть забытые предания человеческой расы, торжества, в ходе которых распределялись имена. Твое имя, читатель, создало для тебя некоторый фон, состоящий из бесчисленных людей, которых - еще до того, как ты появился на свет - знали твои родители и та человеческая группа, к ко­торой они принадлежали. Твое имя тем или иным образом классифици­ровало тебя в ушах тех, кто знает самих себя по имени. С другой сторо­ны, ты сам придал значение своему имени благодаря собственным успе­хам. Ты покинул тот фон в том его виде, как он был описан твоим фа­мильным именем, и вписал свое собственное имя в книгу жизни. Но при движении в обеих направлениях имена уже были в наличии еще до того, как ты о них узнал, и независимо от того, что ты сам о них думал. Име­на создают ассоциации, поскольку они оказывают воздействие и на но­сителя имени, и на публику. Психология учит нас, что ассоциации воз­никают без участия разума и не подчиняются законам логики. Она по­рицает за «незрелость» всю школу, посвятившую себя изучению ассоци­аций. Но наша всеобъемлющая логика, являющаяся логикой как дей­ствия, так и науки, не позволяет нам посмеиваться над ассоциациями как «всего лишь» ассоциациями. Если я слышу, как о ком-то упомина­ют как об Ойгене, или Розенштоке, или Хюсси, я испытываю интерес. Это и является целью имен. Они должны ассоциировать носителей имен с другими людьми!

Что ложно в этой цели? Я могу ассоциироваться с моим фоном, с моей семьей, с моими товарищами по играм, или вместо этого я могу ассоциировать себя с избранными ассоциациями моей более поздней жизни Но быть объектом ассоциации я должен всегда. Протест против псевдоассоциаций не обесценивает значимых ассоциаций. Пренебре­жение чисто ассоциативным характером языка в течение последнего столетия легко объяснимо. Вундт (40), Гримм (41), Бопп (42), Дюркгейм (43) и Гумбольдт (44) никогда не отделяли полностью имена от слов. Словари и грамматики культивировали заблуждение, что мы го­ворим посредством слов. Поэтому словарь, это кладбище языка с его определениями понятий, превратился в нормальный исходный пункт как лингвистов, так и психологов. Политическая роль языка рассматри­валась как нечто вторичное, так, словно она привита к уже существую­щему языку. Но язык возникает в человеческой группе благодаря име­нам, посредством которых обращаются к ее членам, а имена - не сло­ва. С помощью слов мы говорим о вещах, с помощью имен мы говорим с людьми, с помощью имен люди говорят с нами и о нас Имена того или иного народа - это строительные камни, побуждающие нас при­знавать наличие у этого народа своего языка. Король, которого корону­ют, и президент, проходящий инаугурацию, дают времени свое имя. Их правление находится под знаком одного имени, авторитету которого подчиняется издание всех законов, выпуск всех почтовых марок, чекан­ка всех монет и летоисчисление всех школьников. Величайшим момен­том каждой политической группы является торжество, во время кото­рого назначается «имядатель». Шиллер вложил эти великие истины в уста хора «Мессинской невесты»

Задолго до того, как у людей появились законодатели, вроде Моисея или Солона, у них были имядатели. Nomos и onoma (закон и имя) во многих языках являются родственными выражениями, очевидно, по той причине, что вожди с помощью своего имени задавали направление времени.

Тот, кто дает имя времени своей человеческой группы, делает эту группу способной сообща действовать в некотором разумном и артику­лированном направлении. Любой вождь племени является наследником имядателя. Heros eponymos (45) греческого предания явным образом на­зывался дающим имя основателем, по имени которого называл себя го­род. Но обычно в наших изложениях истории Древнего мира нам пред­лагается чисто сентиментальное или этимологическое толкование значе­ния «eponymos». Ежедневные действия, исходящие от имядателя, упус­каются из виду.

Задолго до того, как египтяне обнаружили, что на небе запечатлен вечный календарь, люди знали о периодах времени. Эти периоды време­ни были запечатлены на самих людях. Предводитель племени имел об­лачение и татуировку, поскольку время исполнения им его обязанностей служило его народу календарем. Бегущее время упорядочивает свою меру, исходя из времени жизни вождя. Британское законодательство все еще следует англосаксонской традиции, поскольку цитирует каждый из статутов в той последовательности, которая соотносится с годами прав­ления государей.

Исследователи заблуждаются, стремясь обнаружить уже в традици­ях клана элементы великого астрополитического календаря великих царств. Первые кланы совершенно не интересовались и не интересуют­ся астрономией. Конечно, они часто использовали календарные знания египтян или вавилонян. Однако эти знания только задним числом до­бавлялись к собственному «устройству времени», соотнесенному с вож­дями, и наделение последних способностью давать имя бегущему времени оставалось основой мира и порядка внутри племени. Вначале имя и титул были одним и тем же.

Полномочия предоставлялись человеку, который следовал Един­ственному, сделавшему себе такое имя, что его надгробный памятник подчинял себе народ. Имя знаменует собою успех, если оно завоевано своими силами. Имя означает свободу в исполнении должностных обя­занностей, если оно человеку присваивается. Все имена в одно и то же время могут быть плодом и бременем. Имена возглашались и присваи­вались во время исполнения скорбных песнопений при погребении и гимнов при возведении на престол. Эти песнопения, вне всякого сомне­ния, указывают на один и тот же процесс, рассматриваемый в двух ас­пектах - прошлого и будущего. Эта способность связывать более чем одно поколение отсутствует в природе. В 1702 г. Коттон Мэтер (Cotton Mather) в своей «Magnolia Dei» сказал, что Америке грозит опасность стать res unius aetatis, т.е. делом одного поколения, а в 1922 г. Г.К. Чес­тертон думал о США то же самое. США всегда трудно давалось умение жить полихронно, т.е. во многих поколениях. Но эта потребность про­должать жить несмотря на смерть является центральной проблемой по­литики. Поэтому перелом, вызванный смертью вождя племени, был точ­кой кристаллизации формального языка. Если его смерть удавалось пре­одолеть, то «угроза стать res unius aetatis» была отведена. Ритуалы погре­бения праздновали эту победу! До сегодняшнего дня в доисторических обществах в случае смерти мужчины женщины бьются в отчаянии, они сооружают могилу, объявляют имя умершего и переносят власть имени этого мужчины на его преемника. Так что могилы и облачения обуслов­ливают друг друга. Любая одежда была униформой преемников тех лю­дей, имена которых после их смерти или после их ухода со своей долж­ности оставались признанными. Это были имена, присваивавшиеся на­следникам и связывавшие «прежде» и «потом». Имя Цезаря - всего лишь великолепнейший пример этого, и из «Цезаря» возник целый ряд «кесарей», «кайзеров» и «царей», существовавших до 1900 г. и позже.