Проблемы историко-философской науки. М., «Мысль», 1969. - Ойзерман Т. И

Философы-интуитивисты, в известной мере осознав эту особенность развития философии, абсолютизиро­ вали ее, не замечая того, что интуиция сама требует критического исследования и оценки. Они утверждали, что специфику философии составляет именно интуи­ тивное открытие ее исходных положений.

Высокая оценка познавательного значения интуи­ ции рационалистами, а также некоторыми эмпириками XVII в. (Д. Локк) не означала, как известно, умаления значения логики, логического вывода, доказательства: идеалом рационализма был математический метод. По­ этому было бы грубой ошибкой считать рационалистов интуитивистами. При таком подходе всякое признание познавательного значения интуиции означало бы пере­ ход на позиции интуитивизма.

Интуитивизм — иррационалистическое учение, ин­ терпретирующее интуицию как алогический акт пости­ жения иррациональной реальности. А. Бергсон считал выдающейся заслугой Канта доказательство невозмож­ ности интеллектуальной интуиции. Но отсюда, согласно Бергсону, следовало то, до чего не додумался Кант: единственно возможная интуиция — интуиция сверх­ интеллектуальная; она-то и образует основу специфи­ чески-философского видения мира. Интеллект, говорил А. Бергсон, по своему происхождению и функции су­ губо практичен: его дело — «руководить нашими дей­ ствиями. В действиях же нас интересует их результат, а на средства мы обращаем мало внимания, лишь бы

процесса. Речь идет лишь о том, что интуитивный вывод не есть заключение, вытекающее из серии умозаключений, а своеобраз­ ный прерыв непрерывности в теоретическом исследовании, диалек­ тический скачок, основой которого является накопление опыта, знаний, что при наличии известной интеллектуальной способности и приводит к интуитивному выводу.

Сошлемся для подтверждения нашей мысли на глубокое и остроумное замечание Н. Н. Семенова: «Если научное мышление считать «логичным» и «рациональным» (разумным) лишь по­ стольку, поскольку оно совершается в строгом согласии с аксио­ мами, постулатами, и теоремами формально-математической ло­ гики, то фактически совершающееся научное мышление неизбеж­ но начинает казаться иррациональным (неразумным). Наука же начинает вообще представляться каким-то сумасшедшим домом, в котором соблюдается только внешний порядок с помощью сани­ таров-логиков, но никак не живущими в нем, которые только и мечтают, как бы этот порядок нарушить» (94, 62).

109

была достигнута цель» (14, 256). Подчеркивая связь ин­ теллекта с предметным материальным миром, кото­ рый, по учению Бергсона, безжизнен, статичен, фран­ цузский интуитивист доказывал, что изначальная дей­ ствительность есть чистая длительность, становление,

отходы которой образуют и материя, и интеллект. Имен­
но эту	нематериальную длительность, метафизическое
время	достигает философская интуиция*.

Бергсон полагал, что основу всякой великой фило­ софской системы образует «первичная интуиция», кото­ рую философ пытается затем выразить как систему вы­ водов. Однако интуитивное видение мира логически невыразимо адекватным образом, оно есть «нечто про­ стое, бесконечно простое, столь необыкновенно простое, что философу никогда не удалось высказать его. И вот почему он говорил всю свою жизнь. Он не мог форму­ лировать того, ч т ό он имел в уме, так, чтобы не испы­ тать потом повелительной потребности поправить свою формулу, а потом поправить поправку» (15, 3).

Ошибка Бергсона заключается вовсе не в том, что он считает «первичными интуициями» исходные поло­ жения философских систем. Бергсон ошибается, по­ скольку он истолковывает интуицию как иррациональ­ ное постижение иррационального, принципиально исключая возможность иного, неинтуитивного прихода к исходному философскому положению, так же как и возможность его адекватного логического (теоретиче­ ского) выражения, т. е. вывода, доказательства, разъ­ яснения. В действительной истории философии дело обстояло несравненно сложнее. Когда Фалес заявил, что все происходит из воды, он ссылался на факты (об

* интуитивизм, следовательно, заключается не только в опре­ деленном истолковании процесса познания, но и в субъективист­ ском стирании качественного различия между отражением и его предметом. Это особенно очевидно на примере учения Б. Кроче, который рассматривает предметы как интуиции, т. е. отрицает их независимое от познающего субъекта существование: «Что такое познание через понятие? Это — познание отношений между веща­ ми; вещи же суть интуиции» (58, 26). Мы подчеркиваем этот он­ тологический аспект интуитивистского идеализма, чтобы стало еще очевиднее, что признание и высокая оценка познавательного зна­ чения интуиции не имеют ничего общего ни с интуитивизмом, ни с идеализмом вообще. Это, впрочем, доказывается и историей фи­ лософии.

110

этом говорит, например, Аристотель), приводил логи­ ческие аргументы, но всего этого было, конечно, недо­ статочно. На помощь фактам и аргументам пришла ин­ туиция, которую правильнее было бы, вопреки Берг­ сону, называть не первичной, а вторичной, так как основу ее образуют опыт, знания. Однако и фактов, и знаний было явно недостаточно для обоснования основ­ ного философского убеждения.

Недостаточность эмпирических и теоретических данных — вещь очевидная не только при изучении ан­ тичной философии. Философия стремится познать фор­ мы всеобщности универсума, между тем как данные, которыми она располагает, всегда исторически ограни­ чены и в этом смысле недостаточны. «Таким образом, — говорит Энгельс, — оказывается, что люди стоят перед противоречием: с одной стороны, перед ними задача — познать исчерпывающим образом систему мира в ее совокупной связи, а с другой стороны, их собственная природа, как и природа мировой системы, не позволяет им когда-либо полностью разрешить эту задачу. Но это противоречие не только лежит в природе обоих факто­ ров, мира и людей, оно является также главным рыча­ гом всего умственного прогресса и разрешается каждо­ дневно и постоянно в бесконечном прогрессивном раз­ витии человечества...» (1, 20, 36).

Итак, синтез эмпирических и вообще научных зна­ ний никогда не может быть завершен. Это-то и придает философской (впрочем, как и естественнонаучной) кон­ цепции целого, всеобщего, бесконечного, непреходящего характер своеобразной гипотезы, которая и в тех слу­ чаях, когда она действительно синтезирует научные данные своего времени, постоянно требует корректиро­ вания, развития в свете новых научных открытий.

Философ в отличие от естествоиспытателя не может отказаться от размышлений о всеобщем, бесконечном, непреходящем, целом и т. д. Если даже он отказывает­ ся от «метафизики» и сознательно ограничивает свое исследование одними, например, гносеологическими проблемами, перед ним и в этой области возникает за­ дача теоретического синтеза, формулирования выво­ дов, имеющих всеобщее и необходимое значение, ме­ жду тем как такого рода синтез и связанные с ним вы­ воды никогда не могут иметь своей основой всю полноту

111

необходимых для них эмпирических данных. При бли­ жайшем рассмотрении оказывается, что эта трудность имеет место во всех разделах теоретического знания, поскольку индукция всегда остается неполной и все­ общность закона, формулируемого естествознанием, не столько доказывается теоретически, сколько фактиче­ ски подтверждается. Но теоретически мыслимы и такие факты, которые не подтвердят этого закона. Естество­ испытателя это не беспокоит, поскольку налицо неогра­ ниченное количество явлений, протекающих согласно данному закону, всеобщность которого качественно ограничена, а в случае необходимости может быть ограничена и в количественном отношении*. Иное дело в философии, поскольку она стремится к познанию наи­ более общего, наименее ограниченного как в количе­ ственном, так и в качественном отношении.

Продуктивная способность воображения, которую Кант считал основополагающей в процессе познания, во всяком случае в философии играет первостепенную роль, если, конечно, эта способность истолковывается материалистически, а не как априорное, независимое от эмпирических данных и предшествующее им мыслен­ ное конструирование любой эмпирической целостно­ сти. Кант отрицал возможность интеллектуальной ин­ туиции, которая представлялась ему рационалистиче­ ской иллюзией относительно способности «чистого» разума к знанию, выходящему за пределы всякого воз­ можного опыта. В этом смысле интеллектуальная ин­ туиция действительно невозможна. Однако понятие интеллектуальной интуиции не обязательно истолко­ вывать в духе рационализма XVII в., против которого справедливо выступал Кант. Современная наука позво­ ляет научно исследовать интуицию как неотъемлемый элемент творческого воображения ученого, воображе-

* Н. Бор отмечает позитивное научное значение этого обстоя­ тельства в связи с анализом философской интерпретации кван­ товой теории: «В науке и раньше случалось, что новые открытия приводили к установлению существенных ограничений для поня­ тий, которые до тех пор считались не допускающими исключений. В таких случаях нас вознаграждает приобретение более широкого кругозора и более широких возможностей устанавливать связь ме­ жду явлениями, которые прежде могли казаться даже противоре­ чащими друг другу» (17, 18).

112

ния, основу которого составляют факты, знания, пыт­ ливое исследование.

Противоположность между философией марксизма и интуитивизмом заключается, таким образом, вовсе не в том, что интуитивизм признает существование интуиции, а диалектический материализм отрицает на­ личие этого факта. «Как факт знания каждый вид ин­ туиции — непререкаемая реальность, существующая в сфере познания для всех познающих, — справедливо замечает В. Ф. Асмус. — Но как теория фактов знания каждая теория интуиции есть теория философская: идеалистическая или материалистическая, метафизиче­ ская или диалектическая» (11, 60). Вопрос, следователь­ но, заключается не в том, существует или не существует специфическая познавательная способность, существен­ но отличающаяся от последовательного логического вывода, завершающего серию умозаключений, а в том, как возможно такого рода отражение действительности, как относится оно к имеющемуся в распоряжении по­ знающего индивида опыту, знаниям и т. д.? Если Ньютон, как повествует легенда, обратив внимание на падение яблока, «вдруг» пришел к открытию закона все­ мирного тяготения, то эта интуиция, очевидно, предпо­ лагала длительное продумывание определенного круга проблем, размышление над открытым Галилеем зако­ ном, согласно которому ускорение падающего тела не зависит от его природы или скорости и является посто­ янным. Таким образом, проблема заключается в пра­ вильной интерпретации всегда обнаруживающегося в истории познания факта интуиции, в выяснении воз­ можностей применения к этой познавательной способ­ ности научных, критических приемов исследования и проверки*.

* В. Стеклов, к а к нам представляется, весьма остроумно под­ метил один из элементов интуиции — способность подметить за­ кономерность, наблюдая отдельные случаи ее проявления, т. е. спо­ собность делать правильные выводы, основываясь на н е п о л н о й индукции: «На качающуюся люстру Пизанского собора глядели десятки тысяч людей, но никто из них, за исключением Галилея, и не воображал, что отсюда можно вывести какой-то общий закон колебания маятника. Галилею же было достаточно одного этого наблюдения, чтобы создать закон (конечно, приближенный) так называемого изохронизма, справедливого для какого угодно ма­ ятника» (101, 106). Разумеется, это замечание далеко не исчерпы-

113

Истолкование интуиции как непосредственного усмотрения истины, которого придерживаются и ра­ ционалисты XVII в. и иррационалисты-интуитивисты, очевидно, совершенно несостоятельно, так как история естествознания и философии дает необозримое множе­ ство примеров ошибочных интуиций. «Надежда на так называемую интуицию слишком часто вводила в за­ блуждение», — правильно замечает Г. Рейхенбах (90, 31). М. Бунге в своем содержательном исследовании «Наука и интуиция», подвергнув убедительной критике идеалистические концепции интуиции, конкретно рас­ сматривает далее различные виды интуиции, проявляю­ щиеся в чувственном восприятии, воображении, «уско­ ренном умозаключении», оценке и т. д. Ученый осуж­ дает идеалистический культ интуиции, правильно выступая как против переоценки, так и против недо­ оценки этого вида познания, которому наука обязана не только великими открытиями, но и многочислен­ ными заблуждениями. Нельзя не согласиться с выво­ дом М. Бунге: «Разнообразные формы интуиции имеют сходство с другими формами познания и рассуждения в том, что их надо контролировать, если хотят, чтобы они были полезны. Плодотворна интеллектуальная ин­ туиция, стоящая между чувственной интуицией и чи­ стым разумом. Однако представленная самой себе, она остается бесплодной» (19, 150).

Итак, нет ничего обманчивее убеждения в том, что интуиция никогда не обманывает. Эту истину косвен­ но признают и сами интуитивисты, так как каждый из них убежден в том, что именно он в отличие от других философов (в том числе и интуитивистов) монопольно владеет интуитивно постигнутой истиной. Утверждение, что интуиция является специфическим органоном фи­ лософии, означает признание принципиальной невоз­ можности научной философии. Но интуиция, на наш взгляд, занимает в философии не больше места, чем в теоретическом естествознании, художественном твор-

вает логической (и психологической) природы интуиции, но его философское значение заключается, по нашему мнению, в том, что оно связывает интуицию с отражением объективной реальности и указывает также на гносеологические корни ошибочных интуи­ ций, которых немало было как в естествознании, так и в фило­ софии.

114

честве или изобретательстве. Однако, может быть, имеет смысл говорить о специфической, философской интуи­ ции, подобно тому как говорят о своеобразии интуиции художника? Было бы нелепо отрицать своеобразие фи­ лософской формы познания, однако еще более несо­ стоятельно сводить ее к своеобразию философской ин­ туиции. Анализ философских учений приводит к вы­ воду, что относительное единство философской формы знания заключает в себе существенные различия, про­ тивоположности, противоречия. Если одни из филосо­ фов, во всяком случае субъективно, исходят из интуи­ тивных убеждений, то другие, напротив, принимают в качестве отправного пункта установленные наукой или повседневным опытом факты.

Психология философского творчества — совершен­ но неисследованная область, но те более или менее раз­ розненные данные, которыми мы обладаем (например, рассказы самих философов о формировании их идей), не дают фактического основания для допущения суще­ ствования особой, философской интуиции. Этого допу­ щения требуют интуитивисты, ссылаясь на свое фило­ софское творчество, но если даже принять их заявле­ ния за свидетельские показания, то и в этом случае придется допустить лишь особую роль интуиции в их собственном философском творчестве. Но не все ведь философы являются интуитивистами; большинство из них — противники интуитивизма.

Научный анализ свидетельств философов-интуити­ вистов, как бы ни были они чистосердечны, показывает, что они явно недооценивают то влияние, которое ока­ зали на них другие философы, философские традиции, научные данные, определенные исторические условия и т. д. Идеи, которые сложились в интуитивистских учениях под явным влиянием других, как правило, не­ интуитивистских теорий, сплошь и рядом истолковы­ ваются как «первичные интуиции», совершенно неза­ висимые от предшествующего философского развития. Это особенно очевидно на примере того же А. Бергсона: его основные идеи сформировались под влиянием ирра­ ционалистической традиции в Германии и во Франции, его «метафизика становления» иррационалистически интерпретирует принцип развития, получивший почти всеобщее, хотя и поверхностное признание в филосо-

115

фии и естествознании конца XIX в. Анализ отношения А. Бергсона к Канту, Гегелю, Шопенгауэру, Дильтею, Мен де Бирану, Бутру, Дарвину, Спенсеру, к представи­ телям естественнонаучного материализма, несомненно, позволил бы свести к минимуму роль интуиции в со­ здании его философской системы, которая нередко ха­ рактеризовалась как самая оригинальная в истории философии.

Таким образом, интуиция, так же как и умозри­ тельность (спекулятивность), характеризует специфику философской формы познания, хотя обе эти особенно­ сти познания присущи всякому теоретическому иссле­ дованию*. И здесь, очевидно, нет оснований для вы­ вода о существовании таких признаков философского мышления, которые присущи только ему одному. Речь, следовательно, снова идет о степени, в какой приме­ няются философией умозрительность и интуиция. Одна­ ко эта степень существенно разнится в различных фи­ лософских учениях, на разных этапах исторического развития философии.

4 ИНТЕРПРЕТАЦИЯ КАК СПОСОБ

ФИЛОСОФСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ

Открытие ранее неизвестных явлений, процессов, свойств, управляющих ими законов, открытие путей и средств практического овладения этими законами — та­ ковы важнейшие задачи наук, решению которых слу­ жат непосредственные и инструментальные наблюде­ ния, описания, эксперименты, теоретический анализ фактов, обобщения, специальные методы исследования

* Эту весьма важную для понимания как интуиции, так и философии сторону вопроса подчеркивает Л. де Бройль. Наука, указывает он, «по существу рациональная и в своих основах и по своим методам, может осуществлять свои наиболее замечательные завоевания лишь путем опасных внезапных скачков ума, когда проявляются способности, освобожденные от тяжелых оков стро­ гого рассуждения, которые называют воображением, интуицией, остроумием» (18, 294—295). Характерно, что де Бройль видит в воображении (которое, конечно, понимается не в обыденном смыс­ ле этого слова), интуиции, остроумии выражение одной и той же познавательной способности.

116

и проверки и т. п. Философии не дано какой-либо экс­ периментальной техники, инструментальных средств наблюдения, химических реактивов и многого другого: все это должна ей заменить сила абстракции.

В распоряжении философа находятся факты, кото­ рые даны ему личным наблюдением, или же факты, установленные специальными научными исследования­ ми. Химик непосредственно общается с вещами, фило­ софу служит материалом главным образом знание о ве­ щах, почерпнутое из наук и других источников. Таким образом, философия, во всяком случае в той форме, в какой она существует в эпоху сложившихся и полу­ чивших разветвленное развитие частных наук, имеет дело с более или менее готовыми, обработанными фак­ тическими данными, которыми ее снабжают наука и практика, с определенными явлениями материальной и духовной жизни общества, которые она стремится по­ нять в их единстве, теоретически обобщить, интеграль­ но истолковать, мировоззренчески осмыслить. Значит ли это, что в философии в сущности невозможны от­ крытия? Нет, конечно, это не так. Суть дела заклю­ чается в том, что основу философских открытий обра­ зует уже имеющееся знание, которое анализируется, оценивается, короче говоря, интерпретируется филосо­ фией.

Интерпретации принадлежит большая роль во всех теоретических исследованиях, в любой области знания. Энгельс называл великим научным достижением от­ крытие Леверье Нептуна. Анализируя зафиксирован­ ные астрономами факты, французский ученый теорети­ чески установил существование не известной до этого планеты и указал ее «местонахождение». Это открытие основывалось на интерпретации известных астрономам фактов. Однако, чтобы интерпретировать их так, как

это сделал	Леверье, необходимо было,			по-видимому,
убеждение	относительно		возможного	существования
в нашей Солнечной системе еще одной планеты.
В наше время интерпретация как метод научного
исследования		занимает	несравненно	больше места
в естествознании, чем в			прошлом. Это объясняется,
по-видимому,		развитием	теоретических	исследований,

применением в естествознании математических методов и т . д. Современная наука придала понятию интерпре-

117

тации различные специальные значения. Указывая на это, В. А. Штофф пишет: «Можно указать на троякого рода интерпретацию, которая осуществляется в науч­ ном познании: 1) интерпретация формальных знаковых логико-математических систем; 2) интерпретация урав­ нений математического естествознания и 3) интерпре­ тация как истолкование наблюдений, полученных экс­ периментальных данных, установленных научных фактов» (122, 169). Эта классификация видов интер­ претации не претендует на исчерпывающую полноту, поскольку автор имеет в виду главным образом матема­ тику, логику и естествознание. Тем не менее она под­ тверждает мысль о возрастании роли интерпретации в науке. Почему же мы ставим вопрос об особом месте интерпретации в философии? Да просто потому, что в любой частной науке интерпретация является одним из методов исследования, между тем как для филосо­ фии, которая не занимается, так сказать, добычей фак­ тов, сырого материала знания, она имеет решающее значение.

В прошлом философы нередко обогащали науки о природе великими открытиями. Это было возможно потому, что размежевание между философией и част­ ными науками носило ограниченный характер. Декарт и Лейбниц были не только философами, но и математи­ ками, естествоиспытателями. Естествознание носило преимущественно эмпирический характер, а его теоре­ тическими проблемами занималась философия (натур­ философия), которая предвосхищала или даже форму­ лировала в спекулятивной форме некоторые выдающие­ ся естественнонаучные открытия. Яркий пример этому Окен. «Идя чисто мыслительным путем, — говорит Эн­ гельс, — Окен открывает протоплазму и клетку, но никому не приходит в голову подвергнуть этот вопрос естественнонаучному исследованию...» (1, 20, 522). В дальнейшем развитие теоретического естествознания лишило натурфилософию ее прежнего значения; она не могла уже предвосхищать открытия естествознания, которое далеко вышло за пределы доступного филосо­ фии повседневного опыта. Натурфилософия, хотя она продолжает еще существовать и в наши дни, давно стала историческим анахронизмом.

Таким образом, развитие специальных наук о при-

118